Рвутся нити. Глава 3

               
                3.

    Последующая неделя привнесла в мою унылую обездвиженность события, наполненные чутким вниманием моих подчиненных, работников травматологического и хирургического, родного теперь, отделения, а так же приглашенных к диспуту коллег Павла Ивановича. 
    Травматологи и хирурги, едва ли не всех, больниц Южно-Сахалинска, благодаря профессиональной активности моего лечащего доктора, побывали на ежедневном  утреннем осмотре. Энергично выздоравливающий, после травм “несовместимых с жизнью”, Подоманский Дмитрий Николаевич, был естественной причиной ежедневных  консилиумов медицинской братии, дискутирующей о методах применения уникальной японской терапевтической системы, в комплексе с применяемой фармакологией.
    Внимательно соизмеряя результаты рентгеноскопии и УЗИ с текущим состоянием здоровья пациента, члены консилиума морщились, вздыхали, спорили и, цокая языками, отправлялись по своим делам, не рискуя делать прогнозы в связи с использованием в схеме лечения новоявленного чудо-аппарата.
    К хирургам и травматологам, постепенно присоединились психиатр и нарколог. Первый с навязчивой уверенностью в том, что после зафиксированных травм головы, непременно должны случиться  коллизии головного мозга. А второй с отсутствием сомнения в том, что демонстрируемая интерполяция данных моих анализов на текущее состояние моего организма, являются прямой насмешкой над его профессией.  Однако, психиатр, при всей своей вооруженности передовыми практиками выявления нарушений психического состояния человека, так и не смог подтвердить свою уверенность в непременно состоявшихся коллизиях. А нарколог, изучив свежие анализы крови и мочи, печально вздохнул и ушел, в медицинских дебатах отныне не участвуя.
    В конце-концов, весь консилиум обвинил Павла Ивановича и врача лаборанта, предоставляющего результаты анализов в сговоре, непрофессионализме и мошенничестве. И потеряв интерес к обозначенной теме, свернул свою деятельность.
    - Что за люди? – жаловался Павел Иванович на коллег, сидя на табурете и теребя  историю моей болезни, превратившуюся, по причине многочисленности выполненных мероприятий, в объемную папку. - Никто ведь, даже не пытался анализировать динамику! Неужели это обычная зависть?
    - А других причин и нет! – поддержал я недоумение своего лечащего доктора. - Хотите мандаринку?
    - Хочу, - признался грустный доктор и, отвлекшись от изучения записей с применяемыми схемами лечения, взял мандарин из вазы стоящей на прикроватной тумбочке.
    Мы шаблонно пообсуждали ассоциативное восприятие новогоднего праздника с запахом цитрусовых. Повздыхали о том, что теперь Новый год празднуют уже не так. С теплотой вспомнили моих коллег-подчиненных, с большим вниманием отнесшихся к моему нынешнему положению – ежедневно, приличными объемами фруктов, оберегающих мой организм от предполагаемого авитаминоза. Повосхищались экстерьером девочек из общего отдела администрации, ежедневно навещающих меня с машинописными поручениями губернатора о необходимости моих подписей в отраслевых и межведомственных документах, активно стряпающихся  в нарастающем процессе переформатирования экономических процессов Сахалинской области. Попереживали о ярком завершении отношений с Марией Борисовной.
    - Да уж, - подвел итог Павел Иванович, после того как мужские “темы для обсуждений” закончились констатацией внедорожных возможностей моего восьмидесятого Круйзера.
    - Павел Иванович, побольше оптимизма! - по своему воспринимая настроение доктора, улыбнулся я. – Посмотрите, какие открываются возможности у людей в нашей стране...
    - Хм, - неоднозначно усмехнулся доктор, пристально глядя мне в глаза. – Дмитрий, ваши гематомы сошли за неделю. Во всех местах, где случились тяжелейшие травмы! А повреждение печени? Последние анализы показали почти стопроцентное восстановление!... Вот, какие возможности людей я бы пообсуждал!
    Собрал мандариновые корки в карман белого халата и еще раз пристально взглянул на меня.
    - Пойду я, Дмитрий Николаевич, подумаю еще разок, про эту жизнь и ее природу.
    А жизнь продолжалась.
    Время, неторопливо протекая по вновь проложенным путям, неотвратимо создавало причины для новых затейливых направлений, при неожиданно возникших обстоятельствах.
    Павел Иванович Глухов, не находящий естественных причин и природы стремительного восстановления моего организма, и от того грустнеющий с каждым днем все более и более.
    Наталья Денгуевна Гвон, моя сестра-милосердия. Ежедневно, словно за родным, с раннего утра и до позднего вчера, ухаживающая за моим малоподвижным телом. Мой ангел хранитель,  выполняя достаточно сложную, однообразно-муторную работу, соблюдающий классическую безупречность внешнего вида медицинской сестры и просто красивой девушки.
    И конечно Перышкин Григорий Иванович.
    Гриша Перышкин, прижившийся в отделении после неудачной операции по удалению аппендикса. Григорий Иванович – инженер по обслуживанию корабельных приборов радиоэлектроники. Прибыл на Сахалин из Владивостока в командировку, в девяносто третьем году, на месяц. И потерялся. Нашелся в хирургическом отделении Сахалинской областной больницы в ноябре девяносто четвертого, без документов и без денег. И неизвестно, как бы сложилась его наполненная околоморскими  приключениями жизнь, если бы не новейшая японская система физиотерапии.
    Японский специалист, сопровождавший привезенный аппарат, осмотрел больницу, в которую его заслали из милого сердцу, уютного Хоккайдо и быстро сообразил, что эта поездка не станет источником гармонии в его душе. Собрав вокруг себя зачарованных русских докторов, показал им электрический шнур подключения аппарата, венчавшийся вилкой, конструктивно несовпадающей с наличествующей розеткой. Затем ткнул на трафаретную надпись на стене, свидетельствующую о том, что в больничной электрической сети напряжение 220 вольт, против 110, которым необходимо запитать чудо японской техники. Вручил докторам толстую инструкцию на японском языке, и пока те, пребывая во все том же состоянии зачарованности, рассматривали незнакомые иероглифы и трехмерные картинки с разноцветными проводами, быстренько смылся на соседний остров.
    - Ну, а че тут такого? – сказал Гриша Перышкин и спустя десять минут, через самопальный трансформатор, добытый в недрах подвала больничного корпуса, подключил к существующей сети искомый аппарат.
Оптимизма в глазах докторов прибавилось, в связи с чем, Григорий Иванович, за стакан спирта и продление пребывания в больничном стационаре на время “пока все не обустроится”, разобравшись с японской инструкцией, к исходу дня изготовил пояснения на русском языке.
    Доктора, узрев слова на понятном языке, конечно приободрились еще сильней, но осознав, сколько понадобится времени для понимания методов в практическом применении сией техники, вновь впали в зачарованное состояние. Ну а участившиеся звонки из областной администрации, с требованием отчитаться о начале применения наисовременнейшего оборудования в период восстановления здоровья Подоманского Д.Н., ввело руководящий состав больницы в ступор.
    Тогда, Гриша Перышкин, предварительно добившись доступа ко второму стакану чистого медицинского спирта и, в красках, поведав докторам о роковой судьбе моряка, взялся за обслуживание и применение японской техники, попутно открывая для себя и медперсонала всевозможные особенности дорогостоящего аппарата.
    Дело пошло, о чем главврач и отчитался перед куратором от областной администрации, в лице Бориса Яковлевича Гольдштейна. Ну, а Григорий Иванович, по причине отсутствия соответствующего специалиста физиотерапевта, был закреплен за обслуживаемым аппаратом, с назначением на должность электрика. Обеспечив, тем самым себя, как нового сотрудника областной больницы, возможностями проживания, питания, этанолового и финансового довольствия, а так же спокойного восстановления утраченных документов.
    К тому времени, когда я пришел в сознание, Гриша уже заявлялся в мою палату как на рабоче место, начиная свою деятельность в семь часов утра, с включения оборудования и регулирования его режимов. После обхода больных к нему присоединялся Павел Иванович и штатный врач физиотерапевт. Отчего мой разум, ежедневно, вместе с непрерывным поиском утерянных памятью дней, погружался в монотонные лекции Григория Ивановича о возможностях японской техники.
    - Иваныч (Сергеич, Василич, Анатолич) вот смотри, этот режим – это электротерапия. Здесь подрежимы: либо постоянный ток, либо импульсный, либо комбинированный. Используется при боли скелетно-мускульной системы, ну и естественно воздействует на причины ее возникновения… применяется и при острой боли и при… как это… постоянной.
    - Хронической.
    - Да! В общем, и сам процесс выздоровления значительно ускоряется. Ну регулируешь сам ток, в зависимости от того, что лечишь, кости там, или мышцы, или мягкие ткани… Ну и прикладываешь эти аппликаторы туда, куда надо. 
    - Угу, - понимающе соглашались доктора, делая нужные пометки и со страхом глядя на аппликаторы, в виде объемных сковородок на длинных трехплоскостных кронштейнах.
    А Гриша переходил к следующим режимам работы системы. К низкочастотным магнитным полям в широком диапазоне частот, все так же терпеливо разъясняя принципы работы физиотерапевтической системы и делая пометки в своей школьной тетради.
    Жизнь продолжалась. С устоявшимся распорядком и посещением больного. С продолжающимися схемами лечения. С установкой в моей палате телефона и формальным общением со своими подчиненными. И конечно, с непрекращающимся формированием самых разнообразных версий произошедших со мной событий и последующих причин моего состояния.
    Все изменилось в один из дней начала февраля.
    Вместе со стандартным набором прессы, Наталия принесла свежий номер еженедельного «Сахалина».
    - Почитайте, Дмитрий Николаевич, - сказала она без привычной учтивости в голосе. – По-моему, кто-то решил сделать из вас звезду.
    - Не думал,  что моя персона вызовет столь  пристальное  внимание общественной жизни,- попробовал я отшутиться, разворачивая газету.
    На первой  странице,  в  разделе  самых значимых событий острова, красовалась фотография космического скафандра,  а рядом,  крупным планом, мой портрет  на фоне губернатора,  живо обсуждающего с японцами, проблемы “Северных территорий”.  Фотошедевры и комментарии к ним, в виде размашистой статьи, имели броский заголовок – в модном теперь стиле "Доколе".
    Улыбнувшись знакомым лицам на снимках,  я с упоением принялся  за чтение.
    Ну, в преамбуле естественно штамп, принятый на вооружение оппозиционерами всякой власти,  с того самого исторического момента, когда возникло само это понятие.  А в современной сахалинской  интерпретации, еще и с упоминанием вопросов, возникающих, в связи с предполагаемой нефтегазодобычей на шельфе проекта  “Сахалин-2”.  Неразрешенных, в связи с этим, проблем экологии и нивхов, теряющих  привычную возможность питаться серыми китами,  популяция которых резко сократится из-за нарушения норм той самой экологии.
    Далее, для читателей, менее посвященных в текущую структуру органов исполнительной власти, подробно описана суть должности, которую занимает человек запечатленный на многочисленных снимках и степень его ответственности за экономические процессы, способствующие возникновению всяческих безобразий. Ну и, собственно, развернутое смакование происшествия, ради которого мы тут все собрались.
    "...Так, в ночь на тринадцатое января сего года, на крыше одного из девятиэтажных домов, расположенных по проспекту Мира, в бессознательном состоянии, был обнаружен тот самый, молодой и амбициозный - господин Подоманский  Дмитрий  Николаевич.
    Пикантность ситуации заключается в том, что наш уважаемый чиновник, находясь в состоянии наркотического опьянения, вырядился в амуницию отечественных покорителей космоса. Однако, вероятней всего, из-за отсутствия навыков в обращении со скафандром, он получил серьезную физическую травму".
    Далее шло описание высокотехнологичной  амуниции,  использование которой не по назначению, привело к вышеуказанным последствиям. Так же, автор обратил внимание читателей на стоимость скафандра, составляющую около двенадцати миллионов долларов, что является эквивалентом стоимости двух вертолетов, или прочих замечательных вещей, способных разнообразить жизнь современного человека на отдаленном острове. 
    "...Стоит заметить, что и спасение жизни сахалинского "покорителя космических пространств", обошлось бюджету области сумм, соизмеримых с объемами затрат на капитальный ремонт всех школ областного центра, или закупкой властями,  нескольких единиц общественного транспорта… А если представить, что вот эти двенадцать миллионов условных единиц, потраченные на развлечение Подоманским Д.Н., были бы направлены на решение текущих вопросов бюджета Сахалинской области?...”
    Ну и  заканчивалась статья  риторическим: "До каких пор?!";   революционным: "Принудить зарвавшегося чиновника продать скафандр и компенсировать, легкомысленно потраченные на его лечение народные средства!”, и агитационно прокламационным: “Правильно выбранный карнавальный костюм – залог успеха не только в ДК “Железнодорожник”!”
    - Круто,- резюмировал я с сарказмом, прочитав фамилию журналиста. – Но статейка - так себе. Посредственное исполнение заказа. Олежек, набросал все в кучу. Совсем не похоже на его стиль.
    - Ага, - подтвердила медицинская сестра, продолжая осуществлять утренний уход больного. - Вот только я не поняла, чего в этом набросе больше, наезда на вас Дмитрий Николаевич, или продвижения костюмированных балов в «ЗА 3О»?
    - Разберемся, - самоуверенно заявил я, подсознательно предчувствуя некоторые сложности в исполнении моей заявки.
  Ничего хорошего в этом промоушне не проглядывалось. И последствия предполагались настолько противоречивые, что в самый раз начать беспокоиться о способах их нивелирования.
    - Как же так, Николаич?-  спросил Гриша Перышкин, успевший  прочесть газетную статью. – Пока нивхи голодают, ты, уколотый, в космических скафандрах по городу шляешься?
    - Хм!- усмехнулся я в ответ и, устроившись удобнее на своем жестком ложе,  принялся изучать посеревший, вспученный желтыми потеками потолок.
    “Ну вот”,- размышлял я, обнаружив у себя над головой пятно, силуэтом напоминающее Австралию. “Сдается мне, Дмитрий Николаич, вступили вы в новый этап собственной жизни”. И еще не осознавая, какие эмоции применить к этому знаменательному событию, стал мысленно  расставлять известные мне географические наименования, по всему зеленому континенту.
    - Гриша,- глядя в потолок, позвал я Перышкина, колдующего теперь при помощи аппликаторов над дельтапланеристами. - Ты не помнишь, в каком месте находится устье Муррей?
    - Ну, здрасьте! Она же в озеро впадает! В Алегзандрина! Сто пятьдесят километров юго-восточнее Аделаиды,- сообщил Гриша, не отрываясь от своей работы.
    - Да, конечно… Спасибо, - поблагодарил я его, тут же набрасывая, по уже существующим потолочным трещинам, транспортную сеть железных и автомобильных дорог, соединяющих прибрежные районы Южной Австралии с внутренними областями Нового Южного Уэльса, вплоть до самого Сиднея.
    - Точно! Это же теперь Австралия! – рассматривая вместе со мной потолок, воскликнула Наталья.  - А ведь начиналось все с маленького Хоккайдо, - сообщила она о своих коммунальных наблюдениях, помогая мне сойти с кровати.
    - Наталя, давай я сегодня сам? – предложил я, замечая, как медсестра привычно подставляет свое плечо для сопровождения в туалет.
    - Не-а, - не согласилась она. – Вы, Дмитрий Николаевич, все еще числитесь тяжелобольным. Указаний по изменению режима ухода за вами не было. Так что, вместе со мной, как в старые добрые времена, идем на горшок. Так же, показываем, что у нас там сегодня и как оно выглядит… И только потом вы cтанете жить самостоятельно. Целый час без меня.
    - Постой, - предложил я томным, грудным голосом, останавливаясь перед входом в санузел. - Сними маску.
    - Зачем?- удивилась она.
    - Хочу поцеловать тебя. Должна же быть у нас прелюдия? - ответил я, глядя в ее бездонные, миндалевидные, азиатские глаза.
    - Дмитрий Николаевич, вы меня смущаете, - тихонько ответила она, вталкивая мое послушное тело в предбанник санитарной комнаты и закрывая дверь на шпингалет.
    - А вы, Наталья Денгуевна, меня не смущаете? Я ведь теперь могу справляться без посторонней помощи.
    - Справляйтесь. А я на работе, - сухо ответила она, натягивая резиновые перчатки.
    - И подмыться я смогу сам, - настаивал я.
    - Подмывайтесь, - не возражала она.
    - Нат, я же не железный!
    - Железный… Я это каждое утро наблюдала. А твоя Машка – дура. Она, ни на минуту, не должна была отходить от тебя…
    - Нат…
    - И я дура… Дима, - меняя тембр голоса, выдохнула она. – Я …
    Опустив глаза, она тихонько, полушепотом, продолжила говорить и про стеснительность, и про скромность, и про менталитет, и про статус, и про то, сколько эмоциональных сил требуется на то, чтобы не выдавать своих чувств. А я в течение этих секунд до каждой детали вспомнил все, что эта потрясающая  агащи* (*девушка кор.) делала для меня: от неторопливой, деликатной подачи медицинского судна, для дефекации и мочевого опорожнения,  до гигиенических процедур, иногда утомительных в своей длительности, но всегда эротических по своей сути. Как усаживаясь на колени, на краешке моей жесткой кровати, кормила меня так, словно совершала обряд чайной церемонии. И как настоящая гэйко, журчащим голосом, вела неторопливые беседы о моей работе, о моей службе в армии, о моем детстве, о моих родителях, о моих привычках и пристрастиях, о моих вкусах, о моем здоровье и моих заживающих ранах… Я вспомнил, как она тщательно разминала мои мышцы, нежно массировала те места, где возможны  были пролежни… Как строго оберегала мой покой от, иногда излишне навязчивого, присутствия моих коллег… Как начинался мой каждый день, с ощущения ее ладони на лице и неповторимого запаха ее тела, на подсознательном уровне, ставшего неотъемлемой частью  моего мировосприятия…
    Я аккуратно снял марлевую маску с ее лица.
    - Натка, - выдохнул, чувствуя пьянящий жар близости и ее трепещущее от вожделения тело.
    Кто-то толкнул дверь санитарной комнаты, внезапностью своей, разрушая едва разгоревшуюся страсть. 
    Мгновенно прикрыв маской пунцовые щеки, она подошла к двери и щелкнула шпингалетом.
    - У нас процедуры, - отчиталась медицинская сестра лечащему доктору, безапелляционно входящему в санкомнату.
    - Я понимаю, - усмехнувшись, ответил   доктор. – Наталья Денгуевна, вы не могли бы на пару минут оставить нас с Дмитрием Николаевичем?
    - Что-то случилось? – спросил я, после того как Наталья, виновато взглянув на меня, закрыла за собой дверь.  Оставляя мое внезапное, сладостное возбуждение наедине с Павлом Ивановичем.
    - Да, - ответил доктор, и убедившись, что за занавеской в ванной никого нет, присел на кушетку, покрытую кирпичного цвета клеенкой. – Вы же понимаете, насколько я озабочен феноменом вашего аномального выздоровления?
    “Дима – ее, такое простое, естественное обращение пронзило невероятной чувственностью… кто-нибудь из моих бывших пассий, имел способность так чувственно вонзаться в мое сердце? ”
    - У-ух! – громко вздохнул я, пытаясь избавиться от наваждения.
    На что доктор, по-своему воспринимая мой вздох, поведал мне  о том, что кора головного мозга и гипоталамус обладает мощным нормализующим влиянием на течение рефлекторно-трофических репаративных процессов при травмах. О трофотропной функции свойственной всем уровням центральной нервной системы. Об отсутствии в организме не трофических нервных элементов, то есть элементов не имеющих ни прямого, ни косвенного отношения к метаболизму. И в связи с этим, возникающей проблеме – на основании какой информации регулировать трофику организма?  О том, что любой существенный для организма акт жизнедеятельности связан с уровнем обменных процессов, особенно если в эти акты вовлекаются мышечная система, моторика, нервная система и суставы.
    - Можно я пописаю? – попросил я, прерывая медицинские изыски.
    - А, ну конечно! … Следует так же не забывать о том, что причиной недостатка проприоцетивной афферентации и дефицита возбуждения в нервных центрах, снижающих уровень рефлекторно-трофических процессов, является гипокинезия!
    - Павел Иванович, это из-за гипокинезии вы выставили Наталью Денгуевну из санкомнаты? – спросил я, не без трудностей, выбираясь из уборной.
    - Я не понимаю причин такого темпа регенерации вашего организма.
    - Мы же это все обсуждали. Правильная схема лечения, заграничные препараты…
    - Дмитрий Николаевич, знаете, почему наш консилиум обвинил меня в профанации?
    - И это мы обсуждали, из-за зависти, - ответил я,  чувствуя что-то неладное со своими трусами, неправильно улегшимися на моем теле.
    - Я не все им показал… В начале лечения, для того чтобы определиться со схемой применения препаратов, был проведен комплексный анализ мочи, ну и, насколько позволяют возможности нашей больницы, анализ крови… Результаты анализов мы с вами уже пообсуждали.  Однако меня не оставляла мысль, о некоторой особенности в реакциях вашего организма на внешние воздействия. И в связи с этим, я хочу провести небольшой эксперимент… если вы, конечно, согласитесь.
    - Да, но Наталья…
    - Желательно, что бы об этом никто не знал, тем более Наталья Денгуевна.
    “Вот оно что, доктор интригует!”
    - Почему? – как можно наивнее задал я вопрос, замечая, как старательно Павел Иванович пытается изучить носки своих туфель. – Вы не доверяете своей коллеге?
    - Об эксперименте, который я собираюсь провести с вашим организмом, лучше не знать ни одному из моих коллег, - продолжал заинтриговывать доктор. – Он выбивается из существующих медицинских правил и методов… Что касается Гвон Натальи Денгуевны, то здесь все еще сложнее.  Она устроилась к нам в отделение в день вашего поступления. Знаете, новогодние гулянья - не то время, когда нормальный  человек испытывает желание трудоустроиться. Причем на работу, с которой все бегут. Ведь у нас в больнице свободны больше половины вакансий медсестер и санитарок. Зарплаты мизер, да еще и не платят вовремя … А эта, еще и кровь для вас сдавала. Бесплатно.
    - В чем сложность-то? У каждого свои  жизненные обстоятельства для принятия тех, или иных решений.
    - Меня смущают ее чрезмерно деловые отношения с Борисом Яковлевичем.
    - Павел Иванович, всякий попадающий в зону интересов Бориса Яковлевича, обретает чрезмерно деловые отношения с ним. Не стоит комплексовать, даже если и вы попались на его чары.
    “А то, что вы, дорогой доктор, попались, нет никакого сомнения.  Борис Яковлевич Гольдштейн, ради достижения своей цели, способен любому устроить ловушку”.
    - И все же, я настаиваю на…
    - Хорошо, хорошо. Доктор я согласен поучаствовать в ваших экспериментах,- покладисто согласился я, так и не определив роли, назначенные для Натальи и лечащего доктора.
    - Нужно выпить содержимое этого флакона.
    Он достал круглодонную медицинскую колбу, на две трети наполненную прозрачной жидкостью. Беззвучно снял с горла резиновую пробку, протянул мне.
    - Спирт?- принюхиваясь, спросил я.
    - Девяносто шесть процентов. Дмитрий Николаевич, попробуйте за раз употребить все содержимое. Не запивая, и не закусывая.
    “Интересно, как же можно будет потом скрыть факт употребления от Натальи, да и остального медперсонала?”- размышлял я, вливая в себя содержимое колбы.
    Резко, в голос, выдохнул и рефлекторно занюхал рукавом больничной пижамы.
    А с другой стороны? Для моего смещения из кресла начальника управления, вполне достаточно публичных общественных обсуждений фактов из развеселой газетной статьи о космонавте Подоманском. Эх, Борис Яковлевич, я же тебя почти отцом стал считать!
    Как-то странно действует этот спирт.
    - Доктор, зачем? – с трудом проговорил я немеющим языком, проваливаясь в небытье.
    Павел Иванович ловко подхватил колбу из моих слабеющих рук, открыл окно и выбросил ее в февральскую метель.