VII

Либо ты занимаешься жизнью, либо ты занимаешься смертью. И иного тебе не дано, но я батрачил на обе стороны. И так ты рождаешь свой Лимб.

Мои уши учились слышать, но глаза разучились видеть. Ты не веришь тому, что ты видишь и не веришь уже никому. Даже слеп ты к себе и даже себе не способен ни верить, ни узреть своей сути.

А сердце твое продолжает сжиматься в холодной и склизкой тине конвульсий, ненасытно захлебываясь и перхаясь, разбиваясь о стенки той самой клетки. Ибо это инстинкт, и лишь так оно строит тропу к твоему спасению. Но ведомый на слух тем единственным звуком, ты находишь все большие дебри из плиточных коридоров, ища тот заветный, в котором почти удавишься.

А голоса эти лгут и шепчут.
А твои руки коснутся желчи.
И так родишь ты свое искусство,
В котором людям согреться нечем.

И так узришь ты оттенки боли.
Но не дано из них делать книги.
Ты черновик свой мараешь кровью,
Но за душой только пятна литер.

Все эти сотни записанных голосов доводят тебя до паперти, где еще сотни голосов сторонних ведут торги друг у друга за спинами. И ты был слеп, а они уже были глухи. Это странное зрелище, но и оно в тебя проникает, и от него ты все так же глохнешь. Так спина твоя станет чехлом ножевым, и это гулкое эхо их так же лишит тебя слуха. Так мы становимся куклами с ниткой у горла, и так мы становимся трупами с дыркой под сердцем. Так мы верим своим кукловодам, и так сами запутались в попытках стать кукловодом своих иллюзий.  И ты хоть в доску убейся, но ты не увидишь важного. Ты все еще не увидишь здесь то, что мы вложим во всю эту мерзость.

Я упал ради этих строк, ведь мои плечи их больше не тащат. Потому я их бросил здесь, как по пути наследил и выбросил еще больше.

Но я верил когда-то.

Но я верю уже не в это.