5 Оскал буржуазии

        Смена в магазине начинается в восемь вечера, можно приходить и к девяти. Время было поспать после ночи, но день прошел бестолково, хваталась то за одно, то за другое. Взялась прятать в шкафы одежду, хлам по всей квартире, даже с холодильника свешиваются юлины  колготки, - кое-что убрала и вспомнила, нужна теплая одежда для будки,  вытащила сложенное, нашла старый свитер и кроличью шубейку с кошачьим запахом. На ней любил спать лохматый и  дымчатый, под цвет  шубы, Пушок. Его не стало еще при маме, даже отец переживал.
   
       Майя убежала на пять минут, но задерживалась, Юла хныкала, ждала маму, попросилась к Анне, там интереснее.  Хельга  полистала альбомы для рисования, Майя старательная, но пока не проявила себя, только копирует. Все впереди,  талант раскроется, расцветет, картины будут покупать, жизнь наладится.      
      Приготовила обед, явилась дочь, тростинка – кровинка, с ней Юла, лепила снежки  на детской площадке с Анной. Хельга хотела обсудить  рисунки, но дочь дернула плечом, не в настроении, увела Юлу в ванную и скрылась в комнате. Почти сразу  заговорила по телефону: «После всех потерь (кто умер? Хельга схватилась за сердце,  ах, да, развод) меня потянуло к вечности, долой барахло, да здравствует минимализм».
      Что ей еще остается, квартира бывшего мужа, все вещи остались там, даже игрушки не разрешил забрать, ведь Юла приходит  в гости.

                - И как тебе в вечности? Все  устраивает? – не выдержала Хельга, когда дочь вышла из комнаты.
                - Подслушивать нехорошо, - привычно ответила Майя, думая о своем.

       Юла  попросила краски,  долго смешивала их,  до рисования не дошло. Она часами выжимает из тюбиков на картонку разноцветную массу, энергично взбивает кисточкой, как яйца для омлета, ее обязанность.  Получается  лепешка цвета грязи. Результат Хельгу шокирует: во что превратились недешевые краски, но запретить  не в состоянии, Юля  кричит до посинения. Тяжело видеть ее вдруг постаревшее лицо без губ  с бледно-голубыми пятнами на щеках. Бесы одолели, - шепчет Хельга и начинает креститься, но Юла еще сильнее заводится, швыряет и ломает все, что под руку попадается.  Хельга не выдерживает, закрывается на кухне и пьет пустырник.   
      Врач советовала не перегружать нервную систему ребенка, не ругать, лучше  рассказать что-нибудь веселое, но у внучки плоховато с юмором, в бабушку, - усмехается Майя.

       Хельга водила Юлу к детскому психологу, он объяснил, что  у девочки недостаточно развито воображение, практически его нет. В школе, особенно в старших классах, будут трудности с учебой.
   Иногда нет воображения, а иногда бывает, еще какое.  Прошлой весной Хельга  гуляла с внучкой по степи, где в детстве собирала ромашки  и встречала маму после работы. Ромашки попадались, но нечасто, в основном росла полынь.
        В апреле  после пасхи распушался ковыль.  Маленькая Хельга  и мама стояли  на пригорке и любовались серебристыми волнами  до самого горизонта. Степь как  море, - восторгалась мама.

        Пришли с внучкой, а ковыль еще не распустился, Хельга расстроилась, наверное, экология плохая. Что-то зашевелилось в траве, почудилась змея,  схватила Юлу за руку и потащила к гаражам. Внучка упиралась и все спрашивала: «Что там?» - «Потом», - отмахивалась Хельга.  Зашли за гаражи, пришлось сказать, ребенок не отстанет, пока не объяснишь. Юла тут же показала укушенный пальчик. И это называется, нет воображения.
      Про пальчик долго вспоминала. О разбитых коленках быстро забывает, часто падает на ровном месте, ушибается, говорит, что не больно.  Может съесть лимон как яблоко и не поморщиться. И еще чеснок с солью и без хлеба. Приходится прятать от нее все острое и соленое.

      Жаль, в центре психологов не стало, Хельга бы водила внучку, ей нравились милые молодые женщины, нравилось, что занятия проходили на ковре, только вдоль стены стояли детские стулья. Психологи тоже сидели на ковре в кругу детей, что-то показывали и рассказывали, а малыши свободны, кто ползал, кто игрушку ломал, ни разу не видела, чтобы ссорились или дрались. Сейчас бы Юлу к ним, научили бы с детьми играть, а то  стоит у детской площадки, сложив по-взрослому ручки на груди,  и наблюдает, как другие бегают.  Хельга вовлекает  в игру, но она так и остается в сторонке. Что-то мешает, какой-то барьер, хочется со всеми, а не умеет.  Где психологи, куда  делись, даже Вика не знает. Ни психологов, ни беременных, ни детей, а Вика довольна. Она и тогда убирала помещения, и сейчас, но сейчас лучше,  есть чем поживиться, то пирожное оставляют, то сладкую воду. Только чай – кофе не трогать, остальное, пожалуйста.

       При Зое было, Хельга в очередной раз вспомнила о психологах, куда могли деться, Вика раздраженно ответила:             
                - Куда – куда, на Украину. Нам они не нужны, как-то жили без них. И теперь заживем неплохо.
                - А беременные? Им что, учиться уже не надо?
                - Атож, пусть в церковь ходют, пользы больше и беременным и семейным молиться о покровителе, - она кивнула на небо.

           Зоя  недоуменно посмотрела на ветки ореха, дошло, усмехнулась:
               
                - На небе кроме птиц ничего живого, да еще самолеты с ракетами летают.
                - Ты что, не веришь? – возмутилась Вика, - бог есть, однозначно, иначе, кто нас создал.
                - Родители, - Зоя резко повернулась и направилась  в хозблок заваривать свой чай.

                - Притащила от любовника торт в коробке, хоть бы поделилась, - тихо, чтобы не услышала Зоя,  пожаловалась Вика.

      Хельга старается не пропускать службы  в храме, советовала дочери, но та усмехнулась:  «Много ты выходила,  хоть бы мужа нашла себе». Да, надеялась, сколько машин у храмов собирается по праздникам, как бы ни уставала, службу стояла от начала до конца. Один мужчина   назначил свидание, гуляли по центру, зашли в кафе, он заказал ей шоколадное мороженое. Перед расставанием спросил, почему развелась с мужем. «Муж другую нашел, попроще, - сказала она, - испугался моей духовности, неверующий был».
       Больше мужчину не видела. Сходила к гадалке, оказался женатый, хотел попользоваться Хельгой, но бог миловал. Гадалка та самая, что раньше сказала:  бывший муж был приворожен женщиной, да так, что уж ничего не сделать, - кровью. «Убил кого?» – ахнула Хельга. «Нет, менструальной, самое сильное приворотное зелье, сильнее не бывает, сильнее только смерть. Хочешь приворожить?»  Хельга отказалась. На алименты не подавала, но он и без того материально помогал Майе до ее замужества.

       Дочь говорила по телефону, сначала тихо, потом все громче, Хельга невольно прислушалась. 
               
               - Как выглядит вечность? Пусто, в смысле, не на что смотреть. На себя? Но  там нет зеркал. Только чувствую.  Что чувствую? Холод. Свет? Он там не нужен. Почему? Не почему, а зачем, повторяю, не на что смотреть… и не на кого, свет нужен нам  на любимых смотреть.

       Если дочь проходит мимо трюмо в прихожей и не смотрит на свое отражение, значит, в депрессии. Скорее бы лето. А ведь Майя права, когда мерзнешь в будке, кажется, что так будет вечно.
 
       Из комнаты дочери доносилось: «Любовь это чудо, может случиться, если повезет, или да или нет. Как ни старайся, или есть или нет… Кто мне нравится? Умелый… Скульптор? Это ты скульптор? Хочешь им стать? Так стань же. Когда у меня будет особняк с парком, приглашу тебя украсить аллею от дома до моря. Так что старайся, учись. А лучше осваивай сантехнику, драгоценный мой.
   
      Хоть бы кто ее замуж взял, - Хельга крестится, - спокойнее была бы. В последнее время требует книги выбросить, раздражают, только место занимают,  зачем их держать, зачем хранить, есть ноутбук, и достаточно. Но техника ненадежна, сегодня есть, а завтра сломается. Что делать? Смотреть на голые стены? Электричество тоже ненадежно, раз и отрезали провода, как уже было. Полгода  без света сидели. У кого есть деньги, покупали генераторы, ставили на балконы, шумело так, что ночами невозможно было уснуть.
 
       Дочь увела Юлу в свою комнату, Хельга  прилегла.   За стенкой пели. Чистые женские голоса в одной тональности.  Что-то про Христа. Там живет слабоумная и ее мать. Потом запела девочка – подросток, наверху, и в тон ей слабоумная. Музыкальная перекличка, но уж очень заунывно. Тоска такая, будто в плену, хочется вырваться, вдохнуть полной грудью, не дает сердечная  боль, сунула под язык валидол, задремала  и  увидела на зеленой поляне трех медведей, грубо вылепленных из глины:  глыбу - папу, чуть меньше маму и круглого как колобок  сына. А вот бегемотик – любимая игрушка Майи в детстве.  Папа – медведь приказывает: «Бегом, быстро – быстро, на перекличку, в шеренгу становись», - она очнулась и услышала голос дочери: «Мой руки, я тебе сказала, всю грязь чтоб смыла. Вон сколько намесила».  Все краски извела, придется опять покупать, - расстроилась Хельга. И стала собираться на работу в магазинчик под громким названием «Супермаркет».
        Одноэтажное здание под магазин построил Марат, служил здесь в армии, так и остался, но вскоре часть помещения оборудовал под пивной бар, площадь  скукожилась, в торговом зале не пройти, подсобка меньше Хельгиной кухни. С баром тоже заморочки, во дворах то разрешают, то запрещают, поэтому нейтральная вывеска: «Живое пиво на розлив». Для местных чуть в стороне под навесом столики.
        В Супермаркете начал работать отец. После выхода на пенсию (завод закрыли) он работал в столовой, добирался маршруткой, катером через бухту и автобусом. Постарел и устроился в магазин, мамы уже не было, денег катастрофически не хватало, Хельга нянчилась с Майей. История повторилась: когда Майя вернулась с семимесячной Юлой, была напряженка с деньгами,  Хельга стала работать с отцом,  дежурили ночью по очереди, подгадывали так, чтобы кому-то оставаться дома с Юлой. Юлечка – свет в окошке, изменила деда до неузнаваемости, таким улыбчивым и ласковым Хельга отца не знала.
       Майя была в таком состоянии, что ее нельзя было оставлять одну с дочкой. Не делала ничего плохого, просто забывала покормить, сменить памперсы, не слышала, что дитя плачет. Была рядом и не слышала. Соседка не выдерживала. Приходила, успокаивала Юлю.
        Хельга знала, почему сбежала от мужа с двухмесячной Майей, потому что из защитника он превратился в психопата – алкоголика. Но почему дочь ушла от мужа, так и не поняла.

        Хельга помнит, когда тут стояли послевоенные бараки, туалет на улице, самое страшное воспоминание из детства, пол под ногами шатался, и она боялась упасть в дыру с дерьмом.  Потом возвели ряд сталинок из пяти домов.  Со временем построили  двадцать пятиэтажек.  После перехода в Россию начался строительный бум: девятиэтажки,  детсад, школа, - строители зачастили, удобно, - и магазин и бар рядом. Раньше в магазине очередей не было, а сейчас много покупателей. Но другая беда: воруют  подростки из новых домов, стайкой набегают, одни у кассы долго считают мелочь, чтобы расплатиться за сухарики или сладкую воду, отвлекают внимание кассиров,  другие воруют, разбегаются, хохоча, ясно, что-то украли. Не отпугивают даже таблички «Внимание! Ведется видеонаблюдение».
       Понятно, что никакого видеонаблюдения нет.  Марат перестал доверять: не пойман не вор, но если что-то украдено, под подозрением весь коллектив.

       При отце  было украинское  сонное царство, летом повеселее, много отдыхающих при деньгах, зачем им воровать. Полгода отдыхающие разнообразят ландшафт, как говорил один из друзей Хельги, полгода одни и те же лица, если бы завелся вор, давно бы вычислили.
       Одним из первых, когда еще не было «Супермаркета»,  открылся  киоск, вскоре попытались ночью обворовать, разбили стекло,  украли булочки, в другой раз – шоколад и   сухарики. Хулиганили подростки, так просто, ради развлечения, их вычислили быстро, и все утихло. Сейчас народу прибавилось, говорят, в городе уже миллион, выйдешь из дома и, чтобы дорогу перейти, пережидаешь, когда поток машин спадет.

        Хельга работает на пару с  Анатолием,  ночь через две, симпатичный дядька моложе ее, немного инфантильный, так ей показалось, из тех, кого надо насильно женить, иначе до них не доходит.  Нерасторопный, жаловалась Люся, жена Марата, но куда деваться, сын друзей, помогли  в трудное время, вот и приходится такого работника терпеть. Хельге он нравился, даже непрочь была выйти за него замуж. Если сложить его и ее зарплаты, вполне терпимо. Он бы огород вскопал, навес отремонтировал, может, вагончик какой поставили на участке. Размечталась, а нерасторопный оказался женатым. Случайно узнала, прошлой зимой, а ведь давно вместе работают.
        Анатолий пришел в магазин, когда  она утром задержалась после дежурства, ждала просрочку. С ним  женщина в светлой шубке, натуральной, но не норка, на улице холод, а она без головного убора, чуть розоватые волосы завиты и уложены в прическу молодости хельгиной мамы. По убеждению отца  с тех времен женщины разучились красоту наводить. Ходят почти голые, забыли, что скромность украшает женщину. Да еще эта привычка все вокруг и в том числе себя фоткать.  Майя сочувствовала ему: алкоголь противопоказан, женщины  недоступны, старость не в радость.

         Женщина взглянула на Хельгу, что-то поняла, взяла  Анатолия под руку и  сказала ему с улыбкой, Хельга не услышала.   «Отстань!»  - грубо произнес он и выдернул руку.  Женщина повернулась и вышла из магазина. Как в ускоренном показе: счастье (отец говорил, что счастливы только наивные дурочки)  – разочарование (без веры, без надежды, постылая любовь, никого не обманешь) – уход (хлопнуть дверью, конец фильма).
   
         Хельга не переносит хамства, поэтому ушла от мужа, не прощала отцу, ушла бы тоже, но некуда. Поэтому не пожалела, что Анатолий  женатый, что ж, найдет себе другого. 
           Когда от человека ничего не нужно, складываются  легкие доверительные отношения, так случилось с Анатолием после сцены с его женой.  «Что это значит?» - спросила Майя. «Не подведет» - «Как будто ты, мать, президент». – «Ты не понимаешь, он мог бы украсть и обвинить меня». – «Ему никто не поверит, нам за глаза просрочки хватает, не успеваем съедать».
         Просрочка  держит, иначе бы не выдержала скакать с одной ночной работы на другую в любом состоянии, даже при высокой температуре. Кошка у подъезда всегда встречает ее, вон как отъелась молочкой и рыбными консервами, что вдоль, что поперек, шар из меха. Юла тискает, а кошка терпит.

          Хельга спит в подсобке в двух креслах в окружении бутылок с минералкой и сладкой водой, пей, сколько влезет. Не пьет, чтобы в холодный туалет не бегать.
          Так хотелось спать, что уснула почти сразу, укрывшись пледом. Но вскоре проснулась, почудилось, что за воротами кто-то прячется, кто-то лезет через забор, в том месте, где раньше была пустошь, а сейчас вырыли глубокую яму под фундамент. Вспомнила, что она не в будке. Но сон вещий. Гора желтой земли выросла до второго этажа. То, что скрывается под землей и под водой, ее пугает. Страшные чудовища, разная нечисть, недаром ад внизу. Монахиня предупреждала, что бесы могут влезть по трубе через унитаз, поэтому  крестится перед дверью туалета.
          Отец лежал и все слышал, когда монахиня уходила, требовал, чтобы ее больше тут не было.
        Что она могла? Бессонные ночи измотали, некому было помочь: дочь уехала на пленэр, внучку отправили к свекрови. Вот и прислали небеса помощь в лице монахини Варвары, если бы не она, Хельга бы не выдержала. Плохо, что отец не дожил  до пенсии, ведь монахиня обещала, что будут еще две пенсии. Что уж тут,  молилась на совесть, не жалела себя.  Недешево стоили ее молитвы. Бог ей судья. За неделю до смерти отца исчезла, как не было.
       
        Отец умирал долго и страшно. Соседка Анна не выдерживала его криков, стучала по трубе. Хельга прибегала к ней, вдвоем вызывали скорую. Приезжали, ставили укол, ночью опять кричал.  Снова вызывали  скорую, ставили укол, успокаивался до утра. Хельга просила положить его в больницу, но ей отвечали, чего вы хотите, от старости лекарств нет. Так и умер без диагноза. Когда вспоминает об этом, дочь злится, двадцать первый век, неужели ничего нельзя было сделать?
       Вопросы без ответов. А бывают ответы без вопросов? Это как советы давать, когда не спрашивают, - страна советов.

        Плохо, что ссорились перед его смертью.  А ведь зажили дружно, отец жалел ее, особенно когда она стала убирать часть дороги вдоль забора, осенью, потому что Оксана отказалась после того, как Иван Иваныч облил ворота вонючей жидкостью, Маркиз чуть не умер.   Хельга мучилась, но работала, боялась, что иначе ее уволят. Тротуар и дорога были усеяны  листьями с тополей, она их сгребала и  складывала в черные пакеты, вывозил сам Иван Иваныч,  не лимузином, а  авто  попроще. Отец уговаривал уволиться, когда она жаловалась на боль в пояснице, найдем что-нибудь ближе. Но Хельга привыкла и боялась что-то менять в своей жизни. Он особо не настаивал, сам такой же был. Лучше терпеть, чем  менять.
           Подметала после ночи, проведенной  в будке, поясницу схватывало так, что  не могла выпрямиться, доплачивали, но все уходило на лекарства.  Спасла русская весна, теперь уборкой занимается городская служба. Иван Иванычу приходится платить много, но порядка стало больше.
 
       Почудилось, или в самом деле кто-то ходит по крыше. Кому нужно? Со стороны сарая доносятся голоса.  Но всех заглушает Оксана,  протяжно и ласково зовет своего Маркиза.  Голос  благозвучный, для храмового пения, но под него жутковато просыпаться. Она открывает глаза и видит пластиковые полторашки на боку, сложенные как дрова,  и не рассыпаются: опыт – объяснил  Марат.
        Только задремала,  кто-то позвонил у ворот, или Иван Иваныч или кому-то срочно нужны документы, вскочила, наткнулась на гору,  бутылки врассыпную. Чертыхнулась, схватила сумку с телефоном, не случилось ли чего дома, нет, светился номер Зои.
                - Привет. Спишь?
                - Уже нет.
                - Приходи сегодня на замену Надьки. У нее высокая температура, лежит в лежку. А я занята.
                - Не знаю, - тянет Хельга, ищет предлог отказаться.
                - Знаю – не знаю, приходи и все. Мне не разорваться, один в лежку, встать не может, у другого по ночам сердечные приступы, надо быть рядом. А тот, который вроде согласен, хоть сейчас в ЗАГС, ревнует, ему тоже нужно внимание. И еще друг ногу сломал. Мне не разорваться.
                – Майя вечером будет занята, с внучкой надо сидеть.
                - Соседка посидит.
          Зоя отключилась, а Хельга попыталась сложить бутылки, но не вышло, раскатывались, руки тряслись, плохо соображала от недосыпа.  Спать  третью ночью подряд не дома, да еще в холоде, так и  заболеть можно следом за Надеждой. Зое это не грозит, она  на особом положении, днем сидит в будке, сверкая золотыми сережками и кольцами на толстых пальцах, ночью спит на диване в  хозблоке. Там сторожа переодеваются,   там теплее, потому что металлическая дверь плотно закрывается, и включен электрочайник.  Чайник  раз в неделю, а то и чаще, сгорает из-за дряхлой электропроводки. Ира ворчит, но покупает новый. За этим строго следит Зоя. Чаепитие  святое, она  бродит с чашкой крепкого зеленого чая между деревьями или по тропинке от сарая к бывшему магазину канцтоваров, на гранитные плиты сейчас старается не ступать, чтобы не поскользнуться. Чашку оставляет то на бордюре, то на ступеньках  будки,  – знак того, что присутствует, даже если ее нет, значит, скоро появится.  Иногда к чаепитию присоединяется Иван Иваныч. «Хозяин» - называет она его с  интонациями   восхищения, радости встречи и сочувствия. Такая она, позитивная, вот только  непонятны  материнские нотки. Нет, не родственница, - отрицает она и загадочно улыбается. Неужели то самое? Хельга представляет толстую Зою и   Иван Иваныча,  оба голые, лежат на диване в сарайчике – бесовское зрелище, даже копыта мелькают, даже рожки проклевываются на его лысине.   Фу, гадко, грех какой, но от картинки тепло растекается по телу, сколько лет живет без мужчины.

        Взглянула на часы, до утра еще далеко,  протянула  ноги, укуталась пледом и увидела маму: она протягивает руки и улыбается, а вокруг ковыль серебрится, волнуется. Разбудил звонок, раздраженный голос Зои:

                - Расписание будем кардинально пересматривать. Я могу работать только днем. Старик – сердечник ни в какую, ночуй и все тут.  Скоро родственники приедут, а пока  подежуришь за меня, заплачу хорошо. Дед заплатит, - уточнила она.
                - Однорукий?
                - Нет, другой, щедрый, мне деньги дал на плитку в ванной. Ваня мастеров нашел, уже договорился.
       Пока соображала, кто такой Ваня, чуть не забыла о главном:
                - Но я не могу, вы же знаете, дежурю в магазине.  Некому заменить, был бы жив отец.
                - Как хочешь. Придется с Коцо разговаривать.
      Послышалась угроза, или показалось,  на душе стало тревожно, хотелось спать, закрыла глаза, но даже терраса не всплывала, только пол, а на нем багровый силуэт скрюченного человека.

        Если Коцо, то серьезно, он делает, что диктуют Ирина и Зоя. Хельга крестится, шепчет молитву, не может ни на что решиться, третья ночь не дома в такую погоду доконает ее. Если заболеет, Марат платить не будет. В центре платят половину зарплаты, она болеет нечасто,  да еще не забывают о премиях к праздникам и традиционном наборе к Новому году: коробка конфет и шампанское в пакете с логотипом их центра: белые буквы к-о-ц-о на сером фоне. «Не хватает красного пятна», - сказала Майя.  Хельга не согласна, но не спорит.
        О подарках хлопочет  Ира. Иван Иваныч не вдается в такие подробности.
        Хельге кажется, что отношения супружеской пары не такие, не теплые, вряд ли там сохранилась любовь, поэтому он такой угрюмый и молчаливый.
   
         Первое время, как устроилась сторожем,  думала, что Коцо из бандитов, настоящих,  сидел, вышел, построил культурный центр. Не похоже, возражал отец, уголовники предпочитают другое строить, тот же магазин или гостиницу. Но  он чего-то боится, с кем-то что-то не поделил, с кем-то не рассчитался, налетят в ее смену, не пощадят.
       Что-то в этом культурном центре нечисто, неправильно, - делилась она своими предположениями с отцом. Ведь не  военный объект, зачем фонари и прожектор, сколько платить за одно только электричество.  Если опасно, пусть выдаст оружие. Стрелять она умеет, в молодости служила в части недалеко от дома матросом,  на складе приема и выдачи военной формы, надышалась запахами, но другой работы, кроме уборки в  гостинице летом и торговли не было.
        Отец предположил, что в канцтовары могут залезть токсикоманы за клеем.   Майя возразила:  клей – вчерашний день, детишки сейчас при деньгах, могут себе позволить что-то поинтереснее.
      
         Хельга согласилась с ней, как-то забрела в центр города, проголодалась, зашла в кафе, цены нереальные, и одни дети, даже не подростки еще. Не по себе стало, как если бы в ее квартире оказалась стайка обезьянок. Хорошеньких таких, но им лучше на природе резвиться, а не накачиваться пивом и коктейлями.
        Клей нюхал Леша, одноклассник Майи. Худой, бледный, то рука, то нога в гипсе, подолгу хромал, вырос, сходил в армию, сейчас ничем не выделяется, всегда здоровается, Хельга  не сразу узнает.

        Зоя объяснила, еще при Украине было, что доход Иван Иваныч получает в основном от аренды помещений. Сомнительно, не поверила Хельга, - сколько тех денег можно получить от психологов и руководителей кружков подготовки к школе. Родители на своих детей денег не жалеют, но не настолько, чтобы содержать весь этот шикарный двор и здания с башенками в готическом стиле как объяснила Майя.
        Дочери не нравится архитектура наших храмов, ей подавай соборы со шпилями. Монашка успокоила: еще не время, все придет, а ты молись.  Когда она пришла первый раз, велела выключить свет и зажгла свечу, молилась долго, и Хельга верила, что поможет, что отец еще поживет, все будет хорошо.
       Монашка молилась, а он лежал тихо.

       Хельгу все мучили источники доходов Иван Иваныча, возможно  торгует  наркотиками или оружием или продает человеческие органы. «Перестань, - злился отец,- чего тебе, как хочет, так пусть и зарабатывает, платят  каждый понедельник, радуйся». – «Неправильно все это», - отвечала она, но ничего конкретного, ни одного факта. С Зоей сомнениями не делилась, донесет, уволят, - любопытных не любят.  Уборщица Вика   объяснила, что Иван Иваныч был прапорщиком, вышел на пенсию и вот, раскрутился. А сколько их, отставников, с пузами, сидят по домам и в телевизор пялятся.

       Бывший муж, с пузом, любитель пива под телевизор,  всегда был доволен собой, а владелец усадьбы Иван Иваныч на благополучного не похож. Дерганый,   спросишь о чем-нибудь, вздрогнет, посмотрит невидящим взглядом, а сам думает о своем. Поворачивается и уходит, ни здрасьте, ни до свидания. Приезжает на своем шикарном лимузине, как говорит Зоя, и роется в снегу под деревьями, ищет орехи.  Зоя тоже роется в снегу, тоже подбирает или сбивает с веток. Ивану нравится ореховый торт, - объясняет она.
 
       Торты пекли внизу, в подвале, и еще булочки и пирожные, - для бара, где-то на окраине.  Но зимой посетителей мало, как-то удается договориться кормить экскурсионные  группы или предоставляется зал для свадьбы или  юбилея.   Тогда Коцо ранним  утром привозит смешливую Катю - повариху. Иногда она готовит с вечера. Окна выходят на другую сторону, света не видно, Хельга пугается, когда неожиданно Катя поднимается к ней с горячими пирожками, но только если нет хозяина. Их надо быстро съесть, чтобы не увидел, он появляется неожиданно, без предупреждения, в любое время суток.
    
        Как-то среди ночи  разбудил звонок, пришлось открывать ворота,  во двор медленно въехал  хозяйский лимузин с дальним светом, гранит зловеще заблестел, как кровь на скотобойне. Из машины выпрыгнула юная девица в золотистой куртке,  чем-то недовольна. Он ласково так уговаривал, солнышко, потерпи, все будет, как ты хочешь, но надо подождать. Ага, любовница, подумала Хельга. Вот почему  угрюмый, боится, что жене донесут. Факт любовницы успокоил,  тайна раскрылась.
 
       В следующее дежурство история повторилась, Хельга открыла ворота, пока лимузин въезжал во двор, вернулась на пост и увидела, что  следом за девицей в золотистой куртке  выползла  Ира в черном костюме и понесла в подвал тяжелые сумки и сетку с картошкой. Чистить приехали, - догадалась Хельга.  В куртке – дочь, Зоя говорила, что она – студентка.  Из лимузина вылез Иван Иваныч, сверху  видна  блестящая лысина, а по бокам уши - бугорки, будто рога проклевываются.  Поднял голову, глаза в тени, как в темных  очках.  Такой способен затопить подвал, чтобы  скрыть следы преступления. Ей стало страшно за женщин.
          Он спустился вниз, через некоторое время Ира поднялась по ступеням, увидела ее и разочаровано спросила:
                - А разве не Зоя сегодня работает?
         Хельга поняла, рассчитывали на Зоину помощь. Ее не попросили, не своя.  Конечно не своя, нечисть чует святость.
      
          Под утро они уехали, а ей приснился  бородач с  настороженным взглядом, как у  Иван Иваныча. Ростом маленький, усохший, в костюме большого размера, плечи широкие,  ноги короткие. Курит и прикрывает сигарету ладонью.  Кажется, что дым идет из рукава.  Заговорил  голосом бывшего  мужа: «Что уставился? Женщин не видел?  А, задумался. Нормальные мужики не задумываются».
           Не поняла, к кому  обращается, и вдруг из темноты вышел ее умерший брат. Маленький мужичонка исчез,  муж, одетый по форме, в фуражке, обратился к брату: «Развелись, коты – кастраты, дела делайте, а не сидите пеньками».
   
       Помнит, весной приснилось,  степь тогда уже расцвела,  а запомнила, потому что в апреле бар был продан. Что-то с документами не в порядке, обнаружилось при переоформлении. Тогда заморочек было много, Хельга с отцом тоже переоформляли документы на квартиру и получали российские паспорта – особая гордость, это вам не синие корочки с трезубцем, это Россия. У Хельги до сих пор, как слышит это слово, слезы наворачиваются на глаза. На что черствый отец, и то пробило на слезу в день референдума.

       К Иван Иванычу стоит приглядеться повнимательнее, дочь отправили учиться, он свой долг выполнил, почему бы не найти женщину по душе. Хорошую, правильную женщину.
           Уговорила себя, позвонила Зое и согласилась приехать, надо выручать, но может задержаться, пусть подождут.
         
      
        Утром повезло:  на час раньше пришла  Люся, выдала щедрой рукой просрочку и отпустила домой.  Хельга  накормила Юлу и передала ее соседке вместе с йогуртом. 

       Дежурство начиналось в шесть вечера, нагрузилась так, что еле тащила две сумки: в одной туго свернутое теплое одеяло и подушка под спину, в другой  свитер и  шуба, пахнущая Пушком.

         Пропустила неимоверное количество переполненных маршруток, решила брать штурмом, люди возмущались, - намучилась с этими сумками. На выходе чуть не оставила ту, что с шубой. Какой-то мужчина помог, выкинул прямо в лужу, и на этом спасибо. Снег почти весь растаял, сыро и холодно.
           В хозблоке на столе белела записка: «Прошу починить чайник!!!»  - крупным  зоиным почерком. Хельга  переменила сапоги на отцовские утепленные ботинки, достала одеяло и подушку и уже примеряла шубу,  вошла бухгалтер Татьяна в куртке нараспашку, полная, широкоплечая с большим животом и маленькой грудью.  Приятное круглое   личико, сестра Ивана Иваныча или нет, неважно, - обычно улыбается,  сейчас серьезная, но настороженности не вызвала.   В хозблоке  сумеречно, возможно,  показалось, что  Татьяна с завистью посмотрела на хельгину фигуру:  тоже не худышка, но  грудь торчком и заметная талия сглаживают излишки жира в других местах.

                -  Не надо больше приходить, - тихо сказала Татьяна. – До Хельги не сразу дошло, ведь она ничего плохого  не ждала. -  Пойдемте, я вам заплачу за смену.
                - То есть, вы меня увольняете?
                - Да, по распоряжению Иван Иваныча, -  говорила спокойно,  не впервые, что ж,  случается.

       Вышли на свет, лицо Татьяны непроницаемое,  поднялись на второй этаж в бухгалтерию. На стене перед входом табличка: «Пост номер три». 
      
         Ира сочувственно посмотрела на нее:
                - Вы уж извините, Зою вы не устраиваете, она  у нас старейший работник, мы не можем ее уволить. За расчетом приходите в понедельник,   – повернулась к Татьяне: – Не забудь дать объявление в «Курьер».
       
        Что говорится, не пришлась ко двору. А еще пирожными кормила. 
        Вещи в сумку не помещались, отчаялась, хотела оставить, кое-как засунула, руки дрожали, обидно, неужели не могли заранее предупредить, как-то все ненормально.
    
         Дома расплакалась, Майя обняла ее.
                - Мать, ты что? Уволили? Но ведь мы не голодаем. От деда остались деньги, на одни проценты можно жить.
         Хельга тяжело вздохнула.
       
        Поздно вечером легла спать, но уснуть не могла,  терраса  с круглым столиком и плетеным креслом не представлялась. Зато возник дикий пляж из детства, она плавала  наперегонки с братом, потом пекли картошку на костре, отец пил водку, морщился и запивал домашним квасом собственного приготовления.  Пил и нахваливал, наливал всем, но Хельга отказывалась, не нравился бледно-желтый цвет, как  моча.

        Утром разбудила Зоя.
                - Что, уволили? А я тебе работу нашла. Два часа в день и те же деньги. Друг ногу сломал, нужно помочь. Если подойдешь, подольше задержишься. Не то, что ты думаешь, только посмей залезть ему в штаны,  сходишь в магазин, приготовишь еду. Делов-то. Записывай адрес.
        Она назвала улицу Кипарисовую, на другом конце города, час на дорогу.  Хельга послушно записала, но название улицы не понравилось, кладбищенское дерево, решила не соглашаться.
   
        Дочь взяла  Юлу с собой в училище на практические занятия,  рядом посидит, порисует, а потом сходят в детский парк. Хельга ждала их к обеду, а пока занялась уборкой. Окунула тряпку в ведро  и замерла, грязная вода стекала на пол, почувствовала,  когда  проникла в матерчатые тапки, и намокли носки.
        Деньги нужны, очень, на одни краски сколько уходит. Не голодают, если что, помогут родственники зятя, но с выговором: прежде чем рушить семью, надо было думать, чем дитя кормить.