Русское поле8 Расовая Сущность Русской Культуры

Русское поле 8

Расовая Сущность Русской Культуры

Чтобы понимать Сущность духовных тенденций Новой Эры надо посмотреть на характер ее фетиша, «мировой религии», христианства. Оно пришло в Наш с Вами мир народов на идеологической базе отрицания всех прежних культурных Традиций господства Высокой расовой Эстетики в Духе и имперском сословном теле Народов.  Мстительность, как социальный идеал, будь то мировое доминирование, либо «завоевание жизненного пространства», это удел бунта «демократического», плебейства безнравственной черни с недостижимым ему Высоким Духом Аристократизма Личности, охватывающим расовый Дух Общества в качестве идеала Бытия. Скрытая шовинистическая каббалистика непримиримости «мировой религии» ко всем прежним религиозным расовым и иным воззрениям народов Начала «новой эры» закономерно в итоге выплескивается в виде непримиримой террористической революционной борьбы с самими имперскими народами в ее конце. Борьба за либеристическую финансовую гегемонию клана Мировых Глобалистов, Ростовщиков веками сопровождается «социальными теориями» либералистики развращением и разнузданием политическим национализмом «национального самоопределения и обретения государственности» всех иных народов напрочь лишенных от Природы этого самого Дара Государственности.

Борьба эта ведется через мировые СМИ, захваченные либеральным кланом финансовой гегемонией «частной собственности». Она направлена расистски, шовинистически против всех Традиций Жизни и Основ Культур народов. Здесь в современном Нам с Вами мире, через СМИ и либеральный терроризм, правит бал сатанистский бал триумвират миражей всеобщего «эволюционизма, прогресса и развития» в тисках космополитической цивилизации. Гармония созидательной эволюции, приоритета Традиций прежней жизни народов мира системно была исторически подменена принципом «мировой религии», как вечным перманентным цивилизационным конфликтом, где Основы Эстетики природных расовых Культур Народов Мира, этого единственного Абсолюта Мiра, подменила материалистичность «общемировой» Цивилизации Выгоды.

Любая Типологическая Культура Имперского Народа всегда стоит своим природным фундаментом на его расовой мифологии, как матрице и маркере его расового «коллективного безсознательного». Русская сказка это наглядный пример мифологии расового  «коллективного безсознательного» Бытия Русского Народа. Кроме устной сказительной формы в быту она всегда существовала на кукольных подмостках русского воскресного базара, или праздничной ярмарки. Это и был русский народный театр. По духу он соответствовал азиатским имперским театрам: - масок, положений и теней.

Театр Шекспира и Мольера это также театры имперского Духа, но Духа уже стяжательного, в корне отличного от Духа и расовой Сути вышеперечисленных русского и азиатских театров. Стяжательность духа неминуемо вела подобный западный театр к духовной аморальной деградации, которую всячески сглаживали «достижениями цивилизации» и разными сценическими спецэффектами. Западный индивидуалистический дух неминуемо приводил западный имперский театр к мещанской стяжательной постановке плебейского народного быта или прославлению «национальных» Побед (как предтечи трансляции все тех же «успехов международной политики государства» советско-демократического мещанского бытия В.М.).

Художественные приемы там могли быть разными, но эпическая драматургия имперского аристократического типа Сервантеса, с Дон Кихотом и Санчо Панса, хотя и показанная с элементами гротеска, неминуемо деградировала к иным мещанским образам пары разных мошенников в роли господина и его слуги типа Фигаро — героя трёх пьес Бомарше и созданных на их основе опер; это испанец из Севильи, ловкий пройдоха и плут, первоначально парикмахер (цирюльник), а затем слуга графа Альмавивы, как и к карикатурным гротескам на народную жизнь - Гаргантюа и Пантагрюэль у Рабле.


Первоначальный русский народный театр брал начало с представлений скоморохов, с ярмарочными постановками нравственных расовых великоруских сюжетов - Добрыней Никитичей, с Ильей Муромцем и Алешей Поповичем побеждающих вражий мир Кащеев Безсмертных, лесной нечисти и Бабы Яги, Петрушек, Дедов Морозов, Иванов дураков, превращающихся по великоруски, деятельно в Иванов Царевичей. И подобный расовый театр закономерно инорасово стал вытесняться из русской народной жизни сразу после Великого Раскола XVII века. Властная бюрократическая иностранщина того типа Монархии массово заполонившая Русский Мiръ, через иудохазарское влияние прижившаяся на русской почве, привнесла в русскую общественную жизнь, и чуждый ей дух западного театра, как и чуждый ей балет и оперу. Вспомните, ведь вдовый Царь Алексей Михайлович был познакомлен с будущей Царицей Натальей Нарышкиной, происходившей из иудохазарского рода, матерью Царя Петра Первого, на представлении западного домашнего театра у боярина Матвеева из того же типа мстительного иудохазарского боярского рода, выходцев из провластной богатейшей верхушки распадающейся Золотой Орды.

Но если Опера приняла мощный русский тип природной Сути и Духа Великоруской расовой Общинности, в виде доминанты звучания в ней мощного Русского Хора, то балет так и не прижился на русской народной почве. Он разцвел лишь западными постановками Парижских Сезонов Дягилева начала XX века, как и стал естественно своим любимым, модным зрелищем городского плебейства, признаком принадлежности к «интеллигенции». Балет стал «моден» и популярен и в советской либеральной чиновничье инорасовой бюрократической среде, как и среде их ренегатских сссрских служек, городской служебной и творческой «советской интеллигенции» («ведь даже в области балету мы впереди Европы всей»), но как был, так и остался совершенно чужд русской народной среде.

Со второй половины XIX-го века под напором городской космополитической цивилизации начали стремительно рушиться все многовековые Традиции Русского Воскресного Базара и Ярмарки, как и сказочных кукольных представлений на них. И далее вопрос здесь стоял не в содержании, а в духе «демократизации» драматургии постановок и облика западно мещанского «городского» театра. Обосабливается акробатическая и шутовская часть скоморошеского представления в отдельный передвижной западный цирк «шапито» с обязательной французской борьбой. Театральную постановку захлестывает водевиль в самых разных интерпритациях. Но вот в тот театр и литературу пришел Гоголь…

Тут надо отметить либерально-культурологическую роль «критика» В.В. Стасова. В середине XIX века разцвела Русская Музыка благодаря мощному воздействию Могучей Кучки, композиторов Мусоргского, Бородина, Балакирева. Стасов первоначально вошел в моду, как пропагандист этого великоруского мощного хорового направления музыки, но потом приобретя вес и популярность перешел на «общекультурные», по своей скрытой сути антирусские, рельсы пропаганды чуждого Русскому Мiру политиканского мировоззрения. Стасов далее уже в советский период был  необычайно популярен в советской бюрократической культурологической среде. В свои студенческие 60-е годы я еще был далек от русской культурологии. И вот тогда мне с восторженным пиитом специалисты русской филологии дали почитать «культурную русскую сокровищницу», тома речей и публицистики Стасова. Я был просто шокирован этой псевдорусской плебейщиной стасовщины. У меня вызвало изумление, что «образованцы» русской филологии, специалисты, русские люди не видят этой псевдорусской культурологической тарабарщины «восточного», иудохазарского типа. Ну, посмотрите на их публичную оценку критики культурологии Стасова с позиции современного россиянского «общественного мнения», вот современный официоз: -

«В истории русской словесности особенно крупную роль сыграла обширная работа Стасова о происхождении русских былин (1886). В то время в изучении древнего русского эпоса царила народническая сентиментальность или мистические и аллегорические толкования. Считалось, что былины представляют собою самобытное национальное произведение, хранилище древних народных преданий. Стасов восстал против господствующих взглядов и выступил с новой теорией, стремясь доказать, что русские былины представляют собою пересказ восточных (главным образом монгольских и тюркских) эпических произведений и что время заимствования их довольно позднее, скорее всего, эпоха татарского господства над Русью. Выступление Стасова произвело большой шум в ученом мире.

(имеется в виду подмеченные Стасовым в русском народном былинном эпосе, вполне естественные включения в отрицательную героику элементов эпоса «монголо-татарщины» типа Тугарина, противостоящего русским былинным богатырям Алеше Поповичу и Илье Муромцу и Добрыне Никитичу; здесь же и Микула Селянинович – богатырь-пахарь, Святогор – Богатырь; которые изначально расово присутствовали в русском эпосе, когда о «татарщине» и слыхом не слыхивали; эта «татрщина ига»  русофобски возведена Стасовым в основу и системность русского эпоса; отсюда же народные пословицы и поговорки типа: - «незванный гость хуже татарина»; это вполне естественно, фактически трехвековое иго не могло не оставить в русским мистическом эпосе подобные негативные отпечатки В.М.)

 На Стасова со всех сторон посыпались возражения и нападки. Когда страсти улеглись, стали выясняться положительные стороны труда Стасова. Взгляды его способствовали устранению мифологических, сентиментальных и аллегорических теорий и взглядов и вызвали (русофобский интернационалистский, антикультурный В.М.) пересмотр всех прежних толкований русского эпоса».

Да это же была явная предтеча «научного историзма» иудохазарской гумилевщины пополам с «древнерусской» скрыто русофобской лихачевщиной! Ведь подобный «интернациональный» иудохазарский фундамент мировоззрения Стасова был полностью созвучен с идеологией «русской всемирности» от достоевщины.

 (имеется в виду его речь на открытии памятника Пушкину в Москве и показанная суть подобного политического мировоззрения Леонтьевым в работе «О всемирной любви» В.М.)

 Разве не на подобном фундаменте строится вся его публицистическая «русская культурологическая» софистика? Как могли не замечать это в своих критическо-аналитических обзорах специалисты, русские филологи? Просто поразительно! Здесь антирускость духа этого модного культуроведа Стасова, этакого «русского мужичка» щеголявшего пожизненно в псевдорусских сапожках и поддевке, вызывающе наглядна.

 Какая то массовая куриная слепота подобного политическо-либерального типа просто поражает и всех современных русских публицистов театраловедов.

Вот пример подобной мировоззренческой статьи о Н. Гоголе и русском театре: -

«Русский театр в девятнадцатом столетии отличался некой двуликостью – с одной стороны он продолжал все так же остро реагировать на различные социальные и политические изменения в государственном устое, а с другой – совершенствоваться под влиянием литературных новаторств.

Рождение великих мастеров
В начале XIX века в русском сценическом искусстве на смену романтизму и классицизму приходит реализм, который привносит много свежих идей в театр. В этот период происходит множество изменений, формируется новый сценический репертуар, который отличается популярностью и востребованностью в современной драматургии. Девятнадцатый век становится хорошей платформой для появления и развития многих талантливых драматургов, которые своим творчеством делают огромный вклад в развитие театрального искусства. Самой яркой персоной драматургии первой половины столетия является Н.В. Гоголь. По сути, он не был драматургом в классическом смысле этого слова, но, невзирая на это, сумел создать шедевры, которые мгновенно обрели мировую славу и популярность. Такими произведениями можно назвать «Ревизора» и «Женитьбу». В этих пьесах очень наглядно изображена полная картина общественной жизни в России. Причем, Гоголь не воспевал ее, а наоборот, резко критиковал.

На этом этапе развития и полного становления русский театр уже не может оставаться удовлетворенным прежним репертуаром. Поэтому на смену старому скоро приходит новый (репертуар В.М.). Его концепция заключается в изображении современного, с острым и четким чувством времени человека (следующего на своей жизненной стезе русского народа и не своему русскому расовому чувству, а изменчивой политиканской «современной, продвинутой» моде «общественного мнения» В.М.).

 Основоположником современной русской драматургии принято считать А.Н. Островского. В своих творениях он очень правдиво и реалистично описывал купеческую среду и их нравы. Такая осведомленность обусловлена продолжительным периодом жизни в подобной среде. Островский, будучи юристом по образованию, служил в суде и видел изнутри все (исключительно пороки моральных выродков русского и нерусского типа, что потом типажами перенес на свое политическое антирусское творчество В.М.). Своими произведениями талантливый драматург создал (на фоне жизни русского купечества болезненно, чернушный В.М.) психологический театр, который стремился заглянуть и максимально раскрыть внутреннее состояние (всего спектра мещанских пороков В.М.) человека (и Островский своей болезненной драматургией типажировал их на весь Русский Мiръ В.М.).

Гоголь. Реформатор русской культуры. Революционер русского театра

Драматургия Гоголя-это смена кодов в искусстве, рождение новых отношений между автором и читателем-зрителем. Петербургская газета «Северная пчела» после премьеры в 1842 г «Женитьбы» описала спектакль довольно едкими словами «…оскорбление всех литературных и сценических приличий».  Еще бы, ведь Гоголь потребовал от зрителя серьезного самоанализа, заговорил на ином эстетическом языке. Он обратился к реальной, временами, суровой и нелицеприятной действительности, снес стену между искусством и жизнью.  Зрители (их специфическая часть интеллигентщины и их попутчиков В.М.) привыкли ходить в театр, способный заменить их серое (природное В.М.) существование (лишенное самодеятельных Начал, как творческой духовной сопричастности к русскому расовому Созиданию и чувству Общинности, в их мещанской индивидуалистической жизни В.М.) праздником. Гоголь разрывает отношения с театром его времени, отказывается от внешней зрелищности, построенной на банальной любовной интриге. В новой драматургии нет второстепенных героев, в ней действие вяжется в один общий узел. В «Ревизоре» в доме городничего символически собирается весь город (представители всех сословий), в «Женитьбе», у Агафьи Тихоновны собираются все женихи и свахи. В «Игроках» все персонажи стекаются в «какой-то» городской трактир. Природа конфликта также видоизменяется: любовный механизм сменяется (либеристически политизированным В.М.) социальным (как явственной предтечей соцреализма, пока в мещанской оболочке без «марксизма»; вот почему Гоголь и Островский с Толстым и Горьким, и были постановочной доминантой советского театра и литературного творчества соцреализма В.М.).

Что заставляет героев суетиться и действовать? Отнюдь не любовь, а денежный капитал, выгодная женитьба, оскорбленное себялюбие, карьера…  В этом мире Гоголя не существует оппозиции пороку. Это мир однородного зла или однородной посредственности. В гоголевской драматургии нет ни единого положительного персонажа.  Для Гоголя театр-кафедра с высоты  которой целой толпе читается живой жизненный урок. Единицы из современников драматурга были способны понять масштаб его мышления, уяснить, что речь идет не о рядовых ситуациях частной жизни, а о мироустройстве русского человека в целом (ну здесь, в последнем утверждении, пределов гнусности, глупости политиканства автора, нет пределов В.М.).

 Спектакль «Женитьба». Этот гротесковый художественный мир и есть мир реальной действительности, но в устрашающем отсутствии  света в этом мире четко прослеживается тоска по идеалу. Гоголь был человеком болезненного сознания. Оставаясь лидером реалистического направления, он погибает в состоянии душевного дисбаланса, в метаниях об учительском назначении искусства. Драматург мечтал о вечной красоте души и мира и шел к нему через фантасмагоричные изображения социальной действительности.  Масштаб идей писателя не сразу был уяснен обществом. Театр довольно медленно начал  осваивать сценические возможности гоголевской драматургии, понимать глубину ее смысла. И к последней четверти XIX века пьесы Гоголя остаются в репертуаре отечественных театров и не сходят с театральных афиш и по сей день».

Что можно сказать в отношение этого панегрика современному театру, как и Островскому с Гоголем?

В личности Н. Гоголя Русский литературный Мiрь за мраком тогдашнего либеральено-политического «панславянизма» XIX века не разглядел его малорусскую местечково культурную душу и ущербно-болезненную Сущность его духа. Панславянизм политически видел имперским мифический «общеславянский» мир народов. Но Имперский расовый Дух присущ от природы даже не всему Русскому Народу, а лишь его Великоруской ветви, да и то при водительстве Великоруской Аристократии. Малорусс Гоголь прекрасен в «Вечера на хуторе близь Диканьки», в «Вий», «Тарас Бульба», где он, поэтический художник слова, передал дух прелестей своего родного малоросского быта и духа ее жизни.

Гоголь стремился в большую русскую литературу и попал в совершенно не русский по духу чиновно-бюрократический Санкт-Петербург. Будучи от природы болезненным и нервным в северном суровом Петербурге он просто потерялся как обычный человек, в этой мелкочиновничьей бюрократической среде. Вот здесь его больное воображение и породило «Петербургские Повести» с Башмачкиным, «Записками сумасшедшего» и прочим мелкомещанским бюрократическим бытом. Он, не имперец, ложно принял этот городской, потерявший природные великоруские корни тип, за Тип Имперский Великоруский. Гоголь никогда не знал и не воспринимал духом самодеятельную русскую народную певучую крестьянскую Русь и начал художественно лепить псевдорусских типологических уродцев Коробочек, Собакевичей, Ноздревых, да и самих Чичиковых. Показательно то, что и в вообще в России, Гоголь чувствовал себя потеряно и угнетенно, деревенская Малороссия своей провинциальностью его большую творческую натуру привлечь уже не могла, и лучшие годы своей жизни он провел в любимой им Италии.

В своих малорусских и болезненных метаниях духа, не постигая расовой Сущности Имперца Великоруса в Русской Жизни и Культуре, Гоголь в итоге приник к Православной Церкви, видя в ней санитарный институт возрождения Духа Русского Народа. Он  не заметил ее ветхозаветного тяжкого недуга, как ее плебейского «демократизма» основополагающего космополитического антирусского духа, вызвавшего Космическую Катастрофу Русского Мiра, сам Великий Раскол бюрократической Власти, вкупе с ветхозаветным Церковным Архирейством, с самим Русским расовым Народом и ее Великоруской Культурой и ее Аристократической Элитой. Это и есть природа и Суть духа его «Выбранных мест из переписки с друзьями». Гоголь не постиг Величия природного имперского Духа Великоруского Аристократизма; и с этим он скатился творчеством в плебейско-мещанское псевдонародное городское болото своей драматургии, как и творчества вообще.   

Одной из самых ярких и самобытных русских творческих личностей второй половины XIX века был Константин Николаевич Леонтьев. Его великий литературоведческий шедевр «О Стиле и ином литературном» дал глубочайшую великорускую расовую оценку русской литературе вообще и Н. Гоголю в частности. В чем чем, а в области литературоведческого, шире общекультурного анализа расовой имперской направленности анализа русской творческой среды эта работа Леонтьева не имеет себе равных.

Я уже писал в работе «О стиле и ином литературном» К.Н. Леонтьев и его работы «Анализ, Стиль и Веяние» и «Два графа Толстой и Вронский».

Наперекор надвигающейся валом в «общественное мнение», разлагающим русское общество, идеям эгалитарной мещанской «республиканской демократии» в Мировой Русской Литературе XIX века Константин Николаевич Леонтьев безстрашно кричал в Русский Мiръ Вечное Великоруское расовое: -

«Блестящий военный должен быть, как он прежде и бывал, по преимуществу героем романа. Во всей же нашей литературе - военный высшего круга не был истинным героем романа со времени Лермонтова и до больших сочинений Толстого.

   Между «Героем нашего времени» и «Войною и миром» прошло более тридцати лет. Между злым, но поэтическим скептиком Печориным (а там есть еще, уравновешивающий Печорина и всю фабулу «Героя», расовый тип русского служебного человека - Максим Максимович В.М.) и спокойным, твердым и в то же время страстным Вронским высится мрачный призрак Гоголя (не Гоголя «Тараса Бульбы, Рима и Вакулы», а Гоголя «Мертвых душ» и «Ревизора»); призрак некрасивый, злобно-насмешливый, уродливый, «выхолощенный» какой-то, но страшный по своей все принижающей (пошло-мещанской, эгалитарно демократической В.М.) силе.

   Из этого серого мрака едва-едва высвобождаются (и то не вдруг, а постепенно) - где Тургенев с честным Лаврецким и энтузиастом Рудиным; где Писемский с благородным масоном своим и привлекательными «людьми 40-х годов»; где Гончаров не с Обломовым, конечно (ибо Обломов это тот же Тентетников «Мертвых душ» - только удачнее и симпатичнее исполненный), а скорее уже с бессильным, но тонким и умным Райским. Где (сам В.М.) Достоевский с несколько бледным и далеким сиянием христианского креста над клоакой окровавленного гноища; а где и сам Толстой в своих первоначальных повестях, как односторонний, еще тогда не слишком самобытный поклонник чрез меру потом прославленных «простых и скромных» русских людей.

(есть прекрасный отзыв Тютчева на повесть Толстого «Казаки», запись в дневник его юной дочери: -

«Затею этого рассказа
Определить мы можем так:
То грязный русский наш кабак
Придвинут к высотам Кавказа»

И Нам с Вами здесь ни добавить, ни убавить нечего В.М.).

   Лев Толстой и дорос сперва до военных героев 12-го года, а потом и до современного нам флигель-адъютанта Алексея Кирилловича Вронского.
   О Вронском-то я и хочу поговорить подробнее и, между прочим, о том, почему нам Вронский гораздо нужнее и дороже самого Льва Толстого.
   Без этих Толстых (то есть без великих писателей) можно и великому народу долго жить, а без Вронских мы не проживем и полувека. Без них, и писателей национальных не станет; ибо не будет и самобытной нации.

(Великое прозрение Великого Русского Мыслителя, Аристократа Духа; здесь в точку бьет все: - и срок, писано это в 1888 году, и все прочее; но в глазах «просвещенной образованной публики» россиянского интернационалистского плебейства, его «общественного мнения», Константин Николаевич Леонтьев так и остался не совсем православным человеком (Зеньковский История Русской Философии), ретоградом, духовным изувером, а в лучшем случае провозглашалась откровенная плебейская глупость – он «разочарованный славянофил»  В.М.)
   Трудно решить, который из этих романов художественно выше и который политически полезнее.
   И тот и другой во всем (художественном смысле В.М.), так прекрасны; и тот и другой - хотя и не во всем, но во многом так полезны…   
Великое время народной войны, эпоха, неизгладимая из памяти русской... Конечно, задача выше, содержание в этом смысле грандиознее, чем в «Карениной».
   Так; но зато второй роман ближе к нам, и потому его красоты могут иметь на нас, современников, более прямое влияние.

Как не ценить этого после того, как в течение целых тридцати и более лет никто не мог, не хотел и не умел за это взяться! Так называемый «мужичок», «солдатик», раздраженный завистью студент или разночинец, угнетенный чиновник Акакий Акакиевич или, напротив того, чиновник-грабитель Щедрина, Тит Титыч Брусков и, в самом лучшем случае, благородный, но все-таки смешной Бородкин или некрасивый Каратаев Тургенева - вот кто был почти исключительно вправе занимать собою читателей в течение этих истекших тридцати или даже сорока лет.

…герои у Тургенева, у Гончарова и, отчасти, даже и у Писемского - или нестерпимо бесхарактерны, или робки, или крайне нерешительны, или во многих случаях даже низки (Калинович), или не патриоты, или неловки и ленивы до карикатурности (Обломов), или физически слабы и не очень красивы и т.д.

   А прав был тот немецкий критик, который сказал про героев Тургенева, кажется, так: «Не думаю, чтобы все русские мужчины были бы таковы - одна одиннадцатимесячная осада Севастополя доказывает противное!»

Только у Толстого действительность русская во всей полноте своей возвращает свои права, утраченные со времен серых «Мертвых душ» и серого «Ревизора». Только его реализм (в этих двух больших творениях, повторяю, а не в прежних, более слабых повестях) -- только реализм Толстого есть реализм широкий и правдивый .
   Только его творчество равняется русской жизни, а не стоит много ниже ее по содержанию и освещению, как у всех других (и художественные приоритеты «советской литературы» Мы с Вами обсудим обязательно далее; особенно в плане ее мнимой преемственности от литературы Русской Имперской В.М.).

   Искусство имеет свойство делать нам многое в жизни яснее прежнего. …и мы сами дивимся, как мы прежде этого не замечали.

Оригинальность, умение видеть и показывать другим нечто новое - сами по себе редкость, но и для оригинального, для нового освещения жизни необходимы предшественники. Разница между умом оригинальным и неоригинальным та, что первый не останавливается сразу только на том, что указали ему предшественники его в области мысли, но ищет уже прямо в жизни чего-то еще иного, и не только ищет, но и находит его. Напротив того, человек неоригинальный, наблюдатель без творчества, удовлетворяется - если не на всю жизнь, то надолго - чужим освещением явлений, чужим мировоззрением, усвояя его себе иногда до такой глубины и силы, что и жизнью за эту чужую (по происхождению) мысль иногда жертвует.

   Робеспьер был несравненно сильнее волей и духом, чем Ж.-Ж. Руссо, ибо он жил его мыслями (Леонтьев - Мыслитель пророческий В.М.).
   В литературе это особенно заметно, и мы видим часто, что люди, весьма твердые характером, самобытные волей, оригинальные, пожалуй, и независимые в жизни, являются литераторами вовсе не оригинальными, слабыми, почти вполне подчиненными своим знаменитым предшественникам и во взглядах, и в выборе сюжетов и лиц, и даже в языке и внешнем стиле.

Было время, когда о мужике, например, у нас никто не писал; писали о «военных героях»; потом явился Гоголь - и запретил писать о героях (разве о древних, вроде Бульбы), а о мужиках позволил. И все стали писать даже не о мужиках, а о «мужичках». Гоголь разрешил также писать о жалких чиновниках, о смешных помещиках и о чиновниках вредных. Потом прибавился еще к этому так называемый «солдатик» и, в особенности, «заскорузлый» солдатик. Еще купец - деспот по образцу Островского, наконец, бесхарактерный, вечно недовольный собою, расстроенный «лишний человек» Тургенева. И множество молодых русских, если не героев,  так сказать, и в жизни самой, и в повестях стали рвать на себе волосы, звать себя, прямо из Гоголя, «дрянь и тряпка» (болваны!) и находить себя ни на что не годными.

Помню, что вообще какая-то молодая, «страстная» или «чистая душою» женщина бросается в реку, отравляется, закалывается; и все оттого, что все другие люди очень дурны, а она очень хороша, искренна (особенно - эта искренность у них в почете! Да черт ее побери, эту искренность, если она или вредна, или бестолкова)... Встречается также много добрых, но слабых отцов; мужей добрых, но «непрактических»... (один совсем практический, другой совсем непрактический человек - какая (уж тут В.М.) верная и точная классификация - подумаешь!). Граф или князь, щеголь и т.п. - это уж непременно - подлец... Студент, учитель, какой-нибудь «честный труженик» (произносите, прошу, это великое слово позначительнее!) - это все благородные, умные люди. Ну что за вздор! Ведь это вовсе неправда; это вовсе нереально ... Я сам (да и всякий поживший человек) знавал князей и графов, и франтов разных, и даже фатов отчасти, которые были при этом благороднейшие и очень умные люди, и сам же я встречал и смолоду, и теперь учителей и студентов, таких мерзавцев и таких ничтожных, что Боже упаси; несмотря на то, что они были «труженики»…

Глеб Успенский, Немирович-Данченко, Помяловский и т.д., (и здесь В.М.) Гоголь так и дышит из каждой строки! Все не грубое, не толстое, не шероховатое, не суковатое им не дается. …как же могут они высвободиться из тисков той сильной, но в своей силе неопрятной и жестокой руки Гоголя, когда ни Достоевский, ни Тургенев, ни Писемский, ни Гончаров не могли не подчиниться ей, один так, другой иначе?

   И у Льва Толстого можно найти, даже в «Анне Карениной», следы этой гоголевщины; в иных выражениях, в иных подробностях, нужных Гоголю для его целей, ему же, Толстому, вовсе ненужных. Я об этих весьма характерных мелочах упомяну после и укажу на них тогда»

 (и Леонтьев указал на них далее в шедевре литературной критики, своего рода завете русской расовой литературе «Анализ, Стиль и Веяние» В.М.).

Между Гоголем и Леонтьевым в творческом плане лежит пропасть! Гоголь, сжигающий второй том произведения «Мертвые души», в испуге от написанного, здесь жалок. А Леонтьев, сжигающий всю свою многотомную эпопею «Река Времени», понявший, что это ложный инорасовый антирусский художественный путь подражательства бытописаниям Бальзака в «Человеческой комедии» и прочей литературы подобного направления – Велик в своем Великоруском Нимбе Аристократического Духа!

XIX век дал Русской Литературе две вершины писательского творчества это К.Н. Леонтьев и В.В. Крестовский. Они по праву становятся в ряд Русских творческих Гениев того времени: - А.С. Хомякова, Ф.И. Тютчева и Н.Я.Данилевского, музыку Гения Модеста Мусоргского. Обратите внимание, все они были чрезвычайно деятельны практически. Дипломат Тютчев, дипломат и цензор Леонтьев, разносторонний Хомяков, деятельность коего не поддается определению, настолько она разнообразна. Гидролог Данилевский, оставил Нам с Вами изследования гидрологии и водного мира Кубани и Дона. Генерал политической полиции Крестовский взялся творчески осветить судьбоносное для России время «великих реформ» Императора Александра Второго и ее влияние на Русский Мiръ. Он также осветил сложнейшую тему межнациональных отношений в империи, в том числе ту, от которой все иные бежали, как черт от ладана, тему еврейской черты оседлости и польское политическое влияние на жизнь России в трилогии «Тьма Египетская» (1888), «Тамара Бендавид» (1890) и «Торжество Ваала» (1892).

Великие Реформы Александра Второго толкнули Россию в либеральную идеологическую пропасть. Как порождение спекулятивного капитала общественное мнение России середины XIX века начали формировать, «люди свободных профессий», свое мировоззрение почерпывающие из журналов и газет, это было всегдашнее  закономерное порождение финансового частного доминирования на государственном поле, ее политическая обслуга в рамках государства. Таковы стали литературоведческие «Отечественные записки» первый толстый журнал пушкинского времени, «приватизированные» далее идеологически Краевским и Некрасовым и тогда же развернулся тип «журналиста-издателя, эффективного менеджера» Суворина. Общественное мнение составил тип интеллигента-разночинца, в лучшем случае какого либо чиновника, все без исключения «знающего» и имеющего по каждому вопросу «свое» непререкаемое мнение … почерпнутое из газет и журналов. Восторжествовало некрасовское «поэтом можешь ты не быть, но гражданином (в рамках господствующего общественного мнения В.М.) быть обязан». Самыми яркими выразителями подобного псевдорусского духа были «православный монархист» Катков, Достоевский и журналист Меньшиков.    

Обращаясь к современности отметим. Разве «прохановщина и «православный патриотизм» и «православный социализм» это не то же самое болото «общественного мнения», только уже в разы ухудшенном «советско-социалистическом» и космополитическом религиозном варианте, это же прямое ренегатское «попутничество» с Нашей с Вами нынешней реальной колониальной властью в «демократической» рфии. Здесь, «ничто не ново под луной», в этом извечном плебейском, безрасово-мещанском человейнике, антигосударственного колониально-финансового типа.

Но Тип вышеперечисленных Русских Гениев породил далее, как расовую реакцию Культурных Традиций Русского Мiра на откровенное западничество и присущий ему инорасовый  модернизм Серебренного Века, пророческую поэтику и великорускую расовую публицистику Николая Клюева, Сергея Есенина, а затем пришел «советско-демократический» черед Михаила Булгакова, Георгия Свиридова, Олега Куваева, Николая Рубцова, Юрия Кузнецова и художественного Гения Константина Великороса (Васильева).