Rip current. Кольцо Саладина. 24

Я уже научился выходить на Вернадского, чтобы по дороге домой пробежаться по магазинам. Чутьё меня в этот раз не обмануло в прямом смысле – из «Кулинарии» упоительно несло жареными пирожками - видно, расторговывались перед закрытием. Я юркнул в двери. Пирожки были дивно тёплые, и очередь небольшая – человек пятнадцать. Отпускали - как всегда, в Москве - ловко и быстро, и скоро я стал обладателем приятно греющего пухлого пакета. Я засунул его за пазуху - и почувствовал блаженство.
Всё-таки я сильно мёрз здесь с непривычки. Нора ругалась, что я, как дома, ношу один свитер, нашла мне какие-то дополнительный фуфайки третьим слоем, но я конечно, их игнорировал и мёрз дальше.
А вот сейчас было чудесно – пироги грели сразу и душу, и желудок; я слопал на ходу два – с мясом, с капустой - и совсем повеселел. Заодно притормозил у телефонов-автоматов звякнуть домой: может, что-то надо прикупить по дороге.
Наш телефон не подавал признаков жизни. Я немного встревожился. Вспомнил, что Нора собиралась отключить аппарат, чтобы отоспаться, но это было с утра, а сейчас стоял глубокий вечер. Ночная история всплыла перед моими глазами во всей красе, и я озаботился и заторопился.
Но дома всё было в порядке – чисто прибрано, уютно, Нора в своём красивом длинном халате возлежала на диване и выглядела вполне сносно по сравнению с утром. На журнальном столе возле дивана имелась початая бутылка коньяка, сломанная плитка шоколада и аккуратно нарезанный лимон. Она кого-то принимала… Что ж, это её дом, и право хозяйки - проводить время так, как она хочет, с тем, с кем хочет, и ни перед кем не отчитываться.
- Замёрз? Коньячку тяпни, – меланхолично посоветовала Нора, не меняя позы.
Я тяпнул коньячку, бросил в рот лимон и задумался.
Конечно, не дело мужику – пользоваться безграничным гостеприимством женщины. Да, вроде, мы тут все прекрасно уживаемся, но это вовсе не потому, что так удобно и правильно, а потому, что все мы умеем уживаться и не мешать друг другу. Впервые я подумал о том, что Вероника уезжает так рано и приезжает так поздно не только из-за любви к работе. Она просто старается максимально не ущемлять Нору.
- А что у нас с телефоном? – поинтересовался я.
- Выключен нахрен, - лаконечно отозвалась Нора. - Могу я отдохнуть, как белый человек?
- Ясно. Я там пирожков принёс. Слушай, поможешь мне найти жильё? – без перехода наехал я.
- Уж и раскладушка ему нехороша… - философски промолвила Нора.
- Ну правда. Я тут с вами, как дурак. Давай, я хоть квартиру оплачу, - сказал я сердито.
- Ты рехнулся? - засмеялась Нора. -  Слушай, без тебя найдутся охотники оплатить моё скромное существование в этом безжалостном городе. Иди, поужинай лучше. Вероника тебя ждала-ждала…
- А она здесь? – удивился я.
Я встал, не без опаски заглянул в кухню. Мне могло и прилететь сейчас. Но, может, я прощён?
Вероника, действительно сидела за кухонным столом, уже в привычном образе - над бумагами. Она подняла голову, и пару секунд мы молчали, глядя друг на друга.
- Я тебе пирожков принёс, - не придумав ничего лучшего, льстиво доложил я.
Мы вздохнули почти одновременно, хотя, как мне сильно показалось, с совершенно разными чувствами. Она опустила подбородок на сцепленные пальцы рук, глаза её заискрились.
- Спасибо, дорогой, - сказала она не без иронии. - Я как раз не ем пирожки. Но я тронута. Чай горячий, садись. Завтра мы уезжаем рано, отоспись, пожалуйста. – Она встала и собрала свои бумаги со стола. – Завтра я тебя представлю самому главному куратору всея проекта. Веди себя прилично. И оденься нормально. Я тебе привезла три пары красивых танцевальных брюк, а ты ходишь, как бомж.
- Мне удобно заниматься, - попробовал отбрыкаться я. – А брюки велики.
- Не выдумывай, ничего не велики, - безапелляционно сказала Вероника. - Возьмёшь в полоску, для латинских танцев. И рубашку хорошую, - она оценивающе оглядела меня. – Тёмно-синюю надень. Скромная и тебе очень идёт. И к глазам, и к волосам…
- Куратор – женщина? – внезапно осенило меня.
- В высшей степени, - кивнула Вероника и вышла.

Я остался один. Немного постоял в одиночестве, глядя в тёмное окно. Моя первая неделя в столице. Ровно неделя. И ничего я за это время не сделал. Да, научился ездить на метро. Да, нашёл дом Белки. Да, нашёл дом пани. Большие достижения для мужика, можно их отметить. Например, накуриться на балконе. Или прыгнуть с балкона. Из-за того, что её нет рядом. И она всё ещё не знает, она всё ещё не знает, что я здесь…
А вот назло не буду курить, - подумал я, выходя из ванной. Напился воды, отодвинул стол, разложил раскладушку, лёг.
Зыбкий отсвет на потолке от неуловимого ночного городского освещения. Он дышит, словно живой.
Завтра только понедельник.
Целую неделю ждать. Ровно неделю. Длинную-длинную. Можно умереть, дожидаясь.
Я закрываю глаза – и дом встаёт передо мной. Высокий, очень высокий, бесконечно высокий. Я поднимаюсь по лестнице, еду на лифте. Я ищу Белку. Я часто ищу её во сне. Двери открываются, закрываются бесшумно. За ними пустота…
А потом я кого-то целую. И мне легко и сладко, и губы, что я целую, манящие и сладкие, и всё светится розовым, зыбким, сладким светом – то ли от костра, то ли от свечи, то ли от лампы…
И сладок сон, и не хочется просыпаться, это так прекрасно, хочется, чтобы это не кончалось. И я знаю, что нашёл то, что искал…
И знаю ещё, что нельзя мне просыпаться: проснусь – и всё потеряю…

                *       *       *

Кто-то меня целует во сне. Сон цветной, синий, длинный.
Синяя трава, белый пух в синей траве, белые облака, твоё лицо рядом. Мы лежим совсем близко друг к другу, твои длинные волосы щекочут мне щёку. Это так прекрасно, хочется, чтобы это не кончалось.
- Ты не под тем углом смотришь, Олита. Поверни голову вот так… Видишь?
Я вздыхаю, отодвигаюсь от тебя.
- Опять неправильно смотришь. Смотри не на небо, а вглубь него.
А я вообще не смотрю ни на небо, ни вглубь. Я смотрю на твои красивые, загорелые руки. Пальцы длинные, сильные. На среднем пальце кольцо Вадо. Тебе уже семнадцать, и тебе можно его носить. Оно должно привыкнуть к хозяину. А мне ещё рано, мне пятнадцать. Даже четырнадцать с половиной.
Но я всё равно хочу, чтобы ты меня поцеловал.
Но нельзя.
А это так хорошо – поцеловаться, лёжа в синей траве под синеватым солнцем. Это невероятно хорошо…
- Ты смотришь, Олита? Видишь четыре луны? Три рядом и одна в стороне? Какого они цвета?
- Чёрные.
- А сейчас что изменилось?
- Одна стала наполовину белой.
- Правильно. А теперь сама подпиши их.
- «Подпиши» - это не так просто, надо помнить формулы, коды, тангрии. Если я подпишу луну, она будет настоящей. Её занесут в большие книги, и рядом с луной будет стоять моё имя. Она будет моей, я смогу вызывать её на небо, задавать через неё дождь или снег, или приливы и отливы.
- Подпиши хотя бы одну. Помнишь, как?
Конечно, помню. Сначала тангрия. Я провожу пальцем в воздухе черту - вниз и немного наискосок – на небе появляется чёткая чёрточка. Поднимаю палец вверх, потом в сторону. Небо повторяет мою фигуру чёрными аккуратными линиями. Это всегда так захватывающе, что я даже забываю, что хотела с тобой целоваться. Всё-таки учиться – удивительно. Особенно, если наставник – ты.
Я уверенно выписываю код – цифры стоят на синем небе красивым рядком, сквозь них проплывают облака, я провожу под ними черту – всё так красиво... Теперь нужно подписать нижний ряд…
Маленькая чёрная луна на небе мигнула, исчезла и снова появилась. Камень на твоём кольце вспыхнул и погас. Код инициации завершён.
- Молодец, - говоришь ты.
- Я хочу синюю луну, - говорю я.
- Делай синюю, - киваешь ты.
Синий цвет – мой цветовой код. Это редкий код. Выше только белый. Белый – у тебя. У моей матери розовый, у отца коричневый, а у братьев – зелёный. Только я одна – синяя. Когда я появляюсь, всё становится синим – небо, солнце, трава. Говорят, что это плохо, когда меняется солнце.
Белый код ничего не меняет в мире. А мне нравится подчинять себе солнце. Мне нравится подчинять себе тебя. Ладно. Нужно сделать синюю луну. Для синего цвета нужно три тангрии. Поднимаю руку и провожу пальцем линию – вниз и немного наискосок…
Ты лежишь, закинув руки за голову, смотришь, что у меня получается. Белая просторная рубаха оттеняет золотистый загар. Ты красивый, простой и могущественный. Ты не меняешь мир, ты его создаёшь. А я не могу, не умею создавать мир. Но могу его менять. Могу твоё солнце заставить светиться моим светом. А говорят, это плохо…
- Не получилось, - говоришь ты. – Ты о чём-то другом думаешь.
- Я хочу, чтобы ты меня поцеловал.
- Ты же знаешь, что нельзя.
- А Сауле можно? Это несправедливо!
- Сауле двадцать один.
- Ну и что! Нас всё равно обручат. Почему нельзя?
- Потому что ты мало знаешь.
- Чтобы поцеловаться, не нужно ничего знать.
- Олита, не упрямься.
Да, я упряма. Я – дочь Золотого Тара. Это всегда упрямство. И мои отец, и мать, и братья – все они дети Золотого Тара. И я горжусь своим родом.
- Ты сам хочешь меня поцеловать! Только боишься сознаться!
- Ты просто глупая.
- А зато я красивая!
- Красивая, да…
Ты смотришь на меня исподлобья.
У меня на глаза наворачиваются слёзы обиды. Обидно быть маленькой.
- Сауле всё можно…
- Сауле наставница.
- Тебя же со мной обручат, а не с Сауле!
Я беру твою руку, она тёплая, она моя. Ты молчишь.
- Никто не увидит. Никто не узнает. А потом мы подпишем луну… Ясень…
- Ладно. Иди сюда.
Твоё лицо совсем рядом. Ты такой красивый с этими загнутыми ресницами, на них сияет моё солнце. Твои глаза светятся моим синим цветом. Мне только на миг становится страшно, когда черты твоего лица расплываются от близости, когда теплота твоих губ накрывает мой рот. А потом сразу становится прекрасно – словно я лечу с вершины. Только когда летишь, ты свободна, тебя пронзает ветер, а сейчас так тесно, и тепло, и нежно, и влажно… Я счастливая?..
Маленькая чёрная луна тихо мигает сквозь серебристые облака. Нет, это не просто счастье. Счастье я знаю. Это бежать по траве, слушать солнце, выпускать в небо птиц… Счастье – пить молоко из глиняного кувшина за большим столом… А сейчас не счастье, сейчас горячая сладость опьяняет меня, опаляет тело, туманит разум. Хочется, чтобы ты был везде. Хочется стать тобой, превратиться в тебя… И платье мешает, зачем оно тут, моё синее платье, оно только мешает мне дышать… Я вздыхаю изо всех сил, мне нечем дышать, а, может, ты прав, может, и правда, так нельзя?.. Надо остановиться, я с силой отвожу твои руки от себя, надо остановиться, надо проснуться!..
Надо проснуться!
Я открыла глаза. Полумрак. Наша комната. Пакет с фотографиями на столе. Таткина лохматая макушка на соседней постели… У меня бьётся сердце и захватывает дух. Кто-то целовал меня во сне… Его звали Ясень…
Странные сны снятся мне. И никому не расскажешь, одному князю. Только где же он, где?
Город за окном спит вполглаза, Москва никогда не затихает, даже ночью.
А Сауле – ведь это Вероника, - странно думаю я…

продолжение следует