Тысячеглазый. Часть третья. Глава 1

1
        Краски жизни померкли. Ювелир, несомненно, устал. Бойковатые типы успели сгрести остатки алмазной пыли из-под его станка и, рассовав платочки с драгоценным шлаком по карманам, притихли.

        Жизнь и люди вообще набрали в рот воды. Тишина стала главной драгоценностью. Страна дремала в ожидании какого-нибудь чуда.


        Леры Каракосова не было в Москве четыре года. Он убрался за четыреста километров в северо-восточном направлении и работал официально топографом в Предприятии № 7, обновлявшем карты Горьковской области. На всё про всё ушло чуть больше полугода, и зимой 1982-го работы были прекращены, новые карты отпечатаны и засунуты под голову дремлющей стране. Для удобства и надёги.

        А Лера остался на бывшей базе экспедиции в деревне Сурадеево. Формально числился контролёром и техником, получал девяносто рублей в месяц и ни о чём не жалел.  Следил, чтобы пацаны не завалили деревянные вышки-сигналы, а бабульки пореже привязывали коз к торчавшим из земли железякам-реперам. В его пользовании остался пятистенок с хорошей каменной печью и погребом.  Сигналы не падали, репера козам не поддавались и торчали там, где надо, так что в целом работу Леры можно было назвать благостным бездельем. Но он-то использовал его на все сто. Писал роман, ради которого и забрался в эту глушь. В возрасте двадцати одного года Лера избрал счастливое одиночество, которое умных ребят на Руси всегда приводило в дельное состояние.

        Отметим, что Каракосов думал не только о литературе. Наездом в Горький он поступил на заочное отделение Политехнического института. Учиться было не трудно. Почтой он получал задания и так же почтой отправлял свои работы в институт, а весной выезжал на сессию и, легко сдав экзамены, переходил с курса на курс.  Так что к концу отшельничества в его чемодане среди прочего мужского скарба лежал диплом инженера-машиностроителя.

        Летом и зимой небо молчало, солнце будило и покоило, земля давала сил для стойкости, а бумага и пишущая машинка на столе звали к делу жизни.

        Весной 1985 года с рукописью романа «Бунтарь», распечатанной в пяти экземплярах, молодой человек появился в Москве. Топографический период закончился. Четырёхлетнее одиночество было необходимой, созидательной пустотой, куда влились сотни впечатлений, переработанных в литературу. Природная жизнь изменила Леру. На лице и во всём теле появилась сконцентрированная мужественность. Если приглядеться, то Каракосов теперь был похож на терпеливого и сильного хищника, подстерегающего добычу. Он стал спокойно воспринимать людей, спокойно говорить с ними и спокойно на них смотреть. Тёмные глаза, раньше чересчур эмоциональные и горячие, теперь стали глубокими и терпеливыми.  На лбу вырисовывалась красивая поперечная складка, а уголки рта хранили загадочную мини-усмешку, близкую к доброте и одновременно к угрозе.

        Высокорослый, широкоплечий и спокойный Лера Каракосов был красив. Умное лицо добавляло к этой красоте выигрышные баллы.

        Он почувствовал, что быть уверенным в себе – хорошо.
 
        Был конец апреля, пришло тепло и город цвёл от щедрого солнца. Сойдя с поезда в полдень, Каракосов оказался на самом расплавленном меридиане весеннего московского разогрева.

        С вокзала Лера направился в Гнездниковский переулок, в учебный театр. Там он нашёл бригадира монтировщиков Жору Веселовского. Закончив монтаж декораций вечернего спектакля, Жора быстро переоделся и выскочил к Лере. Два приятели пошли в пивную на Неглинке за Малым театром и отметили встречу.

        - Какие планы теперь? – спросил Жора после того, как Лера вкратце рассказал ему о четырёхлетнем отшельничестве и написании романа.

        - Нужен серьёзный человек из столичной литературной среды.

        Жора задумался.

        - Есть вариант. Дальние родственники, седьмая вода на киселе, но я им иногда достаю билеты в театры: то на Таганку, то на Эфроса, - видя, что Лера почти не отреагировал, расподробничался. - Папа-поэт ведёт семинар в Литинституте, мама – филолог и булгаковед, дочка – переводчица. Можно попробовать.

        - Это, скорее всего, бесполезняк.

        - Скорее всего. Но вдруг откликнутся по-московски: мол, как не порадеть родному человечку?

        -  А как зовут?

        - Он – Данила Иванович, она – Серафима Петровна, дочь – не помню. Фамилия
– Цветных. Может быть, слышал?

        - Нет.

        - Я им сегодня звякну, провентилирую обстановку.

        - Про роман ничего не говори. Он не совсем… цензурный.

        - Антисоветчина? Или матерщина?

        Каракосов потёр переносицу и сказал:

        - Скорее, чертовщина.

        - Современный Гоголь-моголь? Дашь почитать?

        Каракосов отрицательно покачал головой. Веселовский улыбнулся:

        - Правильно. Что знают двое, то знает свинья. Или ты что революционное задумал?

        Лера как-то медленно провёл взглядом по лицу Веселовского, отчего тому стало не по себе. Потом так же медленно отхлебнул пива из кружки, вынул платок, утёр губы и произнёс:

        - В школе меня прозвали Тысячеглазым. Считали, что я много чего знаю наперёд. Вижу будущее. Думали, это шуточки. Оказалось, правда. Но не тогда, а сейчас. Тогда это были шутки. Теперь – как рентген.

        Он замолчал. Жора видел, что приятель погружается в состояние холодного оцепенения, и не знал, что делать.

        Но Каракосов вдруг вынырнул на поверхность из своих раздумий и твёрдо произнёс:

        - Роман и получился о том, что ждёт нашу страну в ближайшие сорок лет. В период до 2024 года. Как нас всех крутанёт навынос. Мне нужны люди, которые не побоятся это опубликовать. Не побоятся поверить мне, Тысячеглазому.

        Веселовский перешёл на шёпот:

        - Блин! Да тебе нужен новый «Метрополь»!

        Лера накрыл его руку своей рукой:

        - Тот «Метрополь» конца 70-х уже не повторится. Другая эпоха. Иных уж нет, а те далече, - он успокоился и сделался обычным посетителем пивной. – Так что обойдёмся пока Цветных и выпьем ещё пива за встречу. Заказывай, не скупись!

        Веселовский сдержал обещание. Синим апрельским вечером Каракосов сидел за большим столом в квартире Цветных на Якиманке и пил ароматный китайский чай с плантаций Фуцзянь. Данила Иванович и Серафима Петровна вежливо обслуживали гостя и говорили о чае. Они очень любили этот напиток и приобретали его у своих знакомых из Китайского посольства. Обоим было далеко за пятьдесят и держались они молодцевато.

        Данила Иванович разглаживал двумя пальцами аккуратную бородку-эспаньолку, посматривал на всех из-под больших очков, кивал узкой головой с тщательно уложенными седыми волосами и рассказывал чуть надтреснутым, но от этого своеобразно мелодичным голосом какую-то чепуху о китайских чайных традициях.

        Серафима Петровна – подтянутая, ловкая и в молодости имевшая, очевидно, умопомрачительную фигуру с тонкой талией и красиво изогнутой, гибкой и именно что эротичной спиной, - мужу поддакивала. Она очков не носила, поэтому располагала к себе своими серыми умными глазами, внимательным взглядом, удивительно чистым розовым лбом и очень круглыми и чёрными бровями.  Вокруг неё вился королевский аромат чрезвычайно дорогих французских духов и какой-то домашней, женской теплоты.

        Каракосова она называла по имени отчеству и незаметно подливала в его чашку чай.

         - Провинция Фуцзянь в Китае - южная, она находится у берегов Восточно-Китайского моря, - напевал Данила Иванович чуть треснутым голосом. – Её жители начали выращивать чай ещё при Сунской династии. Сорта улун и байчу, зелёный и чёрный байховый – самые знаменитые. Пейте это ароматное чудо, вкушайте его волшебство и слушайте.

        Тонкая фарфоровая посуда приятно звенела. В окне золотились огни над набережной Москвы-реки.

        Беседовали долго и как бы со взаимным интересом. Вспоминали известных московских литераторов, Каракосов никого не знал, но был терпелив и аккуратен. Слушал и делал вид, что это ему интересно.

        Вообще чета Цветных произвела на Леру впечатление давно знакомых и весьма близких людей. Он расслабился и чуть было не забыл о цели своего визита.

        Около десяти вечера хлопнула дверь в парадном и скоро в комнату мягкой походкой вошла невысокого роста девушка в светло-сером платье и с изящными перламутровыми бусами на тонкой нежной шее. Сливочные бусины сверкнули белым огнём под электричеством, густые каштановые волосы и оленьи глаза под войлоком бровей источали волшебные искры. Это была двадцатитрёхлетняя дочь хозяев. Она поздоровалась и прошла к себе.

        И именно с этой минуты Лера Каракосов понял, что оказался в этом доме не случайно и, очевидно, по редкому и счастливому совпадению обстоятельств.

        - Как вам чай? – спросил Данила Иванович.

        - Очень вкусный. Спасибо.

        - Что ж, прошу в мой кабинет. Поговорим о деле.

        Они перешли в огромную комнату с пахнущими богатым деревом книжными шкафами, чёрным полированным письменным столом и английскими напольными часами.

        Стены были увешаны картинами, среди которых Лера узнал «Над городом» Шагала.

        - Один из вариантов. Подлинник, - поэт заметил взгляд гостя. – Полёт мечтателей… Присаживайтесь. Так что там у вас? Георгий намекал о каком-то литературном скандале?

        - Не совсем так, - Лера сидел в глубоком кожаном кресле и чувствовал себя забавно, как лилипут во дворце великана. – У меня рукопись. Обычный роман. То есть не совсем обычный. Скажем так, утопия. Или антиутопия. Кому как понравится. Меня интересует мнение профессионала.

        - Краткая рецензия или доскональный разбор?

        - Нет. Кто его сейчас сможет напечатать.

        Цветных достал портсигар, раскрыл его и протянул Лере.

        - Спасибо, я не курю.

        Поэт вынул сигарету, покатал её между большим и указательным пальцами, закурил и подвинул к себе круглую глиняную пепельницу в виде скорлупы большого грецкого ореха. Снял очки, устало протёр глаза и, кашлянув, словно туберкулёзник, произнёс:

        - Видите ли, как говорят англичане «ит дипендс». Всё зависит от того, насколько ваш роман своевременен. Ну и, естественно, грамотен и любопытен. Так или иначе, прежде, чем мне подумать, кому его предложить для оценки, расскажите хотя бы вкратце, о чём он? Что представляет из себя ваша утопия?

        - Да, вы правы, конечно. Мнений бывает много. Но мне не нужна оценка. Мне нужен человек из хорошего журнала, который возьмётся его напечатать.  Желательно «Новый мир» или «Звезда», «Октябрь», «Знамя». Или предложите что-то сами, но с большим тиражом и знаменитое.

        Некоторое время Цветных курил и молчал, размышляя над тем, как дальше вести себя с этим, скорее всего, графоманом. «С большим тиражом и знаменитое» понравилось ему больше всего. О литературе гость говорил, как о лошадях на скачках. «Скорее всего, он дурак, - думал поэт, - и надо побыстрее выпроводить его вон. Рукопись у него, конечно, возьму. Посмеёмся с женой и дочкой за обедом. Сейчас спрошу у него что-нибудь общее о сюжете и героях – и будем прощаться. Надеюсь, что навсегда».

        Он не заметил, что Каракосов улыбается. Поэтому вздрогнул, услышав его голос и, словно очнувшись, обратил внимание на довольное выражение его красивого лица.

        - Данила Иванович, я не дурак и не графоман, как вы сейчас предположили, - гость отвёл руку в сторону, отгоняя подобным жестом прочь сомнения Цветных и освобождая себе место для выступления. – Я - хороший и интересный писатель. Неожиданный и ни на кого не похожий. Но тем лучше. Когда я стану знаменитым, вы сможете писать о нашем знакомстве и давать интервью о том, как вы меня открыли, словно Америку, и дали дорогу новому таланту.

        Цветных затолкал сигарету в грецкий орех и надел очки. Гость улыбался. Ему ничего не стоило произнести предыдущую тираду, потому что он не чувствовал себя слабее Цветных.

        А поэт почувствовал себя страшно неудобно за своим рабочим столом. Он хотел подняться, но Лера остановил его жестом руки, предложив оставаться на месте и успокоиться. Цветных кивнул, соглашаясь. Так они сидели ещё несколько минут.
 
        Напольные часы вздохнули и пробили одиннадцать.

        Лера встал. В руке у него была картонная папка, взявшаяся как бы из воздуха.   Если бы поэт не был так растерян, то увидел тонкий кожаный портфель у ножки кресла. Лера пришёл с ним в гости и папку вынул именно оттуда.

        - Вот рукопись, - гость положил папку перед Цветных. – Роман «Бунтарь». 388 страниц. Время действия – наши дни и потом – самое ближайшее будущее. Почему я и сказал, что это утопия. Что-то тут выдумано, а что-то нет. Просто у меня дар предвидения, - и добавил вежливо, чтобы снять
замешательство Данилы Ивановича. – Вы понимаете, о чём я, что тут говорить. Прочитайте, пожалуйста, очень прошу. Дайте знать через Жору Веселовского, когда зайти.

        - Да-да, не сомневайтесь. Больше недели это не займёт.

        Цветных наконец встал и подал руку Каракосову. Лера ответил на рукопожатие и попрощался:

        - Всего хорошего.

        В прихожей гостя ожидала дочка Цветных. Очевидно, в её семейные обязанности входило провожать посетителей. Девушка держалась прямо, чуть приподняв подбородок и скрестив на груди руки. Лера опять увидел искры в её глазах и совсем неожиданно, как что-то интимное, бывшее сейчас только между ними одними – ореховую каплю родинки справа на шее.

        - Меня зовут Ариоль, - представилась девушка. – А вас?

        - Лера. Рад знакомству.

        Ариоль стояла у зеркала, отражаясь в нём спиной. Отражение было ещё многозначительнее сверкающих глаз и капли-родинки, потому что Лера заметил немного разошедшуюся молнию на верхней кромке платья.

        - Ну и лицо у вас.

        Лера внимательно посмотрел на девушку и непонимающе пожал плечами:

        - В каком смысле?

        Ариоль вздохнула:

        - В смысле: гиря до полу дошла.

        - Не понимаю.

        - Конечно, не понимаете. К кому пришли и зачем, не понимаете. Кто вы для нас и кто мы для вас, не понимаете. И чем всё это для вас кончится, тоже не понимаете.

        Что-то показалось Каракосову странным. Не то, что сказала девушка, а как она это сказала. В её манере была неподвижность, речь текла медленно и звук словно проходил сквозь воду. Веки странно медленно закрывали и открывали глаза, губы почти не шевелились, зато глубокими рывками бился пульс в шейной ямке между ключицами. Иногда она качала вниз головкой, словно ставя точку во фразе, и тогда её густые волосы вздрагивали и, казалось, сонно колебались, подобно траве под ветром или водорослям под течением.

        «Русалка, - подумал Каракосов. – Она меня гипнотизирует».

        Ариоль протянула Лере брошюрку в мягкой обложке.

        - Первое. Почитайте папины стихи и скажите ему, что они вас поразили. Второе. Принесите маме букет роз в подарок, как булгаковской Маргарите. Третье. Купите приличный костюм и никогда не приходите к нам в джинсах. Надеюсь, запомнили?

        Ариоль не улыбалась, но смех бродил у неё глубоко в груди, под светло-серым платьем и нитью перламутровых бус. Каракосов подумал, что он хочет прижаться к этому платью и услышать гибкий клёкот девичьего смеха под материей, укрывающей молодую розовую кожу.

        Он покраснел, наклонил голову и опустился вниз, ища свои ботинки.  Обувшись, выпрямился и вопросительно посмотрел на Ариоль.

        - Что? – спросила она.

        - Ничего.

        Она открыла дверь.

        - Идите. И не забудьте, что я вам сказала.

        Лера вышел из подъезда в лёгком расположении духа. Он вприпрыжку двинулся в сторону Кадашевской набережной, полной грудью вдыхая ночной весенний воздух.

        Ему казалось, что сердце щебечет в груди, а по спине ползут приятные ласковые червячки. В голове бумкало серебряным колокольцем: «Ариоль». Он бежал и с восторгом слушал этот бум. Скорее всего, он придёт к Цветных через неделю и опять увидит свою русалку.

        То, что она будет его русалкой, не подлежало сомнению...

        … И то, что он вновь рассмотрит ореховую родинку на шее, почему-то странным образом смыкалось с предчувствием, что «Бунтарь» произведёт сногсшибательное впечатление и писательская судьба его будет великолепна.


                *   *   *


Продолжение следует.