de omnibus dubitandum 111. 160

ЧАСТЬ СТО ОДИННАДЦАТАЯ (1902-1904)

Глава 111.160. ГЛАШАТАИ НАСТОЯЩЕГО ДНЯ…

    Глашатаи «настоящего дня» делились на христиан и социалистов. «Второе пришествие» оставалось метафорой бесконечной отсрочки, но все больше «задумчивых» христиан ожидали Страшного суда на своем веку. Их веру разделяли революционеры, которые отождествляли Вавилон с капитализмом и жили в ожидании конца старого мира.

    У них было много общего. Одни считали революционный социализм видом христианства, другие считали христианство видом революционного социализма.

    Бердяев и Сергей Булгаков предлагали дополнить христианство политическим апокалипсисом, Горький и Луначарский причисляли марксизм к религиям земного спасения, Бонч-Бруевич называл хлыстов и баптистов «передаточными пунктами» большевистской пропаганды, а большевик-пропагандист (и сын священника) Александр Воронский знал революционера, который использовал Евангелие как руководство к «насильственному свержению царского строя».

    Но обычно они считали друг друга антиподами. Христиане видели в социалистах атеистов или антихристов; социалисты с этим не спорили и называли христиан ханжами или невеждами. В стандартных социалистических автобиографиях отказ от «религии» был обязательным условием духовного пробуждения.

    Большинство проповедников христианского апокалипсиса были рабочими и крестьянами. Большинство теоретиков рабоче-крестьянской революции были студентами и «вечными студентами». Студенты были детьми священников, чиновников, врачей, учителей и других «пролетариев умственного труда»: интеллигентов как метафорических евреев (избранных, изгнанных, образованных) и евреев как почетных интеллигентов независимо от профессии. Пожизненные вундеркинды, они наследовали священной миссии и жили чужаками среди «народа».

    Виленский большевик Арон Сольц* ассоциировал свое еврейство с «относительной интеллектуальностью» и сочувствием к революционному терроризму.

*) СОЛЬЦ Арон-Юдель Александрович (см. фото) - родился 14 декабря 1873 года в местечке Соленики (г. Шальчининкай) Виленской губернии Российской империи. К сожалению, во многих изданиях ошибочно указывается иная дата его рождения — 10 марта 1872 года [ВЧК, 2013, с. 391]. Между тем дата 14 декабря 1873 года неоднократно фигурирует в личных студенческих делах Сольца [ЦГИА СПб, ф. 14, оп. 3, д. 32364, л. 3; ф. 115, оп. 2, д. 8819, л. 2].
Он происходил из зажиточной купеческой еврейской семьи, хотя через некоторое время материальное положение изменилось, т.к., когда ему было четыре года, умер его отец — купец первой гильдии, потомственный почетный гражданин А.М. Сольц.
Первоначально А.А. Сольц получал домашнее обучение, но в возрасте 11 лет он поступил в третий класс Первой Виленской гимназии. Это было одно из самых престижных учебных учреждений в прибалтийских губерниях, в нем, в частности, обучался одно время П.А. Столыпин. Многие выпускники гимназии стали впоследствии известными политическими, военным и научными деятелями [Ратьковский, 2013, с. 99—101]. Обучение в ней было национально ориентированным, в духе русского консерватизма, притом, что в учебном заведении было много поляков, евреев, литовцев. Поэтому в нем в период обучения Сольца было много тайных гимназических кружков. Практически в одно время с Сольцем в гимназии учились такие в будущем известные деятели российского революционного движения, как братья М.И. Гольдман (Либер), Б.И. Гольдман, а также Ф.Э. Дзержинский, А.Г. Пальчик и т.д. Во второй виленской гимназии проходил обучение Н.Н. Крестинский. Сам Сольц в период обучения участвовал только в образовательных кружках, среди его друзей был известный в будущем театральный актер В.И. Шверубович (Качалов). Вместе с тем участие в революционном движении было вопросом времени, учитывая не только критическое отношение Сольца к правящему режиму, но и влияние его двоюродного брата — публициста и деятеля революционного движения А.П. Лурье (1867—1920).
В 1894 году Сольц получил свидетельство о явке к исполнению воинской повинности. По прибытии он был записан в ратники второго разряда, что также говорит в пользу даты его рождения в 1873 году, так как в этом году ему исполнялся 21 год, когда вступал в силу закон о воинской повинности [ЦГИА СПб, ф. 14, оп. 3, д. 32364, л. 6 а].
Аттестат Сольца включал хорошие и удовлетворительные оценки. При хорошем прилежании, удовлетворительном любознании он имел оценку «4» по греческому языку, истории, французскому языку и математике, а по русскому языку и словесности, логике, латинскому языку, физике, географии и математической географии — оценку «3». В графе по предмету «закон божий» у него стоял прочерк [Там же, л. 3].
Закончив гимназическое образование, Сольц в 1895 году поступил на естественное отделение физико-математических наук в Санкт-Петербургский университет. Обучение его проходило сложно, что отразилось на экзаменах в период второго года учебы. Об этом он писал в прошении на имя руководства университета 18 ноября 1897 года: «Уже во второй половине прошлого года я стал замечать, что изучение естественных наук меня не вполне удовлетворяет. Отсутствие интереса к изучаемым предметам и отразилось на моих не вполне успешных экзаменах. Оставшись на второй год и, уже знакомый с проходимыми на втором курсе предметами, я стал аккуратно посещать лекции по юридическому факультету, что и привело меня к сознанию, что последний более соответствует моим вкусам и наклонностям». Далее в прошении Сольц просил разрешить ему посещать оба факультета [Там же, л. 11].
На качестве обучения сказывалось и начало революционной деятельности Сольца. После отказа в переводе на юридический факультет осенью 1897 года по причине пропуска срока прошений он подает новое прошение в августе 1898 года [Там же, л. 35]. В этом же году Сольц вступает в РСДРП.
Обучение на юридическом факультете оказалось также непродолжительным. В марте 1899 года Сольц был отчислен из университета, а в 1900 году был принят обратно [Там же, л. 42], однако пребывание в учебном заведении оказалось опять недолгим. В декабре 1900 года Сольц был снова отчислен из университета за участие в сходке, с ПРАВОМ ПОСТУПЛЕНИЯ (вот оно звериное мурло самодержавия, по отношению к избранному народу - Л.С.) в 1901 году во все другие университеты. Однако в январе 1901 года он был арестован по политическому делу, а в мае следующего года выслан в Восточную Сибирь [Там же, л. 44, 44об.].
В ноябре 1902 года Сольц совершил побег из ссылки, которую отбывал в Нижнеудинске Иркутской губернии. Через Вильно он приехал в Екатеринославль. Здесь под фамилией Кушель он участвовал в организации подпольной искровской типографии. В 1903 году Сольц вновь был арестован в результате действий провокатора Батушинского и отправлен для судебного разбирательства в Харьков, где был приговорен к тюремному заключению.
После АМНИСТИИ (см. примечание выше - Л.С.), объявленной в октябрьском манифесте 1905 года, Сольц возвращается в Вильно. Здесь он живет до мая 1906 года, затем переезжает в Санкт-Петербург. Сольц попробовал возобновить обучение на втором курсе юридического факультета в Санкт-Петербургском университете (подав прошение о восстановлении в студентах), но неудачно [Там же, л. 44об]. В июле 1906 года он был вновь арестован и находился в тюремном заключении до февраля 1907 года, после чего был отправлен в ссылку под надзор полиции в Туринск, а затем в Тюмень. Здесь он являлся руководителем городской организации РСДРП, организовал выпуск первой местной нелегальной газеты «Тюменский рабочий», которая через 5 месяцев была обнаружена и закрыта жандармами. Сольц провел 2 года в тюменской тюрьме. К моменту суда ему удалось организовать через посредничество конвойных солдат (конвойные солдаты допуска к вещественным доказательствам не имели, о них они даже не догадывались, неужели вы думаете, что вас никто не читает и можно вешать лапшу на уши – Л.С.) пропажу из судебного дела основных улик: его рукописных текстов. В результате Сольц был оправдан по данному делу. Последние месяцы ссылки он провел в Туринске, куда был выслан из Тюмени. 5 февраля 1910 года закончился его срок ссылки. По окончании ссылки он выбрал местом жительства Тюмень, но ему было отказано под тем предлогом, что он как еврей права жительства в городе не имеет [Зеленская, 1987].
Сольц возращается в Санкт-Петербург (вместо Тюмени! - Л.С.), становится членом ПК РСДРП и одним из организаторов издания газеты «Правда». Не оставлял он мысли и о завершении своего прерванного юридического образования, в связи с чем в 1911 году подал прошение директору Психоневрологического института (знаменитому В.М. Бехтереву - Л.С.) о зачислении его студентом на старший курс юридического факультета с учетом ранее полученного образования. В прошении он указывал: «Возраст мой таков, что я весьма заинтересован в том, чтобы прохождение курса в Институте продолжалось как можно меньше времени. Я прошу принять меня на старший курс, приняв во внимание то, что я уже получил зачеты в университете на юридическом факультете по политической экономии, римскому праву и энциклопедии права, а на естественном по анатомии, ботанике цветковых и споровых растений, зоологии, химии неорганической и аналитической, физике, кристаллографии и минералогии ...» [ЦГИА СПб, ф. 115, оп. 2, д. 8819, л. 1]. Сольц был зачислен на 2-й общеобразовательный курс, где проучился осенний семестр 1911 года. Обучение в институте не было закончено, причиной чему стала его революционная деятельность. Позднее, 18 октября 1916 года, Сольц подал прошение об увольнении его из состава студентов Психоневрологического института [Там же, л. 7]. В 1916 году после тщательной инспекции Министерством Народного Просвещения курсы при Психо-Неврологическом Институте наконец получили статус «Частного Петроградского Университета» с правами высших правительственных учебных заведений. Президентом университета был вновь избран В.М. Бехтерев. В этом же году 26 студентов медицинского факультета получили звание «Лекаря». Студенты других факультетов сдавали государственные экзамены при правительственном Петроградском Университете, многие из них сдали эти экзамены весьма успешно и получили возможность работать на постах адвокатов, педагогов, попечителей и т.п.
В 1912 году Сольц был вновь арестован и отправлен в ссылку в Нарым, которую отбывал вместе с другими революционерами, в том числе со И.В. Сталиным, с которым был знаком еще по Петербургу (жили некоторое время в одной комнате у родственников Сольца и даже делили единственную имевшуюся там кровать). В 1914 году Сольц совершил побег из ссылки. Обосновавшись нелегально в Москве по паспорту крестьянина Коростелева, он связался с партийным руководством и вновь занялся издательской деятельностью. После начала Первой мировой войны (куда ущемленный еврей, конечно не попал, по причине своей принадлежности к избранному народу - Л.С.) Сольц участвовал в печати антивоенных листовок и был вновь арестован в конце 1914 года. Военный суд приговорил его к двум годам заключения, которое революционер отбывал в Таганской тюрьме. С конца 1916 года Сольц, после отбытия наказания, находился в Москве, проживая по адресу: Тургеневская площадь, дом 8, кв. 1 [Там же, л. 7].
Всего Сольц провел в царских тюрьмах 10 лет, в трех ссылках — 4,5 года, трижды был осужден и дважды совершал побег из ссылки (НЕСЧАСТНЫЙ - Л.С.).

    Николай Бухарин вырос в семье учителя гимназии, который «любил сболтнуть что-нибудь радикальное» и просил маленького Колю декламировать стихи перед гостями. Валериан Оболенский вырос в семье ветеринара «радикальных убеждений», который учил детей иностранным языкам и поощрял их к чтению Белинского и Добролюбова («не говоря уж о классиках»).

    Большевик Алексей Станкевич рос в убеждении, «что мать и отец гораздо развитее, умнее и честнее окружающей среды» (его отец, кологривский учитель, пил горькую в знак протеста против «мещанской среды уездного городка»). «Все это заставляло наши умы теряться в догадках».

    Быть интеллигентом значило задаваться «проклятыми вопросами» и чувствовать себя развитее, умнее и честнее окружающей среды (и оттого избранным и обреченным). Вопрос, может ли интеллигент ответить на проклятые вопросы и остаться интеллигентом, тоже был проклятым. Ленин думал, что нет (и не считал себя интеллигентом); авторы «Вех» утверждали, что настоящих интеллигентов не осталось (и считали себя исключениями); остальные не отличали потерянных от уверенных при условии, что они развитее, умнее и честнее окружающей среды. Доля преодолевших сомнения стремительно росла. Большинство интеллигентов верили в грядущую революцию; большинство верующих не сомневались, что за ней последует «царство свободы».

    Социалисты состояли из марксистов и националистов. Классовое и национальное освобождение смешивалось в различных пропорциях. Меньшевики надеялись на растущую сознательность обнищавших пролетариев; большевики – на внеочередную рабоче-крестьянскую революцию в порядке местного исключения; народники – на вселенскую искупительную миссию русского крестьянства; бундовцы – на сохранение еврейской специфики в рамках марксистского космополитизма; а дашнаки, сионисты и польские националисты – на торжество племенного освобождения на обломках имперского самовластья.

    Даже крайние случаи были компромиссными: марксисты говорили о «потомственных пролетариях» с собственной культурой и генеалогией; русские националисты назывались социалистами-революционерами, а не русскими националистами; а нерусские националисты представляли свои народы вселенскими пролетариями. Все говорили на библейском языке племенной избранности и страдания за человечество.

    Один из старейших большевиков, Феликс Кон, вырос в Варшаве в еврейской семье польских националистов. «Патриотизм заменял религию, – писал он в своих воспоминаниях. – Из последней сохранилась только формальная, обрядовая сторона, не больше». Однажды на Пасху, когда дед «восседал за накрытым столом и читал молитвы», из эмиграции вернулся дядя, скрывавшийся от «москалей».

    Молитвы были забыты. Все – от малышей до старого деда – с замиранием сердца слушали его рассказ.

    – Чем рассказывать об освобождении евреев из Египта, поговорим о мученичестве Польши, – обратился дядя к деду, и тот охотно на это согласился.

    В семнадцать лет Кон узнал о героизме русских революционеров и забыл о мученичестве Польши. Исход из Египта стал символом вселенского освобождения.
Это была перемена веры, культа… Мертвая, застывшая вера заменялась живой, действенной… Я… готов был идти на бой со всем миром лжи и лицемерия, обиды и неправды, со всем миром горя и неволи… Для меня было ясно как день, что надо идти к своим сотоварищам, к таким же 17–18-летним горячим юношам, как я, поделиться с ними своей верой, своей правдой, объединиться, сплотиться, «подучиться», – эту необходимость я смутно сознавал, – а затем всем вместе «от ликующих, праздно болтающих, обагряющих руки в крови» перейти «в стан погибающих», открыть перед ними причины гнетущего их рабства, открыть им глаза на ту силу, которая в них сокрыта, разбудить эту силу, и… тогда… тогда… тогда… великое дело будет сделано: рухнет в пропасть царство неправды и рабства, а над землей воссияет яркое солнце свободы.

    «Серийные» обращения были типичны для западных губерний и их австрийских соседей. Карл Собельсон (Радек) оставил культ Гейне (широко распространенный, по его словам, среди галицийских евреев) ради польского патриотизма, германско-польской социал-демократии и, наконец, российской версии пролетарского интернационализма. (И нигде не чувствовал себя дома.)

    В центре империи социалисты из состоятельных семей помнили себя впечатлительными детьми, страдавшими от «чувства неловкости и стыда за свою обеспеченность».

    Елена Стасова – внучка известного архитектора, дочь известного юриста и племянница знаменитого критика – рано испытала «чувство долга по отношению к… рабочим и крестьянам, которые давали нам, интеллигенции, возможность жить так, как мы жили».

    Но главным источником прозрения были книги. Чувство долга Стасовой «сложилось отчасти под влиянием чтения».

    Сын офицера и воспитанник кадетского корпуса Сергей Мицкевич жил "во тьме" до четырнадцати лет. Я прочитал «Новь» Тургенева, и глаза мои открылись: я понял, что революционеры – не злодеи, какими их пытались представить наши руководители, а люди, борющиеся за свободу, за народ. Это открытие произвело полный переворот в моих взглядах. Я стал много читать.

    Кон (1864 года рождения), Стасова (1873) и Мицкевич (1869) принадлежали к первому поколению большевиков. У их наследников, родившихся в 1880-е и 1890-е годы, глаза открылись в школе, в кругу одноклассников. По воспоминаниям Бухарина, ученики московской гимназии № 1 (на Волхонке, рядом с храмом Христа Спасителя) делились на основную массу, которая жила «как бог на душу положит», и «элиту», которая состояла из декадентов и революционеров.

    Аристократическая группа, одиночки, кучка из сыновей дворян и крупных буржуа – богатых купцов, банкиров, биржевиков, еврейских денежных тузов, усиленно лезших в самые утонченные сферы, – обезьянничали со своей взрослой молодежи, важно играя в дендизм и снобизм. Они носили брюки со штрипками, английские штиблеты с длинными носками, курточки из дорогого светлого сукна, сшитые в талию у известных московских портных, и широкие шикарные кожаные кушаки. Они всегда были в крахмальных воротничках, аккуратно подстрижены, отличались безукоризненными прямыми проборами, и ни один волосок не торчал на их тщательно прилизанных головах.

    В гимназию они ходили так, точно делали ей великое одолжение. Держались особняком. Часто приносили с собой французские книжки, от Бодлера до Метерлинка и Роденбаха, и с меланхолическим видом, явно показывая, что они живут в мире совсем других измерений, почитывали их под партой.

    Ходили они расслабленной походкой, любили обмениваться французскими или английскими фразами, говорить об искусстве; были подчеркнуто корректны и точно брезгливо брали всю обычную жизнь двумя пальцами, оттопырив мизинец. Щеголяли именами Ницше, Соловьева, но их не нюхали. Иногда притаскивали репродукции с утонченно-порочных изящнейших графических шедевров Обри Бердслея или рисунки Филисьена Ропса и молитвенным шепотом говорили об Оскаре Уайльде.

    Из новых русских поэтов признавали только символистов и хвастались друг перед другом, сообщая последние новости из их литературного и личного закулисного быта, переходившие в квалифицированную сплетню.

    Антиподом этой группы являлись дети главным образом разночинско-интеллигентских семей. Они под курточками носили теперь косоворотки, были нарочито вихрасты и часто нечесаны; некоторые, повзрослее, уже начинали отпускать себе волосы. Они за уроками тайком почитывали Писарева, Добролюбова, Щедрина… Увлекались Горьким, который становился их настоящим кумиром, демонстративно плевали на все и всяческие авторитеты, издевались над всякими «китайскими церемониями», высмеивали «белоподкладочников», ехидствуя и над их походкой, и над их идеалами, давали им довольно меткие прозвища вроде «астральных трясогузок» и иногда вступали с ними в оживленные дискуссии, обычно на литературные темы. Они смутно чувствовали, что великий поток жизни скоро даст ответ на вопрос: «Когда же придет настоящий день?».

    Их захватывало каждое проявление смелого протеста, обличительное слово, геройское сопротивление установленным порядкам, и даже озорство имело в их глазах известную ценность – их стихийно влекло к разрушению «устоев», хотя бы и в мелочах. Они были дерзки на язык, не лезли за словом в карман и любили дразнить овцеподобного ближнего своего.

    По словам его одноклассника, Ильи Эренбурга, Бухарин отличался от большинства революционеров (и своего меланхолического друга, Григория Бриллианта) смешливостью и легкостью характера. Но «спорить с ним было опасно: он ласково вышучивал противника»