Листая старые журналы 805

                С Т А Л И Н И С Т

В Соскове есть один участок дачный,
крупней всех прочих — соток пятьдесят,
и неспроста его с оглядкой мрачной
старательно обходят все подряд.
Там, затаившийся внутри участка,
стоит большой, но неприглядный дом.
Хозяина вы встретите нечасто —
живёт он нелюдимо, бирюком.

Персона... Сталинист, конечно, ярый,
палач отменный и гроза зэ-ка...
Писал бы он, наверно, мемуары,
да не выходит: грамотность низка...
Но ведь не всё доверишь и перу...
А жаждет он, томит его желанье
кому-то выложить воспоминанья,
как рыбе надо выметать икру.

Хвалясь широкою натурой русской,
посадит в кухне с краешку стола,
с поллитрой, стопочкою и закуской
и заведёт про всякие дела —
про нарастанье классового гнева,
когда валились в кучу стар и мал,
когда скоплялись те, кого налево,
и объявлялся, так сказать, аврал...

«Все помогали, кто у нас служил,—
тут даже бабы набивали руку...
Ну, вроде бы взаимная порука,
такой порядок был, такой режим...
Но, главное,— ответственность какая,
коль не поймёшь чего-то впопыхах...»
А Лёшка пьет, сочувственно кивая
и обмирая где-то там, внутрях.

Пьёт Лешка, водкою насквозь прогретый,
таращится, не зная, как тут быть:
стараться ли запоминать всё это,
иль лучше, чуть услышав, позабыть?
Д а вот беда: и ночью, как на грех,
в июльскую жару знобит, как в стужу,
когда кровавые приснятся лужи
и скользкий вид подвалов жутких тех.

И боязно: а чешется язык
Приятелям поведать по секрету,
и вот чудовищная эстафета
пошла гулять и вкось и напрямик.
А длинный Лешка вовсе отощал,
пьёт у друзей, у тёщи, у невестки,
пьёт Лешка с закусью и натощак
и вновь в тот дом бредёт, как по повестке

Пугает страшное... Но, словно поп,
идёт он слушать исповедь лихую,
заранее тоскуя и психуя,
но пряча свой предательский озноб.
Идёт на вызов, зубьями стуча,
мозгами помрачаясь понемножку,
и, очевидно, скоро станет Лёшка
последней самой жертвой палача!

Игорь Михайлов
(«Нева», 1990, № 7)