7 Знакомство

        В понедельник Хельга получила расчет, на выходе оглянулась на будку и ужаснулась: на чем только держится, перекосилась так, что чуть не падает, а ведь не замечала.  Улица пустая, ни людей, ни собак, только машины впритык вдоль дороги и гуськом на тротуаре. Да еще киоск, привезли давненько, но так и не открыли. Перешла на сторону Оксаниного дома, попрощаться бы,  хорошая женщина, таких мало. Можно спросить, в какой квартире живет, но нет, уходя уходи. Да и неудобно: не такие уж они подружки.
        На повороте, где не стоят машины, неожиданно  обогнал автомобиль, черный, с тонированными стеклами, развернулся и встал, загородив  путь.   Вылез Иван Иваныч и направился к ней, она замерла, ведь знала, чувствовала, что  бандит, они так просто не отпускают.
                - Что с вами? – спросил он, подойдя почти вплотную, - испугались? –  улыбнулся, - Садитесь, я вас довезу.
     Улыбка бывшего шефа парализовала волю, она последовала за ним, попыталась сесть на заднее сиденье, но он решительно направил ее вперед. Машина  набрала скорость,  Хельга вскоре поняла, что едут в противоположную от дома сторону,  схватилась за ручку двери:
                - Я живу не там.
      Он резко затормозил.
                - Так как, едем или нет на улицу Кипарисовую? Зоя Михайловна  договаривалась с вами. Что молчите? Отвечайте же, вы договорились с Зоей Михайловной?
      О чем? - хотела спросить,  он тронул   ее за локоть.
                - Едем, - пропищала она, - горло сдавило, откашлялась, но голоса не было, жестами и кивками показала: едем, конечно, очень рада, что за нее решили.
                - Платить буду так же, как и за смену, рано приходить не надо, они долго спят.
                - Кто они?
                - Петр Федорович и его жена.
                - Жена? – удивилась она, - Я поняла, что он один живет.
                - Можно так назвать. Лена не встает, из-за больных ног, за ней ухаживает дочь.
                - У него есть дочь? Зачем тогда я?
     Он не ответил. В  прислуги нанимают? Если хлопочет Иван Иваныч, значит, богатые, могут себе позволить. У них большой дом с  зеленой лужайкой, как перед старинным замком из телесериала, пьют  чай за круглым столиком, а напротив, - она  посмотрела на сильные мужские руки, - почему бы нет.  Он сосредоточенно смотрел вперед, собранный, ни одного лишнего движения, не то, что бывший муж, хотя и военный, а суетился, как какой-нибудь клерк. Оправдывался, что  тревога гложет, что забыл, когда был  спокоен. Почему женился, если так? если она ему не подходит? От скуки, - отвечал он. От скуки вскоре после ее отъезда сошелся с женщиной. Если бы знала, что так получится, ведь была уверена, что он предан, если не ей, то дочери.
     Первое время не хотела ни слышать, ни видеть его, а потом надеялась, что приедет. Приезжал, по своим делам, после смерти родителей переоформлял квартиру на себя. Встречался с Майей, они подружились, и он посылал ей деньги на подарки.

         У него был старый джип, кому-то продал. Раз прокатил ее, еще до свадьбы, ржавое железо, без лобового стекла после аварии, гоняли его по степи кому не лень. Повез ее в степь, пыль накрыла с головой, засыпала  глаза, покрыла волосы, доехали до моря, она долго плавала и ныряла в июньской холодной воде, а он все гонял.  Села рядом с мокрыми  волосами, боялась простудиться, просила помедленнее, чтобы не перевернуться, он не слышал, что-то орал, ветер, пыль. Потом запел,  и такая радость была на его лице, больше ни разу  не видела. Степь, море и он счастливый. Вырулили на дорогу к дому, прохожий прокричал вслед: «Обдолбанный! жену бы пожалел». Не пил, не курил, любил ее. Когда она была рядом, не мог сидеть, бегал по комнате, тискал, целовал, она не поддавалась до брака и чувствовала себя намного старше его.
      Гонка с риском для жизни, свадьба, дальше провал, и другой человек, выпивоха, хам, неадекватный.
        Мужчины другие, - с грустью подумала она, еще тогда поняла, но принять не смогла. Больше вдвоем не катались, все ссорились. 

                - Вы замужем? – спросил он.
    И это после стольких лет работы на него.
                - В разводе.
                - Что так?
                - Муж понял, что ему другая нужна, попроще.
      Он с интересом посмотрел на нее:
                - Мы с женой одноклассники, еще в школе выяснили, кто проще, а кто сложнее.      
       Если так, то они давно надоели друг другу. Без любви мужчина превращается в дикого зверя, - подслушала у Майи, но так и есть. Все в руках женщины. 
        Страх отпустил, Иван Иваныч уже не кажется злодеем. Олигарх может себе позволить роскошный двор из гранита и мрамора с фонарями из кованого металла,  наверное, с детства мечтал замок построить, вот и воплощает мечту. Она тоже мечтает  жить в замке под старину, а вокруг заснеженное поле.  Холодной зимой в нем особенно тепло и уютно. 

                - И как вам всю жизнь с одной женщиной? – спросила она.
                - Кто вам сказал, что с одной?

        Все ясно, изменяет Ирине, она для него простоватая. Почему не разводится? Привык к ней? А как же любовь? Она косилась в его сторону,  и он все больше нравился.  Хотя вблизи еще непривлекательнее, но от него исходила сила. Ему нужна настоящая женщина, иначе не жизнь, а тюрьма.       
    Это так естественно, - уговаривала она себя,-  если я хочу его, то и он хочет меня.
   
       Мимо что-то просвистело, большое и темное, испугало ее.
                - На обгон идут, ненормальные, - сквозь зубы проговорил он.
      
        Грех, нельзя желать чужого мужа. Она стала повторять про себя молитву, но путалась, с тоской подумала, что  будет стареть и все также желать мужчину,  чем дальше, тем безнадежнее.
        Зачем ты разводилась, Хеля?  Зачем?  Ах, мама, я знала, что ты рядом, что защищаешь, ты ведь хочешь мне счастья.
        Не возжелай чужого мужа.
                - Петр Федорович живет в частном доме? – спросила она, чтобы отвлечься.
                - Да, на втором этаже.
      Отвлечься не получалось, хотелось до дрожи, чтобы он обнял ее, прижал к себе, чтобы они вместе, рука об руку, ах, мама, помоги мне.
        Аура молодости и красоты окутала ее, но взглянула на себя в зеркало и расстроилась. Дочь как-то рисовала ее портрет, сказала, что у нее скулы, нос, глаза и маленький лоб как у австралопитека. Они в основном питались растительной пищей (намек на то, что Хельга строго соблюдала пост), поэтому  такие мышечные лица.  Но ее удлиненный подбородок  от хомо сапиенса, пусть радуется. 

       Что-то случилось, то ли  дернулась машина, то ли закружилась голова, она качнулась в его сторону, чуть не упала. Он резко затормозил.

                - Что с вами?
                - О, мне не очень хорошо, - с трудом выпрямилась, но закрыла глаза.
                - Укачало? – он остановился, подождал, -   Будем ехать или как?
               
         Она кивнула  и стала смотреть на дорогу.  Неприятный осадок от своего отражения прошел, и ей хотелось долго ехать вдвоем, до самого вечера, а потом заночевать в шикарном номере гостиницы: любая на выбор из ее любимых телесериалов.  И он будет так нежен, что она не станет  стыдиться своего тела.
         Зоя куда толще и ничего, не волнуется по этому поводу. «Толстая? Подумаешь, у меня есть то, что надо им, и поэтому я всегда хороша. Дефицитный товар. Вон их сколько, старых и заброшенных, пусть они волнуются, а я всегда хороша, понимаешь? Они таких любят. Ты развелась, сколько лет прошло,  Майя с внучкой уйдут, останешься одна».

          Зоя тоже не замужем, живет с сыном, он  жениться не торопится, работы сезонные, то есть, то нет. Но ведь когда-то  женится. Жить с невесткой? Ни за что. Найдет себе старичка, считай, уже нашла, ремонт в квартире сделает, может, сойдутся.
          Хельга и без нее все понимает, одной оставаться боится, замуж бы. Но  можно и без штампа, если такой самостоятельный, как Иван Иваныч.

          Она вздрогнула от резкого гудка, телефон.
                - Да, - недовольно произнес он, - еду, уже близко, … заезжал в кафе,… да везу… сказал, привезу, - он нажал кнопку и по тому, как бросил телефон на сиденье рядом с собой, Хельга догадалась: звонила жена. Разговор ему не нравился, он вцепился в руль, сжал рот, лицо побелело.
         Один ноль в ее пользу,  нельзя упускать.
                -   Как вы стали таким? – спросила она.
                -   Каким?   
                - Олигархом.
         Попала в точку, он откинулся на спинку кресла, руки расслабились и спокойно легли на руль, щека, повернутая в ее сторону, порозовела.
                - Допустим, небедный, чтобы быть олигархом, надо идти во власть. А у нас такой бардак, - он опять сжал губы и вцепился в руль.
                - Но все же что помогло вам стать  успешным?
                - Успевал, вот и все. У меня друг был (был, он и сейчас есть, да редко встречаемся), все чего-то хотел, отвлеченного, я так и не понял.
                - Верующий?
                - Вот – вот, то в прошлое впадал, то в будущее, а настоящее мимо пролетало, как из окна скоростного поезда, все мимо и мимо. Он мне помог поначалу, я ничего не понимал:  когда случился развал, кто-то перешел служить  украинскому флоту, кто-то ушел в отставку, я тоже ушел. Он помог, объяснил, что делать, а сам ждал чего-то, я ему поверил, а он себе нет.
       Голос его изменился, стал глубже и завлекательнее.
       Надо быть смелее, закон природы: если  женщина хочет его, то и он тоже, разве не так?

       Увы, не успела, свернули на тихую улицу частных домов.
                -  Кипарисовая, приехали, - объявил он.
       Остановились у серого двухэтажного дома.  Зоя  говорила, что Петр ее бывший, не просто любовник, из семьи уходил к ней, теперь однопартиец, живет на крыше. Вошли через калитку, Хельга ужаснулась, не двор, а мусорный полигон, вдоль стены емкости с вонючими отходами. Поднялись по лестнице, Иван Иваныч постучал в дверь, сильный женский голос разрешил войти.

       Что-то вроде прихожей, вытянутой в длину, сумрачно, большие окна затенены козырьком, со стороны двора почти впритык к ним лестница. Еще одна, деревянная, до потолка, на крышу, - догадалась она, - разделяла помещение на две половины.  У дальней стены на диване зашевелилась гора из одеял, Хельга увидела большую голову,  крупное холеное лицо,  напомнившее исполнительницу советских песен Зыкину.
                - А Ваня, здравствуй, - услышала она сильный голос, как у оперной певицы,  - Привел? Подойди ближе, посмотрю на тебя. - Хельга приблизилась, - Ладно, сойдет.
                - Я пошел, дела.
                - Иди уж, - она засмеялась, Хельга вздрогнула, ну, и смех, так черти смеются, -  А ты не старая, как тебе Зойка разрешила, она даже меня ревнует к Петьке, - она опять засмеялась, - Помоги мне, хотя нет, не надо.
      Лежа протянула полную руку, на ногтях красный маникюр, достала с полки над диваном расческу, причесалась, подкрасила губы, пока прихорашивалась, Хельга осмотрелась, хлама нет, пол чистый, на столе нет грязной посуды, много фиалок на подоконниках, пахнет кошками, но ни одной не видно.
                - Петька ногу сломал, на свидании, тоже мне коммунист, вы там все перетрахались, - Хельга чувствовала, что вот-вот сорвется и наговорит ненужного, чтобы этого не произошло, крепко сжала кулак и почувствовала боль от ногтей. -  Ты, смотри мне, он женатый. Если что, обижайся только на себя. Ладно, иди. Поднимешься по лестнице, - она показала на окно, - громко стучи, хотя нет, Ефим откроет, его дружок.
               
        Женщина так разозлила, что она быстро  поднялась по скользким ступеням и ступила на крышу, забыв, что боится высоты.  Перед серой стеной с дверью открытая площадка, просторно, можно поставить столик и кресла. И пить чай.
        Внизу снег растаял, на мокрой земле разбросаны картофельные и луковые очистки,  консервные банки, потерявшие форму картонные коробки, грязные тряпки. 
        Вдали, на горизонте голубая полоса моря,  ближе раскинулся город на холмах. Узнала вокзал, шпиль Морского клуба,  здания университета под красными крышами, проследила за извилистой дорогой, по ней ехала на маршрутке, посмотрела на небо,  закружилась голова. 
        На  крыше можно  встречать рассветы, подставив лицо первым лучам солнца. Каждое лето обещала себе выходить из дома рано утром, встречать зарю,  раза два вставала, не больше.
        Покрутилась, соображая, где восток, и увидела, что в соседнем дворе за ней наблюдает мужчина в  серой куртке и спортивных штанах. Двор ухоженный, мечта Хельги. Она улыбнулась мужчине, он тоже, показав щербатый рот.
       Заскрипела дверь, высунулся старик в свитере ручной вязки и джинсах, на ногах берцы,  гладкое лицо, розовые  щечки, почти нет морщин, седые волосы коротко стрижены, таким был ее отец перед смертью, лицо моложавое, но плохо ходил. Этот  тоже, на полусогнутых,  ему бы другую обувь, полегче.
 
                - Мы тут заждались, Коцо позвонил, что привез вас. Любуетесь городом? Да, красивый.  Входите же, - он распахнул дверь и улыбнулся. Даже выпрямил плечи, демонстрируя военную выправку.
       Ничего, бодренький старичок, она повеселела.

       Из света попала в сумеречное помещение, но разглядела, что комната с нормальным потолком, не чердак со стропилами, как опасалась. Чердаков и подвалов боится. Еще разглядела  ржавую ванну, за  камуфляжной занавеской туалет, стол, заваленный  посудой,  так много, зачем, если живет один.
        Пока осматривалась, старик куда-то делся, пошла в сторону окна, чуть не наткнулась на  колонну,  обогнула ее, стало светлее, зато виднее пыль на  стеллажах с книгами и папками. Чуть не споткнулась о кучу бумаг, загляделась на  стену с  красным ковром: знакомый орнамент из роз, помнит с детства. После смерти отца выбросила. Но не ковер, смутила картина в раме: голый торс женщины с запрокинутой головой.
                - Вы Хельга? Очень рад. Подойдите, пожалуйста, ближе, - я вас другой представлял.
            У стола в кресле, вытянув ногу в гипсе, сидел старик помоложе, в очках и с седой бородой. С трудом поднялся, опираясь на трость, приветливо улыбнулся.  Высокий  лоб, седые волосы аккуратно зачесаны назад, прямой крупный нос, внимательно – изучающий взгляд, может, бывший учитель. Борода казалась искусственной, как у актера интеллигентной внешности, изображающего крестьянина из фильма о дореволюционной деревне. Он разглядывал ее, а она  неловкости не испытывала, хотя умных мужчин побаивается, потому что насквозь тебя видят. Кому нужны твои глупые мыслишки, - обидела ее дочь, когда она поделилась с ней своими впечатлениями.  Как и борода, картина на стене не сочеталась с  внешностью учителя, но давала надежду, что он еще интересуется женщинами.

                - Интересно, какой вы меня представляли, – спросила она.

        Мужчина пристально посмотрел на нее, старик, который открыл дверь, подсказал: «Он плохо слышит, читает по губам», - Кем вы меня представляли? – громко спросила она.
                - Снежной королевой. А вы живая и теплая, думаю, подружимся, зовите меня Петром, а он Ефим, без отчества.
         У него яркие голубые глаза. Зоя сказала, что ему семьдесят, в этом возрасте глаза усталые, часто затуманенные катарактой, как у отца были.
                - Что я должна делать?
                - Обед Зоя уже принесла, Ефим тоже кое-что принес, - он кивнул на бутылку вина, - ничего делать не нужно,  но вам заплачу, не беспокойтесь,  - Он порылся на столе,  нашел кошелек, протянул ей деньги, - Если не торопитесь, посидите с нами.
         Она  села в другое кресло и увидела, что Ефим уставился на ее ноги.
                - А ножки, ах, эти ножки.
                - Мне сказали, только готовить.
                - Не бойтесь, у нас Зоя Васильевна горячая, Петру хватает, - голос дрогнул, завидует, - а я только способен наслаждаться видом.
         Пожалеть или как? Ефим ее раздражал.
                - Вы с Зоей работаете? – спросил Петр.
        Она кивнула.
        Ефим продолжал изучать ее, неприятный старик.
                - Была у меня знакомая, стрелять любила, ножку отставила, стойку приняла, грудь, зад, все на месте, эх. Ты на нее похожа, но ростиком бы повыше, ручки махонькие, слабенькие, добрая ты.
                - Бываю недоброй.
                - Разведена, бывшего мужа ненавидишь.
                - А вы откуда знаете? – смутилась Хельга.
                - По походке, - хохотнул Ефим. – Ну вот, обиделась. А ты присмотрись, как ходят женщины, замужние и одинокие, сама поймешь. Или у писателя спроси, - он кивнул на Петра.
     Писатель улыбался и стал походить на Льва Толстого, только взгляд добрее.
                - Что еще обо мне скажете?
                - Ты такая женственная, значит, родила дочь. Такие, как ты, бабистые, собственницы, ради дитя на все пойдешь. У тебя их сколько?
                - Двое: дочь и внучка, вместе живем.
                - Я ж говорю, женственная, но ради дитя  на все пойдешь, - он закрыл глаза и склонил голову, заговорил тихо, но Хельга понимала: - Жертва - палач, пятьдесят на пятьдесят, но если жертву да в хорошие руки, число палачей подскочит.  Их всегда больше, понятно, жертвы долго не живут, не спасутся, даже если их тысячи, десятки тысяч, даже десять на одного. Но бывает.., - он резко поднял голову, в упор посмотрел на нее, взгляд трезвый, а ведь  подумала, что дед напился, - Слышала о переходе количества в качество? когда скопом, толпой, но они уже не жертвы, да и к людям их не причислишь, тут другая математика.
       Странный какой-то, будто сам с собой говорит, она посмотрела на выход, Петр следил за ней, видимо, почувствовал, что надо вмешаться:
                - Не обращайте внимания, у Ефима  богатое воображение плюс старческая деменция, путает эпохи, сочиняет много, особенно когда видит красивую женщину, - с улыбкой произнес он.
   
        Ефим бормотал:
                - Соблазнительная, черт побери, это ножки – пальчики. Бросить за борт такую роскошь? Ни за что, даже если и пойдешь с ней на дно. Ко всем чертям.
                - Вы пожилой, а богохульничаете, нехорошо.
                - Я атеист.
                - Ой! – она втянула голову в плечи.
                - Вот тебе и ой, фейк – ньюс, знаешь, что это такое? Что губы поджала?

        Заныло в желудке, больно от слов, ей больно. Что же он так? Ведь старый, а не боится бога.
                - Вы смутили меня, - только и смогла сказать.
                - Смущаете вы, верующие, а я прост: чего не вижу, того нет. Петр во вселенную верит, ему мозги задурили астрономы разные, но я сомневаюсь. Хотя многое вроде подтверждается, напридумывали телескопы, микроскопы. Мир перевернулся: кого раньше в психушке закрывали, сейчас уважаемые люди, при власти.

        Петр смотрел на нее и улыбался.  Ефим пугал, может, сумасшедший,  но вот тоже улыбнулся, налил вина, протянул ей бокал. Петр положил на тарелку пирожки.
         Может, Ефим так шутит, а, может, разочаровался в жизни.

         Она вспомнила, как  отец однажды намекнул, что ей место в психушке, когда пауки полезли, маленькие такие, птичьи, а он не видел. Никто не видел, а она видела, как голуби по ночам влетали в комнату через открытую форточку. Жарко было, вот и открывала на ночь. Голуби принесли на крыльях мелких, но очень опасных  пауков. Замуж бы тебе, - вздыхал отец, а то ведь свихнешься окончательно.
               
                - Вы кто? – спросила она, чтобы отвлечься.
                - В смысле? – Ефим поднял бровь, лицо перекосилось, если бы не круглые щечки, на классического черта походил бы, каким его рисуют. -  Я, милая, много тайн знаю, но разглашать не имею права, никогда и никому.
                - Разве есть такие тайны? Я вам не верю. А Петр  кто? Наверное, был учителем.
                - Я же сказал, романист. Видишь, папки до потолка?  Все он написал, целый завод, но продукта пока нет. В процессе, завод работает, а романа все нет, - он развел руки, - но будет, все впереди. Есть шанс тебе попасть на страницы. Хочешь, он напишет про тебя «Анну Каренину?»
         Сумасшедший, Хельга не выдержала и широко перекрестилась.  Петр  тревожно смотрел на них, наконец, вмешался:

                - Ефим, не пугай девушку, доставай термос и наливай чай.
 
          Ефим засуетился, вытащил из сумки термос, большой, литра на два, Хельга тоже засуетилась,  прошла за камуфляжную занавеску, стала мыть чашки, протирать бумажными салфетками.  Но к ней приковылял Петр, осторожно взял под руку и сказал:
                - Пожалуйста, отдохните с нами, стариками.

         Чай понравился,  густо заваренный, сладкий, хорошего качества. От вина ее разморило, голоса доносились то издалека, то рядом, как гудение пчелы, облетающей цветущий сад. Скорее бы лето.
   
        Деды из далеких мрачных времен молодости ее родителей,  как они тогда выживали, страшно подумать. Мамочка жаловалась,  отец всегда  такой реактивный был, нет, чтобы помолчать, лез на рожон, не увольняли, нельзя было, но платили мало. Повезло ему, безбожнику, потому что мамочка святая была. В девяностые  нельзя было на улицу выйти, убивали без суда и следствия. Прошли те времена, прошли и не вернутся, кто умер, кто погиб, а кто постарел.

     В девяностые она была еще молодая, тогда вышла замуж, родилась Майя, ни с чем таким не сталкивалась, огорчил только развод и предательство мужа. Но люди говорят, фильмы про бандитов показывают.
         Помнит, однажды, когда прогуливалась с коляской по побережью, приехало много легковушек, одна за другой, тонированные стекла и еще гудки, - повернула домой. На следующий день узнала, стрелку забили, ни в кого не стреляли, но раз приехали, теперь будут наезжать. Она изменила маршрут прогулки.
     Осторожная была и много молилась. Батюшка взял ее в лавке торговать и обеды готовить. Немного платил, совсем мало, пришлось искать другую работу.
   
     Семь лет  ночами дежурила у Коцо, фактически на улице,  будка не защита,  и ничего не случилось. Правда, всегда боялась: если хлопала дверь от порыва ветра, душа замирала.
    
          Хорошо ничего не делать, сидеть, слушать или не слушать, и денежки в кармане. Слава богу, ангел – хранитель помогает, и  дочка и внучка здоровы.  Предлагала дочери помолиться, попросить материального благополучия,  та ответила: твои молитвы напоминают новогодние открытки с пожеланиями счастья, любви и денег побольше.
      
       Ефим зажег фонарь,  она опять посмотрела на обнаженную женщину.
   
                - Лицом на вас похожа, - улыбнулся Петр, она почувствовала жар, наверное, щеки покраснели, - Это Мунк, норвежский художник.

        За окном потемнело,  посмотрела на часы и заторопилась домой, вдруг дочь где-то задержалась, неловко будет перед соседкой.  Ефим пошел ее проводить до остановки. Говорил туманно, но ей кое-что известно,  о конторе наслышана от мужа,  дом построил, в нем живет внучка с семьей. Правнуки уже взрослые, но жениться не спешат, все по заграницам.

     Она ехала домой, смотрела в окно, но, погруженная в мысли,  ничего не замечала. Что тут скажешь, конечно, Петр приятный, на вид скромный, не без денег, иначе Иван Иваныч не подвозил бы к его дому. Разве плохо дочке и внучке, если она выйдет замуж за немолодого,  но богатенького? 
    
        Майя была дома, наносила тушь на ресницы, процесс долгий, требует внимания, зато перебивать не будет.

                - Мужчина мне понравился, под себя не ходит, живет в мансарде, вид оттуда на город потрясающий.
                - И ты сразу захотела там жить.
                - Почему нет?
                - Но он старый.
                - Лицо молодое, глаза блестят. Правда, глухой, но зрячий.
                - Компенсация: глаза заменяют ему уши, поэтому ясный взгляд.
                - Ни в чем не нуждается, поэтому не переутомляется.
                - Это ты так считаешь. По твоему лучше всего залечь и не двигаться. Заморозиться и дожидаться бессмертия.
                -  Не слишком ли много замороженных, особенно среди мужчин.
   Юла возмутилась: «Бабушка, ты что говоришь, человеки не бывают замороженные»

       Хельга увела ее в другую комнату, дала краски. Вернулась, дочь все возилась с косметикой.

                - У Петра познакомилась с куратором конторы.
     Дрогнула рука, тушь размазалась, Майя салфеткой стерла ее,  повернулась к ней, посмотрела одним глазом.
             - У тебя иногда бывает взгляд как у нашего куратора Аделаиды.
             - Как, они у вас тоже есть?
              - Мы все под колпаком, – шепотом проговорила дочь и продолжила наносить тушь на ресницы.

   Что-то грохнуло, Юла разбила стакан. Хельга сметала осколки и думала, к хорошему.