14. Злой Пэхт-ики

Глава из повести "Под крылом Черного Ворона" 

О горе! Хлев для оленей, который прошлым летом вырыли Ферапонт с Ретишей и накрыли его крышей из веток, торфа и дерна, ночью кто-то вскрыл. И не сверху, а отворил тяжелый засов на двери и выпустил животных. Медвежьих следов, единственного животного, которому по силам было сдвинуть эту задвижку, не было. Может, их затоптали олени, но и крови на снегу тоже нет. Ведь косолапый не упустил бы своей добычи, обязательно бы задрал одного или двух из них.
Мысль о том, что это дело Унху, заставляла Ферапонта приступить к допросу этого «большого человека». Но и он пропал, как и сова Слепыш.

Ретиша обыскал все потайные места близ их жилища, и его находка была неожиданной для него и Ферапонта. В огромном стволе гнилого дерева, с одной стороны присыпанным снегом, Ретиша нашел мешок из шкуры и в нем различной величины куски камней, как назвал их Ретища – «золотых самородков». Правда, золота дикого, болотного. И то, что это схрон тех самых угров, с которыми ушел к голове Пэхт-ики шаман вместе с Унху, Ретиша не сомневался. А доказательством этому стал тот самый идол лесного человека, лежавший вместе с самородками.

Золота было много. Взвалив мешок на плечи, детина Ретиша с трудом донес его до кузни. Растопив печь, согрел воду, обмыл его, взял самый большой самородок, и, поднеся его к огню, стал внимательно рассматривать каждую из его сторон.
Ферапонт не выдержал своего бездействия в поиске оленей  и сказал другу:

- Пойду к острову, посмотрю…

Но Ретише было не до него. Молча встал, проводил из кузни друга и закрыл за Ферапонтом дверь на засовы.

В землянке было пусто, печь остыла, а за ней и тепло начало выветриваться. Вооружившись луком, надев на ноги широкие снегоступы, Ферапонт отправился через болото к небольшому островку по оленьим следам. Чем дальше уходил, тем больше уставал. Снега было немного, снегоступы вязли в еще не замерзшем торфе, траве, цеплялись за мелкие кустарники, кочки. Но снять их он не решился, понимая, что тогда ему идти будет еще тяжелее.

Дымка начала затягивать небосклон. «Это, скорее всего к теплу, к снегопаду», - подумал Ферапонт и прибавил шагу.

- Фи-ки-ки-ки, фи-ки-ки.

Птичий крик привлек внимание. Ферапонт огляделся по сторонам в поисках коршуна. Это скорее всего он издавал этот зов. Может, подранок, а может, готовиться напасть на дичь.

До острова оставалось идти уже не так далеко, и поэтому старался не сбавлять хода, вытесняя из себя мысли об усталости.

- Крау-ау, крау-ау.

Прислушавшись к карканью птицы, Ферапонт понял, что это совсем не коршун, а скорее всего ворон. Давно он не видел здесь этой птицы, и понятно почему, сова, жившая у них, всех ворон, сорок поубивала, разогнала, даже паре коршунов, что жили невдалеке отсюда покою не дала. Дошел до голубичника, невысокого кустарника, покрывшего своим серым ковром снег, вдавленный в торф копытами оленей.

Где же эта птица?

Двинулся и тут же обо что-то споткнулся, и не удержавшись, теряя равновесие, уперся на лук. Левую ногу отставил в сторону, посмотрел вниз, за что зацепился. Нет, это была не ветка и не кочка, а заячья шкура. Окровавленная, замерзшая, с кусками мяса на ребрах. Птичья работа. Где же ты, кликун, ворон или коршун? Сова бы зайца проглотила полностью, по размеру ему месяца два-три, зайчонок.
Всматриваясь вдаль, внимание Ферапонта привлекло черное пятно, лежащее на том месте, где был убитый зайчонок. 

«Хоть бы только не спящий медведь».

Несмотря на страх, продолжил двигаться ближе и ближе к лежащему животному. Да, да это было животное, не очень крупное, медвежонок или, или… Очень трудно рассмотреть кто. Натянув тетиву, прицелился, но что-то мешало ему сейчас разжать пальцы, чтобы отпустить стрелу. А, а, топора-то с собой не взял, ни ножа, а вдруг мишка сейчас поднимется.

- Крау-ау, крау-ау.

Сильно взмахнув крыльями, поднялся в воздух Слепыш и, плавно развернувшись, сделал круг между лежащим животным и Ферапонтом.

- Ой ты молодец! - вырвалось из уст охотника. - Иди сюда, иди, Слепыш, Слепыш! - медленно отпуская тетиву со стрелой, позвал сову Ферапонт.

Птица села рядом с животным и снова, несмотря на то, что она выше голубичного кустарника, тут же слилась с ним на его пестром фоне. А вот желтые фонарики его глаз ярко блеснули в последних лучах солнца, закрывающегося облаками.

- Ки-ки-ки, - позвал к себе Слепыш Ферапонта.

Что же это за животное? Приблизившись еще немножко к нему, вроде бы не вся шкура у животного черная, местами с белой проседью и пятнами. Нет, это не медведь, а лось или олень, может, в крайнем случае, росомаха.

Еще сделал несколько шагов вперед. И вдруг, Слепыш легонько взмахнув своими огромными крыльями, прыгнул на это животное, и, потоптавшись на нём, снова развернулся к Ферапонту и продолжал смотреть на него.
Животное и не двинулось под тяжестью птицы, значит, было убито или умерло. Эта мысль расслабила Ферапонта, сняла напряжение, и он, увеличивая шаг, направился к нему.

Но это было не животное, а Унху. Охотник присел перед ним, взял «большого человека» за ладонь, она была не закостеневшей, мягкой, даже немножко дрожала. Приподняв голову Унху, похлопал пальцами по щекам. Губы Унху начали двигаться, борода, забитая снегом, затряслась.

«Видно, ранен?», - подумал про себя Ферапонт и, подставив под спину Унху свое колено, начал сильнее тормошить его лицо.

«Большой человек» начал приходить в себя, морщиться, скорее всего, от боли, хватаясь левой рукой за правое плечо. Оголив от малицы его грудь, Ферапонт просунул свою руку к его плечу, ощупал его, оно было сухим, сильнее надавил пальцами и Унху тут же дернулся и застонал. Его глаза стали открываться и замерли.

- Что вышло? - спросил у него Ферапонт.

- Он была, - засипел Унху. – Мэнки болшой, - и после этих слов его шея потеряла упругость, как и все тело, начавшее сползать с колена Ферапонта.

-2 –

Унху спал беспокойно. Часто вскрикивал, на его лице появлялась гримаса ужаса, руками прикрывал лицо и начинал быстро перебирать ногами, словно, бежал. Ферапонт и Ретиша в этот момент не трогали его, а вот Слепыш не выдерживал, поднимал крылья и смотрел на незнакомого человека.

Вот и сейчас страх обуял спящего Унху, и он начал трястись и кричать:

- Ими Хили, Мэнки, Мэнки, а-а-а, Ими Хили, Мэнки, Мэнки, а-а-а-а!
Слепыш заухал, а потом по-вороньи каркнул: крау-ау, крау-у-кра. Его крик был настолько звонким, что Ферапонт вскочил со скамейки с испугу отбросил от себя нож, которым вырезал из берёзы всадника на коне.

Слепыш слетел со своего насеста - ветки, торчащей в углу, и что-то схватил под столом, за которым занимался резьбой Ферапонт. Это оказалась мышь. Но птица не стала её глотать, а держа мышь в своих огромных когтях, взлетела и села на край широкой скамьи, на которой лежал Унху. Повернув свою голову к Ферапонту, сова снова взмахнула крыльями, и, затушив свечу, стоявшую на столе, вернулась на свой насест.

Ферапонт заново разжег щучий хвост. Копоть, пошедшая от него, рассылала вокруг себя горько-кислый запах, от которого хозяин не удержался и громко чихнул. Когда рыба разгорелась, в комнате стало светлее.

- Гляди, - громко сказал Ретиша.

Ферапонт обернулся к спящему гостю, и от приятного удивления воскликнул:

- Добрый Слепыш, добрый.

На краю бревен лежала еще не умершая мышь. Её хвост и задние лапки подёргивались в судорогах –, и хорошо слышалось её попискивание.

Неожиданным для хозяев стало и то, что тут же поднялся Унху. Упершись руками в бревна, он поудобнее уселся, опершись спиной в стену землянки и в недоумении смотрел то на Ферапонта, то на Ретишу. И широко улыбнулся, а потом вдруг насторожился и посмотрел на мышь.

- Слепыш дал тебе, - пробасил Ретиша.

- А-а-а, Ими Хили добра. Ими Хили Мэнка гнала. Мэнк моя брал оленя пускал. Я гнал олена, а Мэнка не хотела олена, брала и зрала олена. А я безала к Ими Хили, просила помось. Ими Хили помогла, где олена?

- Олена ушел, - сжав от злости губы, громко сказал Ретиша. – Ты украл оленя!

- Я не крала, это Мэнк, - и, вскочив со скамьи, Унху стал прыгать, махая над головой рукой. – Мэнка болшой великана, злой великана, он олена кусать хосет, а я не дал Мэнку олена и бесал с ним к Ими Хили. Ими Хили сына Нум-Торума. Нум-Торума там, он, он, - и, не зная как сказать, начал что-то говорить на языке, незнакомом ни Ферапонту, ни Ретише.

- Нум-Торума, знаем Нум-Торума, - и Ретиша показал рукой вверх.

- А-а-ага, - согласился Унху. - Он болшой, он…

И тут же что-то увидев за печью, Унху бросился под скамью, и испугано выглядывал из-под неё в дальний угол, забыв о хозяевах.

Ни сова, ни Ретиша, ни Ферапонт ничего там не увидели. Что же причудилось там Унху? Ретиша встал, подошел к печи, открыл заслонку и начал в ней ворошить кочергой угли.

Увидев это, громко закричал Унху, выскочил из своего тайника, кинулся на Ретишу и повис на его руках.

- А-а-а, - кричал он, - Пай-Ими, Пай-Ими…
Ретиша встряхнул Унху, и легко приподняв «большого человека», отбросил его тело назад, к столу.

- Держи его, а то, - и Ретиша, сплюнув себе в ладони, большим и указательным пальцем растер слюну.

- Незя, незя токать Пай-Ими, - уже не сходя со своего места, Унху продолжал кричать во все горло. – Пай-Ими  мать фу-у-у, фу-у-у.

- Огня? – спросил Ферапонт.

- Тат, та, Пай-Ими мат огна. Она будет все гореть, - и снова бросился к печи, и, несмотря на раскрасневшуюся стену печи, начал гладить её ладонями, шепча: «Пай-Ими, Пай-Ими…», и еще что-то говорить на чужом языке.

Ретиша подал Унху небольшое бревно, и поняв зачем это сделал хозяин, схватил его в руки и, упав на колени, кланяясь перед печью, начал что-то петь, или причитать, видно прося мать огня не злиться на русичей.

Но Унху не бросил это бревно в печь, а вытащив из невидимого кармана, спрятанного у себя в верхней одежде, острый камень, начал им стесывать кору с березы, и показывая на печь, просить Ретишу, открыть её крышку.

Ретиша, взяв кочергу, приподнял ею заслонку и отступил в сторону.

С испугом смотря на кочергу, Унху что-то шепча, бросил в печь кусочек коры, потом – второй, третий, и только после этого засунул туда бревно и заглянул внутрь.

- Вот такие дела, - закачал головой Ферапонт, - угры верят в свои сказки.

- И что-то видят в них.

- Фанаты, - сказал Ферапонт.

- Что? – с удивлением посмотрел на товарища Ретиша.

- А-а, - махнул в ответ рукой Ферапонт, - духи. – А сам невольно удивился, и откуда ему пришло на ум это слово. Что оно значило? Нет, не знает. – Нум-Торум, их повелитель.

- А-а, Бог – царь, а Нум-Торум…

Что-то сильно стукнуло в стену землянки, да с такой силой, что вздрогнули не только стены, но и земля под ногами.
Ретиша, перепугавшись, присел на землю, в ожидании чего-то, как и Ферапонт.

- Нум-Торум, Нум-Торум, - упав на колени, запричитал Унху. – А Нум-Торум, мы не хотела тепя бранаты, ты босой Нум-Торум мы лупим тепя…

- Дела-а, - следя за Унху прошептал Ретиша. – Мы лупим тепя Нум-Торум, - то ли попытался передразнить, то ли согласился с Унху он. – Надо выгнать его, а то пожар будет у нас, -сказав это, обернулся кузнец к Ферапонту.

- Угу, - согласился с ним Ферапонт…

- А Мэнки, великан злой, так говорил там сам казак. Первый человек, которого сделал их Нум-Торум.

- Их, - усмехнулся Ретиша. – Бог сделал нас, а не Нум-Торум.
И в этот же момент снова кто-то сильно ударил в стены землянки…

- А-а-а! - закричал, что есть мочи Унху, - Кынь-лунг, Кынь-Лунг, - и, вскочив на ноги, бросился к столу, схватив стоящую на нем фигурку всадника на коне, которого еще недавно вырезал Ферапонт из березы, начал поднимать его вверх и причитать, - Мув-керты-ху, Мув-керты-ху, - и бросился к лестнице, забрался по ней вверх, и открыв дверь выскочил из землянки.

- Фу-у-у, - и посмотрев на свечу, перекрестился Ретиша. Потом встал на колени, залез под скамью, достал из-под нее тонкую, струганную доску и подал ее Ферапонту. – На, вырежи икону, а я ее вылью из золота.

- Царицу Небесную, - прошептал Ферапонт.
 
- 3 –
 
Воздух был звонким от мороза. Казалось, идешь не по снегу, а по песку, перемешанному с сухой глиной – хрум, хрум, хрум.

Обследовав все вокруг землянки, Ферапонт и Ретиша так ничего и не нашли, чем могли нанести такие сильные удары по стенам землянки. Может, крепление бревенчатых стен подсело под землей? Эта мысль успокоила, земля мерзлая, удержит все бревна на месте, а придет весна, лето, обязательно все разберут и осмотрят, отремонтируют. А может даже, и построят новый дом, только теперь уже наполовину врытый в землю. За два года жизни здесь ни кто их из царских людей не искал, да и путь оленеводов далеко от этого места болотного проходит, по которому и кочевники зимой движутся, и казаки, и весь народ лесной.

Ретиша долго рассматривал вырезанную Ферапонтом икону. Покачал головой, жуя веточку, пожал руку резчику и пошёл в сторону кузни.

А Ферапонт остался. Выпустил из землянки Слепыша, стал наблюдать за птицей, севшей рядом, на сосновую ветку и осматривающую все по сторонам.

И ему не хотелось идти в землянку. Сел на бревно, натянул малицу на шею, чтобы не простудиться, и подставил солнечным лучам лицо, прикрыв глаза.

«Фи-ки-ки-ки, фи-ки-ки», - запищал Слепыш, словно пытаясь поговорить с Ферапонтом.

Но тот на кликанье птицы внимания не обращал. Такой крик совы ничего не предвещал плохого. А, во-вторых, он просто устал. Оставшуюся часть ночи, после встряски непонятными силами землянки, так и просидел за столом. И не потому, что ожидал повторения ударов в стены землянки, нет, увлекся вырезкой на доске из лиственницы образ Девы Марии.

…Занимался вырезкой иконы Ретиша впервые, затаив дыхание, боясь оторвать глаза от ножа, доски, стряхнуть с пальцев крошки дерева, чтобы не вспугнуть видение. Он видел её очертания лица, подбородка. Он немножко заостренный, щеки округлые, глаза большие, переносица… Он боялся ошибиться, ведя острие ножа по рисунку, снимая им лишнее дерево. И даже Её слезу увидел, скатывающуюся с ресницы на лицо. Это видение его сразу остановило, так как чувства начали сопротивляться, противиться «срисовыванию» тех очертаний, которые ему кто-то показывал. Зачем Деве Марии, Царице Небесной, слёзы, ведь она самая счастливая на земле родила Божьего Сына Иисуса Христа. Да, очень тяжёлые испытания пришлось пройти Ему на Земле, но это было предписано его Отцом Богом.
И сила, ведущая по дереву его резец, согласилась с художником, и показала радость на Её лице. И на душе у Ферапонта заново всё запело от радости…

Взлетевшая сова отвлекла Ферапонта от воспоминаний, встал и пошел в сторону елей, на одной из веток которых умостился Слепыш.
- Крау-ау, крау-ау.
Карканье  птицы заставило ускорить шаг. И сделал это вовремя, согнав росомаху с бессознательного тела Унху. Что он не мертв, Ферапонт догадался сразу, и когда приблизился к зажатому телу «большого человека» между раздвоенным еловым стволом, удостоверился в этом.
- Унху, Унху, - легонько приложив свою ладонь к носу, почуял легкое тепло его дыхания. – Унху, Унху! – И только сейчас он увидел этого человека совсем по-другому, закрытому в вуали тумана, в жиже болота, и кричащего, зовущего себе на помощь. Ферапонт схватил его за руку и потащил тонущего человека к себе…
Унху открыл глаза, но они снова ничего не видели, как и в прошлый раз. Его зрачки бегали из стороны в сторону, не останавливая своего внимания ни на чём, как у родившегося ребенка. Но это время было не долгим. Вот зрачки остановились на чем-то сбоку, находившемся от Ферапонта. Это были солнечные лучи, пробивавшиеся через еловые ветви. Потом зрачки немножко опустились и замерли на лице Ферапонта.
Не понимая, что им руководит, Ферапонт вытянул ладони вперед и остановил их над лицом Унху. И сейчас снова перед ним появилась необычная картинка, маленькие вихри внутри головы лесного человека. Он остановил их ладонью, успокоил. Холод, идущий от висков Унху, начал согреваться, затылок – тоже.
Помогая вылезти Унху из еловой рогатины, в которой было зажато его тело, Ферапонт ничего спрашивать не стал. И более того, он почувствовал, как начинает ненавидеть Унху, за последние два дня принёсшего им столько беспокойства. Идя в сторону землянки, старался подсознательно показать лесному человеку, что он лишний здесь. Но хрумканье снега от быстрых шагов Унху догоняло Ферапонта. И более того, он, перегнав своего спасителя, перегородил ему дорогу, прижимая указательным пальцем свои губы.
- Что? – шепотом спросил у него Ферапонт.
- Пэхт-ики, - разжались губы Унху. – Там он.

- Что, что? – напрягся Ферапонт.

- Там, там, - и схватив Ферапонта за локоть, потащил его к болоту. – Там, там.
Оттолкнув от себя лесного человека, Ферапонт, приложив ладонь ко лбу, пряча глаза от ярких солнечных лучей, всматривался в еле видные очертания леса за противоположным берегом болота.

- Там, там, - громко шептал Унху и, ухватив Ферапонта за локоть, снова потащил его за собой в ту сторону, где его вчера нашли.

Лесной человек шел быстро, таща за собой хозяина землянки. Когда они приблизились к кустарнику голубики, Унху присел, и, полуобернувшись к Ферапонту, снова приложил указательный палец к губам. Сидел в таком положении он недолго, вслушиваясь, потом встал на карачки, двинулся к острову.

Запах кислого дыма Ферапонт уловил сразу. А Унху продолжал то двигаться, то останавливаться, прислушиваясь к звукам. Выбравшись на островок, он встал, осмотрелся, и, повернувшись к Ферапонту, показал рукой на что-то вперед.
На небольшой вытоптанной полянке дымились угли от костра.

- Самана была тута, - быстро заговорил лесной человек. – Вота, вота, - тыкал пальцем он в небольшие ёлки, очищенные от снега, и на лежащие на их ветках палочки. Взяв одну из них, Унху приподнял ее вверх, показывая на тонкие веточки на её кончике, - калах, калах, - и посмотрев на Ферапонта, приложил к голове раскрытые ладони, - олена. Олена, а там сарах, сарах, - и опять поняв, что его не понимает Ферапонт, подумав, сказал, - рыпа. Это самана, это самана. Это самана Йипыг – хум, - и ища по сторонам, увидев сидящего на ветке Слепыша, ткнул в него пальцем, - Йипыг, - потом повернувшись к Ферапонту, - то показывая на него, то на себя, выкрикнул, - хум! Йипыг-хум самана. Она тута, - и начал прыгать вокруг кострища.

- Понял, понял, - остановил Унху Ферапонт. Но тот не останавливался. Пройдя еще несколько кругов, упал на колени начал выть по-волчьему или по-собачьи.
Ферапонт, смотря на Унху, махнул рукой и пошёл назад, к землянке. Но пришлый лесной человек его нагнал, схватил за локоть и развернул к себе.

- Тама он, - и крепко схватив Ферапонта за локоть, с силой потащил его за собой,
- тама, тама!

Когда они перешли полянку, на которой только что танцевал танец шамана Унху, Ферапонт увидев под ногами что-то непонятное, с испугу отпрыгнул назад. Это была разорванная и окровавленная шкура оленя.

- Тама, тама, - опять громко запричитал Унху…

На самом краю острова лежала груда камней.

Ферапонт присел около них, взял один и стал рассматривать.

Унху потянул к себе Ферапонта, прося его встать, и куда-то показывая вдаль, шептал:

- Там Пэхт-ики,  Пэхт-ики, - и показав на свою голову, ткнул рукой в землю, и присев, показал ее очертания, мол, вылезла голова Пэхт-ики из-под земли.
«Как тяжело говорить на разных языках», - подумал про себя Ферапонт. И тут же что-то его осенило, ещё раз посмотрел на камень, который держал в ладони. - О-о-о, да это же золото! Такое же они достали с Ретишей в стволе дерева».

- Где ты это взял?

Унху смотрел на него вопросительно, и, догадавшись, что хочет от него узнать этот человек, закивал головой, и показав рукой в ту же сторону, сказал:

- Тама, тама,  Пэхт-ики. Тама, тама, - и ткнув рукою в золотой камень, снова показал в ту же сторону. – Тама, тама.
Ферапонт присел около груды камней, думая, во что бы их положить, чтобы отнести в землянку. Но Унху, словно прочитал его мысли, начал засыпать их снегом.

- 4 –

  Унху первым что-то услышал, поднял ладонь. Ферапонт замер. Через небольшое время Унху закивал головой и сдвинул чуть вперед маленькое копьё, выставив для упора левую руку.

Ферапонт на всякий случай достал из колчана еще две стрелы и положил их рядом. Но Унху на это не обратил никакого внимания, продолжая всматриваться в горизонт. Прозрачность воздуха у старой ломаной березки, стоявшей недалеко от острова, начала меняться. Создавалось такое впечатление, будто снег, лежащий на болоте, стал таять и растворяться в воздухе, превращаясь в молочное облако. Оно поднялось на небольшую высоту и начало «кипеть». Кипеть? Да, да, именно кипеть, так показалось Ферапонту. А потом надуваться и исчезло, оставив после себя прозрачный воздух. Только теперь это место выделилось, словно пятно в воздухе, похожее на прозрачную воду.

В «чистой воде» проявились очертания людей. Это вызвало еще большее удивление у Ферапонта. Это действительно были люди, одетые в незнакомую одежду, сделанную не из шкур, а из серой материи с темными пятнами. Штаны у них были темно-синими, на головах какие-то необычные легкие шапки. Их будто выплюнула из себя эта прозрачная «вода». Они встали на ноги и бросились к острову, где их ожидал в засаде Ферапонт с Унху. Но словно почувствовав, что их здесь ждут, остановились.
Тот, что повыше, осмотревшись по сторонам, о чем-то шепнул мужчине, что пониже и, поеживаясь от холода, побежал обратно. Второй – за ним.

А Ферапонт с Унху, наблюдая за незнакомцами, были настолько удивлены происходящим, что даже не тронули своего оружия. Ну как такое может быть, люди из ничего появились в воздухе, и также в нем исчезли.

- Тойлоп-ики, - прошептал Унху, и чтобы понятнее было Ферапонту, пальцем показал в землю, и повторил, -  Тойлоп-ики.

- Черти? – переспросил Ферапонт.

- У-у, - замахал головой Унху, - туха, духа, - и опять стал показывать пальцем в землю.

- Они были здесь? – спросил Ферапонт. 

- Нета, нета, - громко выкрикнул Унху. – Самана была, самана.

- Шаман?

- Самана, самана! - закивал головой Унху и показал два пальца. Потом – еще два.

- Где самана? – смотря в глаза Унху, спросил Ферапонт.

- Тама, тама, - и раскрыв ладонь, приложил к ней два пальца и показал их движение, - Пэхт-ики, Пэхт-ики, тама, тама.

Золота Ферапонт не стал трогать, не в его характере брать себе чужое. Именно так подумал он о золотых камнях. Это те необычные люди из «прозрачной воды» шли за ним, и видно, вспомнив о забытом мешке, в котором можно нести золото, вернулись к себе в «воду» за ним.

А вот Унху не хотел уходить. Зол он был на этих людей, как и на шаманов. И только из его полупонятного ломаного рассказа Ферапонт понял, кто угнал у них оленей. Шаманы, своим колдовством заставили Унху привести к ним оленей. Что такое «лыл», он понял только приблизительно, когда Унху бил себя рукой по груди и показывал, что из неё выходит по очертанию что-то похожее на него.

- Душа? – переспросил Ферапонт.

- Та, та, - закивал головой лесной человек.

Ретиша, выслушав Ферапонта, бросил молот и сел на бревно. Как он зол был на Унху, который сейчас с испугом наблюдал за кузнецом, гнувший своими огромными и сильными руками железный лист.

- Самана баяишь? – взглянув на Унху, взревел Ретиша. – Что ж ты за ними не пошёл, за колдунами своими? Вы же только и верите им, а? – и встал во весь рост.

Унху, чувствуя угрозу, присел на пол, и, прикрывая свою голову руками, молчал.

- Ну, баяй! – от громового баса кузнеца вздрогнули и стены.

- Самана, самана, - пропищал лесной человек.

- Да по-русски гутарь!

- А-а, - пропищал Унху, с испугом поглядывая то на Ферапонта, то на Ретишу. – Самана болшой сила, волх. Балшой сила! Он та, бах, - подняв руку, резко опустил её на землю, и что-то невидимое подхватив обеими руками, стал показывать в развернутых ладонях. – Тама, - и, не зная как сказать по-русски, сказал по своему, - хор, хор, - и показал, что он полетел.

- Хор? Олень? – спросил Ферапонт.

- Та, та, олена, - обрадовавшись, залепетал Унху. – И вся олена, пух, посол птица. Я тоза посол, - и показывает, будто у него появились крылья, и он полетел.
– Самана, самана, манна бах, - и показал, будто его ударили по голове и бросили.
- Усла самана, олена усла.

- А это? – достав золотой самородок, величиною с яйцо рябчика, Ретиша показал его Унху.

- О-о, каман Нур-Торум.

- Ясно, так они Бога зовут по-своему, - разъяснил Ферапонт.

- Бог, он Бог! – и вместе с этими словами гроза сошла с лица Ретиши.

- Там она самана, - встав на ноги, и полусогнувшись перед Ретишей, показывая на самородок, что-то заново попытался объяснить Унху. – Папа, у-у-у-у, Пэхт-ики тута, - и стал показывать руками, как Пэхт-ики прячется под землю. – Самана Пэхт-ики сла.

- Фу-у-у, - вздохнув Ферапонт, и приложил палец к своим губам, указывая Унху, чтобы тот замолчал. – Шаманы к подземному духу на оленях поехали?

- Не, не, не, - замотал головой Унху. Немножко подумав о чем-то, показал рукой в сторону болота. Потом присел на пол, взял щепку и нарисовал что-то вроде яйца. – Бух, - и развел руками и показал в сторону болота. – Там мисс, у-у-у, - и, понимая, что у него не получается объяснить  всё Ретише и Ферапонту, вдруг стукнул себя по лбу. – Вота, - заулыбался Унху. – Миса, миса, - ткнув в себя пальцем, потом в Ферапонта, - миса.

- А, другие люди, охотники, - вспомнил, что означает это слово Ферапонт.

- Та, та, та, - и тут же схватив ветку, стоявшую в углу кузницы, положил её на руку, приподнял чуть выше и положил на неё свою голову, делая вид, что целится. – Бах! – крикнул он.

- Пищаль.

- Та, та, та, - обрадовался Унху.

- Пищаль, - вопросительно посмотрел на Ферапонта Ретиша.

- Та, та, та, - закивал головой Унху. – Миса, - и ткнув пальцем в Ферапонта, поднял один палец вверх. Ткнул рукой в Ретишу и поднял второй палец вверх, и к ним прибавил еще два пальца, - и, указывая на каждый из них, говорил, - миса. – И тут же, что-то вспомнив, полез в мешок, пришитый сбоку его малицы, и достал из него несколько необычных темно-зеленых стаканчиков.

Ретиша выхватив один из них, стал внимательно его рассматривать, цокая языком.
Для Ферапонта они были хорошо знакомы, и даже знал он, как они называются, только забыл. Где же он их видел?

- Бах, и бух, - и Унху показывал, как из пищали вылетали эти круглые железки. – Олена, та-та-та, - и схватив щепку начал чертить на сухой глине человечков с пищалями, вышедших из чего-то похожего на дым, и как туда скакали олени и исчезли. – Лойтантыты.

– Загнали оленей, - наконец понял Ферапонт, что хотел сказать Унху. – И больше их нет?

- Нета, нета миса и калах нета.

- Оленя нет, а миса? – посмотрев Унху в глаза, переспросил Ферапонт.

- Миса нет, - развел руками Унху. – Кынь-лунк,  Куль, Хуль-отыр, - и схватился обеими руками за голову и начал ею качать со стороны в сторону, показывая пришедшее горе. И показав куда-то рукою, продолжил, - Пэхт-ики.

Но уловив, что его рассказ совершенно не понятен ни Ферапонту, ни Ретише, то снова присел и указал пальцем на свой рисунок дыма или тумана, в котором скрылись пришедшие охотники с пищалями и олени. Оказывается, оттуда пришли сюда и злые люди или духи Кынь-лунк,  Куль, Хуль-отыр, и отправились к голове Пэхт-ики, где остался шаман Унху.

«Что-то страшное ожидается, - подумал про себя Ферапонт, - если лесные жители так обеспокоены произошедшим. Действительно ли они видят души умерших? А почему я, мои родители, и тот же Ретиша их не видит? Может, у них по-другому глаза устроены? Вон, собака у нас во дворе жила, так она заранее знала, когда отец вернется, сама выбегала ему на встречу, когда до деревни он еще не дошел…»

- 5 –

Ферапонт сейчас себя чувствовал как-то неуклюже: сидит на краю острова среди заснеженного болота и всматривается в горизонт, ожидая чего-то. И снова, как и в прошлый раз, у него выложены впереди стрелы, рядом лук, у Ретиши – булава и копьё, у Унху – пальма, громоздкое копье, как вила из двух заостренных на конце оленьих ребер, привязанных с двух сторон к концу палки.

Пальцы на ногах стали замерзать. Ферапонт встал и пошел за кустарник, проваливаясь в глубоком снегу, дошел до поляны, к углям от костра, слегка припорошенным снегом, и начал ходить вокруг них, все больше и больше опираясь на пальцы ноги. Через небольшое время почувствовал тепло в ногах, как сходит онемение с пальцев, со стопы ноги. Вернулся. И к большому удивлению вскрикнул, ни Ретиши, ни Унху на месте не было. Остался только его колчан со стрелами и луком.
Ретишу с Унху он увидел вдали от себя, быстро удаляющимся к урману, забирающемуся сосновым бором на бугор. Схватив лук со стрелами, Ферапонт бросился за ними, но тут же зацепившись ногой обо что-то, упал в снег. Попробовал потянуть запнувшуюся ногу, но не почувствовав препятствий, удивился. И только сейчас, приподняв голову, он увидел, из маленького молочного облачка, висевшего над снегом, вылетела огромная черная птица и, усевшись рядом, сложив крылья, стала их тут же расправлять. Только теперь вместо крыльев это были руки, вместо птицы – человек.
Его лицо было темным, по цвету напоминавшим желудь, волосы темнее кедровой шишки, вместо перьев – балахон, свисавший до снега.

Тело человека было худым, ребра вылезали наружу, грудь была впалой. Чёрная материя балахона, плотно сидящая на его теле, хорошо обрисовывала это.
И вот старик присел и заново превратившись в черную птицу, похожую больше на огромного ворона, без шума взлетел и, набрав небольшую высоту, полетел в сторону ушедших Ферапонта и Унху.

Сжимая  в одной руке стрелы, в другой – лук, Ферапонт побежал в сторону урмана.
Ретишу догнать так и не удавалось. Да еще и на бугре никак не мог зацепиться за корень сосны, чтобы взобраться наверх по песчаной стене обрыва. Чуть-чуть не хватало ему дотянуться до корня, и всё из-за того, что под ногами перемешанный песок со снегом, спускался вместе с ним вниз, в болото. Что говорить, Ретиша выше его, поэтому ему и удалось дотянуться до толстого конца корневища дерева и благодаря ему подтянуться вверх, а потом, держась за него, перебраться к вершине.
Чуть в стороне обрыв был намного меньше, но и уцепиться там было не за что. Только пройдя дальше, увидел дерево, лежащее своей кроной в болоте, а его ствол, разломанный на две части, торчал чуть выше бугра.

Лес рос на сопках. Идя по следу Ретиши с Унху, Ферапонт почувствовал быструю усталость, но прекрасно понимал, что медлить никак нельзя, и идти нужно быстрее, чем он шел сейчас.

След, с которым пересеклись отпечатки ног его друзей, был необычным. Ферапонт остановился и от неожиданности ойкнул. След был широким, но в тоже время не проваливался на всю глубину снега, а всего лишь на четверть. И рисунок больше походил на след рыси, но никак не соответствовал размеру её лапы, а наоборот, был в несколько раз шире.

Посмотрев вперед, обратил внимание на то, что следы Ретиши с Унху не удалялись от этого следа. А вот и второй след, еще более необычный, босой человеческой ноги. По-сравнению со ступней Ферапонта, она в два раза длиннее и шире. Кто же это такой? Неужели прав был Унху, говоря о Мэнку. Да, слышал он от самоедов о нём, но считал это сказками. Мэнки похожи были на людей, но на их коже рос длинный мех, как у медведя, и по своему росту он был в несколько раз выше человека.
Немножко отдышавшись, Ферапонт пошел дальше. Пот лился из-под капюшона, плохо сшитые унты «наелись» снега, который в них таял, натирая кожу на пятке, но останавливаться было никак нельзя, а наоборот Ферапонт делал все, чтобы догнать своих друзей.

Урман был нешироким, лесной гривой тянулся по оврагу и заканчивался таким же резким обрывом в болото. След Ретиши шел к вывернутому с корневищем дереву, а за ним… Спустившись ниже, Ферапонт увидел пещеру. Из неё резко высунулся Ретиша, ухватив за руку Ферапонта, потянул его к себе.

Пещера была небольшой, видно, бывшая берлога медведя. Смотря на Ферапонта, Ретиша догадался о ходе его мыслей, и улыбнулся, мол, теперь мы медведи. А глаза Унху, испуганно выглядывающие над плечом кузнеца, что-то искали за Ферапонтом. Тот это понял сразу, и присев рядом с Ретишей, оглянувшись, стал вглядываться в снежную пустыню, покрывшую своим одеялом болото.

- Вы шли за рысью? – спросил он Ретишу.

- Угу, - согласился тот. – Тока шаман это.

- Был след рыси, - настойчиво сказал Ферапонт.

- Оба шамана. Один голова оленя, другой – великан медведь. Страх Божий.

- За вами летел ворон.

- То шаман, - сделал заключение Ретиша. – Смотри, - и показал рукой вправо.

Что бы увидеть, куда Ретиша показывал, Ферапонт выглянул наружу из берлоги и тут же спрятался. Буквально невдалеке от них лежало на земле огромное дерево, на котором спиной к ним стоял высокий человек в черной накидке. Тот самый, который из ворона превратился в старика. Он?

Быстро дыша, Ферапонт уткнулся спиной в грудь Ретиши, и тот тут же приложил свою огромную ладонь к его лицу, чтобы сбить у него громкое дыхание.

Следующее, на что показал Ретиша, на что-то черное торчащее из болота. Ферапонт присмотрелся туда, и вытерев глаза от накатившейся слезы, невольно икнул. То, что он видел, напоминало плечи и большую человеческую голову, торчащую из снега. А рядом с ним неожиданно появились еще две фигуры, одна – человека, вторая, что-то вроде огромного медведя-человека в шкуре с белыми и черными пятнами.

Берлогу резко засыпала снежная пыль.

«Это из-за того, что Ворон взлетел», - подумал про себя Ферапонт, и подталкиваемый в спину Ретишей выглянул наружу.

Человека – ворона не было, теперь он парил на больших черных крыльях у торчащего из болота огромного изваяния, начавшего подниматься из снежного покрывала.
Болото вздохнуло, как человек: фу-у-ув. Такого ни Ферапонт, ни Ретиша еще не видели. И из-под самого его края, где начинается песчаный хребет сопки, вышел газ, поднимая пар с таявшего снега. Ферапонт хотел было выползти из своей пещеры и посмотреть, что происходит под ними, но рука Унху ухватила его за ворот и потащила назад.

- Пэхт-ики,  Пэхт-ики,  Пэхт-ики, - испуганно зашептал он.

И услышав испуг в словах Унху, Ферапонт понял, что  Пэхт-ики очень опасен. Но его не менее волновал и другой вопрос, зачем же тогда Унху их потащил сюда, подтверждая интерес Ретиши о находившемся золоте. Где же тогда оно?

 Пар, поднимавшийся снизу, не имел запаха, но был сырым, и тут же начал превращаться в ледышки и сыпаться на снег.

Солнце стало опускаться за лес. Его красный полушар, покрывший своим светом, как пожарищем весь горизонт, говорил о наступлении холодов.

Ретиша оттолкнул от себя в сторону тело Ферапонта и, выставив вперед левую ногу, начал ее растирать, разгоняя по сосудам, мышцам застоявшуюся кровь.
Голова с плечами поднявшегося из болота изваяния больше не росла. Но вот лучи садящегося солнца, отражаясь от нее, пустили в разные стороны яркие красные всполохи отражавшиеся в поднимавшихся болотных парах. Один из шаманов прошел рядом с берлогой, в которой прятались Ферапонт, Ретиша и Унху.

Фигуры шаманов, стоявших у изваяния  Пэхт-ики, вдруг упали на колени, в тот же момент произошла вспышка и на месте её появилась небольшая фигурка еще одного человека.

- Самана, самана, - с радостью взвизгнул Унху, и расталкивая Ферапонта с Ретишей, вылез из пещеры и побежал к ним.

Но Ретиша с Ферапонтом остались в берлоге. Тот «саман», увидев Унху, остановил его окриком. «Большой человек» замер, попятился, и, повернувшись, побежал назад.
В эти же секунды Ферапонт почувствовал, что под одеждой кожа его стала покрываться влагой, чесаться, а после этого холодная волна окатила его, стягивая ледяной коркой, парализуя всё тело. И ни о чем другом в эти мгновения он уже подумать не мог, настолько все это произошло с ним неожиданно. И тела он теперь не чувствовал, чтобы управлять им, ни рук, ни шеи. И ноги сами по себе начали делать какие-то непонятные движения, вытаскивая его неуклюжее тело наружу. И съехав по песку вниз, к болоту, он почувствовал, что его тело начало поддаваться легкому ветерку, подталкивающему его в спину к шаманам и изваянию Пэхт-ики.
И теперь перед глазами Ферапонта возникла эта растущая на глазах голова Пэхт-ики, его округлого лица без четкого очертания носа, рта. А вот множество глаз  Пэхт-ики, расположенных по всему лицу, испугало. Они были похожи на человеческие, и внимательно следили за ним.

- Фу-у-ув, - громыхнуло из уст Пэхт-ики.

«Значит, это не болото вздохнуло, а само изваяние», - мелькнула мысль у Ферапонта. И в тоже время он не мог оторвать своих глаз от огромного изваяния, возвышавшегося над болотом.

- А-а-а-о-о-о-у-у, - громогласно запели шаманы и начали ходить вокруг Ферапонта, тело которого зависло над самым болотом у фигуры Пэхт-ики.

Тот шаман, который превращался в ворона, опять превратился в птицу и начал внимательно смотреть на Ферапонта. Приближающийся его клюв к лицу русича, вдруг сказал:

- Стряхни, Михаил, с себя пыль времен, карр-рр.

Это было настолько неожиданным, что с испугу Ферапонт вздрогнул и шагнул назад, и в ту же секунду с его малицы взметнулась пыль, заволакивая его нос, глаза. Подняв руку, Ферапонт стал протирать свои слезившиеся глаза и тут же почувствовал вокруг себя горячий воздух, идущий от головы Пэхт-ики.

И схватил его за руку кто-то из шаманов, и, обернувшись к нему, Ферапонт увидел перед собой человека-медведя, тянущего его за собой, в танец, в котором уже участвовал и хорошо знакомый ему монах.

И взметнулось между ними и возвышающейся из болота головой Пэхт-ики белое пламя. И ярким светом оно озарило все вокруг себя, и начали шаманы махать своими руками в сторону Пэхт-ики, и что-то громко говорить. И только теперь уловил смысл этих слов Ферапонт.

- Святый Ангеле, не даждь места лукавому демону обладати явию, творением Божием, и настави Пэхт-ики вернуться в свое мисто, отпущенное тобою ему в Нави…

И смотрит Ферапонт, а эти слова говорит отец Феодосий, стоящий в белом огне. И крестом он движет, от которого лучи ярче огня, попадая на изваяние, разбиваются на нем искрами множественными. И в облике Пэхт-ики появляются клыки, острый нос, из которого выходит огонь, из множества глаз – молнии, летящие в отца Феодосия. Но какая-то неведомая и невидимая сила защищает его, не давая им поразить тела священника.

- Святый Ангеле Божий, защити наше время, не давая ему кривиться и совмещаться с прошедшими веками, пуская оттуда в наш мир черных духов, супостатов временных из Нави, и перемещаться лукавым душам из одного века в другой. Не отнимай у Бога времени, он занят, а сам соверши выравнивание бытия, которое должно литься по своим руслам.

Святый Ангеле Божий, хранитель и покровитель наш, не дай Пэхт-ики, Кощею Костному и их демонам менять Божий мир. И сохрани нас от всякаго искушения противнаго, и молися за нас человеков ко Господу, да утвердит нас в страсе Своем, и достойна покажет нам рабов Своея благости. Аминь. Аминь. Аминь.

И осветилась земля под множеством солнц, и собрались они воедино, и вышла из них волна синяя, на краях которой искрятся звезды белые в золотой оправе, и опустилась волна на болото.

Дух захватило у Ферапонта и его тело снова потеряло ощущение… От ледяного холода, шедшего от этой волны, немело тело. И покрыла она изваяние Пэхт-ики…

- 6 –

Горячая капля скатывается по лицу на шею. Вторая, третья… И только сейчас почувствовал Ферапонт, что он есть. И лицо его начинает гореть жаром, и нос дышит, и в мозг пришла свежесть. Щурится от яркого света. И снова чувствует, что что-то липкое, стягивает кожу ему на щеке, только не холодное, как лед, а теплое.
Может, это воск или рыбий жир, падающий со свечи.
Открыл глаза, и уже нет того яркого света, видит над собой неяркую мерцающую звездочку. Прищурился, всматриваясь в неё, а это вовсе и не звездочка, а огонек от свечи, которую держит чья-то рука. Повел глазами по ней, увидел бороду чью-то. Неужели это Ретиша?

И действительно это был кузнец, его улыбку, спрятанную в седовласую опаленную огнем бороду, он узнал сразу по расширившимся скулам.

- Ц-ц-ц-ц, - шепчет он, - батюшка молится.

И только сейчас Ферапонт расслышал чей-то шепот, только слова не разобрать. Молитва бежит, как ручеек, толкающий камушки, то с растяжкой журчит, то быстро, как вода.

И жарко, пот выступает по всему телу. Руки сами по себе стягивают с себя что-то тяжелое, твердое. Это невыделанная медвежья шкура, от которой несет неприятным сладковатым запахом, подталкивающий тягучую слюну к глотке, вызывающую рвоту.
Закашлявшись, Ферапонт на карачках вылез из шкуры, ткнулся в колено Ретиши и, придерживаясь за его штанину, поднялся. В келье батюшки темно, только свечи горят в дальнем углу, и одна в руках у Ретиши. И сделаны они не из воска, как вначале подумал Ферапонт, а из вяленой рыбы. Дым из нее белесыми клубами стоит под низким потолком из бревен.

Ретиша, взяв за плечо Ферапонта, показал ему, где выход. Сдвинул кусок коры от стены, а там проход. Став на карачки, полез в него и, потеряв опору, провалился вниз и покатился по снегу, который обжигал его лицо и руки сухим холодом. Лежа на спине, открыл глаза… Все небо в звездах, а огромный шар луны, освещающий часть неба золотыми бликами, вот-вот скатится на него.

«Чу-до», - подумал про себя Ферапонт. Холодная водица от таящего снега защекотала холодком по шее, по груди. Приподнялся, сел на снег, и открыл рот от удивления. Наполовину поднявшееся из болота изваяние Пэхт-ики было темно-зеленого изумрудного цвета, отражавшегося от луны.

И вдруг что-то тряхнуло землю. Охнуло болото и опустилось. А изваяние Пэхт-ики поднялось из-за этого ещё выше.

- Боже, послушай батюшку Феодосия и шаманов лесных, и защити нас от черных сил Навьего мира, - начал шептать Ферапонт.

И вздрогнула земля. Потерял равновесие Ферапонт чуть не завалился на спину, но успел упереться о землю рукой. И еще раз вздрогнула земля, да так сильно, что Ферапонт не смог удержаться на руке, опирающейся на землю, и покатился в болото. А земля, словно под чьими-то тяжелыми шагами, все сотрясалась и сотрясалась, а изваяние становилось выше и выше. И в этот момент что-то ухватило Ферапонта, будто когтями, до боли сдавливая правое плечо и спину. Поднял глаза он и от испуга, что находится в птичьих когтях, которые несут его над болотом, закричал.
И как не хочется ему сейчас выскользнуть из малицы, и поэтому, превозмогая боль, Ферапонт ухватился обеими руками за птичьи лапы.

А земля еще раз вздрогнула, и треск он услышал громкий, и трещины пошли от Пэхт-ики по болоту в разные стороны. Испугалась птица, держащая в когтях Ферапонта, и отпустила его. Но крепко схватился руками за ее лапы человек, еле удержавшись. Но птица не хотела больше его нести на себе и, резко спустившись к земле, скинула Ферапонта с себя, ударив клювом по руке.

И в то же мгновение приняло его тело на себя крона сосны, ветки удержали Ферапонта на себе, немного опускаясь под тяжестью его тела, давая ему возможность спускаться по ним ниже и ниже. И тут же почувствовал Ферапонт, как его подхватили чьи-то сильные руки. А когда ухватился за них, пытаясь спрыгнуть на землю, то еще больший испуг охватил его, так как вместо рук, он увидел медвежьи когтистые лапы, с легкостью перенесшие его к бугру и подтолкнувшие Ферапонта в пещеру  под корнем вывернутого дерева.

И снова он услышал молитву отца Феодосия, молившегося на бугре. А рядом с ним стоял медведь, черный ворон - шаман и монах. Но еще больше удивило его, когда увидел, что слова произносимые Феодосием, видимы. Они, как голубая дымка, искрящаяся в белых вспышках, взметаются из его уст, и встречается с зеленой дымкой, идущей от лица шамана. И они обвиваются между собой, как лианы, и поднимаются выше и выше, искрясь цветами радужными.

- Михаил, - что-то похожее на слово или шелест опавшей листвы, легкой, прохладной волной окутало его лицо, - молись…

И упал Ферапонт на колени, сложил ладони и поднес их к губам:

- Ангел Божий, защити нас от силы черной, не дай ей взять в рабство наши души...
И только сейчас, открыв глаза, Ферапонт увидел, как и из его уст, молитвенные слова обретают цвет и желтой дымкой устремляются к молитвам других. И встретившись, вспыхнув всеми цветами радуги, превращаются в молнию, в любое мгновение готовую сорваться с тетивы как стрела. Но, что же её продолжает удерживать?

И только сейчас Ферапонт увидел, как светлое облако спускается с небесных высот  к ним.

- Спаси Явь, Ангел Божий!

 Услышал он громкое песнопение отца Феодосия и вторящие его голосу молитвы окружающих, вырывающиеся и из уст Ферапонта, продолжают сплетаться между собой. И вспыхнул белесыми линиями на небе крест и очертил он круг над фигурой Пэхт-ики, и вспыхнула она желтым пламенем, и, корёжась, стала утопать в болоте, закипевшем вокруг него. И утонуло оно, а место то продолжало бурлить, как кипящая вода.
И спустился над этим местом Ангел и, паря, начал крестить бурлящую жижу, но оно не поддаётся его силе, высоко взметнулось пламенем с грязью, похожей на огромную руку, пытающуюся ухватить Небесного воина. Но не удавалось Пэхт-ики и в следующий раз этого сделать.

- Идем, - громко сказал Феодосий, и, подняв над головой крест, пошел к болоту, в котором борется Ангел с чёрной силой.

У Ферапонта в руках тоже крест, но необычный. Если на него прямо смотреть – ветка древесная, очищенная от листвы и в верхней её части еще две ветки с одного места растут по бокам. А если на этот крест посмотреть с правого бока, то он иглу напоминает, которую несет Ферапонт не к бушующему в болоте изваянию со страшным ликом, а к разорванной ткани, и вот-вот он сейчас ухватит одну из её нитей, чтобы одеть её в иглу. Но нить эта летает из стороны в сторону, и никак не может Ферапонт ухватить её.

Поднял высоко свой крест Феодосий и протяжно запел:

- Да воскреснет Бог, и расточатся врази Его, и да бежат от лица Его ненавидящий Его. Яко исчезает дым, да исчезнут; яко тает воск от лица огня, тако да погибнут беси от лица любящих Бога и знаменующихся крестным знамением, и в веселии глаголющих: радуйся, Пречестный и Животворящий Кресте Господень, прогоняяй бесы силою на тебе пропятого Господа нашего Иисуса Христа, во ад сшедшего и поправшего силу диаволю, и даровавшаго нам тебе, Крест Свой Честный, на прогнание всякаго супостата. О Пречестный и Животворящий Кресте Господень! Помогай ми со Святою Госпожею Девою Богородицею и со всеми святыми во веки. Аминь.

И поднялся вихрь, снег перемешался с торфом болотным и закрутился в своем страшном танце, сбивая с ног людей, идущих с крестами к кипяшей болотной жиже, где только что возвышалось изваяние Пэхт-ики.

- Отче наш, сущий на небесах! – еле удерживая свой крест, запел громко Ферапонт.
- Да святится имя Твое; да приидет Царствие Твое; да будет воля Твоя и на земле, как на небе; хлеб наш насущный дай нам на сей день; и прости нам долги наши, как и мы прощаем должникам нашим; и не введи нас в искушение, но избавь нас от лукавого. Ибо Твое есть Царство и сила и слава во веки. Аминь.

И ухватил Ферапонт ту беснующуюся в танце бури нить, и вдел её в свою иглу и с силою потянул её на себя и увидел он то, как стала затягиваться материя. И совсем она не прозрачная, а толстая эта ткань. И чем сильнее на себя тянет Ферапонт эту нить, тем слабее становится буря, и закрывается перед его глазами то кипящее болото. Но некогда Ферапонту рассматривать это. Помогает ему тянуть эту нить и Феодосий, и монах. И стягивает эта нить дыру в разорванной ткани, и продевает в неё иглу Ферапонт и еще сильнее стягивает её нитью, на которую накладывает крест отец Феодосий. Новый стежок накладывается на старый стежок и укрепляется ткань, которая тут же начинает сращиваться сама по себе. И перестал через её створки дуть буря, тишина и покой образовался вокруг Ферапонта, но обессиленное его тело, уже ничего не ощущало и упало на землю…

Нагнулся монах над Ферапонтом, улыбнулся ему, и что-то знакомое увидел он в его лице.

- Узнал меня, Михайло?

- Да, монах, - прошептал в ответ Ферапонт.

- Возвращайся в своё гнездо, - и пар пошел из уст монаха. – Не тревожься за друзив своих, их место здесь. А твоя душа ещё не раз встретится с ними, так как души человечьи бессмертны. И держи печать, не теряй её в жадности.

- Что за печать? – вскрикнул Ферапонт.

А монах с удивлением посмотрел на него и сказал:

- Данную тебе Им, - и махнув своей рукой у лица Ферапонта, исчез, растворившись в воздухе.

Поднял глаза Ферапонт вверх, сложил ладони, и приложил их к лицу своему, стремясь протереть глаза слезящиеся. А от ладоней в одно мгновение такой жар пошел, что отпрянул от них он, и увидел то, о чем ему монах сказал, на ладони белую округленную метку.

И опустилась медвежья лапа перед его очами, а другая подтолкнула Ферапонта встать на неё. И подняла она его ввысь, усаживая на спину черного ворона. Взметнула птица своими огромными крылами и сорвалась с земли, планируя над кипящим островом на болоте. И тут же вспомнил Ферапонт, что сделать он должен и, подняв руку, прошептал небесам:

- Божий Ангел, открой в печати Свою силу.

И яркая линия света, возникшая вверху, коснулась ладони Ферапонта, и, отразившись от неё, попала на бурлящий на болоте остров, и в это же мгновение он покрылся белым полотном.

Вздохнуло болото с огромной силой, словно от усталости, и пар стал подниматься с его краев, тянущихся у бугров и сопок, у таежных урманов. И пар, поднимавшийся с земли в небеса, заискрился льдинками в лучах поднимающегося солнца.