Подрыв тайны

                ОЛЕГ КУРАТОВ






                ПОДРЫВ ТАЙНЫ

                Нон-фикшн-фэнтези




                Дела давно минувших дней,
                Преданья старины глубокой.
               
                А.С. Пушкин



















                © 2019


;





Аннотация
Автор книги – ветеран атомной промышленности, проработавший в области ядерного оружия многие годы. Основной фабулой книги является фантастическая  чрезвычайная диверсия американских спецслужб, способствующая мирному разрешению Карибского кризиса 1962г. Эта фантазия была подсказана некими реальными событиями с участием автора. В книге также раскрываются некоторые черты секретного мира создания ядерных вооружений и  многоликого имиджа специалистов-ядерщиков – учёных, инженеров, офицеров. 

;
ПРОЛОГ

Как устроено ядерное зарядное устройство (ЯЗУ).

В наше время существует большое разнообразие ЯЗУ, поэтому для понимания основного принципа формирования ядерного взрыва лучше рассмотреть одну из давно освоенных, предельно упрощённых концепций этого устройства. Представьте себе идеальный шар из радиоактивного материала, например, плутония. Этот шар плотно окружён со всех сторон также строго шаровидной оболочкой из обыкновенного взрывчатого вещества (ВВ). Снаружи эта оболочка усеяна детонаторами, расположенными на её поверхности равномерно. Детонаторы подключены к источнику подрывных электрических импульсов. Этот источник является частью конструкции, которая способна через время "Х" после подрыва детонаторов эмитировать импульсное нейтронное излучение.
Плутоний, окружённый взрывчаткой, принято называть зарядом, а всё остальное –  системой автоматики подрыва ядерных зарядов (САП). После того, как САП выдала импульсы синхронного подрыва детонаторов, происходит взрыв оболочки из ВВ. К центру плутониевого шара со всех сторон устремляются сферические волны взрывного сжатия, сходящиеся  через короткое время "Х". Именно здесь на кратчайшее мгновение плотность сжатого плутония резко возрастает, что создаёт возможность неконтролируемой цепной ядерной реакции с гигантским выделение тепла. Возникновение этой реакции обеспечивает импульсное нейтронное излучение, формируемое САП точно в этот момент с наносекундной точностью. Мгновенно температура подскакивает до миллионов градусов, и вся конструкция превращается в пар –  происходит ядерный взрыв.
Подрывные и нейтронные импульсы создаются системой автоматики на основе применения техники ударных электромагнитных волн (например, разряд предварительно заряженного конденсатора через управляемый искровой разрядник). Одно из важнейших требований к САП состоит в том, чтобы её конструкция смогла уцелеть на время от начавшегося после выдачи импульсов подрыва стремительного взрывного разрушения всего устройства  до "впрыскивания" нейтронов.
ЯЗУ разных модификаций можно разместить в  авиабомбах, боеголовках разных ракет, торпед, артиллерийских и танковых снарядов, в инженерных минах, на спутниках, в чемоданчиках, в зарядах для исследовательских подземных мирных взрывов и Бог знает где ещё.
Во избежание повторений расшифровки аббревиатур ниже даны основные понятия и наименования ведомств и предприятий, упоминаемых в книге.
Более полувека назад в умершей навеки стране СССР атомное оружие производилось Министерством Среднего Машиностроения (МСМ, Минсредмаш). В этом ведомстве был создан ЯОК (ядерный оружейный комплекс), состоявший из двух главков – 5-то (разработка и испытания) и 6-го (серийное производство) всех видов ядерных вооружений. ЯОК возглавлялся заместителем министра по ЯОК. ЯЗУ, снаряжённые различными приборами и системами взведения и предохранения, было принято называть СБЧ (специальная боевая часть) или СБП (спецбоеприпас).
Приёмку, хранение и проверку работоспособности ядерных боеприпасов и их составных частей на заводах-изготовителях, в воинских частях и арсеналах обеспечивало 12-ое Главное Управление Министерства обороны СССР (12ГУМО). Это ведомство имело на всех предприятиях ЯОК свои военные представительства, укомплектованные высоко квалифицированными офицерами.
Разработку САП проводил московский научно-исследовательский институт авиационной автоматики (ВНИИАА им. Н.Л. Духова).  Монополистом по серийному выпуску всех разновидностей САП был новосибирский завод "Химаппарат" (ПО "Север"). 
 Научно-технические понятия, определения и терминология заимствованы  из Интернета и книг А.А. Бриша и  о нём.

Забубённый совок
(Обращение к читателю)

Прежде всего я должен сказать, что являюсь рядовым стариком-пенсионером, бывшим "техническим интеллигентом", или, как нас теперь не без оснований называют, обыкновенным забубённым совком. Если бы не моё врождённое свойство зацикливаться на любой неясности, пусть даже мелочи, мне было бы совершенно нечего рассказать, – так типичны, банальны были ступени моей жизни и пути к тайне: голодно-военное детство, школа, институт, работа, пенсия. Но поскольку раскрытие одной из тысяч встретившихся загадок-неясностей, вдруг объяснившее  событие мирового масштаба, даёт мне право на рассказ, я позволил себе некоторые (возможно, слишком обширные) комментарии к этим ступеням. Описывая каждую из них, я  упоминаю только о тех людях, настроениях и событиях, которые были связаны с основной фабулой повествования, – на самом деле жизнь была гораздо более насыщенной, полнокровной. Поэтому мне очень хотелось, хотя бы вчерне, отобразить в общем имидже "технического интеллигента", учёного тех времён, его общечеловечные увлечения и  черты.
Наилучшим периодом моей жизни была двадцатилетняя работа на новосибирском заводе "Химаппарат", начавшаяся в 1960г.  В те далёкие времена завод был монополистом по выпуску САП (см. Пролог); я даже защитил кандидатскую диссертацию по исследованиям и отработке этих систем в условиях серийного производства.
 Подавляющее большинство  персонажей и ситуаций (научные работники, крупные руководители, генералы и офицеры, инженеры, их облик, работа, поступки) – это моё восприятие реальных,  встретившихся  в  жизни личностей с сохранением  имён, должностей, мест их работы и обитания. Они были моими наставниками, друзьями, учениками, оппонентами, сображниками. Подробнее о жизни и деятельности многих из них можно узнать в комментариях  Интернета. Возможно,  мои восприятия не соответствуют пониманию этих персонажей и обстоятельств другими их соратниками, ведь каждое восприятие – вещь глубоко индивидуальная. Поэтому имена некоторых из них я упустил.
 В реальном тесном  общении, в совместных переживаниях, в преодолении горячих разногласий и опасных инцидентов,  в многолетнем сотрудничестве с этими достойными людьми, которых взрастило и затем предало большевистское руководство страны,  я нащупывал и тщательно развивал фантастическую фабулу своего романа. Бережно сохраняя фактические стороны жизни и образы соратников, я осторожно вплетал в них фантазии, порождённые моим воображением. Действительность и фантазия в книге настолько переплетены, что жанр её можно обозначить как "нон-фикшн-фэнтези". Так же сохранены реальные бытовые обстоятельства, взаимоотношения участников, и эпизоды разработок и производства ядерного оружия в СССР. Все термины и определения в этой специфической области науки и техники заимствованы из Интернета. Увы, поскольку книга повествует о людях и событиях атомного техномира, обойтись без специальной терминологии невозможно. Мне остаётся надеяться, что применённый набор терминов и понятий не выходит за пределы знаний любого образованного читателя.
Особо важно для меня обратиться к читателям с убедительной просьбой: хотя повествование ведётся от первого лица, пожалуйста, не идентифицируйте это лицо с автором, даром что  многие эпизоды и списаны с авторского опыта. Прекрасно сознавая ограниченные пределы данных мне от Бога возможностей, я всё же стремился изобразить портреты встретившихся в жизни людей в качестве  символов тех, кто жил и работал на фоне атомных проблем. Не взять у них с этой целью их качеств и поступков было бы несправедливым небрежением.   
Написать обо всём этом книгу в жанре "нон-фикшн-фэнтези" оказалось нелёгким делом. Воспоминания и давние личные впечатления о людях и событиях  образуют безграничное клубящееся облако волнующих реминисценций. В выбранной модели  повествования  переплетение  реальных данных, подсознательных догадок и творческого вымысла порой оказывалось настолько причудливым, что мне самому не раз приходилось с большим трудом докапываться до фактической границы между тем и другим. Установление такой границы дополнительно усложнялось временными рамками романа, – реальные события и впечатления от них, имевшие место полвека назад, вполне могут в памяти замещать друг друга. Поэтому настойчиво призываю читателей как можно большую часть изложенного относить к фантазии. 
Основная фабула романа – "гелиевая панама" и тайная диверсия американских разведок как одна из причин благополучного  мирового соглашения по Карибскому кризису – является научно-фантастическим вымыслом.

ЧАСТЬ 1. ПУТЬ К ТАЙНЕ.

Не садитесь в люльку!
(Студенчество)

В 1954г академик Леонид Робертович Нейман, приветствуя новый набор студентов электромеханического факультета Ленинградского Политеха, высказал чрезвычайно мудрое и ёмкое напутствие:
– Представьте себе, что вам необходимо создать и сохранить в памяти картину фасада главного здания нашего института. Можно сесть в воображаемую люльку, которая перемещается в определённом порядке по всей поверхности здания в непосредственной близости к его стенам. Вы узнаете рельефы здания, формы оконных проёмов и колонн, детали и материалы внешней отделки. Но вы не получите  представления об архитектурном ансамбле комплекса, которое следует получить наоборот – отдалившись от здания для получения общей картины. Не зубрите подробности, они вскроются сами собой, – стремитесь получить общее представление о каждой дисциплине! Не садитесь в люльку зубрёжки и частностей!
Это наставление стало настоящим маяком в моём подходе к обретению новых знаний и жизненного опыта. Стало ясно, что любая частность может быть понятой гораздо глубже с позиций общего взгляда на эту частность и её окружение.
Мало кто сознавал, но можно без преувеличения сказать, что в то время буквально вся страна, все её отрасли были мобилизованы на решение атомных проблем. И прежде всего на создании массового производства атомного оружия, – началась бурная гонка ядерных вооружений 1950 – 1975 годов.  Второй по важности была проблема атомной энергетики, в те времена казавшаяся менее сложной, чем оказалось.
 Обе тесно связанные между собой проблемы для своего разрешения требовали разносторонних ресурсов, и одним из важнейших был ресурс знаний, то есть образование. Государство, относящееся к атомной проблеме как к единственному способу собственного спасения, выделяло не только все возможные материальные ресурсы, но и стремилось мобилизовать дух  общества  верой в науку как гаранта светлого будущего. Мощный пропагандистский аппарат наполнил СМИ, библиотеки и образовательные институты материалами (от бесплатных брошюр до дорогих переводных научных статей)  о всех направлениях науки, и прежде всего атомной физики. На её основе предсказывались ближайшие достижения доступов к новым, безбрежным энергетическим ресурсам. По всей стране росла популярность физических наук. Стали широко известны имена учёных-атомщиков Курчатова, Иоффе, Ландау, Зельдовича, Арцимовича, Флёрова и многих других. Научное сообщество страны грезило термоядерным синтезом как рассветом новой эры энергетики.
У нас, политехников-ТВН-щиков (высоковольтников) в те времена был настоящий бум – бум надежд на термояд! Тогда Курчатов обманулся 14-мэвными нейтронами (не буду вдаваться в подробности) и сгоряча твёрдо пообещал партии и правительству золотые горы – неисчерпаемое море дешёвой электроэнергии от управляемого термоядерного синтеза. В ближайшее время! Прямо завтра! Сразу же в нескольких научных центрах были начаты работы по прикладным, практическим исследованиям в этом направлении. В нашем  Политехническом Институте группа учёных-высоковольтников была привлечена к практической реализации условий так называемого "пинч-эффекта", то есть удержанию "шнура" благотворной плазмы в сверхмощном магнитном поле. За финансированием дело не встало – Минсредмаш  через Сухумский Физико-Технический Институт вложил в этот проект баснословные по тем временам суммы. Наши учёные взялись за дело с ходу: организовали   в г.Серпухове крупное производство безиндуктивных конденсаторов собственной разработки, закупили большие партии кабелей, заключили договора с заводами-металлообработчиками по изготовлению массивной ошиновки и других деталей, наняли рабочий персонал по монтажу. Для размещения проектируемого  гигантского ударного электрического контура был выделен большой зал в высоковольтном корпусе. Он был заполнен длинными рядами могучих конденсаторов, оплетённых сложной ошиновкой. В кратчайшие сроки была разработана, смонтирована и испытана уникальная установка с запасом энергии в тысячу килоджоулей, способная генерировать импульсы тока амплитудой до десяти миллионов ампер.
И какие это были учёные! Не просто таланты, нет, это были действительно   выдающиеся умы, и мы не имеем права их забывать – С.Г.Кучинский, М.Л. Левинштейн, С.Л. Зайенц, Г.А. Шнеерсон, М.В. Костенко и др. К их работам была подключена группа студентов нашей кафедры, отобранная и проверенная   КГБ за три года до выпуска. В их число попал и я. Знания, которыми нас буквально накачивали эти учёные, и наша совместная с ними работа пригодились после выпуска точно по назначению.
Это была настоящая, захватывающая исследовательская работа. Не все из нас понимали  значение того, чем занимались, но для тех, кто "не садился в люльку", кто сознавал свою причастность к  стратегической цели, это удваивало и силы, и прилежание. Молодости свойственна романтика, и мы, помнится, даже графики результатов исследований, даже осциллограммы и кадры скоростной фотосъёмки разрядов называли "музыкой для глаз". Дипломная работа каждого из нас посвящалась одному или нескольким компонентам создаваемого гигантского разрядного комплекса, но все знали, как и почему    устроен весь комплекс и для чего нужен этот компонент. Защита наших выпускных дипломных работ состоялась в начале 1960г. Мы с удовлетворением защитились и разъехались по назначенным местам работы. Как раз к этому времени великие державы, насмерть перепуганные результатами испытаний атомного и водородного оружия, в полной мере развернули бешеную гонку ядерных вооружений. Так я стал винтиком в колоссальной машине Минсредмаша и в  этой глобальной  гонке.

Пожалте нюхать производство!

Романтика закрытого  мира
 Вооружённая охрана  на КПП и на постах внутренних подразделений. Контрольно-следовая полоса периметра завода с рядами колючей проволоки и охранной сигнализацией, дозорные вышки с автоматчиками, сторожевые собаки.
Угрюмые, с печатью вечного подозрения, лица отставных чекистов из режимных органов. Повсюду кодовые замки. Обязательный учёт всех без исключения служебных документов и записей в специальных чемоданчиках с приспособлениями для опечатывания, а хранение этих чемоданчиков – в персональных сейфах, также обязательных к опечатыванию личной печаткой.
Внезапные контрольные проверки выполнения правил работы с секретной документацией и секретными изделиями.
В цехах везде сияющая чистота и строгая опрятность. Сверкающие белые халаты и чепчики, со временем сменившиеся на стильные спецодежды с прикольными нашивками принадлежности к тому или иному подразделению. Персонал завода набирался из молодёжи, поэтому подразделения буквально сияли красотой молодости девушек и юношей. Профиль некоторых цехов требовал нежных женских рук, и состав их был почти полностью женским. Такие цеха женским прилежанием к уюту  были превращены в настоящие зелёные сады.
Причудливые облики контрольного  оборудования, просторные залы с громадами термобарокамер и разнородных испытательных стендов. Оглушительные удары копров, подобное сиренам завывание вибростендов, надрывный гул разгоняющихся центрифуг.
А исследовательские лаборатории! Путаница кабелей и проводов, скопище переключателей, вспышки и запах озона от высоковольтных разрядов, пульсирующее мерцание экранов осциллографов, щёлканье затворов фотоаппаратов, настораживающий треск счётчиков... А незабвенный запах старой доброй дымящейся канифоли!  Он – пароль в мир творения, поисков и непременной удачи!
   
    В апреле 1960г я прибыл  в Новосибирск на предприятие п/я 32 (далее завод "Химаппарат") по путёвке молодого специалиста в полной уверенности, что буду продолжать работу в секретном НИИ по теме моего дипломного проекта (в этом меня заверил чекист, оформлявший распределение в Министерстве). Меня принял директор только что начавшего выпуск продукции завода, человек с чрезвычайно респектабельной, внушительной внешностью и громовым голосом. Он спросил, чему меня обучали, ничего не понял и  изрёк:
– Какой НИИ? Какая плазма? Что ещё за ошиновка? Гм-м...Не знаю... Может быть, у нас этим в Академгородке занимаются? А вот вы попали на серийный завод,  молодой человек! Мы работаем на план, мы выпускаем секретные изделия! У нас никаким твоим термоядом и не пахнет! – и добавил, ядовито осклабившись, – Будьте любезны, спуститесь на землю! Пожалте нюхать производство!
Со временем мне довелось узнать, что он не имел ни малейшего представления о том. что представляют собой эти самые секретные изделия.
Оказалось, что на момент моего прибытия в штатном расписании не было свободных инженерных должностей, и я начал свою карьеру с посменной должности лаборанта сборочного цеха. Первое время работы на заводе стало для меня истинным откровением: ни лаборанты, ни сборщики, ни сменные инженеры, ни мастера, ни заместители начальника цеха не могли ответить на мой вопрос о назначении изготавливаемых изделий. Изделия эти было принято называть "бочками". Бочка – и всё тут. Что же такое эта бочка, никто не знал. Мудрый начальник  цеха В.П. Шока ответил на мой вопрос с лёгким юмором:
– Я тоже не знаю. И ты больше никого не спрашивай, а то у тебя тоже спросят, но про другое, и спросят хорошенько. Ладно?
Я был обескуражен и недоумевал: как же можно изготавливать нечто, о назначении чего совершенно неизвестно? Оказалось, что можно. Вспоминается, как однажды морозной  ночью я после второй смены встретил на заводской улице нескольких сотрудников довольно высокого ранга с задранными вверх головами (тогда было модно наблюдать спутники). Один из них, глядя на невинный мерцающий след, мечтательно проговорил:
– Вот и наша бочка там в нём летает!   
 Поработав несколько месяцев рабочим, я получил должность инженера-исследователя. Такое официальное название  должности в штатном расписании своих заводов предложил и настоятельно учредил легендарный контр-адмирал В.И. Алфёров, будущий замминистра по ЯОК, работавший в то время начальником нашего 6-го Главка. Задачей инженеров-исследователей был анализ дефектов изделий и разработка мероприятий по их устранению и профилактике. Самые последние научные  знания в области ударных электромагнитных волн, полученные мною в институте, точно соответствовали профилю завода, который был создан для серийного производства САП. Настало время практического применения этих знаний, их развития, времена захватывающих поисков, тупиков, рискованных экспериментов, догадок, торжества успехов.
Если с изделием при испытаниях что-то пошло не так, оно "откатывалось" в сторону, и на него набрасывались мы, инженеры-исследователи, – искать и исправлять причины дефекта. А за нашими спинами стояло  ЕГО ВЕЛИЧЕСТВО ПРОИЗВОДСТВО с поднятым кнутом ответственности за выполнение ПЛАНА, который был превыше всего. Любое производство – это тупой, упрямый, своенравный монстр. Его тотем – вечное, неумолимо безостановочное движение, сакральный солнцеворот. Оно не терпит остановок, изменений и перемен и люто ненавидит всяких там умников. Его вечные маяки – вожделенные ПЛАН и ПРЕМИЯ. На наших гражданских заводах его неумолимые жернова без колебаний перемалывают в порошок сомнения и усилия  ОТК, протесты честных специалистов и даже возмущённые вопли потребителей. Но на этом заводе крутому нраву производства, магии понятия "План", помимо хоть и жёсткого, но всё же своего ОТК, было противопоставлено Военное Представительство. Оно требует обстоятельных анализов, посягает на святое – заделы, время от времени прекращает приёмку и хуже того – отгрузку готовой продукции. Производство в таких случаях зверски скрипит зубами и  поедом грызёт инженерные службы.
И сразу же возникла личная проблема выбора: как исследователь ты стремишься к тщательному, требующему затрат времени, анализу, повышению запасов, то есть к изменению технологии или конструкции изделий, а как член коллектива ты подчинён единой цели: ПЛАН ПРЕВЫШЕ ВСЕГО. Честный компромисс между вечными проблемами – КАЧЕСТВА и ПЛАНА –  это вершина управленческого искусства.


Вспыхнул и угас, как перегоревшая лампочка.
(Коротко об истории  завода)
С началом гонки вооружений Правительство для организации широкомасштабного  производства ядерных боеприпасов приняло решение о создании нового приборного завода в составе 6ГУ Минсредмаша. Завод предназначался для производства всех видов САП. Из стратегических соображений "разнести по территории Союза возможные цели противника" было решено строить новый завод в Новосибирске . Завод строился на картофельном поле, в северных пригородах. Первые поставки компонентов устаревших САП  начались в 1959г. При формировании управленческого костяка нового завода Минсредмаш из-за удалённости и  кадрового голода смог направить лишь одного "своего" управленца высшего звена – главного инженера В.Н. Якутика. До этого назначения он работал в Арзамасском Атомном Центре и прекрасно ориентировался в ядерной оружейной технике. Накануне отъезда в Сибирь  тридцатичетырёхлетний В.Н. Якутик имел продолжительную беседу с замминистра по кадрам Л.Г. Мезенцевым и начальником главка В.И. Алфёровым. Эти бывалые государственные деятели предупредили его об особенностях кадровой политики в период создания нового предприятия на периферии. Ему было настоятельно рекомендовано не возражать против кандидатур, выдвинутых местными партийными властями, и тем самым наладить с этими властями крепкие, доверительные отношения. В то же время ему предстояло со временем заменить "блатных", заведомо  некомпетентных ставленников, на профессионалов, которых следовало воспитать в минсредмашевском духе из молодёжи, прежде всего из молодых специалистов. Со своей стороны Минсредмаш проводил по всей стране интенсивный набор для завода выпускников различных ВУЗов. Таким образом, молодому главному инженеру, помимо технической политики, была поручена труднейшая миссия: сформировать эффективный управленческий корпус нового завода в условиях мощного влияния властных интересов местного руководства. Выдержав тяжелейшую борьбу, с этой задачей В.Н. Якутик успешно справился.
 Как и предсказывалось, местные партийные и советские  органы оказались "сами с усами" и рьяно занялись комплектованием руководящего аппарата. Тому причиной были высокие минсредмашевские уровни зарплат, обеспечения жильём, товарами, продуктами и т.д. По образу и подобию высших органов власти,  матёрые высокопоставленные партийные и хозяйственные рвачи поняли, что на них нежданно-негаданно свалилась манна небесная, и начали активно назначать своих людей на высшие руководящие посты. Первый секретарь обкома Ф.С. Горячев  назначил директором  больного, совершенно некомпетентного, но в высшей степени представительного, крутого и грозного человека из   узкого круга приближённых. Обкомовская элита снабдила его списком высшего звена управления новым заводом. Эти руководящие кадры были  лишены и современных управленческих, и каких-либо научно-технических знаний, не говоря уж о самых передовых областях физики.
 Зато в среднее руководящее звено завода удалось набрать чрезвычайно компетентные, крепкие кадры. Люди среднего возраста, они заняли посты начальников цехов, отделов, лабораторий, их замов и ведущих цеховых мастеров. В основном они перешли с эвакуированных во время войны питерских заводов и успели перезреть на сибирских предприятиях, мёртвой хваткой возглавляемых выдвиженцами местного партхозклана. Этих готовых профессионалов "подпирал" новейшими знаниями поток молодых специалистов нужных специальностей, – они благодаря усилиям Минсредмаша буквально рекой стекались на новый завод из ВУЗов Новосибирска и других районов страны.
В результате сложился коллектив молодых профессионалов среднего звена, которым неуклюже управляли близкие к пенсии выдвиженцы, опирающиеся на старые связи с местными властями. Молодой главный инженер не спеша, поверх их  блатных голов, тщательно подбирал будущую команду руководства завода. Через некоторое время директор-инвалид окончательно заболел и ушёл, В.Н. Якутик занял его место, а главным инженером был назначен молодой энергичный Ю.И. Тычков, начавший работу на заводе рядовым технологом. С этого времени на многие ключевые должности были назначены воспитанные в коллективе молодые кадры, замена ставленников местных властей завершилась.  Начался интенсивный рост производства, обеспеченный огромными капвложениями в строительство новых производственных корпусов, объектов соцкультбыта и жилья. За исторически короткое время были созданы огромные производственные мощности. В Новосибирске появилось крупное современное предприятие, оснащённое новейшим оборудованием,  первоклассными кадрами и достойной социальной инфраструктурой (ОРС, ПТУ, общежития, дворцы культуры, спорта, жильё и т. д.)  Мне довелось работать главным инженером этого завода в период его полнокровного расцвета (1975–1979гг). К середине 80-ых годов  численность работающих достигла семи с половиной тысяч человек, а только освоенные производственные площади превышали 180 000кв.м.
 После краха советской власти объёмы производства и численность начали катастрофически падать. К настоящему времени предприятие полностью деградировало и вот уже два десятка лет  напоминает ярко вспыхнувшую на четверть века и вдруг перегоревшую, никому не нужную лампочку. Долгие годы на безлюдных внутризаводских улицах стоят без какого-либо использования огромные новые корпуса, – воплощение застывшего уныния и смятения. Эта мерзость запустения вполне соответствует ситуации на всей нашей постсоветской России.               

 
   Мой любимый и свирепый  зверь.
(Секретное производство)

Само изготовление САП по общепринятым признакам относилось к так называемому штучному производству: все сборочные операции подсборок, сборок, узлов, блоков и окончательных изделий совершались вручную. Все материалы,  детали и покупные компоненты имели сопроводительные документы, в которых указывались данные о датах поступления партий, их обозначений и  параметрах. В сопроводительных документах на все без исключения сборочные операции приводились сведения  о том, кто персонально, когда и как провёл операцию, кто и на каком оборудовании её проконтролировал и признал соответствие требованиям. После завершения сборки каждая бочка обрастала огромной кипой бумаг, которые сброшюровывались в единую подшивку, отправляемую в спецархив. Любой исследователь,  военпред  или допущенная комиссия могли по этой папке восстановить мельчайшие подробности происхождения и проверок любой конкретной бочки. Вся контрольная аппаратура от узлов до изделия в целом строилась на фотоосциллографическом методе и была до крайности медлительна, субъективна и по своему уровню технически убога.
Производственный процесс на заводе регулировался незыблемыми жёсткими правилами. Приёмка изделий военными после  ОТК осуществлялась не только посредством сплошного контроля, но и при положительных результатах испытаний образцов, которые подвергались жёстким воздействиям механических, термических, ресурсных и других перегрузок. Если при этих испытаниях появлялись дефекты, приёмка и отгрузка останавливались, а дальнейшие действия определялись спецрешением, которое должно было быть утверждено в Москве руководством 5 и 6 ГУМСМ и 12ГУМО. Для "проталкивания" такого решения необходимо было его обосновать, пройти сквозь огонь и воды специалистов из этих трёх главков, а затем в их сопровождении пробиться к  руководству и получить вожделенные подписи.
Опираясь на полученные во студенчестве знания, я по мере набора опыта по анализу дефектов  стал одним из таких "толкателей", регулярно посещавших московские руководящие ведомства. Параллельно налаживались контакты со смежниками – с разработчиками, внешними поставщиками компонентов САП и  потребителями  нашей продукции.
Моя жизнь стала подобна захватывающему путешествию по незнакомым местам и их обитателям. В этом скрытом от других мире я познавал новейшие закрытые научно-технические решения, значение и важность пунктуальной бюрократии оформления, талантливых людей, нюансы деловых и личных взаимоотношений, искусство переговоров и компромиссов. По мере служебного роста мне довелось побывать во всех закрытых зонах, где разрабатывались различные СБЧ, и где производилась их окончательная сборка. Я познакомился с крепким средним звеном наших институтов, заводов и воинских частей, со многими выдающимися учёными, хозяйственниками, военачальниками.
 Невозможно описать все стороны, все критические ситуации, все условия пребывания в этом бурном, всегда настороженном, закрытом социуме. Приведу лишь некоторые из бесчисленных примеров  своего освоения этого беспокойного, вечно настороженного, подвижного мира.
1962 год. Приёмка и отгрузка продукции военными остановлены: получена рекламация с комплектующего завода. Проводим перепроверку возвращённого блока, он в полном порядке. Ну, как показать военным причину того, чего нет? Перезваниваемся по ВЧ с потребителем, тот стоит на своём. Производство яростно роет копытами землю, мычит, рвёт и мечет. В конце концов решаем: наш представитель выезжает к ним и делаем совместную проверку. Наш представитель – это я.
Тогда были такие порядки: блок секретный, поэтому меня сопровождают (несут блок в опечатанном зелёном армейском ящике) бравый сержант и два солдатика. В форме, при оружии. Особая посадка в толмачёвском аэропорту на обычный рейс, особая встреча в свердловском Кольцово, и тут же особая пересадка на "спецкукурузник-аннушку" (АН-2).  При полёте на "аннушке" обоих солдат тошнит, а бравый сержант радостно приговаривает:
– Вот вам, сукины коты, за бесплатную увольнительную! Поблюйте, поблюйте хорошенько  на здоровье за пропущенные наряды!
На месте сразу же меня, пацана, принимает сам директор – многократный орденоносец и лауреат Ленинских и Сталинских премий, генерал, легендарный А.Я. Мальский. Часть его производства из-за нашего блока также остановлена военными. Он ультимативно  крут:
– Будешь у нас сидеть, пока с военными не разберётесь. Хоть год, хоть два. Сейчас позвоню твоим, что ты – заложник. Ты лично тут не причём, может быть, ты хороший парень, не дрейфь! Иди, занимайся.
С ходу начинаем разбираться. Через день находим методическую неточность в инструкциях. С победой   всем войском возвращаемся домой.
Конец 1965 года. Уральская глубинка. Зона, один из комплектующих заводов нашего Главка. Большой зал. Кольцевой рельсовый конвейер весь занят тележками. На тележках полностью собранные изделия – бомбы. Конечно, они отнюдь не так огромны и неуклюжи, как наша первая РДС-1. Они угрожающе-изящны. Они жутковато-прекрасны. Они блистательны и зловеще-опасны, как Снежная Королева. На каждой из них отстыкована БЧ с нашей бочкой. Тележки поочередно подкатывают к стенду контрольно-проверочной аппаратуры (КПА), за которым работает группа офицеров. Первая – сбой КПА, вторая – сбой КПА, третья, четвёртая... Сплошные сбои. До нового года пять дней. Срывается важное постановление ЦК и Правительства. Зависли планы, премии, награды. Соседние помещения забиты приезжими разработчиками, специалистами, военными. Где-то там, у руководства завода, нервно ёрзает приезжее высокое начальство. Все спрашивают: что? как?
Я тружусь над расчётом фильтра от наводок; для этого надо знать их спектр. Снимаю осциллограммы, расшифровываю, считаю, конструирую. Мне жадно, лихорадочно помогают местные инженеры, сами они бессильны, – у них другой профиль. Прибывшие разработчики бочки и КПА, хорошо знакомые ребята, в закрытом помещении работают  отдельно, –  у них директива (видимо, с перепугу): никого не допускать.
До конца года остаётся три дня. В сборочный цех привезли ёлку и раскладушки. Все работают на полный износ. Высшее начальство мягко стелет (раскладушки), да жёстко ждёт. Спим прямо здесь, на час-два отключаемся, башка гудит. Но поспать чуть не в обнимку с атомной бомбой, да ещё не с одной, далеко не всякому дано!
Мой фильтр готов. Вспоминаю  наставления, полученные во студенчестве: в спусковых сильноточных схемах место заземления нужно выбирать крайне внимательно. Нахожу такую точку. Включаем. В десятый... сотый раз. Всё начало работать штатно! Мой фильтр сработал! Его срочно вводят в документацию. Все полномочные подписать изменения документации здесь. Всё! Конвейер пошёл! Тридцатого вечером я уезжаю домой и успеваю к встрече там Нового Года. В моей трудовой книжке появляется запись о благодарности и премии от имени начальника Главка, – я становлюсь лично известным высшему руководству.
60-е годы. Всю  середину этого десятилетия производство "донимал" сложный дефект, природу которого не удавалось однозначно выявить. Проявление его носило статистический характер, и военные остерегались того, что пропустят изделия, в которых дефект проявится в эксплуатации. Совместно с инженером ВНИИАА Ф. Ривесом мы экспериментально установили, что это явление связано с аномальным разрядом в искровых реле. Написали отчёт, Ривес уехал, а военные, рассмотрев отчёт, решили остановить приёмку до устранения дефекта. Снова, в какой уже раз,  нужно в аварийном порядке ехать, теперь на один из московских заводов, с секретными блоками. Но времена изменились: блоки легко умещаются в портфеле, а вооружённую охрану дают из  ВОХРа. И смех, и грех: это два немолодых мужчины в штатском, вооружённые ТТ в оружейных подтяжках. В нашей московской гостинице мест нет, останавливаемся в обычной: номер на четыре койки. Заселяемся втроём вечером. Четвёртый, незнакомый нам постоялец, с ужасом смотрит, как мои спутники деловито кладут под подушки пистолеты и раздеваются. Гасим свет. Постоялец через полчаса встаёт и тихо уходит. Где он ночевал, неизвестно.
70-е годы. Весь ЯОК "стоит на ушах" – произошло ЧП немыслимого масштаба: целые годы планируемый и подготавливаемый эксперимент сложного подземного испытания полностью провалился. Вырыли глубокие шахты и туннели. Разместили в них испытуемый СБП, испытуемые объекты и контрольную аппаратуру. Подключили ко всему этому несметные километры кабелей телеметрии и вывели их наверх.  Заделали гигантские шахтные  пробки. Провели проверки всех коммутаций. Доложили на самый что ни на есть верх о готовности. Получили разрешающую отмашку. Вздохнули. Нажали кнопку – и ничего. Только получена телеметрическая информация о том, что наша бочка не выполнила своего назначения, то есть не сработала, не выдала подрывных импульсов. Всё там, под землёй, осталось целым, но недоступным и ненужным. Все надежды, все расчёты, все ожидания превратились в прах. Пропали огромные денежные средства. И адекватное число нервных клеток у сотен участников в подготовке.
Начались разбирательства – сбор и проверка информации по всем этапам изготовления деталей, узлов, блоков и окончательной сборки конкретной злосчастной бочки, совещания, высокопоставленные комиссии, демонстрационные опыты в защиту нашей правоты, нервотрёпка. Нам, заводчанам, и нашим разработчикам из ВНИИАА после анализа данных телеметрии вопрос был совершенно ясен: нашу бочку неправильно подключили. Но те, кто проводил подключение, стояли на своём – "всё было сделано по вашей инструкции". Единое мнение для доклада наверх так и не было найдено.
Эхо от провального эксперимента было более чем значительным. Меня тайно от всех пригласили в областное управление КГБ, где симпатичный незнакомый полковник сказал:
– Вы нам хорошо известны как один из лучших специалистов на заводе по вашей продукции. Решением инстанций мне поручено провести независимое от всех этих комиссий расследование возможных причин этого ЧП. Обращаюсь к вам за помощью. Возможна ли здесь  диверсия при изготовлении у вас? Могла ли быть диверсия или принципиальная вина разработчика ваших изделий?
Мне пришлось подробно разъяснять, что для опыта была произвольно, из большого количества, отобрана самая "рядовая" бочка, и не нами, не разработчиками, а военными из их арсеналов, и что об этом опыте мы на нашем заводе вообще ничего не знали по режимным соображениям. Как же кто-либо из нас или от разработчика мог вмешаться? Кроме того, мы абсолютно уверены в ошибке подключения, это подтверждают телеметрические данные. После часовой беседы мы дружелюбно расстались, и полковник всерьёз потешил меня своей эрудицией и  чувством юмора, – он сказал:
– Вы нетехнические книжки читаете? Хорошо. Но всё же разрешите вам на прощанье  напомнить крылатое выражение великого Бернарда Шоу: "Научитесь никогда никому ничего не рассказывать. Вот тогда всё будет хорошо".
Я его хорошо понял.
Только через год истинная причина была установлена физически: шахту, наконец, раскопали и нашли действительно ошибочное подключение бочки. Всё это время проблема считалась нерешённой и висела над всеми как дамоклов меч. Наказание понёс офицер, совершивший эту ошибку (по слухам, его просто списали в запас).
Два слова о наказаниях. Я проработал в Минсредмаше тридцать лет, и за это время неоднократно встречал просчёты, ошибки и просто ужасающие халатные ляпы, которые приводили к большим материальным потерям. И тем не менее я не знаю ни одного случая, когда виновника отдали бы под суд. Как правило, крупные нарушения с тяжёлыми последствиями наказывались простым увольнением провинившихся. И это в условиях, когда зловещие тени спецслужб беспрерывно, угрожающе, неуклонно закрывали горизонт каждого работающего.

 

Что происходит? в чём дело?
(Зарождение тайны)

Все бесчисленные случаи всевозможных ЧП, ошибочных решений, остановок производства в моей памяти бледнеют перед одним совершенно исключительным эпизодом, имевшим место в первые годы моей работы. Этот эпизод оставил вечноживущий след в моей жизни. Я стал НОСИТЕЛЕМ НЕРАЗГАДАННОЙ ТАЙНЫ. Наверное, дальше мой рассказ будет иметь ещё более сухой, протокольный стиль, – ведь речь пойдёт о чистой технике.
В 1963г  секретные заводы Минсредмаша,  производящие сборку и поставку СБЧ, получили от Минобороны рекламации – отказавшие ядерные боеголовки.  В соответствии с установленным порядком эти заводы провели штатную проверку и установили причину возвратов – неработоспособность бочек. Отказавшие бочки были демонтированы и согласно инструкциям в свою очередь рекламированы на наш завод-изготовитель.
В то время я работал инженером-исследователем в электротехнической лаборатории СКБ этого завода. Так отказавшие бочки "попали в мои руки" и в руки офицеров военной приёмки для анализа причин отказа. Созданная  комиссия обнаружила что все они, рекламированные большой единой партией, имели совершенно одинаковый и не встречавшийся ранее дефект: отказ вакуумных искровых реле (ВИР), которые в качестве составляющих компонентов бочек изготавливались на нашем заводе в отдельном вакуумном производстве. Таким образом, наш завод оказался в фокусе претензий, грядущих исков, и  подозрений руководства отрасли, военных и спецслужб.
Сразу же после обнаружения дефекта к исследованию причин были привлечены разработчики бочек (ВНИИАА им. Н.Л. Духова) и ВИР (НИИВТ им. С.А.Векшинского). Часть извлечённых ВИР была передана в эти институты для анализа и исследований.
В процессе анализа в  электровакуумной лаборатории нашего завода были проведены масспектрометрические исследования состава газов внутри сохранивших вакуумную плотность стеклянных оболочек ВИР. В результате внутри ВИР были обнаружены заметные следы газа гелия.

Справка для гуманитариев.
 Гелий – это элемент системы химических элементов Д.И. Менделеева. Возглавляет группу инертных газов. Как простое вещество представляет собой инертный одноатомный газ без цвета, вкуса и запаха. "Благородный" (инертный)  газ гелий известен своей способностью легко проникать в мельчайшие щели, свищи, микротрещины и т.п. Это свойство гелия широко используется для контроля герметичности различных устройств с помощью простых и очень чувствительных приборов, называемых «гелиевыми течеискателями».
 Гораздо реже применяется другое свойство гелия – проникать сквозь монолитные, ненарушенные молекулярные структуры различных материалов (некоторые виды минералов, стекла, полимеров, и даже некоторые сплавы). Предельно упрощённое объяснение этого свойства гелия: размеры атома гелия чрезвычайно малы, и поэтому он может "просеиваться" сквозь материалы с более крупной молекулярной структурой.

Немедленно и приёмка, и отгрузка продукции были остановлены. Глаза военных, наши глаза поднялись к верхам с огорошенным вопросом: откуда взялся гелий? И услышали не вполне вразумительный ответ: ищите!
Специалисты НИИВТ под руководством талантливого к.т.н. (в дальнейшем д.т.н.) С.П.Воробьёва, вооружённые более современным масспектрометром, также обнаружили внутри вакуум-плотных оболочек ВИР большое количество гелия. Дальнейшими исследованиями было установлено, что материал стеклянных оболочек ВИР был свободно проницаем для гелия.
Для иллюстрации этого явления С.П. Воробьёв провёл ряд убедительных экспериментов по опрессовке (воздействие внешнего повышенного давления) исправных образцов ВИР гелием. В результате все годные ВИР потеряли работоспособность и однозначно соответствовали по своим дефектным свойствам тем ВИР, которые были извлечены из отказавших бочек.
Таким образом, была точно установлена причина дефекта рекламированных бочек: внешнее воздействие гелия с большим парциальным давлением. Это был гром среди ясного неба. О каких-либо документах или официальных заявлениях, объясняющих такое воздействие, ничего не было известно.
Происшествие с возвратом целой партии бочек с таинственным однотипным дефектом, спровоцированным внешним нерегламентированным воздействием,  произвело бурный переполох в закрытых кругах, допущенных к тематике СБЧ. На бытовом жаргоне этот переполох назвали "гелиевой панамой". Неожиданно всплыл слух о том, что подготовлена новая, гораздо более крупная партия возврата этой модификации бочек с аналогичным дефектом. Наш начальник отдела спецперевозок М.П. Крышень, человек очень ответственный,  предупредил меня, что скоро завалит меня такими же отказавшими бочками для анализа. Однако таких возвратов больше не последовало.
В то же время на совещаниях, в частных беседах специалистов 5-го, 6-го ГУ, ВНИИАА и НИИВТ проблема горячо обсуждалась.  Причастные к данной теме начальники на вопрос "Откуда взялся гелий?" лишь пожимали плечами. Специалисты рангом пониже гадали и строили в своих кругах самые невероятные предположения. Все понимали, что воздействие гелия произошло в недрах Минобороны, и ответ "зарыт" в 12ГУМО, которое хранило молчание. Тем не менее Главный Конструктор ВНИИАА А.А.Бриш оперативно развернул экстренные работы по созданию гелиевостойких реле для подготовки соответствующей замены. Мы на заводе вели параллельную подготовку производства этих новых реле. За  работами по замене ВИР на гелиевостойкие следило руководство 5 и 6ГУ МСМ и 12ГУМО.
 О масштабах "гелиевой панамы" говорит следующее событие: наш новосибирский завод неожиданно посетил знаменитый в закрытых кругах государственный деятель, контр-адмирал В.И. Алфёров, в то время начальник 6ГУ, а с 1964г – замминистра  по ядерно-оружейному комплексу. Он хотел услышать подробности дефекта  из "первых рук", и мне, молодому специалисту, довелось доложить  детали анализа дефектных бочек этой легендарной среди атомных оружейников личности. Владимир Иванович пришёл в нашу лабораторию, уселся среди приборов и внимательно выслушал мой доклад. Он задал несколько вопросов, задумался, покачал головой. Потом поблагодарил всех нас, удостоил меня благодарного протокольного объятия, и, не снимая руку с моего плеча, провёл в сторонку, за стойку с оборудованием, и вполголоса сказал:
– Молодец! Личная благодарность. Вы не представляете себе, как важна эта проблема. Продолжайте искать.
Это пожелание вызвало у всех нас недоумение и растерянность.
И вдруг... вскоре после его визита к нам руководство Минобороны и Минсредмаша как бы забыло о "гелиевой панаме". Официальные совещания, научно-технические обсуждения, и даже разговоры на эту тему были  прекращены. Вопреки обыкновению, руководители военных представительств ни у нас, ни у разработчика не задавали никаких вопросов, связанных с причинами отказа целой партии бочек, признанных годными и вдруг полностью отказавшими в эксплуатации. Все, даже военные специалисты, недоумевали и спрашивали: что же всё-таки случилось? В чём дело? Подозрительно скоро "гелиевая панама" утихла. Обстоятельства воздействия гелия на бочки в составе СБЧ остались тайной. Крупный скандал был  погашен, как ранее не было принято, – не суровым спросом с виновников, не буйными разносами и карами, а строгим официальным безмолвием. Это было очень мудрое решение: если бы о запрете темы было объявлено официально (предписанием или даже устным  приказанием под расписку), интерес к ней только бы возрос. А такой административный приём привёл к быстрому затуханию внимания к гелиевой проблеме в условиях важных текущих вопросов. Но только не у меня, – эта заноза засела во мне навсегда.
Через некоторое время была предпринята неуклюжая попытка имитировать утечку информации из 12ГУМО:  якобы один из офицеров "на местах" ошибся, и вместо сжатого воздуха применил гелий при проверках герметичности СБЧ. Эту коридорную версию  стали в качестве предположения шептать в курилках некоторые офицеры 12ГУМО, а за ними –  среднее звено НИИВТ и ВНИИАА: всего лишь досадный, частный, случайный эпизод. Никакого официального подтверждения этого слуха не последовало.
Абсурдная неубедительность этой версии была очевидной. В командировках я неоднократно присутствовал при проверках СБЧ как отдельно, так и в составе различных изделий военными. Эти проверки в обязательном порядке проводились не в одиночку, а бригадами штатного, хорошо обученного офицерского персонала. Каждое действие проверяющего сопровождалось голосовым сопровождением и повторялось напарниками. При такой постановке ошибка одного проверяющего будет  неминуемо замечена и немедленно исправлена другим. К тому же абсолютно невероятно, чтобы ошибка была совершена неоднократно, на многих изделиях подряд.
"Гелиевая панама", эта первая на моём  пути секретная межведомственная скандальная сенсация, произвела на меня незабываемое впечатление и обрела для меня  статус неразгаданной тайны. Присущая мне от природы дотошность во что бы то ни стало докопаться до истины, касалось ли это деловых, технических проблем, или личных взаимоотношений, всегда брала верх над внутренними сдерживающими силами. Попытки узнать что-либо новое для разгадки этого ребуса  предпринимались мной на протяжении всей жизни, и под конец, казалось, остались безуспешными. Но мне всё-таки повезло.

Забудь об этом навсегда!
(О тех, кто мог знать)

Как  я уже говорил, мне довелось работать вместе со многими как знаменитыми, так  и безвестными, но не менее талантливыми и  достойными людьми, – учёными, военачальниками, руководителями крупных институтов и  производств, инженерами и офицерами. Здесь я коснусь далеко не всех, кто мог знать истинную причину "гелиевой тайны", но прежде всего тех, кого я искренне и глубоко уважал и кому бесконечно доверял.


Юлий Борисович Харитон.
Незабываемое лето 1975 года! Года научно-технических, служебных и дружеских достижений! Лето, каждый день которого происходили неожиданные вспышки результатов работ, мозговых атак и любовных похождений! А кроме того, весь мир затрясся в восторге от успехов проекта "Союз–Аполлон"! Там, наверху. наши и американские космонавты обнимались и целовались, а мы, советские учёные и инженеры бились над тем, кто быстрее – СССР или США – сделает ракеты с ядерными боеголовками, способные за несколько минут долететь хоть до Лондона, хоть до Нью-Йорка, и превратить прекрасные города в кровавое месиво. Конечно, супостаты-англосаксы бились над такими же задачами там у себя, в секретных заведениях Америки и Европы. Горька ирония этих  объятий и поцелуев на орбите, горек союз братства и ненависти.
В эти дни я безотлучно находился в Москве, даже жену свою, чтобы не скучала, перевёз на это время  в столицу. Сам же всё время пропадал на работе, либо в наших НИИ, либо в родном Минсредмаше, либо в не менее родном Минобороны. Положение на самом деле было критическое: я организовал длительный эксперимент, опытная база которого располагалась в Новосибирске, а основные (начальственные) мозги – в Москве и Арзамасе-16. Тогда мы решали острую частную проблему прикладной физики твёрдого тела. Работа была настолько важной и срочной, что для встречи лично со мной, как с организатором эксперимента, из Арзамаса-16 приехал сам Юлий Борисович Харитон (Ю.Б. – так его называли за глаза, для конспирации). Для меня это была великая честь. Наши встречи проходили ежедневно в течение недели в кабинете начальника 6ГУ Минсредмаша генерал-лейтенанта Л.А. Петухова, на восьмом этаже нашего здания на Большой Ордынке. На время прихода Ю.Б. место секретарши занимал товарищ в штатском. Встречались мы строго втроём. Как только получались очередные результаты, я летел в этот сверхсекретный кабинет, где мы с Леонидом Андреевичем ожидали Ю.Б. Всемирно известный учёный всегда приходил в одиночестве, всё аккуратно записывал и интересовался, казалось бы, совершенными мелочами и подробностями опытов. На меня он произвёл впечатление совершенно непроницаемого человека.  Затем, после доклада, Ю.Б. совершенно бесстрастно давал указания по дальнейшим работам и уходил. Вслед за ним появлялся генерал-лейтенант Александр Антонович Осин, зам. начальника 12ГУМО, толковейший специалист и прекрасный человек. После обсуждений хода работ с ним я мчался в  НИИАА, где меня с нетерпением ждала публика помельче (доктора, кандидаты, полковники и другие, ещё мельче).  И так каждый день в течение около месяца.
Это была единственная возможность спросить о "гелиевой" тайне у Ю.Б. – того, кто точно знал её разгадку, тем более что предметом наших встреч была весьма схожая проблема. Но я, порываясь несколько раз, так и не решился. Я и сейчас уверен – он просто не ответил бы, не сказал бы правду.
Но вот настал, наконец, день, когда ожидаемые результаты были получены, доклады сделаны, мероприятия разработаны и все необходимые указания даны. Учёные, генералы и прочие начальники пожелали нам (тем, кто проводил все исследования) передохнуть, и вместе с двумя "рядовыми" научными работниками  из  НИИАА мы отправились в  любимую баню в Марьиной Роще, благо она располагалась недалеко от работы. Те, кто слышал о ней, знают, что славилась эта баня своей мягкой водой, славным паром, а также тем, что её любил и регулярно посещал знаменитый артист Рыбников, живший со своей Аллочкой рядышком. Эту замечательную, заслуженную баню давно уже снесли.
Утолив души банькой, выпив за успех эксперимента  за наших и американских космонавтов над нашими головами (они как раз обнимались на орбите), мы вышли на оперативный простор. Не спеша пересекли  Сущёвский Вал и двинулись к расположенному недалеко ресторану "Северный".
 Один из друзей передумал и пошёл по своим делам, а мы вдвоём вдруг обратили внимание на идущую навстречу пару тоненьких, лёгких девушек в ярких, но пристойных платьях. И так они были хороши, так беспечны, так веселы, что наше праздничное настроение утроилось, и мы сами не заметили, как уже сидели все вместе, вчетвером, за столиком в "Северном" и весело смеялись  своей  удаче, нежной летней погоде и друг другу. Как прекрасны были эти девочки! Они только что окончили школу и в этот день были зачислены в институт, о котором мечтали. И вдруг – неожиданная встреча с незнакомыми весёлыми взрослыми, вежливыми и явно порядочными мужчинами! Как сияли их чуть смущённые яркие  глаза, когда они поняли, что за ними ухаживают приличные кавалеры, когда можно заказать что угодно, когда можно немножко выпить, можно ничего не бояться, а просто порадоваться изумительному сюрпризу, преподнесенному случаем в нужном месте в нужное время! Мы заботливо потчевали и развлекали наших незнакомых красавиц, а они беззаботно трещали и смеялись. Внутри же они чувствовали, как важна эта случайная встреча: "...Вот они какие, настоящие мужчины. Ах, мне бы такого сверстника, такого же твёрдого и доброго, чтобы не только любил, но и жалел!  Неужели мне не повезёт, и я не встречу такого?  Тогда моя жизнь будет просто ужасна, ужасна! Господи, только бы не разреветься!..."
Эти девушки были прекрасны, они стали настоящим венцом нашему торжеству по случаю нашей победы на работе!
Товарищи генералы и офицеры.
Пример Леонида Андреевича Петухова подтверждает то, что  ЯОК СССР был создан умом и силами выходцев из военной среды. Большинство из них – директора первых НИИ и заводов, Главные конструктора, начальники строек, полигонов вышли из кругов нашей армии, и многие из них были фронтовиками, участниками ВОВ. Генерал-лейтенант Л.А. Петухов, военный профессионал, фронтовик, также был в первых рядах практических основателей ЯОК.
Подробные  биографические данные этого государственного деятеля приведены в книгах о нём, в Интернете и других СМИ; во многих публицистических трудах отражены основные его черты  и личные интересы. Будучи его непосредственным подчинённым и исполнителем некоторых особых служебных поручений, я не могу назвать наши отношения дружескими только потому, что он был  старше меня и по возрасту, и несравненно по служебному положению. Но мне всегда казалось, что мы хорошо понимали друг друга. Поработав  директором крупного комбината, он любил вникать в непосредственные вопросы управления производством, особенно в разные "пилотные" проекты. Так, однажды мы с директором провели с ним несколько длительных встреч по обстоятельному обсуждению нашего замысла: принудительно направить всех "АСУ-шников" (работников вычислительного центра, теперь их называют "айтишниками") на трёхмесячную стажировку в качестве замов начальников всех основных цехов и отделов. Он проявил  искренний интерес и энергично поддержал этот проект практическими советами, давшими вскоре  исключительно высокие результаты для нашего производства.
Из личных впечатлений: мне запомнилось, что на его рабочем столе всегда лежал брусок из простой стали, на котором грубым зубилом было выбито слово "НИКОГДА".
Однажды я повторил ему в подходящей обстановке, наедине, свой  вопрос о причинах "гелиевой панамы". Он ответил коротко и ясно:
– Ты уже не в первый раз об этом спрашиваешь. Выкинь это из головы.

Генерал-лейтенант Александр Антонович Осин, главный инженер 12ГУМО, обладал недюжинными научными и инженерными знаниями в нашей области. Когда случались разного рода конструктивные или схемотехнические осложнения, принятие решений без его участия было немыслимо. При этом можно было быть уверенными в том, что он быстро "ухватит" физическую сущность дефекта, правильно оценит его опасность и примет справедливое решение по дальнейшим действиям. Если он видел необходимость сплошных дополнительных перепроверок заделов, или даже  доработок, он был неумолим. И такую необходимость он обосновывал не только своими полномочиями, но и чёткими и ясными техническими доводами. В то же время он не позволял раздувать огня по формальным придиркам военной приёмки.
Зная эти качества Александра Антоновича, я однажды рискнул посоветоваться с ним по весьма деликатному вопросу. В  лабораторных исследованиях на заводе мне удалось обнаружить обидно грубое упущение в схемотехнике САП. Этот просчёт не влиял на работоспособность САП, но приводил к неполному использованию накопленной при взведении энергии. Я терялся в способе опубликования результатов исследования: можно было выступить с неожиданным, неприятным для разработчика, докладом на очередном научно-техническом совете, можно было "поднять хай" в служебной переписке, можно было просто умолчать. Я решил приватно посоветоваться с А.А. Осиным. Внимательно выслушав меня и мгновенно ухватив техническую часть дела, он посоветовал:
– На НТС выступать не стоит. Молчать об этом недостатке ни в коем случае нельзя. Напиши обычный отчётик, присвой ему гриф покрепче и высылай без помпы, наряду с другими, текущими, А.А. Бришу. Он всё поймёт, смолчит, проработает со своими, и  надерёт кому следует жопу по-домашнему, не вынося сор из избы. И тебе будет благодарен, и отношения не испортятся. С отчётом этим нашу приёмку срочно ознакомь.
Именно так всё и прошло, схема САП была усовершенствована без излишнего шума и неприятных возмездий.
Дважды я задавал А.А.Осину вопрос о причинах гелиевой панамы, и дважды он сказал, глядя мне в глаза:
– Всё это чушь собачья. Чепуха какая-то. Выбрось ты это из головы. Вопросы на эту тему прекрати. Понятно?

Генерал-лейтенант Иван Александрович Савин, заместитель начальника 12ГУМО, был по призванию талантливым организатором работы сложного аппарата специальной военной приёмки. Одним из вверенных ему направлений было чёткое построение деятельности разветвлённых военных представительств на местах производства СБП и их составных частей. Особое внимание И.А. Савин уделял вопросам обеспечения качества продукции, основные принципы которых при его непосредственном участии были изложены в основополагающих, в то время закрытых, инструкциях 12ГУМО. Не могу не отметить, что только через два десятилетия после полной реализации этих принципов в системе "МСМ–12ГУМО" Всемирная Организация по Стандартизации предложила их всем странам в качестве "опережающих стандартов" по качеству (известная серия стандартов "ISO-9000" и др). Невольно напрашивается мысль о непристойном, молчаливом заимствовании Западом плодотворных идей и принципов, одним из авторов которых был И.А. Савин.
Созданная и эффективно себя проявившая система управления качеством продукции на нашем заводе была результатом сотрудничества инженерного корпуса и офицеров военного представительства под контролем И.А.Савина и при его непосредственном участии и деятельной поддержке.
Дважды я обращался к И.А.Савину с вопросами о гелиевой проблеме, и оба раза  ответ был один и тот же: не заморачивайся и больше не спрашивай.
Длительное деловое общение с генералами А.А.Осиным и И.А.Савиным показало, что оба они, начав воинскую службу с участия в боевых действиях на фронтах войны, проявили себя с самой лучшей стороны как мудрые военачальники и талантливые специалисты в сложной, важнейшей области науки и техники. Особой заслугой их является подбор и воспитание целой когорты профессионалов своего дела, блестящих офицеров центрального аппарата 12ГУМО и на местах: П.Ф. Найко, С.Н. Китаев, П.С.Прядкин, В.К. Маяков, Р.А. Семягин, Н.С. Ильченко и др.
Аркадий Адамович Бриш.
С А.А. Бришем я  сотрудничал с 1962г. В течение моей работы на заводе "Химаппарат", по мере карьерного роста, мы в ходе постоянных деловых встреч всё более сближались, а после назначения меня заместителем главного конструктора СКБ, а затем главным инженером завода, были уже близко знакомы, встречаясь не только на деловых совещаниях, но и при застольях в командировках, и у меня, и у него в гостях дома. Он был научным руководителем моей диссертационной работы. Всё это время я искренне, беспрекословно почитал его как безусловного мэтра.
Масса книг, статей в прессе и других СМИ, казалось бы, раскрывают все стороны этого выдающегося человека. Мне хотелось бы добавить несколько слов  об одном, самом важном его человеческом качестве – непреклонной целеустремлённости.  Это был единственный встретившийся мне в жизни человек идеи, человек, всю жизнь остававшийся верным своей миссии. Не миссия выбрала его (в виде задания, поручения и т.д.), а он сам выбрал свою миссию – САП с ИНИ (импульсное нейтронное инициирование). Когда он пришёл в атомную науку, идея внешнего нейтронного инициирования существовала только на бумаге. Её необходимо было реализовать от нуля, начиная с формирования ядра коллектива разработчиков, и кончая проведением практических расчётов, созданием рабочей документации и  реальных, материальных приборов и устройств. На решение этой труднейшей задачи А.А. Бриша вдохновили Ю.Б. Харитон и  В.А. Цукерман. Он принял на себя эту миссию и воистину героически пронёс её через всю жизнь. Ради неё он был готов на всё: примеривать тогу лукавого царедворца, переносить предубеждение руководства, коварные выпады как противников, так и соперников, терпеть неугодных замов и многое другое. Именно отсюда возникали и затухали  подковёрные слухи о его  изощрённом хитроумии.
Это был верный только своему делу рыцарь идеи. Если ему случалось чего-то остерегаться, то боялся он не за себя, а за свою миссию, свою идею. Он крайне ревниво относился к альтернативным разработкам САП. Однажды, узнав у нас на заводе, что мы серийно выпускаем одну из разновидностей САП "чужой" разработки, он страшно разволновался, отбросил все текущие дела и не успокоился, пока не узнал все подробности о параметрах этой модели, хотя это и  потребовало формального решения некоторых режимных вопросов.
В твёрдом служении своей миссии он не уповал ни на многочисленных замов, ни на им же самим воспитанное сильное среднее звено. Он сам предлагал смелые  принципиальные  направления и жёстко контролировал их неукоснительное исполнение. Умело лавируя, он оставался верен своей цели и  всегда был сам по себе. Его маяками не были ни суровый начальник ВНИИАА, ни начальник главка, ни даже сам замминистра по ЯОК. Его маяками были Ю.Б. Харитон и В.А. Цукерман.
А.А. Бриш прекрасно видел, и в приватных беседах даже признавал, многие недостатки в разработках его института, таких как отсталость в разработках серийных технологий,  убогость методов и средств контроля, заметные упущения в организации и повседневной  практике управления подразделениями. Не снимая с себя ответственности, он, будучи не в силах уследить за всем, объяснял это соответствующим уровнем некоторых замов  ("Каков поп, таков и приход" – говорил он).
Он был всегда элегантен, красноречив и полон тонкого чувства юмора (ему был чужд чёрный юмор; я помню, что впервые услышал от него весьма тонкое, увы, ставшее ныне бородатым, замечание одному из подчинённых, допустившему бестактность по отношению к собеседнице: "Если просто мужчина по ошибке заглянет  в ванную комнату, где находится женщина, и скажет "извините, мадам", то джентльмен скажет "извините, сэр"). Кабинет его всегда был заполнен посетителями, подолгу дожидавшимися своей очереди. Если у кого-то не хватало терпения и он порывался уйти, А.А. Бриш останавливал его со словами: сиди, ты мне нужен, набирайся пока ума, тебе полезно. Это говорилось так, что человек не обижался, а приобщался к обсуждению, что хозяином кабинета всегда приветствовалось. Красноречие его было чрезвычайно широким, но если дикция была совершенно безупречной, то словарный состав  частенько заливал берега. Но и это совершалось настолько артистично и интересно, что обиды у виновников не возникало. Напротив, если в кулуарах института разносился слух о гремящем разгоне в кабинете Главного, некоторые любители жареного  даже подыскивали повод и бежали "на представление".
Приведу пример такого спектакля (а они случались чуть ли не ежедневно) и  лукавой гибкости Аркадия Адамовича.
....Времена систематических сбоев в работе ВИР. Почти неделю я  не вылезаю из лаборатории ВНИИАА, где исследователь Ф.Ривес бьётся с открытым вместе со мной ещё в Новосибирске непонятным аномальным разрядом. Готовимся к совещанию у А.А. Бриша, к нему вот-вот должны подъехать разработчики ВИР. Феликс Ривес, мужик совестливый и прямодушный, волнуется: только что мы с ним зафиксировали подтверждение дефекта, но он боится признаваться в этом А.А.Бришу. Он сознаётся мне, что А.А. Бриш ему твердит, и твердит настойчиво:
– У нас (во ВНИИАА) никогда ничего такого не было! Ведь не было? Вот, тогда так и говори: не было, и всё тут! А у них (это у нас, на Химаппарате) бывает! – значит, у них что-то не так в технологии! Пусть ищут! Ребята там толковые, не то, что у нас! Может, чего и найдут и в схемах, и тогда и вам, мудакам, подскажут. Но формально перед нашими военными мы правы, – у нас таких случаев не было. Н-е б-ы-л-о! Поэтому держись  одного: у заводчан надо искать какие-то особенности в технологии.
Вхожу в кабинет А.А. Бриша. С первого взгляда всё ясно: идёт разгон. Разрумянившийся от гнева А.А.Бриш не сидит, а стоит за своим столом. В некотором отдалении  сидят разработчики ВИР: глава разработок Лев Самуилович Эйг и его соратники С.С. Цициашвили и А.Б.Хейфец. А.А. Бриш здоровается со мной, указывает на место у своего стола и продолжает:
– Отчёты, отчёты... Что нам в твоих отчётах? Эйг твою мать, проснись! Ну ты прекратишь жить своей жизнью, или оглянешься, наконец, вокруг? Что ты ссылаешься на отчёты, когда твои ВИР через раз пердят, а не работают? Ты что хочешь, чтобы твоим пердячим паром из отчётов производство сдвинулось, чтобы этим паром военные надышались и успокоились?
– Аркадий Адамович, но мы всё проверили, что только можно! Не может быть такого разряда в нормальном ВИР, об этом масса наших отчётов говорит...
 Лицо А.А. Бриша багровеет гуще и он вновь вопит:
– Опять отчёты! Ну Эйг же твою мать, как мне выразиться ещё, чтобы до тебя дошло, наконец, Лев, дорогой! У меня же чутьё, я же чую, чувствую, что и ты тоже тут насрал,  наблудил, не только завод! Прошу тебя, прекрати выпускать свои сраные отчёты, езжай немедленно в Новосибирск и разберись, в чём там дело? По полочкам, по полочкам всё разложи! Моих раздолбаев забери с собой, кого угодно отпущу. Но не забывай главную линию: у нас такого ни разу не было, надо что-то у них (тыкает в меня пальцем) в технологии искать.
Разгон продолжается ещё час. Наконец, Эйг с компанией уходит собираться к нам, А.А. Бриш немного успокаивается, и я прошу его на минуту никого не пускать (как это у него принято, в кабинете уже скапливается большая группа посетителей с бумагами, поручениями, вопросами). Без окружения народом он работать не может. После моей настоятельной просьбы секретарша Катя перекрывает вход, и мы остаёмся одни. Я спокойно сообщаю, что здесь, на его земле, на его оборудовании, на его изделиях,  вместе с его людьми изнурительным повторением опытов я получил-таки то же самое отклонение от норм. Объясняю:
– Аркадий Адамович,  вы же понимаете, что не могли у вас при отработке это поймать, потому что явление статистически крайне редкое и проявиться оно может только в серийном производстве! Ведь только при контроле больших количеств образцов неблагоприятные сочетания свойств проявятся с большей вероятностью! Не могли у вас это обнаружить, сколько бы не включали одни и те же образцы! А у нас их идёт поток, число сочетаний огромно, я даже количеств вам назвать не могу, такие они громадные по сравнению с вашими.
Сначала он сердито отдувается, хмурится, потом бормочет:
– Всё равно мои засранцы должны были при отработке всё предусмотреть. Насчёт закона больших чисел и неблагоприятных сочетаний ты, конечно, прав. И ведь по правде, о чём речь? Просто о пустяке, – ведь этот  дефект лежит за пределами трёх сигм, за пятой сигмой, так что за работоспособность бояться вообще нечего! Но если это публично признать (а я на тебя надеюсь, ты тоже смолчишь), это значит перечеркнуть всю разработку. Подлюг-"доброжелателей" у меня здесь хватает, ты тоже знаешь, и не только среди военных. Такой поднимут ползучий гвалт, развоняются на всю ивановскую! Так что давай договоримся следовать моей любимой формуле:
– В ЦЕЛЯХ ДАЛЬНЕЙШЕГО ПОВЫШЕНИЯ ЗАПАСОВ РАБОТОСПОСОНОСТИ... Как прекрасно, как правильно звучит! Гони и своих, как я Льва, в три шеи, пусть все вместе возьмутся и найдут, в чём же дело!
 Систематически на протяжении всех  лет   совместной работы я не упускал случая и  неоднократно спрашивал его о причинах отказов бочек, связанных с  гелием, но он упорно уходил от ответа, и только раз посоветовал мне "забыть эту историю". Так, вслед за "штурмовой" заменой ВИР на совершенно новые, гелиевостойкие, заменой, которая повлекла срочное и основательное переоборудование нашего вакуумного производства, я спросил его вновь:
– Зачем же нужна эта замена, если никто не знает, что случилось с этими бочками и откуда взялся гелий?
Откровенно говоря. этим же вопросом задавались как его ближайшие помощники, так и разработчики ВИР. Ответ А.А. Бриша был неопределённым:
– Ну, знаешь, бережёного Бог бережёт.
Совершенно не его, всегда добивавшегося полной ясности, ответ.
Предпоследний раз я пообщался с А.А. Бришем в декабре 2009г  по его приглашению. Во ВНИИАА меня сердечно встретила знакомая ещё с юных времён верная секретарша Катя, повзрослевшая вместе со всеми нами. Она проводила меня к А.А. Бришу, занимавшему пост Почётного Научного Руководителя.
Беседа была очень длинной. Он отчаянно сетовал на то, что не может достучаться до верхов по поводу опасности слабого внимания к вопросам безопасности хранения и обращения с ядерными боеприпасами. По его словам, он неоднократно писал "на самый верх" об этой проблеме, но никаких ответов не получил. Причиной молчания он назвал то, что "к власти пришли авантюристы", которые не понимают важности проблемы.
– Тебе сколько уже лет? – сердечно улыбаясь, спрашивал он – а, 72 года! Значит, ты миновал разряд пожилых и попал в старики, а вот я давно уже перешёл в категорию долгожителей! Знаешь, ко мне относятся, как к выжившему из ума от старости! (тогда ему было 92 года). И не слушают, а ведь это добром не кончится! Уверяю тебя, кончится всё это очень плохо.
Я вновь спросил его  мнение о гелиевой проблеме, и он с трудом и неохотой, несколько раз применяя слова "кажется", "вероятно" повторил нелепую версию  12ГУМО о личной однократной  ошибке одного войскового офицера.
На прощанье он показал свои сведённые вечной судорогой пальцы руки, которые сгибались-отгибались только при участии его собственного взгляда (так сильно он сдал) и подарил мне одну из своих книг. Сделав   дарственную надпись, он взял со  стола лежавший поверх вороха бумаг  листочек со сделанными его рукой заметками, вложил его в книгу  и протянул её мне.  После выхода из кабинета Бриша  я столкнулся с Германом Смирновым,  преемником Бриша, моим сверстником и также старым приятелем. Он завёл меня в свой  кабинет Главного Конструктора и тоже подарил мне книгу о себе. Эта случайная эстафета Главных Конструкторов ВНИИАА показалась мне забавной и весьма символичной.
Уже в коридоре я достал листочек, вложенный Аркадием Адамовичем в книгу. На одной стороне было написано:
Ненавижу всякую мертвячину,
Обожаю всяческую жизнь.                На другой стороне он  записал известные стихи Окуджавы:
Вселенский опыт говорит,
Что погибают царства
Не оттого что труден быт
Или страшны мытарства.
А погибают оттого,
И тем больней и дольше,
Что люди царства своего
Не уважают больше.
               Б.Окуджава.
Листочек этот я бережно храню.
В 2012г (я уже 15 лет был на пенсии) А.А. Бриш позвонил мне на дачу и пригласил навестить его на работе, чтобы вручить мне на память последнюю свою книгу. Я выехал из Тарусы 18.07.12 и посетил его 19.07.12. Аркадий Адамович заметно ослаб, располагался уже в другом, небольшом кабинете, но настроения его нисколько не изменились. Он по-прежнему был убеждён в недостаточном внимании нашего высшего руководства к вопросам безопасности хранения и обращения с ядерными боеприпасами, рассказал о своих по-прежнему безответных усилиях по решению этой проблемы. Я вновь спросил его о "гелиевой проблеме", но он сказал, что ничего об этом не помнит. Я не мог поверить, ведь эта проблема была одной из самых значительных в истории его разработок. Неужели военные так ничего ему и не сказали? Этого просто не могло быть. Он подарил мне свою последнюю книгу,  мы распрощались. Это была наша последняя встреча (он скончался в 2016г.).


Д.М. Чистов и С.П. Воробьёв
Среди множества соратников по общему делу в моей жизни эти коллеги занимали особое место: к ним обоим я испытывал глубочайшее уважение и глубокую благодарность за ответные дружеские чувства. Оба они были ближайшими помощниками А.А. Бриша по электровакуумным приборам. Под  руководством и при непосредственном участии обоих выдающихся учёных были созданы  совершенно уникальные по своим свойствам сверхминиатюрные физические устройства. Ещё более знаменательно то, что эти приборы были настолько отработаны, что выпускались серийно.
Деокт Михайлович Чистов, заместитель главного конструктора, лауреат Сталинской и Ленинской Премий, кавалер орденов и медалей, отличался глубоко интеллигентной внешностью и манерами обращения, правильностью речи. И это при том, что во время войны, подростком четырнадцати  лет, он работал токарем на одном из ярославских заводов, вытачивая детали артиллерийских снарядов (из-за небольшого роста за станком он стоял на ящике). Доброжелательность, юмор и дружелюбие Д.Чистова не знали пределов: так, придя ко мне впервые в гости, он представился жене и тут же сказал:
– А где у вас мусорка? Давайте ведро!
Побывав неоднократно на полигоне Новая Земля, он накопил целую коллекцию настоящих морских тельняшек, и как-то раз мы, немалочисленные гости его дома, получили в подарок по этому полигонному сувениру.
В то же время как разработчик он придерживался строжайших требований к технологиям серийного производства и был совершенно нетерпим к малейшим отступлениям от требований документации. К подчинённым на работе он также был всегда вежлив и приветлив, но в то же время требователен и строг.
На мои неоднократные вопросы о гелиевой проблеме на протяжении наших многолетних дружеских отношений, Деокт Михайлович, правда, с едва заметной усмешкой, но всё же неуклонно настаивал на досадной ошибке "офицера на местах".
Станислав Петрович Воробьёв, доктор технических наук, научный руководитель по направлению электровакуумных приборов ВНИИАА, был искуснейшим, изобретательным физиком-экспериментатором. Я уже упоминал его успехи в экспериментальном доказательстве гелиевой проницаемости оболочек ВИР, однако в области разработки других электровакуумных приборов он достиг несравнимо больших  высот. Некоторые эксперименты С.Воробьёва носили прямо-таки экстравагантный характер. Например, подготавливая опыты по люминисцентной  регистрации частичных разрядов в перенапряжённой изоляции, он в своей лаборатории проводил предварительный отбор  приборов методом собственного ("своими глазами"!) визуального наблюдения вспышек в вызывающе опасной близости лица к высоковольтным источникам.
Летние дачи у нас с ним были в одном садовом товариществе, в г.Таруса, и мы имели возможность во время отдыха, на свободе, обсуждать как рабочие проблемы, так и личные дела. Природой он был одарён каким-то обаятельным  заиканием и  особенной, добродушно-хитроватой улыбкой, и поддразнивал меня, как только я заводил "гелиевую" беседу:
– Всё равно не скажу...знаешь... почему?... потому, что никто этого не знает!
 В этих откровенных беседах я понял, что он действительно ничего не знал о том, как и откуда гелий проник в его приборы.

Жизнь.
 Другая (заветная) сторона.
Ну, конечно же, конечно, была и расцветала эта – заветная, личная – сторона! Несмотря на мёртвую хватку производства, на его змеиный гипноз, несмотря на захватывающую тягу к исследованиям, было всё человеческое: любовь и злость, литература и музыка, теннис и плавание, рыбалка и охота, мотоциклы и автомобили, сибирские грибы, ягоды и кедрач... Мы, добровольные духовные рабы производства и физических исследований, вместе с гуманитариями жили в едином внешнем  мире. В каждой душе тихим, но неугасимым пламенем зажёгся поэтический хмель Окуджавы. Как колокола, призывающие к покаянию, зазвенели стихи и песни Галича. Яростно, со скандалами и запретами, разливался безбрежный океан творчества Высоцкого. И уже начинали проявляться, и затем встали в ряд их последователи. Вместо занудного, безответного экранного понукания мы приветствовали фильмы Тарковского и Соловьёва. Со своего советского корабля мы, подобно Колумбу,  смогли, наконец,  своими глазами познать неведомое западное искусство. Terra Incognita! ¬– и во всю свободную силу зазвучала музыка нью-орлеанского джаза, музыка Битлз, Пинк Флойд, великого Л.Э. Уэббера... Terra Incognita! – и мы вступали на неизведанные, безбрежные континенты западной и мировой литературы... Terra Incognita! – и мы с интересом  узнавали о восточных тайнах, об исламе, буддизме, индуизме, йоге... Terra Incognita! – и нам открывались новые политические горизонты...
Обкомовские бдения.
Систематически  руководство завода получало суровые "приглашения" от райкома,  горкома, обкома на всякого рода семинары и конференции. Если участия в городских и районных мероприятиях удавалось иногда избежать путём замены на замов, то "приглашение" обкома являлось категорически неумолимой повесткой. В таких случаях считалось, что директор может послать вместо себя только главного инженера. Мой директор этим приёмом особо не злоупотреблял, но любил им пользоваться.
Сначала я приноровился брать с собой для проработки на коленях пухлую несекретную почту. Однако вскоре меня разоблачили, отечески пожурили и дали совет прекратить. Озираясь в тоске под пение пропагандистов, я вспомнил, что буквально рядом с обкомом располагался Новосибирский Музей Н.Рериха, и с тех пор стал его  постоянным посетителем. Я перебегал туда с "семинаров" даже по морозу, не одеваясь, а из зала заседаний выходил будто бы по нужде.
Меня особо привлекали работы последних периодов его творчества, где неумолимые ритмы холодных и тёплых тонов казались  иногда просто безжалостными. Мне чудилось, что в них гремит  суровая ранняя классическая немецкая музыка.  Больше всего меня поражало (и так и осталось неразгаданным),  сходство художественных приёмов американского художника Р.Кента и Н.Рериха, доходящее иногда до полного тождества. В чём тут дело? Я покопался в литературе и никаких сведений об этом не нашёл. Выходило, что они даже не встречались, хотя время пересечения их жизней было достаточным. Что же это такое? Совпадение? Заимствование? Сакральное соитие незнакомых душ? Другой интересный момент: мой друг-художник спросил меня, видел ли я на картинах Рериха... НЛО? После неоднократных поисков я, действительно, обнаружил на одной из картин изображение подвешенного в синем небесном пространстве круглого предмета. Служительница музея пояснила, что по этому поводу учёные спорят: то ли кто-то подрисовал, то ли Рерих в самом деле изобразил неизвестный ему феномен.
Не могу не рассказать об одной весьма  удачной обкомовской повестке. Тогда вся страна поголовно слушала чтения книги  Брежнева "Малая земля". Обком категорически обязал директоров и главных инженеров, "в связке" быть на чтениях три дня. В один из этих дней директор сумел-таки скрыться после обеда, но взял с меня слово занять его место (Как дети: "Оттуда не видно, кто, а что занято – видно. А если заметят, что тебя на твоём месте нет, скажешь: как же? вон – я!"), и я оказался рядом с директором нового ликёро-водочного завода. Тот подсадил ко мне своего главного, рассказавшего от скуки о своих бедах, в том числе об отсутствии особой, фондированной резины для прокладок, и о слабости своего инструментального цеха. Это был дар судьбы! Такого шанса упускать было нельзя! Не выходя из огромного зала, я с помощью перебежек организовал совещание с работниками обкома, получив  в результате "предложение" нашему заводу от высших партийных инстанций оказать инженерную помощь ликеро-водочному. Наши снабженцы имели доступ к любым фондам, и кроме того были сущими ищейками  и волкодавами. Наши инструментальщики изготавливали уникальные пресс-формы. Вскоре поручение обкома было выполнено, а мы получили благодатный источник сервировки банных приёмов, которые устраивали за свой счёт  по принуждению того же обкома для именитых приезжих (инструкторы ЦК, члены контрольных комиссий, легендарные космонавты, и др).
Чему ты больше рад?
 – Дарья Петровна, вы не смогли бы сегодня задержаться? Наташа идёт на свадьбу, а других лаборанток, вы знаете, у нас сейчас нет. Всего-то часа на три, ну, четыре... на большее у меня просто плёнки не хватит. Вы знаете, у меня такое чувство, что сегодня мне, наконец. повезёт! Я же уже месяц сижу вечерами, добиваюсь этой распроклятой аномальной вспышки, она же должна быть, должна! Вы же в курсе моих опытов, ведь уже больше пяти тысяч включений сделано, одной плёнки сколько ушло! Сегодня, сегодня точно клюнет! Это так захватывающе: вот-вот мои расчёты, моя догадка подтвердятся! Вы же в курсе, – за то, что работаю один с высоким напряжением, да ещё в темноте,  сразу с двумя сцинтилляторами без кожухов, мне уже влепили... Почему так официально обращаюсь? Ну, во-первых, ты же инженер-исследователь; во-вторых, хочется как-то подольститься, а в-третьих здесь же народ только что был. Тебе в садик надо? Ну, пусть дочурку Миша заберёт, вы же рядом живёте... Сейчас я к нему сбегаю, он ещё не ушёл...
Быстро возвращаюсь.
 – Порядок, я с ним договорился, иди, сходи к нему, проинструктируй. И мужу позвони, пока я всё включаю...
– Так. Вот табурет, твоё дело простое – как только зарядка произойдёт, сразу сигналь, каждый раз предупреждай, ведь я же второй осциллограф смотрю, и жми на эту кнопку, – да ты же всё знаешь. Потом переводи плёнку. Фотографируем каждую осциллограмму. И не вставай, не вставай, а то все мои кабели заденешь и тебя, не дай Бог, стукнет! Да и  настройки собьёшь, и мне опять ковыряться, перепроверять... Начали!...
– Да, два часа уже провключали... Вот что значит набор статистики... Зажечь свет? – передохнешь хоть, в темноте твои лучистые глазки измучились, наверное. Я и в кромешной тьме этой вижу, как они светятся! Чайку хлебнёшь. А? Я? Я не устал нисколько. Я жду, можно сказать, яростно жду. Это должно случиться! Должно! Другого ничего быть не может!...
– Ещё час прошёл. Опять ничего не будет... мать честная... неужели так и не наткнёмся? Ты не рано включаешь? Да знаю, знаю, ты аккуратистка чистой воды... Давай немного изменим интервалы, не будем спешить.
– Полчаса всего осталось, везде полный перегрев. И у тебя тоже – надоело, вся кипишь, я же чувствую... Что это?  А!... А-а-а-а! Есть! Ура! И второй раз, почти подряд! – вот она, вероятность, наяву! Столько ждали, ничего не было, а тут два разряда  подряд! И плёнки хватило, и кадры получились, ура! Ура! Это всё ты, ты принесла удачу, я так и знал, я верил! Даша, Дашенька, иди сюда, я уже всё отключил, не бойся. Как я рад, и не знаю, чему больше – вспышке ли этой, или твоей радости, твоему свету изнутри! Да не реви ты, сейчас снова выключу свет, иди, иди же ближе! О размолвке нашей не вспоминай, я же люблю, сама видишь...
И весь мир переворачивается! Я уже вне лаборатории, вне формул, вне опыта. Радость открытия так сопрягается с радостью примирения с любимой! Если бы не любил – ни за что не получилось бы! И наоборот: если бы не ждал так сильно подтверждения расчётов – не полюбил бы так, как люблю! Всё это связано, я знаю. Знаю, знаю, знаю!...
Вот они, дрожащие, нежные руки, вот душистые волосы, вот вожделенные губы, вот жгущая грудь... Вот, вот они, эти потрясающие бёдра,  их судорожно-жадное мшистое колечко, его цепкая хватка, вот они, передо мной, – нагие, слегка разведённые, пылающие плотским жаром от распалённого  утоления  страсти... Обомлевшие, сладко-конвульсивно вздрагивают  от блаженной, сладостной  усталости. Теперь они в положенное время широко распахнутся настежь и исторгнут, вбросят в эту бешеную мировую игру одну из новых миллиардов шайб – НОВОГО МЕНЯ. Да, так будет, и этот НОВЫЙ Я будет лучше меня прежнего.
– Ведь говорили же, что всё кончено! Ты чему больше радуешься? Успеху? Или тому, что опять совратил меня?– шепчет она сквозь слёзы счастья и раскаяния. Женщины всегда остаются собой.
Оружие и искусство
12ГУМО в те времена располагалось в приспособленных помещениях на задах кварталов, окружающих Пушкинский Музей. Это было очень удобно: после кипучих прений с эрудированным и занудисто-педантичным средним офицерским звеном прорваться,  уже  вечером, к командиру, получить генеральскую желанную, поднимающую шлагбаум производству, подпись, – и сразу после этого окунуться в другие миры! Освоиться в этих мирах мне помог школьный однокашник, ныне Заслуженный Художник России Б.С. Павлов. В тяжёлые военные и послевоенные годы нашего детства мы каким-то образом выжили в шуйской жестоко голодавшей глубинке. После выпуска из Суриковского института он на время уехал на Дальний Восток, но я уже был в плену его мира – мира графики, живописи, народных орнаментов. Я настолько втянулся в изобразительное искусство, что всё больше и больше размышлял над невольно возникающими аллегориями между процессами познания человеком таинств искусств и наук.
Бесконечно кочуя по залам музея, я созерцал эволюцию изображений внешнего мира – от примитивных ко всё более близким к натуре, более точным и всё более и более эмоциональным. Наконец. когда "фотографическая" точность достигла предела, а ненасытное познание эмоционального требовало дальнейшего продвижения, в это сражение вступили в бой антитезы точности формы и цвета. Как ни странно, именно искажение  подлинных пропорций и красок внешнего мира обеспечило новые просторы для выражения ещё более ярких  чувств, страстей и порывов. И всё это происходило в незыблемых, мирозданных  рамках геометрии и оптики. Так появились взрывные шедевры Ван Гога и других постимпрессионистов, так возник экспрессионизм.
Так и в физике: "простой" электрический ток, извлекаемый согласно мирозданным законам Максвелла и Фарадея из пересекаемых магнитным полем невинных обмоток генераторов, не утолил познание новых поколений учёных: они стали сначала из простого интереса швырять такие же обмотки сквозь магнитное поле, затем делать это ещё быстрее,  с помощью взрыва, и получать сверхвысокие напряжения и токи, и это привело их к атомной бомбе.
Отпуск.
Отпуск после защиты диссертации. Решили с приятелем путешествовать по европейской части России до Шуи  автостопом. Жарким летом высадились с самолёта в Кирове, добрались до магистрали на запад, тормознули фуру с одиноким водителем. Он не спеша спустился к нам, осмотрел, одобрительно хмыкнул на протянутую 0,7-литровую бутылку:
– Это пойдёт! Но только после Котельнича, там ГАИ не будет. Значит, так. Я – майор в отставке, недавно дембельнул по состоянию здоровья. Сердце. Мне только что полтинник вышел. Обо мне всё. А вы кто такие?
– Туристы из Новосибирска. Технари. Нам по тридцать пять. В свободном отпуске.
– Паспорта покажите. Так, порядок. Да я и так, по рожам, вижу – нормальные мужики. Беру до самой Йошкар-Олы. Перед Тужой в одной точке меня ждут, там заночуем, идёт? Не пожалеете. Это что у вас в сумках, всё водяра? Не много будет? Поехали.
После Котельнича пришлось ночевать в лесу, на берегу чистейшей речки. Майор расслабился, еле-еле от его поцелуев и объятий отбились. Соскучился по хорошей компании майор.
На другой день прибыли на майорскую "точку". Это малая, наполовину брошенная, красивая деревенька. Восхитительная глушь середины семидесятых. При встрече пригожая подружка майора настораживается.
– Не дрейфь, Маруся, это мои друзья-сибиряки. Ребята что надо, со своим буфетом. Давай зови быстро им жёнок помилее, а мы стол накроем, у нас всё есть (нам вполголоса: у них тут, в этих местах, большая на мужиков нехватка).
Стол накрыт на задах (то ли гумно, то ли огород, гуси, куры, козы,). Появляется Маруся с двумя  товарками. Мы вежливо здороваемся, знакомимся. Выныривает разогретый уже майор. Подходит к молодым женщинам гоголем, оглядывает их, одобрительно крякает:
– Ну что, бабоньки, лады будут?
– Какие-такие лады? –  хихикают молодухи.
– Как какие? Вы что, совсем заговели тут? Разговенье будет, половецкие пляски будут, – вот какие лады! Мы с мужиками только что с дороги, так что милости просим к столу.
Через полчаса за столом устанавливается тихое, спокойное веселье. Заходящее солнце всё ещё нежно ласкает. Жара на проходит. Сквозь сгущающиеся сумерки доносится какой-то неясный говор. Спрашиваем, что там такое?
– Это девчонки-школьницы собираются в Нижнюю (соседняя деревня). У них тут на всех один кавалер, и тот сам пацан, но машину туда-сюда гоняет на танцы. Председатель разрешил, всего пять вёрст. Там школа, а сейчас никого, вот в спортзале и танцует вся детвора.
Мы с приятелем переглядываемся и решаем посмотреть на детвору. Нас провожают поджатые обидой губы Марусиных подружек. Возле только что подъехавшего ГАЗ-51 толпится десяток девчонок, на детвору вовсе не похожих. Это взрослые девочки, по-видимому, выпускницы или десятиклассницы. Кажется, все они уже хлебнули. Водитель, худой юноша, без разговоров принимает смятую пятёрку и объявляет с моих слов:
– Это свои, туристы из Сибири! Все в кузов!
В кузове по-колхозному смонтированы скамьи для пассажиров. Машина трогается. Я оказываюсь рядом с красивой (разве бывают некрасивые в семнадцать лет?) девушкой. Да, она в этом году закончила школу, поступила в областной ВУЗ, сейчас здесь с мамой и бабушкой, ждёт начала студенчества. А вы чем занимаетесь в вашей Сибири?
– Работаем инженерами.
Она продолжает расспросы с прелестной местной скороговоркой: 
– А какими инженерами? А правда, там одни зэки да ссыльные? Мне бабушка говорила, в Сибири одни тюрьмы и лагеря. Лагеря-то и у нас есть. Вообще-то мы и сами здесь дикие и тупые, я знаю.  А морозы страшные? А что вы у нас потеряли? А чтой-то у вас карман оттопырен, там туесок? Баклажка? Попробовать можно?
Танцы  в школьном спортзале в разгаре. Мы с приятелем нарасхват, кроме нас и водителя всего три-четыре юноши, а девушек –  десятка два. Моя соседка по кузову не отстаёт от меня ни на шаг:
– Нет-нет, ни за что, – и всё! Никуда я не уйду, я чувствую: такого у меня больше никогда не будет!
 На свету она оказалась  стройной, тонкой девушкой, однако созревшая симфония волшебных женских бугров – грудей, бёдер – так и рвёт изнутри её новенькое ситцевое платьице. Она загорается,  распаляется, и в конце концов  настаивает: надо  выйти на воздух.
– Ух, жарко! Какой вы... городской. В дверях дорогу мне уступили...
– Прошу тебя, не называй меня на вы, пожалуйста! Не такой уж я и старик!
– Да я не из-за этого! Просто ты такой...– "прошу", "пожалуйста"... А можно я поцелую? Ещё. Ещё. Ещё...
– Успокойся, давай вернёмся.
– Нет, нет! Я вижу, я знаю, я понимаю – такого со мной больше никогда не будет! Никогда, никогда такое больше не повторится... Давай наоборот спрячемся хорошенько, только вместе, одни...
Вместе с радостным возбуждением какая-то обречённость звучит в её голосе, какая-то восторженная покорность случаю. Наверное, не было в моей жизни такого яркого встречного эха страсти, такой пронзительно-нежной, шёлковой ночи,... Рассветало.
– Ты мне воротничок  у платья порвал.
– Прости, пожалуйста.
– Вот опять: "прости", "пожалуйста!"...А я так не могу. И никогда не смогу...
– Ну, порви и на мне воротник на память.
Вдруг её начинает бить истерика. Сквозь рыдания она истошно кричит о том, что вот-вот мы расстанемся, никогда не увидимся, что я её "скурвил" из одного удовольствия, что я подлец, а она доверчивая дура-дурочка... Слишком полна, нежданно счастлива, и слишком  остра для неё была эта ночь. В слезах и  ярости она и в самом деле начинает рвать на мне рубаху, рвать полосами от ворота до полы.
– Вот тебе! Вот! Вот!– рычит она под треск и скрежет каждого отрываемого лоскута.
Домой возвращаемся пешком, уже засветло. Она молча забегает к себе, выходит с иглой, наскоро, через верх, кое-как сшивает прямо на мне оторванные клочья. Плачет непрерывно. Убегает. Я иду в Марусин дом, приятель восхищён моим растерзанным видом и фотографирует меня. Фотография в разорванной рубахе до сих пор висит в моём доме.
Элегия оружейника
 Наш крупнейший комплектующий комбинат. Мы, несколько членов научно-технического совета, под руководством Александра Ивановича Галина,  главного инженера, затем директора этого гигантского предприятия, работаем в одном из сборочных залов. Он старше меня на десять лет, а по служебному положению – гораздо больше. Хотя мы и имеем равные должности, я почтительно признаю его превосходство: я отвечаю за свой завод, а на нём лежит ответственность за работу нескольких таких же заводов целого большого закрытого города численностью более двухсот тысяч человек. Но у нас давно уже дружеские отношения, и он по отношению ко мне – внимательный и заботливый старший брат. Пока другие отвлеклись, он подводит меня к ещё не начинённой головке межконтинентальной ракеты и говорит вполголоса: побудь, подумай!
Я присаживаюсь на край изящного конуса, пригибаю голову к коленям, и, согнутый вдвое, упираясь в шпангоуты, с трудом втискиваюсь внутрь. Замираю. И тут меня посещает захватывающее, кошмарное видение: я безудержно, грозно и злобно несусь в космосе к цели на земле. Я вообразил себя тем сложнейшим механизмом тотального уничтожения, который все мы здесь мастерим: зловеще- изысканным, сверхточным, неумолимо исправным, бездушно-исполнительным. Мне на минуту становится не по себе, меня качает: я то возношусь, то падаю духом.
Музыка
Новосибирский оперный театр. Чайковский. Невероятно далёкие от наших дней образы света и тьмы. Для нас это даже не сказка, а наполовину ушедший в небытие камень в фундаменте современности (мораль стареет несравненно быстрее, чем биологический облик). Неприличное, достойное только презрения, позорное ранее – стало востребованным, стильным и недоступно дорогим сейчас. Но адекватная современного её рождению уровню этики музыка сохраняется, и мы её понимаем без иронии нашего превосходства во времени. Это потому, что музыка – это язык, но язык чувств. У неё есть все признаки языка – она звучит и слушается, пишется и читается. Но этому языку обучиться гораздо сложнее, чем любому речевому. Овладеть этим языком в совершенстве, так, чтобы думать на нём, могут только избранные, истинные гении. Они говорят музыкой так, что знания речевых языков не требуется. Они в своих творениях отображают сложнейшую картину мира – мир чувств. А мир чувств (это ведь психика) меняется несравненно медленнее, чем материальное. Поэтому недаром кто-то из древних изрёк действующую и сейчас истину: настоящая Музыка посылается свыше не для того, чтобы ты слушал её, а для того, чтобы Музыка пристально, строго слушала и оценивала тебя!!!

ЧАСТЬ 2. ПОДРЫВ ТАЙНЫ.
Подумаешь, Бином Ньютона!
(Тайна приоткрывается)

Всё произошло совершенно неожиданно, буднично, обыкновенно.
Во второй половине семидесятых годов, когда началось развёртывание самых "продвинутых" в то время наших ракет "Темп-2с" и "Пионер", в Минсредмаше состоялось совещание по завершающим вопросам обеспечения этих комплексов СБЧ и их составными частями. В совещании приняли участие представители 12ГУМО, и некоторые из них оказались моими  хорошо знакомыми приятелями. После совещания в приёмной замешкалась небольшая группа. Старшим по положению (а, возможно, и по настрою) оказался полковник П.Ф. Найко, один из самых талантливых и энергичных офицеров этого ведомства. Знакомы мы с ним были давно,– часто   работали в различных межведомственных комиссиях. Найко вполголоса объявляет:
– Товарищи офицеры, сегодня наш сослуживец, подполковник N  отмечает день рождения. Прошу желающих, в том числе некоторых штатских (он с улыбкой кивает мне) присоединиться и поздравить нормального служаку с его праздником. Все оргвопросы решены, виновник уже ждёт, – убежал с совещания вперёд и оставил адрес неподалёку.
Как ярко, как незыблемо врезался мне в память этот вечер, этот заурядный междусобойчик! Место было действительно рядом: вот мы вчетвером идём вдоль трамвайного пути старозаветной "Аннушки" мимо Новокузнецкой в сторону Водоотводного канала. Не доходя до него, сворачиваем налево к стоявшей рядом "стекляшке"-шашлычной, вполне приличного для того времени заведения (увы, ныне это место занято новостроем). Ещё по дороге хорошо знакомый капитан второго ранга С.Г. Китаев представляет мне как своего помощника подполковника Игоря Сергеевича. В говоре Игоря я моментально нахожу потёртые временем, но такие родные интонации нашего владимирско-ивановского диалекта. Оказывается, он родом из наших мест, – кинешемский! В шашлычной мы усаживаемся рядом, мы уже свои, друзья, и следующий за поздравлением именинника тост – это уже наш с ним тост, тост земляков, переходящих "на ты".
В обстановке нарастающего веселья я вдруг вспоминаю, что Китаев занимается вопросами хранения и перемещения СБП и их составных частей. Вечная заноза в моей памяти оживает, и я рассказываю Игорю о таинственной "гелиевой панаме". Откуда взялись эти "гелиевые" бочки, как это с ними случилось?
– Ты Булгакова читал? – отвечает он с улыбкой.
– Ну, конечно, что ты спрашиваешь... А что?
– А что сказал Коровьев буфетчику? – "Подумаешь, бином Ньютона!". Так и я тебе скажу: подумаешь, тайна! Сам-то не дотумкал? В каком году ты их получил? В шестьдесят третьем, правильно! А когда Карибский кризис был? В шестьдесят втором. С Кубы они все были, эти твои "гелиевые" бочки, все были сняты с СБЧ ракет, побывавших на Кубе! Тогда, во время Карибского кризиса. А вот что с ними случилось у Фиделя, это тебе лучше знать, это не мой профиль!
Сердце моё останавливается. Я не могу ни двигаться. ни дышать. Вот оно, наконец! Действительно, никогда не знаешь, где найдёшь, а где потеряешь! Но не надо проявлять никаких  восторгов! Надо продолжать быть вежливо-любопытным!
– А что же вы все нам не вернули? Тогда говорили, их было много?
– Да, немало.
– Что же вы с остальными сделали?
– А вы что на заводе  с полученными сделали?
– Мы? Мы проанализировали и похерили.
– Вот и мы похерили, наверное, на основании ваших анализов. Честно говоря, я в подробности не вдавался, у меня своих дел хватает. Помню только, что тогда начальство раздуло из всего этого большую секретность. Ну, а теперь, через полтора десятка лет, всё как-то забылось.
Больше расспрашивать я не стал, да и чувствовалось, что ему больше ничего не известно. Но в душе моей всё кипело восторгом открытия! Наступившая ночь стала для меня ночью столь долго ожидаемого откровения, – я лихорадочно бодрствовал, гадал, фантазировал. Вот, значит  в чём дело: наш противник сумел, каким-то образом применив гелий, обезвредить наши атомные боеголовки, находящиеся в наших руках, под надёжной охраной! Да так обезвредить, что если бы дело дошло до стрельбы, то на американские территории падали бы «кастрированные» ядерные боеголовки, способные нанести ничтожные разрушения, чуть большие, чем таких же размеров металлические болванки. Радиоактивное заражение местности по сравнению с последствиями «нормальных» ядерных взрывов также было бы ничтожным. Но ведь это сущий пустяк по сравнению с нормальным боевым применением, – ведь согласно официальным данным, суммарная мощность завезённых на Кубу различного вида ядерных боеприпасов превышала сотню мегатонн! Этого вполне достаточно, чтобы спалить половину всех штатов и на долгие годы вывести из строя всю страну! При этом сохранялась высокая вероятность того, что ответные удары американских ядерных сил будут иметь полноценный разрушительный потенциал. Перед теми, кто был посвящён в суть «кубинского дефекта», раскрылось безвыходное положение, в котором оказалось наше советское руководство.
Но как они, супостаты, это проделали? Одна тайна сразу же переросла в другую. Очевидно, это была хитроумная, тщательно продуманная диверсия. И такая, которую невозможно сочинить экспромтом! Тут нужна подготовка, основанная на детальном знании свойств (конструкций, схем, материалов, технологий, компонентов, параметров и др.) нашего атомного оружия, а также методов и средств его содержания и проверок!
 Вот это находка! Десятки предположений всплывали в воображении, но главным всё же было торжество давно сложившегося у меня  мнения о тайных пружинах, сыгравших свою, главную роль в  заключении мирового соглашения по Карибскому кризису. Раньше я всегда задумывался о том,  какие аргументы могли подвигнуть Хрущёва к проявлению доброй воли, к заботе о спасении миллионов жизней простых людей? Я  всё время недоумевал и бился про себя: как же так? Ну как эта  чванливая натура, которая позорно, по-хамски, охальничала   в ООН с ботинком, которая в годы свирепых большевистских репрессий и составляла, и визировала многочисленные расстрельные списки и плясала казачка перед Сталиным, которая безответственно ёрничала с кукурузой, могла принять решение, основанное на доброй воле? Насколько мёртвой душой надо было обладать, чтобы отнять у перемогающегося народа последние гроши и потратить их на колоссальные затраты, – перетащить через океан, к чужим берегам, огромную армию: ядерные арсеналы, различные стратегические и тактические ракеты, десятки тысяч солдат и офицеров, службы тыла, огромное число бомбардировщиков, истребителей, вертолётов, танков, надводных и подводных кораблей и другой военной техники! Не мог он добровольно сдаться, – просто так отказаться от масштабного, зловещего шантажа!  Не могло этого быть ни с ним, ни со всеми им же подобранными лакеями, ни один из которых не решался его остановить. На таких, как он, мог повлиять только мощный ответный, столь же коварный, изощрённый шантаж.  Такое могло случиться, только если он неожиданно был чем-то насмерть перепуган,  испытал воздействие какой-то непреодолимой силы, встречной таинственной угрозы. Но что это была за сила, что за форс-мажор? Нигде, никем и ничего о такой силе не говорилось – ни в прессе, ни в комментариях других СМИ, ни в придворных сплетнях, ни на кухнях специалистов, ни в задушевных пересудах из-за бугра.
Мне представлялось, как в самый разгар мировой заварухи, в самые её критические часы наш министр обороны испуганно шепчет в хрущёвское ухо о том, что почему-то наш главный козырь – ракетно-ядерное оружие на Кубе – странным образом... кастрировано. Причины неизвестны, надо разбираться, но оно внезапно потеряло всю свою могучую силу. Что с ним случилось, неизвестно, но оно полностью неработоспособно, ну, совершенно. Просто куча металлома! Это всё равно, что насильственное  разоружение... Проклятые супостаты чем-то как-то подгадили! Надо срочно реагировать, надо  учесть это в лихорадочно-напряжённых  переговорах, надо эти переговоры переформатировать, то есть, по-нашему, по-простому, вывернуть наизнанку каким-то образом... Ну, например, воззвать к  гуманизму, к дружбе всех народов, к проявлению доброй воли во имя процветания мира во всём мире!
 И Хрущёву мерещится заочная дипломатично-вежливая улыбка президента Джона Кеннеди, в глазах которого светится до боли обидное, ехидное:
–  Что – съел? А теперь убирайтесь с Кубы быстрее, пока ещё хуже не стало! Теперь я  буду диктовать, как и когда вы заберете ваши омертвевшие ядерные боеприпасы и прочее военное имущество. Срочно присылай кого-нибудь для оформления!   
Действительно, прислали А.Микояна. А в долгие последующие за Карибским кризисом годы у нас сначала на кухнях, а потом и в открытую задавались и обсуждались вопросы:
– Что заставило Хрущёва  в непонятные, кратчайшие сроки свернуть на Кубе огромную  военную группировку и столь спешно отправить её обратно?
– Почему американские инспекторы были допущены на Кубу для контроля этого свёртывания, этих жёстких сроков вывоза личного состава, ракет, самолётов, вертолётов, танков, артиллерии и всей другой военной техники? Почему они вели себя при этом столь  нагло?
–  Что заставило А.Микояна, срочно прибывшего на Кубу (через Вашингтон), потратить неимоверные, героические усилия на то, чтобы буквально выбить из Ф.Кастро и Че Гевары согласие на эту квазикапитуляцию, на сплошную американскую инспекцию на их земле и (особенно!) казавшееся невозможным их согласие на  вывоз тактических ракет?
– Почему А.Микоян давал безоговорочное согласие на все представленные американцами списки нашей военной техники и снаряжения, подлежащие возврату?
Все это могло иметь только одно объяснение: кроме геополитических и других соображений и доводов общего плана на нас было оказано давление какой-то крайне опасной, скрытой силы.  Так может быть, то, что я так долго разгадывал, и было этой тайной силой?
Да, но пока это только версия, ничем не подтверждённая, кроме моих догадок. Но всё же многое стало понятным: по-видимому, об истинной истории "гелиевой панамы" военные решили строго молчать, а все наши – ВНИИАА, 5 и 6 главки действительно ничего не знали. Поэтому спрашивать о причинах бесполезно и у тех, и у других. В чём я и убедился на собственном опыте.
 Как же всё это сделали проклятые супостаты? Видимо, нам об этом никогда не узнать, – ведь если это была действительно чрезвычайная диверсия, механизм её у них засекречен намертво.
Вскоре руководство Минсредмаша перевело меня в Москву  на другую работу, вне ЯОК. Однако все мои  привязанности остались там навсегда. В 1997г я вышел на пенсию. Но "гелиевая заноза" жила во мне и продолжала ныть. И мне ещё раз повезло.

Как же, как же! Гелий, да!
(Тайна раскрыта)
Прошли долгие годы. Сейчас, в ХХI веке, даже читающая публика не знает многих выдающихся имён и событий полувековой давности. Тем более, что общенародный платонический интерес к физике и её кумирам уступил место вполне материальному всеобщему увлечению техническими средствами информационных технологий. Даже угроза ядерной войны  всё меньше напрягает настроение беспечной публики, заточенной на бренное благоденствие, рекламу, электронные игры, смартфоны и прочие гаджеты.
 В то же время за эти годы очень, очень многое узналось: так, в СМИ появились обстоятельные (ранее строго засекреченные) подробности Карибского кризиса. Были  опубликованы подробнейшие  официальные сведения об операции "Анадырь", её гигантском размахе и её участниках. Отдано должное высочайшему военному искусству наших полководцев, обеспечивших успешное, скрытное проведение операции, и великому мужеству участников, солдат и офицеров. Подробно описаны испуг и растерянность американского высшего военного руководства, проглядевшего размещение под их носом мощнейшей, вооружённой до зубов, группы войск "потенциального противника". Стали всеобщим достоянием разносторонние сведения о политической  деятельности главных действующих лиц – Н.Хрущёва и Д.Кеннеди. Личная жизнь обоих лидеров также попала под микроскопы журналистов и телекомментаторов.
Однако, Карибский кризис, чуть было не приведший к мировой катастрофе, вспоминается всё реже и равнодушнее. В основном этот кризис вспоминают в связи с убийством Кеннеди, прибавляя при этом весьма распространённую версию о том, что именно кризис был его причиной. Кстати, многие наши и зарубежные историки  связывают с Карибским кризисом также и свержение Хрущёва. Я предпринял  попытки выяснить и отобразить картину Карибского кризиса, существующую в сознании сегодняшних молодого и среднего поколений. Увы, эти усилия выявили либо полное забвение (незнание), либо  туманное, иногда даже романтическое отображение образов главных её героев: генерального секретаря ЦК КПСС Н.Хрущёва и Президента США Д. Кеннеди. Оказалось, что в воображении наиболее продвинутых наших современников (не историков, а просто занятых повседневными делами хорошо образованных людей) живут весьма символические сцены из карьеры этих деятелей:
– Будущий вождь Хрущёв, запрягшись в телегу подковёрных кремлёвских интриг, злорадно тащит в преисподнюю забвения её седоков, связанных по рукам и ногам  Берию, Маленкова, Кагановича, Молотова, Шепилова... Вскоре после устранения последних он на несколько лет становится полновластным хозяином всей страны.
– Будущий Президент Кеннеди, участник морских сражений Второй Мировой, получив пожизненную травму позвоночника, вплавь тащит к спасению резиновую лодку с ранеными моряками-однополчанами из  разбитого японцами торпедного катера. Удостоенный за храбрость при боевых действиях множества наград, он впоследствии избирается президентом США.
Реальных современников, и тем более, участников Карибского кризиса  становится всё меньше и меньше, – ровно так же, как и степени интереса современных военных историков к этому опаснейшему конфликту. Однако мне посчастливилось встретить именно того живого, непосредственного участника, который помог внести свет в тёмный коридор моих исканий.            
...Почтенные, благословенные Усачёвские бани середины "нулевых" годов.  Атмосфера голых тел, простыней, веников, травных отдушек, шаек-тазиков хотя бы на время торжествует над наружным миром автомобилей, электронной мишуры, рекламной наглости, миром непрерывной спешки, беспокойных навязчивых напоминаний, зудящих забот. Она хотя бы на время  возвращает забытый, безмятежный  домостроевский покой, лишь изредка  пронзаемый ненавистными сигналами мобильников. Наша небольшая компания друзей-любителей банного покоя стала там частью постоянного  контингента, посещавшего бани по средам. Контингент этот состоял из десятка-другого пенсионеров и давно уже крепко сдружился. Отдельно от этого контингента, особенно от него не отгораживаясь, но и не совсем сближаясь, держалась группа  интеллигентных, сдержанных отставных чекистов. Общение с ними остальных ограничивалось приветствиями и совместным ублажённым кряканьем в парной при особо удачной поддаче ароматного пара.
Сложилось так, что в очередную среду их команда пришла в расширенном составе, а наша, наоборот, в сокращённом. Таким образом в нашем 4-местном купе оказался один из них, внешне давно уже и  хорошо нам знакомый. Он представился Михаилом Сергеевичем, "лучше просто Михаилом". Именно в этот день я преподнёс одному из наших свою книгу, посвящённую советскому быту и  написанную мною на пенсии. Увидев её, Михаил заинтересовался, – оказалось, он был профессиональным историком, служил в ФСБ по своей специальности (?) и вышел в отставку в чине подполковника. В следующую среду я принёс ещё один экземпляр книги, уже для Михаила, и так между нами завязались устойчивые приятельские отношения. Узнав, что наша команда состоит из бывших "атомщиков", в одну из сред он рассказал нам интересную историю по своей специальности.
Это была одна из версий истории создания атомной бомбы. По этой версии Р.Оппенгеймер, впоследствии известный всему миру как отец атомной бомбы, а в те времена (ещё до войны) молодой, никому не известный учёный, уже бредил сверхбомбой. Он каким-то образом побывал в Советском Союзе и  с подачи Берии попал на приём к самому Сталину. Рассказав в общих чертах о своей мечте, – атомном проекте, Оппенгеймер предложил реализовать его в СССР. Сталина проект заинтересовал, и он спросил о его ориентировочной стоимости. Получив ответ, хитроумный и прозорливый Сталин подумал и сказал в таком духе:
– Дорогой Роберт, у нас есть такие деньги, но они нужны для развития хозяйства и повышения народного благосостояния. Короче, давай лучше сделаем так: ты поедешь в Америку, заваришь там эту кашу, и пусть не мы, а американцы потратят эти колоссальные средства на физические исследования, привлечение научных и рабочих кадров, на поиск и добычу урана, его переработку, строительство всяких там институтов, реакторов, заводов, полигонов и прочее. А ты встань во главе всего этого (мы тебе в этом поможем), и нас потихоньку информируй о ходе дел. И когда всё будет готово, и станет ясно, что игра стоила свеч, ты нам передашь всё, что нужно, чтобы бомба была и у нас тоже. Как у нас говорится, на всём готовеньком. И не сомневайся: на то, чтобы заплатить тебе за это, мы ничего не пожалеем, – ни денег,  ничего другого. В итоге и ты все свои научные интересы и амбиции с верхом удовлетворишь, и американцы будут гордиться своим первенством, и мы создадим необходимый для мира во всём мире противовес.  Как это по-русски: всем сёстрам по  серьгам, слыхал? Лады?
Лады, якобы согласился Оппенгеймер, а дальше вы всё сами знаете.
Нужно заметить, что эта басня ходила между сведущими людьми давно, и хорошо нам была известна, но интересно было услышать её из уст историка-фсбшника.  (Надо сказать, что эта версия спустя два-три года была раскручена нашими телевизионщиками в многосерийный сериал, и, возможно, фсбшники вошли в долю). Мы поблагодарили Михаила за интересный рассказ, и  отношения между нами стали ещё доверительнее. Гелиевая заноза по-прежнему безнадёжно ныла в моей душе, и я как-то между прочим спросил его: уж коль он так сведущ в тайных историях, то не знает ли он какой-нибудь тайной истории о Карибском кризисе?  В ответ он обещал в следующий банный сеанс привести с собой своего приятеля, непосредственного участника кризиса. Так и случилось.
Невероятное совпадение: этого приятеля звали Игорем, – так же, как и того, кто первым приоткрыл завесу "гелиевой тайны". Правда, этот Игорь был родом  с Кубани. Его рассказ об участии в Карибском кризисе мгновенно превратил моё сознание в пылающий, палящий взрывами и дымом радостный фейерверк: оказалось, что он, лингвист по профессии, был начальником шифрсвязи при штабе знаменитого генерал-майора И.Д. Стаценко, командира 51-ой ракетной дивизии, дислоцированной на Кубе  во время Карибского кризиса!
Из официальных материалов МО СССР
В сентябре-октябре для передислокации на о. Куба в рамках операции «Анадырь»... сформировалась 51-я (бывшая 43-я) ракетная дивизия в составе пяти ракетных полков, пяти подвижных ремонтно-технических баз, частей боевого обеспечения и обслуживания. Командиром 51 ракетной дивизии был назначен генерал-майор И.Д. Стаценко... В состав вооружения 51 ракетной дивизии входили ракеты Р-12 (радиус 2 тыс.км) и Р-14 (радиус более 4 тыс. км) наземного варианта базирования. Всего на Кубу было доставлено 36 боевых  ракет с ядерными зарядами к ним. После разрешения Кубинского кризиса, в ноябре 1962 г. все ракеты и ядерные боеприпасы были выведены с территории Кубы.

Из доклада командира 51-й ракетной дивизии генерал-майора И.Д. Стаценко о действиях дивизии в период с 12 июля 1962 года по 1 декабря 1962 года:
...3. Таким образом, 51-я ракетная дивизия сосредоточилась и была приведена в полную боевую готовность на о. Куба. за 48 суток с момента прибытия первого корабля, т. е. 27 октября 1962 года дивизия была способна нанести удар всеми 24 стартами...
4. Передислокация дивизии в Советский Союз.
В 15.00 28 октября 1962 года командующий Группой советских войск на о. Куба объявил мне директиву № 7665 от 28 октября 1962 года, в которой Министр обороны Союза ССР на основании решения Советского правительства приказал демонтировать стартовые позиции, а дивизию в полном составе передислоцировать в Советский Союз.
В период с 29 по 31.10.62 года части дивизии полностью закончили демонтаж стартовых позиций.
В 15.30. 31.10.62 года при встрече с исполняющим обязанности Генерального секретаря ООН У Таном, послом СССР в Республике Куба тов. Алексеевым и мною было доложено, что стартовые позиции полностью демонтированы.
В 12.00 1.11.62 года поступила директива МО СССР, которой было приказано в первую очередь погрузить все ракеты на имеющиеся корабли до 7 ноября 1962 года и не позднее 10 ноября отправить их в Советский Союз.
По данным Министерства Обороны потери личного состава при операции составили от 60 до 70 человек. Официальное, всенародное отдание чести и памяти этим героям не сделано и ждёт своего заслуженного воссоздания.
Это – только маленькие примеры выдержек из солидного объёма материалов, которые мне довелось "поднять" и проработать в Интернете в поисках подробностей тайного прибытия, размещения и окончательного развёртывания сил 51-ой ракетной дивизии под руководством генерала И.Д. Стаценко. В этих же материалах, в частности, указывается, что полная проверка СБЧ после доставки на Кубу была проведена 15.10.62. Говорится в них также и о том, что потенциал ударной силы дивизии был достаточен для нейтрализации целей в любых точках территории США. Всего на Кубу было доставлено:
к ракетам Р-12, Р-14 — 60 ядерных боеприпасов (до 1 мегатонны); к самолетам Ил-28 — отдельная эскадрилья — 6 бомб по 5-6 килотонн; к крылатым ракетам — 80 ядерных боеголовок; к 6 пусковым установкам «Луна» — тактические ракеты по 2 килотонны. Всего на Кубе находились 164 ядерные боеголовки.
 Разумеется, столь ценному оружию полагалась и не менее достойная охрана: флотская группировка прикрытия – 2 крейсера, 4 эсминца, 12 ракетных катеров с противокорабельными ракетами и одиннадцать подводных лодок. Семь из них могли нести собственное ядерное оружие.
В состав наземного прикрытия вошли: фронтовые крылатые ракеты с 16 пусковыми установками и в общей сложности 80-ю тактическими боеголовками по 12 килотонн; две зенитных ракетных дивизии ПВО (ракеты С-75);  полк истребителей из сорока МиГ-21 с полным наземным обеспечением; четыре полка мотопехоты численностью 2500 человек и два танковых батальона Т-55.
Особо обращают на себя внимание сверхкороткие сроки демонтажа стартовых позиций и обратной отправки ракет.

С учётом этих комментариев нетрудно представить мой восторг от встречи с Игорем-шифровальщиком!  И лицо, и тело его выглядели весьма измождёнными, но и возраст его был почтенным – ему было около восьмидесяти. Значит, во время кризиса на Кубе он пребывал в самых цветущих летах.  Его живость, быстрота реакции, подвижная мимика позволяли видеть в нём тех больных всеми болячками людей, которые редко встречаются, но живут долго и счастливо, как бы не замечая своих недугов.
Начал он непринуждённо и прямо спросил, что меня интересует в кубинских событиях. Я начал было с описания своих неудачных попыток наладить связи с Союзами Ветеранов 43-ей и 51-ой ракетных дивизий, но он энергично замахал руками: развалились, мол, эти союзы, я сам в них перебывал, – всё это или сгнило, или вовсе умерло! Пришлось идти напрямик:
– Не помните ли вы такого слова "гелий"? Не приходилось ли это слово шифровать в приказах или в донесениях?
И в ответ я услышал торжественную музыку слов:
– Гелий?... Кажется, тогда что-то такое было... Промелькнуло один разок, и сгинуло... Как же, как же! Гелий, да! Помню. Но это что-то такое... не боевое, а техническое. Это для "кладовщиков", по-моему...   Каких "кладовщиков"? Это так тогда называли офицеров-технарей из двенадцатого  главного управления, – они за ядерными боеголовками следили, хранили их, проверяли, выдавали. Вот их и называли "кладовщиками".
– И что же?
– Связь на Кубе была плохая, один из "кладовщиков" даже в ответ на эту шифровку сам приехал с точки, проверить: не ошибка ли? Удивлялся! И всё ко мне приставал, спрашивал –  точно ли надо применять гелий? Правильно ли я ему расшифровал и передал? Вот мне и запомнилось это слово "гелий".
– И от кого была эта шифровка?
– Да с самого верха, из генштаба, по-моему...  Но никакого шума в связи с этим гелием не было, по крайней мере, я не помню. Это прошло как какое-то техническое уточнение, таких бывало по несколько в день, вот и всё. А вот настоящий шум начался в двадцатых числах октября, из-за чего-то другого: сначала наш Стаценко вместе со старшим "кладовщиком" срочно уехал на доклад к Плиеву (командующий группой советских войск на Кубе генерал армии Исса Александрович Плиев) , потом сам Плиев со своими штабистами приехал к нам... Сидели взаперти непрерывно. Что-то у них случилось, а что – у нас никто не знал. В курилках шептали, что будто бы американцы подгадили нашим ракетам с новых  высотных самолётов каким-то излучением "прямо по воздуху". Но это, конечно, ерунда, надумали с перепугу. Связь с генштабом проводил сам Плиев по своим каналам. После этого шума вскоре через мои руки начали проходить шифровки одна за другой с директивами по свёртыванию. В конце концов получили команду на  отбытие. Вот, пожалуй, и всё.
Да, это было действительно "ВСЁ"! От этого рассказа  воображение моё вновь  разыгралось: как говорили ещё на родном "Химаппарате", всё срасталось! Игорь-1 ответил на вопрос "откуда взялись такие (с гелием) бочки?" Игорь-2 ответил на вопрос "откуда взялся гелий?" Замалчивание любых подробностей по "гелиевой панаме" наталкивало на подозрение о каком-то крупном промахе. Анализ массы обобщённых сведений из СМИ, бесчисленные беседы-гадания  с ближайшими друзьями и соратниками, собственные раздумья и предположения, наконец, выливались в фантастический вывод: это была диверсия супостатов.

Фантастическая версия.

Итак, после ухода в лету нашумевшего некогда возврата партии дефектных бочек, насыщенных гелием, остались  две версии причин их отказа, обе ничем не подтверждённые:
1.Абсолютно невероятная для вышколенных офицеров 12ГУМО: грубейшее нарушение инструкций бригадой офицеров отдельной  воинской части при проверках ядерных боеголовок.
 Как ни абсурдна эта версия,  в ней зарыт чрезвычайно важный смысл: если допускалось, что мифический (придуманный)  офицер-растяпа мог совершить такой ляп, значит, в его распоряжении реально имелся весь необходимый набор средств, позволяющих этот ляп осуществить!   Известно, что периодический контроль состояния СБЧ осуществлялся в те времена по старинке, дедовским способом, впрочем,  издревле используемым в мире техники. Его можно представить себе так: офицеры, проводившие проверку СБЧ на герметичность, через специальный штуцер с манометром подключали её внутренний объём со всей «начинкой» к баллону со сжатым воздухом, входящим в штатный комплект контрольного оборудования. По достижении заданной величины избыточного давления внутри СБЧ штуцер перекрывали, и проверяющие наблюдали показания манометра, фиксирующего скорость падения давления внутри головки за счёт утечек. Если эта скорость в течение определённого отрезка времени была в пределах установленных норм, боеголовка считалась герметичной. В тот же штатный комплект контрольного оборудования входил баллон со сжатым гелием, используемый для других целей. По неуклюжей версии именно им воспользовался вместо баллона со сжатым воздухом незадачливый выдуманный офицер.
Всё это означает, что для подачи гелия в полость СБЧ были все условия.
2. Столь же невероятная, но заманчивая своей детективной фабулой: искусная диверсия американской стороны в самый опасный момент кубинского кризиса.
 Неизвестны документальные доказательства того, что дефектные бочки  входили в состав СБЧ, возвращённых из Кубы. Это – всего лишь фантазия, устное заявление, но оно адекватно сочетается с датами возврата и другим слухом о возможно значительно большем количестве бочек с подобным дефектом. Вероятность ещё одного домысла – проникновения противника в секреты шифров нашей связи, учитывая богатый опыт тайной войны разведок, также допустима, хотя и с огромной натяжкой. Но если всё же допустить верность этих догадок, складывается  грандиозная фантастическая картина.
В  критический момент кубинского военного противостояния советским военным персоналом, державшим пальцы на пусковых кнопках, была получена «красная телеграмма» (особая шифровка), в которой содержался приказ   провести   проверку герметичности СБЧ не сжатым воздухом, а сжатым гелием. Автором и источником этого приказа были спецслужбы США. По-видимому, американская разведка имела несанкционированный доступ в  сверхсекретную информационную среду советского военного командования, и в её самый закрытый сектор – систему 12ГУМО. Этот доступ позволил ей отдать не вызвавший ни малейшего сомнения ложный приказ о проведении проверки, которая вывела из строя нацеленные на США ядерные боеголовки. Приказ был по-военному чётко выполнен, и вся «начинка» боеголовок подверглась воздействию повышенного давления гелия. О физических последствиях этой операции исполнительный военный персонал даже не задумывался – приказ есть приказ. Более того, интуитивная связь понятий «гелий» и «проверка герметичности» сработала на повышение бдительности и оперативности исполнения в острые минуты. Опрессованные гелием вакуумные приборы в соответствии с физическими законами природы заполнились «благородным» газом и потеряли работоспособность. Полный отказ наших ядерных зарядов в случае их боевого применения был обеспечен. Следующая проверка обнаружила потерю работоспособности ядерных боеголовок. Известие об этом мгновенно возносится наверх и играет важную, если не решающую,  роль в достижении мирного разрешения конфликта.
 Можно предположить, что после обнаружения гелия в первой партии дефектных бочек (1963г) для спасения престижа и предотвращения  скандальных  разбирательств на высшем уровне  остальные дефектные бочки тихо списываются в недрах 12ГУМО, например, как исчерпавшие эксплуатационный ресурс. Для коридорного объяснения причин дефекта первой возвращённой партии под видом утечки информации  распускается устная версия единичной ошибки единичного офицера одной из единичных  воинских частей.
Для того, чтобы предположить возможность "гелиевой диверсии" реальной, необходимо также допустить, что ранее западные разведки тайно получали информацию о схемах, конструкциях и материалах составных частей наших СБЧ, о снаряжении контрольно-проверочных комплексов и др. По-видимому, американские спецслужбы задолго до кризиса добыли эту информацию и предоставили её своим учёным и инженерам, которые на основании бесстрастного научно-технического анализа разработали детальный рабочий сценарий диверсии и провели в своих лабораториях  экспериментальное подтверждение её эффективности. Более того, вполне возможно, что  воздействие гелия на СБЧ было даже  загодя во всех деталях "отрепетировано на всякий случай" в западных ядерных центрах. О реальности этих предположений можно только гадать. Мои наиболее горячие собеседники смогли даже предположить, что некими  тайными "агентами влияния" разработки наших СБЧ направлялись  потенциальным противником так, чтобы в критический момент можно было вывести их из строя по  заранее отработанному сценарию. Ещё более горячие (по-моему, просто сумасшедшие) головы нашли в этой фантазии подтверждение своего пораженческого настроя в том, что интеллектуальная и технологическая мощь ЦРУ, АНБ, МИ-6, Моссада и проч. простирается на все сферы деятельности и жизни современной России, и нашим потенциальным противникам известно буквально всё о наших самых секретных военных проектах. Мол, нашли и тогда управу в нужный момент, и теперь, если приспичит, тоже найдут! Поистине, нет пределов фантазиям русского человека!
 Если всё это так, то, по всей видимости,  размах разведывательной и агентурно-оперативной работы спецслужб США в СССР, обеспечивший получение полноценной сверхсекретной информации о ядерном оружии и о ключах к системам шифрсвязи высшего масштаба, был весьма широк. В этом случае послевоенные достижения нашей разведки по добыче американских атомных секретов вполне уравновешиваются успехами супостатов по хитроумно умышленной утечке  оружейной атомной  информации.

Так что же это было? Спасительное вмешательство в бренную земную жизнь высших сил? Тайный сговор учёных или военных противостоящих сторон в целях спасения жизни на земле? Бюрократическая ошибка ошалевших от нервного напряжения наших военных чинов? Каждая из этих версий имеет право на существование и дальнейшее расследование. Но для трезвомыслящих аналитиков, хорошо знающих порядок принятия решений в те давние времена, больше всего подходит предположение о том, что американской стороной была совершена хорошо продуманная, тщательно подготовленная «на пожарный случай» диверсия – сверхдиверсия  двадцатого века, сокрушительная и бескровная. Воистину, кто владеет информацией, тот владеет миром.

Мои  мытарства в медиа-дебрях.

После выхода на пенсию я потратил несколько лет на поиски и познание своей родословной, а затем увлёкся литературным трудом. Написал и издал за свой счёт несколько книг. Накопленные в прежние годы средства иссякли. К концу "нулевых" годов все мои попытки возбудить интерес к своим книгам потерпели крах. К этому времени я  завершил "внутреннюю обработку" вышеизложенной фантастической версии и решил попытать счастья на её публикацию.   Суть моего замысла состояла  в том, чтобы выступить в СМИ с сенсационным обсуждением фантастической версии о тайной акции американских разведок во время Карибского кризиса и (главное!) "заодно" прорекламировать свои книги.
В те времена ещё сохранилась инерция множества самых невероятных постсоветских медиа-сенсаций, от "разоблачений" авторства А. Блока до "подтверждения" деяний инопланетян или долгой жизни Гитлера в казематах Антарктиды. И сам характер версии о вмешательстве тайных сил супостатов в судьбу Карибского кризиса по своему пошибу вписывался в этот ряд.
Одним из солидных авторов сенсаций был широко известный телекомментатор Л.М. Млечин, и я обратился к нему. 20.04.09 в 14.00 Млечин принял меня в своей студии и внимательно выслушал. Не вдаваясь в подробности, я кратко сообщил о себе и о том, что мог бы дать интервью (или материалы для его выступления, но со ссылкой на моё имя) о  некоторых неизвестных и документально не подтверждённых версиях, связанных с ролью ядерного оружия в Карибском кризисе. Он обещал подумать, посоветоваться, и сообщить мне о результатах. Его ответа не последовало.
29.06.09 я  обратился в редакцию "Московского комсомольца" и 30.06.09 меня принял один из лидеров этой газеты В.Поэгли, вызвавший в своё время моё глубокое уважение за позицию в конфликте этой газеты с Минобороны. На моё предложение о сотрудничестве, аналогичное  предложенному Млечину, он обещал подумать. Спустя некоторое время В.Поэгли, видимо, обжегшись на стычах с военными, в таком сотрудничестве мне весьма раздражённо отказал.
Продолжая свои попытки пробиться в СМИ, я подготовил аннотацию будущего киносценария на "гелиевую" тему и стал пробиваться на приём к Н.С. Михалкову. 31.08.09г в  офисе студии ТРИТЭ в Малом  Козихинском переулке меня принял его  помощник Л.Н. Баглай, которому я передал письмо на имя Михалкова  и аннотацию сценария. Он обещал поговорить с шефом. Никакого ответа не последовало.
  Таким образом, все мои попытки донести до широкой публики очевидно сенсационный материал ничего не дали. Почему? Скорее всего, каждый из них решил: правда всё это, или блеф, не стоит лезть в эту опасную историю! Возможно также, что никто из них не смог поверить в "шпионскую" версию "гелиевой" темы.
 
Эпилог. Вечная драма автора.
Какое бы произведение искусства ни создал автор, он может считать его своим детищем (понимать и трактовать его так, как понимает и трактует он) лишь до момента выпуска в свет (публикация, демонстрация, премьера, прокат и т.д.). В отличие от животной аллегории, как только это событие состоялось, как только пуповина отрезана от последа, дитя начинает жить своей жизнью, совершенно независимо от желаний и воли автора. Каждый читатель, зритель, слушатель творит и развивает свои ассоциации с идеями и смыслами автора и на основе этих ассоциаций создаёт своё представление о плоде его трудов. Он или отбрасывает этот труд в сторону, или честит его презрением или смехом, или бережно высаживает его в своём Саду Красоты. Там он бережно выращивает и воспитывает своё новое дитя, не сомневаясь ни на минуту в подлинности своего отцовства (материнства) и любуется им, как собственным произведением. Автору он искренне благодарен за семя, а себя почитает как благодатную почву, это семя взрастившую, воспитавшую и создавшую свой, лучший из всех, образ.
В самом деле, в душах людей всего света существуют и живут миллионы совершенно непохожих друг на друга Алёш и Дмитриев Карамазовых, лейтенантов Гланов, Наташ Ростовых, Квентинов Компсонов, Эмм Бовари...У всех у них в пределах каждого образа совершенно разные внешние облики и несходные сущности.
Я встречал множество совершенно противоположных трактовок этих образов, но все они были наполнены силой впечатления, силой "страстно ожидаемой внутренней встречи" с тем или иным изображением.
Так, Анна Каренина воспринимается или как символ высокой, жертвенной любви, или как заложница  капризной безнравственности и  животной похоти. Её муж – как бездушный чурбан и формалист или как глубоко порядочный человек, верный каноническим жизненным ценностям. О Фёдоре Павловиче Карамазове отзывались как о старом развратнике и свихнувшимся стяжателе, или как об умнейшем мудреце, бравом гуляке и носителе благих достоинств справного хозяина, истово национальных свободомыслия и независимости.
Наконец, в наше время мы можем убедиться в крайнем разнообразии восприятия произведений искусства на примере памятника Петру на стрелке Москвы-реки. Диапазон отзывов о нём хорошо известен: он простирается от  презренного китча до выдающегося гражданского подвига. Совершенно то же происходит и с представлениями о временах и нравах, о социумах, описываемых авторами "со своей колокольни".
Такая же судьба ожидает мою книгу (если, конечно, её кто-нибудь прочтёт). Поэтому в ней, находящейся  в стадиях зачатия и созревания, пока она  только моя,  я хотел бы выразить её свой, пока ещё единственный смысл. Не так важно, была ли на самом деле диверсия по обезвреживанию наших ядерных боеголовок на Кубе, или это плод моей фантазии. Важно то, что недоверие, злобное подозрение царствуют повсеместно и обоюдно: и в межличностных, и межобщинных, и в межгосударственных отношениях. И ещё мне хотелось сказать о странном человеческом свойстве – о вечном стремлении создавать орудия для уничтожения своего ближнего. Но не как о зловещей мании, довлеющей над всеми  помыслами и действиями, а как об обязательном, повседневном бытии, в котором я провёл долгую жизнь и в которое погружено всё общество. Всё оно,  все те прекрасные, добрые и честные люди, о которых я пишу, добросовестно, с прилежанием делало, делает и будет делать СМЕРТЬ.
;
ОГЛАВЛЕНИЕ

ПРОЛОГ (Как устроено ядерное зарядное устройство).
Забубённый совок (Обращение к читателям).
ЧАСТЬ 1. ПУТЬ К ТАЙНЕ.
Не садитесь в люльку! (Студенчество).
Пожалте нюхать производство!
Вспыхнул и угас, как перегоревшая лампочка (Коротко об истории завода).
Мой любимый и свирепый зверь (Секретное производство).
Что происходит? В чём дело? (Зарождение тайны).
Забудь об этом навсегда! (О тех, кто мог знать).
Жизнь. Другая ( заветная) сторона.
ЧАСТЬ 2. ПОДРЫВ ТАЙНЫ.
Подумаешь, бином Ньютона! (Тайна приоткрывается).
Как же, как же! Гелий, да! (Тайна раскрыта).
Фантастическая версия.
Мои мытарства в медиа-дебрях.
ЭПИЛОГ. ВЕЧНАЯ ДРАМА АВТОРА.