Отец и дитя. Глава 17

     Предновогодняя суета захватила наше приютское отделение. Каждый день мы что-то готовим – то открытки каким-то бабушкам в дом престарелых, то ёлочные игрушки, то ещё что-то делаем. Никогда в жизни я ещё не уделял столько внимания праздникам. Мы с мамой на новый год обычно ходили в центр города на площадь и собирали там стаканчики с недоеденным попкорном, оброненные кем-то в снег монеты, остатки дождика и конфетти, другие украшения, еду. Иногда люди, видя это, сами давали нам что-то, но мама учила меня никогда не попрошайничать. Потом мы несли все праздничные сокровища домой и уже к вечеру первого января, выспавшись и украсив нашу убогую комнатенку, начинали праздновать. Мама говорила, что мы американский Новый Год отмечаем. Американцы от нас далеко живут, у них другой часовой пояс и время на сутки позже. Я верил в это, пока не узнал на географии, что время у них наоборот раньше и не на сутки, а только на несколько часов. Но маме я этого, конечно не сказал.
     Сейчас же все эти мероприятия и события как бы проходят мимо меня. Праздник – это не мандарины и ёлки, не весёлые песни и отдых, а когда есть дом, все дома и так будет ещё долго. А дома у меня нет, комнатенка наша пустует, мама - отдельно, я - отдельно. А что будет, вообще не ясно, но лучше не будет точно. Ведь говорят же – как новый год встретишь, так его и проведёшь. А встречу я его вот в таком не праздничном состоянии. «Может, сбежать из приюта?» – подумал я, лёжа на своей кровати лицом к стене, натянув на глаза капюшон, чтобы было темно. Я хотел поспать, но разные мрачные мысли не дают покоя. К реальности меня вернул голос воспиталки, Вероники Сергеевны:
– Антон, почему ты до сих пор зеркало не намыл?
     Антоха сидит за столом и читает газету. Вероника Сергеевна сказала ему намыть зеркало, он нашел для этого газету и теперь сидит около грязного зеркала и читает.
– Тут пишут… – невозмутимо отвечал мой сосед, как будто его спросили не о зеркале, а о том, что пишут, - тут пишут, что в Саратовской области менты бухие заснули в бобике, а в это время у них…
– Демидов! Хватит читать всякую гадость! Тебе эта жёлтая пресса ещё не то напишет. Давай, мой зеркало.
– Угу, – промычал Антоха, не отрывая взгляда от газеты и расхохотался, – Вот лохи то!!!   
     Вероника Сергеевна забрала у него газету и вышла. Антоха проворчал:
– Блин, такое чтиво забрала! Зато хоть зеркало это теперь мыть не надо.
     Но он слишком рано обрадовался. Через минуту воспиталка вернулась с тряпкой и моющим средством и вручила все это Антохе.
- Мой зеркало, Демидов, – строго сказала она и осталась в комнате. Антоха посмотрел в зеркало, на Веронику Сергеевну, снова в зеркало, снова на неё и задал только один вопрос:
– Нафига его мыть?
– Ты что не видишь, оно заляпанное, все в ваших пальцах! В нём даже тебя уже не видно, как вам самим-то не противно жить в такой грязи! Вы грязнули, мальчики! Как вам не стыдно быть…
– Все, стоп, хватит, хватит, – не выдержал Антоха этого причитания, – сейчас намою.
     Он взял тряпку и действительно стал мыть зеркало. Вероника Сергеевна обладает удивительным даром даже не убеждать и не заставлять, а вдохновлять что-то сделать. Я заметил, что все воспиталки добиваются чего-то от нас по-разному. Метод Вероники Сергеевны мне нравится больше всего. Если Марию Викторовну все слушаются потому, что боятся за себя, боятся наказания, то Веронику Сергеевну слушаются потому, что боятся её расстроить. Она выставляет ситуацию так, что тебе кажется – не сделаю то, что она просит, вселенная рухнет, динозавры оживут и прочее, и прочее, и прочее. С тобой-то все будет нормально, тебя не убьют, не накажут, даже не поругают, однако совесть. Совесть замучает, даже если ты думал, что у тебя её вовсе нет, от этих простых, таких детских слов «как вам не стыдно».
     Когда с мытьем зеркала было покончено, мы пошли ужинать. Вероника Сергеевна за ужином объявила, что двадцать пятого декабря мы пойдём на ёлку в театр. Это ещё раз заставило меня задуматься о побеге из приюта. Невозможно терпеть всю эту детскую суету. Ещё бы заставили вставать на табуретку и стихи читать Дедушке Морозу. Новый год не дарит мне, в отличие от других, веру в чудеса и новогоднюю сказку. Не бывает ни чудес, не сказок. Даже чувства, что что-то изменится, нет. У меня вся жизнь теперь новая, что мне какой-то там год.
     Однако, на ёлку всё-таки пришлось идти. Для этого нас вырядили в белые рубашки. Пошло нас всего трое: я, Антоха и девочка Алина. Всех остальных ребят из нашего отделения родители забрали домой. Алина, как и Антоха, живёт в приюте дольше, чем я. Она всегда была тихоней, ни с кем особо не разговаривала, в столовой сидела одна и вообще при мне не проявляла никаких качеств: ни хороших, ни плохих.
     Мы зашли в красиво украшенный просторный зал. Играет весёлая музыка, повсюду бегают мыши, королевы, пожарные, бэтмены, пираты, лисички… Каждый ребёнок считает, что его костюм самый красивый. В центре зала, как и полагается, стоит ёлка. Раньше никогда не бывал на подобных мероприятиях. У мамы никогда не было денег, чтобы купить мне даже билет на ёлку, не говоря уже о костюме. Поэтому сейчас от всей этой пестроты и непрерывного движения я немного растерялся. Вскоре музыка стихла и все сели на скамеечки по краям зала. Свет погас. Откуда-то из глубины зала вышла женщина, наряженная в костюм снегурочки и начала нести какой-то бред про то, что когда они ехали с Дедом Морозом к нам на праздник, на них напала Баба Яга и украла Деда Мороза вместе с подарками и теперь нам надо его выручать.
– Что же ты его предала?! Пошла бы с ним к Бабе Яге на верную гибель! А то сбежала, струсила, а теперь у нас помощи просит! – закричал Антоха.
     Вряд ли он поверил в сказку. Просто захотел сорвать этот глупый бал-маскарад. Снегурочка сперва растерялась, но продолжила нести дальше подобную чепуху. Антоха стал дальше оскорблять ведущую. Все дети слушают молча их перепалку. В конце концов, когда у бедной снегурочки не осталось никаких аргументов свое оправдание, она улыбнулась и продолжила: «Дети, давайте встанем в круг и пойдём хороводом выручать Дедушку Мороза». Все сидят. Никто не сдвинулся с места. Интересно, они действительно разозлились на неё из-за этой сказочной чепухи? В шутку, ради интереса, чтобы посмотреть на реакцию толпы, даже без надежды на какую-либо реакцию, я крикнул:
«Правильно Антоха говорит! Предательница паршивая! Айда, ребята, бей её!»
     Я не успел сделать и трёх шагов к Снегурочке, как меня кто-то обогнал. Злые дети идут со всех сторон. Кольцо сжимается. Несчастная Снегурочка затравленным взглядом озирается по сторонам. Дети уже близко. Их как будто стало в пять раз больше, они идут стройными рядами с яростью и жаждой крови в глазах: пираты, зайки, лисички, принцессы, пожарные… Им не видно конца, от них нет спасения. Весёлая музыка играет, как ни в чем не бывало. Я понимаю, что меня окружают вместе со Снегурочкой и впадаю в отчаяние. Я не хотел никого бить! «Я не хотел! Нет!» – кричу я в тот момент, когда надо мной заносится пластмассовая шпага восьмилетнего кровожадного пирата, грозя разрубить меня напополам. Чувствую чью-то руку на своём плече. Оборачиваюсь и понимаю, что все кончено. Меня трясёт за плечи Снегурочка с волчьими клыками, потом начинает хлестать косой по лицу. Кокошник сваливается с неё, коса превращается в руку. Снегурочка становится Антохой и называет меня по имени. Я ору от ужаса.
– Дэн, Дэн, проснись! Ты что орёшь то?
     Вскакиваю со скамейки, оглядываюсь по сторонам. По-прежнему играет весёлая музыка. Дети культурно стоят в очереди за подарками к Деду Морозу. Рядом с ним розовощекая Снегурочка без клыков, в кокошнике. Какой ужас! Это был только сон!
– Антох, мы Снегурочку не били? – спрашиваю я, чтобы окончательно разобраться в реальности. Антоха посмотрел на меня как на идиота.
– Ты что, спятил?
– Понятно, значит, не били.
– Что?
– Ничего, не обращай внимания, просто кошмар приснился.
– Пошли, там подарки выдают.
     Мы потянулись к очереди за конфетами. Когда моя очередь подошла, оправдались худшие ожидания. Этот поганый Дед требует стишок. Антоха стал соображать:
- Здравствуй, Дедушка Мороз, борода из ваты…
Я обрадованно подхватываю:
- Ты подарки нам принёс, так давай сюда то!
     Дед Мороз, глядя на нас уставшими глазами, видимо уже привыкший к таким штукам, повторяет в пятидесятый раз за вечер одну и тоже фразу «Молодцы, детишки, с Новым Годом», и вручает нам коробки с конфетами. После ёлки мы втроем вернулись в приют. Сегодня смена Марии Викторовны. Я ненавижу её ещё за то, что она, как старший воспитатель, всегда сообщает нам о каких-то событиях и новостях приюта. А какие в этой богадельне могут быть хорошие новости? Вот и сейчас Мария Викторовна прямо с порога нас «обрадовала»: «Сейчас после ужина собирайте самые необходимые вещи. С завтрашнего дня наше отделение не работает. Вы будете в ПТО жить до четвертого января. Я бы выматерился, невзирая на присутствие Марии Викторовны, если бы хоть какие-то слова в мире могли передать мои чувства.
     Приемно–транзитное отделение (ПТО)  нашего приюта – это место великое и ужасное. Там каждый день решаются судьбы людей. Любой ребёнок, поступающий по тем или иным причинам в приют, первые две недели живёт в ПТО. Там его обследуют врачи, в том числе психиатр, проверяют на вшей, глистов и тому подобное, отмывают и откармливают, дают одежду. В общем, приводят оборванца с улицы в человеческий вид. Пока это все происходит, соцслужбы разбираются в ситуации и решают, что с ним делать дальше : переводить в какое-то одно из двух основных отделений приюта (в зависимости от возраста), отправлять в детдом, отдавать родителям, сажать в тюрьму (такое тоже бывает), помещать в больницу или делать что-то ещё, например, передавать в приемную семью. Вообще, вариантов множество, и никто, заходя в ПТО, не знает, зачем, куда и кем он оттуда выйдет. Поэтому ПТО – место великое.
     Но оно ещё и ужасное. Почему? ПТО представляет собой длинный коридор–кишку с шестью дверьми: три слева и три справа. Точнее, длинным этот коридор кажется в первый раз, а когда от безделья намотаешь по нему кругов двадцать туда-обратно, он уже очень короткий. Три левых двери ведут в три комнаты с тремя кроватями каждая, то есть максимум в ПТО может жить девять человек (но иногда набивается до 15). Справа первая дверь ведёт в столовую-гостиную, где есть телевизор, диванчик, стол, раковина, посудный шкаф и шкаф с книгами. Вторая дверь ведёт в медицинский кабинет, из которого можно пройти в ванную, а третья дверь – в туалет. Всё. Дверь на входе железная, решетки на окнах такие же.
     Сидишь как лягушонка в коробчонке наедине со своими придурошными мыслями и придурошными соседями. Делать решительно нечего, Только медленно сходить с ума. А потом приходит психиатр и сообщает, насколько ты в этом преуспел. Как ни странно (а это совсем не странно в таких условиях), психически не здоровыми признается большинство детей. Поэтому ПТО – место ужасное. И вот там, именно там, в этом великом и ужасном месте, а точнее только ужасном, потому что для нас уже всё решено, предстоит нам втроем встречать Новый Год. Сбежать оттуда практически невозможно, поэтому это нужно сделать сейчас или никогда.
     Когда мы зашли в комнату я прямо и без предисловий решил обратиться к Антохе, чтобы выяснить: мы бежим вдвоём или я один. Но как это лучше сказать? Если я скажу «давай сбежим», а он ответит «я не побегу», я сбегу без него, но мы снова поссоримся. Значит, надо все выставить как уже решенный вопрос, как бы невзначай поинтересоваться, со мной ли он.
– Антоха, я валю отсюда. Ты со мной?
Антоха посмотрел на меня и залился хохотом.
– Я не понял! Я что-то смешное сказал? Мой сосед, отхохотавшись, переспросил:
– Ты, Дэн? – слово «ты» он выделил особенно, – Ты валишь?
– Да, я валю. Сейчас. Отсюда. Не хочу в этом обезьяннике сидеть весь Новый Год. Ты идёшь со мной или остаешься?
– Дэн, ты один на второй же день попадёшься мусорам, и тебя привезут в другой обезьянник. Если тебя к этому тянет, беги, конечно.
- То есть, ты остаешься здесь?
– Я этого не сказал.
– Тогда пошли вместе курить и не вернёмся.
– Дэн. Я тебя не могу таскать по хатам своих братанов из масти. Ты куда пойдёшь, на вокзал ночевать?
     Мне стало вдруг до горечи обидно. Если бы я согласился пойти в банду к Ильичу, побег точно увенчался бы успехом. На каких-то хатах братанов нас бы менты точно не нашли. Но сейчас, когда я для них не свой, а единоличник, враг и соперник… Нет, соперник – это тот, кто создает конкуренцию, а какой я конкурент профессиональным ворам? Скорее, я для них, как заноза в пальце, субъект неприятный, но незначительный. Конечно, они боятся, что я спалю секретные хаты мусорам. Даже Антоха мне не доверяет, от этого то и обидно. И от него я не дождусь ни уважения, ни доверия, обворуй я хоть сам Центральный Банк, пока не вступлю в масть.
– Хорошо. Тогда расходимся тихо-мирно и друг друга не палим. Расчётное время возвращения в приют у тебя какое? Вернёмся вместе, чтобы не особо палиться, кто где был.
– Ты на вокзал пойдёшь ночевать? – снова спросил Антоха, как будто не услышал меня.
Я задумался. Почему бы и нет? Говорят, там бомжи ночуют.
– Почему бы нет, – сказал я.
– Пень. Пень ты. От ёлки новогодней. – констатировал Антоха. Я вздохнул.
– Ну что ещё не так?
– Тебя с вокзала мусора заметут  как тёпленькую вокзальную шаурму из собачатины.
     Я улыбнулся такому сравнению.
– Тогда буду ночевать в подъездах, или в ТЦ спрячусь под прилавком, меня там и закроют на ночь.
– В ТЦ. В Гагаринском. Каждую ночь. – приказал Антоха, – Бери барахло и пошли курить.   
     Я понял, что наступило время Ч. На сборы не ушло много времени. Не унесёшь много в карманах, а идти курить с сумкой было бы подозрительно. К счастью, Антоха куда-то вышел, и я успел достать из ящика носок с крадеными часами и спрятать за пазуху. На них и ещё на небольшую сумму денег, вырученных с продажи яблок, я надеюсь просуществовать неделю. С предвкушением самого интересного Нового Года за всю свою жизнь я вышел из приюта. Мария Викторовна, как и другие воспиталки, спокойно выпускает курящих курить по режиму три раза в день. Борьба с курением среди воспитанников приюта может когда-то и была, да вся вышла. Кстати, из ПТО не выпускают даже покурить.
     Мы с Антохой вышли из приюта. Около крыльца стоит какая-то машина. Этого ещё не хватало! Мужик в машине сейчас увидит, в какую сторону мы пошли. Но, к моему удивлению, Антоха пошёл прямиком к машине, сказал мне садиться на заднее сидение и сам сел рядом, не сказав водителю ни слова. Мы поехали куда-то в мёртвой тишине. Доехав до другого конца города, автомобиль остановился. Антоха шепнул мне: «Уходим, быстро». Мы выскакиваем из машины и бежим куда-то во дворы. Забегаем в подъезд, взлетаем по лестнице до последнего этажа. Я запыхался, устал, а Антоха уже лезет по лестнице на чердак, на ходу доставая из кармана отмычку, и кричит мне «Постой на шухере».
     Он вскрывает замок на двери чердака, зовёт меня движением руки и исчезает в темноте. Я лезу за ним на чердак.
– Закрой дверь, – говорит Антоха.
     Я послушно закрываю за собой дверь, и мы остаемся в полнейшей темноте.
– Антоха, кто это был в машине? – спрашиваю я, не надеясь на ответ.
– В смысле? – не понял Антоха.
     Я слышу его шаги в темноте.
– Ну, водитель.
– Хрен знает. Таксист.
– А, мы так сиганули, потому что не заплатили за такси?
– А ты думал, я решил пробежаться для здоровья? – насмешливо спросил Антоха.
Вскоре я  услышал скрип открываемой двери на крышу. По полу чердака пролегла полоска света, с улицы повеяло холодом. Я вышел на крышу и огляделся. Мы на окраине города. На западе, где медленно садится солнце, улицы, дома, перекрёстки простираются до самого горизонта, а на востоке за полосой строек раскинулись бескрайние поля и леса, разрезаемые полосами скоростных трасс. В сумерках один за другим зажигаются фонари, и весь город превращается на моих глазах в одну большую гирлянду. Морозно. Пар, вылетающий при дыхании изо рта, напоминает сигаретный дым.
     В эту минуту мне не кажется, что я одинок. Да, на крыше больше никого нет, и на чердаке только Антоха, если он ещё не ушел. Но вокруг меня, я только что это совершенно отчётливо понял, ВСЕЛЕННАЯ. Во всём своем громадном объеме и громадным абсурде вселенная лежит как на ладони передо мной. Я будто бы гляжу с крыши высотки не на город, а на свою собственную жизнь. Хочется подойти к краю крыши, но не буду пока. Меня могут заметить таксист или просто любопытные прохожие. А вот ночью… Только где я буду этой ночью? Я спускаюсь обратно на чердак, услышав там какие-то звуки. На чердаке Антоха сидит на пыльном ящике перебирает отмычки. Я спрашиваю у него:
– Ты будешь здесь жить или уйдёшь куда-то? Или мне надо уйти? Какой вообще план у нас?
– Я думаю, Дэн. Ты меня сдёрнул внезапно. Я-то хотел из ПТО уже свалить. Поспокойнее было бы. Хочешь, здесь тусуйся, конечно. Только пару дней, не больше. Как только кто-то дверь задёргает, смывайся по пожарке. Её откроют не сразу, я сейчас замок могу заблокировать, но следы взлома все равно будет видно.
– Погоди, а как я отсюда выйду, если ты заблокируешь замок?
– А нафига тебе выходить?
– За едой, в магазин.
– Мама, роди меня обратно! – воскликнул Антоха, – В магазин он пойдёт, за едой. Все, валим отсюда, Дэн. Твой дом – ТЦ Гагаринский.
– Нет, ну а что мне есть то тут?! Мышей ловить что ли?
– Дэн, у тебя есть ночь, пожарная лестница и куча окон вдоль неё, которые ты криво, долго и громко, но всё-таки умеешь вскрывать. Нафига тебе идти за едой в магазин? В магазине есть камеры, но даже если мы о них забудем, там куча народу, среди которого могут оказаться твои знакомые, которые сольют тебя мусорам. Но раз уж ты спросил про магазин, значит, ты не уверен, что у тебя получится хаты обработать. Я тоже не уверен, что у тебя это получится. Дэн, запомни, никогда не иди на дело, если есть хоть маленькая неуверенность в успехе. Даже если она ничем не обоснована.
– Почему? Я всегда сомневаюсь во всём. – сказал я и тут же сам себе возразил в мыслях: «Но почему-то, когда я лез к Рыжему за часами, я ни капли не сомневался. Просто на автомате делал, сам не зная что, в порыве эмоций».
– Надо не сомневаться, а слушать чуйку. Она никогда не ошибается. – сказал Антоха. Некоторое время мы сидели молча.
– Короче, Дэн, – наконец сказал Антон, – сныкайся пока тут до завтрашней середины дня. Пока шухер с такси и с нашим побегом уляжется. А завтра можешь уходить в свободное плавание. Думай сам, куда идти. Я тебе помогу с хавчиком, если будешь ночевать на Гагаринском. Там и встретимся.
– А нас уже ищут менты, как ты думаешь?
– Подают в розыск после десяти, так что сейчас пока нет, но завтра будь осторожнее.
– Хорошо, – согласился я.
     На душе тревожно и грустно. Вскоре Антоха, позвонив кому-то, ушел через пожарную лестницу. Хочется есть. Вспоминаю дом, маму. Тот хлеб, который она воровала для нас. Этот хлеб – самое вкусное, что я когда-либо в жизни ел. У него вкус самоотдачи, жертвы, любви. Теперь, когда я сам начал воровать, я понимаю, насколько это тяжело. И это мне-то тяжело, Дэну Шумову, сорванцу, подростку, которого никогда не воспитывали, не наказывали. А маме тогда было каково? Как могла она со своей доброй, чистой душой пуститься в это безумие? Но она сделала это только ради меня, чтобы я жил сыто. И вот теперь я сбежал из приюта, где все у меня было для обеспеченного существования: и еда, и одежда. Этим я виноват перед ней, но… Я хочу жить, а не существовать.
     Когда я жил с мамой, у нас еды не было, а любовь была. В приюте все наоборот. А я хочу и еды, и любви, и чтобы все было сразу! Такова моя справедливость. Нужно, чтобы у всех была еда и любовь. Но такого не может быть. И что я, мальчишка без денег и образования могу сделать с миром, чтобы он изменился?! Ничего. Поэтому убегу, скроюсь, исчезну, уеду от всех и буду жить по своим правилам. Я снова вышел на крышу. Уже совершенно темно. Только загадочно и маняще светятся ленты дорог в ночи. А какая из них моя? Я подошел к краю крыши, посмотрел вниз и тут же отшатнулся. Так высоко, что голова идёт кругом.
     Как же слезать то? Мне страшно, я не слезу. Как это я не слезу?! Я не имею право не слезть! Антоха оставил меня тут, потому что был уверен, что я слезу. И кстати, завтра, а не сегодня. Какая разница, завтра или сегодня? Я не слезу никогда. Нет. Надо слезть. Если я сейчас этого не сделаю, я не засну. Вот слезу сейчас, потом заберусь обратно, и можно спать. Я подошел к пожарной лестнице, взялся за перила. А как слезать? Наверно, лучше задом наперёд. Разворачиваюсь. Шаг вниз. Нащупать ногой ступеньку в пустоте. Вниз смотреть – безумие, поэтому смотрю наверх.
     С неба светит луна. Она мне улыбается. Нет, серьезно! Вы когда-нибудь смотрели на полную луну в ясную ночь? Если смотрели хоть раз, вы не могли не заметить на лунном диске большие глаза и улыбку. Я улыбаюсь луне в ответ, вися на высоте четвертого этажа над землёй. Вдох, выдох. Лезу ниже, перехватывая руками ступеньку за ступенькой. Они все холодные и жесткие. Темно. В окнах рядом с лестницей не горит свет. Лезу почти на ощупь. Руки уже устали. Ой!