Серёжа. История любви

               

      СЕРЁЖА. ИСТОРИЯ ЛЮБВИ


                Памяти моего драгоценного,
                навеки возлюбленного супруга
                Сергея Владимировича Гремяко



               

                ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

                1. Детство, отрочество, юность.

       В Санкт-Петербурге, в 1937-ом году, в великий праздник Крещения Господня 19-го января у Лидии Афанасьевны Кузнецовой и Владимира Васильевича Гремяко родился мальчик, которого они назвали Серёжей. Лидия была актрисой питерского ТЮЗа, она была небольшого роста, сухопарая, и амплуа у неё было травести. Владимир, хоть и имел профессию инженера, на деле был джазовым музыкантом-виртуозом, играл на рояле и аккордеоне в известных тогда джазовых оркестрах Кальварского, Инсарова, Комаровского. В 1939-ом году был выпущен диск концерта Изабеллы Юрьевой, где аккомпаниатором был Владимир Гремяко. К сожалению, в семье диск не сохранился.
Лидия была воспитанницей детдома. Дед Серёжи по отцовской линии Василий Львович Гремяка был обер-офицер, штабс-капитан царской армии, имел награды. Его расстреляли большевики. Бабушка Серёжи Ольга Арсентьевна окончила Смольный институт для благородных девиц. Как она выжила после гибели мужа и как вырастила одна троих детей – Владимира, Бориса и дочь Евгению – остаётся загадкой. Владимир взял Лидию из общежития и привёл в большую квартиру по адресу Невский проспект 32/34, во флигель за спиной польской католической церкви святой Екатерины, той церкви, в которой злополучный Дантес венчался с Екатериной Гончаровой. Брат Володи Борис окончил военно-морское училище и уехал в Крым служить в черноморском флоте. В квартире на момент появления Серёжи проживали бабушка и её дочь Евгения с сыном Октаем. Октай был на шесть лет старше Серёжи, и отец у него был азербайджанец, так что Серёжин кузен именовался Октай Ибрагимович Раджабли. Прежним хозяином квартиры был немецкий барон, и в квартире сохранилось много старинной мебели. (Дубовый буфет начала XIX века и трюмо конца того же века до сих пор занимают почётное место в нашей московской квартире...) Кроме того, в комнате Володи стоял настоящий рояль. Окна выходили на купол церкви, а через арку возле подъезда можно было выйти прямиком к Русскому музею. Впоследствии Владимир Васильевич вспоминал брак с Лидий, неприязненно морщась: характер у неё был стервозный и она настраивала маленького Серёжу против бабушки и тёти Жени. В 1939-ом Владимира призвали на русско-финскую войну.

       Летом 1941-го года Лидия с театром поехала на гастроли в Ярославль. Прибыв на место, она дала телеграмму Ольге Арсентьевне, чтобы та с Серёжей приезжала в Ярославль. Такую же телеграмму она отправила своей сестре Тамаре, у которой была дочь Лия, ровесница Серёжи. Бабушка и Серёжа приехали в Ярославль в аккурат 22-го июня, когда гитлеровские войска вероломно напали на Россию. Театр погрузился на пароход вместе с семьёй Серёжи и поплыл по Волге на юг в эвакуацию. Но тут стряслась беда: Серёжа и Лия заболели дизентерией. Семью высадили с парохода в Костроме. После этого они попали в деревню Антушево, а оттуда в село Семёновское. Добрые люди выделили им часть дома. Судьба хранила Серёжу: в блокаду он бы не выжил, а в деревне всегда есть яйца, молоко, картошка. Отца, естественно, опять забрали на фронт. В селе Семёновском Серёжа и Лия вместе пошли в первый класс. Лидия устроилась на местное радио – как актриса читала слушателям советские романы. Однажды она вытащила на радио Серёжу, и он прочитал стихотворение про снегиря. «Мне купили снегиря…» «Я принёс его домой. / У меня снегирь живой!»

                Я им буду любоваться,
                будет петь он на заре.
                Может, снова можно драться
                после школы во дворе?

       С войны Владимир вернулся с орденом Красной Звезды и с боевой подругой Еленой. Он развёлся с Лидией. Ради Серёжи он хитроумно добыл для них комнату на Петроградской стороне, по улице Добролюбова. Комната была в четырёхкомнатной коммуналке, но с очень хорошими соседями. А учиться Серёжа пошёл в школу на Невском проспекте – знаменитую Петришуле, что рядом с немецким лютеранским собором святого Петра. Но для Серёжи настали тяжёлые времена: мать оказалась не просто стервой, а настоящей садисткой. Она избивала маленького Серёжу ни за что ни про что. Хлестала ремнём по голому телу, а после говорила: «Надевай штаны и иди в угол». Когда я прочитала у царя Соломона, что детей надо бить, я лишина его статуса мудреца. Психологическая травма от этих избиений осталась у Серёжи на всю жизнь. Он так и не простил мать, которая была просто преступницей перед архетипом матери. Когда Серёже было одиннадцать лет, он собрал свои вещи, взял на поводок любимого пса Януса и ушёл к отцу. Это было решение не мальчика, но мужа. Сын с отцом ведь почти не виделись – отец всё время был на войне. Но когда к нему пришёл Серёжа, он нисколько не удивился. Сказал: «Наконец-то! Я тебя ждал». В квартире отца тогда жил кот, и он подрался с овчаркой Янусом, оставив свой коготь у Януса в носу. Но вскоре кот и пёс подружились и вместе спали. Новая жена Владимира Елена не имела своих детей и отнеслась к Серёже как к собственному сыну. Серёжа всю жизнь потом вспоминал её с любовью и благодарностью. Кончила она ужасно. Мне потом рассказывал Владимир Васильевич: «Понимаешь, она стала спиваться, но это – полбеды. Она стала со мной драться. Я не могу бить женщину, а самому ходить в синяках тоже не годится. Пришлось мне с ней расстаться. Она ушла к своим фронтовым друзьям, и, когда была одна в квартире, заснула с сигаретой в руке, сожгла квартиру и погибла сама».

       Дядя Серёжи Борис Васильевич Гремяко был на черноморском флоте капитаном подводной лодки. Воевал как герой, получил звание Героя Советского Союза, и геройски же погиб. Со стороны матери Серёжиным двоюродным дядей был легендарный Александр Маринеско. О них обоих есть статьи в энциклопедии. Лидия после войны не вернулась в театр, а выучилась на бухгалтера. Владимир играл в джаз-банде в ресторане «Вена», куда к нему частенько заходил Серёжа, которого в честь отца бесплатно кормили.

       Учился Серёжа неровно, как это часто случается с мальчиками: бывали пятёрки, но бывали и тройки. Когда пришло время изучать историю СССР, Серёжа в учебнике подчеркнул фамилию Сталин, которая на странице повторялась раз двадцать, и показал отцу. Владимир опешил, а когда справился с собой, сказал спокойно: «Сын, я не стану тебя бить. Но знай: если вытворишь что-нибудь ещё в таком же духе, всю нашу семью сошлют в Сибирь или расстреляют». Серёжа крепко задумался, а потом всей душой возненавидел и Сталина, и советскую власть. И это у него осталось на всю жизнь.

       Летом Серёжа с отцом отдыхал в Карелии, где отец подрабатывал в санатории музыкантом на танцульках. Карелия… Девственные леса, широкие чистые воды, огромные чёрные камни, покрытые изумрудным мхом. Может быть, всё это пробудило в Серёже интерес к поэзии. Он зачитывался Пушкиным и Лермонтовым, потом к ним прибавился запрещенный тогда Есенин, добытый у друзей. В те времена хорошие книги было не достать. Да и у Серёжиной семьи не было литературных знакомств.

       Кузен Серёжи Октай поступил в институт, чтобы учиться на военного врача, и уже на первом курсе встретил красавицу Наталью, которая станет любовью и спутницей всей его жизни. Свадьбу справляли  в квартире на Невском. За Серёжей никто не присматривал, и он не на шутку напился. Утром в квартире раздался стон: «А-а-а! Умираю!» Отец, сразу поняв, в чём дело, молча налил рюмку водки и поднёс Серёже. Тот, увидев водку, застонал: «Не могууууу!» «Пей, сопляк, я знаю, что делаю», - спокойно сказал отец. Он не ругал сына за первую попойку, он его опохмелил! Поистине мудрый человек.

       В Петришуле вместе с Серёжей, но годом старше, учились два мальчика, впоследствии ставшие знаменитостями: Илья Фоняков и Михаил Козаков. Фоняков стал известным поэтом, Козаков – знаменитым актёром. И с обоими нас свела судьба, когда мы с Серёжей уже жили вместе, и свела благодаря мне. А когда мальчики ещё учились в школе, Миша Козаков вёл школьный драмкружок и приглашал в него Серёжу с его харАктерной внешностью. Но Серёжа отказался, театр тогда напоминал ему о садистке-матери. Школьными друзьями Серёжи были Владимир Калёнов ставший врачом, Михаил Авьерино, ставший инженером, Яков Длуголенский, ставший писателем, Леонид Израйлев, ставший химиком. Школьной подругой была соседка по двору Кира Осиновская. Серёжа был далеко не могучего телосложения, и в старших классах школы он всерьёз занялся боксом. Дошёл до второго разряда. Во взрослой жизни на его счету оказались две сломанные челюсти.

       Однажды Серёжа проснулся оттого, что бабушка трясла его за плечо. Её лицо с зелёными глазами, обрамлённое совершенно белыми волосами, склонилось над внуком, и бабушка говорила в ужасе: «Серёжа! Серёжа! Ты сказал: ёб твою мать!» Владимир, едва сдерживал хохот, сполз на пол по дверному косяку, давясь от смеха: выпускница Смольного института, за всю жизнь не сказавшая слово «дура», вдруг так оскоромилась! Но ведь Серёжа, как все тогдашние дети, рос во дворе, а чего только во дворе не услышишь.

       Классной руководительницей у Серёжи была учитель химии Фаина Соломоновна Лебедева, жена директора Русского музея. Она очень заботилась о своих подопечных. Каждую субботу водила их в Русский музей, подробно рассказывала о каждой картине. А ещё следила, чтобы у ребят были в прядке ногти и всегда были при себе чистые носовые платки. Серёжа потом всю жизнь вспоминал Фаину Соломоновну с уважением и благодарностью.

                2. Выход во взрослую жизнь.

       В густонаселённой квартире Серёжа спал на раскладушке в коридорчике между комнатой и ванной. Он повзрослел и понимал, что так дальше продолжаться не может. А судьба не сулила послаблений. К тому же романтика приморского города коснулась и Серёжи: морская форма – это же здорово! И Серёжа, окончив школу, поступил в Высшее военно-морское инженерное училище радиоэлектроники имени Попова в Петергофе. Потом его курс перевели в Гатчину, в павловский дворец. На фото, где Серёжа – курсант, он совсем мальчик, ему дашь от силы лет двенадцать: он быстро мужал духом, и медленно – телом. Когда Серёжа приезжал в увольнение в Петербург, отец всегда давал ему денег, чтобы сын мог как следует развлечься. В училище каждое воскресенье устраивали танцы, на танцы приходили девушки. Первые девушки, первые влюблённости. Когда и с кем Серёжа лишился невинности, Серёжа мне сказать не мог – он не помнил.
       Каждое лето курсанты проходили практику на Балтийском море, заходили в порты Таллинна, Риги, Калининграда. А на последнем курсе практика проходила на Чёрном море, в Севастополе, и Серёжа попал на мыс Фиолент. Он был очарован этим местом. Когда окончил училище, попросил, чтобы его первое назначение было на Фиолент. И ему не отказали.

       Я побывала на Фиоленте в возрасте тринадцати лет, вместе с мамой и маленьким братом. О ту пору там располагалась военная часть, посторонним вход был воспрещён, через КПП нас провёл мой троюродный брат – капитан второго ранга Военно-морского флота Советского Союза. День был пасмурный, и это только добавляло романтики. Помню, как мы долго спускались по крутой выщербленной лестнице мимо монастырских стен (монастырь – как романтично!), весело пугаясь внезапно появлявшихся скальных наростов. Пляж был пуст, и это было прекрасно. Чёрная галька уходила в чёрную воду. Я ласточкой бросилась в эту пучину, и восторг, смешанный с каким-то священным ужасом, обуял меня. Я видела под собой чёрные камни разной величины, покрытые изумрудными водорослями. Я тогда грезила Древней Грецией, и казалось мне: то ли я сейчас услышу голос сирен, то ли сам Посейдон вынырнет из волн, потрясая золотым трезубцем. А ведь я тогда ничего не знала о Фиоленте – в историческом и мифологическом смыслах. Но, тем не менее,  всей кожей чувствовала, что место это – особенное, и душа моя была очарована, упоена и восхищена. Я бы хотела на веки вечные остаться на этом пустынной пляже, наедине с небом, скалами и морской стихией…

       Когда Серёжа учился на четвёртом курсе, ему понадобилась консультация по какому-то предмету, и отец отвёл его к своему знакомому – полковнику Нэнсбергу. У полковника Серёжа познакомился с его дочерью – очаровательной восемнадцатилетней Ириной, Познакомился и – влюбился. Через некоторое время Серёжа и Ирина поженились. И в первую брачную ночь Ирина сказала молодому супругу: «Ты у меня – тридцать третий!» Конечно, Серёжа был неприятно поражён, но всё-таки Ирина поехала с Серёжей на Фиолент, где ему дали маленький, но зато свой и отдельный домик. Я спустя многие годы в стихах, посвящённых Серёже, писала: «Мы венчаны с тобою Фиолентом».

       Фиолент по-гречески означает «земля богов». Сюда богиня Артемида перенесла Ифигению, дочь царя Агамемнона, который хотел принести её в жертву во имя благополучного исхода войны. Ифигения стала жрицей Артемиды и приносила ей человеческие жертвы, отрубая головы незадачливым морякам. Грот Артемиды сохранился по сей день, но войти в него уже нельзя – поднялся уровень моря. На Фиоленте после странствий высадился апостол Андрей Первозванный, который потом дошёл до Новгорода. Он и крестил Русь, а никакой не князь Владимир. На Фиоленте было явление Георгия Победоносца, и многие были тому свидетелями. В честь этого чуда был построен Георгиевский монастырь, а на огромной скале, торчащей из бухты, поставлен поклонный крест. Вот какое это славное место.

       Серёжа жил бы на Фиоленте долго и счастливо, но его доставали постоянные измены Ирины, к тому же он поссорился с замполитом и заграничные поездки накрылись медным тазом. Хрущёв тогда сокращал флот и увеличивал численность ракетно-космических войск. Серёжа воспользовался моментом и попросился на Байконур. Он развёлся с Ириной, и она улетела обратно к отцу в Петербург. Больше Серёжа её никогда не видел. Для него начинался новый этап жизни.

                3. Второе назначение.

       Серёжа прилетел на Байконур, который местные называют Тюра-Там, и был переодет из морской формы в зелёную. Его группа занималась искусственными спутниками Земли, а соседняя – запуском в космос Юрия Гагарина. Серёжа обрабатывал телеметрию, на компьютере, который занимал целый этаж. На Байконуре Серёжа познакомился с москвичом Юрием Аксёновым, тоже военным, и этой дружбе было суждено длиться десятилетия. Аксёнов впоследствии говорил своей дочери Татьяне, что Байконур – это ад. Действительно, климат там ужасный, да и голая степь радости не вызывает. Но на Серёжу это всё совершенно не действовало, как не действовала на него качка во время службы на флоте.

               

                Байки с Байконура
1.

Тысяча девятьсот шестьдесят первый год. Хрущёвская «оттепель». В «железном занавесе» моль проела дырки. И вот на главную стартовую площадку освоения космоса – Байконур (а точнее, Тюра-Там) – приглашена американская делегация. Специалисты NASA осматривают новейшую советскую космическую аппаратуру, жуют жвачку и повторяют: «Fine!»
Вернувшись на родину, космические асы Нового Света в газете «The New-York Times» отчитались так: «Русские нас обманули. Они показали нам какой-то старый хлам, а настоящая аппаратура у них, наверное, спрятана где-то под землей. Но ее нам не показали».
Космические асы Байконура очень смеялись. Именно с помощью этого «старого хлама» они запускали машины на Луну, на Марс, на Венеру.

2.

Запуск лунохода назначен на сегодня. К служебному зданию стартовой площадки подъезжает автобус, из которого, гомоня, как стая галок, высыпается пестрый люд, увешанный фото- и кинокамерами. На КПП стоит молоденький сержант с родниковыми голубыми глазами, не замутненными интеллектом. Ему в глаза тычут какими-то корочками, и он раздраженно спрашивает:
- Кто вы такие?
- Мы – корреспонденты, - веско говорит пузатый журналист, указывая на свою камеру.
- Пущать никого не велено. – Равнодушно говорит сержант.
- Послушайте, мы из Москвы, - встревает другой репортер, - мы будем жаловаться начальству!
- Жалуйтесь! – весело говорит сержант, которому что Москва, что Копенгаген, даль одинаково непредставимая.
Журналисты, яростно жестикулируя, отправляются искать правду.
Возле КПП притормаживает черная «Волга», из которой грациозно выскакивает элегантный пожилой мужчина в серой «тройке» с галстуком.
- Я академик Келдыш. – Протягивает он сержанту документ, нервно поглядывая на часы.
- Член-корреспондент… - Задумчиво читает сержант и весело говорит: - Я корреспондентов-то не пустил, а ты еще и член!

3.

Капитан ракетных войск Афанасий Тюленин проснулся в полдень с глубокого бодуна. Достал из банки засохшую шпроту, прожевал, но проглотить не смог. Посмотрел на часы и понял, что опоздал на работу. Так опоздал, что идти туда уже нет никакого смысла. А между тем, сегодня ответственный день: запуск ракеты. Афанасий поморщился, блеванул на ковер и забылся спасительным сном. Да, он любил космос, но еще больше он любил выпить и проорать под гитару: «По тундре, по железной дороге…»
Освоение космоса шло не так гладко, как сообщала программа «Время». Ракета взорвалась на старте. Погибло много людей, в том числе несколько генералов, пара академиков. Погиб бы и капитан Тюленин, если бы вышел в тот день на работу.
- Ну что, - ехидно говорил он потом сослуживцам, - пить, значит, вредно?

4.

Майор Грымов отмечал удачный  запуск ракеты в компании сослуживцев и московских журналистов. Компания была исключительно мужская, и Грымову, любителю прекрасного пола, было скучно. К тому же, завтра надо было идти на работу. Поэтому, когда бутылка водки в чьей-то нетвёрдой руке в очередной раз зависла над его рюмкой, Грымов сказал:
- Хватит.
Сослуживцы загалдели: «Чего ты? Время детское, а ты мужик крепкий!» Но Грымов решительно накрыл рюмку ладонью и произнёс:
- Dixi. – что на языке древних римлян означает «я сказал». Журналист, сидевший в углу, выпучил глаза и подсел к Грымову.
- Ты латынь знаешь? Скажи ещё что-нибудь!
- Sic transit gloria mundi. – произнёс Грымов.
Журналист посмотрел на майора чуть ли не влюблённо.
- Знаешь, - сказал он, - я обожаю латынь. Сам выучил. Прочитал «Записки о Галльской войне» в подлиннике. А поговорить-то не с кем. Наконец нашёлся единомышленник!
Грымов слушал и слегка нервничал: его познания в латинском языке ограничивались уже сказанным. Но журналюга не стал экзаменовать майора, разговор шёл о том, о сём, естественно, под звон рюмок. И вдруг журналюга сказал майору:
- Завтра будешь по телевизору отчитываться о запуске ракеты!
- Это невозможно, - спокойно сказал Грымов, - я же секретный офицер.

На следующий день майора Грымова вызвал к себе начальник и сказал:
- Сергей Борисович, вас сегодня будут снимать для программы «Время», приготовьтесь как следует.
- У меня же первый допуск! – удивился Грымов.
- Вы хотите со мной поспорить? – прищурился на него начальник.

В Петербурге, в квартире на Невском проспекте бабушка майора Грымова смотрела по телевизору программу «Время» - главную новостную программу Советского Союза. И вдруг она увидела на экране… своего внука!
- Идите все сюда, Серёжку показывают! – закричала она, и вся родня прильнула к экрану.
А бабушка Серёжи Грымова, между прочим, в молодости училась в Смольной институте для благородных девиц, и именно от неё маленький Серёжа услышал и «dixi», и «sic transit gloria mundi»…
                ____________________________________
 
       Майор Грымов – это Серёжа Гремяко, и «Байки с Байконура» записаны мною с его слов.
       Пока Серёжа служил на Байконуре, он всерьёз увлёкся альпинизмом и даже получил знак «Альпинист СССР». А ещё они с друзьями предприняли пеший переход через Урал, сплавлялись по рекам на плотах. Но вскоре Серёже и Аксёнову, которого Серёжа звал просто Акс, на Байконуре надоело, и они завербовались на Камчатку.

                4. Огнедышащий рай.

       Серёжа и Акс прилетели в посёлок Ключи камчатские, что возле знаменитого вулкана Ключевская сопка. Как офицерам им каждому дали отдельное жильё. Серёжа занимался испытанием военных ракет. Ими стреляли с Байконура, а в задачу Серёжи входило найти место их приземления. Рядом с домом Серёжи стоял его личный вертолёт, на котором он облетал тайгу. Судьба и теперь его хранила: два раза вертолёт падал и бился, но Серёжа оставался цел и невредим. Он полюбил охоту и один раз даже убил медведя. Правда, уже при жизни со мной, под моим влиянием он раскаивался в том, что был охотником. В местном клубе кипела культурная жизнь: показывали фильмы, проходили литературные и музыкальные вечера, просто были танцы, где парни знакомились с девушками. На камчатке, что для меня было удивительно, растут  рододендроны, и когда они цвели, мужчины дарили эти чудесные цветы своим дамам. На Камчатку прилетел москвич Борис Вежлев, и Серёже поручили встретить его в аэропорту. Двое парней встретились, и Серёжа сразу же повёз Борю на своём мотоцикле распивать коньяк. Они стали друзьями на всю жизнь. Серёжа всегда много читал, а на Камчатке они с Аксом и Борей выписывали московские литературные журналы «Новый мир», «Знамя», «Дружбу народов» и читали по очереди. Выход в свет прозы Солженицына «Один день Ивана Денисовича» был для всех огромным событием…

КАМЧАТСКАЯ ФОТОГРАФИЯ
                Борису Вежлеву

А Харчинский хребет - он где-то рядом,
хоть никогда я рядом не была.
Серёжа здесь с ножом и с автоматом,
с бычком в зубах - мужицкие дела.

Табачный дым подъемлется высоко,
в недальнюю Японию летя.
Курится тихо Ключевская сопка,
Камчатка дремлет мирно, как дитя.

И вспоминается лихая песня:
“У ней такая маленькая грудь...”
А камчадалок в мире нет прелестней,
и каждая вздыхает: “Не забудь!”

Ах, красная икра, медвежье мясо
и с океана Тихого ветра!
Здесь люд не знает, что такое “масса”,
здесь материк оставлен во вчера.

Земля жива! Ведь гейзеры бушуют
и ловит лапой кижуча медведь.
Россию мало чувствовать большую,
но - каждую деталь в ней рассмотреть!

       Это написано мною в Москве в 2013-ом году.
       Однажды на танцах в клубе Серёжа встретил очаровательную восемнадцатилетнюю девушку Клаву Парадную. Она была местная. Он в неё влюбился. А когда первый раз с ней переспал, выяснил, что она была девственницей. Очарование и чистота юной Клавы произвели впечатление на Серёжу, и вскоре они поженились.
       Мать Серёжи, с которой он восстановил отношения, когда ещё был курсантом, написала ему, что она в сложном положении и попросилась к нему на Камчатку. Серёжа не отказал. Но добился того, чтобы матери выделили отдельное жильё. Лидия получала хорошую зарплату, и заработала большую пенсию.

       Серёжа был красивым, весёлым, жизнелюбивым, удачливым парнем. Умел дружить, имел успех у прекрасного пола. Карьера шла, девушки не отказывали.
       Один Серёжин камчатский приятель (имя утрачено) баловался стихами и написал стихотворение, которое Серёжа потом читал всю жизнь, когда на столе появлялся коньяк:

Коньяк приводит мысль в  порядок,
из нервов скручивает струны.
Усопшей старости осадок
я, отвернувшись, в угол сплюну.

Коньяк всё ханжество разгложет,
гражданок заколдует в женщин!
Я с каждой рюмкой всё моложе,
а на тебе надето меньше –

одни сверкающие гребни,
хотя пострижена ты модно.
Коньяк воистину  волшебен,
мгновенно делает голодным.

Не веришь ты, открыто прыснув
или улыбку спрятав в веки,
что ныне я влюблён и присно,
а может статься, и вовеки.


       Серёжа часто летал в командировки и в Москву, и в Питер, и решил, что с Камчатки пора уезжать. Акс дал Серёже наводку на человека, который был хорошим другом Сергея Ионова, начальника отдела кадров огромной московской воинской части. Серёжа положил в чемодан пятилитровую банку красной икры и полетел в Москву. Ему удалось встретиться с Ионовым, которому он для начала вручил икру, а потом сказал, что хотел бы перевестись в Москву. Ионов в завуалированной форме намекнул на взятку. Мол, одолжи десять тысяч рублей, я потом отдам. Ясно было, что он эти деньги отдавать не собирался. Серёжа сказал, что сумма большая, поэтому пусть Ионов поможет перебраться в Москву не только ему, Серёже, но и его другу Юрию Аксёнову. На том и порешили. Интересно, что отношения с Ионовым, начавшись со взятки, впоследствии переросли в добрую дружбу.

       1-го декабря 1965-го года у Клавы и Сергея родилась дочь Ольга.

                5. Дорогая моя столица.

       В апреле 1966-го года Клава и Серёжа с дочкой на руках сели в самолёт и прилетели в Москву. Друзья сняли им комнату. Но очень скоро армия дала Серёже двухкомнатную квартиру в Одинцово, в кирпичном доме и с большой лоджией. Благодаря Ионову, Серёжу взяли на работу в Институт космических исследований. Родители Клавы дали денег, и Серёжа купил «Запорожец», на котором и ездил на работу. Он стал старшим научным сотрудником, руководителем группы оперативного анализа. Серёжа участвовал в запуске машин на Луну, Венеру, Марс, у него есть снимки лунной и марсианской поверхности. Ещё через некоторое время Серёжа купил дом в деревне в Калужской области, так у семьи появилась дача. Серёжа отправил Клаву, которая была медсестрой, учиться в Московский педагогический институт, предварительно наняв ей репетиторов. Клава училась на дневном биохимическом факультете, и Серёжа кормил всю семью. Но вот какой казус: институтские подруги Клавы Соня Баскакова, Ирина Каширина и Нина Фейгельман так и рвались прокрутить с Серёжей роман. И он девушкам не отказал. А они всё рассказали Клаве. Она очень страдала, плакала на груди у своей подруги Тани Лосковой. Клава была чистой деревенской девушкой и не понимала свободной столичной жизни. Но вскоре она сама выкинула фортель. Серёжа отправил её со своими друзьями-киношниками в киношный же санаторий в Сочи. И она, дурочка, влюбилась в режиссёра! Для него это был просто курортный роман, а Клава всё приняла всерьёз. И, вернувшись в Москву, сказала Серёже: «Всё! Я люблю другого. А тебя видеть не могу и голос твой слышать не могу. Убирайся, куда хочешь!» Серёжа спокойно собрал вещи и уехал на съёмную квартиру. Квартиру же в Одинцово он оставил Клаве и дочке. Супруги развелись, и Серёжа ушёл в свободное плаванье.

       Вскоре в Москву перебрался и Борис Вежлев. Ну, не в Москву, а в военный городок Краснознаменск Московской области. Но Краснознаменск – это же не Камчатка. Друзья воссоединились.

       Серёжа зажил свободной и очень насыщенной жизнью Стали доступны поэты Серебряного века, которых Серёжа читал запоем и многие стихи запоминал наизусть. Хлынули плёнки с записями бардов, прежде всего Вертинского, Галича, Высоцкого, Окуджавы. Серёжа мечтал попасть в Театр на Таганке, и коллега по работе дала ему телефон «таганской мафии», которая придерживала билеты. Так Серёжа познакомился с Анатолием Слонимским и Надеждой Ерыпаловой, ставшими ему верными друзьями. Ему принесли стихи Бродского, Бродский стал для Серёжи кумиром. Три книги Бродского были отпечатаны на пишущей машинке и переплетены в мастерской в красный сафьян с золотом. Этот раритет и сейчас в нашей квартире. В Театре на Таганке Серёжа стал завсегдатаем. Он рассказывал, что в антракте Высоцкий выходил в общую курилку и многозначительно поглядывал на Серёжу. Но Серёжа боялся, что у него недостаточно денег, чтобы ублажать звезду. И сейчас судьба Серёжу хранила, ведь жизнь Высоцкого о ту пору уже была медленным самоубийством: наркотики, безудержное пьянство… Анатолий и Надежда познакомили Серёжу со старым диссидентом по кличке Змей, и антисоветская литература хлынула к Серёже потоком. У Змея Серёжа увидел очень необычные табуреты, вырезанные из пней. Он спросил, кто это сделал, и вскоре Змей познакомил Серёжу с художником Владиславом Жданом, ставшим ему другом на всю жизнь. Читал Серёжа и новоявленных московских гениев – Евтушенко, Вознесенского, Ахмадулину, Рождественского. Ходил в кинотеатры и смотрел все новые фильмы, которые появлялись каждую неделю. Из прозаиков любил Сергея Довлатова, Василия Аксёнова, Андрея Битова, Фазиля Искандера. Как и я, обожал роман Булгакова «Мастер и Маргарита».
       Хоть Клава Серёжу и выгнала, он продолжал заниматься дочкой: водил её в музеи, в театры, оплачивал отдых на Чёрном море.
       Естественно, у него были романы, ведь он был очень красивым и страстным мужчиной. Но почему-то ему попадались девушки с двухкомнатными квартирами, а это его не устраивало, он хотел свою жилплощадь, он знал, что армия его без квартиры не оставит.

      В 1974-ом году на Серёжу наехало КГБ. Кто-то настучал про диссидентскую литературу, которая была у Серёжи. Серёжу таскали с одного многочасового допроса на другой. Потом передали дело в его военную часть и Серёже вынесли выговор с занесением в личное дело «за притупление политической бдительности». К тому времени Серёжа дослужился до подполковника, но дальнейшая карьера теперь была закрыта. Наезда КГБ Серёжа не выдержал и попал в психиатрическую больницу. Правда, в свою, военную, так что обошлось без последствий. Серёжу на работе очень ценили и дали ему доработать до максимальной пенсии двести пятьдесят рублей, после чего он уволился в запас.

       Наконец, Серёжа решил озаботиться собственным жильём. Но у него не было московской прописки. Он собрал друзей и сказал: «Найдите мне женщину с ребёнком, москвичку, которая нуждается в жилплощади». Такую женщину ему нашла Надежда Ерыпалова. Женщину звали Галина, и у неё был пятилетний сын. Серёжа и Галина заключили фиктивный брак. Серёжа устроился на работу в Моссовет в отдел распределения жилплощади и бесплатно проработал там год. Ему нравилось моё родное Чертаново, где он как-то снимал квартиру, но Ионов ему сказал: «Мелко роешь». С помощью Ионова Серёжа получил шикарную двухкомнатную квартиру в самом центре Москвы – в Лялином переулке. Год фиктивные супруги жили тихо, чтобы никто ничего не заподозрил, а потом развелись, и Серёжа занялся разменом квартиры. Шёл 1985-ый год.

                ЧАСТЬ ВТОРАЯ

                1.  Как станцевались наши звёзды.

       До Серёжи у меня было двое мужчин. Обоих я любила, а они любили только со мной спать. Ох, и натерпелась я горя, особенно со вторым, хотя я спасла ему жизнь: он выбросился из окна, я поймала его за ботинок, некоторое время держала, а потом во мне проснулись нечеловеческие силы, и я втащила его в комнату. Кому потом досталось это «счастье», мне даже не интересно. Я жила с мамой и братом Джерри, который был на восемь лет старше меня. Жили мы очень бедно, у меня с мамой был один гардероб на двоих. Я училась в Академии музыки имени Гнесиных на оперную певицу, но это мне нравилось всё меньше и меньше. Меня засасывало болото московской богемы. Я чувствовала себя совершенно одинокой и неприкаянной.
       И вот 13-го декабря 1985-го года, в субботу, мне позвонила подруга и спросила: «Не хочешь ли пойти на концерт одного барда?» «Какого?» «Не знаю. Но это в Чертаново, рядом с тобой». Думаю, делать мне всё равно нечего, а раз в Чертаново, почему не пойти? И я пошла. Пришла в какую-то богемную квартиру, развалилась на софе, закурила. Мне поднесли бокал вина. Я спросила, кто будет петь. Александр Смогул. Это имя мне ничего не говорило, хотя, как мне думалось, я знала всех московских бардов. И вдруг… Глядя из комнаты в дверной проём, я увидела на кухне мужчину. Длинноногого, стройного, подтянутого, волосы – соль с перцем, волнистые, красивый римский профиль. На нём были голубые джинсы и ковбойка. Он мне сразу очень понравился. Я вышла на кухню и попросила ещё вина. Мужчина меня увидел и воззрился на меня, как на какое-то диво. Это был Серёжа. Он завёл со мной беседу, а потом попросил номер моего телефона, и я его написала на клочке бумаги. Спустя двадцать лет Серёжа напишет об этой встрече стихотворение:

С первого взгляда

Концерт квартирный. Друг поёт.
Курю в углу, вдыхая строфы.
И никакого катастрофы
предчувствия, наоборот:

беспечен, весел я и пьян.
Как вдруг увидел на диване
я деву юную: в нирване
она курила полулёжа.
Вскричал я: «Дьявол» - то есть: «Боже!» -
и рухнул рядом на диван,
не потрясён увиденным – подкошен:
был облик девы, как Париж, роскошен.

Нас вынесло вдвоём на скользкий наст,
и где потом нас только не носило…
Любовь, япона мать, такая сила!

Нам двадцать лет. Друзья, поздравьте нас!

       Но вдвоём на скользкий наст нас вынесло несколько позже. В тот вечер я ушла домой, когда Смогул ещё не допел, и незаметно для Серёжи. Я даже не думала, позвонит он или нет, просто легла спать.

   Утром раздался телефонный звонок. Очень волнуясь, я взяла трубку. Это был Серёжа. Моё сердце подпрыгнуло. «Можно пригласить тебя в гости?» - звучал в трубке бархатный баритон. «Конечно! – Откликнулась я. - когда?» «Да хоть сейчас, если можешь». «Нет проблем. Адрес какой?» Я записала адрес, оделась поприличнее и поехала в Лялин переулок.

       Я очень люблю порядок. В моей комнате он всегда был идеальный. Когда я вошла в комнату Серёжи, я была приятно удивлена: в его комнате тоже был идеальный порядок. На книжных полках я увидела книги любимых поэтов. Серёжа отлучился  на кухню, принёс жареную говяжью вырезку, фрукты, бутылку красного вина. С магнитофонной ленты пел Александр Вертинский. Мы долго говорили, и я поняла, что нашла родную душу. То, что мне было восемнадцать лет, а Серёже сорок восемь, нисколько меня не смущало. Меня всегда тянуло к людям постарше. С ровесниками мне было скучно. Дня через три Серёжа мне сказал: «Слушай, собирай свои вещи и переезжай ко мне». Я в уме улыбнулась: все мои вещи уместились бы в князьмышкинском узелке. Надо ли говорить, что предложение Серёжи было принято мной с восторгом? Через некоторое время я написала первое стихотворение, посвящённое Серёже:

Счастье как никогда,
будто снова у неба я в милости.
Наши в сумме года
я хочу на плечах своих вынести,
чтобы сбросить их вне
пребыванья в блаженном безвременье,
где различия не
провоцируют разъединения.

Мудрость скалится ртом
книжной полки, блестя переплётами,
и твердит каждый том,
что удача всегда - перелётная,
что часы не молчат,
не щадя краткий век человеческий,
и любая свеча
догорает, мечтая о вечности.

2. Лялин переулок.

        Из-за Гали квартира была фактически коммунальной, тем более что Галя меня сильно невзлюбила. Мне это было до лампочки, но моё присутствие на кухне Галю бесило, поэтому готовил Серёжа, и замечательно готовил. Когда я жила с мамой, мяса почти совсем не было в нашем рационе, а Серёжа приплачивал мяснику в магазине и покупал вырезку, которую с прилавка не купишь. Без мяса он не жил. И у нас всегда было вдоволь красного вина. Моя мама очень переживала, что я живу «со стариком», но узнав Серёжу поближе, совершенно успокоилась. Из своей пенсии Серёжа каждый месяц тридцать рублей посылал отцу в Питер, а пятьдесят отдавал дочери. Он платил ей деньги не до восемнадцати лет, как положено по закону, а до тех пор, пока она не окончила институт и не получила первую зарплату. Забегая вперёд, скажу, что Ольга была паинькой, пока сидела на шее у папы, а потом стала просто стервой. Она устраивала скандалы, говорила, что её отец – воплощение зла, а когда Серёже исполнилось семьдесят, вообще бросила его, предала.
       За год до встречи со мной Серёжа продал и машину, и дачу.
       Серёжа пошёл работать оператором газовой котельной, в смену сутки через трое. Я бросила Академию и устроилась диспетчером в ЖЭК недалеко от дома, тоже сутки через трое. Вечерами Серёжа вовсю занимался разменом квартиры, но это не мешало нам принимать гостей.
       У меня не было друзей, а со своими богемными приятелями я распрощалась. Серёжины друзья стали и моими друзьями. Разве знала я тогда, что моими друзьями будут столпы отечественной культуры? Что я стану поэтом с мировым именем? (Обо всём этом написано в моих мемуарах «Улыбки судьбы»). Пока у меня даже не было печатной машинки. Серёже нравились мои стихи, но ему этого было мало. Он показал мои рукописи барду Юрию Лоресу, которого я любила с отрочества. Серёжа не сказал Лоресу, чьи это стихи. Зато Лорес сказал вот что: «Это стихи зрелого поэта лет тридцати пяти, мужчины». О-о! Получить признание от своего кумира! Я была счастлива. И Серёжа сразу же купил мне печатную машинку. А потом, узнав, что я пою под гитару, купил и её, дорогую, немецкую. Кроме того, я была должна одной моей подруге девяносто рублей, и Серёжа оплатил этот долг.
       Один наш знакомый, печальный еврейский паренёк Илья Мильштейн, впоследствии уехавший в Германию, написал такие строки:

Прости меня, что так печален,
я пью сегодня Vana Tallinn,
поскольку в переулок Лялин
непьющим гадам ходу нет.
Изящная, как рюмка эля,
хозяйка дома дама Эля
дверь приоткроет еле-еле
и скажет: «Заходи, привет».

А дальше про Серёжу:

Он моветон и подполковник
в отставке. Пытанный любовник.
В его руке блестит половник,
в его глазах надежды нет.

       Наконец-то всё сошлось с разменом квартиры! Нахалка Галя получала двушку где она хотела, мы получали однушку на улице Сеславинская (метро «Багратионовская») в кирпичном доме рядом с Филёвским парком и Москвой рекой. 17-го февраля 1987-го года мы переехали с отдельную квартиру.



       Каждое лето Серёжа ездил на раскопки с археологами. Начальник партии Сергей Болелов был его близким другом. Узбекистан, Таджикистан… Многочасовая работа лопатой под палящим солнцем. И пятидесятилетнему Серёже это доставляло удовольствие! Я с ним не ездила, я бы в таких условиях просто сдохла. Один раз Серёжа взял на раскопки свою дочь и там нашёл ей мужа – увальня и подкаблучника Андрюшу, с которым она живёт до сих пор. На раскопках Серёжа написал стихотворение, от которого, увы, сохранились лишь два фрагмента:

И прополаскивали глотки
стаканом гнусной местной водки. – Какая смачная звукопись!

А вот совершенно великолепные строчки:

И как божественную фразу,
навеки память сохранит
барханов дикий колорит
и звёздность неба над Аязом.

       Больше Серёжа стихов не писал. И хорошо: в семье хватит и одного гения. Зато Серёжа любил поэзию и прекрасно в ней разбирался. Он был первым читателем всех моих стихов. Читателем внимательным, вдумчивым. Вот только духовные вопросы о существовании Бога, смысле жизни, бессмертии души, глубоко интересовавшие меня, его не интересовали вовсе. И он удивлялся, почему меня всё это интересует, да ещё в таком раннем возрасте.

       Лорес был у нас в доме завсегдатаем. Мы были благодарными слушателями его новых песен, а нашем же доме родилась и идея «Театра авторском песни». Началась Перестройка, и все дружно стали сдавать партбилеты. Серёжа, будучи подполковником, естественно, был членом КПСС и тоже решил сдать билет. Но Лорес ему сказал: «Погоди, билет пока не сдавай. Будешь у нас в театре директором. Мы же, сам знаешь, будем петь антисоветчину, вот ты нас своим билетом и прикроешь». В театр, помимо Лореса, вошли: Александр Мирзаян, Виктор Луферов, Владимир Бережков (получивший напутствие от самого Галича), Андрей Анпилов, Александр Смогул, Михаил Кочетков, Владимир Капгер и Надежда Сосновская. Все они тогда были широко известны. Сценической базой этого странного театра стал клуб имени Зуева на Лесной улице. Концерты шли при полном аншлаге. После концертов зрители могли высказаться. И один мужичок сказал как-то: «Слушал я и думал: когда же за нами придут?» Но время-то было уже вегетарианское. Тем не менее, Серёжу как директора антисоветского коллектива вызвали-таки в КГБ. Да, время было уже другое, но мы всё равно очень нервничали. Слава Богу, Серёжа вернулся с Лубянки цел и невредим и даже посмеивался. «Что они тебе сказали?» - спросила я, имея ввиду господ инквизиторов. «Они сказали: «Сергей Владимирович, что-то ваши ребята уж слишком распоясались». - «А ты им что сказал?» - «Я сказал, что всех выпорю и поставлю в угол». Да, времена и впрямь были уже другие.

       Летом 1988-го года мы с Серёжей поехали в Петербург знакомиться с его отцом. Серёжа каждый год в мае ездил к отцу на день рождения, и когда сказал ему, что у него восемнадцатилетняя подруга, отец схватился за сердце и сказал: «Да для меня это как ребёнка изнасиловать!» Но я была далеко не ребёнком. Уже в пятнадцать лет я была совершенно взрослым человеком. И Владимир Васильевич, увидев меня, сразу это понял. И отнёсся ко мне очень хорошо. Можно даже сказать, что мы полюбили друг друга с первого взгляда, с первого разговора. А тётя Женя сказала нам с Серёжей: «Никаких магазинов, никакой готовки! Я вас буду кормить! Гуляйте по городу, развлекайтесь, отдыхайте». И кормила она нас невероятно вкусно. Мне Серёжины родственники пришлись очень по душе.
       И в то же лето мы с Серёжей, наконец, поженились. Подали заявление в ЗАГС, а когда пришло время расписываться, позвонили художнику Ждану и позвали его пить коньяк. Только попросили взять с собой паспорт. Ждан приехал, и мы предложили ему прогуляться. Когда подошли к ЗАГСу, Ждан опешил: «Ребята, вы чего?» «Расписываемся, весело пояснил Серёжа, а ты будешь у нас свидетелем». Никакого белого платья и фаты – мы оба были в джинсах и футболках. Серёжа так долго не женился на мне, потому что не верил в прочность нашего союза. Он постоянно мне говорил: «Всё равно ты от меня уйдёшь». Но я была твёрдо уверена, что у нас всё сложится и мы проживём вместе всю жизнь. Я оказалась права.

                3. Владимир Васильевич.

       Октай с Натальей после института уехали во Владивосток, где родили и вырастили детей. Дети остались во Владивостоке, сами обзавелись семьями, а Октай и Наталья к 90-му году вернулись в Петербург, где получили квартиру на Пушкинской улице. Владимир Васильевич уже пятнадцать лет жил в Луге под Питером в домике своей старинной подруги. Квартира на Невском пустовала. И Владимир Васильевич за скромную плату сдал её внучке своего лужского друга деда Приступы Ольге Набокиной.
       В мае 1990-го года в нашей московской квартире раздался характерный междугородний звонок. Звонил Октай. Он сказал: «Серёжа, с твоим отцом большая беда. Срочно приезжай». У нас была коммерческая фирма, где Серёжа был директором, а я референтом, и своим временем мы могли распоряжаться, как хотели. Мы тут же поехали на вокзал и прибыли в Питер. Да, беда была ужасная. У Владимира Васильевича была огромная опухоль на шее. Мы потащили его к врачам. Рак лимфатической системы на последней стадии. Мы остались в Питере. Познакомились с Ольгой. Она оказалась необыкновенно хорошим человеком. Работала в Инспекции по охране памятников архитектуры. Она и позже её муж Александр Носков, искусствовед и поэт, стали нашими добрыми друзьями на всю жизнь. В 1995-ом я стала крёстной матерью их дочки Лизы.
       А пока мы вчетвером зажили импровизированной, но дружной семьёй. Ольге мы сказали, чтобы за квартиру она ничего не платила. Мы оправили папу (так я за глаза называла свёкра) на облучение, хотя это и было уже бессмысленно. Но сильных болей у него не было, только иногда он просил у меня таблетку анальгина. Ольга утром уходила на работу, и к вечеру я готовила ужин на всех. На выходные Ольга уезжала в Лугу к родителям. Она привозила ландыши, которые росли прямо на участке вокруг дома. Эти лужские ландыши в маленькой круглой вазочке (которая у нас сохранилась) стали для меня каким-то символом счастья. Да, я была счастлива в этой квартире, несмотря на весь трагизм ситуации. Счастлива потому, что жила в самом центре любимого Петербурга, где всё для меня дышало любимым же Серебряным веком. Вечером я выходила покурить под арку, и мне чудилось, что я вижу, как в кафе «Бродячая собака» проходят Ахматова и Гумилёв, Михаил Кузмин и Мандельштам, Блок с Любовью Дмитриевной и так далее. В квартире жили духи, они шептались, смеялись, шлёпали в тапках. Под нами жили две старые девы и каждый день в одно и то же время играли на пианино программу начальных классов музыкальной школы, очень хорошо знакомую нам с Ольгой.
       Владимир Васильевич был чудесный человек, и я жалела, что так поздно его узнала: мы могли бы прожить с ним вместе многие годы. Он был истинный сангвиник: совершенно не склонный к скандалу, добрый, приветливый, озорной, весёлый. Между прочим, он сказал Ольге: «Я боюсь за Элю. Она такая нежная, а Серёжа очень жёсткий». Я печатала стихи на привезённой с собой машинке, но папа их не понимал. И его очень огорчало, что он не мог понять, я просто графоман или чего-то стою. До моей первой публикации он не дожил.
       Как-то раз мы с Серёжей вернулись из музея, и папа завёл с нами беду: «Видели картину «Купание Фрины»? Там чудесно написал средиземноморский пейзаж. Но не в этом дело. Какая женщина!» Тут он воззрился на меня каким-то новым взглядом и заключил: «А ты, впрочем, тоже очень даже ничего!» в 1992-ом году ко мне приедут итальянцы брать интервью и скажут: «Вы – как какая-нибудь наша кинозвезда!»
       Папа много рассказывал про прежний Питер, и Ольга потом очень сожалела, что не записывала его рассказы. Я запомнила только, что во время наводнения 1924-го года воды во дворе на Невском было по грудь. А ещё запомнила, что за три дня до наводнения из подвалов серым потоком уходили крысы, и, переходя Невский проспект, попадали под колёса ходивших тогда по Невскому трамваев. Страшная картина была.

       Ольга мне говорила: «Какая же ты древняя!» Она имела ввиду не то, я плохо выгляжу, а возраст моей души.
      
       Мы с Серёжей по очереди ездили в Москву присматривать за фирмой. И вот я приехала в Питер одна, забрала папу из больницы, где ему делали очередную серию облучений. День был чёрный, дождливый, такие дни часто случаются в Питере. Мы с папой сидели грустные и унылые. Как вдруг его глаза зажглись: «Элька, давай печку разожжём!» «Но чем, дров-то у нас нет?» «Пойдём на Садовую, у овощного магазина ящики потырим!» Тогда овощи и фрукты привозили в ящиках из деревянных реек. И мы пошли. Озирались, как разбойники, но улицы были пустынны. Папа стоял на атасе, а я взяла четыре ящика  - два в каждую руку. Дома мы вытащили гвозди, и у нас образовались отличные дрова. Мы ещё купили водки и вкуснейшей сырокопчёной мойвы. Разожгли печку. Я посадила папу в кресло-качалку, накрыла его ноги шотландским пледом. Мы пили водку, закусывали мойвой и смотрели на огонь. И это было счастье.

       Как-то раз к нам пришли Октай с Натальей (Серёжа был в Москве) и начали хозяйничать: «Вот это мы заберём себе. И вот это, и это…» Я была в ярости, хоть и молчала. Делить имущество ещё живого человека, да ещё в его присутствии – это было не просто бестактностью, это было хамством. Я глянула на Владимира Васильевича: он с ужасом смотрел на своих родственников. Когда она, наконец, ушли, я обняла папу и поцеловала его в щёку. Он смутился: «Если бы я знал, что ты меня поцелуешь, я бы побрился».

       Мы с Ольгой ходили в Малый оперный театр по соседству, а вернувшись домой, распевали арии. И папа подыгрывал нам на аккордеоне. Или просто играл нам что-нибудь из своей далёкой молодости. Его старческие пальцы были ещё очень проворны. Но опухоль на шее росла, несмотря на облучения. Она могла перекрыть трахею. Тогда бы папе надо было резать горло и вставлять трубку для дыхания. Это меня так пугало, что леденело всё тело. У меня на прикроватном столике всегда лежал телефон срочной хирургической помощи.
       В сентябре вдруг настало просветление: папа резко почувствовал себя лучше. И сказал, что мы как хотим, а он уедет в Лугу. Перед  концом у людей часто бывает резкое улучшение. Но как папа любил Лугу! Жизнь в домике без удобств была ему в радость. Он уехал в Лугу, а мы в Москву. В Луге папа провёл полтора месяца. Потом позвонил нам, и сказал, чтобы мы возвращались: ему сильно поплохело. Вскоре он не мог доходить до туалета, и Серёжа выносил за ним горшок. А потом папа и вовсе слёг. Боли усилились, и Серёжа стал колоть ему трамал. Опухоль частично перекрыла пищевод, и папа мог глотать только жидкую пищу. Я кормила его детским питанием. Серёжа приделал к стене над постелью отца звонок, чтобы отец всегда мог его позвать.

       В начале января я уехала в Москву сдавать бухгалтерский годовой отчёт. А 10-го января мне позвонил из Питера «Серёжа: «Папа умер. Приезжай». Я тут же бросилась на вокзал. Поезд вместо восьми часов ехал двенадцать, и только к полуночи я оказалась на Невском. Лил ледяной ливень. На кухне молча сидели Серёжа и Ольга и пили водку. Серёжа стал рассказывать: «Утром папа позвонил в звонок. Я прибежал и увидел, что он дышит совершенно лихорадочно. Вызвал скорую Врач сказал, что у отца так называемое дыхание Чайнстокса, то есть агония. Врач сказал ещё: «Я сейчас сделаю успокоительный укол, он заснёт, но уже не проснётся. Я посижу с Вами, я должен зафиксировать смерть». Врач и Серёжа сидели на кухне и пили кофе. И вдруг Серёжа спросил у врача: «Вы верите в Бога?» «Конечно!» - воскликнул врач. Владимир Васильевич умер. Ему было восемьдесят лет. Тело его сожгли в крематории, на поминки по его записной книжке мы собрали его подруг, кто ещё был жив. Друзей уже не осталось. В крематории я поцеловала папу с лоб. У меня было ощущение, что я поцеловала холодный камень. Весь день потом я билась в рыданиях. Серёжа на всю жизнь запомнил этот последний папин звонок.

Последний блюз

                Памяти В.В. Гремяко

Как фильм, назад прокрутим десять лет, -
гуляет время взад-вперёд в России.

Зеркальный шкаф, ореховый буфет,
и печка чудная, и всполохи косые
ложатся на сверкающий паркет.

В жилище - некогда немецкого барона,
а ныне - в обиталище беды
по чутким клавишам аккордеона
летают все еще проворные персты.

Больной старик для нас играет блюз,
в последний раз играет он и знает,
что он в последний раз сейчас играет,
и улыбается. И я боюсь

улыбки этой пред лицом Ничто.
Недавно с удивленьем мы узнали,
что две войны прошёл он от и до,
ведь никогда к парадному пальто
не прицеплял он ни одной медали.

Джазист, смешливый циник и гордец,
не верил в Бога, не боялся ада
и близкий неминуемый конец
воспринимал с достоинством Сократа.

Ликующая музыка. Прищур
глаз меркнущих, но все еще лукавых.
И сыну - локтем в бок: «Налей ещё!»
... И вот - глазниц незрячие провалы.

Гроб. Крематорий. Колумбарий. Бог,
по милости Своей, а не по нашей
суди нас вере и в пасхальный срок
не обдели его воскресной чашей!

       Квартира на Невском проспекте досталась Серёже. Мы сдали её шведу Бенгту с русской женой Татьяной и стали получать доход гораздо больший, чем от нашего бизнеса. Это нас удержало от того, чтобы уехать из страны. Мы уже ходили по разным посольствам, подавали анкеты. Но халява соблазнительна. Мы стали настоящими бездельниками, если не считать того, что я писала стихи. А в 1993-ем году мы переехали в Петербург. Этот наш период жизни описан в моей прозе «Юльча. Мощь и медитация», и здесь я повторяться не буду. Юльча – наша первая кошка, то есть дочка. Она прожила с нами долгие шестнадцать лет.

       Незадолго до нашего отъезда в Питер Аксёнов мне сказал: «Я очень волновался за Серёжу: ты такая молодая, красивая. Я боялся, что ты его бросишь, и он будет страдать. Но теперь я вижу: твоя любовь к Серёже – это серьёзно. Я спокоен за друга. А ты прими дань моего уважения».

                4. «Крепка, как смерть, любовь…»

       Я очень любила Серёжу, жить без него не могла. Засыпала, только крепко с ним обнявшись и переплетясь ногами и руками. Когда в 1989-ом я две недели была в Швеции, я мучительно тосковала по Серёже. Наш друг Александр Рувинский в том же 1989-ом собрался уезжать в Израиль и сделал мне такое предложение: «Хочешь, заключим с тобой фиктивный брак, уедем в Израиль, через год ты получишь гражданство и вызовешь в Израиль Серёжу». Я отказалась. Год без Серёжи я бы прожить не смогла. Даже когда в 1998-ом году я на неделю улетела в Париж, мы с Серёжей каждый вечер созванивались. Мы жили, практически не расставаясь, кроме недолгих поездок. У нас были открытые, честные, доверительные, исповедальные отношения. Серёжа мне рассказывал абсолютно всё о себе, так же, как я ему. Мы не изменяли друг другу. Он много делал по хозяйству: мыл посуду, туалет, ванну, раковину, мойку, оттирал кафель. Два раза в год он мыл окна. Стелить постель и менять постельное бельё тоже входило в его обязанности. Мы вместе ходили в магазин, но покупки всегда нёс Серёжа, так он обо мне заботился. В гости мы тоже всегда ходили вместе. Серёжа меня сопровождал и во время визитов к врачам.
Все мои книги, кроме трёх книжек избранного, изданы за счёт семейного бюджета. А я всю жизнь писала Серёже посвящения. Если их собрать, получится том страниц на пятьсот. Я говорила Серёже: «Ты мой рыцарь, ты мой принц». И цитировала Цветаеву: «В тебе божественного мальчика / десятилетнего я чту». А ещё я напевала Серёже песню Окуджавы:

Наша жизнь – не игра.
собираться пора.
Кант малинов, и лошади серы.
Господа юнкера,
кем вы были вчера?
А сегодня вы все – офицеры.

Господа юнкера,
кем вы были  вчера
без лихой офицерской осанки?
Может вспомнить опять –
ах, зачем вспоминать? –
как ходили гулять по Фонтанке.

А Серёжа мне в ответ пел:

Мы так близки, что слов не нужно,
но повторять я буду вновь,
что наша нежность и наша дружба
сильнее страсти, больше, чем любовь.

       Серёжа гордился моими литературными успехами, каждую мою публикацию мы отмечали выпивкой и чтением моих стихов вслух. Серёжа читал стихи великолепно, не по-актёрски, хотя очень артистично, но стремясь прежде всего донести до слушателя смысл. Серёжа помнил наизусть стихи Гумилёва, Мандельштама, Ходасевича, Цветаевой, Есенина, Маяковского, Бродского. Когда Бродский в 1995-ом году назвал меня лучшим поэтом современной России, радости Серёжи не было предела… Мы с Серёжей любили одних и тех же поэтов и бардов, одни и те же фильмы, наши политические взгляды совпадали, мы оба были неприхотливы в одежде – главное, чтобы было удобно и практично. Все решения, касающиеся нашей жизни, мы принимали вместе. Мы действительно были родными душами. Серёжа, как и я, был не чужд романтики. Когда стало можно выезжать за рубеж, он сказал: «Я бы поехал в Грецию. Но не в отель. Я бы поехал в маленькую рыбацкую деревню, чтобы вечером на берегу моря пить с рыбаками красное вино». А как-то во мне он выдал такое: «Я помню эту бедную принцессу… Я видел, как она, одинокая, брела по тёмным пустынным залам…»

                5. Эмиграция на родину.

       В 2004-ом году мы покинули Питер, где я сильно настрадалась, и вернулись в Москву. Но разница в ценах на жильё была такая, что две роскошные двушки в центре Питера превратились в однушки на окраинах Москвы – в Бирюлёво-Западном и в Перово. Мы поселились в Бирюлёво. Восстановили прежние связи. Но Акс умер ещё в 2001-ом, Серёжа из Питера приезжал его хоронить. У нас завязалась дружба с его дочкой Татьяной. Она была умна, весела и очень остроумна. А однажды она мне сказала: «Знаешь, папа считал тебя абсолютным гением. Он всё время изумлялся: «Как это всё приходит ей в голову?!» А ещё Татьяна сказала следующее: «Таких людей, как Серёжа и мой отец, больше не делают».

       Ещё в Питере судьба свела меня с московским поэтом Сергеем Брелем и его женой красавицей Алиной. Брель уговорил меня придти на элитарный поэтический сайт Поэзия.ру. Я пришла и стала королевой сайта. Меня называли Мастером, мне посвящали стихи. Плюс у меня появилось множество друзей по всему миру. Те, кто жил в Москве, из виртуальных вскоре стали реальными. Среди них выделялась группа Серёжиных ровесников, которых я окрестила «золотым запасом», а Серёжа говорил про них «старики». Это были Михаил Галин, Виктор Калитин с женой Розой, Александр Воловик, Игорь Крюков и Михаил Резницкий. Михаил Резницкий в пятьдесят пять лет с женой Машей эмигрировал в Америку и сумел там разбогатеть. Жил он в Сан-Франциско, любил поэзию и писал весьма недурные стихи. Начался новый этап нашей с Серёжей жизни.
       Серёжа Брель окончил педагогический институт, защитил кандидатскую диссертацию. На момент нашего знакомства он работал в крупном агентстве недвижимости журналистом. Агентство выпускало глянцевый журнал, и Серёжа писал для него статьи. Для этого журнала он взял интервью у Ждана. Но скоро Серёжа агентство бросил, и пошёл работать школьным учителем литературы. Кроме этого, он давал частные уроки, а ещё водил экскурсии по старой Москве и Переделкино. Брель очень уважал меня за то, что «путёвку в жизнь» мне дал поэт Семён Липкин, которого Брель  высоко ценил. Брель написал обо мне великолепное эссе «Ангелы Эллы», оно было опубликовано в журнале «Дальний Восток». Алина была оценщиком загородной недвижимости, но увлекалась живописью. У меня есть одна её картина. Алина была очень трогательная: из путешествий она привозила камушки и ракушки. У меня есть подаренная ею ракушка из Бретани, точнее, из Атлантического океана – розовая, завитая, чудесная.
       Брель познакомил нас с поэтом Дмитрием Ильиным и его женой Анной, разница в возрасте у них была такая же, как у нас с Серёжей. А их очень полюбила, особенно Диму, который был исключительно весёлым, добрым и остроумным человеком, плюс, как и я, увлекался эзотерикой. Он был вне конфессий, у него с Богом были свои отношения. И это тоже нас роднило. Дима был талантлив разносторонне: писал стихи, картины, играл на пианино и аккордеоне, сам писал музыку, играл в театральной антрепризе. Выступал со стихами на поэтических вечерах всегда в чёрной тройке, белой рубашке и галстуке-бабочке. Вспомнили нас и наши барды: мы периодически ездили на их концерты в Дом журналистов. Москвичи с сайта Поэзия.ру время от времени собирались в мастерской (это был подвал на Мытной улице) поэта и художника Игоря Лукшта. Вскладчину закупалась выпивка и закуска, но мы с Серёжей были на особом положении: денег с нас не брали. Звучали стихи, песни под гитару, это было своеобразное братство.
       От нашего дома до дома мамы ходил прямой автобус, и я могла навещать маму и брата, а мама – меня, сколько нам хотелось. Для меня настоящим счастьем было ездить к маме в родное Чертаново, ходить в любимый Битцевский лес.
       На сайте я наконец-то обрела своих ровесников: Ладу Пузыревскую из Новосибирска, Елену Бондаренко из Абхазии и Петра Боровикова из Смоленска. Все они были абсолютные гении. Как и Серёжа Брель.
       Надежда Ерыпалова и Анатолий Слонимкий (сокращённо Слон) стали нашими завсегдатаями. Надежда говорила про молодого Серёжу: «Офицер, красивый, стройный, подтянутый, глаза горят, ну как не дать?» Она в шестьдесят лет прыгала с парашютом и каталась в Австрии на горных лыжах. Вообще, у нас часто бывали гости, мы сами в гости ездили постоянно. Мы уже не пили вино, тем более что-то крепкое, мы пили лёгкое пиво. Потому что пиво можно пить долго и не напиваться в дупель. Приятен же сам процесс.
       Нас частенько навещал художник Ждан. Он уже почти не писал картин, а занимался моделями кораблей. Это были прекрасные (и очень дорогие) вещи, где каждая деталь вытачивалась в ручную. Мы были в мастерской Ждана и видели эти корабли. Настоящее чудо! И как-то раз Ждан написал мой портрет. Мне портрет понравился, но фактически это был чёрный прямоугольник в моим лицом, написанным графично. Я спросила Ждана, почему чёрный цвет. Он ответил: «Так я представляю вечность». Поразительно. Мне вечность виделась голубизной, насквозь пронизанной светом.
       В обеих наших квартирах мы сделали евроремонт, а в Бирюлёво ещё и шестиметровую лоджию сделали тёплой, и я превратила её в сад.
       Брель с Алиной много путешествовали по Европе и привозили мне чудесные сувениры. Миша Резницкий с Машей тоже много путешествовали и присылали мне сувениры и одежду. Миша дважды приезжал в Москву и мы виделись очно. Миша всех приглашал в гости в себе в Сан-Франциско, но к нему никто не ехал: слишком далеко и дорого. У Миши, помимо квартиры в Сан-Франциско, была дача на горе Коно-Тэйе, над озером, которую он построил собственными руками. Так же собственными руками он насадил огромный сад, в котором присутствовали и русская берёза, и рябина. Миша много работал в саду, а урожай раздавал друзьям. Я очень любила и уважала Мишу, я им восхищалась. Он написал на мои книги множество прекрасных рецензий, которые были опубликованы в журналах. Миша в буквальном смысле объехал весь мир.
       На сайте моими друзьями стали и два замечательных петербуржца: Павел Бобцов, родниковой души человек, писавший нежные, трогательные стихи, и Василий Пригодич (Сергей Сергеевич Гречишкин), филолог, старший научный сотрудник Пушкинского Дома, живший в Петергофе с женой Дженеврой Игоревной, тоже филологом, которую он назвал «моя цыпочка». Пригодич в рецензиях на сайте ограничивался словами: «Блестяще. Целую ручки». А в личных письмах называл себя Дедушка Кот или «ваш петергофский мудачок». Это он надоумил меня посылать книги в библиотеки, мне это и в голову не приходило. С тех пор я все свои книги посылаю в крупнейшие российские и мировые библиотеки и получаю благодарственные письма. И Пригодича есть замечательное четверостишие:

А мне доподлинно известно:
в раю есть водка и табак,
и встретит там меня прелестный
сонм моих кошек и собак.


       Пить пиво мы с Серёжей любили и вдвоём. Разговаривали, слушали диски с песнями бардов, смотрели концерты писателя-сатирика Михаила Задорнова, которого любили ещё с Перестройки.

       В 2007-ом начались первые потери. Шестого мая умерла от рака наша любимая кисонька Юльча, и я горько её оплакивала. Следом за ней четырнадцатого мая от инфаркта умер Слон, который накануне звонил нам счастливый: он побывал в Питере и собирался к нам в гости. Двадцать восьмого августа от остановки сердца в возрасте тридцати восьми лет скончался Пётр Боровиков. Хорошо, что он успел издать томик своих стихов, и этот томик у меня есть. Я написала большую статью о Петре, и статью эту опубликовал престижный журнал «Арион». Но уговорить богатых родственников Петра издать его полноценный однотомник мне не удалось. У Надежды Ерыпаловой после инсульта легла пластом её сестра-двойняшка Вера. Правда, у Надежды была квартира и комната, которые она сдавала, так что сиделка обеспечивала ей свободу передвижения, и Надежда, несмотря на несчастье, продолжала часто у нас бывать.

       Двадцать шестого июня 2007-года мне Бог вручил награду: котёнка Александру, гения добра, ума, кротости и любви. Александра принесла мне огромное счастье. Я любила её как родную дочку, даже не любила, а боготворила. Лучшего существа я не встречала за всю жизнь. Сашенька была святая. Я даже Серёжу выгнала из дома, когда он жестоко избил Сашку только за то, что она забиралась на клавиатуру ноутбука. Серёжа пришёл на следующий день и попросил прощения у меня и у Сашки.
Он полюбил Сашеньку и говорил: «Я любуюсь вашей любовью!»

         В 2009-ом мы подружились с Александром Карпенко, героем войны в Афганистане. Саша получил тяжёлое ранение, потом перенёс семнадцать операций. Но всё это его не сломало, наоборот, его дарования стали только ярче. Он писал стихи, эссе, песни. Иногда приезжал к нам с электрическим пианино и устраивал нам концерты. В 2012-ом он снял для нас видео: как Серёжа декламирует стихи, я пою под гитару и играю с моей любимой Сашенькой. Это видео посмотрели многие наши друзья по всему миру, мы получили множество восторженных откликов.
         Я верила в Бога, и в моей жизни много раз случались чудеса. Серёжа в Бога и в чудеса не верил. И вот случилось чудо специально для Серёжи. Стояло благодатное лето 2008-го года. Я проснулась неожиданно рано, Серёжа ещё спал. Пошла на кухню, выпила кофе, закурила сигарету. Вспомнила слова Бродского: «Если после утреннего кофе нельзя выкурить сигарету, то зачем вообще жить?» В кухню вошел Серёжа и протянул мне какую-то кругляшку. Я взяла её в руки и поднесла поближе к своим близоруким глазам. Монета в пять франков образца 1979-го года! Спрашиваю Серёжу: «Где ты это взял?» - «Когда я встал, эта штука упала с моего одеяла на пол. Ты, что ли, подложила?» Материалист и скептик, Сережа не верил в материализацию вещей из воздуха, поэтому попытался найти простой ответ на сложный вопрос. «Может, монета осталась от твоей поездки во Францию?» - «Я ездила в 1998-ом году, после этого мы с тобой переехали из Питера в Москву. Монета не могла заваляться в квартире, где мы каждый день прибираемся. А если бы и завалялась, всё равно не понятно, как она оказалась на одеяле». Серёжа не унимался: «Может, кто-то из вчерашних гостей обронил?» - «На твоё одеяло? Ты стелил постель после ухода гостей». Но Серёжа всё же счел необходимым обзвонить вчерашних посетителей и допросить их с пристрастием. Естественно, допрос проблемы не решил. А монета лежала перед нами на столе, не менее реальная, чем этот стол и мы сами, тоже, вообще-то говоря, взявшиеся, по мнению Серёжи, невесть откуда.
        Мы с Серёжей ещё были полны сил и энергии, съездили в Царицыно, в Коломенское, в Архангельское, в Кусково. Также навестили наш любимый Музей изобразительных искусств имени Пушкина.

       Ольга Набокина предложила мне построиться на её земле в Луге, но я жила такой интересной и насыщенной жизнью в Москве, что категорически не была готова переезжать в провинцию и подыхать там от скуки.

       Серёжа был по-прежнему красив и строен, только волосы стали совершенно белыми, а зубы сильно поредели. Как-то раз Серёжа позвонил в Питер своему однокашнику Мише Авьерино, говорил с его женой Тамарой и спросил её: «Тебе что-нибудь известно о Кирке Осиновской?» «Да. – Ответила Тамара. – Она мне звонила. Сказала, что уехала в Америку, в Сан-Франциско, вышла замуж за негра, сменила фамилию. Сказала, что совершенно счастлива и полностью рвёт со своим прошлым. Не оставила ни телефона, ни адреса». Мы потом с Серёжей весь вечер пели Вертинского:

                Мне снилось, что теперь в притонах Сан-Франциско
                лиловый негр вам подаёт манто.

       Серёжа тосковал по своему лучшему школьному другу Леониду Израйлеву, который уехал из России в 1974-ом. Серёжа тогда был секретным офицером, и общаться с эмигрантами он не мог. А теперь хотел найти своего друга. Я написала друзьям в Израиль и Мише Резницкому в Америку. Дала подробную информацию о Леониде. Через некоторое время израильские друзья мне ответили, что нога Леонида Израйлева не ступала на Святую Землю никогда. Миша с Машей искали Леонида три месяца, но так и не нашли. Может, он уехал в Европу? Но искать человека в Европе у меня не было возможности. Серёжа очень горевал.

                6. Своим чередом.

       В 2011-ом году с Серёжей стало происходить что-то неладное. Он стал агрессивен, скандалил со мной без всякого повода, скандалил с незнакомыми людьми – в магазине, на улице. Я позвонила знакомому неврологу и описала ситуацию. Врач сказал: «У Серёжи старческое расстройство – астенический синдром. Постарайтесь как-нибудь поделикатнее уговорить его принимать таблетки, которые я посоветую». Мне удалось уговорить Серёжу принимать таблетки! Мир был восстановлен.

    Сайт Поэзия.ру деградировал. Посиделки у Лукшта давно остались в прошлом. Многие мои друзья с сайта ушли. Вновь прибывшие начали меня коллективно травить. Миша Галин защищал меня, как лев, но это не спасало. И я ушла с сайта. Пришла на Стихи.ру и зажила спокойно. У меня появились новые подруги, только, к сожалению, не москвички. Я перетащила на Стихи.ру Мишу Галина и Мишу Резницкого.

       Летом того же года Серёжа внезапно слёг: у него так болела нога, что он с трудом доходил до туалета. Я поставила на уши всю поликлинику. К Серёже на дом пришли брать кровь, приходил невропатолог, неделю приходила медсестра бесплатно колоть уколы. Но Серёжа всё не выздоравливал. А тут ещё я сломала палец на  ноге. Врач мне прописал три недели покоя. Но какой уж тут покой! Я бегала и по магазинам, и в банк, и в поликлинику ради Серёжи. В это время умерла Серёжина мать, которая давно жила у внучки. Она полгода не дожила до ста лет. Болезней никаких у неё не было, она умерла просто от дряхлости. Когда-то давно она запретила звать Серёжу на её похороны. И судьба распорядилась так, что он и не мог поехать. Серёжа лежал и лежал, и я уже думала, что это навсегда. Поплакала на кухне и решила: пусть так, лишь бы Серёжа бил жив. И – о чудо! – Серёжа через два дня поправился. А пролежал он больше месяца. Что было с его ногой, так и осталось загадкой.
       В том же году мы издали книгу моих стихов, посвящённых Серёже, - сто пятьдесят страниц. Книга называлась «Стансы к Юлию», ведь мы с Серёжей были Цезарем и Клеопатрой. Серёжа сказал: «Эту книгу надо было издать тиражом два экземпляра – для тебя и для меня». Как он ошибался! Книга имела бешеный успех! Её переписывали, перепечатывали, ксерокопировали.
       В том же году у Миши Галина обнаружили неоперабельный рак простаты, а у Вити Калитина – опухоль мозга. Опухоль была доброкачественная, но могла переродиться в раковую. И Миша, и Витя не унывали, продолжали ходить на работу (они были учёными-физиками и работали вместе), продолжали писать стихи. И даже приезжали к нам в гости.

       В том же году наш семейный покой был дважды нарушен. Сначала у нас появился новый знакомый – генерал ФСБ и поэт (!) Юрий Перфильев. Познакомились мы благодаря журналу «Ковчег», где у меня вышла публикация, а Перфильев входил в состав редакции. Генерал был прост и мил в обращении и сразу завоевал наши с Серёжей симпатии. Плюс я нашла в Перфильеве совершенно родную душу. Он увлекался античностью, разными религиозными конфессиями, мудростью Востока. Как и я, носил на пальце и христианское, и буддийское кольца. Пригласил нас к себе в гости, познакомил с женой. У него была шикарная квартира у метро «Южная» и машина с личным шофёром, которая нас к нему и привезла, и увезла обратно домой. Дочь у него училась в Сорбонне. Я тогда не красила волосы, носила короткую седую причёску. И вот приезжает как-то к нам Перфильев и начинает перечислять, какие блага нас с Серёжей ждут. Я получу премию журнала «Ковчег», мои стихи переведут на немецкий. Его машина с шофёром всегда в нашем распоряжении. У него загородный дом, куда мы можем ездить, и бизнес в Словении, где мы можем отдыхать. Я сразу всё поняла. Перфильев на меня запал и собирался сделать меня своей штатной любовницей. Когда Серёжа вышел в туалет, я сказала Юре: «Слушай, зачем я тебе нужна? Я седая, старая». На что генерал ответил: «Ты не знаешь, какие бывают семидесятилетние!» Ого, подумала я и сказала с чувством, с толком, с расстановкой: «Юра, помнишь, что было написано на воротах дантовского ада? Оставь надежду всяк сюда входящий». Мы друг друга поняли. Генерал не стал устраивать  сцен, спокойно допил с нами водку и откланялся. Но больше не звонил, и больше я его никогда не видела.
          Через некоторое время на Фейсбуке со мной задружился американский генерал. Его не смущало, что я замужем. Он писал мне длинные любовные письма. Что он вдовец, что у него собственный дом в Америке, где мы можем вместе наслаждаться нашим средним возрастом, если я соглашусь выйти за него замуж. Он дислоцирован в Кабуле и готов приехать, чтобы нам получше узнать друг друга. Хотя он уверен, что у меня добрый характер: женщины из Восточной Европы отличаются добрым характером. Он верит в Бога, и в то, что Бог нас с ним благословит. Я некоторое время тешилась этими письмами, смеясь, показывала их Серёже. Но Серёжу я бросать не собиралась и удалила генерала из числа друзей.

       Сайт Поэзия.ру подарил нам с Серёжей ещё одного друга – в Израиле. Это был Юрий Арменакович Арустамов, уроженец Баку, в 1991-ом году уехавший в Израиль из-за печально известных армянский погромов. Юра был даже старше Серёжи и всех наших «стариков». Он бы международный гроссмейстер по шашкам и при этом писал чудесные стихи. На сайте он всегда меня защищал, когда на меня наезжали разные православнутые, обвинявшие меня в ереси и кощунстве. Я терпеть не могу, когда меня называют Эллочка. Юра называл меня изысканно: Эллонька. А Серёжу он звал Бар Мазаль, что на иврите означает «сын счастья»  («потому что у него такая жена»). Мы с Юрой были так близки, что называли друг друга названым отцом и названой дочерью. Юра частенько звонил нам из Израиля. Однажды он посвятил мне вот такое восьмистишие:

Поэты нынче, несомненно, правы,
что перешли на строгие октавы
под небом Бирюлёва и Оттавы,
и возвратился ветер на круги.
А Лотарёв забыт, причём на дело.
Зато тебя читать люблю я, Элла:
умна, как Воланд, хороша, как Гелла,
и потому завидуют враги.

       Ну вот, раньше меня называли ангелом, Мадонной, а тут нечисть всякая… Юра умер в 2014-ом году после продолжительной болезни. Его вдова Ирина Самуиловна издала Юрин итоговый однотомник «Моя родина – русский язык» и прислала экземпляр мне. Молодец. Евреи всё-таки – люди книги.

       У нас с Серёжей появились новые друзья: писатель и журналист Вячеслав Лобачёв и поэт Лера Мурашова (Елена Титова). Слава был нашем соседом по Бирюлёво, он объехал весь Советский Союз, восемь лет жил в Якутии. Лера жила в том самом Лялином переулке. Она развелась с мужем, и они, чтобы разъехаться, продавали квартиру. Лера всё приглашала нас к себе в гости вспомнить наше начало, да мы так и не собрались. Лера и поэт Георгий Яропольский полюбили друг друга, и Лера уехала к Яропольскому в Нальчик. Лера написала о нас с Серёжей стихотворение, в котором была такая строчка: «Здесь проживает пара бодхисатв». Лера и Юра Яропольский как-то раз приехали в Москву и были у нас в гостях. Подарили мне огромный букет алых роз. И выяснилось, что мы с Юрой любим одни и те же стихи. Он произносил строчку Ходасевича или Мандельштама, а я со смехом продолжала дальше. Юра был в администрации Википедии и сделал в Википедии мою страницу, страницу моей мамы Екатерины Крыловой, писателя и художника, и (по моей просьбе) страницу Серёжи Бреля. Спасибо ему за это. Ещё Юра написал обо мне великолепную статью «Полотно для ангелов», которая была опубликована в «Литературной газете».

       Супруга Димы Ильина стала истовой кришнаиткой, и для неё это было хорошо, потому что бедная девочка не вылезала из психбольницы, а тут она нашла себя, и про больницу забыли.

       В Бирюлёво мы с Серёжей были заметной парой. Мы всегда ходили вместе, и все нас знали, все с нами здоровались. Мы любили наше Бирюлёво и даже наш первый этаж. Землицу видно, клёны в окне. Вокруг сплошная зелень. Летом полно цветов. Чудесный большой пруд, вокруг которого так приятно гулять.

       Но я страстно мечтала о домике возле моря. Мечтала о Греции, Италии, Испании. Но жильё там было нам не по карману. И я набрела на Болгарию. Братья-болгары любят русских, там в ходу русский язык, плюс специальная программа для пенсионеров из России. Да и не очень далеко: я смогу навещать маму, а потом её и брата тоже забрать в Болгарию. Мы с Серёжей долго обсуждали идею отъезда в Созополь, бывшую греческую Аполлонию, это было так привлекательно! И всё-таки мы не уехали.
       Тут Миша и Маша Резницкие стали нас уговаривать уехать в Штаты. Обещали любую помощь. Но я не хотела оставлять бедную маму с больным сыном на руках и очень боялась, что в такую даль не довезу мою обожаемую Сашеньку. Уж очень она нежная. Да и Серёжа говорил: «Какая Америка? Я же язык уже не выучу!» И мы не уехали. Я сказала Серёже: «Давай хоть в Анапу уедем! В тёплый климат, к морю». Серёжа ответил: «Заниматься будешь всем сама. У меня уже сил нет». Сама! Я никогда не была деятелем, я всегда была созерцателем и генератором идей. Деятелем был Серёжа. А у меня не было ни смелости, не сил заниматься переездом, тем более что меня уже жестоко трепал климакс. Свои мечты я транспонировала в загробную жизнь, в рай. Я верила, что нам с Серёжей, как булгаковским Мастеру и Маргарите дадут в раю маленький домик с камином, пышным садом и прудом, в котором цветут белые кувшинки. Там с нами будут наши кисы, мы встретим ушедших друзей и близких. Я стала жить этой верой.

                7. Время потерь.

       Мой брат Джерри был болен тромбофлебитом, и ему становилось всё хуже. Он уже едва мог передвигаться по квартире. Мы все боялись, что он сляжет, это было бы катастрофой. Но судьба распорядилась иначе. 6 февраля 2014-го года брата убил оторвавшийся тромб. Брату было тридцать восемь лет. Мама рыдала без конца и кричала: «Не хочу жить! Не хочу больше жить!» Она любила Джерри больше себя, больше жизни. Мама успела переехать из Чертаново поближе к нам – в Бирюлёво, но не надолго пережила брата: в ноябре того же года она пыталась покончить с собой, наглотавшись таблеток, но мы с Серёжей подоспели вовремя, и маму откачали. Всё равно, попыткой суицида она подорвала свой организм и через три недели умерла – тихо, во сне, остановилось сердце. Умерла она в аккурат на нашу годовщину 13-го декабря. Эти утраты меня совершенно подкосили. Я всё время плакала, и на улице, и дома, и днём, и ночью. Серёжа меня утешал, как мог. Мы с Серёжей всю жизнь помогали моей бедой маме – и деньгами, и вещами, и делами. Серёжа безмерно уважал маму и говорил: «У меня святая тёща». И брат, и мама завещали их кремировать и развеять пепел в родном Битцевском лесу. Так и было сделано. В том же лесу похоронены мамины коты и кошка: Барсик, Куся, Полосик, который упал из  окна и разился…
         В следующем году моя драгоценная Сашенька заболела мочекаменной болезнью. Мы потратили кучу денег на операцию и стационар, но нам попались не врачи, а ублюдки, и бедного ребёнка загубили. Сашенька умерла 2-го сентября 2015-го года. Я ещё не оправилась от потери брата и мамы, и вот… Смерть Сашеньки меня окончательно сломала. Даже во сне я кричала: «Александра! Александра!» Сашенька была самым лучшим существом, какое я знала за всю мою жизнь. И она была величайшей моей любовью. Серёжа разделял моё горе. Я пила успокоительные, но они не помогали, мне было больно, нестерпимо больно… Я винила во всём себя, и мне хотелось в петлю… Сашенька была святой, а стала ещё и великомученицей. Я писала Сашеньке стихи, а потом написала и прозу о ней. Всё это собрано в книге «Александра. История любви». Эта книга – памятник моей бедной деточке. Золотую урну с прахом Сашеньки мы поставили дома – на наш старинный буфет. И вот 19-го сентября 2016-го я, как обычно, вечером сидела на кухне (кухня – мой кабинет), смотрела на фото моей девочки и тихонько плакала. И вдруг справа от себя (со стороны окна) я услышала очень красивый и очень нежный то ли детский, то ли девичий голосок. Он звучал беззвучно (как ещё сказать?!):
- Мама, мама, не плачь, не плачь!
- Сашенька!!! – шёпотом вскрикнула я.
- Мама, не волнуйся за меня, со мной всё хорошо. Конечно, не так хорошо, как было с тобой…
- Сашенька, ты умеешь разговаривать?!
- Здесь – да. – Она помолчала. – Мама, мы будем вместе!
       Я решила, что это моя фантазия или что с горя у меня начались галлюцинации. Но голосок был такой живой! И глас свыше телепатировал мне, что всё это – правда.
       Ко мне много раз приходили ушедшие в мир иной – и люди, и кошки. Но кошки общались не вербально, а мысленными импульсами… Меня действительно посетила Сашенька! Чудо и счастье! От неожиданности и какого-то странного оцепенения я не сказала Сашеньке тех слов любви и обожания, которые хотела бы сказать, будь я готова к контакту. Но Сашенька и так всё знает, тем более, что я всё время пишу стихи, посвящённые ей, и читаю их, чтобы она слышала, над её фото. «Фотография – сказал один потусторонний имярек, - обладает большой силой». А фотография Сашеньки – её портрет – всегда со мной на моём письменном столе.
       Сашенька, ты сказала, что мы будем вместе. Я надеюсь и жду.

         После этих потерь моя гитара замолчала навсегда.

         Бог подарил Серёже ещё одно чудо. 13-го мая 2015-го года. Вечером я прошу супруга открыть окно в комнате для проветривания. Сама я сижу на кухне. Он открывает окно, приходит ко мне и говорит:
- Посмотри в окно. Там что-то странное. И обязательно надень очки.
       Я смотрю в окно. Наш двор хорошо освещён фонарем. И асфальт перед подъездом – как северные болотные кочки. Сантиметров тридцать в высоту – каждая. И на них нет трещин – обычный серый асфальт. Я в очках, и это не может быть галлюцинацией. Мы – на первом этаже, и всё хорошо видно.
- Я пойду во двор, посмотрю, - говорит Серёжа и выходит за дверь. Через две минуты возвращается:
- Я трогал асфальт, он ведь вздыблен. Он весь – горками. Это – реально.
- Я именно это и видела, - говорю я, - возьму фотоаппарат, выйдем, но сперва посмотрю в окно.
       Смотрю в окно. Асфальт ровный, как будто ничего не было. Мы оба в шоке.
       И мой супруг-атеист говорит:
- Боже, я в тебя не верил. Но это чудо полностью меняет мое мировоззрение.
- Знаешь, что говорил Конфуций, - встреваю я: - «Только дурак в течение жизни не меняет убеждений».
- Господи, я в тебя не верил, - причитает Серёжа, - но теперь ты убедил меня в своём существовании. Ты мне показал настоящее чудо!
- Господь всегда тебя любил, - откликаюсь я, - и показывал тебе свои чудеса, но ты всё равно не верил. А с твоим склерозом ты и это чудо завтра забудешь…
       Через день Серёжа всё забыл и снова стал неверующим. С этими атеистами просто беда. Явись им Христос собственной персоной, они скажут: у нас была галлюцинация!

       У Серёжи выпали все зубы, и стала быстро разрушаться память. Таблетки только тормозили этот процесс. Серёжа стал забывать даже события собственной прошлой жизни. Его памятью стала я. Чтобы тренировать мозг, Серёжа целыми днями возился с кроссвордами. Я знала его любимые сборники кроссвордов и всегда следила за выходом очередного номера. Так мы и сидели целыми днями на кухне визави, за письменным столом, за которым Серёжа ещё учился в школе. Серёжа разгадывал кроссворды, а я без конца курила, запивая сигареты чаем. Серёжа тоже всю жизнь курил, но у него уходила одна пачка в день, а у меня – четыре. «Больно смотреть, как ты себя гробишь», - говорил Серёжа. «Я хочу прожить не как можно дольше, а как мне нравится», - отвечала я. Брат, когда попробовал мою сигарету, сказал: «Ты куришь воздух!» Я курила суперлёгкие.

       В августе 2015-го года Серёжа Брель съездил в Крым и добрался до Фиолента. Там в Георгиевском монастыре он купил два одинаковых освящённых серебряных кольца «спаси и сохрани». Смочил их в черноморской воде. Привёз в Москву. И подарил нам с Серёжей. При свете свечей мы с Серёжей надели друг другу эти кольца. Так Фиолент нас действительно повенчал. Мы оба были счастливы.

       7 июля 2016-го года мы взяли кошку с трудной судьбой. После Сашеньки я никого брать не хотела, но бедную кису ждала улица, а с улицы её и взяли. У неё даже имени не было. Я дала ей имя Ларочка. Когда мне её привезли, она выглядела удручающе. Тощенькая, хребетик торчит, хвост, как ощипанная ёлка. Сперва она шарахалась от протянутой к ней руки, но потом стала страстно и благодарно отзываться на ласку. Мы её откормили, и она превратилась в пушистую красавицу-принцессу. Она была добра, кротка, мила и красива, мы уже успели её полюбить, но через год нам пришлось расстаться с Ларочкой: у нас с Серёжей развилась аллергия. Но Ларочка попала в добрые и надёжные руки:  Ларочку забрала одна моя близкая добрая подруга, истовая кошатница. Я сказала врачу: «Мы двадцать пять лет держали кошек. Откуда вдруг аллергия?» «Милая, с возрастом ещё не то приходит», - ответил мне врач. Судьба опять меня жестоко обокрала. Я, как и Юрий Куклачёв, директор единственного в мире Театра кошек, считаю, что кошки – неземные существа, посланные нам божественной рукой.

        В 2016-ом 12-го октября умерла Надежда Ерыпалова, которая была нам как родная. Ещё год назад у неё обнаружили рак груди. Я её умоляла отрезать грудь, но Надежда сказала категорически: «Нет! Я пойду к своему экстрасенсу Гуляеву. И это не обсуждается». Экстрасенсу она выложила изрядное количество денег – безрезультатно. Потом ей предложили «новейшие и чудодейственные» таблетки от рака, и она выложила ещё двести тысяч. А потом уже было поздно. По всему телу пошли метастазы. А 21-го ноября того же года умер от рака лёгких Юра Яропольский. Какой прекрасной и счастливой парой они были с Лерой! И вот Лера так быстро стала вдовой… После похорон она вернулась в Москву. Она стала для меня очень близким, родным человеком.
        11 февраля 2017-го года умер Миша Галин. До последних дней он публиковал свои стихи на Стихи.ру, а я писала ему рецензии. Миша обращался ко мне: «Эл!» - и я ему сказала: «Ты повышаешь меня в ранге: по-еврейски Элла – это богиня, а Эл – это Бог». Миша ответил: «Когда ты пишешь стихи, ты богиня, а когда ты поддерживаешь друзей, ты Бог». Незадолго до смерти Миша окрестился. А атеист Воловик окрестился потому, что его жена Марина, с которой он прожил всю жизнь, сказала ему: «Саша, ты не крещён, и мы не венчаны. Мы можем не встретиться на Небесах. Так быть не должно!» «Разве мне трудно сделать любимой жене приятное? – рассказывал Воловик. - Я окрестился, и мы повенчались».
       Двух самых веселых людей в моей жизни Бог забрал с разницей в три дня. 7-го ноября 2017-го года умер Дима Ильин от рака печени, а 10-го – Михаил Задорнов от рака мозга. Дима звонил мне из больницы накануне смерти: «Представляешь, подыхаю!» И при этом шутил и смеялся. Мне позвонила Анна (Ананда Лилавати дэви даси): «Диму Господь забрал». «Дима умер?!» - Вскричала я. «Нет, - спокойно ответила Анна, - Диму забрал Господь. Его душа сейчас ждёт нового воплощения на Земле». «Дима не воплотится на Земле. – Возразила я. – Он перейдёт на более высокий духовный план». Анна мне не поверила, но через два дня позвонила снова и сказала: «Ты оказалась права. Наш ясновидящий сказал, что Дима переселился на планету более высокого духовного уровня, чем Земля». Тело Димы сожгли. Анна с братьями-кришнаитами съездила в Индию и развеяла прах Димы над Гангом.
       В том же году Роза увезла Витю Калитина в Израиль. Она была еврейка, и в Израиле у неё было много родственников. Вите и Розе государство оплачивало квартиру. Вите бесплатно сделали операцию по удалению опухоли мозга, а потом ещё операцию по поводу аденомы простаты. Я звонила им в Израиль, Витя был бодр и весел. Говорил, что между операциями написал научный труд. Ему было восемьдесят шесть лет. Я ставила его Серёже в пример, была уверена, что они с Розой благополучно вернутся в Москву. Но не тут-то было. Весной 1918-го Витя опять попал в больницу. Ему сделали операцию на желудке, но Витя всё равно умер. Умер он 5-го мая и похоронен на Святой Земле. Роза так и осталась в Израиле.
       Павел Бобцов перенёс инсульт, а когда оправился, переехал из Петербурга в посёлок Любытино Новгородской области. Он совсем  не скучал в этой глухой провинции: пел в хоре, а потом и в церкви, писал картины и преподавал рисование местным детишкам, копался в огороде, ходил в лес, купался в реке. Короче, нашёл своё счастье.
       Ольга Набокина и Александр Носков, о которых я писала в главе про Серёжиного отца Владимира Васильевича, оставили свою питерскую квартиру дочке Лизе, а сами уехали в Лугу, в сельский дом без удобств, хотя уже были далеко не молоды и совсем не здоровы. Александр возглавил Общество лужских краеведов и много сделал для Луги: его усилиями были установлены памятники Екатерине Второй и Александру Пушкину, повешены памятные доски выдающимся лужанам. Ольга осуществила свою давнюю мечту быть цветоводом-огородником. Она мне присылала фотографии своих чудесных цветов и лужского урожая. Вот теперь я бы с удовольствием построила дом в Луге – жизнь отбушевала. Только сил уже нет…

       Я ничего не рассказывала о Боре Вежлеве. Они с Серёжей жили слишком далеко друг от друга, чтобы встречаться. Но летом 2013-го года Боря упросил сына, и тот на рабочей машине привёз Борю к нам. Серёжа помолодел лет на двадцать. Боря провёл у нас весь день. В последние годы он работал охранником и часто нам звонил. Когда трубку брала я, приветствовал меня: «Здравствуй, Элечка!» В Краснознаменске у него был большой огород, и Боря говорил, что огород его спасает. Так же его спасал лес, в котором он бродил каждый день. Однажды он мне позвонил и сказал: «Я тебе кое-что послал. Лови!» Я получила бандероль и ахнула. Это была книга стихов Бродского, едва ли не первое издание его стихов в России, выпущенное в Таллинне в 1991-ом году. Книга была в мягкой обложке, на обложке было фото Бродского с котом Миссисипи на руках. Я ахнула, потому что в те далёкие времена я купила на развале эту книгу, но зачем-то сдуру подарила её Инне Лиснянской, с которой крепко дружила. Это была та самая книга! Она, благодаря Боре, вернулась ко мне! Я была счастлива.
       Боря, как и Серёжа, любил поэзию. Он и в конце жизни постоянно перечитывал книги любимых поэтов. Я посылала ему все свои книги, и он по телефону всегда подробно делился впечатлениями от прочитанного.

       Серёжа за эти последние годы сильно изменился. Нет, он по-прежнему был красив, энергичен, и блеск в глазах не потух. Но Серёжа стал очень домоседливым, молчаливым, разлюбил принимать гостей. Говорил, что ему нужна только я. Меня нежно называл «гулька», «солнышко», «счастье моё» и даже «мама». А я говорила ему: «Мой милый, мой любимый Серёженька, мой маленький мальчик!!» Он совсем перестал читать, не считая моих новых стихов. Ставил меня как поэта выше Бродского. И шутил: «Как хорошо я тебя научил стихи писать!» Всё чаще вспоминал прошлое – отца, тётю Лену, ушедших друзей. Когда по телевизору пели старые советские песни, Серёжа плакал: «Моя молодость!» Раньше я вообще никогда не видела его слёз. Я не мыслила своей жизни без Серёжи, и он мне говорил: «Если ты умрёшь раньше меня, я повешусь». Я научила Серёжу любить природу и радоваться ей. Когда мы гуляли, я обращала внимание Серёжи на цветы, на маленьких собачек, на птиц, и он радостно улыбался. Когда мы встречали на прогулке маленьких собачек, Серёжа поднимал руки вверх и говорил: «Сдаюсь, сдаюсь!» Хозяева весело смеялись. Мы с Серёжей кормили голубей, бездомных кошек, уток на пруду. Через день мы устраивали пивные посиделки. Садились в комнате за журнальный столик визави. Я жарила для Серёжи мягкую рыбку телапию, которую он мог разжевать дёснами. Серёжа всё время вспоминал своё прошлое. Мечтал съездить в Питер, зайти в квартиру на Невском. Мечтал съездить в Севастополь на Фиолент, найти свой домик. Мечты остались мечтами, так он никуда и не поехал. Но наши пивные посиделки были для меня очень приятны и дороги. Я рассказывала Серёже много такого, о чём он и понятия не имел. Он вообще не был эрудитом. Споры у нас происходили только тогда, когда я пыталась убедить Серёжу в существовании Бога и бессмертии души. Но в этих вопросах он был непробиваем. «Бога попы придумали, чтобы быдло в страхе держать. – Говорил он. – А попы – те же политработники, только в рясах». «Тогда откуда всё взялось? – не унималась я. – Откуда взялся ты, такой умный?» «Есть такое понятие: бесконечность. – Говорил Серёжа. – Всё было всегда. Бесконечность человек ни понять, ни представить себе не может». И при этом Серёжа постоянно обращался к Господу. «Господи, ну почему ты послал такую скверную погоду?» «Господи, ну почему я такой старый?» Серёжа был скорее агностиком, чем атеистом. Но его агностицизм всё равно меня ранил, ведь и моя вера в Бога была не так крепка, как бы мне хотелось. А я не находила у Серёжи поддержки. Но когда я теплила свечи Христу и воскуряла сандал Будде, Серёжа воспринимал это спокойно, не издевался над моей верой. И когда я ходила в церковь, он ходил со мной.
       Серёжа иногда выдавал настоящие перлы. Однажды он сказал: «Мы живём под фонарями, которые могут погаснуть в любой момент». Я взяла это эпиграфом к одному своему стихотворению. А эта Серёжина фраза достойна пера Ильфа и Петрова: «Вот человек нашёл точку отсчёта: облокотился на помойку, стоит, курит, осматривается, где тут кто». В последнее время любимым высказыванием Серёжи, который вообще-то всегда легко относился к жизни, стало такое: «Жизнь – сложная штука, брат».
       На все праздники я дарила Серёже подарки. А он мне говорил: «Не знаю, что тебе подарить. У меня нет фантазии. Купи себе что-нибудь сама». Я не обижалась. На нашу тридцатилетнюю годовщину я подарила Серёжи полуметровую гипсовую голову Юлия Цезаря. Серёжа ахнул, когда я её вынула из коробки и поставила перед ним на стол. Он некоторое время рассматривал подарок и сказал: «Это что, с моей фотографии было сделано?» Сходство и вправду было поразительное, но я это знала давно, ещё в начале наших отношений. Для комплекта я купила картину «Клеопатра со львом». И моё сходство с египетской царицей тоже впечатляло. А на восьмидесятилетие я подарила Серёжи бронзовый бюст Юлия Цезаря, сделанный на заказ. Кроме того, каждый раз перед нашей годовщиной и Серёжиным днём рождения я писала поздравительное стихотворение, засовывала его в конверт, на конверт клеила отпечатанный на принтере адрес, и тайком бросала письмо в наш почтовый ящик. Серёжа утро начинал с проверки почты, и когда я просыпалась (позже, чем он), Серёжа потрясал конвертом и заключал меня в благодарные объятия.

       Летом 2017-го  года Серёжа перевёл на меня всю собственность по дарственной, которая, в отличие от завещания, не оспаривается даже в суде. Он не хотел, чтобы его суке дочке досталось хоть что-нибудь. Накопления мы делали тоже на мою сберкнижку. Но я потребовала, чтобы Серёжа положил четыре тысячи долларов на свою сберкнижку на тот случай, если я умру раньше. Хотя я молила Бога, чтобы он нас забрал сразу вдвоём.

       Октябрь 2018-го года выдался невероятно благостным, тёплым и солнечным. Стояла настоящая золотая осень. И вдруг 9-го октября пропал Боря Вежлев. Он ушёл в свой любимый лес и не вернулся. Спасатели искали его неделю. Нашли в каком –то болоте, мёртвого. Дата смерти была определена 13-ым числом. Как выяснилось, Боря потерял сознание и упал в воду. Причина смерти – замерзание. Смерть Бори стала страшным ударом для Серёжи. Я видела, как сильно он переживает и подавлен. У него остался в живых только один друг – Владислав Ждан. Моих друзей он своими не считал, хотя я их считала друзьями нашей семьи. У Серёжи уже не было сил ехать в Краснознаменск на похороны Бори. Мы устроили поминки дома. Я написала Боре реквием и послала его жене  Бориса Валентине, на которой он женился ещё на Камчатке и с которой прожил всю жизнь. Если бы Боря потерял сознание не в лесу, а дома или на улице, его бы спасли! О, страшный Рок! А с другой стороны… какая прекрасная смерть! И я бы хотела так! Написала ведь пару лет назад:

Всё жива мечта скрыться в лес
и как дикий зверь умереть.
Не ходить ни по врачам, ни в собес,
и в свой гроб нагой душой не смотреть.

А смешаться с брусникой, травой,
и с листвой опавшей слиться, как жук.
Пусть меня отпоёт волчий вой
и речушка в грустных песнях излук.

Не отыщет никто мой скелет,
напитаю солью корни древес.
И пройдёт, не знаю я., сколько лет,
воскресит меня мой Битцевский лес!

       Через несколько месяцев Боре явился во сне своей дочери Юле. Как ни в  чём не бывало, он сидел в своём кресле, совершенно реальный. Сказал: «У меня всё хорошо. Наконец-то за  меня кто-то помолился».

       Следует сказать, что абсолютно все наши друзья были исключительно порядочными, честными, открытыми и добрыми людьми, чего нельзя сказать о некоторых наших родственниках.

                8. Lacrimosa.

       Осень 2018-го я сделала небольшой ремонт в квартире и к зиме купила Серёжу новую куртку, новые ботинки, роскошную меховую шапку. Мы весело отметили нашу тридцать третью годовщину 15-го декабря. У нас были Игорь Крюков и Саша Воловик. Воловик пришёл с цветами и коньяком. Игорь, как всегда, принёс грибы, которые сам собрал и замариновал. Игорь любил Природу, любил гулять в лечу, это нас роднило, как и интерес к античной философии. Игорь и по профессии был профессор философии.
       Незаметно подкрался Новый год, а там и день рождения Серёжи. На день рождения я написала Серёже такое стихотворение:

Тебе сегодня восемьдесят два.
И пусть совсем седая голова -
подтянут, строен и молодцеват,
медали нацепи - и на парад.

Душа твоя морская хороша,
как бригантина. Парусом шурша,
весёлый ветер гонит много лет
то в Питер память, то на Фиолент.

Но мы с тобой в Московии живём,
и счастьем освящён наш добрый дом,
и я тебя целую горячо:
желаю жить лет до ста и ещё!

         У Серёжи был большой жизненный ресурс, я думала, что он проживёт ещё лет пятнадцать-двадцать. И при этом ужасно боялась его потерять. Я была уверена, что сопьюсь или свихнусь, короче, пропаду. И вот после дня рождения Серёжа стал резко сдавать. Память была ни к чёрту. Он всё время мёрз. Ноги у него мёрзли давно, и я покупала ему тёплые чуни, а в постель он ложился с грелкой. А теперь он жаловался, что мёрзнет весь. Серёжа стал кряхтеть и охать. Появилась одышка. Я давно уже помогала ему носить продукты из магазина, а теперь старалась максимально его разгружать. Как-то я попросила его сходить на квартиру мамы, которую мы сдавали, посмотреть, всё ли там в порядке, а Серёжа дом не нашёл, заблудился, я его вела по мобильнику. Но вскоре он забыл даже как пользоваться  мобильным телефоном. В деловом отношении он стал совершенно беспомощным, без моей помощи даже не мог снять деньги со сберкнижки. Идти к врачам он категорически не хотел. Но наши пивные посиделки продолжались, как и чтение стихов, только Серёжа стал всё больше утыкаться в телевизор.
       Февраль и март пролетели для меня быстро, потому что я выгнала из маминой квартиры жильцов-узбеков, превративших квартиру в хлев, и делала в квартире ремонт. Сновала постоянно между двумя нашими домами. Но я замечала, что Серёже ходить всё труднее. Тайком от него вызвала врача из поликлиники. Врач Серёжину слабость объяснила весенним авитоминозом, я стала давать Серёже витамины и была уверена, что он поправится. 3-го апреля 2019-го к нам приехал художник Ждан, и мы, как ни в чём не бывало, пили с ним пиво и весело беседовали. А потом Серёжа слёг.
       Начались тяжёлые дни, но Господь вдруг послал мне невероятную стойкость. Я была спокойна, как слон. Даже не плакала. У Серёжи пропал аппетит, он ел всё меньше, а потом и вовсе перестал есть. Я несколько раз вызывала скорую, но толку не было никакого: Серёжа категорически отказывался ехать в больницу. Он всё время лежал, и Бог посылал ему спасительный сон: большую часть времени Серёжа спал, а когда просыпался, стонал: «Мне плохо, плохо, плохо! Господи, скорей бы сдохнуть!» Мой любимый страдал, а я на кухне пила пиво. Вечером ложилась с ним рядом, обнимала его. Ночью несколько раз вскакивала и прислушивалась к его дыханию. Серёжа дышал ровно и спокойно. Но я не могла сидеть сложа руки в такой ситуации. Думала, как положить Серёжу в больницу. Насильно его можно было положить только в психушку, и я позвонила знакомому психиатру, чтобы посоветоваться, как это сделать. Он меня научил. 12-го апреля я вызвала врачей. Приехали трое, один, видно было, что главный, назвался Андреем. Он сказал мне: «Я сейчас напишу липовое заключение, но оно сработает. Я должен буду заплатить врачу Алексеевской больницы семьдесят тысяч рублей (тысячу евро), и столько же вы заплатите мне». Хорошо, что деньги на больницу оказались в наличии! Я отдала их Андрею и сказала, чтобы за деньгами, причитающимися ему лично, он приехал на следующий день. И Серёжу увезли.

       За два дня до этого я, придя из магазина, вдруг увидела, что Серёжа сидит в моём кресле на кухне. Я села напротив него. Серёжа говорил совсем слабым голосом. Вспоминал, как его избивала мать, как он ушёл к отцу. С любовью вспоминал отца и тётю Лену, как она посреди кухни стирала бельё в корыте, как она о нём заботилась. «Серёжа, - попросила я, - прочитай мне Есенина». И Серёжа прочитал:

Старый дом без меня ссутулился,
бедный пёс мой давно издох.
На московских изогнутых улицах
помереть, знать, судил мне Бог.

       Это был наш последний разговор.

       Я панически боялась, что Серёжа ляжет пластом, и мне придётся за ним ухаживать. Я была физически очень слаба, я боялась, что не справлюсь. Но Серёжа до последнего дня вставал в туалет, хотя это было для него невероятно трудно и мучительно. До последнего дня он  оставался рыцарем.
       На следующий день я поехала в Алексеевскую больницу. Погода была ужасная: сильный ветер, мокрый снег с дождём. В больнице мне сказали, что Серёжа в реанимации. Я долго бродила по обширной и безлюдной территории больницы, пока нашла нужное здание. Вошла, позвонила в звонок. Вышел врач. Сказал, что Серёжу откачивает скорая. «Надежд мало», - сухо сказал врач. Потом Серёжу перевезли в Первую градскую больницу. Я собиралась туда ехать в понедельник 15-го апреля, но ночью в половине второго из больницы позвонил врач и сказал: «Ваш муж умер». Ах, почему я не дала Серёже умереть дома, в своей постели! Да я верила, что в больнице ему помогут! И вот…Не распуская нюни, я тут же взяла газету «Телек», в каждом номере которой была статья «Что делать, если умер близкий человек». Ведь похоронный бизнес – дело очень прибыльное, люди не стыдятся наживаться на чужом горе. А в «Телеке» были телефоны государственных ритуальных служб. Я вызвала похоронного агента, и через полчаса он был у меня. Мы с ним обо всём договорились, кремацию назначили на 19-е апреля, пятницу. Я получала, что это символично: Христос ведь был распят в пятницу.
       Серёжа сам меня просил его сжечь. Он говорил: «Терпеть не могу все эти могилки, венки, оградки. Сожги меня, а пепел развей здесь, в Бирюлёво, где я был с тобой так счастлив».
       Похоронный агент ушёл, и вот тут я дала волю своим чувствам. Я кричала в ночное небо «Серёженька-а-а!!!» Я билась в судорожных рыданиях и выла, как деревенская баба. А на улице снова был снег с дождём.
       Утром позвонил похоронный агент и сказал: «Просто беда. Нигде не могу найти паспорт Вашего мужа» «Он должен быть в больнице, - ответила я. – Ищите, это же Ваша работа». И вдруг услышала голос Серёжи: «Иди в банк». Я не сразу поняла, в чём дело, но потом меня осенило. На сберкнижке Серёжи оставалось четыре тысячи долларов, которые мы оставили на тот случай, если я умру раньше – на мои похороны. У меня была доверенность. А паспорт Серёжи ещё не найдён, стало быть, факт его смерти юридически не зафиксирован. Я бросилась в банк и перевела деньги на свою сберкнижку. Серёжа позаботился обо мне даже после своей кончины.
       В тот же день 15-го апреля, обливаясь слезами, я написала Серёже реквием:

Реквием Серёже
      

                “А когда ветры тёплые в лицо подуют
                и от лени последней ты свой выронишь лом,
                это значит, навек твою башку седую
                осенит избавление лебединым крылом”.

                А. Городницкий, “Жертвам ГУЛага”.

                (Любимая песня Серёжи в
                последние годы)

1.

Бог, в которого ты не верил,
враз тебя у меня отобрал.
Мир окрестный глядит хищным зверем -
вижу пахнущий мясом оскал.

Был последним родным человеком
и любовью всей жизни ты был.
Но любовь остаётся навеки!
В путь-дорогу тебе - пара крыл.

Ты был рыцарь, опора, надёжа,
ты меня утешал, понимал.
Ты был всем для меня, мой Серёжа!
И стихам моим чутко внимал...

Прожил ярко, достойно, красиво,
орден “Лучшему мужу” - тебе.
Дай, Господь, мне поболее силы
пережить эту пропасть в судьбе!

Тридцать лет и три года, как в сказке,
вместе прожили. Вот я вдова...
Не забуду заботы и ласки.
Только кругом идёт голова,

и земля из-под ног ускользает,
словно выдернули ковёр.
Леденящая жуть наползает.
Но вот ангел крыла распростёр!

Он тебя и проводит в наш домик
райский вверх по небесной тропе.
“Стансы к Юлию” - пухленький томик
из стихов, посвящённых тебе,

стал надгробьем твоим, но и вместе
это памятник будет тебе.
Снова встретимся мы в лучшем месте,
будем вместе в посмертной судьбе.

Ночь. Но скоро вскричит уже петел.
Роковое я бремя несу.
Я развею твой лёгонький пепел,
как хотел ты, в родимом лесу...

2.

Жил как воин, и умер как воин.
И, конечно, ты рая достоин.
Не хотел стариком быть лежачим
и беспамятным. Дух вдруг стал зрячим

и увидел свою перспективу,
бросив злостной судьбе инвективу,
он рванулся в такую свободу,
что не виделась и “Луноходу”.

Ты рванулся в духовное царство
и отважно сказал Богу: “Здравствуй!”
Твой пёс Янус в наш райский домишко
проводил тебя, милый мальчишка.

И теперь хорошо тебе, милый.
Но пошли мне из Космоса силы
дотянуть свою жизнь до итога,
верю я: ты в фаворе у Бога, -

воплощенье ума, благородства
средь пошлятины века, уродства.
Без тебя на Земле стало пусто,
и бессмысленным стало искусство

стихоплётства. Я с этим покончу.
И душа в страшных муках и корчах
расстаётся с тобой, чтобы снова
обрести среди мира иного!

                9. Прощание

       В морг Первой градской больницы приехали Лера Мурашова, Вячеслав Лобачёв, Наталья Наркевич и Людмила Гаврилова (старинные подруги Серёжи), художник Владислав Ждан и бард Владимир Бережков., все – с огромные букетами цветов. Я тоже купила цветы – алые и белые розы. День был тёплый и солнечный, на небе – ни облачка.
       Похоронный агент вручил мне документы. В справке о смерти было написано, что смерть произошла от истощения. Результаты вскрытия: злокачественная опухоль главного бронха. Господи! Слава Богу, что Серёжа не знал, что у него рак! Его психика не выдержала бы, уж я-то его знаю.
       В гробу лежал не Серёжа, а его опустевшая физическая оболочка. Давясь слезами, я прочитала над гробом реквием, листки положила в гроб. Спросила друзей, не хотят ли они что-нибудь сказать. «Всё равно лучше тебя не скажешь», - ответила за всех Наталья. Микроавтобус повёз нас в Хованский крематорий. Перед Серёжей кремировали генерала, и взвод солдат несколько раз выстрелил из ружей. Мы все адресовали эти залпы Серёже: это его проводили как воина, которым он и был не просто как военный, в том значении, какое имел ввиду индейский просветлённый дон Хуан Матус, учитель Карлоса Кастанеды и мой…. После прощания в крематории микроавтобус повёз нас всех в Бирюлёво поминать Серёжу.

       Урну я получила 4-го мая, в субботу, а воскресенье выдалось невероятно тёплым и солнечным. Я вскрыла урну, поставила её в сумку и пошла по нашему с Серёжей маршруту, каким мы ходили пятнадцать лет. Я рассыпала пепел среди цветущих одуванчиков, тюльпанов, нарциссов, под цветущими вишнями и черёмухой, остаток пепла высыпала в воды пруда, вокруг которого мы так любили гулять. Урну утопила в том же пруду – она была металлическая. Часть пепла я оставила дома, разложила его по двум мешочкам. Один мешочек я отправила в Петербург, другой – в Краснодарский край. Пепел Серёжи, кроме Бирюлёво, был развеян над Невой и в волнах Чёрного моря.

       Серёже наши друзья заказывали панихиду и ставили поминальные свечи по всему миру: в России, по всей Европе, в Америке, в Израиле. Присылали мне фотографии храмов, и я вклеивала их в альбом.

       11-го мая 2019-го года вечером я сидела одна в тишине, курила и плакала. Как вдруг Серёжа вышел со мной на связь. Он говорил со мной беззвучно, но я как будто слышала его голос:
- Я был помещён в сумеречную зону за своё неверие. Но пробыл там недолго. Мне очень помогли поминовения друзей и особенно твоё. Я сейчас в нашем райском домике. Ты всё верно увидела и описала в стихах. Это белый уютный домик с камином, садом и прудом. Здесь так чудесно! Вот не ожидал! Со мной мой пёс Янус и наши кисы Юльча и Александра. А я был крещён! Меня крестила бабушка, а крёстным отцом был дядя Боря… Я буду ждать тебя, моя гулюшка!

       Боже, как и зачем мне дальше жить? Забери меня поскорее!

                23-29 августа 2019