Cказки кубика о шаре - от мультяшных онгонов

СКАЗКИ КУБИКА О ШАРЕ
***
Глава 0. Дело было вечером.

Это был необычный спиритический сеанс. Необычный в том плане, что мы не собирались его проводить, даже не мыслили ни о чем подобном. Мы – трезвомыслящие технари, собравшиеся теплой компанией встретить Новый год, заодно и новоселье друзей – Дашки и Толика. Въехав в вожделенную квартиру, счастливые новоселы уже давно зазывали нас в гости. Времени, увы, не находилось.
Наконец, повод выдался весомый и собрал-таки нас за накрытым столом у новогодней елки. Уходящий год требовалось проводить с почестями – налили «ему на посошок» – и тут грянул форс-мажор, – в виде отключившегося электричества.
И что прикажете делать без света в новогоднюю ночь? Обидно, конечно, хотя, – что мы теряем? Телевизор – не смотрим, инет – потерпим, газ есть, свечи тоже, – хоть ешь. Да и не ящик ведь мы пришли посмотреть, а пообщаться по-человечески.
Новый год встретили почти по курантам, – зажгли бенгальские огни, сами гимн спели, запили его шампанским и заели всем, что под руку попадет, благо стол был шикарный.
Когда есть уже было невмоготу, а выходить на мороз ещё не хотелось, встал вопрос – что делать. И кому-то пришла в голову идея провести спиритический сеанс.
Что ж – идея вполне новогодняя, зажженные свечи создавали мистическую ауру в мыслях, в конце концов – почему бы и нет. И процесс пошел.
Мы – потомки любопытных атеистов  поэтому никто не знал, как надо вызывать духов. Решили прибегнуть к помощи здравого смысла, который, хоть и отрицал их наличие, но, после недолгих раздумий, сообщил, что вызывать духов надо коллективной ментальной концентрацией. Если сообща думать о ком-то, как показывает обыденная практика, тот обязательно должен явиться. Для усиления эффекта визуализации решили использовать портрет.
А кого вызываем? – Конечно, Пушкина.
Его портрет нашелся быстро. Затем на столе расчертили круг с буквами. В центре его блюдечко со стрелкой, которое якобы должно вертеться, и – все такое прочее.
Сеанс начался. Все погрузились в созерцание Поэта. В этот момент в детской проснулся Данила, горластый отпрыск семейства. Дашка убежала к нему и зависла там на полчаса, пока мы дискутировали на тему «верю-не-верю» и «метафизика-с». В конце концов, они явились вместе, – «пусть с нами посидит», – бодрый малыш сжимал в руках мягкую игрушку и спать, судя по виду, не собирался.
Сеанс продолжился. В сосредоточенном молчании прошло несколько минут и что-то неуловимо изменилось за столом. Шутливое настроение кануло, лица у всех стали слегка отрешенными, как бывает, когда человек смотрит на пламя.
Данька тоже сидел тихо, весь погруженный в изучение своей игрушки – тряпично-поролонового кубика с нарисованными на нем героями мультфильмов – черепаха и львенок, улыбающийся кит с фонтанчиком и другие. Малыш вертел его в руках, внимательно разглядывая каждую грань, и усердно пытался смять своими цепкими пальчиками.
Мозговой штурм духовного пространства продолжался. Но, то ли не верили должным образом, то ли пить нельзя перед сеансом, никакого движения в круге не наблюдалось. Толик решил проветрить комнату и приоткрыл форточку.
Ворвавшийся в комнату сквозняк всколыхнул пламя свечей, пара из них затухла, и по столу заметались тени.
В этот момент Данька кинул кубик в Толика. Кубик не долетел до цели. Задев по пути бутылку шампанского, он пару раз перевернулся, прокатившись по вазочкам, и упал прямо в блюдце, стоявшее в центре круга.
Выпавшая грань представила нашему взору черного кота, идущего вокруг дуба по цепи. «Мы тут Пушкина вызываем, а вместо него как явится кот ученый», – промелькнуло в голове, как потом оказалось, не только у меня.
И, видимо, эта мысль, спонтанно возникшая у всех, вызвала мощный резонанс в эфире, став импульсом, приоткрывшим нам ту самую дверь, что наглухо заперта для обыденного сознания современного образованного человека, коими мы себя почитали без всякой ложной скромности.
В этот момент что-то случилось со зрением. Какая-то пелена повисла перед глазами, веки отяжелели, безудержно потянуло спать и странное видение возникло черным облаком перед глазами. Секундное наваждение прошло, пелена спала, но видение никуда не исчезло. Оно нагло прогуливалось по столу и по-хозяйски рассматривало его содержимое.
Рука потянулась было схватить его за шкирку и вышвырнуть со стола, как вдруг видение опрокинуло в себя содержимое ближайшего фужера и, вальяжно облокотившись на его край, заговорило человеческим голосом: «Добрый вечер!»
Появление первого гостя.
«Позвольте представиться: я – кот. Зовут меня Альтэр. Прикован цепью к дубу – по прихоти великих мира сего. Не скажу кого. Я, знаете ли, не ябеда.
Когда-то я был белым и пушистым, но златая цепь вытерла мою пушистость, а то, что под ней – не вынесло солнечной активности, и стал я таким. Как предок того, чьим росчерком пера обречен я на вечную вахту. Не утешают даже походы налево – ничего там нового нет – налево ли направо – все-равно приходишь в исходную точку. И говоришь, говоришь, говоришь…
…Помню время, когда нас было трое – и на наших спинах держалась Земля, заметим, тогда еще плоская, ну, или полусфера, если точнее. Нам помогали четыре слона. И опорой всем служила черепаха.
И звали нас не котами, а китами, – давно это было, еще в эпоху Киевской Руси. Вот там, в Киеве, нас по-прежнему так и зовут. А тут… Ах, прогресс-ц ! – и Земля-то нынче шар, непонятно куда катится, и слон – легкая фигура, вечно на раздаче лажается, да и гордое имя Кит стало теперь котом-с. И пара моих соратников – куда их судьба раскидала – одному Богу известно.
Второй кит – не стал менять свое имя. И ушел скитаться, в самый дальний скит. Может и доведется еще его увидеть.
А про третьего – слышал, что на ринге он – апперкотами балуется, была у него склонность такая. Вроде даже как чемпион он – миллионы гребет за каждый бой. Еще в те далекие времена пытался он слонам надавать по хоботу, да не до того было. Все делом занимались, – общим и, казалось, великим. И команда у нас считалась дружным коллективом, хоть и переругивались иногда, но держали на себе все – и не ныли, даже в марте. В марте мы валерьянкой спасались и черепашку нашу поздравляли.
Эх, черепаха, добрая была старушка и мечтательная. Правда, могла по женской дури своей нырнуть поглубже, – «пошалить» это у нее называлось, приходилось слонам пинками ее на место возвращать. Все плакалась, что насморк у нее из-за мокрых ног и тарелку бы горячего супчика ей не помешало. Еще грозилась баттерфляем на спине поплыть. Бабочкой, видите ли, она себя мнила.
Сбылась ее мечта о супчике, она там теперь главная – заслужила. Греется себе брюшком кверху – и народ ее очень, говорят, любит.
А слоны – те еще игроки – слоняются по всем злачным местам. Хоботрясы, одним словом. Разделились на черных и белых и всё в каких-то бесконечных партиях жизни прожигают. Свои – в том числе.
А мне же с тех пор пришлось и в сапогах потопать (фу, каким же мужланом я был, когда пахал на простачка одного), и радисткой прикидываться (исключительно во имя Отечества!), и гипо-по-ко-то..(тьфу ты, язык сломаешь), бегемотом, в общем. И много еще всякой мишуры-муры…
Да… весело было. Классикой стало…
И вот теперь я – ученый,– меня узнают везде, где есть наши. А где ж их нет? Выходит, что я ученый с мировым именем. Хожу вокруг да около одного дуба зеленого, и сказки сказываю. Да, скоро, может, и дело сделаю. Какое? Поживем – увидим. …
… А пока – брожу себе по цепи в поисках горизонта и брежу, точнее, грежу или, даже, – режу правду – на кусочки и исследую ее на предмет истины. До последней инстанции еще далеко, – уж больно субстанция плотная, континуумом отдает. Ну, умом её не измеришь, – рациональное – оно, видите ли, нулевую меру имеет в нем,– еще старик Кантор это доказал, но до чего-нибудь добредём-добредим. – Времени впереди – масса. О покое и не думаю, Я – вечный бродяга-скиталец. И дуб, к которому я прикован, тоже вечно-зеленый – логично предположить, что это Ёлка, вон ее как нарядили, и бокалом в бок тычут – что-ж, пора и тост грянуть. – Ну что, друзья,  – с Новым годом!»
***
Тут кот ученый опрокинул в себя рюмку водки, шумно занюхав её тыльной стороной лапы. И в дальнейшем прикладывался он довольно часто – «горлышко промочить, чтоб не сипело, а пело». Да и не только он – почти все гости, посетившие нас в ту бессонную ночь, поливали горлышко часто и с явным удовольствием, подтвердив мою догадку о родстве слов «спирт» и «спирит».
Именно они-то и уничтожили весь наш новогодний запас пития, (да-да, именно они!) – аккуратно прикончили все, до последней капли, ещё до рассвета.
А кот – блаженно прикрыв глаза, мечтательно улыбнулся, затем решительно выдохнул, и – вновь заговорил.
– Ну, теперь, коли уж вызвался, расскажу-ка я подробнее, что помню и знаю. Конечно, не все, за давностью лет, осталось в памяти, но обязуюсь говорить правду и только её, родимую. В конце концов, если не я, то кто, и если не сейчас, то уже и никогда-с…
Глава 1. История от первого кота.
Про прогресс.
Тот прогресс случился внезапно, как снег на поля – ждешь его, ждешь, – все бока отлежишь, а он тихо подкрадывается и бьет по темечку – наотмашь, как та самая мышь – гадкая и противная. Вот с неё-то всё и началось.
Появилась она неожиданно, средь бела дня и так громко запищала, что разбудила наших слонов. Они обычно стояли и дремали себе потихоньку, покачивая хоботами.
Леха, третий наш кит, цапнул было её, да только рот разинул, как она выскользнула из лап и помчалась – прямо к слонам, шкуру спасать.
А слоны, вы же знаете, как они мышей боятся – рванули от нее, с места в карьер, Лёха за ней, – мы следом. Такая началась катавасия! Это, разумеется, инстинкты во всем виноваты.
Да и не только в инстинктах дело. Мы, между прочим, слонов защищать бросились, как же я про это-то забыл... Ну, да – столько времени прошло…
Да-да, именно защищать! (Так и запишите.) И слонов, и мышь.
***
И вот, представьте себе – бежит эта тварь, попискивает. Слоны – от нее, мы – за ней. Уже, вроде как, весело стало – размяться коллективной пробежкой – весьма полезно при нашей стоячей работе. А то гиподинамия совсем доконала.
Спина у черепахи – удобное место для кросса. Панцирь у неё слегка выгнут, да ещё он бугристый весь, только края более-менее ровные. В таких условиях даже простая оздоровительная пробежка превращается в целое приключение.
И вот, носимся мы эдаким веселеньким гуртом по краешку, развлекаемся, и в один прекрасный момент обнаружилось, что сзади нас догоняет стадо обезумевших слонов – все же по кругу бежим, практически хороводом. Зевнешь – растопчут и даже не заметят. Вот тебе и оздоровительная пробежка…
Мы в ужасе припустили, что есть духу. Мышь, увидев такое дело, тоже прибавила ходу, и слоны засверкали пятками – все быстрей и быстрей – сумасшедшая, скажу я вам, карусель.
Я на полном ходу как вляпался в слоновью лепешку, по самые уши, и пропахал носом в этой жиже с пяток шагов. Чуть в воду не улетел. Зацепился когтем за край и завис над бушующей бездной: подо мною – акулы, надо мной – слоны. И куда мне?
Пока я решал эту дилемму, в голову полезли посторонние мысли типа – а нет ли тут поблизости другой какой черепахи, и доплыву ли до неё?
А если вообще – никого больше нет в океане?!! И куда мне тогда?
Так я висел, стеная о бренности, пока меня не озарило внезапно, что от пяток всегда есть шанс увернуться, а от зубов, вонзившихся в кончик хвоста, – крайне сложно.
Я взвыл от боли, рывком подтянулся, вскочил на ноги и помчался дальше, проплевываясь на ходу, – ни умыться, ни отряхнуться времени не было. Долго потом брезговал лапки себе облизывать.
Такими были первые в мире гонки на выживание.
***
Гонки по черепахе.
И вот мы несемся, сломя голову. Что в этот момент чувствовала наша рептилия, затрудняюсь предположить. С чувствами у нее туговато. Обычно довести ее трудно, такая уж у нее натура-дура, да тут, видимо, и ее эта карусель достала, – тоже решила принять участие в нашем коллективном безумии.
Бегать черепаха не умеет. То, что она делает, при всей лояльности к ней, бегом назвать сложно. Да и вообще, рожденному ползать это незачем.
Она по-другому поступает – и называет это игриво так – «пошалить», кокетка старая. В её-то возрасте это уже называется «ошалеть» или хуже.
А когда она шалеет, страшно – не то слово. Это – вселенский потоп. В самом его прямом смысле.
***
Мы сначала не поняли, что случилось, а потом стало нас заливать, чувствую – ноги по щиколотку в воде, – уже до колена достают, – все, приплыли, думаю. Совсем недавно же окунались! Ещё даже просохнуть никто толком не успел.
Достали меня её водные процедуры!
 
Слоны, – те сразу же потеряли голову от вида мышки и никак не реагируют. Обычно, в таких случаях, пары их пинков хватало, чтобы её на место поставить, но тут – ноги не тем заняты – бегут они. А черепаха все погружается, шмыгает себе носом и погружается.
Глядь! – а на носу у нее мышь сидит и чушь какую-то несет распрекрасную. Черепашка ее слушает, а у самой блаженство на лице потихоньку проступает.
Черепаховая мечта. ***
А я-то всегда думал, что черепашки вообще глухие – ведь у них даже ушей нет. И что-то ей эта тварь протарабанила мелким бесом, – и купила всю с потрохами.
Уж какую чушь она нагородила нашей рептилии – одному богу ведомо.
Ну что такое наша Черепашка-Парашка? Кто она такая, эта пресмыкающаяся старая кляча? Полудохлая плавучая посудина, мнящая себя мисской (в её-то возрасте!) и мечтающая о супе, – не более.
И вот, наша мисска, значит, грезила о своем супе и тут эта мышь до нее и добралась. Узрила, где у той больная мозоль и давай втирать туда бальзам да заливать елеем. Ну, наша калоша и возомнила себя – ковчегом, понимаете ли.
Эта пискляка оказалась настоящим пластырем душ покалеченных.
Слышал я краем уха, она ей там что-то про «полное погружение» впаривала. Вот потому все так быстро и случилось. Видимо, наобещала ей та тварь безбожная целое море черепашьего супа. Предел убогих Тортилкиных мечтаний.
В принципе, не обманула. Только жалко ее, глупую, все ж таки пахала она честно и почти не халтурила. Точнее надо было условия оговаривать. Сколько, чего, из кого, и прочие важные мелочи. И мозгами надо шевелить побыстрее.
Еще древние говорили, что промедление смерти подобно. Бедняжка черепашка! Но что поделаешь, не черепаший сейчас век.
Да будет суп ей не горек.
К чему приводят гонки. ***
Значит, рванули мы и бежим, ускоряясь, по замкнутому кругу.
А Земля – все еще на нас держится. Куда же ей деваться-то?
И, как вы думаете, если такая махина начнет вертеться, что произойдет? – Да, именно, тем, что вы видите, все и закончилось.
Сначала-то мы все бегали, веселились. Казалось, что развлекаемся. Хотелось просто косточки поразмять. А то застоялись все, как истуканы.
Даже мысли появлялись, что я ходить разучился. Конечно, подвигаться всем захотелось. Вот, – думал, – порезвимся немного, да опять на целую вечность с новыми силами встанем.
А когда все закрутилось-завертелось, стало понятно, что остановиться нам, при всем желании, не удастся.
Сдвинуть массу непросто, надо преодолеть её инерцию. Но если она двинется, да ещё и набирая обороты, то остановить её – уже невозможно.
А здесь – это же не просто масса – Земля целая, и весь Космос на ней завязан. Как оно все начало крутиться-вертеться!
И Пространство под воздействием этой массы само начало меняться – то растягиваться, то сжиматься, то закручиваться, то раскручиваться. Время – тоже, оно же неотделимо от Пространства.
Смешивались и переходили друг в друга понятия верх-низ, право-лево, день-ночь. «Вчера» становилось «завтра». Белое превращалось в черное, и наоборот. В какой момент я стал чернее ночи, сам не заметил. В темноте, наверное. Все вокруг меня неслось с такой скоростью, что уследить за всем было попросту невозможно. Нас же все это время так плющило и корежило, выворачивало и разворачивало, так ужимало и стягивало, что никому такого не пожелаю. Даже псине подзаборной.
И все из-за какой-то мыши…
Как всегда, впрочем, все глобальные катаклизмы начинаются с сущей ерунды.
С тех пор я усек, что играть в кошки-мышки со слонами не просто опасно, а гораздо хуже.


О мошках.***
То ли дело кошки-мошки – обожаю. Это моё любимое занятие на досуге. У меня есть такой секретный захват лапой, что ни одна мушка не прожужжит мимо. Помнится, я их тоннами ловил и рыбкам скармливал, когда они дохли.
Прикормил целый косяк. Всюду за нами плыли и лупились из воды в ожидании очередной пайки. Хватало и на прокорм, и для утехи.
Я их, рыбок моих, дрессировал понемногу. Понятливые были, даром что немые. Такие фортеля отмачивали, – залюбуешься. Выпрыгивали из воды и в полете хватали прожорливой пастью все, что ни кинешь.
А некоторые из них так даже летать научились. И пролетали, скажу я вам, вполне приличное расстояние.
С гордостью отмечу – моя школа. Вот что делает правильная кормежка. Более того, они сами стали мух в полете ловить. А парочка из них и вовсе куда-то улетела. Птицы-то от них и пошли, между прочим.
Однажды подцепил я на коготок рыбку, не простую рыбку, а золотую. Пока рассматривал её, да пытался сковырнуть чешуйку, хотя бы одну, она вдруг молвит: «отпусти ты, киса, меня в море, я желание твое исполню – одно-единственное, самое заветное».
Призадумался я, прямо в тупик она меня поставила своими словами. У меня и желаний то никогда особо не возникало. Вот я и брякнул первое, что пришло на ум: «мне бы мышку, настоящую, живую, да поупитанней, а то совсем обрыдло все, сколько ж можно одной рыбой питаться».
Так она и появилась, эта мышь, толстая и противная, и все разрушила, гадина. Кабы знал, чем все закончится, попросил бы её сразу в виде жаркого-бланманже, в сметанном соусе. Глядишь, было бы все по-прежнему – спокойно, уютно, и мухи жужжат в тишине.
***
Спросите, а откуда мухи – про них ведь ничего в истории не сказано.
Так кто ж про мошек-то вспоминает! В истории остаются лишь киты да коты, ну и про слонов с черепахой тоже можно пару строк дать.
А что мухи? – Что они держат на себе? – Ни-че-го! Как жужжали во все времена, так и жужжат. И жрут то же самое, – даже упоминать неприлично, что. Природа их так устроила, бедняжек.
Хотя они себя таковыми не считают, – нет, – что вы! – они по-хозяйски тут летают – жирные и наглые, все стремятся на уши тебе присесть, или на шею, да поудобнее. Откормились на слоновьем помете, – и потому их ловить легко.
Если бы я не видел, на чем они сидят и чем питаются, я бы с удовольствием сам зажевал. Но я же брезгливый, и потому их рыбкам скармливал. А уж тех – за милую душу. Слава богу, аппетит у них был отменный, они же не видели, чем брюшко у мушки набито, и потому смотрели на меня как на благодетеля своего.
Тайна слонов.***
А вообще, вы знаете, почему наши слоны побежали от мыши? – Открою вам страшную тайну – да потому, что никакие они не слоны, – а просто большие раскормленные мухи!
Иначе с чего бы им такую мелкоту бояться?
Вообще-то, при более тщательном рассмотрении, родство их с мухами издалека в глаза бросается, – ведь слоны в любой игре мухлюют, и ещё они – всегда под мухой. Это, думаете, просто совпадение? – Нет! Они с одного поля клубни. У них, как и у мух, есть хобот, которым проводятся их грязные махинации.
***
В общем – славное мушиное прошлое наших слоников мы разоблачили. Летали они, значит, и жрали подножный корм. И тут я – цап-царап и стал учить их уму-разуму.
Да, конечно я! Именно мне они обязаны ростом. Я, как впервые прослышал, как из мухи делают слона, так меня и озарило. Ведь народ просто так не скажет.
Я решил претворить моё озарение в жизнь. Выбрал четверых потолще и стал выкармливать. Сколько мне пришлось с ними возиться! Какие кучи я им наваливал – ешь не хочу! Сам недоедал, недосыпал, но вырастил себе на голову, – чуть меня же потом и не растоптали, поганцы.
Вон какие громады вымахали. Такие себе наели бока, что летать разучились. Так и превратились постепенно в слонов. Хоть запашок-то ещё витает, да и замашки у них плебейские. Сами понимаете, мушиную натуру не искоренить, даже если стал слоном.
***
И вот, взглянули они слоновьими глазками на мышь, но увидели мушиным зрением огромного монстра, бегущего на них. И пришли в ужас мелким своим сознанием. Вот почему случилось то нелепое светопредставление.
Когда же все, наконец, утихло, мы потихоньку пришли в себя и стали осваивать новую форму жизни. Каждый по-своему.
История второго кота, рассказанная первым.
Борьба за имя.
Второй наш кит – такой был умница, аристократ, благороднейший из нас, просто ангел – белый и пушистый. Альбертом звали, (меж нами Алом). Гордыня его измучила, – восстал против буквы, – не захотел скотиться. Честь породы не позволяла.
– Имя, – сказал он, – это не просто набор звуков, а судьба! А за судьбу надо бороться.
Боролся долго и самозабвенно, не могла его душа смириться с тем, что китом его перестали величать и почитать соответствующе. Китами теперь других называют.
А ведь нынешние киты из породы тех, кого мы – в лучшие-то времена – на коготок, да на зубок, да косточки их сплевывали в океан. Не такие уж вкусные, между прочим, они были – сплошной рыбий жир, с холестерином. А это на фигуре весьма плачевно сказывается. Так и в колобка запросто можно превратиться. До сих пор, вот, не могу от лишнего веса избавиться.
Так вот, представьте, каково было бы вам в его шкуре очутиться? Не колобка, а нашего Ала. То, понимаешь ли, был ты всем и вся, премного уважаемым, бесконечно обожаемым, а тут, р-раз – и «не путайся под ногами!». Ты-то вроде бы – да тот же самый! – по крайней мере, видишь себя по-прежнему – китом, но никто этого, увы, не замечает. Мир изменчив к своим кумирам.
Ал решил, во что бы то ни стало, восстановить попранную справедливость. Статус-кво, то бишь. Сначала он научился плавать, чтобы показать им всем, кто есть Кит на самом деле. Заявил во всеуслышание, что питается планктоном и крилем. Даже улыбку китовую освоил. Знали бы вы, чего это ему стоило – вывихнутой челюсти!
Устраивал даже показательные заплывы. Чуть не потонул однажды, когда его волной накрыло от чихнувшего рядом кашалота. Но это никого не впечатлило. Прослыл чудаковатым котом и только.
Эх, люди… они же по шкурке встречают, и за шкирку могут выкинуть, ежели что, – да за милую душу! А пушистость-то у него знатная была, порода такая аристократическая – облачко напоминал, сукин сын.
А вы часто пушистых китов встречали? Ну и – пришлось ему пройти курс восковой депиляции, без наркоза, бедняге. Уж коли назвался китом, так изволь выглядеть подобающе. Вот и содрали с него практически всю шкуру. Такой он гладкий и противный стал, – бр-р-р, как сфинкс, – есть такая порода голых кошек.
Да, представьте себе, голый кошак называется Сфинксом.
Сфинкс-кс-кс.
Ну, сфинксом быть проще, зауважали, – редкая нынче кошка и дорогая. И не просто зауважали. Есть такой эффект загадочный у слова «Сфинкс», не знаю чем он объясняется, но стали люди в очередь к его ощипанной персоне выстраиваться и безумные ему вопросы задавать, на что он давал не менее безумные ответы.
Идиллия наступила полная – сидит он в своем излюбленном кресле, задумчиво почесывая чресла, – идол идолом – и с умным видом вещает, что в голову взбредет. А они всё записывают, истолковывают – всяк по-своему, и несут этот бред дальше.
Прослыл он Вещим Сфинксом. Нет, сам загадок не загадывал, хотя, коль пошла такая пьянка, это он должен был вопрошать, – про того, кто утром на четырех, днем на двух, а вечером на трех. Это классическая загадка Сфинкса. Так люди в жизнь бы ее не отгадали, – они ж к нему средь бела дня на четвереньках подползали.
***
Так и просфинксовал Ал все лето, не успел оглянуться, как зима прикатила. Настоящая русская зима. Тяжело быть китом на Руси. Замерз без шерсти бедняга Ал. Слег с воспалением.
Мышь одна полоумная его выходила. Молоком горячим отпаивала. Остальные быстро куда-то испарились, кому нужен голый и немощный? Только она и осталась с ним, серенькая такая, вся бледная, и в очках. Видимо, сослепу влюбилась в него, Сфинкса, да и поплатилась за это – он съел ее в бреду.
А как опомнился – чуть лапы на себя не наложил. Еле валерьянкой отпоили. Впал он в депрессию и стал вегетарианцем. Травкой начал забавляться. Мы с ним тогда еще часто сиживали под луной.
Он всё душу мне свою изливал и всю мою – вымотал. Белугой ревел, крокодилом разливался – сначала по Киту, а потом по Сфинксу и своей серости. На второй потоп хватило бы его слез. И стоило так убиваться?
Ну, во-первых, какая разница кот или кит, всего-то одна буква поменялась – у меня, например, от этого лап меньше не стало и хвост на месте. Да хоть груздем назови. И, между прочим, кита Сфинксом никто не назовёт и благоговеть перед его изваянием не будет. Китов все стремятся на мыло да на сало перевести, не говоря уж про котлеты со шкварками.
А серость эта – ну, с чего он взял, что съел ее? Может, она сама сбежала, как прозрела. Поняла, что никакой он не Сфинкс, а просто ощипанный кот, да еще больной на голову ей свалился – вот и свалила сама.
У них такое случается, у мелкоты этой. Хлоп-хлоп ресницами, а сама по сторонам зырк-зырк – и, чуть зевнешь пошире, проваливаются куда-то – то ли в пасть, то ли – шасть, и поминай, как звали.
Ну, он и поминал ее постоянно, сентиментальным стал после всего пережитого, даже татуировку себе сделал во весь затылок – портрет ее и надпись «Не забуду!». Хорошо, что не видел, что ему там изобразили. А на лбу у него было написано «Сф К и т нкс – исправленному верить!».
Кот- супермодель.
И как его такого занесло в модельный бизнес? То ли поветрие какое было, то ли крышу ему снесло этим ветром, но случай – наш господин.
От овощной диеты все ребра у Ала повылезали, и стал он похож на ходячий скелет. Идет себе, шатается, вздыхает на ходу. Его на улице увидел профессор из ветеринарной академии. «Ты откуда такой, чудо-юдо?» – спросил он и забрал к себе.
Отмыл, накормил и к делу приспособил. Конечно, такой экземпляр роскошный – ходячий анатомический атлас, живое наглядное пособие для студентов. И стал наш Ал супер-моделью высшего класса – млекопитающего семейства кошачьих.
В принципе, работа – не бей лежачего. Особого ума не требует. Идешь себе по столам, гремишь костями, повернешься одним боком – оскалишься, другим – спину выгнешь.
После каждого дефиле его кормили сливками и сажали в специально оборудованную клетку, с табличкой на латинском языке. Его портрет даже на обложке серьезного журнала как-то поместили. Там его представили как неизвестного науке мутанта.
А уж про специализированные ветеринарные журналы и говорить нечего. Там он звездил вовсю. С биркой на лапке и штрих-кодом на ушке. В фас, в профиль, на боку, калачиком, с клубочком, в постели, в писсуаре, – он заполонил своим скелетом весь ветеринарный мир. Рекламировал товары для кошек, собак и даже клетки для попугайчиков и морских свинок.
Его знали в лицо все зоофилы и звали не иначе как «чудо-юдо». А ведь говоря «чудо-юдо», мы подразумеваем «рыба-КИТ». Чего так страстно желал наш Ал.
Слава богу, хоть тут поуспокоился он немного, перестал метаться от лужи к луже, доказывая, что он водоплавающий в прошлом кит.
И вот там-то у него пышным цветом и расцвел нарциссизм. Плюс эксгибиционизм, эгоизм, эгоцентризм, гедонизм, плюс что-то еще из этой же оперы.
Видел я однажды: стоит он перед зеркалом и чуть ли не целует свое отражение. Плюнул бы на него, да не успел, – его одна добрая душа пригрела у себя. Из общества любителей животных. Выкупила его у профессора, за пару бутылок Наполеона.
Представляете, бутылки самого Наполеона! – Ал так гордился этим.
Житие у Душки.
Купила она его и привезла к себе домой. Такая душка оказалась. Шикарная львица, вся, с головы до ног, в леопарде. Пластика у нее была просто завораживающая – из лучших клиник мира. И педикюр как конфетка. На вкус, наверное.
Будучи львицей светской, она блестяще владела парой слов по-французски и называла ими Ала, с парижским шиком – МашА (Ma chatte – фр.моя кошка). Но это на публике. А дома могла и и Машкой, и Мышкой, в зависимости от настроения.
А настроение у нее менялось каждую минуту, натура была ветреная, и вот он за день, гигад, мог побыть еще и Манькой, Маниманькой, и Марьванной перед ванной, и МашАнтуанеткой – перед лужицей. Само собой, что был он и котик-кисуля-кисуня, Мурка-дурка, киска-крыска, Анука-в-сумку, а по утрам так просто Брысью назывался. Вот тебе и борьба за имя...
Купала она его в какой-то клубничной карамели и таскала с собой в сумочке повсюду, напялив на него комбидресс со стразами и розовый бант.
Жалкое зрелище тогда был наш Ал. Хотя, ему, похоже, нравилось. Видимо, он в этой чешуе из страз себя чувствовал как рыба-кит.
Признаться, меня тоже завораживал его вид. Стразы были разноцветные, сверкали как звезды ночью. Ал говорил, что это не просто стекляшки, а «кристаллы-своровски». Она ему уши проколола по всему периметру и туда вдевала кучу ярких висюлек, на шею ожерелье вешала, а на узел бантика цеплялась какая-то брошь.
Вот эта брошь была действительно красивая, как кошачий глаз. Я как взглянул на нее, когда случайно столкнулся с ними, не мог оторваться. Волшебное зрелище, затягивает взгляд вглубь и не отпускает. (Позднее я узнал, что это был тот самый камень).
Красив стал подлец – глаз не оторвешь. Сидит в сумочке – губки бантиком – сам весь бантиком розовым наружу – и сверкает кошачьим глазом и стразами.
Светский лев.
Ал говорил, в том обществе любителей животных все были такие же как душка. И культивировалась у них странная мода, даже состязание, – у кого самая уродливая и нарядная тварюшка-собачушка на руках.
А как иначе можно назвать те нелепые создания, которых и моськой-то назвать много чести. Собака – она в принципе уродина, а которая на руках – тут уж вовсе туши свет.
Выряжали их хозяева еще нелепее, и духами поливали. Даже я бы до такого садизма не додумался.
Ал же изображал в те дни экзотическую сучку неизвестной породы, даже хвост научился двойным бубликом складывать, и вошел в моду под именем «милая квазиморда», положив начало целому поветрию на таких же квази-стрази.
Конечно, на фоне такого чудища, как Ал в то время, любая будет выглядеть красавицей. Так и произвели они фурор вдвоем.
И потому остался Ал у душки. Мурлыкал ей на ушко песенки и ловил мошек и мышек, которых она терпеть не могла.
Полюбил свое житье-бытье. Уж она его нежила! Отдельный шкаф для его одеяний соорудила. Личную портниху наняла. Приходилось той сразу две вещи шить – для душки и Ала – чтобы единым ансамблем выглядело. Роскошной они смотрелись парой.
Стал наш Ал светским львом. Я же говорил, он у нас аристократ. Умеет себя подать в обществе. И держаться может, как подобает в его положении. Порода, одним словом. Вот и добился своего – на руках его носят, с ладошек кормят, холят, лелеют, обожают.
Спал он в ее тапочках – они были такие пушисто-белые с розовыми помпонами. У нее размер-то ноги был такой, что Ал полностью помещался в тапок. И спал там по ночам. Свернется клубочком, вспомнит времена, когда сам был на вид как этот тапок, вздохнет и сладко засыпает.
***
Единственное неудобство случалось, когда приходил к ней какой-то тип. Она звала его папусиком и дракошей, а он её – пупсиком и дорогушей. Так он сопел и храпел по ночам, что даже тапки сотрясались. Работал он где-то на рудниках, наверное. Камни ей таскал оттуда. А она их носила или на Ала цепляла. И выносила его такого в люди – мир посмотреть, его показать, как он уверял.
Тут Ал загибал, конечно, – что там было показывать? – Урод уродом – ни шерсти, ни достоинства, одни стразы.
Рыбалка в аквариуме.
Душка же любила не только кошек, но и рыбок. Стоял у нее в углу спальни аквариум с рыбками. Плавало их там, разных красавиц, штук по 10. Очень дорогие, говорил Ал, красивые и недоступные.
Душка их по каталогу заказывала отовсюду. Привозили каждую рыбешку в специальной банке и выпускали в аквариум, – и тут начиналась рыбалка.
Это она придумала такую забаву, увидев однажды, как Ал плюхнулся в воду. Он-то всего лишь поплавать хотел, чтоб навыки не терялись, а Душка решила, что ему деликатеса захотелось.
Да и что ещё делать с рыбками? Одни и те же быстро надоедают. Красивые, лупоглазые, и что дальше? Плавают себе молча да жрут корм, – ни тепла от них, ни мурлыканья, только мокрыми хвостами лениво пошевеливают. Улыбка и то рыбья, – за что деньги плочены, непонятно. К тому же, рыбкам нужен уход, а ей некогда. Вот Ал и занимался их «уходом».
***
Однажды ей привезли красивую золотую рыбку. Душка запретила ее трогать. Она мечтала, что рыбка исполнит её желание, только надо попросить её на рыбьем языке. А какой у рыбы может быть язык, если она немая.
Душка это вскоре тоже поняла и оставила её в покое, но съесть не разрешила. Все надеялась на чудо, наверное. Да Ал и не покушался. Он просто её созерцал. Шло от рыбки какое-то неземное сияние. Будило и будоражило память о былом, и думы. А для еды и других хватало.
Однажды Ал так отравился рыбой, что его пришлось в ветлечебницу сдать на неделю. 

Измена Душки с хамом.
Пока он приходил в себя в клинике, душка где-то раздобыла себе такую тварь, которая называется хамелеон.
У этого мерзавца интересная была натура – он постоянно менялся, по сто раз на дню. В самом прямом смысле – становился в цвет её платья. Шутка природы! Слишком злой она оказалась для Ала.
Зато как портниха обрадовалась. Так она намучилась с Алом. Он-то ей во время примерок все руки в кровь исцарапывал. Конечно, исцарапаешь, когда тебя за шкирку поднимают, в узкое платье пихают, да ещё потом булавками во все места тычут нещадно. Вот Ал и отвечал взаимностью.
Когда же он вернулся, эта швейка ему с препоганнейшей улыбкой сообщила, что душка укатила до утра со своим фаворитом. «Новая игрушка у неё теперь, заморский зверек, симпатичный, не то, что некоторые уродцы», – сказала ему эта ехидна.
Ал сначала не поверил. Кто это здесь вам игрушка? Кто такой новый тут? А как увидел его воочию, ужаснулся. Как могла душка променять его на такое убожество! Мерзкий гад, пресмыкающийся хам и плебей. До чего же вероломен род людской!
И теперь душка на все свои тусовки ходила с новой пассией. Такого расклада Ал никак не ожидал. Загрустил и стал терпеливо заедать душевную боль всем, что в миску упадет.
Такую моську он себе наел, щеки из-за спины обозревались. Такое брюхо нарастил, что стал похож даже не на раскормленную собачушку, а на обычную хрюшку, с довольным пятачком.
Конечно, он утверждал, что стал размером со льва, но я-то видел. Я же именно тогда и застал его в последний раз. Случайно упал к нему на балкон.
Последняя встреча.
Он там часто вылёживал после ночной трапезы, аппетит себе нагуливал для завтрака. А я столько раз по крыше над ним прогуливался и не знал, что подо мной его балкон.
Впрочем, его до того момента было и не застать дома. А я в тот вечер прогуливался по лунной дорожке, и оступился. И свалился прямо на него. Меня чуть кондрашка не хватила.
Представьте, падаешь на свинку, а она когти как выпустит и как мявкнет. Я заорал во всю глотку. Потом слышу – «Альт, привет! Каким ветром?»
Огляделся, голос вроде знакомый, да никак не могу вспомнить, кто это. Я со свинками никогда не дружил, даже морских чурался. А эта хавронья тут мне запанибрата выдает.
Я ему отвечаю с достоинством: «А мы с Вами, сэр, на одном горшке не сиживали, из одной миски не лакали. Если Вы меня знаете, это ещё не повод мне тыкать».
Тут этот бегемот как заржет и говорит мне: «Ну, ты брат, зазнался, своих не узнаешь.»
***
Продрал я глаза – батюшки, так это же наш Ал! Вот тебе и благороднейший из котов. От кого-кого, а от него я никак не ожидал подобного охрюнения. Всего-то времени прошло с тех пор, как это тощее полувоздушное чудило изливало мне свою космическую душу, и какую же я вижу перед собой оплывшую тушу – не просто Свин, а полный свинец! А ведь нам представлялся – Сфинксом…
Решил сначала, что он либо свинкой заболел, либо опять в киты решил податься, теперь уже другим путем – наращивая массу. Зауважал даже – не всяк себя сможет так изуродовать ради идеи.
А он меня к себе пригласил и начал свои хоромы показывать. Да, на широкую ногу жили они с душкой. А аквариум – просто мечта рыбака. И сколько же их там плавало! Я в жизнь такой красоты не видел!
Ал мне говорит:
– Выбирай на вкус, я тебе сам наловлю. Угощаю! – и широко так махнул лапой, – только вон ту не ешь – отравишься, да эту не трогай – она неприкосновенная.
– А ты? – спрашиваю, – мне как-то неловко одному есть.
– А у меня, – говорит, – аллергия на рыбу.
Пока поедал я этих красоток, запивая валерьянкой, Ал мне про своё житье-бытьё рассказывал.
Потом я ему про свое, вкратце.
И про Леху вспомнили, который третьим был с нами. Так вот, поведал Алу я все, что от самого Лехи слышал и от других знаю.
История третьего кота, Лехи.
В горячей точке.
Эх, Леха, Леха – тот ещё был задира, ёшкин кот, – рыжий обаяшка и мечта всех кошечек. Да не перс он, наш, сибиряк, мы его звали Алекс-кс-кс, на что он жутко обижался.
Гордец и забияка, каких свет не видывал. Всегда посмеивался над Алом, но тоже побрился зачем-то. А его в таком виде загребли. – Куда? – К черту на кулички.
Как он рассказывал, послали его в горячую точку, к вулканам – то ли зарывать, то ли разрывать. Все равно вам нечего терять, – говорят, – а на морозе в таком обличье не протянешь – давай туда – погреешься.
Набрали их, этих наемников – такую разношерстную банду – 2 таксы, 3 поросенка, 4 курицы и один вещий ворон. И полетели они к вулканам.
***
А работенка там была очень интересная. Когда вулкан извергается – из него, значит, лава течет – раскаленная, прямо из недр земли – и в ней куча алмазов плывет.
И вот надо было умудряться как-то их из лавы этой выбирать, не поджарившись. Технологию отработали такую – всю ночь это горячее месиво остывало, а к утру из затвердевшей массы надо было выковыривать эти алмазы.
Единственное неудобство – ночью алмазы плыли на поверхности, а к утру они на дно выпадали осадком, и так застывало все намертво. Приходилось наугад долбить породу и искать эти камушки.
Потому и набрали таких работников достойных. Таксы – вечно роются в земле, поросята и курицы – тоже ковырялки, а ворон – он вещий, говорить умел, знал много всего, и разбирался в драгоценностях, вот и взяли его за интеллект. А ещё вороны всё блестящее издалека видят и клюв у них знатный – в качестве долота сойдет.
Как приехали вечерком к этому вулкану, да с недавнего мороза – поросята сразу в лужу теплую плюхнулись и заявили, что большего от жизни им не надо. Таксы полаялись и легли у костра, курицы сразу заклевали носом, а вещий ворон – так он вообще оказался просто сорокой-воровкой заляпанной, трещавшей без умолку, да все-ж таки кашу сварил и всех накормил.
А утром – звонок и все на дело. Повели их к месту работы, а там огромная окаменевшая река, непонятно какой глубины. Вручили каждому по мешку для алмазов, норму определили рабочую «от сих и до заката» и оставили жариться на солнцепеке.
Лучшие друзья курочки – алмазы.
Курицам хорошо, они даже не поняли, что им предложили. Им же все равно где ковыряться – в навозе, в горной породе или в миске с пшеном. Просто клюют себе потихонечку, да кудахчут между собой.
Одна белая курица, вторая рябушка, ещё черная и в крапинку, – но это в начале, потом все они посинели и стали неотличимы друг от друга. Вот что монотонный труд делает с курами.
Если надо что-нибудь долбить, то лучше куриц не сыщете работников. Настолько сам процесс их захватывает, что они даже не заметят выпавшего алмаза. Необработанные алмазы – это вам не бриллианты. Только взгляд профессионала может выцепить их из пустой породы.
Ну, а какие курицы профессионалы. Клуши-клушами. Смотришь – стоят себе день-деньской бок о бок и долбят клювами стену. А как отвернешься – раскудахчутся на всю штольню о петухах и яйцах.
Так их Леха и прозвал – «куры штольные». Мозгов в голове не имели, спинным промышляли. Если курице вовсе отрубить голову, то она даже сама не сразу заметит. Побежит себе дальше, по привычной дорожке. Голова ей нужна только кудахтать и клевать.
***
К ним ворона, то есть сороку, приставили для распознавания алмазов. Такая великолепная пятерка получилась. Куры кудахчут, сорока трещит – гвалт стоит как на рынке. Но они мирно уживались. Стучат себе весь день клювами, да мелют всякую чушь.
Перекуры у них были частые, трудодни им засчитывались не за алмазы, а за время долбежки, поэтому все были довольны собой и работой. Получали по миске зерна на завтрак, обед и ужин и, счастливые, усаживались на насест.
Одна их этих кур, рябушка, песенки пела и стихи писала. Про принца серебряного. Про золотые яйца. Про куриную лепоту. И про алмазы – лучшие друзья курочки.
Сорока тихо приворовывала. Не знаю, что и как там можно было воровать, но она успешно сколотила себе состояние. Остальные клушки строили куры из пустой породы. У кого она кучнее, тому доставался главный приз.
Это игра у них образовалась такая, называлась «фэркур» и стала для них любимым развлечением. Ворон был единственный мужчина в их стае, он считался главным и решал, чья построенная кура кучнее. Он же у них и роль приза исполнял.
Алмазов куры практически не добывали, зато шили себе роскошные кафтаны, пекли румяные пироги да неслись исправно, всю округу кормили.
Как-то раз одна из этих кур снесла не простое яичко, а в крапинку. Но крапинки были не простые, а блестящие. Сказались-таки алмазные рудники.
Сейчас это яйцо хранится в каком-то музее. А тогда из-за него поднялся жуткий переполох. Даже никто из кур не мог точно сказать, чье оно, они же по очереди неслись в одну и ту же корзину, которая стояла в темном углу. И никто не рассматривал свое снесенное. Села, снесла – и понеслась дальше строить куры.
Это потом, как на свету увидели такое дело, поднялся вопрос о мамочке. Конечно, все куры в усмерть передрались за авторство, но вмешался ворон и заявил, что спорный вопрос о мамочке он решит просто – папочка он один бесспорный – и забрал яйцо себе. Потом продал его в музей как раритетный экземпляр от Краберже.
Таксы, поросята и Леха.
Таксы оказались более продвинутые. Сначала они вынюхивали что-то. Потом территорию стали метить. Вся штольня псиной из-за них пропахла, работать стало просто невыносимо.
Никчемные они оказались добытчики, зато хорошо следили за курами и поросятами. Так их охранниками и оставили.
Поросята, те методично пятачками работали. Хорошие копатели. Зря их свиньями называют. Не всякий поросенок вырастает свиньей. Кто-то становится кабаном или вепрем, кто-то боровом или хряком, а многие так и остаются навечно – юными поросятами. С поджарыми боками и петрушкой в зубах.
Смешные были ребята. Работа им нравилась, даже похрюкивали от удовольствия. Трудоголики, иной раз так нахрюкаются, что остаются ночевать прямо на рабочем месте. Такая вот преданность делу. Только они часто забывали, зачем вообще роют эту породу.
***
А что касается Лехи – лапы у кошки не для тупого долбежа. Он, конечно, сковырнул пару кусков, чуть коготь себе не сломал. И понял, что не создан долбить и стучать. Ходил перед этой стеной целый день и высматривал, может, где торчит краешек камня.
Кто ищет, тот всегда найдет. И он нашел. В том месте, где он сковырнул кусочек стены, при ближайшем рассмотрении обнаружилось какое-то тусклое свечение. Он поцарапал ещё немного и видит странную картину – на него смотрит кошачий глаз, прямо из глубины породы.
Как будто каменная кошка подошла с той стороны и смотрит в глазок на наш мир. Мистика какая-то. Потом он сообразил, что это камень такой странный.
Судя по описаниям, тот самый, что потом к Алу попал. Целый день его Леха выковыривал и все-таки достал. Симпатичный такой камешек, он его решил сделать своим талисманом. Вставил в свой казенный ошейник и доставал по вечерам, когда было грустно.
С ним из остальной братии никто особо не церемонился. Все видели, что его скоро выпнут из штольни за нулевую выработку, и старались держаться от него подальше. Кормили, конечно, и по вечерам место у костра давали, только подальше от общего круга.
Но он и тому был рад. Свернется себе клубочком и рассматривает свою единственную добычу. В кошачий глаз можно смотреть вечно. А в тот – тем более. Он гипнотизировал и втягивал в себя взор смотрящего.
Ноу-хау от Лехи.
И там ему открывались видения. Далекие и притягательные миры. Сердцевина камня казалась спиральной галактикой в какой-то полупризрачной туманности. И если смотреть в неё пристально, то кажется, что летишь в пустоте космоса, среди звезд, неприкаянной пылинкой мироздания.
И это свечение, такое волшебное и манящее, грезится раем обетованным, россыпью прекрасных звезд, и на одной из них живет добрая фея-кошка с изумрудными глазами. И она говорит ему – «никогда не сдавайся, мой котенок. Иди вперед и ничего не бойся».
И однажды Леха, глядя на ту кошку, придумал такую фишку – все-таки кошачья натура – это вам не тяп-ляп и не шаляй-валяй. Кот – ночной охотник и в темноте он видит лучше, чем те остальные. Леха пошел работать в ночь – прямо к подножью вулкана.
Твердеющая корка на остывающей лаве держала его на поверхности, и до утра он носился по ней, перепрыгивая с одного плывущего куска на другой и вглядываясь в багровую темень своим кошачьим глазом.
Где сверкнет алмаз – он туда, и цап его коготками – горячо, но терпимо. К утру у него целая гора за плечом скопилась. Он мешок свой сунул под голову и проспал до обеда, пока остальные весь день долбили в штольне.
И так каждый день – вечером эти друзья – к костру песенки петь, а Леха вкалывает. Днем эти друзья пашут – полупустую породу перемалывают, крупицы ищут, а Леха спит себе до обеда.
Бунт коллег и праведный суд над Лехой.
Недолго музыка играла – подняли они бунт – типа, ты общее добро в одиночку гребешь, а нам одну щебенку оставляешь. Ну, Леха, добрая душа, решил взять их с собой однажды. Все обрадовались, приготовили мешки.
Но, как только солнце село за горизонт, наступила кромешная тьма, лишь вдали озаряемая зловещим отсветом текущей лавы. Курицы тут же стали на куриную слепоту жаловаться и отказались слезть с насеста. Поросята после ужина – плюх в лужу и – невменяемые до утра.
Сорока сказала, что её миссия в том, чтобы сварить кашу к их приходу и поддерживать огонь – и тоже от костра ни на шаг. Только таксы – они оказались дерзкие, себя борзыми возомнили и понеслись за Лехой, радостно потявкивая, к горячей лаве.
***
Ну, лава – это вам не лавка. Пообжигали они свои наетые брюшки, волочащиеся по земле. Одна, так вообще, чуть хвоста не лишилась. Уж казалось бы – как можно так им вилять, чтобы окунуть в лаву, так ведь – умудрилась же!
Я собак именно за вилянье хвостом недолюбливаю. Но когда такса им виляет, – это оружие хуже дубинки, котам лучше не попадать под него, запросто хребет переломит. А так – вполне милая собачонка.
Леха даже сдружился было с ними, но этот ночной десант прошелся по их дружбе кипяточком. Обожженные и злые, они решили на Лехе свою сучью натуру отыграть.
Устроили на другой день общее собрание и порешили, что коли Леха ночью добывает алмазы – значит, он вор. Честные работники трудятся только днем, а все, что творится под покровом темноты – это нечестным путем добыто и подлежит экспроприации.
Таксы особенно громко это пролаяли, сорока поддакнула, а курицы громко раскудахтались. Хоть и клушки безмозглые, но как доходит до кудахтанья, в этом деле им нет равных.
И вот поднялся такой ор: «Да кто он такой! Да кто ему позволил! Да мы ничуть не меньше вкалываем. От зари до зари пашем как проклятые, а он дрыхнет дни напролет, на работу с нами не ходит, но все наше добро ему в мешок попадает! Нечестно это! Да в шею его, да по шее ему! Гони его, ату!»
Леха было возразил, что он в ночную смену выходил, так ему в ответ – «значит, ты с чертями якшаешься, с привидениями и прочей нечистью, да и вообще дьяволу душу продал. Все нормальные работники выходят на работу днем, чтобы было видно, что мы честно работаем, без нечистой силы. А вас, котов, надо выгнать из нашего порядочного общества и лишить вашего разбойного капитала».
Леха показал им свои обожженные лапы и попросил такс засвидетельствовать, что они видели, как он рисковал жизнью, выбирая из лавы алмазы. Ну, таксы, они же суки! Такое понарассказали.
***
Первая вышла и говорит – «обязуюсь говорить правду и только правду. Я лично своими глазами видела, как он подписал договор с дьяволом из огненной реки на поставку алмазов». Вторая такса подтвердила её слова и помахала своим обожженным хвостом.
Потом они показали свои опаленные животики и проскулили, что огненный дьявол чуть не унес их на дно за отказ сотрудничать. И совсем уж слезу вышибли из клушек, когда в лицах изображали, как демон тащил одну таксу за хвост, а вторая изо всех сил тянула её на берег.
Поросята, так те даже из лужи вылезли ради такого представления. Громче всех хрюкали. И порешили отобрать у Лехи его добычу и поделить поровну, чтобы потом от хозяина все равное вознаграждение получили. А его самого поколотить, чтобы неповадно было народ грабить.
Леха, конечно, внутренне был готов к такому исходу. Умница, он понимал, что рано или поздно этим закончится и часть алмазов спрятал под валежником на опушке. Но что его бить будут, об этом как-то не задумывался.
Стоит у своей кучи, добытой ценой обожженных лап и бессонных ночей, и готовится принять бой. Оглянулся и видит, идут на него коллеги с инструментом наперевес, уже окружили со всех сторон и глазами сверкают недобро.
Сибиряки умеют воевать. Таких котов, кто раньше со слонами дрался, в природе мало. Недооценили его товарищи. Кинулись со всех сторон на Леху, да кошачью ловкость не сравнить с поросячьей или таксиной.
А куры – злые конечно, но сослепу поклевали друг друга и поросят. Сорока взлетела и воспользовавшись суматохой, подлетела к Лехиным камешкам и начала таскать их себе в закуток.
Леха-боец.
Увидел хозяин такое дело и аж залюбовался дракой. Леха так ловко уворачивался от зубов, пятачков и клювов, что просто загляденье. Как рыжий бес носился он между дерущимися, которые уже друг за друга принялись.
Каждому хотелось до кучи быстрей добраться и карманы набить. А Леха защищал своё добро стойко, но все же получил от рябушки по голове, и такса его разок куснула. Да еще увидел он, что сорока таскает камни и кинулся за ней.
А вулкан вдруг взорвался по-настоящему. Пепел поднялся в воздух, камни полетели. Всем стало не до драки – спасаться надо. Драпанули, кто в чем был, даже клушки забыли о куриной слепоте.
Когда надо спасаться – прозреешь мигом. Хоть курица не птица, но паркур – её стихия, такие они кульбиты выделывали – лепота! Всю ночь бежали без передышки.
К утру вулкан стих. Хозяин забрал уцелевшие камни и разогнал всю свору. А с Лехи снял ошейник и предложил стать бойцовским котом и пойти драться на ринге.
У него же когти после лавы стали как кремень. Закалились от огня и затвердели, а после полировки они сверкали как алмазы. Такими когтями, если задеть ненароком – можно запросто шкуру снять.
А удар у него был поставлен еще в эпоху драки со слонами. Кошка берет не силой и массой, а скоростью и гибкостью. Да с такими когтями ему просто цены не было. Хозяин как увидел его изворотливость, так понял, куда надо её пустить на благое дело.
Вот так он и вышел на ринг. Но ни разу своим преимуществом в виде алмазных когтей не воспользовался напрямую. Зрелищные это были бои. Народ полюбил его и ходил на его выступления с удовольствием.
Стал он знаменитым котом. И любимцем кошечек и прочей публики. С ним мы виделись пару раз после вулканов. Он уже начинал работать на ринге. Посидели при луне, тогда он мне про вулканы-то и рассказал.
***
Я теперь его не вижу, только слышу о нем отовсюду. Такое про него пишут иногда, что просто диву даешься, как я этого раньше не замечал.
У него, написали раз, жабры под ушами есть. Вот, благодаря им, он в потоп и выплыл. А мне-то говорил – когтями надо вцепляться в твердь земную.
Еще у него крылья перепончатые в полнолуние появляются, и становится он кэтманом, и вампиром при этом. Ну, в принципе, это не беда. Быть вампиром очень даже модно.
Еще он, оказывается, лев – самый настоящий. Просто его кошка вскормила в детстве. Ему такую родословную раскопали, что он и сам уже в нее верит. Шевелюра у него отросла, он ее стильно, у специального мастера, правит. И имя сменил на Лео.
О ведьмах и феях.***
Много чего случилось потом, всего не расскажешь, к тому же слово дал о неразглашении, но в общих чертах рассказал я Алу все, как на духу, заедая рыбешками и запивая валерьянкой. Да и Ал присоединился потихоньку к трапезе, вошел во вкус и забыл про свою рыбную аллергию. Пол-аквариума мы с ним умяли за милую душу. И всю валерьянку из душкиной аптечки прикончили.
Тут он начал похваляться своим бытием. Стал мне шмотки показывать разные – для выноса в свет, для выхода во двор, для прогулки, для бани, для сауны, и – куда только не заносило его. На все случаи у него был отдельный туалет.
И всю эту кучу-малу он мне продемонстрировал. На пол-ночи шоу устроил – я чуть не уснул, пока на него пялился. Пришлось потерпеть ради дружбы, да и аквариум был ещё далеко не пуст.
И вот – как нырнет он в дебри своего шкафа, помурлычет, покряхтит, повозится – и выскакивает оттуда, – головка вбок, щеки в себя, губки бантиком. И пройдется гоголем, и посмотрит гегелем – и опять в шкаф – по новой. И так до утра почти. Повертелся передо мной во всей красе, отвел свою душу. Даже бант свой розовый на шею нацепил. И тут опять – тот камень загадочный. У меня весь сон как рукой сняло...
***
Он мне с той самой поры как я его впервые увидел, всё по ночам снился. Висит в кромешной черноте огромный кошачий глаз и втягивает меня в какую-то зыбь кошмарную. Я сопротивляюсь, цепляюсь когтями за черепаху, да когти с панциря соскальзывают и падаю я в тот самый глаз, лечу и знаю, что если коснусь его, то окаменею … просыпался в холодном поту.
Страшный это был сон, всегда один и тот же. И тоскливое от него пробуждение. Решил я узнать, отчего мне так тяжко на душе становится, – по всем закоулкам пошарился, со всеми ведьмами подружился, они ведь черных котов своими друзьями почитают.
***
Только эти ведьмы были какие-то ненастоящие – ни метлы, ни чана для варки зелья, ни кота, ни ворона говорящего. Да и сами вовсе не худые, какой должна быть настоящая ведьма. Они, наоборот, очень даже румяные да упитанные были. И приходили к ним на прием такие же граждане.
Что умели делать эти упитанные ведьмы?
Если судить по прейскуранту, то там значилось: приворот-отворот, поворот-разворот, шиворот-навыворот, а также бесконтактный массаж воротниковой зоны и мозжечка, и все такое прочее в подобном духе – каковы ведьмы, таковы и услуги.
***
Но вот как-то познакомили меня коты из подворотни с новой ведьмой. Сама она была не местная, а заморская какая-то. Вот это была действительно ведьма. Я настоящих сразу узнаю. Замораживающий взгляд, тонкие губы, косящий глаз и – снежные мурашки по спине от её голоса.
Чего тебе надобно? – спросила она меня холодно и посмотрела в глаза. Как ледяной лапой сердце сжала – все внутри так и оцепенело.
Потом она сказала – «такой пойдет». Куда пойдет и зачем, разъяснять не стала, но, пожив у неё, я узнал много чего полезного, точнее, мне её метла разболтала, она у неё словоохотливая, шелестит постоянно, надо только понимать её язык.
Но я же кот ученый, не зря каждый вечер нежно мурлыкал ей песенки о пленительной, «метущейся» душе, и сочувственно кивал, когда она горько плакалась, что её, Метлу Летучую равняют с дешёвым веником и подметают ею пол в коридоре.
Я часами хороводил вокруг неё, и так ласково-игриво трепал её за гриву, что она не могла устоять, и в ответ тоже трепалась – все мне рассказала про свою хозяйку, и дела её колдовские. О том, как была она владычицей морскою, и почему она стала ведьмой, но это отдельная история – о любви чертовой и страстях демонических.
Тайна кошачьего глаза.***
Так вот, камень, о котором речь, – не просто безделушка на бантике, а, похоже, древнейший талисман черных магов – кошачий глаз, – чертов камень. Когда-то он был глазом самого главного морского дьявола. Третьим оком – волшебным.
Кто в него взглянет ненароком, тот потеряет душу, и становится слугой дьявола. – Душа попадает в чертов камень, который даже не камень,– это бездна какая-то, – вход в антимир, куда простому смертному вход закрыт.
И мир тот находится не где-то там далеко, а внутри нашего мира, только в другом измерении.
А у человека, чья душа отлетела в антимир, в нашем мире остается окаменевшая матрица души. И со временем она рассыпается в пыль, которая покрывает все и вся тончайшим слоем.
Пыль эта практически невидима, но её налет гасит внутреннее сияние вещей. Мир тускнеет, солнце гаснет, небо выцветает.
Тысячи окаменевших людских душ, рассыпанных по миру, постепенно превращают яркий день в сумерки, зажигая искусственные фонари, чтобы никто не заметил подступающей тьмы.
А потом наступит ночь, – с карнавалом, фейерверками, салютами, гирляндами разноцветных фонарей и хлопушек. И вечный Неон затопит всё – холодным безжизненным светом.
***
Так вот, камень этот когда-то был уничтожен великим чародеем, сброшен им в кратер вулкана. Там он должен был раствориться в огнедышащей лаве.
Но, то ли лава была остывшая, то ли на него не действуют высокие температуры, – он опять появился. Его-то, по всем признакам, и нашел наш Леха. А хозяин, когда снял с него ошейник, видимо, с камнем вместе и выбросил его.
Вот сейчас этот камень потихоньку делает свое пыльное дело, попадая в руки случайным людям. Они, конечно, потихоньку каменеют изнутри, когда смотрят в него. Но большого вреда он не приносит. Подумаешь, парой-тройкой камней стало больше. Даже десяток или сотня не играют роли.
Но если этот камень попадет в руки того, кому он принадлежал сначала, тот сможет войти в этот камень, и все наше пространство втянуть в него. И тогда наш мир окажется внутри куска камня, а время замкнется в круг, придя в тот миг, когда камень был сброшен в раскаленную лаву.
Эта временная петля будет стягиваться все туже и туже на горле мира, пока не наступит ему конец. Все сгинет к чертям собачьим.
***
Так вот, ещё я узнал, что только самый древний кот может выдержать силу этого каменного взгляда. Я, то есть.
И если он выдержит, не сморгнув, то увидит ход внутри камня – и сможет пройти сквозь него.
Только делать это надо в полнолуние. Держать камень в лапе так, чтобы слева от него была луна, – и смотреть в него одним глазом. А другим – на луну.
Луна и камень сойдутся в один круг, но при этом оба останутся на месте.
И когда такое произойдет – камень начнет светиться как луна, а луна станет кошачьим глазом
Оба глаза будут сиять, как живые, и появится в небе огромный черный кот, – четырехмерный кот, по имени Коттинуум, который держит на себе всю нашу Землю, она же для него 3D-плоскость.
Причем держит он её в своем уме, – то есть все мы – суть игра его ума. И кот этот охраняет Землю от Хаоса, в котором она может раствориться в любую секунду.
Тяжелая у него работа – постоянно концентрировать свой ум на нашем мире со всеми его скорбями и радостями. И нельзя ему отвлекаться ни на что другое – моргнет хоть раз – и нет Земли.
Не просто когда глаз закроет, а именно когда моргнет. Внимание сомкнувшего вежды на краткий миг – рассеивается, – то есть, нас просто не существует в этот миг в его уме, – мы рассеяны в Хаосе, – и это значит, что нас не существует вообще. Такая вот метафизика.
А тот самый совмещенный лунный круг превратится в узкий светящийся ход, куда можно войти и дойти, и слиться с умом Котти – ведь он незримо ходит вокруг Земли и отгоняет от неё всякую нечисть.
И, когда я попаду в него, оставшись тут же, как одна из трехмерных проекций большого кота, проход будет закрыт для любого, даже для хозяина камня. Образно выражаясь, я заполоню собой всю полость хода, заслонив наш бренный мир своим нетленным телом. Да-да, именно так…
В общем-то, я не против стать четырехмерным котом. Не зря же меня зовут Альтер, и я тоже черный, а главное – умный.
Я – альтер-эго Котти, и именно мне суждено совершить сие действо. В этом обличье, которое вы видите перед собой, я мир уже повидал, и даже подержал на себе. Интересно же попробовать и круглую землю подержать, – с детства обожаю мячики. Уж я-то Землю не проморгаю – в «гляделки» меня, помнится, никто обыграть не мог.
Единственное, чего я не узнал, так это волшебного заклинания, которое надо произнести в полнолуние, чтобы открылся лунный ход. Его только ведьма знает. По крайней мере, так метла её сказала.
Подвиг Ала.***
Вот только Ал, как услышал про волшебный камень, так и уперся, жадина, – это его, видите ли, талисман, собственность к тому же, – сам он захотел все провернуть.
Я его и так и эдак пытался увещевать, – типа, куда там с его раскормленной ряхой – да в тот узкий ход. Но он же ничего не стал слушать,
«Я всю жизнь ждал этого часа. Я устал себя презирать!» - с этими словами он схватил камень, да и сиганул с ним с балкона, – я-то ему адрес ведьмы разболтал в самом ещё начале.
А ведь она – подруга морского дьявола, да, того самого, – я это узнал опять же от её метлы, и потому – нельзя к ней с камнем.
Но вот Ал помчался к ней, я – следом. (Мир спасать, заметьте.)
Несемся по темному переулку, а навстречу – вдруг, откуда ни возьмись, огни фар и – жуткий визг тормозов.
Мы так и зависли на бегу, зажав уши от их невыносимого скрежета.
А это душка была в своем кадиллаке. Выбежала на дорогу с криком: «Машенька, лапуля моя, иди к мамочке, киска».
И бежит к нему, прямиком по лужам, со своей сумочкой.
Ал так и застыл на месте, освещенный как на арене, я-то прыгнул в темноту – сразу же, и оттуда наблюдал.
И вот она уже подбегает к ослепленному огнями Алу, цокая каблуками и раскрывая на ходу свою сумочку, а на плече у неё сидит этот её любимчик новый, хамелеон который, и пытается изо всех сил сверкать, как душкин пиджачок в свете фар.
Забавно было смотреть, как этот Хам тужился-пыжился и стух, видимо оконфузившись, потому как душка вдруг на весь переулок завопила: «На мою новую шинель, мерзавец!» и сбросила этого гада с пиджачком прямо в грязную жижу на обочине?
Тот же, как плюхнулся в грязь, так и стал от неё неотличим, да и сгинул.
И опять она нежненько защебетала: «Кисонька, вернись ко мне, ты моя лапушка, как же ты без меня, мой сладенький! Без меня ты здесь потеряешься, дурашка. Ножки промочишь и застудишь горлышко. Анука-в- сумку, глупыш, бегом-бегом-бегом!» – И подставляет ему распахнутую сумочку.
Ал сначала, видимо, поразился, как она его узнала ночью в подворотне, потом сообразил, в чем дело, поколебался слегка и сбросил с себя всю эту чешую сверкающую.
Затем он прыгнул в темноту и растворился в ней.
Больше я его не видел. И камня тоже. Побывал я опять у ведьмы, но и там его не оказалось. Он же у нас грамотный, сам прочитал в её книге все, что надо, пока той дома не было, – мне так метла донесла. И сгинул куда-то далеко, в те края, откуда солнце всходит. Где он теперь скитается, бедолага?
Но, коли мир – все ещё цел, то, надо полагать, что он все-таки втиснулся в тот лунный ход, герой. Чую, застрял бедняга, наверное, где-нибудь посередине, и ни туда, ни сюда. Жрать надо меньше. Хотя, может, похудел он в странствиях-то.
И, с другой стороны, даже если так, то тоже неплохо – ход-то, все-равно, и в этом случае, – перекрыт. А если нет, то знайте, что я – всегда готов! По первому зову судьбы – лунной походкой – да по лунному ходу!
А пока – брожу себе вокруг дуба зеленого и, – глазом не моргнув, режу правду – да в байки складываю – кого-то они усыпят, кого-то разбудят, а кого-то просто позабавят.
А ведь так хочется настоящего дела…
Явление второго гостя.***
Тут кот ученый замолк и в полной тишине обвел нас долгим внимательным взглядом, словно вопрошая – «а готов ли ты?». Потом он скорбно вздохнул, и взор его заскользил по столу, изрядно им уже опустошенному. Не найдя ничего интересного, он опять вздохнул, и пошел восвояси. К форточке.
Выглядело это так: распушив хвост и задрав нос, наш котик торжественно шел по воздуху. Нет, он грациозно парил, несмотря на количество принятого на грудь. Он перебирал лапками, словно поднимался по невидимой лестнице, пару раз даже запнулся о незримую ступеньку, и хвост его качнулся для равновесия.
Мы в полном оцепенении провожали его взглядами. У закрытой форточки кот остановился и принялся крутить ручку на фрамуге, пытаясь её повернуть, но безрезультатно. Форточка, какая-никакая, а материальная – супротив него, непонятно из какой субстанции сотворенного.
Обнаружив свое бессилие, кот чертыхнулся и начал таять на глазах. Сначала исчез его распушенный хвост, потом стали таять лапы и туловище, превращаясь в сгустки тьмы, расплывающейся по углам. Потом он исчез совсем, даже не улыбнувшись на прощанье.
В этот момент наше внимание привлек шум на столе. Это была черепаха. Момента её появления никто не заметил. Она уже успела опрокинуть перечницу, прямо на себя, и последствия проявленной ею неуклюжести были ужасны.
Наша гостья чихнула раз пять подряд, от всей души, прикрывая нос левой своей конечностью, а правую держа на отлете. Казалось даже, что она слегка себе дирижирует, со старомодной элегантностью в каждом жесте.
Прочихавшись, и выпив штрафной, после которого она опять чихнула несколько раз, черепаха заговорила, чинно и неспешно, – и в голосе её сквозила мечтательная отрешенность от мира сего.


Глава 2. Черепашьи слезы и грезы.
Тяжела ты, черепашья доля… Нелегка Наша Ноша. Пашешь, пашешь, все на себе тащишь, и ни конца, ни краю не видно.
А эти бездельники только, знай себе, стоят и в ус не дуют. Да еще и тварью безмозглой за спиной называют. На твоей же спине стоят и тебя же обзывают. Каково, а?
А сами-то больно промозглые, что ли? Кто их в такую погоду в тепле и сухости держит? Уют им создает. У самой ноги вечно в воде по горло. До хронического насморка доплавалась с ними. И чего ради?
Вот как подставишься раз по наивности, так на тебя с ногами заберутся и об тебя же ноги и вытирают.
Весь панцирь исцарапали, киты эти несчастные. Да какие это киты? Кошки драные да поганые, – всю спину загадили. Слов каких-то понацарапали.
Я им кто, забор, что ли? Тоже мне, грамотеи нашлись. Как три буквы осилят, так и царапают их повсюду.
Да еще и похваляются этим: «Разум у нас, котов, выше, чем у вас, пресмыкающихся. Нас эволюция над вами поставила. Мы – млекопитающие. У нас свой, Млечный Путь. В небесах начертанный.»
Ну и скатертью им дорожка! Да кисельных берегов покруче! Я их на себе туда не повезу. Нашли себе извозчика. Да не на ту напали!
У меня, может, свой путь. Единственно верный, между прочим. Так его всегда называли – «Ед.Верный». Куда он ведет, правда, не совсем уже и понимаю. Что за «е-дверь» такая?
***
В детстве верила, что это путь к суше. Все думала, что вот-вот доплывем, раскинемся на горячем песочке и будем лапки сушить да песенки попевать. А как подросла, иллюзии-то развеялись. И поняла я, что единственная суша – на мне же и стоит. И все, что от меня требуется – не замочить ее. Такая вот проза жизни. Ни доблести, ни подвига…
Так горько было это осознать.
Плыла-плыла, вглядывалась в горизонт до чертиков в глазах, и на тебе – приплыла. В заколдованный круг.
Такое отчаянье напало –  хоть в омут головой. Но напоследок – перевернуться на спину, раскинуть лапки в стороны, вдохнуть полной грудью и – хоть на миг ощутить блаженство суши.
А потом – хоть потоп…
***
Я ведь раньше-то поныривала, но так, чуть-чуть, просто чтобы спинку отмыть. А то их, вон, сколько стоит сверху, а я одна. Гадят они, как дети малые, после каждого приёма пищи. И все на меня! Плыву и брезгую собой. Вся спина в отхожее место превратилась с такими едоками. Вот и приходится нырять.
Меня слоны так хорошо промассируют ногами, славные ребята, весь панцирь отшлифуют до блеска. Всплываю чистая, красивая и обновленная, как после бани. И дышится легко-легко.
А эти мокрые кошки вдруг замечают, надо же, и во мне – тварь божью. Нежненько так мурлыкать начинают, имена мне ласковые придумывают, пока не просохнут. И Тортиком называли, и Тортилушкой, и Тортушечкой.
А как высохнут, распушат хвосты, залюбуются собой и снова выступать начинают. Черепашкой-Парашкой обзываются. Или просто парашей, а то и калошей старой. Опять себя китами мнить начинают. Память-то кошачья коротка. Чаще надо напоминать им, кто тут главный. На ком из нас все держится.
***
Вот возьму всем назло и поплыву баттефляем. Я любила раньше так плавать. Баттерфляй – значит бабочка-красавица, и стиль у неё такой волнообразный, порхающий. И спина сама промывается. Бабочку трудно изгадить.
Но эти господа сверху ничего не понимают в красотах стиля. У них сразу морская болезнь начинается. Укачивает бедолажек от моих  телодвижений, и они ещё сильнее гадить начинают. Пришлось просто тихо лежать на воде, шевеля лапками для виду.
А куда и зачем плыть? Океан бесконечен – спешить некуда.
Плыть ради того, чтобы просто плыть или ради красоты стиля? – Второе не могу, их же укачивает, если я начинаю фантазировать. Я ещё на спинке могла бы поплыть. И художественным дайвингом заняться. Но они об этом даже слышать не хотят.
Вот и приходится просто лежать на воде и слыть безмозглой плавучей посудиной – да, представьте! – вот так они меня за доброту мою …
***
А ведь я когда-то пела…
А ещё, вы знаете, у черепах ведь – самое богатое цветоощущение. Любой зоолог вам это подтвердит. Я вижу мир во всех цветах радуги, в отличие от этих, которые сверху.
Известно же, что кошки видят все в сером цвете. А слоны – так они вообще, кажется, слепые.
Есть известная притча про четырех слепых слонов и одного мудреца.
Что-то там у него слоны спросили, – дорогу, наверное, – и мудрец им ответил… – Так, что же он им ответил-то? 
Или нет, кажется, мудрец их просто повёл. Точнее, повёз на себе, они ж слепые, шагу сами ступить не могут. А мудрец – он добрый оказался, себе на беду. Вот и повёз их, убогих, на своем панцире – через вечные воды океана.
А они стоят, бедняги, и не видят всей красоты вокруг – ни изумрудной воды, ни синего неба, ни звезд над ними. А какие коралловые рифы, и волшебные водоросли, и рыбки всевозможных расцветок.
Бедные, бедные слоны! Темна их жизнь, как беспросветная ночь…
Но эти, кажется, черное от белого ещё способны отличить. По крайней мере, постоянно говорят об этом. И то, слава богу. А то уж совсем жизнь не в радость.
***
Эх, если бы мне не надо было ежеминутно грести, то я бы такие картины рисовала!
Хотя, кто их здесь оценит? Слоны слепы, а кошки только мышек видят на любой картине. И это всё, на что они способны. Высшие существа, видите ли, млекопитающие.
А я не хочу рисовать мышей – я буду рисовать бабочек. Серости вокруг и так хватает. Зачем же ещё рисовать её?
Да и само понятие «серые будни» надо заставить заиграть всеми цветами радуги. Не стоит так думать о жизни, иначе она именно такой и представится. Надо посмотреть на все немного по-другому – «морской круиз в компании держателей земли» – да не об этом ли все мечтают? Сколько народу бы душу продали за такой круиз. А мне он даром достался.
Вот как мне повезло. Всего-то назвать чуть иначе, и сдвинется реальность, которую мы создаем, называя вещи именами. Своими, чужими – да кто ж его знает, какие из них свои, а какие чужие. Кто это устанавливал? Известно же – как корабль назовешь, так и поплывешь на нем. На верхней палубе или на галере – как увидишь, так и поедешь.
Главное – правильно назвать. Вот, если назвать мою беспросветную греблю не «грёбаной беспросветкой», а  «весельной кругосветкой»,  –  то и бодрость духа появляется. И жизнь уж кажется мариной. И даже парус где-то привидится – малиновый, с рюшечками.   
А когда я была юной и дерзкой – как же я любила шторма и волны! – Да вы знаете, что я была лучшим серфингистом во всем океане? Не было такой волны, которую я не смогла бы оседлать.
Вот и сейчас порой хочется показать этим молокососам, с кем они имеют дело – богиней Сёрфа, да жалко их становится – свалятся с меня, да и сгинут в пучине, а мне потом – ищи их мокрые тушки по всему океану.
А ведь пока плывешь спокойно, везешь их на себе без сна и отдыха – так тебе «ни спасибы ни здрасьте», и вообще – нет тебя. Только раз в год цветок в зубы и чмок в макушку. Лучше бы чего погорячее, горлышко согреть, а то совсем осипла.
***
Говорила мне мама, сто раз была права – «не связывайся с этими чмокнутыми. Они все такие – и львами-то назовутся, и китами прикинутся, а закончится дело тем, что потащишь ты на себе всё и вся.
Они потом тебя ещё и пресмыкающейся назовут, и научно обоснуют, да популярно, для тупой, растолкуют. И немытыми ногами попирать будут. И с грязными носами в твою чистую душу лезть. С чувством собственного маскулинного превосходства. Но тогда – поздно будет каяться».
***
Пресмыкающейся, говорите. Кающейся? Ну, уж нет! Рептилия – это звучит гордо!
Были времена, когда главной в мире была Она. Миллионы лет, между прочим, царила. На суше, на воде и в воздухе. Все перед ней пресмыкалось. Что за жизнь тогда была! Тепло, уютно, сыро. Зелень кругом.
Эти мелкие теплокровные хвост боялись из зарослей высунуть. Все по норкам своим отсиживались. Это сейчас они нос задрали. Ишь, смелые какие! Эволюция их возвысила, видите ли. Как же, черта с два! Если бы не тот астероид… он всех динозавров и уничтожил. Элиту эволюции – одним ударом…
А эта мелочь, на костях гигантов взросшая, расплодилась повсюду и венцом творения себя возомнила. Представляете, кошка себя царем зверей назвала. Ой, не смешите меня!
Да этот их лев перед нашим Тираннозавром Рексом просто жалкий котенок.
Какая была глыба, а? Какой матерый динозаврище! Умница, обаяшка – одна улыбка чего стоила. А голова? Таких голов нет нынче. Недаром помнит вся планета и его Рексом до сих пор величает. Ну, тираном, конечно, был. Как же без этого-то.
И при такой брутальной внешности, у него были воистину царственные руки – нежные, аристократические, совсем небольшие – это вам не мужицкая длань.
 При жизни его мало кто любил. Но уважали, значит, боялись. Вот недавно я слышала, как хор пел – «Рекс Тременда» – меня это так тронуло, значит, помнят до сих пор и любят, коли песни о нем слагают.
 Ах, какой был Рептилий…
Герой не нашего времени...
***
Вот почему эта мелочь пузатая себя за китов все пыталась выдавать. Это все от комплекса. Невелика честь чужим именем прикрыться. Да хоть трижды назовись китом, все-равно ведь замяукаешь, как потоп грянет. Уж я-то знаю. Кит – это вам не кот. Хоть и млекопитающий, но к нам, плавучим махинам ближе по духу, чем к этой мелкоте сухопутной.
Вот как накличут они этот астероид себе на голову, посмотрим, куда эти венцы творения денутся. Тараканы им на смену придут. Хотя, их вроде уже и не осталось. Всех потравили, а оставшихся подавили тапками.
 Ну, тогда крысы. Умные твари, хоть и недобрые. Копошатся сейчас по помойкам, отбросами питаются. Жалко порой их становится. На глаза они не лезут, тихо делают свое дело, то есть плодятся, несмотря на засилие котов. Чувствую, наведут они тут шороху.
Терпеть не могу эту серость оборзевшую, из-за одной такой весь этот бедлам и случился.
***
Уселась она мне прямо на голову и едет. Толстая и противная. И своим хвостом, таким мерзким, мне прямо в глаза-то и тычет. Видит, подлая, что руки-ноги у меня делом заняты и пользуется этим без зазрения совести. Хотела я чихнуть на нее хорошенько, чтобы сдунуть с носа, а эта тварь мне так вежливо говорит: «Будьте здоровы, мадам!»
У меня весь чих так и застрял на пике…
Вам когда-нибудь такой облом устраивали? В самый предвосхитительный момент, когда собираешься чихнуть, раздается: «Будьте здоровы, мадам!». Каково было мне, а?
Я, во-первых – не мадам тут вам, а мадемуазель. А во-вторых, чих – это маленький оргазм. Даже совсем не маленький – это единственно доступное мне удовольствие. Я специально насморк свой культивировала, чтобы чихать чаще и изысканнее.
А что нам ещё остается, когда руки-ноги постоянно заняты. Черепахе наслаждаться жизнью можно только одним способом – хорошо чихнуть.
***
Впервые я это сделала неосознанно. Как то одним погожим утром села мне на нос бабочка. Прекрасная и загадочная. Она трепетала как живая радуга.
И трепет её сладостной истомой проник в моё нёбо. Разлился по телу, то замирая, то усиливаясь. Пленительная мука, ни с чем не сравнимая, – она росла и крепла, достигла пика, затем все выше и выше – мне казалось, вот-вот умру от высоты её, – и тут я чихнула.
То был миг неизведанного дотоле блаженства. –  Невесомое парение в бескрайней тишине эфира. И – качусь по радуге, беззаботной пушинкой.
Я поняла, зачем живу на свете…
Вовсе не для того, чтобы париться под этими млекопитающими, – а парить над ними, чихая на всех и вся со своей радуги, недоступной всяким остолопам.
И каким волшебным ожидался этот сорванный чих… Если бы не эта хвостатая дрянь. И так они во всем – это крысо-мышиное племя. И этикет тебе соблюдут, и весь кайф обломают.
А со стороны-то как участливо смотрится! Такая тихая тварь – божий одуванчик! – интеллигентная и заботливая. А на деле – гадина редкостная. Травить их надо, да мышеловок наставить повсюду.
Вот так и осталась я – с блаженной физиономией и сорванным оргазмом. И такая ярость во мне поднялась, что я крепко зажмурилась и нырнула изо всех сил.
***
Бедные мои котята! Все они чуть не потонули, маленькие! Слоны-то плавать умеют, хоть и слепые, – за них я не беспокоилась. А вот мурлыкам моим туго пришлось. Хоть и наговорила я тут про них всякого, но все-таки они ребята чудесные – нежные и пушистые.
Ну, пошалят немного, покувыркаются, поорут благим матом и коготки иной раз выпустят, – так оно ж дело молодое. Я сама была такой же – триста лет тому назад.
Зато как они мурлычат, какие сказки рассказывают – век бы плыла да слушала. Нет, я люблю котов. Ну, просто надо же иногда и поругать их, как же без этого-то. Это ж я их любя. Ну, пожурю немного, пар повыпускаю и опять дальше всех везу.
Слава Богу, что все образовалось. Привидение их спасло чье-то. Появилось в небе огромное привидение, или провидение, и всех подняло наверх. Так я слышала. И земля закружилась и воспарила, не коснувшись воды, и потому – чиста я перед своей совестью.
***
А я, как освободилась от своей ноши, такой себя юной почувствовала. Одна и свободна!
Поплавала на спине, поныряла, понежилась на волнах, а потом стало скучно. Никто спинку не массирует, никто цветов в зубы не впихивает, никто не чмокает в макушку.
И поплыла я восвояси. То есть вперед, искать сушу. Может на ней, думала я, и котят своих найду и слоников, как же они без меня теперь, кто их, слепых, и каким путем вести будет. Попадут в плохие руки, и заведут их не туда, куда следует.
Они же безудержные ребята, хоть и зрением слабы. Все в какие-то игры азартные резались. Что слоны, что коты. Как дети малые. А игры до добра не доведут. Разорят и по миру пустят.
 Надо их найти! И спасти, пока они не доигрались до полной отключки.
 А вдруг уже поздно?
***
Так и плыву по вечному океану. Одна. Сама с собой разговариваю. И все сушу высматриваю. Я ведь до конца так никогда и не верила, ну, не могла моя душа смириться с мыслью, что одна я в океане и нет больше суши, кроме как на мне.
В самом сокровенном уголке души я всегда мечтала пробежаться по песочку босиком, навстречу ласковому утреннему солнышку, и хоть понимала я, что это блажь, но без этой блажи жизнь моя и вовсе потеряла бы остатки всякого смысла.
Мираж.
Помню, как-то однажды, ещё в самом начале моего заплыва, я увидала три пальмы, далеко на горизонте.
Я тогда ещё не знала, что такое фата-моргана. И с песней рванула туда. Я отчаянно гребла без сна и отдыха, не отрывая взгляда от райских кущ на горизонте. Мне даже моргнуть было страшно, боялась, что исчезнет видение, растает в утренней дымке.
И целую вечность я так плыла, не сомкнув глаз. 
Как сейчас помню. Плыву, пою, строю планы. А деревца мои никак не приближаются. У меня уж и судороги начались от напряжения, гребу, вся мокрая с пяток по макушку, а результат – ноль. Тут до моего сознания постепенно стало доходить, что такое мираж. И когда я окончательно поняла, что сие значит, меня охватило тупое отчаянье. Стало так обидно! Подумала, вот развернусь и как поплыву обратно, всем назло. Хватит с меня!
Так я и сделала, резко развернулась – и в тот же миг очутилась на бескрайней песчаной равнине под палящими лучами солнца. Кругом, куда ни глянь – дюны да барханы. И пить сразу захотелось, прямо до смерти. А вокруг – ни капли воды. Поползла я вперед, недоумевая, как же оно так получилось.
Ползу, ползу – голова уж трещит от перегрева, пот застит глаза, язык высох от жажды и – жара!.. Аж песок плавится под ногами.
Но делать нечего, в таком пекле не поваляешься. Надо идти. И найти хоть небольшой, но тенечек. А вокруг, куда ни глянь – океан песка до самого горизонта.
Подползла я к подножью огромного бархана, а тени-то у него нет – солнце ещё высоко. Ну, думаю, все, хана мне пришла.
И поползла я в гору. Решила, коли уж умирать, то на вершине – хотя бы бархана!
Ползу, ползу, песок под лапами осыпается, я скатываюсь вниз и опять поднимаюсь. И кляну себя за мечты свои, которые, видите ли, изволили сбыться!
И где я? На горячем песочке – босиком. Как и мечтала...
Ау, мечты, где ваша сладость…
Тем не менее, я добралась до вершины. И с неё я увидела, чтобы бы вы подумали – те же самые пальмы на горизонте! Колышутся, родимые, над синей гладью. И веет от них прохладой и морским бризом.
***
Да ведь совсем же недавно я плыла к ним, с той, водной стороны, изнемогая от сырости и насморка. Как же так получилось?
Подумав хорошенько, я все поняла. Да, действительно, я плыла, глядя на пальмы с той стороны, а потом развернулась обратно и, по идее, не должна была больше видеть эти несчастные кустики, они же у меня за спиной остались.
Только фокус весь в том, что мои глаза по привычке их «углядели-сотворили» перед собой, но тело при этом помнило, что оно повернулось в противоположную сторону.
И потому, в первый миг, как я увидела эти чертовы поросли там, где их вовсе не должно расти, моё подсознание, – пока разум заторможено пялился, – мгновенно оценило обстановку и пришло к выводу, что я с этой, с песчаной стороны. И тут же поместило меня туда, в самые пески. То есть, как увидела, так и получила.
Я оказалась по сю сторону миража. Как бы в зазеркалье. И теперь должна как-то исхитриться выползти отсюда, во что бы то ни стало, иначе умру от жажды.
А в зазеркалье в здравом уме не попадают, то есть я – либо сплю, либо грежу, либо сошла с ума. Ущипнула себя за нос, похлопала по щекам – не просыпаюсь, только песок осыпается с моих складок на шее.
Значит – это явь, в самом её неприглядном виде. И надо выбираться из этого ада, который сама же себе и намечтала.
Я рванула опять к этим пальмам, из последних сил. Но сил уже совсем не осталось. А солнце ещё высоко…
И тогда я взмолилась – «Господи, пусть всегда будет много воды, пусть я буду вечно плавать в прохладе синего океана и никогда не ступлю на этот окаянный песок ни ногой. Только не оставь меня в этом пекле».
Тут у меня случился солнечный удар, и я упала в обморок...
***
Очнулась опять в океане. По шею в воде. Мышцы сводит судорогой от холода. Но все же лучше, чем в той адской жаровне. Хоть жажда не мучает. А  согреться можно и по-другому.
Плыву и на досуге вспоминаю свой жаркий сон. Смакую в памяти каждый его кадр.
Ах, какой он был горячий и ласковый! Тот песочек. Он мне, видимо, пригрезился тогда от холода и усталости.
В тот момент, когда я отказалась от бесконечной гонки и повернула в обратную сторону, я сразу вся расслабилась и тут же, наверное, уснула. И оттого такой сон. Или явь? Как проверить?
Но он запал мне в душу на всю жизнь – жгучий, знойный, исцеляющий любые слякотные хвори. И опять, как всегда, хочется к солнцу, к пальмам, на песок.
***
Потом, гораздо позже, я узнала, что мираж – не на пустом месте возникает. Это изображение реальности, которое переносится, из-за неравномерно прогретых слоев атмосферы, на тысячи километров.
Но это – отражение реально существующей местности!
Значит, где-то она есть, моя суша обетованная и те три пальмы – финиковая, кокосовая и банановая. Не только же на мне…
***
Плыву себе и грежу, что она где-то там, впереди, надо лишь набраться терпения и доплыть до нее. И эта суша, вместе с океаном, который я избороздила вдоль и поперек, – тоже стоит на черепахе. Которая тоже плывет к своей суше, которая опять стоит на черепахе – и так далее.
И вся моя долгая черепашья жизнь – лишь одно мгновение в жизни той большой черепахи, которая я же и есть. А когда большая черепаха моргает, в тот краткий миг смыкания вежд – её мир исчезает и появляется мой, который длится всю мою вечность.
После окончания своего жизненного пути в этом мире, я очнусь в её мире уже той, большой Черепахой. А когда я моргаю – где-то ещё одна маленькая черепаха-я проживает свою микро-жизнь. И так длится вечно и бесконечно, в обе стороны.
Трудно представить всех одновременно, но так мне постоянно снилось. Я уже потеряла счет, сколько раз я просыпалась от этого сна, и в своем ли мире я просыпалась, настолько все они одинаковы, может, я каждый раз просыпаюсь уровнем выше или ниже.
Там же в обе стороны черепахи уходят в бесконечность. Микро и макро, по песку и по воде. Сплошные черепахи… и все пашут и пашут… чихают, моргают и пашут. Вся жизнь – сплошная фата-моргана.
Нет, так неинтересно. Я уже напахалась вдоволь.
***
Я бы хотела в той жизни очнуться бабочкой. Беззаботной легкокрылой бабочкой, на худой конец, мотыльком, даже молью – на все согласна.
Буду нежиться в мехах и шелках, и купаться в море аплодисментов. – Опять в море?.. И снова в оре котов и прочих скотов начинать свою новою эру?…
Нет, не надо в море! Куда угодно, кем угодно, – лишь бы не черепахой опять. Нет, нет, и еще раз нет – хочу проснуться бабочкой! Той самой, севшей мне однажды на нос.
Она ведь тоже моргает, наверное – та самая гигантская бабочка. И когда она открывает глаза, я должна очнуться ею. А там, глядишь, и иной какой сущностью захочется проснуться дальше. Котом каким-нибудь, или слоном. Или вообще той мышью, интересно же, откуда она свалилась или прилетела.
Проснувшись в другом обличье, ты все-равно просыпаешься в этом же мире, только уровнем выше, и смотришь на него в другом ракурсе. Ведь все эти миры – суть один и тот же мир, вложенный сам в себя бесконечно.
Как бы я хотела просыпаться в нем – каждый раз в новых ипостасях. Это бесконечная череда снов и пробуждений просто не имеет права повторяться.
Я хочу побыть всеми существами на свете, мыслимыми и немыслимыми, одновременно. Ну, хотя бы бабочкой, ну, пожалуйста…
Все во мне живет этой мечтой. С той самой минуты, как мне на нос села трепетная живая радуга, подарившая мгновение полета.
***
***
С этими словами Черепаха вспорхнула и воспарила над блюдцем. Повисев чуток в воздухе, словно убеждаясь в том, что он её держит, она неспешно поплыла над столом, прямо на пламя свечи, мечтательно глядя в его сердцевину. Слегка задержав свой полет над острием огненного язычка, она вспыхнула огромным призрачным протуберанцем, на секунду осветив наше застолье, и бездымно растворилась в воздухе…
***
А на столе послышался хрустальный звон разбившегося бокала. Так и есть, очередной гость.
Это был огромный белый кот – пушистый голубоглазый красавец – хвост трубой, он грациозно переступал между острыми осколками с таким королевским достоинством во взоре, что рука не поднималась налить ему штрафной.
Но пришлось.
И штрафную налить, и историю его слушать, не перебивая.
Глава 3. История второго кота.
Чудо-Юдо рыба-кит.
Давным-давно, в незапамятные времена, в вечных водах безбрежного океана жил-был громадный кит. Был он самым большим из всех известных науке великанов. Даже ещё больше.
Не было во всем океане никого умнее, добрее, честнее и благороднее. Про него говорили: «Чудо-юдо рыба кит – рыба правду говорит». Ничего, кроме правды. И на нем стояла земля.
Короче, это был я.
Да, я был китом, хоть в это трудно поверить, глядя на меня сейчас. Но как часто видимость бывает обманчивой. В душе-то я всегда был, есть и буду китом. Просто меня однажды погубили злые чары морской ведьмы – превратили в кота. Ни за что, ни про что – просто так, глупой прихоти ради.
Больно вспоминать, как это случилось.
Плавал я в те далекие годы по океану и никого не обижал. Наоборот, всех защищал и ко мне все плыли за советом и любовью. Из-за того, что на мне стояла земля, – я не мог никого обидеть.
На правах самого большого, то есть справедливого, я решал споры, разнимал драки, наказывал виновных – в общем, правил по-царски и слыл богом морским.
Меня любили все рыбы. И жизнь свою отдали бы за одну лишь мою улыбку. У китов, знаете, какая обаятельная улыбка. За неё, за одну – все рыбоньки могли хоть полететь – стаями. И летали. Да ещё как! Вот так они меня обожали…
Да нет, неправда это…
Они меня боялись. Меня все боялись!
Я слыл грозой всех плавающих созданий. За то, что ел всех и вся подряд.
Стыдно признаться, но именно так оно и было. Но, тем не менее, я был самым-самым – и умным, и добрым, и честным, и благородным.
Ведь, если внимательно присмотреться, я же не для себя старался. На мне ведь Земля стояла, точнее, моя спина и была землей для людей. Они её пахали, сады сажали, хлеб сеяли, вот мне и приходилось – есть всех и вся подряд, чтобы пашни у них были тучнее и урожаи обильнее.
Как видите, я ел для всеобщего блага. То есть – справедливо.
Все видели, но не могли осознать всю благость моего аппетита. И смириться тоже не могли. Ни рыбы, ни люди.
При чем тут люди? Ну, когда у них случались засухи – я решал их проблему единственно верным способом – нырял. И тут же выныривал.
Но люди почему-то не понимали, что все же ради них делается, и выжившие роптали на судьбу и молились богу, чтобы переселил он их с меня подальше.
А вы думаете, я этого не желал? Да от всей души послал бы их подальше, если б мог, но некуда было их послать. Один я единственный великан в океане. Некому больше такое осилить.
***
Я уж и не помнил, как они на мне завелись. Спал себе тихонько, качался на волнах, и ах! Проснулся, – а на мне такое хозяйство, кишит уже вовсю.
Так, думаю, морские вши завелись. Решил нырнуть поглубже и спинку почесать об скалу. Но, чувствую, не совсем это вши, а что-то более страшное, потому как уж очень разговорчивые ребята попались.
Что за букашки? – спрашиваю, – кто такие, откуда?
– Люди мы, – отвечают, – Богом сюда посланные. Наказано нам тут жить и украшать землю, то есть спину твою, батюшка ты наш Чудо-Кит.
– А чем украшать-то собираетесь? – спросил я.
– Цветущими садами да зелеными лесами.
– А кто такой Бог ваш? – спрашиваю.
– Это Тот, кто создал океан и всех рыб и зверей в нем.
Призадумался я. Если правду они говорят, то надо бы с этим Богом дружить и людей его сохранять да приумножать. Тем более, что они мою спину украшать собирались.
И, то ли взыграли во мне гордыня и тщеславие, по молодости, то ли страх перед Богом, но с тех пор плыл я по волнам и плыл, гордясь своей ношей и представляя себе мои леса и сады. Увидеть-то все это великолепие я никак не мог. Красиво, наверное, было…
Частенько я тосковал о глубинах и штормах. Но плыл от них подальше, чтобы людей не укачало. Я жарился спиной на солнцепеке, она вся обгорела, и совсем бы шкура слезла, если бы не эти сады цветущие, да леса прохладные. Вот так мы и жили.
***
Но как же я любил шторма! Качаешься на крутых волнах, до самого неба и обратно. Летишь с высоченной водной горы вниз, аж дух захватывает. Или нырнешь поглубже, а затем, разогнавшись, выпрыгнешь из воды и зависаешь на миг над бушующей бездной.
Какие времена были!
А тут люди… не повернуться нормально, ни чихнуть, не дохнуть. Даже фонтанчики пускать лишний раз стеснялся.
А какие великолепные фонтаны у меня били! – Лучшие во всем океане. До самых звезд порой долетали. Даже парочку из них как-то сбил нечаянно. Моих любимых звездочек. Из созвездия Кита. Предка моего заслуженного. Висел он в небе надо мной и путь указывал мне в темноте своим далеким светом.
И я пару звезд у него из хвоста и выбил своей молодецкой струёй. Вот такой я был могучий да бестолковый.
***
Созвездие Кита.
А Кит на небе – это то, к чему мне надо стремиться. Меня в детстве так учили. Тыкали пальцем в небо и говорили, что «твой предок был Великий Герой», что «пал он смертью храбрых в борьбе с огромной медузой».
Вот такой он Герой, - говорили мне, - и ты должен стать великим и висеть на небе. Заслужить свои звезды и кусок неба должен каждый уважающий себя Кит.
Но как? – Ничего конкретного мне на эту тему не сказали. Только слышал постоянно – подвиг, подвиг.
Я и подумал, – вот везу я на себе людей со всем их барахлом, – подвиг это или нет? Или это подвижничество, или просто мученичество?
Подвижничество, как я понимаю, это подвиг, только растянутый во времени. Это гораздо тяжелее, чем просто быстрый подвиг, и при этом что-то для людей полезное делается, в отличие от мученичества.
Нет, мне не столько мучительно мое подвижничество, но просто быт заел, сил моих уж нет, так надоедает однообразие. Иногда, например, хочется с крутой волны скатиться или нырнуть на дно самой глубокой впадины, – а нельзя.
И ты подчиняешься этому «нельзя!» – добровольно, между прочим. Разве это не подвиг? – подвиг.
За это на небо берут? – По-идее, должны! Вот потому и повез я на себе людей, – это был мой пропуск в небо.
Плыву и разговариваю потихоньку с небом. Говорю ему:
– Скоро, дедуля, внук твой рядом с тобой будет сиять. А следом за мной и потомки мои украсят собой небосвод. И поплывем мы в вечность веселой звездной каравеллой. И будет все небо в китах. Скоро уже, дедушка, скоро, – вот только люди вырастут, построят себе корабли и уплывут-улетят куда-нибудь подальше.
***
Но люди и не думали никуда уплывать, – им на мне было хорошо. Я же добрый, – в шторма не лез, по горкам водным не катался, в бермудский треугольник не заплывал. Да и я со временем привык к своей ноше. Даже почти не замечал.
Только тоска иногда нападала. Сколько же так плыть по кругу?
А если поплыть прямо к горизонту и там, где верх смыкается с низом, заплыть на небо самому. Заявиться туда самостоятельно, вместе с Землей на спине, и там поплавать. Пусть меня в небе при жизни увидят.
И поплыл я вперед, к горизонту.
Долго плыл, целую вечность. А горизонт все никак не приближается. Меня аж зло разобрало. Он от меня удаляется быстрее, чем я приближаюсь к нему. Да и существует ли он на самом деле? Или это мираж? Или кто-то его специально от меня отодвигает, чтобы я на небо не попал раньше времени.
Да, скорее всего, так оно и есть. Я не отплавал отпущенного мне срока и не выполнил предначертанного. Подвига, то бишь.
Что ж, всему свое время. А пока и тут дел хватает. Порядок надо наводить и поддерживать в собственных водах.
***
Месть ведьмы.
Однажды я наказал морскую ведьму за то, что она море посолила. Ведьма была старая и недобрая. Она затаила на меня злобу и решила отомстить.
Непонятно, за что, я всего лишь отобрал у неё на время метлу из морских водорослей, чтобы не носилась как угорелая, когда я сплю после обеда.
Да ещё шлепнул её хорошенько, ну, то есть, слегка так… легонько прикоснулся… даже, погладил нежненько. А она, – ой какая недотрога, видите ли, владычица морская! – решила, что я её обидел, покалечил и оскорбил своими грязными маскулинными замашками. И поклялась отомстить.
Что может сделать маленькая ведьма большому и грозному киту? Практически ничего. Я вскоре забыл про неё. А она нет. Она затаилась и стала ждать. И дождалась.
***
Это случилось нежданно. Я встретил Её… Свою первую и последнюю любовь – золотую рыбку. Впервые я увидал её, заглянув как-то раз, погожим утром, после чудесного завтрака, в сине-зеленую глубину океана.
Она озарила мою монотонную жизнь.
Она наполнила её волшебным светом.
Она порхала вокруг меня, помахивая полупрозрачными плавниками, и переливалась всеми цветами радости как драгоценная искорка света. Я в жизни не видел ничего подобного.
Она была прекрасна и добра как морская фея. Чиста и наивна как жемчужина морей.
Она светила мне как подводное солнышко, как путеводная звезда.
Она была нимфой – нежной, прелестной и невинной.
***
Я её не ел, даже не помышлял об этом. Всех вокруг ел, но не её! Она – не то, чтобы была несъедобной или выглядела неаппетитно, – нет! Просто, глядя на неё, Я впервые в жизни испытал чувство счастья.
Когда вкушаешь криль или плывешь кролем в штормящем море – это не счастье, а просто животное наслаждение.
А тут, чувство это – не всегда, даже скорее, никогда не было наслаждением, – просто рой алмазных бабочек в животе, режущих по живому, при виде её. И постоянный страх, что она исчезнет, и мучительная тоска, когда её нет рядом. Я погружался в депрессию без неё. Но в самой её бездонной глубине теплилась и грела душу крохотная крупица радости от предвкушения встречи с ней.
И я лелеял эту крупицу, я вытягивал её из огромного лабиринта тоски и цеплялся за неё как за ниточку Ариадны, пока не наступал волшебный миг, когда приплывал Она. Моё маленькое золотое чудо. Моё бесконечномерное счастье.
Я полюбил золотую рыбку всей своей огромной душой, и она меня тоже полюбила. Рядом со мной ей не были страшны никакие акулы и прочие морские гады и хищники.
Вскоре я предложил ей руку и сердце. Она согласилась, но при условии, что я перестану обижать маленьких рыбок и, вообще, стану «белым и пушистым». Я с радостью пообещал. Я бы исполнил все, о чем она ни попросила.
***
Решили мы с ней по всем правилам пожениться. Свадьбу сыграли на весь океан. Все рыбы приплывали к нам и желали счастья и потомства – огромного, как я, и золотого, как она.
И никого из приглашенных рыбешек я не съел в тот день. Вот каким я стал добрым от радости.
А самый дорогой подарок преподнесла мне моя золотая рыбка – в раковине невероятной формы, типа бутылки Клейна, из редчайшей красоты перламутра – волшебный эликсир. Выпивая его, надо загадать желание. Одно-единственное, самое сокровенное.
Я, недолго думая, – даже совсем не думая, – всей своей влюбленной душой громко возжелал – «стать белым и пушистым!». Как и пообещал ей.
Воскликнул на весь океан, чтобы слышали все рыбы и прочие гады морские, что отныне я стану нежным и кротким душой, и выпил единым глотком эту приторно-сладкую жидкость.
Не помню, что было дальше – перед глазами все закружилось, завертелось. Звезды пошли бешеным хороводом. Все быстрей и быстрей.
Какой-то водоворот открылся – то ли в небе, то ли в океане, огромный и страшный, и меня туда, к его черному центру, понесло со страшной скоростью.
А из пропасти водоворота – ведьма – смотрит на меня рыбьими глазами и хохочет. Я потерял сознание…
***
Кит-кот.
Очнулся – стою на ветру, на мне – груз неподъемный. Ноги гудят, спина гудит. Осмотрел я себя – батюшки – я стал белым и пушистым. Котом!!! Верхом на черепахе. Вот тебе и золотая рыбка…
Стою в компании таких же бедолаг, – черного и рыжего. Океан внизу плещется, черепаха под ногами колышется и земля над нами – на наших спинах. Я просто опешил от такого поворота событий. Хотел хвостом по воде ударить, смотрю, – а хвост у меня маленький, снежно-беленький и пушистый, таким не больно-то ударишь, даже в гневе. Только рыб насмешишь.
Вот они то, мелкие всякие рыбешки, первое время подплывали поближе, высовывали свои мерзкие губёшки из воды, и посмеивались гаденько на весь океан. Не помня вовсе, кто их защищал от акул и прочих хищников.
Отовсюду их подленькое хихиканье раздавалось. Уж лучше бы открыто хохотали, гады. Все-равно я ничего не смог бы с ними сделать.
***
Долго я так стоял, смотрел на звезды и думал о несчастной своей судьбе. Как получилось, что я так оплошал. Какой черт меня за язык дернул?
Я бы мог загадать настоящее желание! У меня в руках был шанс! Билет в небо! Я мог стать кем угодно! Да одних только моих созвездий могло быть не менее пяти штук – в фас и профиль, с Землей и без, и с рыбкой моей в обнимку.
Я мог стать свободным китом и нырнуть в самую глубину океана и плавать со своей любимой на воле. Без этой ноши на спине, за которую я в ответе. Я бы мог, мог, мог!.. Но не стал.
Увы, язык мой – враг мой. Урок на всю оставшуюся жизнь – не слово в начале, а мысль. Четкая, обдуманная мысль. Думать надо, думать!
Все беды на свете – из-за слов, сказанных всуе.
***
Вот стоим мы так – целую вечность. Голодные и холодные, когтями из воды рыбок вылавливаем на прокорм, дождями жажду утоляем. Никто нам сверху ни крошки хлеба не подбросит, ни капли молока. Жестокие люди, только о себе наверху и думают. А то, что мы на себе Землю держим, никого не колышет – вам, мол, так положено.
Кем положено? Ведьмой морской? Я бы её встретил – все глаза бы ей выцарапал. И метлу изодрал в клочья.
Что она с моей золотой рыбкой сделала? Сама съела? Зачем вообще я связался с ведьмой!
И, коли уж вышла такая канитель, надо было от неё сразу, ещё в начале, избавиться – просто прихлопнуть плавником или проглотить, не пришлось бы страдать от собственной доброты.
Да и я хорош, сам ведь захотел стать белым и пушистым, – кретин!
Повелся на провокацию, – идиот!
Где ж такое видано, чтобы кит – да белый и пушистый? Да, любовь слепа и глупа. Когда влюблен, то на все готов ради неё. Все отдать, всего себя положить на алтарь любви, – лишь бы она была счастлива.
Но любовь приходит и уходит, а глупости, совершенные во имя – остаются, как клеймо, до конца дней.
Где она теперь? С кем? У меня к ней, даже если опять встречу где-нибудь, ничто светлое в груди не шелохнется.
Более того, теперь я кошак, по милости её. От воспоминаний о ней у меня только слюнки теперь текут. А я бы с аппетитом тут её умял, да за милую душу! – Сама виновата, что преподнесла такой подарок, стерва.
***
А может, она в сговоре была с этой ведьмой? Или служила у неё на посылках? А, может, она сама ведьма и есть. Что ей стоило превратиться в рыбку и одурманить меня.
Как можно в здравом уме и с чистым сердцем предложить киту стать белым и пушистым? Нет, тут изначально был злой умысел. Точно просчитанный ход. Все-таки она и есть ведьма!
Это она во всем виновата! Во всех моих бедах и злоключениях. Она, – и никак иначе! А моя задача – найти и отомстить. Но – сначала стать китом и – раздавить их обеих!

Вот так я стоял и мучился, решая эту ужасную дилемму. Денно и нощно воспоминания и подозрения сжигали мне душу дьявольским пламенем. Даже не замечал я всей тяжести, давящей сверху – у меня внутри творился такой ад, что впору завыть. Сердце на клочки раздиралось, все кровью истекло, даже валерьянка не помогала.
Самые страшные на свете муки – муки неразделенной любви, или любви, разделенной расстоянием и страшными обстоятельствами, или любви обманутой. И все они во мне клокотали и разрывали душу на части.
Сильнее всего убивало сознание того, что ничего я не мог сделать, стоя мокрым и жалким на ветру, – ровным счетом ничегошеньки. Только умирать ежечасно от любви, ревности, злости, отчаяния, недосягаемости, непоправимости и потом уже совсем от нереальности воспоминаний.
Да и со мной ли все это случилось? Да и случилось ли вообще? Не дай бог, кому такое приведется испытать. Даже врагу своему не пожелаю. Кроме той ведьмы.
***
Увы, кот.
Кошачью свою жизнь и вспоминать-то не хочется. Хотя, если уж на то пошло, мы, киты, если становимся котами, то не меньше, чем Сфинксами. Хоть это греет душу.
А Сфинксом я стал после ещё одного водоворота. Опять эта ведьма устроила. Теперь этот водоворот открылся в небе, – гигантский смерч, который всосал всех нас вместе с землей, закружил, завертел, мы понеслись в бешеном вихре, теряя понятия верха, низа, право-лево, большого, маленького.
Сначала, кажется, мы стали кружиться по черепахе. Не помню, с чего все началось. Шум, гам, тарарам, все носятся по кругу. Земля завертелась, и все вокруг закружилось вместе с ней, – небо, тучи, звезды, воздух – и образовалась гигантская воздушная воронка. Куда мы все попали.
В итоге, когда все угомонилось, очнулся я верхом на твердой поверхности – огромной и населенной. Спросил у встречных, где я нахожусь, они мне ответили, – «на земле, чувак, разуй глаза!».
***
На земле.
Добро пожаловать в этот мир!
Мир людей и городов. Мне, киту, всегда было интересно, когда я держал на себе землю, что там, наверху, на земле и на небе. И вот – этот гигантский смерч каким-то образом так нас всех спрессовал, что из держателя земли я превратился в одного из её обитателей.
Ведьмино проклятие опять сработало, не иначе.
За время бытия моего котом я уже успел адаптироваться к новой для меня ипостаси, ел мышей, лакал молоко и валерьянку, лазал по деревьям. Определенно, есть некоторые преимущества перед жизнью кита. Никого на себе не везешь. Никто тебя не грузит. Никому ничем не обязан – свобода полная.
Я в первое время аж ошалел от столь чудесной, просто невыносимой легкости бытия. Чего только я не делал! Валялся целыми днями на боку, на другом, на третьем, пятом, десятом – всё глазел на окружающий мир и думал, что в принципе, не так уж и плохо быть обычным котом.
Да ещё у котов 9 жизней, таких же беззаботных – благодать полная!
***
Только с тобой никто при этом не считается. Любой прохожий может пнуть ногой. Любая псина стремится загнать на дерево. И мальчишки камнями бросаются вслед. Мне однажды так прилетело, что чуть с дерева не свалился.
И – самое обидное – пытался я как-то искупаться по старой памяти – чуть не потонул.
Да что же это такое, курам на смех, кит – да чуть не утонул – в самой мелкой лужице! – Смеялись не только куры…
Ну что им скажешь, глупым сухопутным клушкам. Да любого кита кинь в лужицу, он облажается. Киту нужны глубина и простор. Вот там он себя покажет во всей красе.
Решил я вернуть себе статус-кво. Во что бы то ни стало. Напомнить людям, кто их держал на себе целую вечность.
Но люди – они ж неблагодарные создания. Впрочем, как и рыбы. Пока ты кит, они на тебя молятся – батюшка ты наш Чудо-Кит, спаси да сохрани.
А как по злому умыслу фортуны станешь вдруг котом, – от них же первых тебе и прилетит пинок под хвост. Несправедливо, господа! – И винить, кроме как себя, некого.
С другой стороны, жизнь, – она дается один раз, и надо пережить все возможные её выкрутасы. Просто так ничего в этом мире не происходит. Надо принять это мученичество в виде кошачьего облика и понять, зачем оно мне дано.
Может, не зря я стал котом. У кошек аж целых 9 жизней. Хоть в одной из них я должен совершить свой подвиг.
А может, сама кошачья жизнь и есть мой подвиг. Пройду я сквозь него и стану аж двумя созвездиями – кота и кита.
***
На земле-то я уже стал прижизненной звездой, да не простой, а властелином умов и подиумов, грозой аквариумов, мечтой террариумов.
Эх, подиумы – тогда время было такое – массовый психоз на подиумы. Не только среди людей. Вот я, кот, был моделью идеальной кошки. А по людским понятиям идеальная кошка – это лев. То есть я был львом. Довольно долго и успешно.
Демонстрировал свою кошачью грацию и силу. Меня печатали в уважаемых журналах. Я выступал перед студентами. Я достиг всего, что только можно вообразить на этом поприще. А потом попал во дворец.
Меня полюбила прекрасная принцесса. Увидела мой портрет и влюбилась. Златокудрая голубоглазая фея.
Да, она полюбила меня – льва. Я жил с ней во дворце и защищал её от дракона, который прилетал к ней по ночам и сотрясал стены замка.
******
Меня носили на руках, особенно принцесса – та просто обожала – не могла без меня прожить ни одного вечера. Она целовала меня ежеминутно. И главное – она построила мне аквариум величиной с полдворца.
Там плавало много разных рыбок – настолько красивых, что даже есть их было жалко. Но я ел, – давился слезами от жалости, и ел.
Просто интересно было распробовать всех на вкус. Тем более, что их еженощно привозили новых.
…Никогда не забуду тот день. Подхожу утром к аквариуму, зевая и потягиваясь, а там – она. Моя золотая рыбка…
***
Опять золотая рыбка
Я её не сразу заметил. Мы под утро приехали и сразу легли спать. Я спал в такой белой и пушистой постели, каких не бывает у простых котов. Более мягкого ложа я ввек не видал.
Это, между прочим, тоже часть подвига – Испытание Негой – на стойкость духа. Это даже похуже будет, чем испытание огнем, водой или медной трубой.
Все в мире можно рассматривать как испытание – на прочность. Вот если бы я растаял от неги, тогда грош мне цена как Герою. А я не таял. Я, наоборот, креп и мужал. И дух мой взлетал до звезд. Даже выше.
Так вот, подхожу утром к аквариуму, приготовляясь к завтраку. И вижу – знакомый золотой абрис. Более прекрасного, чем у неё, не бывает – изгиб её хвоста я бы узнал из тысяч. И тут – я радостно метнулся к ней, припал лицом к стеклу и стал бешено махать ей лапой. Но её точеный профиль равнодушно проплыл мимо – она меня не узнала!
Она молча парила в зеленой полумгле аквариума, светясь как морская богиня в свете встроенных повсюду ламп. Как подводное солнце, как звезда морей, как когда-то давным-давно – когда мы были юные и счастливые…
***
Я столько раз подходил и смотрел ей в глаза, но они ничего не выражали. Ни любви, ни страха, ни замешательства... Отстраненный холодный взгляд сквозь меня и рыбий рот, безвольно пускающий пузырики…
И это была она – та, которую я любил больше жизни, ради которой стал котом и принял все эти адовы муки! Она же сама возжелала видеть меня белым и пушистым! Почему она меня не узнает?
А может, она просто окаменела от горя? Или её тоже ведьма околдовала?
Теперь я точно знаю, что она не ведьма, она – тоже жертва, как и я. Я должен спасти нас обоих. И вернуться в вечный океан или сразу на небо.
Придворная жизнь стала мне в тягость – не спал, не ел, я даже чуть не лишился жизни от тягостных дум. Меня еле откачали в одной клинике. Я там весь распух от уколов.
У меня даже отек Квинке случился, совсем как свинка стал на вид. Вернулся обратно, едва держась на ногах, и лег у аквариума. Начал опять тосковать по водным просторам и звездам.
***
Вышел я как-то вечерком на балкон подышать воздухом, сижу, смотрю на звезды, выискиваю своего Полярного Кита. В этот момент откуда-то из темноты мне на голову свалился черный кот – Альт, из тех, что стоял со мной на черепахе. Я так обрадовался его обществу, что даже на мгновение забыл про свои напасти.
Мы с ним вспомнили былое, я его по дворцу своему поводил, показал все достойные внимания штучки, накормил, напоил, спать положил в своей комнате. Рассказал про свои подвиги и передряги.
Он тоже рассказал мне вкратце о себе и об Алексе, третьем нашем товарище.
***
Алекс, тот, который рыжий котяра – шустрым был всегда и пронырливым. Сначала после всей той черепашьей кутерьмы он бедствовал страшно – чуть свою шкуру не потерял в горячей точке, когда отправился туда наемником. Его какие-то свиньи там подставили под огонь. Пообещали синекуру, а в итоге – чуть не стал добычей стервятников, во время одной заварушки. Над ним умирающим, зловещая стая черных воронов кружила, чуть было заживо не склевали, да не на того напали. Кошачья живучесть известна во всем мире. А может, он там свою вторую жизнь обрел, потому что, вернувшись оттуда, Алекс стал совсем другим.
Правда, какое-то время пришлось ему таксовать. Потом он чей-то элитный курятник сторожил по ночам и занимался паркуром с клушами. Там он был замешан в какой-то афере с золотыми яйцами, быстро разбогател и пошел вверх. Алмазным магнатом заделался. Потом стал киностудией заниматься. То ли собак дрессировал, то ли кино снимал, не понял я конкретно – Альт рассказывал все это с набитым ртом, глотая слова вместе с рыбой.
***
Самого Альта жизнь тоже потрепала изрядно. Выглядел он хуже собственной тени – тощий, черный, голодный. Почти всех рыбок из моего аквариума выжрал за один присест. Впрочем, старому другу – не жалко.
Он, как увидел моих плавающих экзотических красоток, впал в ступор сначала, а потом у него глаза так и засветились. Хвост трубой распушил, спину выгнул, и глазом как пошел сверкать, и вторым. Инстинкт рыбака в нем, чувствую, проснулся. А может, просто голод.
Я, видя такое дело, – лови, – говорю, – угощайся, сам я уже смотреть на них не могу – надоели хуже горькой редьки. Он, как услышал моё предложение, подобрался весь, уши прижал и как плюхнулся с диким ором – прямо к ним. Настолько изголодался, видимо.
Такой фонтан поднял, аж до потолка – залил дорогущий антикварный ковер 17 века из натурального шелка ручной работы. Прямо как дикарь какой-то. Тоже мне, кит выискался.
Вытащил я его из воды, ионным феном обсушил, белым халатом из египетского хлопка накрыл. Черному коту исключительно идет белый цвет, особенно оттенок топленого молока. Так стильно и гламурно стал он выглядеть, – хоть на обложку. И не подумаешь, что только что из подворотни выскочил.
А чуть придя в себя, как начал он ловить моих рыбешек, да так виртуозно, как в старые добрые времена, что даже я не удержался и тоже присоединился. Сидим на пару, потягиваем добычу, как когда-то на черепахе, когда мы только рыбалкой и кормились.
Я ещё в аптечку заглянул, достал валерьянки пару склянок. Принцесса была сердобольная, держала для меня валериановые капли наготове и кучу прочего барахла для успокоения.
Я всегда был не прочь принять валерьянки на грудь. В малых дозах – оно полезно в любом количестве, а после клиники так вообще это стало просто жизненно необходимым – принимать по нескольку капель перед сном и едой.
Вот и Альту я плеснул чуток, и устроили мы с ним настоящую рыбалку. Весь аквариум опустошили.
И вот он пьет, ест, выплевывает косточки и говорит, говорит, говорит... Пока рассказывал, всех красавиц моих поел. Я так заслушался, что еле свою золотую рыбку из его когтей успел вырвать.
Альт в тот вечер так наклюкался, что даже я не смог за ним угнаться. И при этом ему хоть бы хны. Закалка сказалась богемная, был у него такой период, – то искал он истину в вине, то в истине вину, то просто виноватых, и все такое прочее.
А как протрезвел, пошел по ведьмам шляться, учиться у них колдовству и словам умным, а потом он встретил заморскую ведьму.
Нет, это была морская! Как описал он её растрепанную метлу из бурых водорослей и то, как она носится по дорогам, словно угорелая, так я и понял – точно, та самая!
Неспроста она здесь! Наверняка что-то замышляет. И опять недоброе. Наверное, выследила меня и хочет превратить в кого-то ещё.
В какого ещё скота меня можно превратить? Куда ниже я могу пасть? Сколько ещё меня можно испытывать?
Только бы она не превратила меня в мышку, хуже этого уже только мошка…
***
Впрочем, если посмотреть с точки зрения испытательного мученичества, во всех воплощениях можно найти что-то позитивное, если постараться. Мошки, например, летают. И гадить им можно повсюду безнаказанно. Да хоть на голове!
А коту – за любую мелкую лужицу, даже на самом престаром ковре, – может так прилететь, что косточек потом не соберешь. Подумаешь, кусок тряпки семнадцатого века!
А мошкину кучку никто и не заметит. Да хоть вавилонскую башню им тут возведи! И мышкину мало кто заметит, как и саму её, – даже любят некоторых, из рук, вон, не выпускают.
Коврики, видите ли, им готовы хоть каждый день покупать, – ультрасовременные, с эргономичным дизайном, а не какую-нибудь ветошь столетней давности.
Так что, если суждено мне испытать участь мыши, то пусть я стану какой-нибудь разэтакой – супер-пупер-навороченной, с инфракрасными глазами, да на красном коврике.
Эх, как я по красному-то ковру прошелся бы!
***
А ведь когда-то я видел одну такую мышь с красными глазами. Она меня горячим молоком отпаивала, когда я чуть не замерз в холода. Да, это была белая мышь, добрая и совсем не писклявая. Только почему-то она как в тумане передо мной движется с чашкой молока или сидит, вяжет на спицах что-то серое, бесформенное.
Я тогда, кажется, лежал в горячке, бредил. Всё вокруг меня ведьма носилась на метле и хохотала мне прямо в лицо. А как очнусь из вязкого ночного кошмара, вижу – лампа горит, – мышь сидит напротив меня и смотрит своими красными глазами, и поет что-то про летучую мышь. Потом становится ею, и летает по комнате, и превращается опять – то в ведьму, то в мошку и летает по комнате, жужжа вокруг меня и лампы.
Куда она потом делась, я не знаю. Может, я её съел или прихлопнул? Я же болел тогда и был в беспамятстве.
Про Фей.
Так вот, Альт мне все про эту ведьму рассказал. И про дела её темные.
Оказалось, что не зря я все-таки это испытание проходил. Был у меня талисман. Мне его принцесса подарила. Похож он на кошачий глаз, красивый «орден кота», так она его называла, надевая на меня ленту с моим орденом.
Это был не простой камень, а волшебный, и с помощью него можно было вызвать дух огромного небесного кота по имени, не помню точно, как он его называл, – то ли Тимка, то ли Умка.
Нет, Умка это медвежонок, значит – Тимка.
Точно-точно, был такой кот – Тимофей Котофеевич, внук доброй Феи-волшебницы, и сам он волшебник – типа, повелитель фей. А может, Типа-феем звали его. Так и звучит нагляднее.
Короче, живет этот тип где-то в небе, или вообще в другом измерении, и простым глазом его не видно. Только в полночь полнолуния, стоя на вершине горы и глядя на луну, особенным образом фокусируя взгляд, через сердцевину камня можно увидеть Типа-Фея и вызвать дух его на землю.
Дух Типа-Фея войдет в того, кто его вызовет и тогда свершится великое – избранный камнем кот станет типа властелином пространства-времени и сможет повернуть время вспять – до любого момента в жизни. Вернувшись в тот самый момент, избранник камня сможет пустить историю по новому пути.
О подвиге и золотой рыбке.
Я решил стать этим избранным котом. Вот он, – я нашел мой Подвиг – я вернусь в тот момент, когда держал в руке эту перламутровую раковину и загадывал желание. Я смогу исправить то, что натворил. И рыбка моя будет со мной.
Здесь же мне делать особо нечего – как кит я не у дел оказался. Как кот – развлекать принцессу уже надоело, это испытание мной пройдено сполна, и сыт я им по горло. Никто здесь меня не хватится, не загрустит по мне, – эти титулованные особы никого, кроме себя, не замечают. Она и не заметит, что меня не стало рядом.
Так что, мир земной я покину без сожаления. С чувством выполненного долга. Только вот, рыбка моя – так и будет здесь плавать в этой стеклянной коробке, пока её не разобьют? Куда она денется, когда я отправлюсь к ней же в далекую глубь времен? Аквариум с собой я не смогу взять. Положить её в баночку из-под майонеза и унести?
Но она не захотела лезть в банку! Я честно гонялся за ней с этой посудиной, чуть сам не потонул, а она – ни в какую! Что ж, это её выбор…
К тому же, в банке я не смогу создать ей комфортные условия, – типа там трехразовое питание и зеленые водоросли, – она же мошек жрать не будет, привыкла уже к элитному корму. Где я такой найду в дороге?
Нет, в банке она быстро сдохнет. И я же окажусь ей виноватым, ведь неизвестно, сколько времени у меня займет вся эта катавасия с камнем. Столько проблем из-за неё!…
Да и, положа лапу на сердце, тут она все-таки уже совсем не та – чешуя поблекла, взгляд потускнел, хвост пообвис как-то, да и жестковата она стала. Когда я её из рук Альта выдирал, она совсем как деревяшка бесчувственная была.
Нет, я вернусь к ней, юной и прекрасной золотой рыбке, и буду опять любоваться её неземной красотой. А тут она пусть проживет спокойно до конца дней своих в уютном зеленом мирке и умрет в тихой сытой старости. Тоже неплохо.
Так что, совесть моя чиста, я не бросаю её на произвол судьбы. В конце концов, я Подвиг иду совершать, и мир спасать при этом, не до «шерше ля фам» героям. Да и не нужен я ей тут – котом-то! Она же меня так и не признала.
Даже если представить, что там, в прошлом их две оказались друг перед другом – та, юная, и эта самая – как они себя будут чувствовать? А я как? Мне же потом и придется всю эту уху расхлебывать. И непонятно, чем придется поплатиться на этот раз.
Нет, лучше я их избавлю от этой незавидной участи. Пусть каждая останется в своем времени. Ведь ещё неизвестно, чем эта самая – все прошедшие годы без меня занималась.
***
Решено, иду! Альт говорил, что только самый древний кот сможет вызвать дух небесного кота, так что нас трое, кто способен это сделать.
Но я-то древнее, вдобавок, это мой камень и никто, кроме меня, не имеет права им распоряжаться, черт возьми. Я сам вызову небесного кота и сам решу, куда направить ход истории.
Единственная проблема – надо слова правильные знать. Не просто «кис-кис-кис». Это древнее заклинание записано в книге, что каким-то образом досталась морской ведьме. Так Альт говорил. Надо бы заглянуть туда и прочитать все досконально.
И гору надо правильную найти, она где-то на востоке, то ли в Гималаях находится, то ли на Ольхоне, это остров такой на Байкале. Говорят, все волшебство мира на нем сосредоточено. И только в ведьминой книге написано, где её, эту гору, искать.
Я бы лично предпочел Байкал – давно хотел увидеть это древнейшее на планете озеро – говорят, что это живой магический эликсир планеты. Может, искупаюсь в его священных водах, и ведьмино заклятье смоется. И стану я опять китом, – святым байкальским Тимаядой.
Тимаядами там называют таких, как я – могучих и прекрасных. Буду с нерпами дружить и омулем питаться. Еще сигами, ленками, хариусами. А также тайменями, пельменями и осетрами.
Но это озеро зимой замерзает, и куда я? А рыбки – каждая вторая в Красную Книгу занесена. И не распробуешь нормально с моим-то аппетитом. Надо идти искать книгу заклинаний и вернуться туда, где я был Единоличным Вседержателем земли.
***
И пошел я к ней, к ведьме. И дальше пошел. И нашел то, что искал и сделал то, что надо. На самой высокой горе Ольхона, в полночь полнолуния… Я воззвал к духу Тимаяды или Типа-Фея, – неважно, как ни назови, суть от этого не меняется. Чуть не окосел, пока вызывал... И чуть не околел там, на вершине, на ветру…
И опять она меня подставила. И опять я попал… и застрял тут на целую вечность…
***
Попал я на грань кубика, которым играется малыш. Когда кубик падает лицом вниз, мной, то есть, мне опять приходится все на себе держать, как когда-то давным-давно.
Но когда выпадает моя сторона – я рассказываю ребенку сказку, – нет, не сказку, я же рыба-кит, – только правду говорит. Я рассказываю ему историю мира – как все было на самом деле. А малыш, он же ещё не умеет говорить, и потому не перебивает, – слушает её и растет. У каждого из граней кубика – своя история. Но моя – самая правдивая.
Я думаю, это даже лучше, чем попасть на небо. Мало кто из людей способен услышать шепот далекого созвездия. Да и когда бы ещё малыш его увидел. И увидев, не факт, что стал бы прислушиваться. Да и незачем – у нас, созвездий, разговоры отнюдь не земные.
Потом, по мере взросления, ему расскажут совсем другие вещи. Забьют голову формулами и буквами, – и не нужна станет ему истинная картина мира.
А тут же – мы с ним один на один. И все, что я ему говорю – в нежнейшем возрасте, когда в его глазах только формируются очертания мира – отложится у него в самом глубоком слое памяти – моя история и моя улыбка…
Четвертый гость.***
***
Тут он широко улыбнулся и действительно, более обаятельной улыбки я не встречала ни до, ни после. Засмотревшись на неё, я не сразу сообразила, что самого кота уже давно и в помине нет. А улыбка его все ещё стоит перед глазами – ослепительная и немного застенчивая…
Итак, кто следующий? Неужто всё?
Нет, кто-то тихо шуршал и копошился на столе. Приглядевшись, мы обнаружили, что в сырнице завелась мышь – белая, пухленькая, если не сказать толстая, её тушка бессовестно нежилась на куске сыра на виду всей честной компании.
Она небрежно возлежала на груде ломтиков ассорти, закинув левую лапку за голову, нога на ногу, и мечтательно смотрела в потолок, словно рассматривала некий изъян в свежей побелке. Правая её лапка держала в руке шпагу, на которую была нанизана маленькая долька сыра с благородной голубой плесенью, от которой она периодически откусывала и, зажмурившись от удовольствия, медленно и с выражением полного счастья на мордашке – жевала.
Для полноты картины напрашивалась ещё шляпа и сапоги со шпорами. Но нет, кроме розовой шпажки для бутербродов, при ней ничего не было. Впрочем, – было нечто типа туники – золотистого цвета. Просто на фоне сыра оно не сразу обнаружилось.
Мышь прожевалась, проикалась, запила свою икоту шампанским и начала свою длинную и печальную историю.
Глава 4. Полет мыши.
Нас испокон веков называют серыми созданиями. Это оттого, что цвет у нас такой природный. А я белая, непонятно почему родилась такой. Говорят, врожденный дефект.
Когда я появилась на свет, все вокруг в страхе разбежались, потому что есть поверье, что белая мышь – к апокалипсису. Глупое суеверие, конечно, но вся наша жизнь состоит из таких глупостей.
Родители меня любили и такую. Пока я у них была единственная. Мама придумала мне имя Кармэн. Она хотела, чтобы я выросла роковой красавицей. А папа хотел сына, и для него я всегда – Икар-мэн. Остальные зовут просто Кар или Ик-Ик и называют белой вороной.
Я раньше очень обижалась, когда они каркали вслед и поэтому у меня никогда не было друзей. Никто не хотел играть со мной еще и потому, что я – заика. Хочу сказать что-то, а получается бесконечное «пи-пи».
Все хохочут, передразнивают и обзываются по-всякому. Ещё и горшок предлагают: «Зайка хочет пи-пи?» Сами на него пусть садятся! Так ни разу и не дали выговориться. И кто с такой будет дружить?
Поэтому я с детства привыкла прятаться в самом дальнем и пыльном углу. Вовсе не потому, что я люблю всякие паутины, а чтобы поскорее стать как все. Пыль полностью покроет мою белую шкурку и стану я нормальной серой мышкой.
И тогда, я надеюсь, все забудут про мой врожденный дефект и никто даже не заметит, что я заика. Я буду держать язык за зубами. Может, даже меня полюбят. Хотя бы один. – Он. И я буду счастлива.
***
А ещё я ношу черные очки, потому что у меня глаза красные. Не столько от слез, сколько, вообще, у нас, альбиносов, глаза красные и плохо видят. За это они меня обзывают вампиром и, когда я попадаюсь им на пути, стараются сорвать очки и растоптать, – не меня, - очки.
Растоптать себя я не позволю, хоть и белая мышь, но драться я могу так, что им мало не покажется. Только в драке очки быстро теряются и бьются. А без них – даже мама говорит, что смотреть на меня страшно.
А может, они специально так делают, чтобы испугаться. Мышам нравится чувство страха. Только зачем же так грубо? Просто вежливо попросили бы снять очки и посмотреть на них. Я бы так же вежливо им отказала, конечно. Кроме Него. На него я смотрела бы вечно – и без очков.
***
Ещё мне мама говорила, чтобы я вела себя покультурнее, как и подобает «икарикам». Ну, о какой, скажите, культуре может идти речь, когда тебя бьют, – только о физической. Ну, а они физически меня превосходят, – их же много, целая стая. Точнее, стадо. И всем гуртом – на меня одну. Поэтому я всегда держалась от них подальше.
Так одиноко быть мышью альбиносом. Почему-то хочется назвать себя «мышь-апельсин». Созвучно ведь, да? А если бы, действительно, я стала оранжевой, интересно, со мной играли бы или нет? Наверное, играли бы – мной. В баскетбол. Они любят командные игры.
А ведь это так красиво, особенно зимой. Не баскетбол, а апельсин. Апельсины на снегу – чистота и безмятежная радость. И звучит веселее. Заводной такой апельсинчик.
Вот как стану такой, назло всем. И покажу им, что такое «horror-show». Вот тогда посмотрим, кто будет смеяться громче.
Нет, не стану, – я тихоня. Сижу, молчу и только киваю в ответ. Поэтому все меня считают слегка малахольной и недоумком за глаза называют. Позором мышиного племени. Безнадежной уродиной и нежитью.
Вот так с детства я росла с этой мыслью. И в зеркало стеснялась смотреться. Зачем причинять себе лишнюю боль.
Но я не малахольная – я все понимаю, даже больше, чем они могут себе представить. Просто я гордая и не хочу лишний раз становиться посмешищем. Пусть я умру, стиснув зубы, но они от меня больше не услышат ни одного «пи-пи».
***
Сами-то думают, что разговоры ведут умные, а прислушаться – так и слышится повсюду только «пи-пи». И больше ничего! Чего ещё ожидать от мышей?
Но они этого не замечают, потому что не слушают никого, а только сами болтают. Представляете, все говорят одновременно, почти хором. Такой гвалт стоит. Как можно что-то вообще услышать?
И потому – каждый слышит только себя – и то не снаружи, а изнутри. Изнутри – это значит, что они слышат только то, что они имели в виду, а не действительно сказанное.
И как вообще можно слушать себя снаружи? А как услышать изнутри то, что от тебя слышат снаружи? И кто тебя поймет, если все болтают без остановки?
Мне кажется, что себя самого можно услышать только в виде эха. Эха от чего? – Ну, от стены, например, если она очень большая. Она отразит тебя буквально, слово в слово. Если не будешь в этот момент громко биться об нее.
А еще эхо есть в горах. Вот оно, говорят, самое мощное и истинное. Надо встать на заре, лицом к самой высокой вершине и крикнуть, только осторожнее, иначе можно вызвать снежную лавину. И эхо ответит твоим же голосом, усиленным стократно. И тогда ты узнаешь о себе все.
***
Я однажды так и сделала. Поднялась высоко в горы. До сих пор мурашки по коже, как вспомню то опасное восхождение.
Сколько раз я проходила над пропастью, вжимаясь в каменную стену и боясь посмотреть вниз. Там со всех сторон зияли ужасные бездны. У меня голова кружилась, если я нечаянно бросала туда взгляд. Приходилось останавливаться и, крепко зажмурившись, считать до ста, чтобы остановить сумасшедшую карусель перед глазами. Сколько миллионов в сумме получилось, не помню.
И стервятники надо мной кружили, те, что питаются мертвечиной. На вид самые обычные вороны. Летали, каркали и ждали, когда же я упаду. Их тоже было много, я их сначала считала, когда голова кружилась, но потом сбилась.
Они же не стояли на месте, а постоянно перемешивались. И тоже кружились, что укачивало ещё сильнее, чем от взгляда вниз. Никогда не думала, что в горах можно страдать от морской болезни, считая ворон.
Когда солнце ушло за перевал, я осталась одна в бескрайней снежной жути, в полнейшей темноте. Страшно ступить ногой влево или вправо. Всю ночь я продрожала в снегу, борясь со сном и холодом, дробя чечетку и напевая себе посиневшими губами «не спи – замерзнешь!».
Ободряла и поддерживала меня мысль, что утром я узнаю истину о себе – из самой высокой и последней инстанции. А утром, едва первые лучи солнца окрасили вершины в розовый цвет, я встала лицом к заре и прокричала дерзко и радостно, во весь голос: «замерзнешь, не спи!»
А горы в ответ: «ПИ-ПИ!»…
***
И как жить дальше?
 Каждую секунду помнить, как над тобой смеялись горы?
В тот момент мне жутко захотелось сигануть с вершины в пропасть и сгинуть там, на дне. Или полететь – а вдруг получится?
И отчего мыши не летают как птицы…
Наверное, от страха. Да, от страха падения. А вовсе не оттого, что крыльев нет.
Посмотрела я на заснеженную вершину, – а она далеко, в тучах прячется. Еще как-то дойти надо. А у меня уже все силы на исходе и замерзла как ледышка. Зуб на зуб не попадает от холода.
И как броситься с той вершины, если она не отвесная? Просто скачусь кубарем вниз – опять на посмешище остальным. Да еще в пути ведь и конфуз может приключиться. Вот тогда-то все и скажут – ну, мы же говорили, что зайке горшочек нужен.
***
«Недобрые вы, уйду я от вас», – вот что я им скажу. И уйду – на край света. И с него брошусь вниз. Там бескрайний космос и пустота. Романтика вечного полета. Буду лететь среди звезд с раскинутыми лапками и стану созвездием мыши.
Я знаю, что у земли есть край. И знаю, где он находится. Я там часто спасалась от серой стаи. Они до колик в животе боятся даже приблизиться к этому месту и потому не подходят. Там мне спокойно. Никто не трогает и даже не видит.
Я одна в том заповедном месте. Занимаюсь своими делами, вяжу и мечтаю в тишине. О том, как Он придет однажды сюда и найдет меня здесь.
Меня бабушка научила вязать на спицах. Мы с ней собирали паутину и комочки пыли в углу и пряли из нее пряжу. У меня даже в углу был друг. Паучок по имени Архан.
Сначала, когда я впервые его увидела, мы чуть не подрались, потому что я влезла в его паутину и порвала там все. Он выполз из своего закутка в надежде на целый рой еды, но вместо стаи мошек встретил мышку, которая отряхивалась и чихала.
Архан ужасно расстроился, раскричался, что я его недельный труд уничтожила. Обозвал меня толстой и неуклюжей слонихой, пригрозил сплести для меня чудовищную мышеловку и погнал прочь из своего угла.
Когда я повернулась, чтобы уйти, я собрала на себя все остатки паутины, вместе с ним. И нечаянно придавила ему лапку, даже поломала немного. Но я извинилась, как всякая порядочная мышь.
Он так растрогался от моих слов, что даже прослезился, скупо так, по-мужски – из каждого второго глаза и простил меня, конечно, – я ведь и остальные его лапки могла бы с таким же успехом нечаянно придавить. Так мы с ним подружились.
***
У нас оказалось поразительно много общего. Архан тоже плохо видит, только, в отличие от меня, он почти слепой, как все пауки, несмотря на восемь глаз. У него только третий немного видит. Но очки Архан принципиально не носит, потому что паучьих очков не бывает. Почему-то их не делают. А четыре пары обычных очков надевать – лично я не представляю, как такое возможно. Это неудобно, да и просто некрасиво.
Что за отношение? Как только ты слегка другой, так тебя как будто и нет вовсе, и твоих проблем словно не существует. Его тоже не любят и боятся остальные, называют уродцем и квазимордой. Хотя с удовольствием пользуются сплетенной им паутиной.
Архан – талантливый художник. Даже, наверное, гениальный. Никто не может сравниться с ним в тонкости и изысканности плетения нити – ни овца, ни коза сроду не выдадут такого, ни тутовый тебе шелкопряд, ни кто там ещё – даже близко они не стоят к Архану.
Его паутина украшает лучшие углы нашего мира. Почти вслепую он творит такие шедевры, что просто дух захватывает от одного только взгляда, а если ещё и потрогать её – то просто улет...
Он мне часто дарил свою паутину. А мы с бабушкой сматывали её в клубочки и вязали. Я себе уже шапочку связала и чулочки. Осталось довязать свитер, – и никто не отличил бы меня от настоящей правильной мышки.
Только они все время мешали, – клубки разматывали, пряжу спутывали или спицы мои бамбуковые выдергивали и сгрызали. Я наконечники спиц стала мышьяком обрабатывать, чтобы они не грызли их. Так меня за это чуть не убили!
Подумаешь, животики им скрутило, а кто горшком всегда махал передо мной? Так вот, пусть на ус себе намотают: кто ко мне с горшком – тот на него же и сядет. Некоторым полезно на нем посидеть. Мысли очищаются, и к вечности ближе становишься.
С тех пор я перешла на стальные спицы. Я и фехтовать ими научилась, и потому никто ко мне теперь не подойдет.
Они меня уже боятся. И ненавидят. Близко не подходят, предпочитают издали камешками кидаться. Выжить, конечно, можно, если вовремя уворачиваться, только с моими темными очками это трудно. И вот убежала я от них далеко-далеко, на край земли, села на травку и стала вязать себе свитер. Решила не возвращаться, пока не закончу.
***
Сижу, вяжу, никого не трогаю. И вдруг! – Оно появилось из ниоткуда и стало ко мне приближаться. Такое пушистое, золотисто-рыжее – мягко так, по-кошачьи, крадется – все ближе и ближе – все во мне так и оцепенело.
Я знаю, что котов в природе не существует – их давным-давно истребили и изгнали последних еще во времена Грыза Грозного, но мне все-равно стало как-то не по себе.
И это Нечто стало приближаться ко мне, медленно и плавно, нащупало клубок и стало его катать. Вы не представляете, какое это завораживающее зрелище!
Я смотрела как загипнотизированная. И тут из него полезли когти, – такие огромные сверкающие когти, и вонзились в мой клубок. Я потянула нить на себя. Оно отпустило и опять схватило, и стало таким образом играться со мной и клубком. Это страшная и восхитительная игра – на грани жизни.
У меня перехватило дыхание, и такой странный кураж вдруг нашел на мою голову, – восторг, с примесью дикого ужаса, – я как будто внезапно проснулась – в другой реальности, – смотрю на себя со стороны и вижу, словно на экране, как вся моя шкурка встала дыбом. И тут я приняла бой!
Если бы я не была подслеповатым альбиносом и могла рисовать картины, я бы всё это так и изобразила – блеск копий и щитов, реки крови, бездонное синее небо над оранжево- золотым Оно и Я – отважная белая мышка, играющая со смертью с улыбкой на устах…
Когда Оно подкралось ближе, я набралась решимости и ткнула в него своей спицей. Оно дернулось, и острие глубоко вонзилась в его пушистую оранжевую плоть. Я от неожиданности, вместо того, чтобы выдернуть, стала тянуть ее на себя. И тут раздался ужасный рев.
Вы слыхали, как орут коты? Я тоже нет. Но я никогда не слышала, чтобы так орали мыши – значит, это был кот, – третьего не дано. Тем более, что Оно же с клубком играло. А мне бабушка рассказывала, что играть с клубками любят только коты. Значит, это был кот.
Не помню, куда он делся, все произошло настолько молниеносно – стою со спицей в руке и ни слова не могу вымолвить. Побежала к нашим и попыталась рассказать о том, что произошло, но они засмеялись после первого же «пи-пи». И горшок предложили. И зайкой назвали.
***
Дома рассказала шепотом, как я видела кота, что он живет под землей и оттуда на меня прыгнул. А папа сказал:
«Этого не может быть, потому что никогда!
Во-первых, котов не существует, и ты сама прекрасно об этом знаешь, тем не менее, несешь какую-то ахинею.
Во-вторых, они черные и гладкие. А никак не рыжие, не белые и не пушистые. А также не в полоску, не в клеточку и не в горошек – только черные.
Потому что Коты: они, во-первых – исчадье тьмы, значит они черные; во-вторых, потому что они – ночные хищники, так как у них глаза для ночной охоты предназначены.
Вот представь, что родился бедняга белый кот, и ночью вышел на охоту – да кого он поймает? – его же издалека все видят. Да он умрет с голоду – такой весь белый!
А над рыжим котом даже мыши посмеются. Не говоря уж про полосатого, в клеточку или в горошек. Может, он был еще в розовых слониках?
Не забивай голову всякой ерундой, лучше пойди, вон, науку погрызи. (Это книжки он так называет.) А под землей его не может быть, потому что там вода, а коты не любят воду.
Земля же стоит на четырёх слонах и черепахе. А слоны – это такие гигантские существа, серые как мыши, только хвост у них спереди растет. Когда-то давно наши доблестные предки приручили 4 слонов и заставили держать на себе наш мир. Вот такие они были великие, не то что нынешнее племя».
Тут мама ему говорит:
«Не болтай ерунды – земля стоит на китах, а они плавают в море».
Папа ей отвечает:
«А как они тогда договариваются – куда плыть. Вот представь своим отсутствующим умом, если они, например, поссорятся и расплывутся в разные стороны. Что бы с нами сталось? Потоп? А за целую вечность, говорит мне опыт житья с тобой, не может такого быть, чтобы они не поссорились».
А мама говорит:
«А они в одной упряжке плывут».
А папа: «Молчи, чудище сыроежное».
А мама: «сам чудак».
В общем, про меня они забыли.
***
Я бабушке рассказала все, тоже шепотом, – так я совсем не заикаюсь. А она даже не дослушала и говорит мне: «Спи, моя радость, ты просто переутомила глаза своим вязаньем. Спицы то, они сверкают на солнце и в глаза слепят, мало ли что померещится. Вот с утра все вспомнишь и мне расскажешь».
Но с утра я никому ничего не стала говорить, и пошла опять туда же. Решила еще раз испугаться, чтобы клин клином вышибло. Говорят, если заику испугать, то он от шока заговорит нормально. Вот с тех пор я и хожу по краю, и жду очередного пришествия Оно.
А вообще, бабушка у меня очень умная и добрая. Она мне всегда сказки рассказывала. Страшные и не очень. Больше всего мне запомнились сказки о котах. Я прямо так и вижу – «побежала мышка-мать, стала кошку в няньки звать. Приходи к нам, тетя кошка, нашу крошку покачать».
Зачем такие страшные сказки на ночь рассказывать? Чтобы испуганные малыши хорошо засыпали? Я после них не то чтобы уснуть, но даже днем боялась одна на улицу выходить.
А еще бабушка мне рассказывала, что луна – это кошачий глаз. Когда на землю опускается ночь, и мыши забираются в свои норки, выходит на охоту огромный лунный кот. Он хитрый, – один глаз зажмурит, а вторым подглядывает в щелочку. И каждую ночь раскрывает свой глаз пошире.
А в полночь полнолуния, когда мыши выходят из нор полюбоваться на ночное светило, он – цап-царап – и еще одна мышка пропала.
Это светило – его глаз, которым он высматривает свою жертву. Сколько мышей пало жертвой полнолуния! И ведь невозможно оторвать глаз от этого зрелища. Оно настолько прекрасно, что я готова, чтобы меня съели хоть тысяча котов, лишь бы любоваться им вечно.
Вся моя пыльная серая жизнь не стоит одной ночи этого прекрасного сияния вечности. Вот пойду по лунной дорожке, оставив за спиной свои печали, страхи и обиды. И кану в этот призрачный потусторонний свет, и растворюсь в нем.
***
А еще есть легенда, что этот кошачий глаз достался нам как напоминание о последнем коте, который жил на земле, после того как мыши истребили всех котов. Он был вполне мирным и не причинял зла никому. Говорят, что звали его Пират, – у него на одном глазу была повязка, которую он никогда не снимал.
Потому-что, говорил он, этот его глаз был волшебный – кто взглянет в него, тот имя свое позабудет. А второй его глаз светился добротой. Особенно по вечерам, когда он сказки рассказывал. Жил себе тихо, рисовал на песке маленького котенка и рассказывал мышатам истории. О былых временах, героях и их подвигах.
Только герои у него все были львы, коты и прочая нечисть. Он старый был и слегка умом тронутый, вот и не смог перестроиться на новый, мышиный лад. Мышата его не боялись и очень любили, играли вокруг него в кошки-мышки, но как-то взрослые мыши услышали, какие вредные сказки он рассказывает малышне, и приговорили его к сбросу в пропасть с края земли.
А тот кот, добрейшей души был котяра, всегда мышам говорил: «Ребята, давайте жить дружно». Но не послушали его мыши и под страхом остракизма сбросили в пропасть по приказу Грыза Грозного.
Старый кот молча выслушал свой приговор и не сказал ничего, только грустно вздохнул. Никто из мышей не осмелился толкнуть его в пропасть, он сам шагнул туда. Но на прощанье выгнул спину, сорвал повязку и сверкнул вторым, волшебным, глазом.
***
С тех пор все мыши стали безымянными серыми созданиями. Я их поэтому и не отличаю друг от друга. Просто – они.
И Я – точка отсчета в любой толпе.
Они меня всегда в качестве ориентира используют, я заметна в любой толпе – «эй, ты, третий слева от этой белуги » или «вон тот, пятый справа от той белобрыси».
Как, интересно, они без меня теперь?
***
Так вот, потом кот улыбнулся, махнул хвостом и прыгнул в вечность. Говорят, его улыбка долго стояла у всех перед глазами, пока из памяти не стерлось последнее имя. А его волшебный глаз с тех пор стал появляться на небе.
И каждый раз в полнолуние этот кот смотрит из бездны чарующим взором. А кто посмотрит в его глаз пристально, тот почувствует в душе невыносимую печаль, и свет покажется ему не мил, и станет душно ему в своей шкуре, потому что начнет она сжиматься, пока не задушит совсем.
И тот, кто находит в себе силы сбросить свою шкуру, тот возносится на небеса и смотрит оттуда на нас всевидящим взором. Посмотрите, сколько их на ночном небе. Взирают они оттуда на нас и что-то говорят, но никто не слышит их из-за мышиной возни. А говорят они, что наш мышиный мир закончится, когда появится в небе второй глаз, и гигантский призрачный кот спустится на землю огненным протуберанцем, и всех нас пожрет его огонь.
***
Моя бабушка была совсем маленькая, когда это случилось, но помнит, что кот этот был рыжий, а никакой не черный. А я думаю, что может и вовсе это был не кот, а просто большая мышь, которой не повезло, как мне, и родилась она не розовой, как все мыши, а оранжевой. – Первой из нового поколения мышей-гигантов. Не серых, как сумерки, а солнечных и прекрасных как боги. А эти серости несчастные не смогли простить ей такую красоту и погубили.
Так всегда, сначала погубят, а потом тебя же и вознесут, и будут песни петь да легенды о тебе слагать на каждом углу. Какая несправедливость. Ну почему при жизни они не выносят рядом с собой более лучших и прекрасных, более одаренных и талантливых, чем они сами? Я же никому зла не причиняю.
А спицы я мышьяком промокнула вовсе не для того, чтобы проткнуть и отравить кого-то, – а чтобы их никто не трогал. Они же сами виноваты, мелкие воришки, – тащат всё, что лежит на виду. И ещё жалуются.
Это все потому, что они боятся за свою шкуру. Да кому она нужна, эта их шкурка, тоже мне, соболя-ля-ля …
Вот если, рассуждают они, оранжевая мышь породит кучу таких же, а те – ещё кучу, то серых ждет участь того кота. Они ведь рассуждают только так: либо ты как все, либо тебя в пропасть. А серость никогда не сможет с улыбкой шагнуть в бездну. Они способны только сбрасывать туда остальных. Или доводить их до последнего шага. Вот я, например, уже на грани.
***
А еще я от бабушки слышала, что если много каши съесть, то можно стать большой-пребольшой как крыса. А крысы никого не боятся. Это их все боятся. И ненавидят. Взаимно, между прочим.
А я не хочу стать крысой, уж лучше котом. А ещё лучше – летучей мышью. Это моя самая заветная детская мечта. Мне в детстве бабушка рассказывала, что есть на свете летучие мыши. Парят они над нами в небесной синеве и взирают с высоты своего полета на наши бренные скорби и радости.
И живут они где-то в горах, в далеких пещерах. Спят весь день на потолке вниз головой – ну это ж надо так придумать! Я-то была в горах, в отличие от бабушки, – нет там никаких спящих мышей вверх ногами, и пещер я тоже не видела. Сказки все это для малышни.
А ведь я верила! – Эх, бабушка, бабушка…
Но теперь я выросла и уже всему подряд не верю. Совсем мышонком ещё надеялась, что съем много каши и вырасту большой-пребольшой летучей мышью. А потом поняла, что чем больше съешь, тем меньше шансов полететь, тяжело ведь поднять в воздух полную тарелку супа, каши, да ещё компот в придачу.
Это все уловки взрослых, чтобы дите хорошо кушало и поправлялось. Иных так закормят, что не только полететь, а просто ходить те могут с превеликим трудом – пузо по земле тащится и за все, что ни попадя, цепляется.
Хочешь полететь – надо похудеть.
***
А я не могу. Я упитанная мышка. Все стрессы в своей жизни заедаю. А их у меня так много, что целого дня не хватает. Я и по ночам к холодильнику бегаю. Как вспомню сквозь сон, как они меня достали, так и бегу на кухню.
Сяду за стол, достану белый батон, нарежу себе сыра, колбаски, сделаю огромный сэндвич, листик салата и помидорчик туда покрошу, потом поперчу немного, кетчупом залью или горчицей приправлю – сплошное объедение. И не могу остановиться, пока не доем все бутерброды.
Ещё с детства есть привычка – «когда я ем – я глух и нем», но – «мыслю, ибо существую». А мыслю я о том, как злобно они на меня посмотрели, и какую гадость про меня сказали. И что я им скажу в ответ завтра.
Да, скажу, что все они серые и противные. Открою им глаза на то, какие они бездарные и завистливые, мелкие и гадкие. Вот так я думаю, нервничаю и ем. И толстею.
А что ещё остается делать? Одна лишь радость в жизни – сыр. Так ведь и говорят, чтобы выглядеть радостным, надо лишь сказать «сыр». На всех языках мира – это синоним хорошего настроения. Вот попробуйте произнести это слово, глядя в зеркало. Организм автоматически радуется, это видно даже слепому. А себя ограничивать в радости – грех.
А чтобы не толстеть, надо избавиться от этих наглых, агрессивных и злых созданий. Они мне всю жизнь исковеркали и портят её на каждом шагу. Как будто других занятий у них нет.
Ещё можно перейти на сыр с плесенью. От него вреда для талии меньше. И даже, говорят, худеешь от некоторых сортов. Надо обязательно попробовать сыр с голубой плесенью. Это ж моя давняя мечта – есть так, чтобы худеть с каждым куском.
Да за такой сыр я душу продам! Даже две! Бабушкину тоже – душа ей незачем, она же старая, а для меня она и души не пожалеет. Она сама так говорила.
***
А если все-таки они действительно существуют – эти летучие мыши? Ведь не только бабушка, но и папа мне про них рассказывал. А он слышал это от кого-то другого. На пустом месте такие слухи не рождаются.
Правда, папина летучая мышь – это страшная мышь-вампир, зубастое исчадье тьмы на зловещих черных крыльях и поэтому летает только по ночам, и пьёт кровь своей невинной жертвы. И жертва её тоже становится вампиром. Ужас какой-то, правда?
Зато как романтично! Два вампира в чернильной синеве ночи. Если она становится вампиром – значит, она тоже полетит!
Надо срочно найти вампира и стать её жертвой!
А меня ведь тоже вампиром называют – из-за глаз. Думаю, это не просто совпадение. Ещё папа говорил, что летучая мышь плохо видит, – совсем как я. Зато пищит ультразвуком. Ясное дело, ночью же летать страшно. Запищишь тут на ультразвуке. Я тоже могу такое же выдать, – даже днем, а уж ночью, – ночью я такой вам концерт устрою – оглохнете.
Так вот, если летучие мыши существуют, то значит – мыши все-таки могут летать. Даже если она одна в природе летучая – все-равно, это дает надежду всем остальным. И обязательно найдутся несколько мышат, для которых полет станет целью и смыслом жизни.
И они полетят. Рано или поздно. Пусть не сейчас же, но полетят. А через несколько поколений летать будут все. Так обычно происходит.
Сначала над ними все смеются, даже глумятся. – Пусть. – Нас не остановить!
Мы все равно полетим. Если летучие мыши возможны в природе, то я стану ею.
Я должна уверовать, что они существуют. Ведь на пустом месте слухи не рождаются. Тем более, это сказал папа. А папа всегда прав.
***
И стану я летучей мышью и пролечу над ними в бреющем полете. Вот у них глаза будут. И Он меня заметит, наконец-то. Надо только плащ надеть красивый. Чтобы он развевался на ветру. Ярко красный плащ, расшитый черными котами с изумрудными глазами. Или фиолетовый.
Если полечу днем, то красный на фоне синего неба будет заметен издалека. Но красный подчеркнет мои глаза, я же без очков полечу. Так, красный отпадает. Жалко, конечно, но красота требует жертв.
А фиолетовый придаст мне загадочности. Но в нем меня никто не увидит ночью. Я же и по ночам буду летать. При свете звезд, на фоне луны, на зависть им всем, дрожащим в своих темных норках. Мой любимый персиковый цвет не годится – слишком уж мало в нем геройского и маркий он к тому же. Белый меня полнит, в нем я как колобок и вообще с ним сливаюсь, синий и зеленый – исключаются, вокруг и так много синевы и зелени.
В чем же полететь? Или уж не лететь вовсе?
Придется в желтом или оранжевом. Ладно, полечу в золотисто-апельсиновом, это тоже красиво.
И вот, лечу я над ними, золотая как солнце, мышь. В полной тишине – потому что у них дар речи отнимется. Я буду парить над онемевшими толпами и кричать во весь голос – «Ну, кто на меня теперь? Догоните!»
Нет, лучше я буду загадочно молчать. Кружить над ними и развевать по ветру свой золотистый плащ в гулкой тишине. А потом подлечу к Нему и скажу – «Ну что, Серж, теперь-то ты меня заметил? Но уже поздно. Я другому отдана. Я улетаю с юным и прекрасным вампиром. Далеко-далеко, в горную пещеру. Ищи меня там, если захочешь. И сразись с ним. Если не боишься драться с бессмертными». – Ну, или что-то в таком духе, придумаю по ходу дела.
Здесь слова не столь важны, главное, как я буду смотреть на него. И холодно улыбаться, – одними губами, – правым краешком. И бровь левую надо надменно приподнять, слегка прищурив глаз, тоже левый. Надо хорошо порепетировать перед зеркалом, а то запутаюсь.
Еще сигарету не помешало бы, наверное. Так эффектно затянусь и выпущу струйку дыма. Нет, дым надо колечками, друг в дружку. Блин, и тут надо будет тренироваться. Сколько мороки-то. Впрочем, это лишнее. Курить сейчас моветон. Ещё раскашляюсь и весь эффект пропадет.
И вот после этого жгучие красные глаза войдут в моду, и петь будут уже про «очи красные и прекрасные». И золотистый плащ тоже станет комильфо. Только крой надо подобрать элегантный и глаза пожирнее обвести черным.
Он заплачет и раскается в своем поступке и скажет, что всю жизнь любил только меня одну. А очки с меня срывал только потому, что хотел заглянуть в мои прекрасные очи. Да, именно так он и скажет.
***
Так, цель ясна. Осталось найти, из чего сделать плащ. Связать на спицах я смогу. Надо только нитки найти золотисто-оранжевые. Вот бы из солнечных лучей! Их так и называют: золотые нити солнца. Только их же невозможно уловить.
А если из паутины связать? У меня целый моток пряжи есть от Архана. Только его паутина серая, не пойдет для полета.
А если напоить Архана апельсиновым соком, чтобы сделать паутину оранжевой! И попросить его сразу мне плащ выткать? Он же добрый, согласится для меня.
Только выпьет ли он этот сок? Архан не любит апельсины, говорит, что ему плохо от них становится. – Подумаешь, «плохо ему становится». А кому нынче хорошо? Он говорит, что даже может умереть от апельсинового сока.
А я не скажу ему, что это апельсиновый, скажу, что грушевый лимонад. Он же слепой, не увидит цвета. Я буду давать ему маленькими порциями, чтобы он не перепил.
Скажет тоже, – «умереть». Что за блажь? То не хочу, это не могу, а от того мне и вовсе дурно, ах падаю, держите меня. Боэма-с… «ноблес-оближ», видите ли.
Все они такие – художники от слова «худо». Жестче с ними надо, не цацкаться. А то совсем на шею сядут.
В конце концов, ради искусства можно и умереть. Невелика потеря. Зато какой необыкновенной красоты золотистую нить он выпрядет, – все просто упадут от восторга и скажут, что это была его лебединая песня.
Согласитесь, не каждому пауку выпадает шанс спеть лебединую песню. А я вплету его нити в свой плащ, и он войдет в историю. Плащ войдет, и нить Архана тоже станет знаменитой – золотая паутинка, сотканная лебединой песней. А в его случае – танцем.
Самый известный лебединый танец, между прочим, восемью ногами исполняется. Ум-пам-пам-пам-пам – парам-пам – это классика. Архан любит классику. И сам подивится своей нити. Хотя нет, он её не увидит, бедняжка, – он же слепой…
***
… Архан от сока действительно умер. У него оказалась аллергия на цитрусовые. Он так и не успел ни сантиметра нити мне выдать. И осталась я без плаща мечты и без единственного друга.
И с кем я теперь буду играть! Мы же с ним были закадычные друзья – неразлей-вода. Как мы мечтали вырасти в спайдермэна и бэтмана… и наказывать зло…
Архан все пытался научить меня паутину из себя выдавливать, только у меня ничего не получалось. А я его пыталась научить делать разные красивые узоры, не только паучьи. Тоже напрасно. И теперь все кончено… И я виновата в его смерти…
Но я же не знала, что у него такая жуткая аллергия! Не мог он яснее выразиться, что ли! Я же думала, что это не более чем каприз модного художника. И не хотела я его смерти, видит бог. Это просто нелепое стечение обстоятельств. Несчастный случай, а вовсе не убийство. Мне очень жаль…
Но, несмотря ни на что, жизнь продолжается!
И вопрос теперь уже встал ребром по горлу: И как я теперь полечу? В чем?
Придется плащ из обычной паутинки делать, которая осталась у меня ещё с прошлых времен. Она же на солнечном свету вся искрится золотом, несмотря на то, что серая. Интересно, если её надеть на себя, то будет ли она в полете так же искриться?
Если день будет солнечный – то будет. А если день будет пасмурный?
Нет, отпадает, – заранее знаю, что солнца в тот день не будет. Я же невезучая мышка. Будет дождь или снег, в общем – набегут тучи и в самый ясный божий день.
Мне же все вокруг палки в колеса вставляют. И природа в том числе – она-то первая и постаралась. Иначе с чего это я уродилась такой белой нелепостью – на посмешище окружающим.
Нелюбимое дитя природы – сама карабкайся по жизни, природа тебе не поможет.
А я не буду ждать от неё милостей. У меня за годы борьбы с собой и окружающими появилась сила воли.
Я своей волей могу многого добиться. И лучи вплести в свой плащ тоже. И тучи развести в разные стороны. Подумаешь, эка невидаль.
***
Я уже давно пришла к выводу, размышляя на досуге, что воля – это не просто намерение чего-то достичь. Это самая мощная в мире энергия. И она заключена в зерне, – так было написано в одной книге, которую я прогрызла буквально до дыр.
Даже если взять самое маленькое зернышко, в нем заключена колоссальная энергия всего поля. И если ты разгрызешь это зернышко, то можешь двигать горами, планетами, звездами – и ничего не будет невозможного для тебя. Так там было написано.
Только страница была повреждена теми, кто грыз её до меня, и пришлось кое-что домысливать самой. Поэтому я считаю – это почти моя идея. И оттого потребляю много мучного, оно же из зерна, чтобы воли во мне становилось больше и больше. Правда, я толстею при этом, но это побочный эффект, такова плата за знание.
И вот что происходит – за управление твоей волей бьются все и вся. Стремятся отнять её у каждой маленькой мышки, подчинив какой-то общей идее, и растворить в серой биомассе – безвольную частицу.
Вот потому они и ходят строем, чеканя гордо – «мы!», (а эхо вторит «ш-ш-ш»).
И самое ужасное, они стремятся, чтобы сам носитель этой воли никогда не узнал, что обладает силой, сравнимой с той, что создала наш мир. Сомнение, страх и неверие – уничтожают эту силу, превращают её из активной, созидающей, – в пассивную, исполняющую. Она теряет свою волшебную мощь и становится просто маленьким инструментом для добычи сыра в поте лица своего.
Волю запускает мысль, но она же и гасит силу цельного потока, дробит его на мелкие составные части. А слова – они эти части дробят на ещё более мелкие частички, меняя их направление, сталкивая, превращая изначальный поток в бурлящий круговорот. Этот круговорот и называется «реальная картина мира».
«Сначала был лов» сказано там же. – Из первичного Хаоса выловились очертания мира. И наше сознание крепко привязано к этим очертаниям – словом, – вторым, третьим – непрерывным потоком слов, образующим мыслительный процесс, устанавливающий жесткие границы в нашем сознании. Слово – ловит не мир вокруг нас, а нас внутри мира.
То, что мы мыши и не можем летать – это вбивается в наше сознание – словами, и делает нас бескрылыми серыми созданиями.
А я найду способ полететь, рано или поздно. И все тогда увидят, на что способна простая маленькая мышка, если дойдет до края. Она не просто шагнет в бездну. Она полетит в неё. Даже если мышь – заика, гонимая из мира слов, не могущая нормально выговорить ни одного из них.
Я переверну землю – даже без точки опоры! Одной лишь своей волей. – Я полечу! …
Все, решено, – завтра начинаю худеть! Сразу же после завтрака…
***
И вот – стою я на краю. Под ногами – бездна. Дыхание перехватывает и страшно до колик в животе. Вокруг темно и что-то плещется внизу. Жалко, что никто не увидит моего полета.
А зачем им видеть, я же без плаща. И не собираюсь возвращаться.
Жить с ними и так-то было невозможно, а без Архана так и вовсе стало невмоготу. Он стал мне сниться по ночам. Каждый раз я ищу его в паучьем раю, который выглядит как огромная всемирная паутина,– кликаю, кликаю, а в ответ – тишина, снова кликаю и вижу его далеко-далеко, словно в тумане.
Я иду к нему по тонкому золотому лучу сквозь этот вязкий туман и вижу его, стоящего на ветру, раскачивающем зыбкую паутину под его ногами. Он смотрит на меня во все глаза, кажущиеся просто огромными сквозь толстые линзы. Все-таки в паучьем раю он нашел себе нормальные восьмилинзы, такие симпатичные, в стильной золотой оправе и глаза у Архана, оказывается, очень красивые и выразительные, особенно верхний ряд, только очень грустные.
Он смотрит на меня и машет надломанной лапкой, которую я ему отдавила когда-то. Потом улыбается и говорит – «Наконец-то я вижу, какая ты красавица, я всегда представлял тебя именно такой – белой как херувим и прекрасной как ангел. Я всегда любил тебя, но не смел признаться в этом».
Я ему говорю: «Прости меня, я не хотела твоей смерти». Он отвечает: «Все хорошо, мы скоро увидимся». Потом порыв ветра уносит Архана вдаль, и я слышу его затихающий голос: «Я буду ждать тебя всегда». Я остаюсь в пустом холодном пространстве на тонкой нити, вибрирующей под ногами, над бездной – нить обрывается, я падаю – падаю – падаю… И просыпаюсь.
***
А утро встречает меня целым днем тоски и тщеты. И собственной ненужности никому. Даже если бы я полетела, это мало бы кого взволновало. Так стоит ли вообще лететь? Если это никому, по большому счету, не нужно.
Впрочем, я же не для них полечу – этого моя душа требует, и мне совершенно начихать, увидит ли кто-нибудь из них мой полет. Они все-равно только под ноги смотрят. Даже неба-то никто не видел толком.
Чтобы увидеть небо, надо не просто запрокинуть голову, – мышам это сложно, и долго так не простоишь. Надо хоть однажды упасть на спину. А меня столько раз роняли, что я все небо наизусть выучила.
Когда падаешь на спину, оно во всей бесконечности над тобой появляется. И звездочки плывут перед глазами. И тучки тоже плывут – белые-белые. И тучные – как я. Я тучка-тучка-тучка…
Я по небу плыву… плыву… плыву…
Вдруг среди белых туч показался темный силуэт. Все ближе и ближе, я уже краем глаза вижу размах его перепончатых крыльев сквозь облако. Вот Он, совсем рядом, рыцарь грез, ангел снов моих. Ещё миг – и – вот оно, прозрение – лик летучей мыши! Страшнее только кот! – Чур, не я! …
…и опять – нить обрывается, и опять я – падаю – падаю – падаю...
***
Лечу или падаю, лечу или падаю? – Все-таки лечу. – Но совсем недолго. И падаю на что-то мягкое и нежное. Оно оранжевое, как плащ моей мечты, и пушистое, как одуванчики. Вот он, рай мышиный.
Значит, я умерла? Качусь вниз по теплой мягкой горке и пою от счастья. Все-таки не зря я про оранжевый цвет мечтала. Это цвет жизни, цвет радости.
Катилась я недолго. И внизу я увидела Оно – опять ту самую лапу! Только теперь их было две, а над ними возвышалась голова с усами и страшными сверкающими глазами. Это был кот!
Я даже не испугалась. Я столько раз думала о нем, ждала его появления и тысячи раз продумывала все варианты встречи, что сама встреча уже не являлась чем-то из ряда вон выходящим.
Даже как-то буднично получилось. И никакой он не оранжевый, а просто огромный рыжий кот с жадными зелеными глазами. А шпаги с собой нет.
***
И тут из него полезли когти. Я сразу поняла, что мне не стоит оставаться на месте и бросилась бежать в сторону огромных серых столбов, в тени которых можно было бы скрыться. А там, глядишь и норка оказалась бы.
Бегу и думаю, все-таки я была права, так и скажу папе, что коты бывают рыжими, и только рыжими. Оглянулась, а их уже трое – откуда-то черный и белый появились. И все бегут за мной. Только бы добежать до столбов!
Смотрю – а они сдвинулись с места и бегут – таких чудовищ я даже на картинках не видела. Огромные столбы, а между ними хвостик болтается. И это непонятно что убегает от меня. Всем стадом.
Ай-да мышь! – кто бы подумал, что я, такая маленькая – обращу в бегство целое сонмище чудищ. Даже догонять их расхотелось, такие они страшные, и смешные при этом.
Надо остановиться и просмеяться, иначе бежать невозможно.
Но сзади меня догоняют и вот-вот разорвут коты – нельзя останавливаться! И я рванула, икая от смеха и страха одновременно.
Бежим, бежим, де жа вю полное. Такое ощущение, что по замкнутому кругу бежим. Все быстрее и быстрее. Вдруг вижу, недалеко от берега – островок, к нему мостик – я бегом по нему, а эти глупые коты, – правильно папа сказал, что коты глупы, хоть и не существуют, – они продолжали бегать и бегать. Я села на островок и решила осмотреться, куда попала.
Сижу, дрожу, вцепившись коготками в какой-то мягкий бугорок. Вдруг чувствую, мне в спину кто-то смотрит. Я хвостиком начала прощупывать, кто там сзади притаился. Вдруг какое чудовище сейчас на меня из темноты прыгнет. Слышу – пыхтение, все усиливается и усиливается, поворачиваюсь – эти глаза я никогда не забуду – взгляд, направленный на меня пылал как взор влюбленного василиска.
Я замерла, пригвожденная к месту тяжестью её взгляда. Это была та самая черепаха, про которую мне папа рассказывал. А те серые чудовища, тогда, наверное, слоны. Но папа говорил, что хвосты у них спереди растут – выходит, они от меня удирали задом-наперед? Странный мир, все в нем наоборот.
Так мы смотрели друг на друга довольно долго. Я попыталась улыбнуться, но то, что получилось, трудно назвать улыбкой. Тем не менее – это послужило началом контакта. Она стала меняться в лице. Воистину – очаровательная улыбка юной мышки способна и горы с места двинуть.
Черепаха томно прикрыла глаза, ставшие прямо таки блаженными от удовольствия и плавно запрокинула голову. Медленно вдохнула полной грудью, причем выражение эйфории на её лице все усиливалось. Она растягивала момент наслаждения, созерцая меня. Судя по выражению лица – черепаха была в полуобморочном состоянии от счастья.
У меня возникло подозрение, что эта рептилия собирается объясниться мне в любви. Ну, это уж слишком. Она – не в моем вкусе, даже если это он. Я решила тактично, чтобы не обидеть её, но сразу, чтобы не было потом больнее, дать ей это понять. В конце концов, я воспитанная мышь. И сначала надо поздороваться – «здравствуйте, ммм..!»
Не успела я произнести приветствие, как что-то произошло. Я даже не поняла, что случилось. Её глаза гневно сверкнули, она как-то все поняла и – без слов, отверженная, решила с горя утопиться. Конечно, от такого потрясения можно загрустить, но чтобы топиться – да ещё когда на тебе земля стоит, это просто преступление.
А может, она раньше всех увидела, что в небе в этот момент открывалась какая-то воронка, всасывающая в себя все вокруг. Она же запрокинула голову, в отличие от других, которые носились, глядя лишь себе под ноги, и ничего не видели, что в небе творится.
Я не сразу поняла, откуда она взялась, но со временем, перебирая в памяти события, пришла к выводу, что все случилось из-за того, что слоны бежали задом-наперед, и они крутили землю, которая стояла на них, тоже наоборот, оттого весь космос пришел в движение против своего хода – тоже закрутился и завертелся шиворот-навыворот.
Они разбудили стихию, которая начала бушевать оттого, что они пошли против неё, нарушив незыблемые законы мироздания. Смерч, поднявшийся над водой, был чудовищным. Он втягивал в себя мириады тонн воды и прочего. И всю нашу землю, со всеми её обитателями, и всех, кто бегал под землей, – в общем, всех, кроме нырнувшей черепахи, забросило в иное измерение.
…
…Он лежал в сугробе и жалобно пищал. Огромный беспомощный мышонок. Почему я решила, что он мышонок? Он был розовый и голый, совсем без шерстки, как все мышата, которых я видела, только большой. И звал маму тихим тоненьким голоском.
Как он оказался в сугробе!? Куда смотрела его мышка-мать? Побежала няньку звать, как в известном триллере моего детства? Конечно, неразумная крошка в сугробе – это сам по себе уже триллер, а тогда, согласно закону жанра, – мышка-мать побежала за кошкой или чем похуже. Хотя, что может быть хуже кошки?
Надо спасать крошку от кошмара моего детства – ночной мурлыкающей няни. Сколько раз в детстве я вздрагивала по ночам от всякого шороха и представляла себе кошку, крадущуюся ко мне на мягких лапах петь свою убийственную колыбельную. Сколько мышат по ночам не могут уснуть из-за этой сказки? Зачем придумывать такие ужасы и рассказывать их всем. Чтобы по ночам корежило от страха? И – чтобы это стало привычкой?
Страх впитывается в каждую клеточку сознания со словами этой сказки, ощущение ужаса у крошки формируется с младенчества и он становится трусливым серым мышонком. Конечно, кто ещё может вырасти, если с детства приводить ему в пример самые страшные действия – родная мать сознательно приглашает чудовище в спальню своего малютки и оставляет его на растерзание этому монстру. Зачем она это сделала?
Ведь такое сначала надо придумать! Каким извращенным должно быть сознание мыши, чтобы придумать такую сказку. А потом это надо сознательно рассказать своему малышу! – это просто не знаю, как называется, но это даже хуже, чем мышка-мать в сказке сделала.
И мышонку в сознание внедряется страх, у него исчезает чувство защищенности самым главным, самым сильным, самым любящим существом – матерью. Ведь именно мать рассказывает ему сказку про то, как мать же отдает своё дите на растерзание.
Засыпающий малютка слышит родной голос, у него нет защиты от его проникновения в подсознание, и его самые глубинные центры управления парализуются страхом, и вот – готов очередной навечно испуганный мышонок, хронически ищущий защиту у сильных. – Бери и защищай, пушистая сладкоголосая няня!
Апофеоз сознательного мышиного безумия. Почему сознательного? – Потому, что мыши должны быть трусливыми. Это нам по определению полагается. Серость и трусость – неразлучные понятия. И потому мышь обязана воспитать трусливого мышонка, если хочет, чтобы его приняли в сообщество таких же трусофилов и признали пригодной к жизни мышью.
Я даже не знаю, кто у нас первым её рассказал – мои родители и их родители – все они выросли на этой сказке. Даже при слове «колыбельная» у меня шкура дыбом встает. Какой ужас! Я против таких сказок, порождающих серую трусливую массу, (а я, между прочим, белая). Может, кстати, именно поэтому я до сих пор заика. Не всегда, а только когда говорю.
***
Я не могла допустить, чтобы этот малыш пропадал тут на морозе. В сравнении со мной он, конечно, смотрелся совсем даже не малышом, но ведь не формальные размеры лап, хвоста или ушей являются признаками взрослости. У них, в этом странном мире, наверное, все мыши такие огромные.
Он – малыш этого мира, а я – почти взрослая особь другого, которую непонятно как занесло сюда, где все по-другому, все такое огромное и странное. Единственное существо, напоминавшее мне о том, кто я – было этим странным мышонком-индиго.
Я не хотела, чтобы и этот огромный мышонок вырос трусливым созданием, зачем тогда нужна эволюция. Зачем развиваться больше, если останешься трусом.
Я его спасла, хоть для меня все это и закончилось летально, увы, буквально. Но я ему успела спеть другую колыбельную: «Побежала мышка-мать – мышь летучую позвать, приходи к нам, тетя Бэтман – научи его летать».
Пусть хотя бы он будет свободным – от извечного страха перед кошкой. Я знаю, что ему уготована великая судьба. У него в глазах пылал огонь – даже в темноте они светились.
А его потомки будут ещё больше и смелее, и вырастут до звезд. А моя совесть чиста – feci qoud potui… (Латынь я тоже грызла – faciant meliora potentes…)
***
Не успела мышь закончить, как ойкнула, взглянув на окно, и пропала с глаз долой. На фрамуге приоткрытой форточки сидел рыжий кот. Ну, вот, и настоящий котяра заявился, – на голос призрачной мыши. И в самом деле, пора бы уж и перерыв сделать, а то – сколько ж можно слушать, надо б и покушать.
Толик ринулся отогнать чужого кота с фрамуги и прикрыть её, но тот оказался проворнее. В прыжке вцепившись в штору, он съехал по ней до подоконника, оставляя прорванные дорожки на тонком тюле.
С подоконника наш гость прыгнул на стол и опрокинул пару рюмок. Ну, это уже дебош! Вот она, суровая действительность. Это вам не деликатные спиритические гости, – те, в отличие от настоящих, такого хулиганства себе не позволяли.
А кот носился по столу – и совершал немыслимые трюки – сальто в воздухе, кувырок по столу и прочее, то ходил на передних лапах, то скакал на одной задней – по фужерам. Порезвившись вволю, рыжий дебошир наконец уселся на мягкий кубик, весело озираясь.
Стало ясно, что он из той же компании и сейчас начнет пить и говорить. Так и вышло…
Глава 5. Цирк.
Цирк это был, да и только. Даже цирком я бы его не назвал – просто балаган, весьма себе заурядный, если не сказать хуже. Там-то все началось. И закончилось.
Нашего дрессировщика звали Яклич. Он был обычным клоуном, и немного фокусником. Дрессировал животных и показывал их публике.
Это он придумал наше водное шоу. Выплывала из темноты большая зеленая черепаха. Зеленая – это не цвет или убеждения, это название самой большой разновидности черепах.
Сценический псевдоним был у нее Тортилла. Ну, а мы ее Тортиком звали, иногда Тротиллой, но это только между нами, и то, когда она злилась. Темперамент у нее, несмотря на тугоухость и медлительность, был взрывной. Запросто могла уйти под воду или перевернуться на спину.
Ничего страшного, говорите? А если вы стоите на её спине и у вас ватерфобия?
Вообще-то по паспорту её полагалось звать Парашей. Черепашка-Парашка. И какой такой умник придумал назвать её так? Негуманно это, скажу я вам, по отношению к женщине, да и несерьёзно по отношению к делу. Ведь как корабль назовёшь, так он и повезет тебя. Поэтому пришлось ее переименовать.
Вот и получили мы Тортик – в тротиловом эквиваленте. Жуткий гибрид, надо сказать, совершенно непредсказуемый, – впрочем, как все женщины. Плывет себе тихо, все приказы исполняет с приветливым лицом, мило тебе улыбается, кажется вполне довольной, а ведь не поймешь, что у неё на уме. Какой очередной вселенский взрыв она тебе приготовила.
И вот, выплывает она, наша Тротилла, освещенная мощным лучом прожектора. А на ней стоим мы. Сверху – огромный зеленый диск, на котором сидели дрессированные мыши. Под музыку Вивальди Тортилла кружила в бассейне, сначала по часовой стрелке, потом против, когда рок-н-ролл начинался после Баха.
Мыши что-то там выделывали наверху, не видел ни разу, их отдельно от нас тренировали, а потом диск надувался, поднимался на бесцветной леске и начинал крутиться, потом появлялась огромная летучая мышь и парила над всеми. Что там дальше было, не знаю, мы в это время в темноте тихо уплывали за кулисы на Тортилле. Ее помещали в большой аквариум. Нас в корзину.
Да, еще же были слоны… Так себе… Игрушки пустотелые. Их в угол ставили, за аквариум. Мордой к Параше.
Наш номер выглядел так: слоны стоят на черепахе и держат на себе некое подобие полушара, или каравая, на котором сидят мыши. Начинается музыка. Мы пока сидим в укрытии, а как начинается Бах, начинаем акробатический этюд.
Бодренько все выпрыгиваем из убежища, сальто вперед, поклон публике, сальто назад и запрыгиваем на слонов, поднимая на выгнутых спинах нашу ношу с мышами. Потом шли разные позы – стойка на передних лапах, потом на задних. – На правой передней, левая на отлете. На левой задней, правая параллельно полу. Затем поза сфинкса. Ну, и так далее.
Самое сложное было после Баха в ритм рок-н-ролла уложиться и синхронно все делать. Люся, воздушная гимнастка и по совместительству помощница дрессировщика, помогала Якличу готовить номер.
У неё сценический псевдоним – Лючия, но все звали её Люськой. Характер у неё не сахар, она нам жесткий тренинг по отдельным элементам давала. Яклич все это перенимал, стоя рядом и выполняя все связки наравне с нами, начиная с разминки. Единым кордебалетом перед ней пластались.
Люська – прирожденный тренер – так умеет сказануть, что шерсть вся дыбом встает от страха, что не получится.
На Яклича она периодически просто орала, обзывала Яшкой и деревянным по пояс, когда у него не получалось что-то. К нам она относилась более гуманно, кормила в перерывах и гладила между ушами, говорила – молодцы мои!
***
Ну, в общем, отработали номер как по нотам. Единственное неудобство – слонов четверо, а нас – трое, четвертый то ли сбежал, то ли сдох котенком. Пришлось мне, почти на поперечном шпагате, на двух слонах стоять. Яклич их пододвинул вплотную друг к другу. Но, все-равно, ноги путались порой. Однажды я спихнул одного в воду во время номера и так легко стало, но Яклич вернул его на место зачем-то.
А мыши, ещё в начале, почуяв нас, – начинали так смешно метаться, что однажды я не выдержал и, стоя на задних лапах, правой передней слегка пошарил у них наверху. Как они запищали, просто концерт!
Потом одна, самая бесшабашная из всех, подбежала и куснула меня за палец, гадина. Он аж загноился потом. Вся лапа распухла до плеча. Наверное, это крыса была.
Яклич как-то при мне директору цирка говорил, что подумывает мышей крысами заменить. Крысы, типа, более обучаемы. Интеллект у них выше, чем у мышей. Более зрелищный номер можно было бы сделать.
Согласен с ним полностью.
Ну, что такое мышь – глупая и к тому же трусливая мелочь. Мышление у неё хромает, – лень ей думать, да и нечем, – все серое вещество у нее пошло на шкурку. Потому и годится лишь в корм коту. Пищит не по теме, во все расставленные мышеловки попадает, даже если на них крупными буквами написано – «не влезай – убьёт». Все равно лезет, жадина, а потом еще и возмущается.
Мой опыт показывает, что чем мельче тварь, тем больше в ней жадности. А чем больше жадности, тем меньше ума. Это закон сохранения. То есть, чем жаднее, тем глупее.
Ну вот, представим, написали мы специально для неё крупными буквами «мышеловка явная, ГОСТ 1234». И что вы думаете – даже если она и прочитает надпись, что в принципе маловероятно, в силу ее безграмотности, то увидит своим мышиным зрением так «мышка ловкая, зная ГОСТНЗЦ», а истолкует так вообще следующим образом «мышка ловкая, знай, тут твой ГОСТИНЕЦ».
Это закон движения и пошагового искажения информации. То, что ты хотел сказать и сказал – это не совсем одно и то же. Даже, я бы сказал, это две совсем разные вещи. То, как тебя услышали – это совсем третье, а то, как поняли, то есть истолковали – это может оказаться и вовсе противным тому, что ты хотел сказать. В итоге – хочешь как лучше, а получаешь – дорогу в места не столь отдаленные. В ад, то бишь.
В принципе, в случае с этой надписью, она в чем-то по-своему права. Действительно, если мышь окажется достаточно ловкой, и все-таки стащит сыр, то это и будет ее гостинец. Даже можно уважать такой подход, если это осознанный риск.
Но беда-то в том, что мышь ловкая, даже если таковая и существует в природе, – она добывает свой сыр иным путем. По-своему мышино- честным – воровством. А попадаются обычно глупые мышки, которым лень своим промыслом жить, все на Божий уповают.
И все-то коты у них виноваты. Нашли себе мировое зло. Мы, что ли, им мышеловки расставляем. Мы их честно ловим, по закону породы. Вот этими самыми когтями. Ни одну из них я пока еще из чужой мышеловки не вытащил. Я сам мышелов, и горжусь этим. Так устроен мир, детка.
Хотя теперь я кот цивилизованный, сыром да маслом обхожусь, а еще если молоко вовремя будет в миске – тогда на вашу мышь даже не взгляну, хоть самую распрекрасную на блюдечко перед носом посадите. Более того, сыром с ней поделюсь, если он с плесенью попадется. Терпеть не могу плесень, а мыши ее едят с удовольствием.
Жаль мне их, по-большому счету. Всё по норкам своим, в темноте, всего боятся. Что за жизнь?
Вот крыса – это да. Крыс я уважаю. Даже побаиваюсь, когда их много. Они умны и организованы. А создать организацию и управлять ею – это высшее проявление интеллекта. Жалко мне будет кошку, на которую нападет несколько организованных крыс. С ними только ядом можно бороться, и то без толку. Сколько их не трави, все равно никуда не сбегут.
Жаль мне людей, сколько времени и сил тратят на борьбу с ними, и безуспешно. Крысы только умнее и злее становятся. Интересно посмотреть, кто в конечном итоге победит.
Я, конечно же, душой за людей болею, все-таки мы с ними по одну сторону баррикады, но поставил бы на крыс. У них больше шансов, на мой взгляд. Да и посимпатичнее многих людей в чем-то. Впрочем, ничего личного, просто спортивный интерес.
Заговорился не туда. Вернемся к нашим баранам, слонам то бишь. Их мы с Якличем взяли во Дворце Культуры, в их шахматном клубе, из сувенирной партии.
***
Клуб этот завоевал первенство на областном кубке профсоюзов и получил в качестве приза эту дорогую и бесполезную игрушку – напольные шахматы.
Но играть ими никто не мог. Площадь учреждения не позволяла, да и хлопот было много – надо было для каждой партии помещение освобождать, клеточный ковер расстилать. И для двоих игроков целый зал – нерентабельно.
Шахматы ведь – не для широкой публики, совсем не зрелищный вид спорта. Все действительно важное в них не видно взгляду обывателей. Те лишь могут видеть итог – ход фигуры, а сам партийный процесс – это таинство.
Пробовали, конечно, поначалу играть пятиминутные блиц-турниры, но с такими громадинами это практически невозможно – когда флажок на часах поднимается и счет идет на секунды, устаешь двигать тяжелые фигуры, да и не набегаешься по ковру. В шахматах должен выигрывать мозг, а не мускулы.
Изначально фигуры были с дистанционным управлением, но пока привезли в клуб, один пульт в дороге потерялся, а второй сломался. Шахматный ковер в первый же вечер залили шампанским, – он стал ужасно липким и собрал в себя всю грязь с подошв. До химчистки так и не довезли. То машины нет, то грузчики в запое.
Вот и стояли они, неприкаянные фигуры. Ладьи столиками служили, в королевской короне пепельницу устроили, ферзя в качестве вешалки для зонтов и сумок приспособили – у него корона была с крючками.
Лошади были хороши – на дыбах – им в копыта горшки с цветами поставили.
А пешечные головы поснимали и в боулинг ими стали резаться, низ же их пригодился в качестве табуреток – восемь белых и столько же черных табуреток с одной партии.
Они отлично вписались в концептуальный дизайн клуба. У каждого столика – одна черная и одна белая табуретка.
Странный художник ваял эти фигуры. То ли поленился натурально изобразить всех, то ли в сроки не укладывался.
Вся первая линия была отлита в натуральном виде – слон так слон, конь так конь, король и тот был похож на себя. А пешка так и осталась безликой круглой болванкой на подставке с расширенной ножкой. Вот и пошла на боулинг с табуретками.
Раз мы с Якличем шли от ветеринара, где мою укушенную лапу лечили, и по дороге начался страшный ливень, вот мы и зашли в этот клуб.
Тоже мне, Дворец Культуры. Сплошной дурдом – музыка орет, дым коромыслом. Как в такой обстановке можно в шахматы играть, непонятно. Даже фигур не увидишь в таком чаду.
Там-то я впервые и увидел слонов. Первым, заметьте, увидел. Хороши были ребята, ничего не скажешь. Стоят себе невозмутимо посреди всего этого бедлама и бровью не шевельнут.
На хоботах у них висит всякая ерунда. Видимо, забытые или утерянные вещи – связка ключей на одном, лифчик на другом, бейсболка на третьем. У четвертого слона кончик хобота был отбит и залеплен жвачкой по уши.
А на спинах у них башенки с балдахином. Это шторы такие с золотистыми кистями.
Симпатичные такие штучки.
Когда я был котенком, обожал играться с такими вещичками. И тут лапа потянулась рефлекторно, хоть и перевязана была так, что пошевелить больно. Подбежал я, хромая, к одному слону и полез на башенку. И чуть не пал от удара в голову.
Там такое дело было.
У слонов через спину были коврики перекинуты с узором из концентрических кругов. Так из-за этих кругов их и приспособили для дартса. Даже не дартс это был, стрел-то не было – швыряли в них шарики, скатанные из пережеванной жвачки. Кто попадет в центр – тому пиво.
Вот мне в голову и прилетел такой шарик. Я с испугу взлетел наверх и сделал стойку на левой передней, правая перевязанная – вбок.
Малолетки аж ошалели от счастья, и давай пулять в меня по очереди. Я еще несколько стоек сделал, уворачиваясь от пуль, и ринулся в башенку под балдахин. А там банки с пивом, холодные как смерть.
Я от неожиданности вцепился в одну из них когтями, а она как зашипит и фонтаном меня как обдаст ледяным. Я взвыл и рванулся наружу, вскочил на голову слона, скатился по хоботу и угодил головой в тот висевший дамский предмет. Стал отряхиваться, да эта тряпка прилипла к жвачке, попавшей мне в голову в самом начале.
Эти юнцы заржали как табун лошадей. Кто-то из них побежал пиво спасать, кто-то меня в такой пикантной ситуации фотографировать кинулся. И тут Яклич подоспел.
Правда, потом, много позже, я слышал собственными ушами, как он Люське рассказывал, что в тот момент, когда я выплясывал под их улюлюканье, ему в голову и пришла гениальная мысль насчет слонов для шоу.
Пошли мы с ним к руководству клуба, якобы жаловаться на причиненный артисту моральный ущерб. Но я говорю – не моральный это был ущерб, а самый, что ни на есть, физический.
Вам не доводилось когда-либо вычесывать жвачку из чьих либо волос? И как успехи?
А я весь, с головы до ног, был в этой гадости. Никак она не выковыривалась, только вместе со шкурой. И вся грязь к ней липла безбожно.
На мой шикарный золотистый мех.
Пришлось потом расстаться со своей шевелюрой до самого кончика хвоста. Вот так мне детская шалость аукнулась, и потом еще так откликнулась, что вспомнить больно.
А если бы это были настоящие стрелы для дартса? Страшно даже подумать об этом.
Да, иной раз лучше не думать, а то действительно страшно жить становится. Надо просто дело делать и не зариться на всякие блестяшки. А то так прилетит по голове, что с собственной шкурой потом придется за милую душу распрощаться.
В общем, с руководством клуба мы договорились об аренде слонов на неопределенный срок, пока моя лапа не заживет. Её мы представили как зверски изувеченную постоянными членами клуба. Пригрозили подать в суд, но типа, дело можно замять, если они нам пойдут навстречу.
Состряпали договор, левый, конечно. Подписали с обеих сторон. Так слоны, исключительно благодаря мне, попали в шоу. И отрабатывали его по полной схеме – в карман Яклича и своего руководства.
Потом моя лапа зажила, а договор еще действовал. Руководство клуба там у себя недолго правило бал, его со скандалом сняли за хищения в особо крупных размерах. (Что там можно было расхищать, непонятно.) Бумажка, подписанная нами, канула в суматохе. И слоны остались у нас фактически навечно.
Вот так мы с Якличем модернизировали наш номер, введя в него слонов. Мы же до этого стояли прямо на черепахе.
А началось так вообще с того, что нас котят, подкинули ему и стал он нас цирковому мастерству учить. Однажды мы отрабатывали номер «котенок на шаре». Надо было, перебирая лапками, катить резиновый шар по кругу.
Пока катались по одному, все было нормально, ты один контролируешь ситуацию и направляешь шар в нужном направлении.
Это был мой любимый номер. Рыжий котенок на сине-зеленом шаре. Я в одно время даже выступал с ним перед публикой. Мне кричали «браво!» и на бис вызывали. Я запросто направлял шар в любую сторону, и с какой угодно скоростью катил его по арене.
Эх, времена! Бесшабашные молокососы, не боялись мы ничего. Тогда казалось, дайте мне земной шар, и я найду на нем точку опоры, и прокачу его точно так же, – по любой орбите, на любой скорости.
Вдвоем тоже можно приспособиться на шаре, смотришь, как работает партнер, и подстраиваешься ему в ритм. Освоили и этот номер. Даже выступали на фестивале каком-то. А вот когда Яклич решил нас всем скопом на мяч взгромоздить, тут номеру и пришел конец.
Он говорил, это должно быть более зрелищно, мы же все разноцветные – я рыжий, Ал – белый, Альт – черный, на голубом шарике это было бы очень колоритно. Посадил всех нас одновременно, установил равновесие и отпустил. Эх, не изучал Яклич закон биполярного мира. И с диалектикой у него туго.
Сначала мы замерли и даже боялись вздохнуть – любое шевеление выбивало систему из равновесия. Я начал было заученными движениями перебирать лапками, те двое тоже – все в разные стороны, шар потерял устойчивость и покатился.
Совсем не туда, куда каждый из нас ожидал. Я инстинктивно выпустил когти, они тоже, – и мы продырявили шар. Как он бабахнул!
И гадость какая-то вонючая в воздухе повисла, аж в горле запершило. Тишина настала, даже тише, чем во время завтрака.
Сидим мы под резиновым лоскутом, это то, что осталось от шара, и чихнуть боимся. Маленькие были, но уже соображали, что от Яклича влетит по первое число. Он с нами никогда особо не церемонился.
А тут он задумчиво так посмотрел на нас и говорит: «Есть идея». Вот так номер и получился.
Жаль, на шаре больше покататься не пришлось, все больше под ним. Яклич запретил на него забираться, – когти слишком острые.
А я бы с удовольствием покатался на нем – у меня, между нами, мальчиками, лучше всех это получалось.
Я, вообще, был самый талантливый, меня Яклич всегда выделял и говорил, что сделает из меня звезду. Всегда с собой таскал на шее. Она у него – то ли застужена была, но что-то с ней было хроническое.
Так он меня и носил на себе – как воротник. Белого как-то непрактично, быстро пачкался, а черный не был таким пушистым. А я ему и настроение поднимал и боль в шее снимал. И спал я не в корзине с остальными, а в его кресле.
Он меня львенком называл. У меня вообще есть подозрение, что я львенок и есть, сын той львицы из нашего цирка, что умерла при родах и меня, ее детеныша, простая кошка вскормила. Да еще болел я в детстве, вот и не дорос до настоящего своего размера.
***
Ну, в общем, шоу у нас было отработано до автоматизма. Яклич как-то пытался, когда пошла мода, превратить наше водное шоу в ледовое представление. Но ничего не получилось, слоны все время падали на лед, черепаха замерзала и ничего не хотела делать.
Пришлось отказаться от этой идеи. И вернуться к обычной постановке.
Но однажды на репетиции, когда мы карабкались на слонов, одна из мышей свалилась нам на голову, самая толстая и неуклюжая, и я ее подцепил в полете. Спас, можно сказать, от падения с такой высоты.
Она, бедняжка, вся побелела от страха. Хотел было на место водрузить, но она вырвалась и рванула под слонов, мы всей командой кинулись ее искать – все-таки номер срывался. А черепаха плыла себе невозмутимо.
В итоге, носились мы за этой мышью между слонами и повалили их. Началась неразбериха, и она куда-то ускользнула. Прожектор слепил глаза, музыка глушила шум возни, а она воспользовалась суматохой и сбежала. Прыгнула Парашке на голову, с неё под кресла и все – поминай как звали, а черепаха нырнула от страха, когда мышь по её морде пробежала, и мы все очутились в воде.
Яклич тут меня разочаровал со страшной силой. Циник он, по большому счету. Вместо того чтобы живых кошаков спасать, он кинулся пластмассовых слонов выуживать из воды. Как же, за них деньги уплочены немалые.
А что мы для него? – Просто коты, каких в любой подворотне пруд пруди. Хоть и звал нас «киты», но это просто говор у него такой был, с югов откуда-то. Он обычно рассуждал так – если ты тварь живая, то коли жить захочешь – выплывешь. Неважно, боишься воды, не боишься, умеешь плавать или нет. Страх ведь для того и создан, чтобы прогресс двигать. (В какую сторону – он не уточнял.) Преодолевая страх, ты действуешь и развиваешься. Такой вот коучер-самородок.
В чем-то он прав, и тут я полностью с ним согласен. Все выплыли, даже наш растяпа Ал, такой, казалось, неприспособленный к чему бы то ни было. Все о звездах, да о смысле жизни распространялся. А тут вцепился когтями в белого слона и его первым Яклич и выудил. Вот вам и мечтатель. Да, видимость обманчива.
Он потом такую карьеру сделал, я слышал. То чуть ли не мессией представлялся одним, то гламурным королем был для других. Мессией его представлял один чревовещатель, из наших циркачей. Он с Алом начал представления устраивать по городам – задают ему, например, вопрос из зала, чепуху какую-нибудь, а тот на него отвечает внутренним голосом. И кличка у Ала была соответствующая – Сфинкс-кс-кс, понимаете ли. Народ на эти представления валом валил. Мода на него пошла в одно время – просто повальное безумие какое-то. Но мода прошла, и оказался он на улице, брошенный хозяином за ненадобностью. Чуть не замерз, но фортуна ему опять улыбнулась, широко так «чизнула». Стал он гламурным королем.
А им он стал после выступления на конкурсе кошек. После серии стоек на задних лапках и на передних – ему досталась пальма первенства. Ещё ему орден на ленте нацепили, в виде кошачьего глаза, и на помет стали желающих в очередь записывать. Стал он зарабатывать на жизнь своим, так сказать, мужским достоинством. Ну, этого ему не занимать – громче всех весной орал, Яклич в одно время хотел даже стерилизовать его, пока мы у него в номере работали, да пожалел. Его Люська спасла от неминуемой участи.
И вот так устроился Ал – сыто и ненапряжно. Потом он куда-то делся, то ли в Гималаи, то ли куда ещё. Непонятно с кем. Таких, как он, любят дамочки всякие. Ну да, белый и пушистый, даже если выбрит под ноль. Молодец! Не ожидал от него. И мир он посмотрел, и себя показал.
***
Вот так у нас номер и развалился. Танцующие мыши свалили куда-то, летучая – тоже свалилась, говорят. Слоны в сушильню были определены, куда потом делись, не знаю, а нас, котов, сначала пытались в другие номера рассовать.
Вот Альт, например, черный кот, харизматичным актером оказался, его в детский театр пристроили – кота в сапогах играть на утренниках и еще какие-то роли ему перепадали – от кошки-няни для глупого мышонка – до того бегемота, которого тащат из болота, даже без грима весьма достоверно получалось. Он у нас был совсем не худенький, ел за четверых. Кормился так довольно долго. Даже в одном сериале шпионском засветился, в роли кота радистки. Перебегал врагу дорогу в одном эпизоде.
Я с ним однажды встретился, посидели на крыше, наорались вдоволь под луной, байки кошачьи потравили, я ему наплел с три короба, сам не знаю зачем, что-то на меня нашло тогда, – в полночь полнолуния такое случается, он мне тоже много чего рассказал, наверное, тоже трепался, и каждый пошел своей дорогой.
Про Ала нашего он мне тогда и рассказал. Но я верю. Я даже сам себе верю, когда вру. Случается ведь такое, правда. Я так думаю, когда мы говорим что-то, наши слова не просто звук голоса, а целый мир где-то возникает и живет, пока мы говорим или верим в него.
Мне так жалко всегда персонажей всяких ужастиков, участь которых – мучительная смерть. Так и хочется надавать автору в морду – ври, да знай меру. Ты порождаешь чудовищ и запускаешь их в наш мир! На тебя же, в конце концов, и обрушатся твои фантазии.
***
Меня же Яклич пытался на кошачий ринг определить, как самого драчливого. Мне даже пришлось там повоевать довольно успешно, но Люся увидела такое дело и меня к себе забрала, насовсем. Стал я её талисманом. Так она меня называла. Я же цветом почти золотой, нравом – не то, чтобы кроткий, но тоже золотце и ещё я умный.
С Люськой гораздо интереснее, чем с Якличем. Она и погладить умеет так, что душу готов вывернуть и положить перед ней. И покормить вовремя, не только кислым молоком.
А как она вяжет! У меня до сих пор есть тайная слабость, про которую только она одна и знает – я люблю играть с клубками. Понимаю – ребячество, но ничего не могу поделать с собой, и жду, лежа в кресле, когда она же она сядет вязать себе что-нибудь – это у неё просто хобби. Не корысти ради.
Ещё она вышивкой увлеклась. Но когда она вышивала, я старался держаться от неё подальше. Ничего интересного в этот момент не происходило. Пяльцы да мулине – это совсем вам не клубки, не покатаешь их, да и с Люськой в этот момент не поиграешь, у неё в руках острый предмет. Сама сидит с таким скучным отсутствующим лицом, как-будто меня совсем нет рядом.
А тут же она вся уходила в процесс и что-то думала, сочиняла, рисовала. И пела при этом вполголоса, а я мурлыкал рядом.
Люська не любила крестики, она гладью вышивала. Картины получались просто улет, она их тоже друзьям дарила. Какую красивую лошадь, несущуюся во весь опор с развевающейся гривой, она вышила в прихожую!
Она обещала и мой портрет вышить, и вообще всех нас, кто в шоу участвовал, вышить на подушечках и на диване их сложить. Я видел на эскизах наши портреты, довольно похоже получилось. Даже Яклич с его красным носом и синим балахоном – ну просто вылитый.
А вот меня она ярко-оранжевым нарисовала, в желтую полоску. Тут она перестаралась – нет у меня никаких полосок, просто солнце так отражается неравномерно. Но на сине-зеленом фоне это смотрится неплохо. Гриву надо бы подрисовать, как у льва.
Ну, чего ей стоит меня так изобразить? Коли полоски пририсовала, то уж гриву-то сам бог велел. Мало ли как я выгляжу на самом деле, художник должен выразить то, что скрыто от глаз большинства, так ведь. Внешний облик ведь часто не соответствует внутренней сущности, и вообще оно тлен. Внутри же я – лев. И всегда чувствовал себя львом.
***
Она ведь того слона белого, которого Яклич ей прислал на память о цирке, раскрасила яркими цветами и бабочками, кружочками и квадратиками, треугольниками и звездами. И назвала его «прекрасный мой Аполлеон».
Как говорила одна её подруга – стал он как сумасшедшая радуга в небе. Стоял в прихожей под вышитым панно с лошадью и служил не просто напольной вазой. Его поставили на тумбу для обуви, и сам он служил типа тумбочкой.
У него же брюхо пустотелое, и оттуда выдвигался довольно вместительный ящик, а на спине красовалась башенка с балдахином. Так вот, она туда складывала всякую всячину.
На хобот ему вешала свою сумочку, шарфики и прочую мелочевку, в большом выдвижном ящике хранила коньки, а в башенке – ключи, помады, шпильки, резинки для волос и не только – в общем, всякую всячину, что захламляла тумбочку перед зеркалом.
Сразу, как она сгребла всю эту кучу-малу в него, в прихожей установился порядок. Так она его и окрестила – «укротитель хаоса».
Красиво он смотрелся – весь ярко разукрашенный, он и пользу приносил и просто стильным предметом интерьера служил. Все, кто приходил к ней в гости, сразу же отмечали художественный дар Люськи.
Ведь она собственноручно его раскрашивала. Даже ресницы длиннющие ему нарисовала и ярко-красной помадой рот обвела – изобразила улыбку от уха до уха и типа поцелуйчиков на нем понарисовала – такой забавный и трогательный слоник получился, веселый, зацелованный и добродушный.
А хобот она ему сделала в разноцветную клеточку с контрастными кружочками внутри – как будто инкрустированный из цветного стекла получился. И тумбу под ним в клеточку сделала, черно-белую.
Еще Люська ему на лоб стикеры-самоклейки со всякими записями ляпала, там как раз место было подходящее. Незаменимым он предметом оказался – главным в прихожей и самым заметным декоративным элементом. Все-таки не зря мы с Якличем их вытащили из клуба.
***
А меня она все-таки вышила львенком! На куске холста – улыбающийся золотистый львенок с оранжевой гривой и веснушками, весело машущий лапой. Пусть меня таким и запомнят!
***
С этими словами, махнув лапой, кот одним прыжком вспрыгнул на фрамугу. Крутанув ручку, он открыл форточку и прыгнул в темноту. Ну, кажется все?
А вот и нет – в центре стола стоял слон. Белый, важный и самодовольный. Погрузив свой хобот в бокал, он самозабвенно втягивал в себя его содержимое. Потом повторил процедуру с другим бокалом и третьим. Нам оставалось лишь обреченно смотреть, когда же он закончит.
Наконец это случилось, и мы услышали почти знакомую уже историю.


Глава 6. Слон Аполлеон – исповедь шахматной фигуры.
Участь слона.
Жизнь – игра. И мы в ней игроки. Растем, играя, и умираем в игре.
Есть три великих закона в священном кодексе чести игрока:
Первое закон гласит: смысл жизни игрока – играть по установленным правилам.
Второй закон: если правила неизвестны, то – узнать их и – играть по правилам.
Третий закон: если правил нет, то – создать их и – играть по правилам.
Нарушение кодекса недопустимо.
***
Мы слоны – игроки-профессионалы. Нас создали для Игры.
В нашей Игре два воинства, света и тьмы, ведут великую битву. В этой войне ты – либо белый, либо черный – третьего не дано. Так устроена Игра.
Увы, я третий… Я белый, но при этом я – черный слон. Трудно понять это с точки зрения обывательской логики.
Внешне я весь белый. Стою в первой шеренге наравне со всеми, третий слева – и тут я третий! Но для них, стоящих в одном строю со мной, я – черный. И вынужден помнить об этом всегда.
В этом – моя трагедия. Моё неразрешимое противоречие.
Не триумф первого и не горечь второго дано было мне познать, а трагедию третьего.
Говорят, что видимость обманчива. Я и есть воплощение этой обманчивости. Шутка создателя, не понятная ни мне, ни тем, кто со мной имеет дело.
Я родился с этим непонятным изъяном. Или это божественный дар? Если дар, то – за что мне такое! Это слишком тяжело, порой невыносимо, – проще и благонадёжнее жить цельной натурой, без раздвоения личности.
В иные моменты хотелось понять, ну почему, – почему так вышло, что для белых я – черный, а для черных – белый. По сути – всем чужой.
Но я честно играю за белых. Я верен кодексу игрока.
***
Да, я играю честно. Хожу, как мне положено, только по отведенным мне черным клеткам. Слоны верны своим полям. Не то, что некоторые.
 Я коней имею в виду. Наглые и продажные карьеристы, меняющие цвет поля на каждом ходу.
Глазом не моргнув, пойдут по головам со своим «Г». Перешагнут, не стесняясь ни ранга, ни звания, – любого, кто встанет на пути.
Что самое обидное – правила им этого не запрещают. Слонам нельзя, а им почему-то можно.
Ну, да, это же кони – красавцы кони! Как их только не изображают – в фас и в профиль, с крылышками и без, гривы развеваются, бубенцы заливаются. Любит народ этих копытных.
А я бы их на дыбы…
Конечно, кони – отлично подкованные ребята – умеют себя подать. Вот я, при всей симпатии к миру, не могу так улыбаться. И развевать гриву по ветру. И галантно цокать копытом.
А они могут. И зубоскалят по поводу и без. «Чисто поржать» – их кредо. И ножки у них тоненькие. В этом – весь секрет их дешевой популярности. Улыбка, господа. «Чииз – плииз!»
***
А что слоны супротив них? Мы не ржем, как кони. И не ищем кривых путей. Мы трубим, и только по делу. Дела же у нас серьезные, не терпят зубоскальства. И стать у нас слоновая. А ноги наши – столбы. Да, именно – столпы Отечества.
Слон всегда являлся символом мудрости, достоинства, верности и чести. Говорят про медлительность слонов, – это неправда. Просто мы никогда не скачем, сломя голову, в никуда-то. Мы аристократично слоняемся. Но если вывести нас в чистое поле, и пустить наперегонки – сразу станет ясно, что слон – это вам не от сохи!
Не ровня они нам! И вся их прыгучесть, всё трюкачество, все их ослепительные зубы, гривы, ножки – не помогут. Я одним махом пройду туда, куда ему ещё цокать и цокать своими копытцами. – Цокотуха, бляха-муха!..
***
Другая игра.
Да, мы были созданы для Великой Игры, – древней и благородной.
Но неисповедимы пути Господни, и мы попали в другую игру, с совершенно непонятными правилами. Или вообще без них.
Да игра ли это? Ни клеток, ни фигур. Ничего, что напоминало бы нам привычную игру. Ту, в которую мы могли бы сыграть – и победить. Или проиграть, что тоже случается.
А тут – черт те что! Стоим в темноте, вокруг вода плещется, из прочих фигур – никого. Только мы – на чем-то колышущемся, что при ближайшем рассмотрении оказалось огромной полусонной черепахой. То ли глухой, то ли попросту глупой. Да сверху давит невыносимая ноша.
Незавидное, скажу я вам, положение. И непонятно, что делать. Как играть правильно? Существует ли вообще тут что-нибудь разумное?
Второй закон гласит – сначала надо обнаружить правила. Легко сказать – обнаружить, но как? Не было там никакого намека ни на что похожее! Никакой зацепки для логики! Вот как бы вы стали определять – где они, эти грёбаные правила?
Интуиция игрока подсказывает, что правило номер один – нельзя сбросить в воду то, что сверху. Коли положено, оно и должно быть там.
Правило номер два, нельзя потопить то, что под нами, иначе нарушится первое.
Правило три – любой ценой удерживать этот расклад. Всё же остальное  –познается по мере продвижения событий.
***
Для начала мы обустроили нашу черепашку. Познакомились с ней – «Прасковья, можно просто Параша – из пучины морской, посте-пенно-рожденная – во всей красе».
Именно так это блаженное создание представилось нам. Конечно, речь её была длиннее и путанее, безо всякого намека на логику или осознанность.
Говорила она долго, громко шмыгая носом и всхлипывая, иногда замолкала на целую вечность и горестно вздыхала или чихала. Но, кроме имени, ничего нам полезного не сказала. Ни тогда, ни потом.
Все про одиночество свое, никем не понятую душу и прочие женские слёзности. «Бабочки, птички, цветы-незабудки …» – не для серьезных ушей вся эта галиматья.
Её мы полностью преобразили – весь панцирь для этого пришлось переделать. Настолько все было запущено. Клетки разных размеров, все какие-то неправильные – ни прямых тебе углов, ни параллельных линий. Цвета – те вообще какие-то непонятные. Затрудняюсь даже дать им название.
Как будто и не было здесь разумного начала никогда. Да и откуда тут ему взяться? Потому нас сюда и прислали, чтобы мы упорядочили это бестолковое детище природы.
Ну, слоны, конечно, могут показать всем, что такое хорошо. Логика и порядок у нас в крови, (а что такое плохо – это удел коней). Мы подогнали все клетки по размеру, отполировали и покрасили – в черный и белый цвета, по всем правилам.
Вот только панцирь, как мы ни бились, не смогли сделать идеально плоским и квадратным, он все равно оставался уродливо округлым по бокам. Пришлось смириться с этим безобразием.
Но даже с такими неприглядными краями сразу стало уютно, цивилизованно. Почти по-домашнему. Издалека видно, что теперь здесь можно жить. Не стыдно в приличном обществе показаться на ней. Благо она даже не заподозрила об этом.
Плывет себе потихоньку и напевает что-то про рептилий. Мы таких песен до неё даже не слыхали. А потом привыкли, и даже подпевали где-то. «Ах-ах, крокодилы, бегемоты!», – тьфу, привязался же мотивчик.
Самое главное – мы поняли, в какую игру попали – держать Землю!
Да, слышали про такое дело. Это  уровень – Бог! – Высший «левл», между прочим, для самых продвинутых. Заметьте, нас взяли! Не коней-тонконожек, ни королей, ни прочих, – нас, слонов!
Благородством крови заслужили. Бескомпромиссной службой, а главное – верностью своду правил.
И отныне – Земля держится на слонах.
***
Любовь и Путь.
Создав привычное поле, стали мы думать, как играть? Нас слишком мало. И нет ни одного короля. А без него не положено.
Можно было бы, конечно, кому-то из нас прикинуться Его Величеством, но никто не захотел.
Король, хоть и звучит гордо, но на деле – никакой он не повелитель, если уж начистоту. Ни для кого не секрет, что он пугливый неврастеник, слюнтяй и хлюпик, скрывающий свою жалкую персону за нашими спинами и умирающий от самого обычного мата.
И только Кодекс Игрока заставлял меня жизнь свою класть ради триумфа Его Ничтожества!
И вообще, что такое король по большому счету? Короля играет свита. Мы, то есть, Слоны Его Величества, – могучие серые кардиналы. А вовсе не кони. Они, заметьте, стоят на периферии.
Я бы, конечно, предпочел называться «Слоны Её Величества». Мне больше импонирует Королева. Насколько же Она мощнее в сравнении с ним, одноклеточным. Истинная власть – в Её руках. Просто у него – корона и имя.
***
Я открою вам страшную тайну – я всегда любил Королеву. Я не мог не любить ее. Сам Создатель благословил нашу близость.
Ведь Она – единственная, кто достоин моего внимания. Родственная душа, способная понять и принять мой Путь – самый прямой и праведный – по Божественной Диагонали.
С которой она, – о, эта восхитительная легкость бытия! – в любой момент могла сойти, бросив небрежное «как хочу, так и хожу». И в этом ее сила. И моя слабость. Я не могу сойти со своего Пути.
«Почему Она может, а я нет! Почему верность Пути делает меня слабее?» - эти неразрешимые вопросы выжигали мне нутро. Я горел в муках душевного ада. 
И тут появилась Она – черная королева…
Я не виноват. Она сама ко мне пришла. И сразила наповал…
На глазах у той, единственной. И тут такое началось… даже вспоминать страшно. Как всегда, все закончилось полным разгромом и матом.
***
Битва за слона и загадка океана.
И вся эта заварушка – из-за меня. Да-да, из-за меня! Вовсе не из-за короля. Кому нужен этот хлипкий сморчок. То ли дело – Слон-Аполлеон. Истинные королевы любят таких как я, статных красавцев, способных выдержать землю. Она сама так говорила.
***
И вот стою. Держу. И, рисуя хоботом её тонкий абрис на воде, гадаю – любит не любит. Спроси же меня кто, чей это силуэт, я не смог бы ответить – они похожи как две капли воды.
 Я вспоминал обеих и тосковал. День и ночь, – тосковал и рисовал – снова и снова...
А потом я начал вспоминать других, всех тех, кто бился за меня ещё, и ставить галочки на водной глади, от которых расходились круги по воде…
***
Меня всегда поражало это загадочное свойство океана – какой формы в него ни брось предмет, хоть кирпич, все-равно по воде пойдут круги.
Я специально рисовал вместо галочек ромбики – и любовался порожденными ими идеальными кругами – парадоксальное зрелище, ломающее незыблемую картину мира и погружающее в состояние транса.
Наблюдая расходящиеся волны, убаюкивающие сознание, я вызывал из глубин прошлого тени былого. Милые образы в меня влюбленных и преданных – забвению. На краткий миг вспышкой памяти озарялось лицо, и уплывало вдаль с волнами вечного океана.
Я уже не помнил, кто они, эти тени видений, когда и как, – и все время сбивался со счёта. Да ещё черепаха тихо удалялась от моих ромбиков, и кругов от них, и воспоминаний.
Пришлось нацарапать кружочки прямо на её панцире. Затем я разделил их на две группы и начал мысленную войну между ними – за меня, естественно. Потом эта война захватила меня всего, и я забыл, с чего она началась, и кто есть кто в этой бойне…
Так я изобрел шашки.
***
И жизнь обрела смысл.
Появился кураж. Азарт и огонь в глазах. Я даже внешне изменился – помолодел и ямочки на щеках появились. Жизнь изменилась окончательно и бесповоротно, заиграла, забурлила как вешний поток.
Признаюсь, держать на себе Землю – хоть и звучит впечатляюще, на самом деле это довольно нудное занятие – тупеешь от невыносимой монотонности бытия. Просто на глазах превращаешься в первобытное животное, почти в коня, пардон за грубость. Это хорошо видно по остальным троим. Их чудовищная деградация меня просто убивала. Ну, разве так можно?
И даже закрадывалась в голову мысль, – а вдруг и я стану таким же примитивным вьючным остолопом? – Нет, это недопустимо! Нельзя так опускаться, надо держать уровень! Но как?
В однообразной череде будней трудно сохранить способность действовать... Нет поводов для действий, – никаких. Застой полнейший в нашем обустроенном сонном царстве, лишь мухи жужжат в тишине, да Прасковья изредка шлепнет лапой по воде, создавая видимость гребли.
Никаких тебе баталий, приключений, интрижек – никаких изменений в жизни, стоишь и маешься от скуки, не зная, чем себя занять. Мы уже все анекдоты друг другу пересказали, все байки и страшилки, споры наши давно поутихли. И мозги уже пухли от безделья.
Нет, не от безделья, – мы же все-таки важнейшим на свете делом занимались; Землю держать – это вам не тяп-ляп и не шаляй-валяй.
Казалось бы, живи да радуйся – труд на благо общества, ещё и на свежем воздухе, полезно для здоровья в умеренных количествах. Но вся фишка в том, что это хорошо как хобби, а если оно превращается в круглосуточную повинность, то тут уж – каторга краше.
***
Конечно, поначалу, когда все было внове, даже гордяк пробивал наши души – мы! Но начальная эйфория быстро улетучилась – после первого же шторма. Нас так укачало, что мало не покажется, чуть не вывернуло наизнанку.
Морская болезнь – самая страшная штука на свете. Как только землю удержали? – сам поражаюсь. С тех пор все мысли – только бы Прасковья не заплывала, куда не следует. Шторма, в принципе, легко можно избежать, если в горизонт вглядываться периодически. Запросто можно уплыть от него, если вовремя спохватиться.
Но ведь этой старой калоше нравится качаться на волнах и она в первое время попросту игнорировала все наши просьбы. Состроит себе невинные глазки и гребет в сторону полыхающих зарниц и раскатов грома. Пришлось вести с ней долгие утомительные переговоры.
Наша плавучая посудина никак не могла понять, почему нам не нравится качка – «Это же так здорово!» Ну, что с неё взять, она же в развитии, что дитя малое – все бы ей хлопушки да фейерверки, да «море волнуется – раз!»
Пришлось давить на жалость, все-таки она особа сострадательная в некотором смысле. Так и поутихла со временем, успокоилась и нам дала вздохнуть полной грудью.
Но с того самого времени нас одолела скука.
***
А когда появились шашки – ну просто новая жизнь началась! Мы как заново родились, стряхнули с себя сонное оцепенение, и жизнь забурлила по полной.
Сначала мы играли просто на интерес – я тех троих бездельников довольно быстро обучил, – даже у меня порой выигрывали. Потом игра вхолостую надоела – согласитесь, просто так играть неинтересно. А денег у нас не было. Зато была Земля. Мы её поделили на 4 части, каждый имел право отламывать у себя кусочек и ставить его на кон.
И вот какой турнир у нас получился: первый и второй играют, третий судит, а четвертый на подтанцовке, – все при деле и никто не скучает, – и так по кругу. Победивший забирает оба куска, один из которых делит между судьей и черлидером, а второй оставляет себе. У меня всегда больше всех скапливалось, конечно.
Сначала мы Землю не экономили, кусочки отламывали солидные, а после серии игр, когда куча-мала вырастала так, что мешалась под ногами, мы стряхивали её в океан, и отламывали новые куски. А потом смотрим – каравай наш земной и снизу стал приобретать ту же форму. И полегче он стал чуть ли не вдвое, но самое ужасное – устойчивость его стала угрожающе опасной. В сильную ветреную погоду запросто могло сдуть её напрочь.
Прикинув на глазок, мы решили, что пора завязывать, иначе всю Землю проиграем. Спустим в пучину морскую, а сами останемся без крыши над головой.  Земля же от дождя нас прикрывала. Да и первое правило тогда нарушится, что для слонов неприемлемо. Стали думать, на что можно ещё играть, чтобы и Землю спасти, и интерес соблюсти.
Я придумал играть на свободу. Свобода, в принципе, довольно расплывчатое понятие, но мы решили, что в нашем случае – пусть это будет отпуск.
 То есть абсолютный чемпион может отойти от дел на сколь угодно долгое время, пока не надоест.
Спросите, как же без четвертого. Ну, все знают, что самый устойчивый табурет – на трех ножках. И применимо к нашей компании выходит, что четвертый держатель – не обязательный. Он как бы запасной получается.
А раз так, то именно в «четвертого-лишнего» имеет смысл играть. Пусть Земля – на троих, а четвертый отдыхает, – ну, там плавает, загорает и вкушает прочие радости жизни.
И делать это можно по кругу или разыгрывать в матчах – и кураж не пройдет, и общее КПД повысится, потому как отдохнувший четвертый, заступив на вахту – такие результаты вам выдаст, – упадете!
Вот она, наконец, появилась – цель. Вполне конкретная и осязаемая – отпуск. Не просто там кусочки, каких можно наломать сколь угодно, – а настоящая цель.
Ну, конечно же, первым чемпионом стал я. И решил наконец-то с пользой для тела провести свой первый в жизни отпуск – искупаться в океане. А то целую вечность тут стоим, смотрим в воду, а никто даже ни разу не окунулся. Нырнул я с разбегу в волны, такой фонтан брызг поднял – аж Землю залил с краю, – как цунами прошло, говорят.
Красота! Вода довольно прохладная, местами пресная, кстати. Я, как распробовал, так и немедленно выпил. Почти весь пресный участок осушил парой глотков. Потом на спинке плавал, и нанырялся вдоволь и за рыбками погонялся. Люблю поплавать.
Везет же Прасковье – постоянно в воде, ещё и жалуется. На что? – Непонятно. Якобы везет она всех нас на себе. Но мы-то Землю на себе держим, в отличие от неё.
Это гораздо тяжелее и ответственнее. Её-то панцирь сам на воде держится. Попробовала бы она постоять на нашем месте – такой вой подняла бы на весь океан. А ведь мы даже не ропщем. Но её нытье достает, конечно, просто уши вянут. Вот отплыву подальше от них и понежусь в тишине под шелест волн.
Эх, хорошо быть чемпионом! Конечно, жаль тех троих, они горбатятся в такую жару, и мою долю работы на себе волокут. Но я честно заслужил своё право на отдых. На моем месте мог оказаться любой из них. Пусть сейчас просто полюбуются, как можно жить – и стимул у них появится тренироваться. А то даже неинтересно играть с заведомо слабым противником, годным лишь для подтанцовки.
А я мимо них ещё на спинке проплыву и фонтаном прохладным их обдам, якобы случайно. Пусть стимул станет мощнее.
Или, может, сделать вид, что уплываю от них насовсем – я же свободен. Действительно, почему бы не уплыть куда-нибудь? Вопрос, конечно, интересный. Как-то я сразу на эту тему не подумал. Я же действительно свободен. Куда захочу – туда и уплыву. Разве не так?
В принципе, так-то оно так, – но куда? Вот в чем вопрос. Вроде и океан большой, – а плыть некуда. И вроде бы незачем, если по большому счету.
 А куда вообще мы все плывем, если плывем куда-то, конечно? И как долго нам тут ещё изображать из себя рабов на галерах? Непонятно.
 До сих пор наша миссия сводилась к тому, чтобы разворачивать Прасковью в нужный момент, во избежание бурной качки. Весь наш интеллект, вся логика была направлена на решение этой задачи. А дальше что? Что дальше-то?
Неужто нет в океане никакого материка или острова на худой конец, где можно было бы чуток перевести дыхание, пробежаться босиком по травке, отдохнуть и выспаться. Неужто весь свой век обречены мы стоять на такой рухляди и зависеть от ее капризов?
А капризы у нее непредсказуемые и настолько далеки от идеалов гуманизма, что просто жуть. Перевоспитать же такое животное невозможно в силу ее рептилячьей сущности. Только если заменить кем-то? Но кем? И как?
Пока я ломал голову над этими вопросами, меня кто-то под водой задел за ногу, судя по всему, довольно массивное создание. Опустил я лицо в воду, – а там внизу тени какие-то колышутся – огромные, непонятные. Одна из них, наверное, моя, но кто остальные? Роятся внизу подо мной и, вроде как, смотрят на меня. Неуютно как-то стало. Мало ли каких чудовищ тут можно встретить. Надо срочно наверх, к ребятам, нельзя оставлять их без лидера! Вдруг что случится с ними без меня.
Подплыл я к своим товарищам, и говорю так непринужденно, стараясь сохранить спокойную мину, чтобы не сеять панику в рядах: «Всё – давайте поднимайте, надоело купаться». А они мне: «Что-то ты быстро наплавался». И в глазах ухмылка. Им-то сверху, скорее всего, видно было, кто проплыл рядом.
Протянули они мне свои хоботы и вытянули наверх. Больше я не купался, и никто из них тоже не совался в воду. Мало ли…
Мне и на черепахе неплохо. Мы её панцирь превратили в довольно уютный мирок – и нам в нем комфортно, и шашкам нашим благодать. Чего ещё желать нам от этой жизни?
(……)
Шашки – идеальный мир.
Как же я люблю рубиться в шашки! Особенно белыми. Мне они ближе по духу. Мои дети, мои молодцы. Все, чего я был лишен в силу предрассудков, они воплотят.
В шашках нет монархии. У них демократия – у каждой есть шанс. Любая шашка может пройти в Дамки и стать – королевой доски. И я буду не я, если не помогу им.
Я вложил в них свою душу. В каждой их них – частица меня. Я за всех проживаю их жизни и смерти. И в этом – высшее наслаждение демиурга.
Конечно, по отдельности они все примитивны, им даже не снились те игры, которые могут играться на черно-белом поле. Но для них и этих баталий довольно. Даже их они не в силах постичь до конца.
Они близоруки и видят только ближайшую клетку. И того, кого можно съесть. Если такой находится, они пожирают его, не думая о последствиях. Они не могут иначе. И оттого у них все беды.
Но как самозабвенно они бьются, чтоб выйти в дамки – это высшая стадия их развития. Зрелище трогает до слез. А дамка, по сути своей, и есть Слон. То есть шашки, по образу и подобию моему сотворенные, стремятся вырасти в Слона – в меня. Я для них как бог. Собственно, я и есть их Бог, по определению. Приятно, черт возьми!
Да, шашки для слонов – это бальзам на душу. Где-то ты легкая фигура, которую равняют с конем поначалу. А где-то ты – высшее существо, на образ которого молятся.
***
Эти плоские крошки мечтают стать таким же как я – совершенством. Они так абсолютно искренне считают. И за это я их люблю.
Стать мне подобным – их высшая цель в жизни. Ради которой они едят друг друга, перешагивают через поверженных, идут вперед, не оглядываясь. И не остановятся, пока не дойдут до предела. У некоторых это даже получается.
***
Сначала я относился к ним несерьезно, так, шутка создателя, придуманная от скуки. А потом, уже в игре, зауважал их – каждая из них, казалось бы, простая монада, но все вместе – какие виртуозные комбинации можно разыграть с ними. Даже, порой, моего воображения не хватает увидеть всё.
Я махнул на них хоботом и отпустил на волю, пусть сами выбирают свои ходы, только правил не нарушают – ходить по черным клеткам, не есть себе подобных, идти только вперед. Исключение – для вышедших в дамки. Им дозволено многое, но своих тоже есть нельзя и на белые поля не наступать.
Белые поля – табу! Как для меня, так и для всех шашек. Я стал вдруг понимать Того, кто играет нами. Бога нашей игры.
***
Раньше я обижался, когда мной разменивались. Да ещё и на коня – один к одному. Что может быть унизительнее? Меня – и на коня! Или приносили в жертву.
Я проклинал его в этот миг, не понимая, что я – бессмертен. Я – Слон, созданный для Игры, а не игрушка для минутного развлечения. Игрушку можно сломать – Игра бессмертна.
Я – волна, а не частица. Пока я гибну на одном поле, на миллионах других – я жив-здоров и машу хоботом на поле боя. Я одновременно проживаю бесконечные варианты моего бытия, все дерево возможностей – до последнего листика. Я – волна в океане игры.
И так будет всегда. Я бессмертен, как и Тот, кто меня создал.
***
Греховная природа шашек.
Какое счастье, что мои творения не сталкивались никогда с конями, нет даже такого понятия в их чистых душах. Они о конском «Г» не узнают никогда. И моя ответственность как Создателя – уберечь их от дурного влияния лошади.
Хотя, откуда в них прыгучесть? К своему ужасу я вдруг осознал, что они едят соперника, перепрыгивая через него. Даже конь так не ест.
Как же я проглядел этот мерзкий факт? Ведь именно конскую способность –перешагнуть через любого – я отторгал и презирал всей душой.
Но, справедливости ради, надо признать, что кони перешагивают, не лишая жизни. А мои кровожадные шашки – одним махом могут поесть скольких угодно. Хоть всех разом! Если выпадет такой шанс, эти прожорливые монады его не упустят. Прямо серийные отморозки какие-то.
И это – мое творение?! Неужели в моей душе таятся такие ужасы?
А ведь я создавал идеальную игру. Я хотел, чтоб они были безупречны, как я, и почитали древние правила.
Да, увы, всегда так происходит. Чем совершеннее замысел, тем более обескураживающим оказывается результат. И все благие намерения превращаются в ту самую, мощеную дорогу – в ад.
Неужели я сам, в здравом уме и трезвой памяти, мог наделить их таким чудовищным свойством? И в трезвом ли? Кажется, именно тогда я проигнорировал одно важное правило – нельзя смешивать напитки и понижать градус. Вот он – результат налицо. – Несколько облагороженный, конечно же.
Мои резвые шашки, хоть и грешат прыжками, но только не через своих. Все-таки деликатнее, чем эти копытные, чей прыжок оскорбителен для всех рядом стоящих.
А шашкам это неведомо – они живут просто и умирают с достоинством. Никто не смеет над ними, живыми, махать своими грязными копытами. Гордый маленький народец, – они не кладут жизнь свою во славу Его Ничтожества.
Чистые души, молящие лишь об одном – пройти в дамки. Стать божеством в глазах себеподобных.
Но дамке далеко до божества – до Меня, хотя они этого никогда не поймут.
Да, Слон и дамка – похожи по способу передвижения, но не более. Она думает, что стала равной мне. Но, увы, дамка остается простой монадой, пусть даже совершенной, по образу и подобию моему сотворенной, но лишь только одной из монад – и никак не «над». Всего лишь моей проекцией на плоскость её мира. Потому-что  ей никогда не постичь того, что открылось мне однажды.
Радуга в черно-белом мире.
Сколько я метался по жизни, разрываясь на части в поисках себя, в тоске взывал к небесам, – и однажды я увидел её...
Она появилась после грозы. Когда я уже отчаялся и разочаровался во всем, стоя мокрым на ветру, напротив черной стены печали.
В душе царила чернота ада. И тут – я увидел её…
Я увидел её – ослепительной красоты разноцветное сияние полыхнуло по глазам, осветило все темные закоулки души моей, расцветило их всеми оттенками блаженства.
Я окаменел от великого потрясения, от восторга и восхищения. А оно растаяло в белом безмолвии. Оно слилось с ним, оно породило его. Все цвета сошлись воедино и образовали белый.
Я понял, кто я есть на самом деле. Я радуга, сжатая в единый цвет!
Я упал на колени и долго плакал навзрыд.
Слезы – не проявление слабости, и это не стыдно – плакать от красоты. Красота есть божественное откровение. И слезы на глазах – признак истинной силы. Знак принятия откровения вечности – радуги в небе.
А что дамка? В её душе никогда не вспыхнет ничего подобного. Она просто одна из шашек. Я не передал им своёго противоречия. Свою двойственную природу я им не смог передать, – не захотел! Пощадил их безмятежные души.
Чтобы увидеть радугу, надо пройти через ад! Не надо им ада.
Они просты, чисты, не знают сомнений, и в этом их сила. Белые шашки мнят себя исключительно белыми, несмотря на то, что они – мое порождение.
Нет в них моей двойственной тоски. И не будет радуги в их душах.
Зачем шашкам радуга? Для них черно-белый мир – данность. Они даже не представляют, что может быть по-иному. Плоские они, плоские… Не быть им слонами.
Но досуг шашки занимают неплохо. А это главное, для чего я их создал. Бунт же они подняли позже, но об этом даже вспоминать не хочется.
***
Когда шашки надоедали или же ноги совсем затекали, мы играли в классики. По очереди прыгали по клеткам. Скажете, девчачья игра. Кабы не так.
Вот если бы на вас положили нашу ношу и заставили с ней прыгать по клеткам – да вы бы сразу же взвыли, что никакая она не девчачья. Да ещё, если прыгать не на четырех, а на одной ноге.
Совершенно нереально играть в неё с отягощением. Пришлось, пока один скачет – остальные землю приподнимают повыше.
Только на черепахе не поскачешь нормально. Она сразу обижается, глупая. И начинает плыть баттерфляем. Очень, скажу вам, неприятный стиль. Во-первых – укачивает, во-вторых – заливает по уши, а в третьих – кошек наших жалко, у них же ватерфобия.
***
Кошки и мошки.
Да-да, наших кошек, котов то есть, мы их завели ещё в самом начале, как только обустроили Прасковью. Одного черного, чтобы врагам дорогу перебегал. Второго – ярко-рыжего, чтобы не скучно было. А третьим котом был белый и пушистый голубоглазый красавец.
Даже нас, слонов, пленил его облик. Чистый херувим, светлый и кроткий как легкое облачко в июльском небе. Глухой он был, правда. Не докричишься.
Домашних животных держать полезно. Вот коты, например, могут спинку почесать. И никто лучше них этого не может сделать. Поэтому мы их завели. Когда стоишь с тяжелой ношей на спине – все затекает и чешется.
Вот тогда мы приподнимаем землю на хоботе и пускаем наших котиков наверх. Приятно вспомнить, как они массировали и чесали спинку своими коготками. И мурлыкали при этом.
Рыжий кот презабавно играл с нами. Помашешь перед его носом бантиком или просто даже хоботом, он с таким остервенением бросается на него и катается с ним по полу, и валяет его, и кусает. И коготки свои выпускает. Хобот почесать полезно.
Приятно было с ним возиться. Шустрик, задира, наглец и гордец. Как же веселил он нас. Его мы больше всех любили.
А черный кот – сплетник, врун и лентяй, – более ленивого кота я не видел, разве что белый ещё хуже. Да оба хороши. Один тугоух, но красив, подлец, как полярный песец; лежит целыми днями, греется на солнышке, или звезды считает.
Второй слышит все прекрасно, но делать ничего не хочет, только валяется день-деньской да байки травит. Правда, мух он ловил отменно. Целую кучу наловил, огромных и нахальных мушек.
***
Из них мы тоже пытались шашки сделать. Но потом стало видно, что мушки не хотят играть честно, лезут в дамки напролом, не признают никаких полей, и гадят повсюду.
А когда пытаешься подвинуть их хоботом, они заползают на него и начинают вести себя как дома, ползут по нему вверх, не переставая гадить, целоваться лезут и даже, представляете, в родственники напрашиваются, тряся своим микроскопическим хоботком.
Тоже мне, родственнички нашлись. Мелкие, назойливые и кусачие паскуды. Да ещё жужжат препротивно, до нервного срыва таким зудящим звуком можно довести. Пришлось их придавить и пуляться ими «в-чапая» (тоже я придумал).
Шашками-то жалко было, – эксклюзив ручной работы все-таки, как перетонут все, – не напасешься. И что потом, новых строгать?
А вот мушки – в самый раз сгодились. Бесчисленным роем вокруг вьются, а мы их – строем, да «в-чапая».  Для чего ещё мушки – как не для стрельбы?
***
Сколько мошек мы извели, пока учились пуляться. Скольких отправили в пучину, на корм рыбам. Такую прожорливую рыбную тучу прикормили. Целыми косяками они за нами плыли, представляете. Дерясь и выпрыгивая из воды за каждой улетевшей с нашего стрельбища мушкой. Высовывались из воды и жадно наблюдали за игрой, таращась своими выпученными глазами.
Боже упаси иметь таких болельщиков. Весь кураж игры пропадает, – тонет и стынет в холодном бессмысленном взгляде. А этот мерзкий рыбий рот чего стоит? Да мне даже на месте дохлой мушки было бы противно попасть в него.
Зато кошаки наши были сыты и довольны – подножный корм сам в лапы прыгает. Настолько зажрались и обленились наши коты, что откусывали только филейные части, остальное выбрасывали обратно в воду, на растерзание остальной куче.
А ещё черный кот любил в прятки с нами играть. Его трудно найти в темноте на черной клетке. Хоть этим забавлял. Ну, ещё болтал он много. Столько всего наврет, что просто уши в трубочку сворачиваются. И везде-то он герой, и везде красавец.
Впрочем, все коты врут. Им это по роду положено. Они в принципе не умеют говорить правду. Даже понятия такого не имеют – дурное воспитание.
Но, опять же, без вымысла как-то пресно жить. Тоже своего рода игра. Такие у них правила, что уж тут поделаешь. Я всегда уважаю правила – свои, чужие – без разницы.
Вот послушаешь кошачий бред, посмеёшься над их враками, и вроде даже как земля не в тягость. Нет, коты-вруны нужны. Пока их треп безобиден. Тем более, что правил они наших не нарушали. Так и жили.
***
Шерсть от них, конечно, повсюду оставалась, особенно белая, в хобот попадала иной раз. У меня даже аллергия развилась. Такой страшный чих нападал, просто не мог остановиться, когда они линять начинали. Даже Прасковья оборачивалась и спрашивала, как это я исхитряюсь так долго чихать.
Да ещё кошек они жаждали. Но где же мы им кошек найдем – в океане, что ли. Приходилось весной их подпаивать валерьянкой, чтобы не слышать их жуткого ора. Вы слыхали, как орут коты? И не говорите, тот ещё концерт.
Крайний способ – взять их за шкирку и окунуть пару раз в водичку с головой. На счет «три» – вытаскивать. Помогало, конечно, ненадолго, но хоть так, и то слава богу. А то прямо и не знаешь куда деваться. Хоть беги с черепахи долой.
***
Призрак черного короля.
Там, где кошки – там уют и нет привидений. Я, признаюсь вам по секрету, ужасно боюсь привидений, даже больше, чем мышей. Это тоже моя страшная тайна. Меня долгое время преследовал один призрак. Являлся по ночам и маячил перед глазами. Черная тень старого короля, сраженного матом от меня в одной из игр.
Бледный и безмолвный, он бродил вокруг меня и печально вздыхал.
В первый раз я увидел его призрак, когда мы с Прасковьей только встретились. Сначала я думал, что это местное привидение, но потом мне почудилось что-то знакомое в его очертаниях.
Приглядевшись, я узнал его. Да, та самая корона на ушах, шпага волочится по полу и жутко гремит, пустой взгляд, холодное дыхание потустороннего мира. – Я, конечно, не верю в привидения, я же атеист, но когда вот так, посреди пустынного океана, ночью, когда все спят, а ты стоишь и тоже дремлешь. И вот, – здравствуйте, я ваша тетя, – заявляется к тебе тень старого короля, требуя сатисфакции. Мороз по коже дерет, – да такой, что кровь стынет в жилах!
Мороз, коньяк и черепаха во льду.
Однажды я так оцепенел от холода, что проснулся и увидел, что это самый настоящий мороз. Весь океан замерз. Прасковья вся ушла в свой панцирь и таким образом вмерзла в лед. Непонятно, жива или мертва – совсем не движется.
У меня с хобота свисает сосулька и другие не лучше. Котам хорошо, они пушистые – свернулись себе клубочком и греются друг об дружку. А я весь, от ушей до хвоста, покрылся инеем.
Как тогда я позавидовал мамонтам. У них теплая шкура, никакой мороз ей не страшен. Такая шуба шикарная – спасала их от холода на лютом морозе.
Думаю, потому они и вымерли, что она их спасала. Когда ты на всем тепленьком и готовеньком – считай, что тебе конец пришел. Думать не приходится о спасении своей шкуры, соответственно, нет стимула для развития.
А тут же – надо срочно спасать черепашку, а то вдруг как все растает и куда мы – в пучину морскую? Нет, надо было её срочно реанимировать. Да ещё и себя заодно.
Только как? – Искусственное дыхание ей не сделаешь, куда дуть – непонятно. Она же голову в панцирь спрятала. Костер тут не разведешь на льду. Пришлось вспомнить наш старый солдатский способ – глоток спирта.
У меня в переметных сумах, что по бокам висят, всякого барахла – хоть завались. Сам подчас не знаю, что там можно обнаружить. Спирт нашелся быстро. И даже целая фляжка коньяка откопалась.
Ну, она у нас дама, и потому влили мы ей коньячок прямо в панцирь и себя не обделили. Сразу стало тепло и весело. И Прасковья очнулась, прочихалась и запела свою вечную песнь о насморке, о супчике, о тяжкой женской доле.
Пришлось дать ей передышку, поскольку ситуация форс-мажорная. Осторожно попробовали ступить на лед – вроде держит поверхность, только скользко очень. У меня передние ноги чуть в поперечный шпагат не сели, а левые – в продольный. Еле удержался.
Хоботом оперся на Парашу и выстоял. Остальные тоже чуть не попадали. Земля слегка набекрень съехала, но мы её выправили. Благо точка опоры была.
Панцирь, хоть и полировали мы его, но все-таки опереться на него можно, – да, все-таки хорошо иметь черепаху под боком. А ещё лучше, когда она не шантажирует тебя ежечасно тем, что вот ей, видите ли, понырять захотелось.
Пусть посидит во льду и подумает на досуге, за что её так. Коли наши слова для неё пустой звук, то пусть хоть тут призадумается.
В принципе, при таком раскладе она, вроде как, вовсе не у дел оказалась. Скорее даже обузой. Возись теперь с ней – выдалбливай изо льда. Кто её просил в панцирь прятаться – гребла бы себе потихоньку – глядишь, и вода бы не замерзла, и нам не пришлось бы ноги себе отмораживать.
Но все-таки пришлось освобождать её, замерзшую, из ледяного плена, жалко стало. И недальновидно было бы оставить все на самотек. Вдруг весна грянет.
Сняли мы с себя землю и положили аккуратненько поблизости. Сначала, конечно, на панцирь к Прасковье водрузили, но так неудобно стало работать. Пришлось её положить прямо на лед, кверху дном, чтобы потом поднимать было легче, и чтобы не примерзла она всей нижней плоскостью ко льду. А то ещё и с ней придется возиться.
Конечно, подумали сначала, а вдруг мы правило нарушаем, снимая с себя Землю. Потом, поразмыслив, решили, что нельзя было ронять её в воду, намочить то есть. А на льду она уж точно не должна промокнуть. Если только не провалится под него, что маловероятно. Нас же вместе с Землей его толща держит, значит, выдержит и без нас.
Тем более, что нам сейчас – ну, совсем не до Земли! Главная задача на сей момент – как-то умудриться вызволить черепаху изо льда.
А вмерзла она туда основательно, – пока вырубали, согрелись и даже вспотели. Вытащили её из получившейся проруби, положили аккуратненько на лед и влили ещё прямо-таки убойную дозу коньяка в рот.
Тут она совсем ожила и раздухарилась; произнесла, торжественно закатывая глаза, свою пафосную речь. Привожу основной смысл её отмороженного потока сознания, (боюсь, слово «сознание» вообще неприменимо к нашей Парашке):
«Вот теперь я настоящая леди, освобожденная из ледяного плена и векового попирания ногами – спасибо вам, милые мои рыцари, оревуар! Целуйте тетю, поливайте фикусы!».
Потом она запела и, оттолкнувшись от лежащей рядом земли, стремительно понеслась вдаль, слегка наискосок, с пьяным хохотом, скользя брюхом по льду и подгребая лапами.
А мы остались у проруби, босиком на ледяных крошках, в состоянии полнейшей фрустрации. При чем здесь фикусы и чью тетю надо целовать?
Вот и спасай таких. Что ж – урок на будущее. Напомним, коли придется ещё раз увидеться.
Совсем скоро она исчезла из виду, и песня её уже затихла вдали, а мы все стоим и пялимся друг на друга. Никак в себя прийти не можем от такого кидалова.
Долго простоять не пришлось, чувствую, уже ноги стали примерзать ко льду. Огляделись – да, ёпрст! – и Земля тоже укатилась – от её толчка – в другую сторону! И куда нам – за ней или за Парашкой? А вдруг все растает в одночасье!
Надо было что-то срочно предпринимать.
***

***
Конь-ки – победа разума над злом.
И тут, ну, конечно же, опять я отличился. Я изобрел коньки. Встали мы на них и поехали сначала за землей, (все-ж таки первое правило!), а уж потом решили и черепаху нашу догнать. А то как заблудится на бескрайних ледяных просторах и некому будет ей стакан коньяка подать. Замерзнет и околеет на морозе наша новоиспеченная леди.
Коньки – это вам не просто весело! Это торжество разума над чувствами, победа добра над злом. Я бы даже сказал, что это укрощенная энергия зла.
Известно же, что весь мир пронизывает энергия «Ки». Или «Ци» – по-разному её называют. Буква «с» в разных транскрипциях читалась то как «С»=«Ц», то как «К», суть-то от этого не меняется.
Хотя, спорно. Вот я – Слон, а остальные мои товарищи – Клоны. Мои клоны. Даже, я бы сказал, но это только между нами, – клоуны они. Три монохромных клоуна, и каждый мнит про себя, что на поле он - главный.
Так вот, Конь-Ки – это энергия разрушительного конского начала. Неуправляемая, она может принести массу бед, например, превратить живой океан в ледовое царство недвижности и холода. Ведь даже младенцу ясно, – где коньки, там и лед. Чует моё сердце, – и на этот раз не обошлось без конского вмешательства.
Но мы её, эту энергию, обуздали и заставили служить нам против собственной стихии – на её злобные происки мы ответили фигурным катанием. На коньках – да по льду.– Красота!
Вот только с коньяком промашка вышла. Не надо было Прасковье его давать. Ей в голову ударило, вот она и потеряла субординацию, стала «аки конь». Для коньяка нужно определенный уровень воспитания иметь, чего у Парашки в принципе не могло быть.
Не её в том вина, – тяжелое детство и дурная наследственность рептилии. Всякие тренди-бренди она ещё потянет. Но для коньяка Прасковья слишком тривиальна. Надо было её просто спиртом залить.
Это наш промах, недодумали. Но на будущее учесть надо обязательно. Только спирт, и ничего более, да ещё водой разбавить хорошенько. И тогда она будет как шелковая. Веселая и послушная, и повезет дальше с песней.
***
И вот покатили мы вчетвером – я и мои клоны. До чего же здорово скользить по ровной поверхности на скорости, от которой ветер свистит в ушах!
Едем-едем, земли не видать, одни ледяные просторы вокруг. Туда ли едем? Вдруг впереди показалась черная точка, подъехали ближе – и не поверили глазам своим. Одинёшенек на морозе, в тулупе, треухе и валенках, сидит у лунки на льду какой-то древний дед и держит в руках удочку. Фата-Моргана? Мираж? Откуда он тут? Не иначе как с Земли свалился, значит, мы на правильном пути.
Притормозив и подъехав к нему, мы спросили шепотом: «Клюёт?» - он глянул на нас отрешенно и проговорил: «Клюёт, да не та!», - «А какая тебе нужна?»  – «Золотая! Иначе старуха домой не пустит».
Прибавили мы скорость и понеслись дальше. И часа не проехав, мы увидели ещё одного рыбака, потом ещё и ещё. Рыбак на льдине – значит, земля где-то рядом.
По таким верным ориентирам мы довольно быстро догнали землю, – недалеко она укатилась, лежит в темноте, одинокая, никому не нужная, инеем вся покрылась, и даже начала примерзать ко льду. Но мы её вместе с куском льда отодрали и с трудом, но все-таки взгромоздили на себя.
Пришлось тут опять напрячься по полной. Скинуть с себя землю легко, даже очень легко, а вот снова поднять её, всю обледенелую и заснеженную, – это вам, батенька, не штангу в зале тягать – не с первой попытки это у нас получилось, и не со второй…
Но подняли!..
И покатились мы дальше, за Прасковьей, с нашей ношей на спине. Даже в чем-то удобнее под ней – устойчивость у каждого из нас повысилась, тут захочешь – не упадешь. Потом даже ногами перебирать отпала необходимость – инерция массы толкала нас вперед – такую скорость развили, так разогнались, что вот-вот взлетим. Коты с испугу в сумки прыгнули и одни только уши торчат на поверхности. Едем-едем, а Парашки все не видать.
Зато мы увидели такое, отчего кожа дыбом встала, – край льдины. Почему-то океан замерз не весь. Ну, да, весь он в принципе не может замерзнуть, и мы несемся со скоростью мысли к самому краю и уже не остановиться. А развернуться или притормозить уже не получится – Земля слетит со спин!
***
На краю ледяной бездны.
Что делать? Думай, слоник, думай. А вдруг там океан вообще кончается, и мы полетим в бездну? С огромной ледяной скалы. И разобьемся там вдребезги.
Нет, надо что-то срочно придумать – что там Парашка про птичек и бабочек говорила?
– Летают они, потому-что у них крылья.
 – А что такое крылья?
– Это большие и широкие отростки по бокам.
– Чем вам уши не крылья?
– Действительно. Но хватит ли мощности?
– А если хвостом как пропеллером вертеть?
 – Стоп! Хватит глумиться, это уже агония разума. Умирать надо с достоинством. Ведь за смертью всегда следует возрождение. Нам ли, игрокам, этого не знать. Только землю жалко…
Но, если начнем падать вниз – и там нет дна, бездна же, значит, мы будем просто лететь в пустоте. И не нужны нам никакие крылья. А главное – правило не нарушится, – и Земля будет на нас и нам не тяжело. Ну, просто – совершенство бытия!
И вот я уже вижу со стороны, как мы парим в пространстве всей нашей великолепной четверкой. Вокруг нас блаженная невесомость – и сам я как перышко и земля пухом кажется – век бы так летел, среди звезд, только король черный рядом ошивается со своим ужасным парфюмом – вся эйфория полета пошла наперекосяк – дышать стало совсем нечем.
И тут он мне прямо в глаза посмотрел и как заговорит, впервые за все свое безмолвное присутствие: «Как погода? Как полет?»
Вот идиот!!!
Привидится же такое в критический миг, когда доли секунды решают все. Вместо того  чтобы о спасении думать – приспичило же грезить полетами, да ещё и короля приплетать в свои грезы.
Так он меня достал, что даже в отчаянный миг рисуется перед глазами. Да ещё и плачется о своей жизни. Она, видите ли, его не любила, – королева черная.
Конечно, не любила. Она по мне воздыхала, во сне и наяву. Сдался ей этот одноклеточный. В моих объятьях она упокоилась. Я её погубил и ничуть не жалею об этом. Пусть знает, старый хрыч!
Да и что мог этот чахлый полудохлик дать ей, кроме своего трусливого эго. Она эту тварь дражайшую терпела рядом с собой только в начале, по молодости и неопытности. А как вышла на простор – и увидела меня, так сразу забыла о нем и больше к его жалкой фигуре даже близко не подходила. Все меня преследовала.
Она сама так захотела. Я просто ответил на её домогательства – и ничего более. И к нему у меня никогда не было антипатии. Ничего личного, господа. У кого-то хобот, а у кого-то рога. Таков мир. И теперь он, ревнивый отморозок, устроил нам весь этот нелепый ледовый балаган с целью поквитаться за давнее прошлое.
Заморозить решил нас своим королевским «метель-шпилем». Истеричный маразматик! Все ему неймется. Шел бы своей дорогой, не омрачая чужой кончины своим тлетворным духом.
***
А время все тянется и тянется, говорят, что оно в принципе имеет свойство растягиваться и сжиматься, особенно в моменты великого стресса, когда надо срочно что-то придумать для спасения.
Это свойство континуума, – изначально одного из самых страшных конских проявлений, – к любой её точке, даже если вот она – рядом, можно устремиться, бесконечно шагая всю свою жизнь и не достигнуть её никогда.
Но мы, усилием ума обратили это свойство себе на пользу, в данном случае лишь представив себя крохотной пылинкой мироздания, затерянной точкой в бесконечномерных пространствах.
И время настолько растянулось, слушая королевские причитания, что даже скучно стало, когда же закончится весь этот ужас ожидания. Более того, любопытство охватило, что там, за всеми пределами, находится?
Все ближе край, все выше скорость, все громче королевское нытьё, – и тут заорали коты... И все разом стихло. Перекошенное от испуга лицо призрака побелело и растаяло в воздухе.
Наконец-то! Я зажмурился перед прыжком в бездну, и вот – мы слетели с него и тут – о чудо, – твердь под ногами! Открыл глаза, – а под нами красавица наша Параша. Богиня ты наша постепенно-пенно-рожденная! Умница, милая, дождалась она нас, солнышко!
Интересно, как она так точно вычислила, где мы сорвемся с края. Чуток правее-левее и – ищи нас в пучине морской. Аж мурашки по спине от этой мысли.
Огляделся кругом – ни льда, ни мороза – вокруг, как обычно, безбрежный океан. И остальные трое стоят, как ни в чем не бывало, подремывают себе невозмутимо. Так это все мне приснилось?
***
Снял я с ног коньки, забросил подальше в воду и расслабился. Прямо-таки животная радость бытия низошла на меня, когда я перевел дух и убедился окончательно, что мир вокруг незыблем.
Хорошо на черепахе, что ни говори! Живи и наслаждайся!
Вот только не дает покоя  какое-то странное чувство, растущее в душе с тех пор, то ли ностальгия, то ли – непонятно что.
…Да, как дух захватывало! Как весело было катиться по бескрайним белоснежным просторам. Впервые в жизни – по запретным белым полям!..
Хорошо, что это был лишь сон… Надеюсь, не вещий…
Но заронил он в мою душу смутную тягу к запретному плоду воображения, даже не смутную, а вполне отчетливую и грешную: я катаюсь на коньках – по белому полю, над которым сияет божественной красоты радуга.
По белому-белому полю…
Грех для черного слона мечтать о белом поле. Казалось бы – никто не видит  и никогда не узнает того, что должно умереть во мне, не обесчестив и даже не задев никого и ничего – увы! Даже самое малое движение мысли не проходит бесследно. Твой тайный грех самым явным образом падет на голову твоего творения!  Как и случилось с моими шашками.
Бунт шашек.
Как-то я их оставил без присмотра ненадолго. Парашка в это время слегка окунулась, и мне пришлось её пинками на место водворять. Не до шашек было.
Когда же все просохло, увидел я жуткую картину. Клетки потускнели, краска на них вся поблекла, и мои шашки, дотоле невинно стоявшие по своим черным клеткам, слегка съехали вбок и встали на перекрестьях линий – каждая стоит фактически на четырех клетках понемногу. К ним подтягиваются те, кто был уже вышедшим из игры. И тоже встают на перекрестья.
Белые окружают черных, а те – белых. Попавших в окружение – едят. И такой кураж написан на их плоских лицах. Ужас! У меня аж дух захватило от их дерзости. Так это бунт?
***
Разве для этого я их создавал? Ночей не спал, не ел, не пил! Разве этому я их учил? Я их любил, несмотря на конские прыжки. Я им прощал этот грех.
И что? Играя  непонятно во что, они отрекаются от меня, своего Создателя, называя игру чуждым словом на уродливом языке.
Они называют её GO. Что такое ГО? Редуцированное Иго-го? Какая мерзость.
 А наше игровое поле они именуют ГОбаном!
Самое ужасное, что они перестали признавать клетки! Не хотят стоять на них, как положено шашкам. Они бросили вызов мне и моим правилам! Они должны поплатиться за это! Гнев застил мне глаза, и я топнул ногой.
Лучше бы я этого не делал…
***
Нельзя топать, стоя на черепахе… Что толку потом каяться и говорить, что был в состоянии аффекта.
Весь налаженный быт и размеренные игры в одночасье превратились в черт те что.

Земля дрогнула от моего гнева и на нас сверху свалилась мышь. И побежала ко мне. Вот представьте – бежит и громко пищит. Как труба Иерихонская.
Я не боюсь мышей, просто, у меня возникло опасение, что я могу нечаянно придавить эту пигалицу. А ведь она явилась сверху! Мало ли какие у них там наверху правила.
Такая она вся холеная – белая и упитанная, как окажется главной их фигурой. Потом хлопот не оберешься. А если насмерть, то репутацию будет уже не спасти.
Ну конечно, возопиют все вокруг, такой большой, а раздавил беззащитную малышку. И никому не докажешь, что она сама под ноги бросилась. Может, захотелось ей покончить с собой. А мне оно надо? Какой резон? Вот мы и рванули. 
А если б я замер и не двигался, то мышь поселилась бы прямо под ногами и стала размножаться. Эта мелочь пузатая плодится так, что глазом моргнуть не успеешь, как уже будет не ступить, не придавив кого-то из них. А оно мне надо?
Вот и решил я от греха подальше сбежать. А она несется следом, глупая маленькая тварь, и пищит. Зловеще уже. Вот из-за такой мелюзги, возомнившей o себе невесть что, нам, слонам, приходится спасаться бегством.
Сначала мы бежали деликатно, стараясь сохранить величавость в движениях и непринужденность на лице. Да ещё же Землю надо было удержать на себе, что весьма непросто на бегу. Эта махина все норовит соскользнуть в воду.
Бежим, значит, по замкнутому кругу, соблюдая дистанцию, глядь – а впереди нас коты бегут. Нас испугались. И правильно – попасть под ноги слону несладко. Да и нам топтать своих питомцев не пристало.
И что делать? Остановиться уже не получится – иначе Земле придет конец – упадет по инерции в воду. Правило номер один нарушится.
В этот момент стало мокро под ногами. Смотрим, а Прасковья решила вернуться в свою пучину морскую. Погружается себе тихонько с блаженной физиономией. Гадина, а как же правила?!!
Учили её, учили, вроде даже приручили. Одомашнили. Облагородили! Все клеточки ей раскрасили, как подобает – всё чин-чинарем. И на тебе! – Она нарушает наши незыблемые правила! Неблагодарное животное!
Этого мы никак не ожидали. Когда ты сам благороден по крови, то и от других ожидаешь адекватной реакции, ну, хотя бы элементарного сочувствия.
Почему же она нарушила инструкцию!? 
Ведь для неё должно быть правилом номер один – не утопить нас. Мы же для неё те, кто сверху! Тупая рептилия!
Впрочем, эта дрянь и раньше такое иногда проделывала, когда только начинала приручаться. Как начинает она погружаться, мы её пинками выправляем. А как иначе? Низшие животные, пресмыкающиеся и прочие гады – они только такой язык и понимают. Пока не пнешь, ничего не хотят делать.
Тупиковая ветвь эволюции, одним словом. Никогда им не быть сверху. Понятия у них не те. Живут стихийно и не хотят играть по четким правилам. Да она даже черную клетку от белой вряд ли отличит. О чем с такой можно говорить?
И как ей можно было доверять наши жизни! Землю как ей доверили!?! Кто учреждал эту игру? Кто писал для неё правила? Лохи несчастные! Сплошные потопы, когда такие твари под ногами.
Вот мы, слоны, – высшее проявление мудрости и аристократизма. Да у нас, куда ни ткни, вся кость – слоновая. Даже не белая, а гораздо ценнее и благороднее. Мы слоны – это вам не кони.
… Кони, кони, вечно эти кони! Просто обидно, что их всегда с нами в один ряд ставят. И поют, поют про них песенки. А про тех, на ком земля держится – ни гу-гу. Нет их. И точка. И вообще, Земля круглая! …
Ну да, круглая – и это тоже наша заслуга. Мы её превратили в мяч. Когда тонули. Подняли на хоботах над водой, когда черепахи под нами уже не было. Так и плыли вчетвером. Из последних сил. А потом я же и кинул идею начать её перебрасывать – от одного к другому.
Шашки я сотворил, коньки придумал, а ватерпол слабо, что ли. Полезная игра. Пока один Землю подбрасывает, другие в это время отдыхают. Сил так больше сэкономим. Выдержим, пока черепаха проныряется вдоволь.
Мелькнула провокационная мысль – А вдруг она не вернётся? – Но тут же погасил сомнения, сам себе слабо веря, – да куда она денется, вернется как миленькая. Ей же скучно без нас.
Мы, конечно, грубую ошибку допустили. С такими недотепами, как наша Парашка, надо хоть немного лояльности выказывать, не только раз в году. Ну вот, например, когда она то ли пела, то ли просто скрипела – надо было ею громко восхититься. Поаплодировать пару раз, цветочки там и прочее. Трудно, что ли, было? Тогда бы она уж точно никуда не делась. Артист без публики не может.
Что же мы так оплошали? Надо, надо было похлопать. И ей было бы приятно, и нас мошки не жрут.
 Да, просчитались мы, причем фатально. Но это урок на будущее, если оно для нас наступит.
***
Вот, значит, плаваем так, плаваем. Разделились на 2 команды, условную линию по воде провели и начали матч. Просто так Землю подбрасывать неинтересно, – тяжело и неудобно, – а когда в игре, тогда и Земля пушинкой кажется и вода не такой мокрой.
В общем, азарт нас спасал. В состоянии куража иной раз мы из воды выскакивали и прыгали по поверхности её как камешки, брошенные «блинами», пытаясь принять пас или поймать мяч, летящий в нашу сторону.
Играя, мы чуть было не нарушили первое правило – нельзя ронять в воду то, что сверху. Спасло то, что мы были профи – никто из нас не пропустил гол. Самое интересное то, что случилось дальше. Начали играть мы с довольно плоской Землей, делая пасы и передачи друг другу.
Потом научились крученые подачи делать. И вот она уж завертелась. И с каждым ударом становилась все круглее, совсем как мяч.
Да, всегда получаешь в итоге то, что ты хочешь. Вот и Земля превратилась в мяч. Точнее, в шар. Большой такой шарик. Сине-зеленый. Который, в конце концов, улетел от нас. А мы смотрели в небо и пускали скупую мужскую слезу.
***
Да, мы молодцы. Мы выложились полностью. И продержались до конца.
 Мы победили. Мы не уронили своё лицо. И Землю не утопили. Теперь осталось плыть и ждать начала нового уровня.
Уходя из игры – обернись и вспомни на миг все хорошее, что было. Прости врага и помяни всех, кто не дошел до финала. Уходи в новый уровень без груза прошлого.
Прощай Черепашка-Парашка, прощайте, коты! Прощаем тебя, мышь, хоть ты и гадина. Земля, прощай, в добрый путь – на новой орбите!
А с конями – мы ещё встретимся, чует моё сердце.
***
И снова кони.
Да, интуиция меня не обманула, мы опять встретились. На новом уровне.
Попали мы сюда и поняли, что да, попали…
Они нас опередили. Они – это кони. Везде след копыта чувствуется. Пока мы Землю на себе держали, эти животные на ней свои порядки устанавливали. Свое «Г» внедряли. И учили народ, как надо лихо перешагивать через всё и вся.
Толпы наглых жеребчиков носятся по полям и лугам, топчут всходы и ржут над всем, словно нет ничего святого на свете. Чувство юмора у них развито, видите ли. Да они понятия не имеют о чувстве юмора.
Настоящий юмор должен освобождать разум, а их ржание – только закабаляет его, – навешивает ярлыки на все и вся, и пишет на них «ржунимагу-агу-агу».
Да им палец покажи – хоть средний – они будут ржать как угорелые.
А как они над моим хоботом потешались! – это, пардонте, не юмор, а ксенофобия! Хоботов здесь не принято, по их понятиям. Гонят прочь, типа «у себя в джунглях рви бананы, нечего тут слоняться».
Но, знаете ли, уже давно доказано, что родина слонов – именно тут! И я здесь – у себя на законной исторической родине.
Хоботов тут не водится, видите ли! А в курсе ли эти зебры монохромные, зубрами себя возомнившие, что у нас тут даже самая мелкая мошка – и та с хоботком, и пчелки наши трудяги-кормилицы – тоже.
Да на кого ни взгляни – все с хоботками. И все мечтают отрастить как у слона. Правда, при этом никто землю держать на себе не рвется.
***
Итак, пора трубить. И перебить конское ржанье – поставить заслон на пути обезумевшего табуна. Только мы, слоны, сможем внести ясность и логику, только мы способны обустроить хаос.
Я – пришел на эту землю вернуть ей былое величие и порядок.
Для начала мы должны опять всех правильно расставить по клеткам, а то кони уже подзабыли, что такое клетка. Копытные – одним словом, что с них возьмешь? Вот действительно, как были легкими фигурами, так и остались, – на тоненьких ножках. Ничему их жизнь не научила.
Вот мы уже прошли огонь и воду. Мы видали на своем веку, как из-под ног уходит черепаха, – сами чуть не пошли ко дну, но землю спасли и даже запустили на орбиту.
***
Новый уровень.
А вообще, в первое время на этом уровне мы были в полной растерянности, как когда-то на черепахе. Вот, представьте, попадаете опять куда-то, зная, что это большая игра. Выше уровнем. И опять обнаруживаете, что к новой игре первый пункт кодекса не подходит. Второй тоже. Никак они не обнаруживаются, эти пунктики.
Сколько ни смотрю на окружающих, не могу понять, по каким же правилам они играют. Такое ощущение, – сколько народу, столько и способов игры. Хаос, в общем.
Пришлось прибегнуть к пункту 3, который гласит, – если правил нет, то создай свои! И играй по ним. Вопрос – как?
Для начала, я думаю, надо обозначить клетки. Это первый шаг к порядку. Потом расставить фигуры. И лошадей поставить на место, а то скоро вся земля в авгиевы конюшни превратится с их гребаным «Г». И всякая речь превратится в бессмысленное ржание.
Когда их поставим на место – остальные сами прибегут и построятся. Но начать надо с коней. Запрячь их хорошенько, пусть пашут, нечего гривами развевать да копытцами цокать. Но пашут пусть по строго установленным правилам. Я прощу им «Г», лишь бы клетки признавали. И клетки нужно ярче обозначить.
***
Вот только со временем я заметил, что если внимательно приглядеться, то в глаза бросаются явные закономерности, похожие на правила. И они до ужаса напоминают те, что я когда-то придумал для шашек. Сколько ни смотрю на людей – они такие же монады и не видят общей игры. Как и шашки-мошки, они видят лишь свои ходы, и только на шаг вперед.
А как они перешагивают друг через друга – одним ходом могут поесть нескольких. Шашки, да и только! И дамки свои у них есть. Такие же всемогущие и потому им тоже многое дозволено.
Выходит, этот мир с его правилами придумал я, – пока стоял внизу? Слишком много похожего для простого совпадения.
Я – Бог и для этого мира? Вдвойне приятно, черт возьми! Вот ведь не думал, не гадал.
***
Что делать богу?
Итак, коли я Бог, то мне в этом мире всё дозволено. Я его породил – я же его и уничтожу, – мой мир, изгаженный конем,– пусть канет в свой континуум, а я создам новый. Более прекрасный. С учетом прежних ошибок и ляпсусов. Право имею – авторское!
Впрочем, нет, на свое творение у меня никогда хобот не поднимется – лучше я их перевоспитаю. Они же изначально по моему подобию создавались – просто потом они пали жертвой конских наущений.
Я – за всех в ответе. За каждую мошку на этой планете. Я люблю их всех. И сделаю счастливыми, – любой ценой. В моем мире должно бушевать счастье – для всех и каждого!
Пусть для этого придется утопить половину, для игры это вполне естественно, зато оставшаяся половина будет счастлива.
Надо побыстрее все переделать, и всех осчастливить, пока они не втянулись во что-нибудь типа ГО. Не то начнется новая трансформация пространства. Уже видны все признаки. И опять что-нибудь да упадет с небес нам на голову.
Ведь, если вспомнить, та белая мышь, с которой начались все беды, свалилась на нас, когда мои шашки отреклись от своей природы и заиграли в ГО.
***
Меня порой мучает вопрос – кто виноват? – Из-за чего случилась та метаморфоза? Ну, положим, моя вина лишь отчасти – не надо было топать, надо было хлопать. И не факт, что мои грешные мысли оказали влияние на шашки, может их просто волной смыло с истинной позиции. А то, что я топнул – ну, был в состоянии аффекта, это же не злонамеренно. То же, что случилось потом – уже от меня не зависело. Но то, что будет потом – это уже всё зависит от меня и только от меня – ибо я, как оказалось, Бог.
Теперь главный вопрос – что делать? Как коней поставить на место?
Думаю, для этого надо, чтобы они сами вспомнили про клетки. Про великую Игру и Кодекс Игры.
И тут я придумал очень мудро – я приглашу коней на турнир по шашкам. Посмотрим, как они запоют. Никогда им не осилить премудростей моей игры. У них же мозги на свою «Г» повернуты.
Проиграв, они начнут спорить о правилах. Вспомнят все прежние, и с пеной у рта будут доказывать их преимущества. Мы же, для приличия, тоже поспорим слегка, а потом уступим. Вот так мы их поймаем в собственную ловушку. Как миленькие – сами построятся и других позовут в партию.
Вот тогда мы и заиграем по-настоящему. И наступит долгожданный порядок. Это то, чем мне нужно сейчас заняться. Моя добровольная миссия, которую я призван выполнить в этом мире, чтобы в моей душе расцвела радуга.
***
И все – больше мне ничего не надо. Ну, разве что две пары новых коньков.
А гобан у меня уже есть…
***
Слон умолк. И долго молчал, покачивая головой. Взгляд его был устремлен куда-то вдаль, и легкая задумчивая улыбка то вспыхивала, то гасла на его лице. Наконец он вздохнул и пошел, медленно огибая фарфоровые вазочки с изяществом и грацией, неожиданными для его величественной поступи, и затерялся среди хаоса, воцарившегося на столе …
***
Эпилог.
…Это был чудесный новогодний сон...
И я в том сне бреду себе слоновой черепахой. Куда-то вдаль, к блаженной своей бесконечности…
По горам, по долам, океанам и морям. Где вплавь, где ползком, а когда и кувырком – по крутым косогорам да ухабистым просторам, аккуратно тормозя на поворотах.
И чудится мне, черепахе, когда качусь безудержно по склону, что я – совсем не я, а костяной игральный кубик, – с кристальной инкрустацией на моих черепаховых гранях.
И мнится мне, что мною, нет, со мной – играют – непонятно что за силы. Неведомые и могущественные. А может быть, даже прекрасные… И одна из них, похоже, – гравитация.
А если они не играют со мной, а всего лишь играются мной, то тогда я – пусть для них я – как возьму и – превращусь в головоломку!
И вот – качусь я кубиком-рубиком – за рубикон кубарем, – больно ударяясь о придорожные камни и ломаю нежные ребра свои, все до единого.
Так я превращаюсь в многогранник.
И упорно качусь себе дальше – все быстрей и быстрей – прямиком к распахнувшейся бездне – миг! – и я на краю – срываюсь-падаю-лечу! – вращаюсь-превращаюсь в шар – и взмываю ввысь! – над заснеженной льдиной – апельсиновым солнышком.
Нет, я же кубик Рубика… – я воспаряю ярко-клетчатым шариком.
Ура, я шар!!! Я лечу, лечу, – и с размаху вливаюсь в ту радугу, под которой раскатывают киты да коты, да слоны на коньках, – и разлетаюсь на мириады разноцветных бабочек, легкокрылым сонмом уносящихся вдаль, – смеясь и играя – к блаженной своей бесконечности …
…Это был чудесный новогодний сон...
Эпилог.
P.S. Когда мы разъезжались домой, уже к вечеру следующего дня, Данька тоже вышел нас проводить, сидя на руках у Дашки. И в руках у него по-прежнему был мягкий кубик, на боках которого были нарисованы: Винни-Пух и все-все-все...
…