Я и мои самолёты, глава 3

ГЛАВА 3

Мой меч и я

Он не сбывается дважды, твой первый самостоятельный полет на одноместном истребителе. И, хотя все подробности, возможно, растворятся в круговерти других полетов, есть одна вещь, которую ты никогда не забудешь: когда ты впервые по-настоящему один в воздухе. До того, тень инструктора маячила в передней или задней кабине, негодуя из-за твоих неуклюжих маневров, но теперь, в чудесном биплане Хаукер «Фьюри» (единолично заставившим меня выбрать истребители), ничто не нарушало чистоту обводов полированного алюминиевого капота спереди и туго обтянутой полотном хвостовой части фюзеляжа за спиной.
Вы только представьте: кабина, разумеется, открытого типа; пилота хлещет набегающий поток, от которого лишь частично защищает крошечный козырек. Сесть в кресло – всё равно, что встать в полный рост в довольно глубоком фюзеляже, а длинная прямая ручка управления с «баранкой» на конце и двумя пулеметными гашетками добавляет иллюзию глубины. Ниже дюралевых лотков, на которые ставятся ноги, виднеются детали самолётного интерьера, неизбежно заляпанные грязью: лонжероны и стрингеры, полотняная обшивка, забытые болтики и ветошь, специально для неосторожного воздушного акробата. Приборы – самые нужные: креномер, указатели угла тангажа, скорости и высоты, компас, указатель оборотов, указатель давления и температуры масла, указатель температуры охлаждающей жидкости в радиаторе. Слева от сиденья – штурвал триммера руля высоты. Такой же штурвал рядом с ним регулирует температуру охлаждающей жидкости за счет уборки или выпуска радиатора. Справа – сияющий медью заливной насос синхронизатора Константинеску; перед тобой – казенные части двух пулеметов Виккерс 303 и простейший прицел, кольцо и мушка. Справа от них – одетый в резину «глаз» более совершенного прицела «Альдис».
Я отправился в свой первый самостоятельный полёт на этом истребителе в 1938 году.
Винт проворачивали вручную: двухлопастный, деревянный, с медной оковкой по передним кромкам лопастей. Две мужских пятерни входят в зацеп: вся сила компрессии 650-сильного двигателя Роллс-Ройс «Кестрел» против хватки одного мужчины. Конечно, можно было бы накинуть на лопасть мешок с веревкой и дёрнуть, либо вызвать автостартер, проворачивающий винт через храповик, вделанный в сверкающий алюминием кок винта – но механики в те дни были крутыми, и с презрением отвергали современные средства запуска. Крути, парень, пока кровь из-под ногтей не покажется!
О-о, этот радостный треск выхлопа и запах сгоревших паров бензина. Я гонял двигатель, следя за тем, чтобы истребитель не перепрыгнул через колодки под колесами – мощность двигателя и воздушный поток вполне могли бы поднять истребитель в воздух без всякого разбега.
«Фьюри» был непрост в рулении: работа стоек шасси с большим ходом штоков напоминала изумительную игру мускулов тигра, рвущегося вперед прыжками, но в результате, короткие крылья начинали раскачиваться, а пилот приходил в замешательство, принимая во внимание узкую колею шасси. Биплан мгновенно влетал в путевую раскачку, а тормоза на педалях были почти бесполезны: приходилось рулить, используя ручку и руль направления – почти забытое ныне искусство.
Рычаг газа представлял собой гнутую пластину из сплава, увенчанную шариком, размером с вишню. Эта железка врезалась вам в сгиб мизинца, особенно в таких, требующих сосредоточенности маневрах, как полеты в плотном строю. Часть прорези в секторе была перекрыта проволокой (наши двигатели имели ограничение по мощности), но взлетная мощность все равно оставалась впечатляющей.
«Вводите обороты плавно и решительно». Ручка управления внезапно обретала чувство: поток воздуха от двигателя начинал обдувать рули. Легкое движение вперед – не слишком размашистое, чтобы деревянные лопасти, размытые круговым движением, не зарылись в почву. Даже с опущенным хвостом, клиренс винта не превышал 12 дюймов! Казалось, что я полностью контролирую работу элеронов ногами, и поднимаюсь в воздух, пробежав всего несколько ярдов. А угол набора! Бочка сразу после отрыва уже не считалась опасным трюком.
В воздухе, «Фьюри» был безупречен, или близок к идеалу, насколько это было возможно для летательного аппарата, оснащенного двигателем. С этого дня, каждый полет приносил долго и нетерпеливо ожидавшееся счастье.
Лихая атака с фланга на мишень, которую тащит буксировщик, «Одекс»: сноровисто перескакиваешь с кольца и мушки на «Альдис», жмешь на гашетки, вдыхаешь запах горелого кордита…пытаешься исправить неизбежный перекос, зажав ручку между колен. Нос и крылья рывками пляшут вокруг-да-около горизонта; лупишь молотком по рычагам перезарядки или пытаешься извлечь заевший патрон консервным ножом, входящим в комплект;  или даже вынимаешь затвор и пытаешься разобрать его на части и собрать снова…мгновенное прохождение маневров, которые, как я думал, вообще невозможны: нисходящие полупетли, «ракетные» петли и скоростные полные бочки…борьба с возмущенным потоком за самолётом ведущего, когда ты подходишь почти вплотную – до тех пор, пока нижнее крыло не поравняется с «кокардой» на фюзеляже ведущего, находясь всего в полуразмахе от него. Пот, выступающий, несмотря на встречный поток, когда нянчишь сверхчувствительные органы управления, держа место в строю…нарастающий рев, когда пикируешь на наземную цель, с глазами, незаконно прилипшими к тубусу «Альдиса» (проведя до того пять непростых минут на высоте пять тысяч футов, стоя в кабине и снимая кожаный чехольчик с передних линз): тра-та-та! Тах-тах! И подтвержденный результат, 97 % попаданий в цель (ну, насчет «Альдиса» они были не в курсе!)
Возврат на базу. Строю коробочку, иду к четвертому развороту, убираю газ, обогащаю смесь, поднимаю радиатор, штурвальчик триммера подкручиваю слегка назад. Трещит выхлоп, шелестят расчалки, лопасти винта почти заметны в своем медленном вращении. На указателе скорости – 75 миль в час, разворот со скольжением; педаль, поднятая выше другой, уходит вперед до упора; ручка почти полностью выбрана на себя; встречный поток треплет самолёт; я удерживаю его в скольжении почти до самой земли. Тут руль поворота резко перекладывается в другую сторону, ручка -  в другую сторону, и выполняется змейка, и еще змейка, чтобы погасить скорость. Влево, вправо, влево, вправо. Сливающаяся в одну полосу трава замедляет свой бег. Ручку еще чуть-чуть на себя.
И тогда возникает почти неслышимый хруст – это амортстойки принимают нагрузку; затем – дребезжание и бряцание хвостовой лыжи, обутой в сталь; горячее дыхание из открытых выхлопных труб, когда прибавляешь оборотов, чтобы отрулить назад по изжаренному солнцем грунту.
Звуки, запахи, виды двадцатишестилетней давности…
«Фьюри» был исполнен так идеально, словно его ковал и закалял оружейник из Толедо; мои мастера вложили мне в руки рапиру.  Я жаждал битвы, которая бы запятнала кровью нас обоих.
«Мы были как одно – мой меч и я».