На большой воде

                На большой воде.

    - Санька! Пока я не убрал лодку, заезжай, съездим в Тишково, рыбку половим!
Я «не- рыбак со стажем», балансируя на спинке кресла на втором этаже между декоративными балками- связь здесь не очень- в очередной раз пытаюсь робко отделаться от этой немилосердной процедуры, но на следующий день, поразмыслив, высказываю робкое согласие. Вообще- то мы собираемся в теплоходный тур. И время выбрали "подходящее"- вот- вот снег выпадет. Но в мою бытность уже в четвёртой службе- это беда какая- то- не сходя с места и должности, меняю четвёртое место работы: обычаи, графики, распорядки, привычки, руководство (которое, впрочем, с самого начала было лишь номенклатурным излишеством), снова оказываюсь в отпуске в пору, когда из дома выходить не хочется. И не тур это даже- пароход отправляют на зимнюю стоянку, и чтобы не впустую- завершающий круиз. А тут ещё карантин, введут- нет ли, стоит, пожалуй, «размяться» на резиновой лодке- хоть какое- то мероприятие.

   - Бензин заливать?- читаю рано утром смс. Соглашаюсь.
Кажется, меня давно можно считать жителем Икши или Подосинок- эти два живописных холма над каналом им. Москвы, наверное, уже узнают по шороху покрышек о моём приближении. Без малого 30 лет сную туда- обратно.
Я вновь на Красноармейском шоссе. В заднюю дверь моей машины влетает пластиковый тюк с лодкой. Мотор, сиденья и прочее занимают задний ряд в салоне. Утреннее солнце подозрительно прячется в низких мутных и неживописных облаках. Я сообщаю, что сегодня обещали дождь, но небольшой, в середине дня. Капитан судна явно этого не ожидал.
- Удочки брать?
- Да бери, конечно.
Масочный режим я соблюдаю строго, с самой весны: во- первых, меня никто не освобождал от работы, а во- вторых, я часто общаюсь с родителями. Я веду машину в маске и рассуждаю на эту тему. Брат отворачивается от меня к окну, и мне даже приходится объяснять, что это просто оправдание моего «застёгнутого» вида. Несколько раз я заявляю, что знаю эту дорогу, но всякий раз убеждаюсь, что спутал: сколько же их здесь?
- Мы выходили с дедушкой на этой остановке и шли пешком. Здесь я поскользнулся зимой и упал на рюкзак с дедушкиным китайским термосом. Помнишь его?
Кто же не помнит этих огромных термосов, которые, кажется, даже передавали по наследству. Я представляю себе огорчение нашего дедушки. Весь гнев у него часто переходил лишь в шипенье, с внуками он был очень нежен, а было их, ни много ни мало, девять. Я даже припоминаю, что и сам как- то участвовал в этом необъяснимом приключении- зимней рыбалке. Наверное, это осталось потрясением на всю дальнейшую жизнь.

   Плавный асфальтированный съезд к воде. Моторная яхта на колёсах. Пара моторных надувных лодок… Десяток рассеянных вдоль берега рыбаков с каким- то «простуженным» видом- «все с ярмарки, а мы на ярмарку». Картина небывалая, весь их вид говорит о тщетности. Брат, будто со старыми знакомыми, обсуждает с рыбаками клёв. Все мы здесь- будто в ожидании «поклёвки», и все знаем, что её не будет, ни сегодня, ни завтра, ни через год… («Клёва не будет- клёво было вчера».)
Начинает моросить нудный осенний дождь. Фыркает насос под ногой брата. Недавний покупатель его машины приватно назвал его как- то «лосем». Да нет. Скромная профессорская бородка, вязаная шапка, камуфляж- то ли армейский, то ли рыбацкий. Впрочем…
Оказалось, что нас преследовал на своей машине сосед по даче- от любопытства или нетерпения. Я что- то слышал о нём по дороге, о беспорядке на фирме Королёва- похоже, он тоже в вынужденном отпуске. Они с братом разделяют вкусы к некоторым напиткам. До вечера ещё далеко. Мне выделены сапоги кого- то из родственников- лодку ведь надо заносить в воду. Я напяливаю поверх брюк прихваченные с собой спортивные шаровары, куртку с капюшоном и светлую в тонкую полоску трикотажную шапочку. Моя задача- медленно отгребать вёслами от берега, пока брат будет опускать в воду и заводить мотор.
- В прошлый раз работал плохо, плавали по кувшинкам. Может, пропыхтится?- И он сильно рвёт стартер локтем прямо мне в лоб. Нет, я не упал за борт, меня спасла пара сантиметров, и в будущем не однажды уже я врастал в скамью и подавался корпусом назад на безопасное расстояние.

   Пятаки берёзовых листьев выстилают серую гладь воды. Кажется, я никогда прежде не катался на резиновой моторной лодке. Я даже интересуюсь, есть ли у неё киль, и почему она не рыщет по курсу. Капитан, кажется, тоже не знает, есть ли у его лодки киль. Мы движемся, будто лист фанеры- никакого взаимодействия с водой, никакого динамического обмена. Это основное впечатление.
- Мы пойдём вот к той отмели,- говорит брат. В пол- оборота замечаем серую цаплю, которая не подпускает нас ближе, чем на 60- 70 метров и начинает скользить над водой, будто подобно нам же, на воздушной подушке, шевеля крыльями только потому, что они не плоские, а подобны винту и сами слегка подкручиваются воздухом. Она скрывается за мысом, а я вспоминаю и пересказываю рассказ Астафьева «Тихая птица». Над моей головой проносится страшная ощерившаяся зубцами блесна спиннинга, и моим основным занятием в ближайший час становится нагибаться за спиной рыбака, занятого и мотором, и спиннингом, и направлением движения.
- Я же говорил- пропыхтится!- Мы набираем скорость и меняем место. Я слушаю рассказ об окрестных деревнях, пансионатах, глубинах и запретных зонах, не забывая пригибаться на остановках и провожая взглядом «блин» якоря на пластиковом тросе, исчезающий в глубине. Ближе к фарватеру дождь закончился. Наша пристань потерялась где- то за бесконечными изгибами залива. Пустая гладь воды. Подумалось, что очень скоро по ней будут «ходить аки посуху».
- Летом здесь красота! Было время, здесь негде было повернуться: катера, девки с голыми задницами на водных мотоциклах- разворачиваются так, что все в брызгах, и едва не опрокидываются лодки. Но потом- ужесточили…- рассказчик по обыкновению произносит это «ужесточили» праведно- жестковато. Как в том фильме: «бодры- бодрее, веселы- веселее». Задумываюсь:
- Что ужесточили?
Да он и сам не знает что- и мы просто хохочем, так же, не зная над чем. Потому что- какая разница? Мои колени укрывает от прошедшего уже дождя ветровка. Пассажиры этой лодки теперь всегда занимают место бывшей хозяйки и, возможно, ощущают себя даже не совсем в своей тарелке- так порой сильны сдавленные воспоминания капитана.
- Жаль,- говорит он, отворачиваясь в сторону,- от этой жалости помереть можно.
Я тоже вспоминаю о чём- то, о чём стараюсь не вспоминать. Мы разворачиваемся, и мотор начинает реветь на всю округу.
- Это полный ход?- спрашиваю, и капитан слегка отклоняясь, показывает панель управления- рычаг лишь на половине. Я представляю, как там, на берегу, где высятся над лесом дымки гостевых домиков, слушают наш отдалённый и немелодичный рёв. Но сами мы не слышим наше эхо.

   За последние дни я видел столько новых пенсионеров: заслуженный артист за моим забором на даче, сосед по лестничной площадке- я впервые увидел его задумчивым, не шутливым как обычно, брат, его знакомые… Чем ошарашены все эти люди? Все они говорят об одном и том же… О чём «действующие» себе говорить не позволят- вне закона.

   Я выхожу на берег.
- Как там, на большой воде?- Ещё один с виду интеллектуал зрелого возраста. Я вздрагиваю от неожиданности и долго соображаю, что я был на рыбалке, и что этот вопрос ко мне.
- Ничего, ни одной поклёвки. Ни рыбы, ни людей.- И продолжаю тащить этот чудесный красивый японский мотор к своей машине, давя в себе ощущение какой- то нелепости, похожее на ощущение от этих вот миниатюр на Портале.
 
   Мы возвращаемся. Мне звонят с работы и, забыв всякий стыд, требуют подвезти копии каких- то документов, фотографии. Они теряются каждые два- три месяца. Каждые два- три года меняется аппарат, и все личные дела восстанавливаются с нуля, иногда задом- наперёд, иногда вверх ногами. Примерно сутки отпуска я буду занят рабочими вопросами. Ведь я ещё пока, как считается, «на большой воде».

   А через год (если случится!) я причалю к «берегу» с дешёвой раздвижной «удочкой» впечатлений (или оскоминой), вспоминая некогда далёкое определение «ванапрАстха», уход от дел. Почему не по- русски? Потому что и дышим мы не по- русски и вообще «не по- каковски». Звук дыхания издревле записан как одна из мантр. Мы даже дышим на санскрите. И на пенсию уходим не по Декретам каких- нибудь умников. И смерть встречаем как изумляющее «науку» явление, явление международное, общечеловеческое, «всеприродное», никем не объяснённое, старательно обходимое стороной, забытое, несущественное. Но не более отчуждённое, чем мать или родина...

   «Ах, старость, старость- всем- то, всем как есть она не в радость.»*
09.10.20

*/В. Астафьев, «Тихая птица».