И вся оставшаяся жизнь... Глава 3. Свекровь

Отгуляла свадьба, проводили домой родственников невесты, наступило первое утро будничной семейной жизни. Молодым Оксана, мать Василя, отвела большую комнату. Правда, была она проходная, через неё хозяйка ходила в свою спальню.

Встала Оксана как всегда рано, в пять утра. Проходя через комнату молодых, остановилась возле их постели. Сын безмятежно спал, закинув ногу на молодую жену, и чему-то улыбался во сне. Чувство острой обиды пронзило сердце матери. Вспомнился маленький Василько, спавший на её груди. И никто тогда ему был не нужен – только она, мама. А теперь он улыбается другой женщине. И она, мать, осталась на обочине. С неприязнью посмотрела она на Риту, отнявшую у неё самое дорогое. Ну что он в ней нашёл? Не красавица, груди вон махонькие, как она детей-то кормить будет! Тяжело вздохнув, мать пошла дальше – впереди был тяжелый рабочий день.

Оксана была статная и моложавая, без единого седого волоска и с великолепными белыми зубами. Работала она главным поваром в заводской столовой. Кормила полторы тысячи человек, а кроме этого ведала пирожковым цехом. С вечера замешивалось дрожжевое тесто, помощницы готовили начинку, а рано утром Оксана жарила горы пирожков, которыми потом торговали на улицах и в павильонах. Её стряпню люди разбирали быстро, готовить Оксана умела.

В цехе уже сновала помощница, взвешивала тесто, расставляла тазы с начинкой.

- Что, Оксана Павловна, женила сына? Как отгуляли?

Губы Оксаны задрожали. Чувство непоправимого горя навалилось на неё.

- Женила, - и вдруг завыла, запричитала, рухнула на скамейку, - Ой, Василь, Василь, что же ты наделал!

- Да ты что, ровно по покойнику причитаешь? – испугалась помощница, - чего такое приключилось-то?

- Ой, взял жену-нищенку. Всего приданого – две подушки и одеяло. Чемодан с платьишками, а платья коротюсенькие, наклонись – и трусы видно. И ведь была бы красивая, а то ни кожи, ни рожи. Ни груди, ни задницы, - Оксана дала волю слезам, копившимся в ней уже много дней.

- Фух, и всего-то! Родит ребёнка, всё нарастёт. А красоты у Василя на двоих хватит. Так даже лучше – держаться будет за него.

- Да не она за него держится! Он ей в рот заглядывает! Он на неё налюбоваться не может! А ей вроде как всё равно!

Оксана перестала плакать, шмыгнула носом и скорбно заключила:

- Не любит она его. Не нужен он ей. А мой дурачок ровно как собачка за ней.

Предаваться горю было некогда. На плите уже шкворчало масло, пора было начинать работу.

У неё всегда на первом месте была работа. И там, на далёкой родине, которую она покинула совсем девочкой, тоже. Там на ней лежала забота о маленьком братике, который так смешно гукал, ковылял нетвёрдыми ещё ножками по земле, но уже тянулся ручонками к отцовской нагайке. Там она готовила в летней кухне обеды для всей семьи, пекла лепёшки, пока родители и старшие братья работали по хозяйству. Южная земля родила богато. Как говорили в народе – «воткни в землю прутик, через неделю на нём будут абрикосы». И жили они в достатке. Не то, чтобы богато. Но было у них три коровы, быки, пять лошадей, овцы, козы, свиньи. Гомонил целыми днями птичий двор. На столе всегда было что вкусно поесть и попить.

Как-то вечером по улице пронёсся на коне парнишка, собирая селян на сход. Родители беспокойно переглянулись – что случилось такое, почему переполох. Тревожные слухи ходили по округе.

Сход собрали на площади. Приезжий уполномоченный рассказывал о колхозах. О том, что крестьянам будет легче обрабатывать землю вместе. О том, что со временем они смогут купить трактора, и не будет нужды работать вручную. Всё это было так заманчиво и так правильно! Павло, отец Оксаны, одобрительно кивал. По-хозяйски решило правительство, всё верно. Одна только была заноза в его голове – распределение заработанного. Взял слово, вышел вперёд:

- Вот ты, мил человек, - обратился он к уполномоченному, - хорошо всё рассказал, правильно. Но одного понять я не могу – а как мы доходы делить будем? Подушно аль по работникам? Если, к примеру, в расчёт Дарью с дитями брать будем, это одно. У неё хозяин ещё в империалистическую за Отечество сгинул, ей положено поддержку иметь. А если мы и Гришке Возняку долю дадим, то будет непорядок. Какой с него работник? Он день-деньской пьяный валяется. Этак все захотят лежать на боку, а долю им давай!

- Распределять будем по заработанному. На трудодни. Отработал день – получи трудодень. Валялся на боку – нет трудодня! – ответил уполномоченный.

- Хорошо! – удовлетворенно крякнул Павло, - годится! Тогда скажи мне вот ещё что. Вот, к примеру, вспахали мы с Семёном Гойдой поле одинаково. Ему трудодень, и мне трудодень. Только ведь быки были мои. И инвентарь мой. А у Гойды во дворе пусто. Почему же плата одинаковая?

- Ах ты, гад! – вскочил с места Гойда, - мироед! Кулацкая твоя морда! Инвентарь пожалел!

- А ты меня не костери, фигурой не вышел, - с достоинством ответил Павло, - Какой я тебе мироед? Я от мира нитки не взял. Всё моим трудом и сынами моими заработано. Но если ты берёшь моё, то заплати мне по справедливости!

- А вот это не видел? – свернул фигу Гойда. Его хохотом поддержали другие безлошадные. Ободрённый этой поддержкой, Семён продолжал оскорблять Павло.

- Ну, пока в колхозе будут такие Гойды, моей ноги там не будет! – отрезал Павло.

На следующее утро дом Павла окружил отряд милиции из района, сопровождаемый Семёном Гойдой. Вывели из дома всю семью в той одежде, в какой застали. Зачитали постановление. Запрягли лошадь, посадили всех в телегу, связав мужчинам руки, повезли на станцию. Много зажиточных селян арестовали в тот день. Были среди них и мироеды, нанимавшие в сезон по десятку работников и платившие за труды гроши. Были и обычные крестьяне, горбом своим заработавшие достаток, но не хотевшие делиться им с безлошадниками. На станции уже стояли наготове теплушки. Под бабий крик и вой, под детский плач погрузили в состав раскулаченных и отправили в Сибирь. Каково им было в пути – вспомнить страшно. Умер маленький братик, едва живой осталась мать.

На новом месте Павло решил обосновываться крепко. «Пока руки работают – с голоду не умрём», - сказал он сыновьям. Был у них семейный талант – всяко лыко пускать в строку, всё использовать для собственного блага. Через пару лет жили они в Сибири не хуже, чем раньше. Но однажды ночью проснулись они от зарева пожара. Горел скотный двор, сбитый из толстых сосновых досок и амбары. От густо летящих искр загорелся дом. Семья опять осталась голой.

Не вынес Павло этого. Не выдержало сердце. Умирая, завещал он детям искать свой путь в жизни, но крепко держаться друг за друга. «Пока вы вместе – любую беду одолеете. А бед, как видно, в жизни вам предстоит немало!»

И дети искали.

Продолжение следует...