Я отсвет твой

Я - как луна, что на небесном поле
Невидима, пока не отразит
В ней солнце отблеск своего сиянья.

Микеланджело Буонарроти. Сонет 70.

Я Вас люблю…
и сердцем и душою…
но перед Совестью и Богом
я в верности клялась другому…

Памяти Виттории Колонна. 2020 г.


2 ноября 1931 года Дмитрий Петрович Шестаков (1869 – 1937),  малоизвестный сегодня, последний ученик Афанасия Фета записал:

Витториа Колонна, отзовись
Издалека на тайные призывы!
Я вновь стою, безмолвный и счастливый,
Взирающий в светлеющую высь.

Витториа Колонна, позови
Мечту души за грань всего земного,
Где тает мысль, где недостойно слово,
Где крыльев нет для песен и любви.

С тех пор, как ты все дни, весь век со мной,
Я возлюбил бесплотные сонеты,
Высокие, как высоки поэты,

Далекие от похоти земной,
Торжественно, как в храм перед зарей,
Вводящие пред образ твой воспетый.


Микеланджело Буонарроти назвал себя отсветом сияния Виттории Колонна. Мне не удалось прочесть ни одной поэтической строчки Виттории посвящённые титану Возрождения [1], но то, что он писал о ней, поражает воображение. Он был не только гениальным художником и особенно скульптором, но и образцом недосягаемо возвышенной любви.

Их знакомство состоялось после того, как Виттория Колонна (1490 – 1547) прислала Буонарроти в 1538 году список своих сонетов с просьбой дать им свою оценку.

В марте 1551 г. в письме своему другу Джованни Франческо Фаттуччи [2] Микеланджело вспоминал:

«У меня есть пергаментная книжечка, которую она мне подарила лет десять назад и которая содержит сто три сонета, не считая тех сорока на веленовой бумаге, что она мне прислала потом из Витербо: я присоединил их к прежним и отдал переплести. К тому же у меня много писем, которые она мне писала из Орвьето и Витербо.»
«Вот все, что у меня есть от маркизы» - с горечью добавляет он в конце письма.

Посылка сонетов сопровождалось письмом Виттории:

«Великолепный маэстро!
Ваша слава, которую приносят вам ваши добродетели, так велика, что я, возможно, никогда бы не поверила в то, чтобы каким-то образом можно было стать на время смертной, если бы в ваше сердце не проник этот божественный свет, который доказал нам, что такая долгая земная слава от этого не менее подвержена смерти. Таким образом, созерцая на ваших картинах доброту того, кто создал вас уникальным мастером, вы узнаете, что своими писаниями, уже почти мертвыми, я воздаю благодарность только Господу, потому что, описывая их, грешу перед ним меньше, тем более что теперь не делаю этого на досуге»

На что Буонарроти ей отвечал:
«Нет никого, о женщина, кто мог бы подняться до твоего сверкающего нимба, если бы к нему не пришли на помощь твое смирение и твоя учтивость, так долог и изнурителен этот путь. Расстояние между нами неуклонно увеличивается, мое мужество слабеет, я начинаю задыхаться на полпути. Да парит твоя красота, несмотря ни на что, в высших сферах, потому что именно при этом она очаровывает влюбленное сердце, жадное до всего редкого и возвышенного. Но чтобы я смог насладиться твоим расположением, умоляю тебя, спустись ко мне. Я нахожу удовольствие в мыслях о том, что твое проницательное пренебрежение прощает мой грех, состоящий в смиренной любви и в ненависти за то, что ты так далеко от меня».

Они оба уже не молоды, ей 48, ему 63. Она одинока, и ей льстит знакомство с великим маэстро. Он уставший от жизни, не прочь разнообразить свой досуг с дерзкой поэтессой. [3] Их первые письма не предрекают последствий, которые с ними произойдут после встречи.

На письмо Буонарроти она отвечает изыскано сдержано:

«Великолепнейший мессер Микель Аньоло!
Я не ответила на ваше письмо сразу... приняв во внимание, что если мы будем писать - я согласно моему долгу, а вы - вашей любезности,- то придется мне оставить капеллу Св. Екатерины, не отстаивать вместе с монастырскими сестрами положенных служб, а вам придется оставить капеллу Св. Павла и прекратить сладостный разговор с вашей живописью... и таким образом я буду повинна перед христовыми женами - а вы - перед христовым викарием».

***

Виттория была наследницей древнего и знатного рода. Когда ей исполнилось пять лет, ее обручили с Фернандо (Ферранте) Франческо д’Авалосом, маркизом ди Пескара, внуком испанского военачальника, переселившегося в Неаполь вслед за королем Альфонсо V.

С тех пор она жила и воспитывалась в семье будущего мужа на острове Искья около Неаполя. Вместе они играли и обучались грамоте под чутким руководством старшей (почти на 30 лет) сестры малолетнего жениха - Констанци д’Авалос, герцогини Франвавилльской. Констанция любила искусство, поэтому организовала своеобразный «кружок по интересам», собрав вокруг себя литераторов, и сделала все, чтобы заинтересовать поэзией воспитанников. Юная Виттория оказалась в числе самых способных её участников.

В конце 1509-го, когда девушке исполнилось девятнадцать лет, состоялась свадьба с Фернандо. Брак по расчету оказался в действительности союзом по любви. Во всяком случае, позже Виттория вспоминала короткое время, проведенное вместе с мужем, как лучшие годы в её жизни.

О романах Фернандо д’Авалоса, его ратных подвигах и, наряду с этим, беспощадности, ходили легенды.
«Злой и жестокий, ни во что не ставивший человеческие страдания, выделявшийся даже среди своих товарищей не только свирепостью, но подчас и способностью наслаждаться зрелищем бедствий и разорения, которых он был причиной», - так характеризуют его документальные источники. Практически не было женщины, которая могла бы устоять под его, все разрушающим, натиске.
Вероятно, Виттория пребывала в блаженном неведении, потому что все годы разлуки (а их было гораздо больше, чем лет, проведенных вместе), супруги обменивались страстными посланиями, в том числе и поэтическими.

Особенно отличился Пескара в битве при Павии в феврале 1525 года, когда был взят в плен французский король Франциск I.
От полученных ран (по другим сведениям - от туберкулеза) в конце того же года Фернандо скончался в Милане, куда просил поскорее прибыть Витторию. Но она не успела, а узнав о том, что супруг умер, погрузилась в депрессию и решила уйти в монастырь. Тогда в дело вмешались друзья, ко-торые не хотели лишиться ее общества. Они добились у папы Климента VII грамоты, в которой тот пригрозил монахиням полным отлучением от церкви, если они допустят маркизу постричься.

Потеря мужа, и не возможность покинуть «свет», подтолкнули Витторию искать утешение в поэзии:

Любила жизнь бездумно я годами,
Меня пьянила слава, как вино,
Но зря - в беде увидев жизни дно,
К Творцу пришла обратно со слезами.

И помогло. Пишу теперь гвоздями
Его Креста, а не простым пером,
Чернила – Его кровь. Пою я лишь одно:
Горение Христовыми Страстями.

Но вдохновенья нет. Бессильны тут Парнас,
Делос, Кастальский ключ. Ищу
Других холмов, другой воды алкаю.

Но горний мир закрыт для смертных глаз.
Молю! Даруй мне свет. От жажды трепещу.
Один лишь знак, и строчки засверкают!

Но чтобы строчки засверкали, ей надо уединиться, она и Бог, и больше никого, лишь это условие она признавала, чтобы открыть в себе поэтессу:

Приют мой одинокий прост и строг:
Живу, как птица, на утесе голом,
К возлюбленным сердцам, к ветвям веселым
Не возвращаться я дала зарок.

Зато для гимнов здесь простор широк:
Ты солнцем светишь мне над мрачным долом,
И стаи мыслей с клекотом тяжелым
Слетаются, свернув с других дорог.

Тут наступает счастья миг коротки,
Когда они, восторженны и кротки,
К блаженству дольнему влекут меня.

Но если б слов пылающая сила
Твой образ возродила из огня,
Я бы восторга высшего вкусила!

Печаль её не отпускает и образ мужа всюду с ней всегда. И «стаи мыслей с клёкотом тяжёлым» рисует в её богатом воображении картины исчезнувшего блаженства.

Мечта, других забот не признавая,
С душою вместе плачет о потере;
Их общих слез на грудь мне все сильнее
Идет поток, сок жизни изливая.

Смотрю, как в зеркало, в нем узнавая
Любимый образ... Стану веселее –
Мне вид его всех радостей милее,
Но все ж замена непрочна такая.

Его увижу – и не будет плача,
Поток все реже и пройдет, как не был,
Глаза вздох жаркий сделает сухими...

Без утешенья было бы иначе:
Слез нежность умолила бы и небо,
Чтоб злые звезды сделало благими!

Она не могла и не хотела что-либо менять в своей жизни, предаваясь скорби в тиши уединения. Но бунтарская её натура, доставшаяся ей от предков, рвалась наружу и, в конце концов, она не выдержала и отправила свои элегии великому маэстро Возрождения. Вероятным толчком к этому, послужило её знакомство с его «Пьетой», которую он создал в 1499 году, когда Виттории едва исполнилось девять лет. [4]

***

Около 1527 года Виттория прерывает своё затворничество, которое можно назвать так лишь условно, так как в это время она вела активную переписку, создавая кружок защитников веры, и приезжает в Рим, где знакомится со скульптурным изображением «Оплакивание Христа», оно производит на неё на столько сильное впечатление, что она заказывает Буонарроти распятие. Он направляет ей свой подготовительный рисунок.

«Я получила ваше письмо и увидела «Распятие» (il crucifixo), которое поистине перечеркнуло (ha crucifixe) в моей памяти все другие картины, когда-либо виденные. Невозможно увидеть лучше исполненный, более живой и более законченный образ [Христа], и, конечно, я не могу изъяснить сколь тонко и чудесно он исполнен... Я хорошо рассмотрела его на свету, со стеклом и с зеркалом - никогда не видела более законченной вещи.»

Вероятно, в конце письма она сообщила о желании вернуть этот рисунок для дальнейшей работы над заказом, так как Буонарроти ей отвечает:

«Синьора маркиза. - Видимо, поскольку я в Риме, не следует оставлять «Распятие» мессеру Томма[з]о [Кавальери] и делать его посредником между Вашей Милостью и мною, вашим слугою, с тем, чтобы я сам мог вам служить. Тем более, что мне всегда хотелось сделать для вас больше, чем для любого человека, которого я когда-либо знавал на свете. Однако большая занятость, в которой я пребывал и продолжаю пребывать, не позволила Вашей Милости об этом узнать. А так как я знаю, что вы знаете, что любовь не терпит наставника, и что любящий не дремлет, тем меньше было нужды еще и в посредниках. И хотя и казалось, что я ничего не помню, я делал то, о чем я не говорил, чтобы доставить вам неожиданность. Рушилось мое намерение.»

Надо полагать, что ещё до встречи с Витторией, основываясь исключительно на их переписке и сообщений о ней в его окружении, Микеланджело воспламеняется необычным для себя чувством, так как до этого объектами его чувственных вожделений были исключительно юноши и молодые мужчины:

Живу в грехе, погибелью живу я,
И правит жизнью грех мой, а не я;
Мой спас - Господь; я сам - беда моя,
Слаб волею и воли не взыскуя.

Свободу в плен, жизнь в смерть преобразуя,
Влачатся дни. О темень бытия!
Куда, к чему ведешь ты, колея?

Их первая встреча, очевидно, произошла вскоре после письма о «Распятии». Вновь обретённое чувство сжигало Буонарроти, в то время как Виттория продолжала сохранять дистанцию и католическую учтивость, ни разу не выдав свои истинные чувства к нему, ни в письмах, ни в стихах.

С этого момента начинается неравная битва Титана и Сивиллы.
 
Образ Сивилл возник в творчестве Буонаротти за долго до знакомства с Витторией, но удивительным образом, спустя много лет после этого он видел Витторию через эти образы.

В 1508 году, папа Юлий II вызвал Микеланджело в Рим, для работы над достаточно дорогим и амбициозным проектом живописи: изобразить 12 апостолов на потолке Сикстинской капеллы. Вместо этого, в течение четырех лет, Микеланджело создал, вокруг центральной части потолка семь пророков и пять сивилл, а центр заполнил сценами из Книги Бытия.

Спустя 25 лет после окончания росписи потолка, в 1537 - 1541 гг. Микеланджело продолжил роспись Сикстинской капеллы и написал масштабную фреску «Страшный суд». Она занимает всю стену за алтарем. Фреску заказал папа Климент VII, умерший во время подготовки к росписи. Ему на смену пришел Павел III, который пожелал, чтобы картина, все же, была завершена.

В 1508 – 1512 г. Буонарроти не знал о существовании Виттории, но его гениальность уже создавала её образ, он не будет иметь ничего общего с реальным обликом Виттории, но отразит его психологическое восприятие художником.

На фреске Сикстинской капеллы изображены три молодые сивиллы: дельфийская, эритрейская, ливийская; и две пожилые: персидская и кумская. У четырёх из пяти сивилл Буонарроти изобразил обнаженные руки, которые не оставляют сомнения, что они принадлежат мужчинам. Позже когда Микеланджело давал характеристику Виттории он писал: «Один мужчина в одной женщине». В наброске, исполненном его рукой, Виттория изображена в доспехах в мужских пропорциях. По описаниям современников, хотя её и нельзя было назвать красавицей по критериям того времени, ни кто не указывал на её мужеподобную фигуру. Вероятней всего внутренне восприятие Буонарроти формировала свою дополненную реальность, которую видел только он.

В чертах лица четырех сивилл, кроме эритрейской, угадывается удлиненный нос, который будет характерной чертой Виттории.

Таким образом, Микеланджело уже в 1512 году был готов к встрече со своей роковой музой, ей тогда было около чуть больше 20 и она наслаждалась замужеством. И если его внутренний мир был уже готов к этой встрече, то судьба имела на этот счёт свое «мнение». Потребовалось ещё целых 27 лет, прежде чем виртуальный мир гения встретился с его реальным прототипом и он записал:

Я - отсвет твой, и издали тобою
Влеком в ту высь, откуда жизнь моя, -
И на живце к тебе взлетаю я,
Подобно рыбе, пойманной удою;

Но так как в раздвоенном сердце жить
Не хочешь ты, - возьми же обе части:
Тебе ль не знать, как нище все во мне!

И так как дух, меж двух властей, служить
Стремится лучшей, - весь в твоей я власти:
Я - сухостой, ты ж - божий куст в огне!
 
Буонарроти видит не реальную женщину, он видит лишь образ, созданный его воображением, Сивиллы:

Природа сотворила
Все чары девушек и донн,
Чтоб дать их той, кем я воспламенен,
Но кто и сердце мне оледенила.
Ни разу не томила
Кого-либо скорбь, горшая моей!
Смятенье, страх, унылость дней
Не ведали прочнее основанья;
Но также ликованья
Сильней не знало ни одно созданье.

Это было как удар молнии, всё вокруг для него померло, и теперь, с этой минуты, существовала только она единственная, ни с кем не сравнимая, к ногам которой он с трепетом и счастьем готов принести свою, не нужную ему теперь свободу:

Ужель и впрямь, что я - не я? а кто же?
О Боже, Боже, Боже!
Кем у себя похищен я?
Кем воля связана моя?
Кто самого меня мне стал дороже?
О Боже, Боже, Боже!
Что мне пронизывает кровь,
Не трогая меня руками?
Скажи мне; что это, Любовь
Вглубь сердца брошена очами,
И каждый миг растет неудержимо,
И льется через край ручьями?..

***

Кем я к тебе насильно приведен,
Увы! увы! увы!
На вид без пут, но скован цепью скрытой?
Когда, без рук, ты всех берешь в полон,
А я, без боя, падаю убитый, -
Что ж будет мне от глаз твоих защитой?

И хотя Буонарроти уже преклонных лет, болен и тело его исковеркано тяжёлой работой, он мечтает прикоснуться к телу любимой:

Нет радостней веселого занятья:
По злату кос цветам наперебой
Соприкасаться с милой головой
И льнуть лобзаньем всюду без изъятья!

И сколько наслаждения для платья
Сжимать ей стан и ниспадать волной,
И как отрадно сетке золотой
Ее ланиты заключать в объятья!

Еще нежней нарядной ленты вязь,
Блестя узорной вышивкой своею,
Смыкается вкруг персей молодых.

А чистый пояс, ласково виясь,
Как будто шепчет: "не расстанусь с нею..."
О, сколько дела здесь для рук моих!

Но это всего лишь несбыточные мечты из его виртуального мира. Виттория целомудренна, и не подаёт ни малейшего повода усомниться в её искренней религиозности.

Её сдержанность вызывает в нём невыносимые страдания, и всё чаще его посещают мысли о смерти, чтобы покончить с этим раз и навсегда:

Дерзну ль, сокровище мое,
Существовать без вас, себе на муку,
Раз глухи вы к мольбам смягчить разлуку?
Унылым сердцем больше не таю
Ни возгласов, ни вздохов, ни рыданий,
Чтоб вам явить, мадонна, гнет страданий
И смерть уж недалекую мою;
Но дабы рок потом мое служенье
Изгнать из вашей памяти не мог, -
Я оставляю сердце вам в залог.

Сивилла может праздновать победу. Он это знал, ещё до того как писал её виртуальный портрет на потолке Сикстинской капеллы:

Повергнута высокая колонна и лавр зелёный.

Но сегодня это для него не имело никакого значения, всё к чему он стремился всю свою жизнь – беспредельное совершенство, – сегодня он был готов, променять всего лишь на мельком обронённый ободряющий взгляд  его божества воплоти. И Виттория как, женщина, наделенная природными талантами повелевать мужчинами, видела его состояние, я полагаю, отчётливее других, поэтому при первой же возможности она покидает Рим, чтобы не сжечь своим сиянием, национальное достояние. Начинается многолетняя пе-реписка и целые каскады поэтических монологов, её к Богу, его к неё.

Незадолго до того как Виттория покинула Рим, она предложила Микеланджело взять на память об их встречах несколько её вещей. Для него это было настолько не реальным, что он вообще боялся об этом с ней заговорить. И лишь её настойчивость спустила его на землю. Он ей наконец-то ответил:

«Прежде чем взять те вещи, которые Ваша Милость [5] не раз хотела мне передать, я, для того, чтобы получить их по возможности менее недостойным способом, хотел было, синьора, сделать для вас что-нибудь собственными руками. Но потом, признав и увидев, что милость божью купить нельзя, а пренебрегать ею - величайший грех, я каюсь в своей вине и охотно принимаю названные вещи. А когда они будут у меня - не для того, чтобы иметь их у себя дома, но для того, чтобы находиться у них в доме, мне будет казаться, что я в раю. За это я буду впредь вам еще больше обязан, если только возможно, чтобы я был обязан Вашей Милости больше, чем обязан ей в настоящее время.
Подателем сего будет живущий у меня Урбино [6], которому Ваша Милость сможет сказать, когда ей угодно, чтобы я зашел посмотреть на голову, которую она обещала мне показать.[7] И настоящим свидетельствую вам свое почтение.»

Теперь, когда их разделяет расстояние, которое когда-то им воспринималось как преграда, ныне же спасительное благо от о всё сжигающего сиянья «божества». Он уже не стесняется своего добровольного пленения и лишь с восхищением глядит на это сиянье с почтением и трепетом:

И высочайший гений не прибавит
Единой мысли к тем, что мрамор сам
Таит в избытке, - и лишь это нам
Рука, послушная рассудку, явит.

Жду ль радости, тревога ль сердце давит,
Мудрейшая, благая донна, - вам
Обязан всем я, и тяжел мне срам,
Что вас мой дар не так, как должно, славит.

Не власть Любви, не ваша красота,
Иль холодность, иль гнев, иль гнет презрений
В злосчастии моем несут вину, -

Затем, что смерть с пощадою слита
У вас на сердце, - но мой жалкий гений
Извлечь, любя, способен смерть одну.

«Жалкий гений» - это написано человеком создавшим «Давида» и «Пьету»! Как не прекрасен был бы образ Виттории вышедший из камня под рукой Буонарроти, он для него всегда будет оставаться образом смерти её лучезарного сияния, очевидно именно поэтому он и не создал её мраморного портрета, хотя, безусловно, думал об этом.

История не знает сослагательного наклонения [8], и все же, если бы Виттория настояла, чтобы Микеланджело был при ней, то сегодня мы непременно наслаждались бы её безупречным образом, созданным его рукой, осенённой безумным внутренним жаром его любви к этой богом избранной женщине. Но он нам оставил лишь один набросок, очевидно, по тому, что не считал себя достойным копировать лучшее из того, что ему, когда либо, приходилось видеть.

Он вознёс её до небес, видя в ней созданный им виртуальный образ идеальной женщины, прекрасной не только телом, но и Душою:

Лишь вашим взором вижу сладкий свет,
Которого своим, слепым, не вижу;
Лишь вашими стопами цель приближу,
К которой мне пути, хромому, нет.

Бескрылый сам, на ваших крыльях, вслед
За вашей думой, ввысь себя я движу;
Послушен вам - люблю и ненавижу,
И зябну в зной, и в холоде согрет.

Своею волей весь я в вашей воле,
И ваше сердце мысль мою живит,
И речь моя - часть вашего дыханья.

Я - как луна, что на небесном поле
Невидима, пока не отразит
В ней солнце отблеск своего сиянья.


Менее чем за год до своей кончины, Виттория попросила перенести её из монастыря бенедектинок св. Анны во дворец двоюродной сестры Джулии Колонны. Буонарроти, очевидно, тоже предчувствовал близкий конец, и боялся её пережить:

Глаза мои, вам должно знать,
Что дни бегут и что все ближе время,
Когда для слез закроются пути;
Не хочет жалость вас смыкать,
Пока моя мадонна бремя
Здесь, на земле, благоволит нести.

Но если милость даст войти,
Как всем, кто благ, ей в царство света,
Мое живое солнце это,
Взнесясь к горе, нас кинет навсегда.
На что ж глядеть, что медлить здесь тогда?

Виттория умерла 15 февраля 1547 году в присутствии Микеланджело. Незадолго до того как она в последний раз закрыла глаза она написала:

Вижу, тучи прочь разгоняя, всё ближе Всевышний
Подходит. Из сердца вон моего, туманы
Земной любви! на лик чтоб Его осиянный
Случайно теней не отбросить, порочных излишне.

Мне закрывало глаза пеленою ошибок давнишних.
Печалюсь – сияние Господне громадно,
Но его я не зрела. От самообманов
Освобождаюсь, так надолго меня обольстивших.

Бог, ликуя, всё ближе подходит. Торжество и веселье
Я чувствую, зная – не меньше меня Он доволен,
Что стал с нами своими дарами делиться –

Так, в изгнанье небес шествуем добровольно,
Мир слепой покидая, чтобы  в объятьях спасенья
Беспредельно божественной лаской мы смогли утолиться.

Когда Буонарроти позвали к уже остывающему телу, он поцеловал только ее руку. Даже тогда, когда она уже не могла его остановить, он не посмел воспользоваться моментом и осквернить её целомудрие поцелуем холодных, но всё ещё прекрасных губ, которых столько лет он так вожделел.

С её уходом из жизни, он впал в депрессию:

Когда моих столь частых воздыханий
Виновница навеки скрылась с глаз, -
Природа, что дарила ею нас,
Поникла от стыда, мы ж - от рыданий.

Но не взяла и смерть тщеславной дани:
У солнца солнц - свет все же не погас;
Любовь сильней: вернул ее приказ
В мир - жизнь, а душу - в сонм святых сияний.

Хотела смерть, в ожесточенье зла,
Прервать высоких подвигов звучанье,
Чтоб та душа была не столь светла, -

Напрасный труд! Явили нам писанья
В ней жизнь полней, чем с виду жизнь была,
И было смертной в небе воздаянье.

***

Чтоб не сбирать по крохам у людей
Единый лик красы неповторимой,
Был в донне благостной и чтимой
Он явлен нам в прозрачной пелене, –
Ведь множество своих частей
Берет у мира небо не вполне.

И внемля вздох ее во сне,
Господь в единое мгновенье
Унес из мерзости земной
Ее к себе, сокрыв от созерцанья.

Но не поглотит все ж забвенье,
Как смерть, – сосуд ее людской,
Ее святые, сладкие писанья.[9]

Нам жалость молвит в назиданье:
Когда б Господь всем тот же дал удел
И смерть искала долг, – кто б уцелел?






[1] «Стихотворения» («Rime») Колонны, изданные в Венеции в 1544 г., разделены на две части: первая посвящена памяти мужа, который представлен в них как моральная опора в жизни, - поэтесса вспоминает о нем с глубоким сожалением, иногда гранищащим с настоящим отчаянием; вторая часть «Канцоньере» состоит из сочинений на религиозную тематику, в ней напряженная духовность рождается из искренней веры и постоянных мистических медитаций поэтессы. Двучастность книги не нарушает внутренней гармонии сочинения в целом и в полной мере отражает мировоззрение автора, отмеченное глубокой религиозностью.
Стилистика поэзии Колонны очень сдержанна, ей не свойственны эмоциональные порывы, и как будто отражает образ жизни поэтессы, своей почти аскетичностью поражавший ее почитателей. И в поэзии она отдает предпочтение меланхоличной, негромкой тональности, подобной той, которую использует Петрарка в разделе «На смерть мадонны Лауры» в своем «Канцоньере».

[2] Джованни Франческо Фаттуччи - священник Флорентийского собора, один из ближайших друзей Микеланджело. Их переписка была особенно оживленной между 1523 и 1526 гг., когда Фаттуччи, находясь в Риме, выступал как представитель интересов мастера в переговорах с наследниками Юлия II по поводу гробницы и как посредник между кардиналом Джулио Медичи (потом - папой Климентом VII) и Микеланджело в делах, касающихся работ в Сан Лоренцо.

[3] Виттория была первой женщиной итальянского Возрождения решившейся на публикацию своих стихов, до неё эта была прерогатива исключительно мужчин.

[4] В настоящее время «Пьета» Микеланджело выставлена на всеобщее обозрение за пуленепробиваемым стеклом в главном культовом сооружении Ватикана – Соборе Св. Петра. Защита потребовалась после варварского нападения на скульптуру в 1972 году венгра Ласло Тот (геолог, работавший в Австралии), возомнившего себя одним из воплощений Христа. Скальным молотком он отбил около 50 кусков мрамора, пока его не схватила охрана и передала полиции.

[5] Здесь мы видим, как поменялась риторика Буонарроти за несколько лет прошедших с его первого письма, где он писал ей: «о женщина, …чтобы я смог насладиться твоим расположением, умоляю тебя, спустись ко мне.» Она спустилась и, от его высокомерия не осталось даже праха, поверженный, склонённый, униженный: «я каюсь в своей вине и охотно принимаю названные вещи… чтобы находиться у них в доме, мне будет казаться, что я в раю.» Вещи несущие отсвет её сияния, теперь источник его райского наслаждения, он может прикасаться к тому, что все ещё хранит тепло её рук. К сожалению Виттория не оставила нам каких либо свидетельств осознания ею этой её беспредельной власти над поверженным ею Титаном. А оно было настолько велико, что Буонарроти даже это письмо облёк в стихотворную форму, чтобы радовать изысканным слогом свою боготворимую возлюбленную:
Сначала я, высокая синьора,
Хоть вашего я дара недостоин,
Своим умом и сердцем был настроен
Подарок вам ответный сделать споро.

Но невозможность равным сделать скоро
Его я с вашим осознал, усвоен
Мной был урок, и, этим успокоен,
Прошу простить теперь за свой задор я.

И вижу ясно, как все ошибались,
Считая, что с божественностью вашей
Мое сравнится слабое творенье.

Мой ум, искусство, память вместе сдались:
Что смертно -  с тысячной попытки даже
Не возместит небесное даренье.

Я не исключаю, что его воображение рисовало ему, как он в трепетном волнении падет ниц передней Витторией с протянутым в покорном раболепии письмом, над своею седой головой. Хотя сама эта сцена представляется весьма странной, так как биограф Микеланджело Надин Сотель в своей книге «Мишель Анж» (2006) так описывает её внешность:
«Виттория не была красавицей: у нее было почти мужское лицо с высоким лбом, слишком длинный нос и плотно сжатые губы».

[6] Франческо Амадори, прозванный Урбино, родом из Кастель Дуранте, слуга Микеланджело, живший у него с 1530 по 1555 г.,  к которому Буонарроти был очень привязан и, считал его, скорее, другом, чем слугой, относясь к нему и к его семье с трогательной сердечностью.

[7] О какой, конкретно, голове идёт речь, до настоящего времени, исследователям установить так и не удалось. Вполне можно предположить, что демонстрация, возможно головы некой античной скульптуры, был повод заставить Буонарроти посетить её перед отъездом, который судя по всему отчётливо понимал, что уже принадлежит исключительной ей и не был уверен, что не последует за ней бросив все свои обязательства. Эта ситуация хорошо описана Тургеневым в «Вешних водах», когда герой романа не смог противиться воли своего «божества».

[8] Автором высказывания «История не терпит сослагательного наклонения» является гейдельбергский профессор Карл Хампе (1869 – 1936). Но в его формулировке улавливается только смысл выражения, хотя оно записано по-другому. На немецком языке оно выглядит как «Die Geschichte kennt kein Wenn». Дословный перевод позволяет получить выражение «История не знает слова если». Также эту фразу в разговоре с Эмилем Людвигом (1881 – 1948) писателем из Германии, использовал Иосиф Сталин. В его интерпретации она звучит как «История не знает сослагательного наклонения».

[9] Поэзией Виттории восхищался и Лудовико Ариосто (1474 - 1533), итальянский поэт и драматург эпохи Возрождения, ещё до того, как она опубликовала свои первые сонеты. Надо полагать, что они распространялись в её кругу в рукописных списках:

Столь дивен лавр, что жизни помогает
Минувшей, таково его сиянье
Златое, таково благоуханье,
Что славою он неба достигает.
О, дерево, красой что восхищает,
О племени людского достоянье!
Божественные все твои деянья
И смертный, и бессмертный прославляет.
Вот ветви, листья вот его златые,
Что наполняют мир своею славой,
Рим вознося, холмы свои родные.
Возрадуйся ты со своей державой,
Колонна, добродетели святые
Твои ее вернули к жизни правой.

***

Прославленная донна, о, Колонна
Прекрасная, судьба - непостоянна:
То вдруг она одарит несказанно,
То отвернется вдруг неблагосклонно.
Коль забрала  - в решеньи неуклонна -
Она супруга вашего так рано,
Его в бою прославив, вас нежданно
Оставив в горе, о, благая донна,
В страдании крепитесь, и под сенью
Души бессмертной вашей расцветает
Пускай оно, в любви святой согрето,
Пусть вашей славы служит вознесенью
И с небом пусть в сияньи уравняет
Ее, любви исполненную света.



P.S.
Бюст Виттории был все же создан и находится Риме в парке Сasina Valadier (ресторан наполеоновской эпохи на вилле Боргезе). К сожалению, каких либо сведений об авторе этого бюста разыскать не удалось. Предположительно, время создания бюста вторая половина 19 века, когда было популярно обращаться к образу Виттории Колонна.