тысяча лет Джакели

Часть I

I - Книга о Мириане Бахлаунде - VI век

Некоторые, приписывают фамилию Бахлаундов персидским шахин - шахинам, а некоторые глубоко посвящённые в дело, ищут их корни в далекой Парфии, именно в той стране, подчинение, которой обошлось очень дорого Древнему Риму. Необъятен Иран и мистическая его столица Персополис, но вправду ли Мириан Бахлаунд, его предок Иоане и Бешкен и их фамилия, сыновья этого жгучего солнца?
Все великие фамилии берут начало от одной блистательной, могучей личности, которая своей уникальностью объединила в себе все обращенные к ней людские ожидания, а также навыки и умение претворения в жизнь этого ожидания. Таким рыцарем был Мириан Бахлаунд, сын Бешкена Бахлаунда, который влюбившись в сестру Георгия Чорчанели, в его единственную наследницу, прославленную своей красотой Латавру Чорчанели, женился на ней.
Где твои истоки, твое начало, Бахлаунд? – вопрошает история. Из мощных мировых корней – есть ответ, что само собой подтвердил Басил Зарзмели в «Жизни Серапиона Зарзмели», в которой описал тему родства Бахлаундов и Чорчанелов и связанные с ним вопросы. В этом бессмертном произведении, выдающийся грузинский агиограф и общественный деятель описал родоначальников фамилии Джакели, Сула, Бешкена и Лаклака, сравнивая их с Авраамом и Яковом.
В одной из книг, написанной Багвашами к Цезарю, сказано: “Предок Бахлаундов Мириан, непобедимый ивериец, воевавший в армиях персов и парфийцев, их великий катафрактарий, обвиненный и признанный иноземцем».

Именно об этом потомке Бахлаундов, Мириане говорят во дворце Чорчанелов. Выдающихся Чорчанелов, со стойким всадником и его фамилией, незначительно связывает прошлое. Сейчас он далеко, но в мыслях и в сердце Латавры, Мириан поселился навечно. Только однажды, и то в царской свите, увидела гордая дочь Чорчанели сидящего на огненном коне с серебряными стременами, юношу в белой тоге, с широким кантом пурпурного цвета, в накидке гранатового цвета. Он прекрасно владел обычаями дворца, потому что сам вырос у шаха Парфии, в палатах Азории и окрестностях Агары, со знаменитыми озерами изумрудного цвета.
Мириан строен и статен, его манеры изысканы, на лице играет улыбка, он гордо держит чуть наклоненную в сторону голову, обрамленную волосами цвета пшеницы. Его глаза сапфирового цвета и хорошо очерченные губы, напоминают скульптуры древних эллинов.

«Мириан, гибок как гепард, перед ним с восторгом танцуют индийские и парфийские девицы с широкими бедрами, мысли о нём и блаженство и грех… Прислонившись к крупу коня, грезившая дочь Чорчанели, ушла мыслями вдаль, пересекла степь Агары, гору Арарат, окинула взором табун лошадей, стаи диких цапель, отдыхавших в сенях оазиса лучников курдов и персов с мечами, запыленных золотым песком пустыни шейхов и нубийских караванщиков.
Её взор устремился вдаль за голубой рекой, где в заполненном арабами и парфийцами, иранцами и индусами белоснежном дворце Парфии, отыскал иверийского юношу Мириана, беседовавшего на арабском и индийском. Сердце сладко забилось, её охватила дрожь радости и грусти. Отуманенная этими мыслями, она не заметила, как к ней приблизилась шаловливая и неугомонная шестнадцатилетняя девица из дома Багвашов, выросшая с ней с раннего детства и ставшая ей сестрой. Она внезапно коснулась головой белой, прекрасной, как скульптура эллинской Венеры руки и прошептала:    
 Сестра, сейчас наш сосед вернулся из долгого похода, но что сказать, как говорит отец, очень силен и своеволен Бахлаунд. Говорят, просит твоей руки, может завоюет твое сердце, но другие правители никак с этим не смирятся, никак, и из-за тебя начнется кровопролитие.
Затаившись, немногословная Латавра, доверившись коню, прошла мимо Мзии Багуаша. Последняя, почувствовав, что излишне осмелилась перед царевной, покраснела. Потом, догнала подругу и, внезапно, поцеловала ей руку.
 «Я не обижена Мзиа, но знай, не надо говорить того, что нельзя» - сказала Латавра, выделявшаяся ланитами, окрашенными в персиковый цвет, и с мыслью, что дала возможность Мзие подумать, намеренно пришпорила лошадь.

Тяжелы были переживания дочери великого правителя. Одно время величайшей фамилии Чорчанелов из-за отсутствия наследников, грозило исчезновение. Эта женщина, безгранично набожное и застенчивое существо, должна была взять на себя ответственность, чтоб усилить знаменитую фамилию, обуздать перевоплотившихся в волков соседей, сдержать желавших, поглотить саэриставо Чорчани, противостоять до тех пор, пока достойный и благородный рыцарь не покорит сердце и разум женщины так, как это представляла себе Латавра, шепотом беседующая с луной и звездами.

«Из-за тебя начнется кровопролитие», послышалось девице и охватив духовным взором настоящее и прошлое, обессиленная отворила книгохранилище, окинув взором полки, заставленные фолиантами и пергаментами, царскими книгами, учениями епископов, свитками шахов и цезарей, печатью мусубов и мусаибов.

Представила своего брата, Георгия Чорчанели, в глаза которого посмотрит. У Георгия нрав, как у невинного ягнёнка. Молодой правитель знаком с духом книг, всегда погружен в книги.  Лишь иногда, время от времени, в сопровождении монадиретухуцеси Сумбата, ловит орлов в скалах Чорчаны. Много веков Чорчанелы занимаются ловлей орлов, на их гербе изображен орел и один раз в год, в июле знать, вместе со своими слугами, ищут гнезда орлов, чтоб найти и приручить для охоты орлёнка. У дворян Чорчаны самое большое количество охотничьих орлов в Иверии, приморском Понто Колхети и в царстве Киликии. На следующей неделе наверно пойдут охотиться на орлов и Латавра обязательно последует за ними. Вырядится как мужчина и в сопровождении брата и охотников разыщет гнездо орла.
Думая об охоте, Латавра позабыла про отца, старого правителя Чорчаны. Потом встала, закрыла за собой дверь книгохранилища, и направилась к башне отца. Латавра вдруг остановилась, заметила монадиретухуцесa Сумбата!
Монадиретухуцеси Сумбат был не один, за ним, выряженный в черное кожаное платье, следовал молодой человек.
Латавра оглядела его. Он тоже почувствовал её взгляд и, склонился перед царицей. Взглядом Латавра дотянулaсь только до бороды молодого человека и для женщины его глаза остались тайной. «Всегда смотри в глаза и постигнешь дух витязя» - вспомнила она уроки логики и обратилась к Сумбату.

– Дед Сумбат, когда поднимемся на скалу?

– Завтра утром пойдем, моя царица, брат Ваш, правитель торопит. Вы тоже последуете за нами? – покорно спросил монадиретухуцеси.

– Обязательно, одного деда Сумбата я никуда не отпущу, – сказала обрадованная Латавра и обняла старика с любовью, положила голову ему на грудь и крепко прижала обрадованного монадиретухуцеси.

– За любовь большое спасибо, дитя – со слезами на глазах сказал старик Сумбат и поцеловав в лоб Латавру, добавил – завтра спозаранку пойдем на тропинку скалы.

– Жду не дождусь – охотничья страсть зашевелилась в девице Чорчанели.







***
Спозаранку, до пения петухов, когда небо Чорчаны засияло бронзовым цветом, прозвучавшим трижды ударом меча по краеугольному камню, призвали Латавру.
Отточился меч, сталь издала голос мольбы и, тотчас, Латавра вскочила с постели. Помолившись, облачилась в платье всадника, набросила кожаный плащ и опоясалась Месхетинским кинжалом, перетянула отцовский кожаный пояс, который он носил в битвах. Надела лук со стрелами, сунула ноги в туфли из медвежьей шкуры, крепко перетянула пояса и кинулась во двор. Немногочисленный отряд делал последние приготовления во дворе дворца Чорчанели.
Еще не рассвело, охотники с кошачьими глазами, в темноте находили все необходимые вещи, связывали котомки, готовили подвесные лестницы и крепежные пояса, которые охотники использовали при восхождении на скалы для поиска орлиных гнездовий.
Накинув провиант на мулов, спустя мгновение были наготове. Молодой правитель Георгий Чорчанели отыскал сестру среди теней, чтобы вручить ей персидское лакомство, в виде большого леденца и обмолвиться с ней словом.
У Латавры заблестели глаза, положив леденец в кожаную котомку, она не выдержав, отломила кусочек, и вожделенно стала смаковать лакомство. Почувствовав к брату удивительную теплоту и любовь, по-мальчишески вскочила на предназначенного ей мула.

– Молодец, моя Латавра, хорошо в седле сидишь, охотничьи вещи тоже умело подготовила и так вырядилась, как богиня охоты – промолвил Сумбат сияющими глазами, разглядывая мула Латавры.

– Кто меня всему этому научил, если не ты, дед Сумбат – Латавра звонко засмеялась, чем еще более обрадовала монадиретухуцеси.

– Да, это так, моя Латавра, но постарел Сумбат, сегодня я с вами на охоту не иду… Проклятье, как будто спина закостенела. Сегодня, мой ученик, Тала будет вас сопровождать. Тала хороший охотник – позади Сумбата стоял юноша, который с почтением преклонился перед Латаврой. Было темно и не возможно было рассмотреть ни лица, ни глаз Талa так, чтоб кто ни будь смог рассуждать о его душе.

Латавра осталась удивленной, но промолчала. Неизвестный охотник только разжигал её любопытство и почтение. Отряд тронулся, Тала шел рядом с правителем. Они не разговаривали друг с другом, потому что у Чорчанели не было принято разговаривать перед охотой. Шли молча, направляясь по узкой тропинке к вершинам скалы. Когда миновали деревню Клде, отряд разделился надвое. Тала, вместе с Латаврой и правителем, остановился у скалы, взглянул на небо, и когда небо обрело цвет стали, чуть слышно прошептал: «Начнем восхождение на скалу».
Посадив зайца в котомку, Тала взвалил её на спину.
Спустя какое – то время, на краю обрывистых скал, обвязав себя крепежами, охотники готовились заполучить орла, чтобы потом использовать его для травли и для охоты.  Надеялись найти и орлят, дабы спасти их от незавидной участи, сулившей им от других хищников. Ожиданье длилось долго, и вот, наконец, орел, словно брошенное копье, спустился с небесного свода, пролетев рядом с Георгием и Талой, у которых при виде крыльев орла, захватило дух, и чудом не задел Латавру. Охотники выпустили зайца, орел увидев приманку, сделал разворот в воздухе и стрелой ринулся к цели.  Тала хотел первым кинуться на орла, но Георгий остановил его. И только когда орел в третий раз атаковал трепещущего зайца, Георгий и Тала, соскочив, с двух сторон налетели на орла, жестко сопротивлявшегося нападавшим. У Тала текла кровь, но Георгий, ударом руки одурманил птицу и нахлобучил на царя птиц колпак из медвежьей шкуры. При этом сам чуть было не сорвался со скалы, но Тала вовремя схватил Георгия за правую руку и оградил его от беды. Орел не думал сдаваться.  Разъяренная птица боролась, впиваясь когтями, хлопая крыльями, и острым, похожим на саблю клювом, разрывала окровавленные десницы охотников.    
Таким образом продолжилась битва, окровавленные Георгий и Тала, стояли в оцепенении и, с впившимися в руки орлиными когтями, смотрели друг на друга. Увидев побледневшие лица Талы и Георгия, Латавра удивилась. Во взгляде обоих искрился неприкрытый гнев.
– Уступи орла, он мой, – говорил Георгий Чорчанели.
– Не могу отпустить, повелитель, когти глубоко врезались в руку, – отвечал Тала.
– И я не могу отпустить орла, его, на сабли похожие, когти врезались и замком сомкнулись в отороченной железом кожаной куртке. Тяжело орел вцепился в мой нарукавник, потому что мной он схвачен, – говорил Чорчанели.
У Латавры испортилось настроение, сердце сестры, наверное перетянуло, и подумала «пусть будет соперник, хотя бы в поимке орла у Георгия, потомка отважных Чорчанели». И словно эту мысль прочел охотник Тала и сразу сказал.
– Правый коготь орла держу я, девица великого правителя и орел своим правым когтем продырявил мое правое запястье.
Тогда Латавра заметила, что Тала, и вправду, правой рукой держал дрожащего орла за правую цевку, и у него текла кровь. Как видно Тала был тяжело ранен. Он пытался высвободить руку, но так как Георгий Чорчанели был ранен, ему никто не мог помочь. Латавра решила подползти к обрывистой скале и оказать помощь Тале, но стало ясно, что было уже поздно потому, что Тала качнулся в сторону. Вдруг орел высвободил левый коготь, сильным ударом хлопнул крыльями и сбросил с головы колпак из медвежьей лапы. Видавшие виды охотники не припоминали такого случая до селе. С горящими глазами, орел вонзил на саблю похожий коготь в охотника, клюнув его, свалил витязя и чуть не сбросил с обрыва. Столб пыли встал вокруг воюющих, орла и Талы, охотники вооруженные саблями и сокольими арканами поглядывали по сторонам, но не знали, как атаковать и беспомощно бегали взад и вперед.

В это время Латавра опередив Георгия и всех остальных, с рассыпанными по плечам каштановыми волосами, одним прыжком подскочила к орлу. Обоих, и орла и охотника, ведущих борьбу не на жизнь, а на смерть, накрыла покровом. Как она умудрилась сделать это, никто не мог понять. Но голова орла была так стремительно обмотана покровом, что опытным мужчинам ничего не оставалось, как только смотреть на неё с изумлением.

Охотник Тала встал, лицо у него было в крови, правой рукой он по-прежнему держал правый коготь орла, а зубами, смешно сжимал левый коготь, глядя на Латавру жалкими глазами, как будто говорил что-то. Когда руку охотника освободили от когтей орла, охотники уложили Талу на носилки, обмыли вином его изрубленные пальцы и стали спускаться со скал.
Сам Георгий Чорчанели, тоже раненный пошел за носилками, опечаленный судьбой Талы.
В итоге, Латавра осталась держать накрытого колпаком орла. Но как только охотники приняли птицу, царевна в тот же час справилась о состоянии юного охотника и своего брата.
Он сидел в охотничьем доме, когда к нему вошла царевна и поздоровалась. Тала низко поклонился Латавре и потом осмелился посмотреть царевне в глаза.
– У нас в знак благодарности женщине преподносят “сабцинду” – сказал Тала и протянул Латавре букет цветов.
– Как тебя зовут, охотник? – строго спросила Латавра и стала рассматривать его глаза.

– Тала мое прозвище, для взаимоотношений с Сумбатом, а так зовут Мирваном, царевна, -сказал охотник с улыбкой и глаза его сверкнули.
– Из какой семьи? – напряженно спросила Латавра и снова с головы до ног осмотрела стоящего перед ней охотника, который снял с себя охотничью одежду. Чуткий ум и быстрые глаза женщины сразу почувствовали что-то необычное в этом мужчине, который так скрывал свое лицо и глаза.

 «Сестричка, ты здесь, как я вижу, с Талoй, хватит играть в прятки, перед тобой Мириан Бахлаунд, Марзапан и воин царя грузин. Прошлой весной мы побратились, и тогда я вправду подумал, что он Тала.  Именно тогда попросил, в моем имении, на некоторое время, доверить ему дело гончего зверей. Он и Сумбата знал из Чорчана. Сумбат тоже хорошо описал его геройства, тогда Тала признался и раскрыл, что он Мириан Бахлаунд, незаметно улизнувший из своего имения путешественник, жаждущий изучить людские нравы и обычаи. Я, со своей стороны, предложил ему охоту и был олухом, что сразу не раскрыл тебе его имя!» – проговорил ворвавшийся в охотничий дом юный правитель Георгий Чорчанели и приложился к подолу платья своей сестры.
***
Через год, полюбив рыцаря Мириана, Латавра согласилась отдать ему своё сердце. Они устроили большую свадьбу в замке Чорчана, а затем отправились в замок Бахлаундов.

II - Сула, Бешкен и Лаклаки

Царица Самцхе, прекрасная Латавра, на рассвете, в муках, родила первенца. Супруг был в походе. Во дворце Чорчаны, жителям Месхетии, сообщили о рождении наследника толканием бруса. Выкрик похожий на «диццц» «дицц», прокатился по раскинувшимся по склону горы месхетинским селам, кровлям дворянских домов и замкам великих князей. По приказу Латaвры двух гонцов отправили к отцу новорожденного. Чтоб известие о рождении первенца было доставлено, одного гонца отправили через ущелье Джакисмана, а другого – горными тропинками.  Как раз в ту минуту, отец новорожденного вел малочисленное войско к шее Грузии (сейчас это место называется гурджи богази и находится на территории Турции). Мириан хотел укрепить “caмарзапанo” - окраинный замок Эристави и поставить защитников крепости на том месте, где между грузинами и византийцами часто происходили приграничные войны.
Светало. Молодой Мириан, подбоченившись, вел войско и смотрел на горы. Он тоже ждал новостей из семьи.  Как раз в это время отряд заметил впереди пламя огня. Латник Бахлаундa окинул взором окрестность. Его взгляд ничего не упустил. Мириан заметил спрятанного в роще леса лучника, который в ста пятидесяти шагах ждал его приближения.
У Мириана Бахлаунда, было необыкновенное, волчье чутье.  Во время грядущих неприятностей, он ощущал запах крови. На этот раз, сердце правителя разгорячилось, и он сразу принял решение.
– Щитоносцы, щиты! – промолвил Бахлаунд и члены его отряда сразу исполнили этот приказ.
– Стена! – сказал Бахлаунд и на рощу леса указал спешенным всадникам.
Отряд быстро обложился щитами, за которыми воины почувствовали себя спокойно и уверенно. Сам Мириан сошел с коня и начал готовить лук и стрелу.

Как раз в это время из леса выпустили десять стрел, которые выскочив со свистом, как нагретый свинец впились в щиты воинов.
– Остроконечная сталь, отряд византийцев – промолвил сотник Габриэл.
 «Что здесь делают византийцы? Это пока еще наша земля, может военный поход начали в Иверии» – подумал Мириан. Как подобает истинному воину он быстро начал готовиться к атаке.
– Приведите коня катафрактов и следуйте за мной, – сказал он и оруженосец, в укрытие скалистой дороги начал накрывать панцирем высокого коня. Катафракт был изобретением иранцев и парфийцев. Это был сидящий в панцире конь, чьи голени и колени также укрывались железом и цепью. Катафракт, копьем в три метра, мог одновременно повредить до десяти и более воинов. В открытой степи, с помощью катафрактов персы легко побеждали римлян, а впоследствии и византийцев. Катафракт на скалистых дорогах Месхетии был конечно в действии более ограничен. Но Мириан Бахлаунд, с детства изучавший искусство рыцарского боя, владел таинственными приёмами по разгрому врага.

Вскоре, когда враг стал стремительно забрасывать стрелами малочисленный отряд, оруженосец примчался к Бахлаунду с конем, покрытым панцирем. Владыка Чорчани, сел на коня. Для противника, уже осёдланный катафракт являлся большой опасностью и все это знали. Поэтому со стороны врага ливень стрел по направлению Бахлаунда почти удвоился. Византийские стрелы со свистом метались в латы Бахлаунда, но падали вниз, как на камень брошенная солома.
– “Урах мелихамaн киавур” – на парфянском воскликнул Бахлаунд и пришпорил вздыбленного коня, направляя его к вражеским рядам.
За Бахлаундом двинулись его воины. Когда ворвались в чащу леса, то несколько византийских лучников валялись проколотыми длиннейшим копьем Бахлаундa у подножия большого дуба.
Сам Мириан Бахлаунд нанизывал на древко копья одного лучника, сидевшего на ветви дерева. Последний пытался выпустить подготовленную стрелу в Бахлаунда, но его тело от удара копья уже онемело. Лучник выпустил стрелу, но данишматские латы Мириана Бахлаунда отразили и эту стрелу. Воспользовавшись мгновением, лучник соскользнул с ветви дерева и спасся бегством.
– Не надо преследовать, – приказал Бахлаунд и оглядел брошенный лагерь противника. Воины, которых смелость Бахлаунда спасла от ранений, схватились за кожаные котомки. Но нашли в них только ржаной хлеб бедных лучников, пару пучков молодого лука и ножи.
– Это отряд разведчиков, скоро появится многочисленный отряд, отправим лучников на холма. Здесь устроим засаду, нам следует закрыть это место так, чтобы пехотинцы не смогли перейти в наступление.  Из леса оставьте только один выход, и тот тщательно скройте, – приказал Мириан Бахлаунд и стал осматривать брошенную перед ним котомку. Сверху котомка была разрезана, и оттуда виднелся золотой переплет книги на греческом языке.

Воины стали исполнять приказ Бахлаунда. Один из них поднес Бахлаунду книгу на греческом языке. Его изумлению не было границ, когда Бахлаунд прочел заголовок – выведенными на коже греческими буквами было написано «Сула». Так называлась работа неизвестного автора, листы книги были обрамлены золотой нитью, а красным цветом были выполнена кайма. 
– “Сула, великий полководец Рима”, – Мириан Бахлаунд сидел на коне и читал книгу, пока солнце еще встало над верхушкой копья, и так нагрело латы, что всаднику катафракта самому захотелось бы сбросить латы и остаться без них. В то же время Мириан ждал атаки. Видно было, что враг следил издалека, потому что врожденное свойство фамилии Бахлаундов, познание врага, проявилось в нем сейчас с неимоверной силой. Рыцарь ноздрями чуял запах крови.
– Мой Mарзапан, когда солнце раскалит латы, тогда византийцы перейдут в наступление – низким голосом промолвил скрытый в выступе скалы оруженосец, который брал черную шелковицу из шлема и протягивал ее своему коню.
– Габриэль, у твоего жеребца чрево заболеет и на поле боя тебе будет трудно, – произнёс Мириан  низким голосом, положил книгу в подлокотник и взглянул на окрестность.
Габриэль сразу перестал кормить коня шелковицей, что вынудило рысака искать сладкую и приятную пищу в пыли. Габриэль покорил коня и привязал к стене скалы, но жеребец разгорячился и громко заржал. Воины засмеялись, Габриэль еще больше разозлился и решил хлестнуть жеребца плетью.
– Перед битвой нельзя наказывать лошадь, Габриэль, угомонись.  Сейчас незаметно подкрадутся византийцы. Всем спешно направится на свои места, приготовить выходы из рощи так, чтобы могли пройти только всадники – сказал Мириан и продолжил чтение книги.
Несколько стрел было выпущено с противоположной стороны леса, а на лесной тропинке показались идущие византийцы. Они тяжело двигались к лагерю Бахлаунда и широко раскрывали оба фланга, центр которого создавал один, стоявший посередине всадник в латах. Всадник был в зеленной накидке и своим маленьким копьем указывал направление атаки.
– Один центурий, с такими солдатами воевал сам Юлий Цезарь, который всех побеждал. Но точно с таким войском последующего Императора Византии разгромили вторгнувшиеся гунны. Поэтому не надо бояться, мы со своим воинским раскладом сильнее гуннов, персов и хазаров, вдруг как будто хлынувший ветер строго сказал Мириан Бахлаунд и битва началась.
Византийцы нанесли удары стрелами. Но встречающие были хорошо укреплены в роще леса, пращами и стрелами осложнили положение перешедших в наступление византийцев. Один византиец упал оглушенный или заколотый. Византийцы “насадили на стрелу” одного воина чорчани и зашумели.
– Сейчас перейдут в атаку, а ну приготовьте дамбы – приказал Мириан и в ожидании наступления византийцев бросил взгляд на Габриэля. Он ласкал своего жеребца и опять угощал его шелковицей.

– Говорят, Габриэль язычник, -вспомнил он чей – то разговор, который всем рассказывал, что Габриэль понимает язык лошадей и даже разговаривает с собаками.
Атака началась, греки своеобразно крикнули и как вихрь ворвались для разброса и уничтожения стройных рядов иверийцев. Но водружённые дамбы и натянутые между ними цепи, канаты и ямы сделали своё и задержали византийцев. Перед ними встали остроконечные колы, местами сетки. Обломки обсидиана, в большом количестве разбросанные на поле исполосовывали грекам ступни.  Это обстоятельство обязательно должно было привести к изменению направления атаки греков. Именно тогда Мириан Бахлаунд вдохнув ноздрями витающий в воздухе дух победы, пустил своего коня в тот единственный проход, который воины Чорчаны хорошо замаскировали, но по его приказу оставили открытым. Облаченный в разгоряченные латы Мириан Бахлаунд, с длиннейшим мечом пустился с быстротой   скатившейся со скалы каменной глыбы. Звук копыт его коня на высушенной земле был подобен ударам молота об наковальню. Вся окрестность окуталась пылью.  Когда Мириан Бахлаунд пришпорил коня, грекам почудилось, будто на них надвигается тысячная кавалерия.
Мириан Бахлаунд, ничего не замечая вокруг, мельком взглянул на оголённые головы и плечи греков. Видевшие его, восседавшего на покрытом латами коне, спасались бегством, освобождая ему путь. Мириан направил свой меч на стратегоса, который с напущенным спокойствием, но рассеянными глазами смотрел в сторону Мириана.
Когда стратегос догадался, что катафракт двинулся в его сторону, было уже поздно. Не успев поменять оружия, он остался с одним коротким копьем. В воздухе сверкнуло древко копья, которое стратегос выстрелил против перешедшего в наступление, облаченного в железо кентавра. Копье лишь слегка задело забрало позолоченного шлема Мириана.  Между тем, длиннейший меч Бахлаунда невиданной силой ударил и вышиб нагрудные латы и вонзился в грудь византийца.  Мириан оставив меч в груди противника, разорвал поводья лошади грека, зубами схватил их, и со вскинутой саблей помчался к грекам. Около ста, ста пятидесяти греков с ужасом, стремительным бегством оставляли поле битвы. Атака Мириана Бахлаунда по расстановке византийцев носила ужасающий вид, и тот последний, раненный греческий стратегос, идущий в конце шествия со своей лошадью, оказывала на зрителя удручающее впечатление.
Увидев сбежавших византийцев, Бахлаунд, выплюнув разжеванные зубами вожжи лошади грека, обернулся, похлопал коня византийца и пристально всмотрелся в лицо, протараненного мечом стратегоса, по телу которого текла кровь. Благородное животное испуганными глазами смотрело на пролитую кровь хозяина.
– Византийца положите на носилки и присмотрите за ним, может выживет, – сказал Бахлаунд и посмотрел на своих воинов. Они с ликованием подбежали к Бахлаунду, покрывая поцелуями стальные наколенники, а потом переложили раненное тело греческого стратегоса на носилки.

Мириан приказал снять разгоряченные латы и Габриэль примчался к нему с кувшином с водой. Габриэль стал бережно охлаждать водой подлокотники витязя. Получив от холодной воды неописуемое удовольствие, Мириан оглядел окрестность. Говорят, кто выиграл в битве, тот особенно пристально смотрит в сторону дома, и витязь начал смотреть туда, где его ждал Чорчани и его прекрасная жена – Латавра. Кто знает, как нелегко сейчас моей супруге, – подумал он и стал осматривать дорогу. Почувствовав в сердце что-то предвещающая радость и, в ожидании известия, он невольно улыбнулся. Спустя некоторое время, на дороге идущей из Чорчана показалось большое марево пыли. Бахлаунд почувствовал, что это был гонец и прервал Габриэля, который смачивал латы водой. Пришпорив коня и помчался туда откуда шло марево пыли.
Они встретились через несколько минут. Гонец дома Чорчан-Бахлаундов, в синей накидке, еще издали пустился в тираду, из которой Мириан Бахлаунд услышал только эти слова:
 «Великий правитель, родился сын правителя… во здравии и мать и сын. Иисус Христос помилуй новых Чорчанели.»
Мириана не удивило упоминание новых Чорчанелов, потому что он вошел знаменитый дом Чорчанелов как зять, дал слово размножить эту фамилию.
 «Как назовём, правителя, наследника Чорчанети?» – перед ним стоял покрасневший гонец и с покорностью смотрел на Мириана.
 «И вправду, как назовём моего сына? Георгий? Как великих Чорчанелов? Нет, нет, может, что то героическое, ознаменовывающее сегодняшнею победу», – подумал Мириан Бахлаунд и внезапно заметил торчавшую из подлокотника книгу, взял в руки и торжественным видом сказал:
 «Ежели стратег Римской Империи был непобедим, не боявшийся опасности и притеснений, пусть таким будет мой сын, и имя его будет – Сула».

III   Бешкен

Суле исполнилось два года, когда к Латавре во дворце Чорчани прибыл гонец. Уставшая царица Месхетии, возлежала на тахте с рукоделием. У ее ног играл златовласый Сула.  Латавра была беременна, через восемь недель она ждала рождение ребенка. Жизнелюбивая женщина Чорчанели, от горестей, выпавших на ее долю за последние два года, немного постарела В её тяжелых косах появилась чуть заметная седина, а вокруг глаз залегли темные круги. Кто посмотрит в эти глаза, обязательно захочет рассказать царевне о скрытой тоске своего сердца и попросит совета.  Поэтому в доме Латаври, с украшенными серебряными орлами вратами, всегда хватало посетителей из Самцхе, Джавахети, Картли и Эгриса. Сначала дворец Чорчана навещали родственники, потом родственники родственников, а потом и родственники их родственников. Среди всех грузинских дворян Латавра пользовалась славой мудрой женщиной. А кто исчерпает жаждущих от мудрого вразумления.

Последние два года обременили и остепенили душу царицы Самцхе. Сначала отец, скончавшийся через три месяца после свадьбы. И если его кончина не была столь неожиданной, то внезапно нагрянувшая вторая беда, превратила сердце женщины в камень. Спустя несколько недель после смерти отца, Бог призвал к себе её брата, правителя Георгия Чорчанели, большого покровителя всей Месхетии. «В молитвах истлел великий род Чорчанели», – правильно заметил один из соболезнующих. Вся Месхетия глубоко скорбила из-за кончины истинного христианина, молодого правителя Георгия. В это время во дворец Чорчана прибыл сам блаженный отец Серапион Зарзмели, святой встал на колени и горькими слезами оплакал покойника. Поднявшись отец Серапион приказал дворцу:
 «Грузины, не хочу больше слышать ваш плачь, ушел витязь в божий престол, только для того, чтоб подчиниться страсти рыдания и мольбам, эту честь уступить не должны».
Потом повернулся отец Серапион к рыдавшей, но в то же время улыбающейся Латавре, перекрестил и известил:
 «Ты догадалась дочь правителя!», – отец Серапион благословил и оставил родных покойника. После его ухода Латавра и рыдает, и улыбается одновременно. Когда перед ней раскрывается радуга, тогда её душа озаряется, и царевна улыбается с большой надеждой, и закрытыми глазами молит Бога, Иисуса Христа о всеобщем счастье и кончины во Христе.

***

Полная луна встала над окрестностью, на исходе был сентябрь, когда во дворце из каштановой чащи послышался шум шагов незнакомого пехотинца. Латавра сразу догадалась, что к ней совсем пожаловал незнакомец. Сначала она подумала, что это желающий вразумления и помощи нашел дорогу ко дворцу царицы. Но когда приметила со второго этажа дворца шествовавшего мужчину, ее сердце забилось сильнее, но женщина Чорчанели взяла себя в руки. Выпрямилась, подошла к престолу отца и брата, опустилась на него, вместе с маленьким Сулой. Ребенок хотел убежать от матери и сопротивлялся, но Латавра, вдруг почувствовала внезапный страх и прошептала маленькому: «Поверь, угомони душу…».

У гонца была красная борода, покрашенное хной Магриба, что означало, что он был знатного происхождения. В глазах сверкала волчья проницательность, в руках он что-то прятал, уставившись на царицу. Его изумила ее красота.  Вдруг, Латавра почувствовав страх перед этим незнакомцем, выглянула во двор. Не одного из прислуги во внутреннем дворе дворца не было видно. Все было охвачено сумерками. Охрана дворца, кажется, не охраняла особым вниманием миролюбивый дворец Чорчанели.  Латавра, снова взглянула на гонца и ее удивлению не было предела. Гость, с выделявшейся красной бородой и волчьим взглядом, еле сдерживая слезы, двигался к ней.

 «Вы же гонец, дайте письмо моего супруга», – приказала она незнакомцу, но в ответ услышала лишь похожие на волчий вой звуки.  Гонец упал на базальтовый пол и горько заплакал.  Его плач не был похож на человеческий, это было что-то среднее между волчьим воем и скулением собаки. Латавра, почувствовала сострадание к этому существу. Она встала, прижала Сулу к груди, и на несколько шагов приблизилась к плачущему. Потом рядом с ним опустилась на колени, и своими прекрасными пальцами коснулась кожаного капюшона, покрывавшего голову незнакомца. 
Словно черт вылил на него холодную воду, воин вскочил на ноги, волчий взгляд его глаз загорелся огненным пламенем и он решил схватить царицу. Царица не ожидая этого, отступила назад и строго взглянула на нападавшего. Поймав его взгляд, она безмолвно приказала ему встать на колени. Присмотревшись Латавра, поняла, что черты его лица ей знакомы. Мысленно, она пронеслась по череде лиц, встреченных на ее веку и, неожиданно вспомнила, что стоявший перед ней воин в прошлом был в числе свиты ее отца. Латавра вспомнила, что именно этот витязь загадочно исчез из дворца, а потом среди дворян Чорчани прошла молва, что его видели в армии Хазар. Что нужно в Чорчани служившему у хазар? Этот вопрос заставил сердце Латавры биться сильнее. Вдруг она успокоилось, и невозмутимым голосом обратилась к нападавшему мужчине.
– Я узнала тебя, ты служил в свите моего отца, а потом исчез. Что привело тебя сегодня? Может, ждешь, что твои раны успокоятся? Наберись терпения и расскажи, что с тобой приключилось?
Нападавший снова завыл. Все лицо его покраснело. Из глаз текли слезы и лишь одну фразу ему удалось выдавит из себя: «Ммммне… пппоручилли убить Мириана, я пришшел ццарицца, иссцццели меня от дьявола».
Проговорив это, он обнажил острый нож, с рукоятью из оленьего рога, и мгновенно, разрезав висевшую у него за спинной кожаную котомку, вытащил отрезанную голову человека с пожелтевшими чертами лица, из которой текла черная кровь.
– Для чего ко мне принес голову? – отвела взгляд девица Чорчанели от завернутого в котомку предмета, развернув, сидящего за ее спиной на правительском престоле, оторопевшего Сулу к серебряному орлу.
-Этто ммой брррат. Он отдал приказ уббить, Латавра, исццели а то я сейчас же перережу горло – заговорил пришелец и прижал к груди острый нож. Приготовившись, его рука с ножом занеслась, но его тело содрогнулось от новых стенаний и, воин снова завыл.
– Не смей! Вошедший в Дом Христа сам гостит у Христа и, у его стола, страдает от любви.  Образумленный благодатью Христа, сам волк ягненком, а аспид голубью становится.  Не оскверняй веру! Что сделал ты! Воевал с чертом?!  А что ты после этого создашь с Христом?! Дай меч и я исцелю тебя, дай, сейчас же, – Латавра Чорчанели, гневно произнесла последние слова и схватила разгоряченную, окровавленную руку пришедшего. Он обернулся к Латавре, пробуравив глазами заплаканную царицу. Ее взгляд дарил исходившую из сердца силу надежды. Постепенно, он выпустил из рук оружие.  Латавра, не задумываясь, выбросила оружие из окна, во двор. Меч со звоном упал, на вымощенную камнем тропу и разбудил, спавших во дворе охранников. Охрана задвигалась. Все ринулись к месту пребывания царицы. «Как этот человек проник к царице, кто он? Что случилось?» – вопрошали привыкшие к спокойствию охранники, поднимаясь по лестнице дворца Чорчани в зал, где на престоле восседала Латавра.
Латавра окинула взглядом своих воинов, лица которых были охвачены гневом к нападавшему. Потом посмотрела на стоявшего перед ней, дрожавшего воина, заслонявшего рот рукой, который то ли бредил, то ли разговаривал сам с собой и сказала:
– Он прибыл к нам для лечения, это бывший охранник моего отца.
Один охранник дворца Чорчани вышел вперед, всмотрелся в нападавшего и сказал: «Это крайне опасный человек царевна, это Ласур, дворцовый страж хазар и их лазутчик. Кто знает, что он таит в душе?
В этот момент Ласур бросил перед ним котомку, и оторопевшие охранники увидели выкатившуюся из котомки голову.
 «Это его же брат, тоже сотник хазар» – сказал охранник и обнажил кинжал. Так же поступили другие и кинулись к Ласуру.
Только Латавра хотела остановить своих охранников, как безоружный Ласур, что-то громко вскрикнув, с воем и воплями ринулся на охранников. Вырвав у одного из них кинжал, ударил им стоящего перед ним охранника, который минуту назад опознал его.

Латавра лишилась дара речи, увидев раненного охранника, у которого из раны сочилась кровь. Ласур размахивал мечом и громко ревел. Охранники пытались загнать его в угол, но тщетно, Ласур несколькими взмахами меча, отбился от них, продвигаясь к порталу. Последним ударом кинжала Ласур разрубил безусому юноше рот и раскромсал зубы. Юный охранник душераздирающе вскрикнув, упал навзничь. В это время Ласур выскочил во двор, перепрыгнул через ступени лестницы и растворился на осветленной лунным светом мощеной тропинке, спустя мгновение его тень мелькнула у ограды дворца. И в эту минуту у Латаври начались схватки.
Маленький Сула ревел, оторопевший, охранники друг другу сообщали о спасении. С ограды города послышался оглушительный крик, и в этой суматохе Латавра Чорчанели почувствовала, как сидевший в животе ребенок рвался и спешил родиться.
Латавра Чорчанели, охваченная безжалостными болями, присела на знаменитый престол отцов и вскричала – «помогите бабки». Повитухи примчались и начали приводить в чувство потерявшую сознание женщину. Латавра, открыла глаза и окинула взором дворцовые своды предков, вокруг нее сновали повитухи, кто-то усиленно молился. Снизу до неё дошел возглас: «пробрался, с утра будем преследовать», – кричал какой- то юноша.
«Спасен», – промелькнуло в мыслях у Латавры и боль лишила ее дара речи. Вскоре на свет появился мальчик, которого по поручению отца, назвали Бешкен. На рассвете гонец оставил конюшню дворца Чорчани и помчался в Спери.
У новорожденного Бешкена были каштановые волосы, карие глаза и острый, как у Мириана, выступающий вперед подбородок.




Лаклаки
Когда царица Чорчана и Месхетии понесла в третий раз, невидимые шурти осадили страну со всех сторон. На одной из вершин горы Арсиани шурты раскинули лагерь. Это были потомственные лазутчики, разведчики, бесшумно убивавшие, отчасти искатели старых порядков. У шуртов была одна миссия, они должны были найти и восстановить в Иберии старые, разрушенные молельни, в которых поклонялись огню. Как видно, и этот поход они посвятили восстановлению затаившегося Зороастра. Так как сами эристави и люди были приверженцами Христа, незаметно для них, тайно от эриставов, вдали от деревни восстанавливались молельни плача.
На горе Арсиана, впоследствии на месхетинских склонах хребта, шурти обнаружили старейшие молельни плача. Сам храм поклонников огня был разрушен.  Но его части и главная стена сохранились. Остатки стены, облаченные в голубой туф, были покрыты кустами и держидеревом. Может из-за этого уцелела угасающая слава бога огня. Отряд шуртов, торопясь, кривыми мечами вырубили кусты. С подвязанным ртами работали несколько дней, пока у главного жертвенника молельни, у одного обессиленного шурта не подкосились ноги. Тогда главарь шуртов, имя которого отряд не знал, отдал приказ, отдохнуть один день.
Шурты сняли с лиц защитную сетку, и уже хорошо была видна их непорочная юность и потускневшие от усталости глаза. Главарь шуртов не захотел показать свое лицо и устроился в храме. Там необходимо было очистить глиняную трубку для разжигания святого огня, по которой в храм, должен был поступать необходимый природный газ.
Лишь главный шурт знал, откуда поступал природный газ к храму. У него была и карта, на которой на иранском был указан хребет горы Арсиан и далее ниже, на других хребтах помечены места предполагаемых молелень.
У шурты был приказ, в один день, в честь Зороастре, в одно и тоже время, разжечь огонь в трехстах потухших храмах, тем самым обратить в старейшую веру.

На карте, тайным шрифтом было указано то, что мог прочесть только старший шурта.  Только у потомков шаха Ирана было право знать скрытую азбуку, в одно время бесподобного Сахака Большого и Сасаниса.
Шурта много раз думал, что означали тонкие, желтые узкоголовые буквы на карте, но тщетно. Об одном шурта догадывался наверняка, что в этих надписях было упомянуто местонахождение древних сокровищ Ирана, которые во время битвы с Византией одним из полководцев были зарыты в грузинской земле.
Может это была ловушка, для выявления предателя шурта?! Кто знает… Если надпись была только ловушкой, шурта предполагал, что ожидало его и членов его семьи в южном Иране, если он споткнется о какую-то заманчивую уловку. Шурта знал еще наверняка, что бездонные пропасти, которые могли привести человека к сокровищу, могли хранить в себе опасные тайны. Поэтому шурта ударив себя кулаком по лбу избавился от навязчивых мыслей и продолжил поиск глиняной трубки.
В построенной глубоко под землей старейшей коммуникации лежала древняя глиняная трубка, для поступления необходимого природного газа.  Шурта, снял с трубки хорошо замаскированные откатные ворота и смекнул, что она спускалась далеко, к склону скалы, а потом исчезала у реки, в тайном туннеле.
Там, вдали село гурджов. Кто знает, сколько мужчин и женщин вспахивали эту землю, шурта догадывался, что исток природного газа, откуда земля, извергала этот таинственный воздух, нужно было искать как раз в окрестностях деревни гурждов. Шурта крепко сжал губы, его лицо исказилось гримасой. Что он теперь должен предпринять? Как пойти туда, и что сказать? Надо было все обдумать. Поэтому шурта сел на землю, опустил руки вниз и задумался.
Так, не шевелившись, сидел он какое-то время, как будто его сердце перестало биться. Сидел, гордо опустив голову и напрягая мысли. Как раз в это время ему вспомнилось, чему его учили, для того, чтобы снискать доверие. Первый способ заключался в том, что необходимо было одеться купцом и в таком виде пройти в крепость, минуя воинские отряды. Но где шурте найти такой товар, чтобы его и его сопровождающих беспечные гурджи и вправду приняли за купцов.  Отсутствие такого товара привело шурта к другой мысли. Он похвалил себя за эту мысль и решил прикинуться лекарем.
Врачи, лекари и знахари неограниченно путешествовали по идущему с Индии шелковому пути. В дороге они преумножали свою мудрость и обогащали свои знания, сталкиваясь в пути с новыми заболеваниями и исцеляя их. Шурта знал некоторые законы лекарей, понимал причины вызывающие боли и еще знал, что для установления характера и остроты болезни надо было ничего не упускать из виду и наблюдать.

***

За древнейшим порогом дворца Чорчанели, в большом, возведенном из камня и, с годами почерневшем зале, кипели люди. Слышался ропот, но никто из присутствующих не говорил громко. Женщины со страхом смотрели на бородатого мужчину, спускающегося по внутренней лестнице, одетого в пурпурную накидку.  Он, с изумленным лицом окинул взглядом окружающих, а потом его взгляд устремился куда-то вдаль.
-Как здоровье царицы? –послышался вопрос от присутствовавших в зале. В ответ мужчина, в накидке пурпурного цвета, бросил взгляд на возложенные в зале иконы, и по его щеке скатилась слеза.
– Люди, чего ждете, побыстрее приведите лекаря. Срочно пошлем человека к византийцу Дука, пусть поторопится – приказала стоящая, между щитоносцами Натия Багваши и зал опять всполошился.
– Оба лекаря отправились в Тбилиси, сын Тадеоза упал с лошади на скалистый склон. Лекарям Турману и Мамре пришлось заново собирать умирающего. Утром прибудут, скачут лошади, но утром кто доберется до Чорчана? Вот в чем вопрос – сказал человек в пурпурной накидке и преклонил голову перед Натией Багваши и её свитой, которая прибыла в Чорчани из-за осложненной беременности Латавры.
– Опять в горах Месхетии пошел снег, нужно было расчистить перевал, а не то лекари не смогут добраться утром, – приказным тоном проговорила Натия Багваши, а где-то послышался стон.
– Больно, ей очень больно, срочно надо помочь – прошептал монах Нестор и торопливо покинул покои, выбежав в дверь. Всем стало ясно, что царица Самцхе Латавра Чорчанели боролась со смертью, переживая тяжелейшие секунды и все стали молиться.
Через несколько минут монах Нестор снова появился на пороге дворца Чорчанели. Позади него шел незнакомец, тщательно укутанный в черную одежду. Все тотчас взглянули на него. Времени, чтобы опросить и допросить незнакомца совершенно не оставалось. Смуглое лицо незнакомца, зубы цвета слоновой кости, каштановые волосы и черновато оливковые глаза, указывали на его египетское происхождение.  Натия Багваши с недовольством посмотрела на незнакомца и отвернула лицо. Монах Нестор, что то прошептал одетому в пурпурного цвета накидку местумретухуцеси. Местумретухуцеси строго и безжалостно оглядел незнакомца в черном. Потом одним движением руки приказал идти вперед и подняться на лестницу.
– Лекарь, путешествует, собирает лечебные травы, он перс – зовут Куталмиш. Уже третьего безнадежного больного смог поставить на ноги. И здесь пригодится, может вылечит царицу – промолвил монах Нестор и с доброй улыбкой встретил недоверчивый взгляд придворных дам.

– Правоверный христианин? – послышался вопрос из-за потухших подсвечников. Женщины зашептали на это вопрос, а мужчины приняли такие лица, как будто не слышали этого вопроса. Переглянувшись, все вместе внимательно взирали на монаха Нестора.
– Он не христианин, но да простит нас Бог.

***
Когда монах Нестор ввел в покои царицы одетого в одежды лекаря шурта, несколько придворных дам отошли от трона царицы. Одна из них направилась в сторону шурты.
Шурта не привык к обществу дам. У него вдруг помутился разум, вспыхнуло лицо, но благодаря его актерским способностям и полумраку, царившему в покоях, сделали незаметным охватившее его волнение.
– Спросить на персидском? – спросили придворные дамы и зашелестели вуалями.
– Он знает грузинский язык – сказал монах Нестор и положил руку на плечо шурти.
Тяжелая десница бывшего полководца монаха Нестора сразу вывела шурту из задумчивости. Он стоял у окна и искал луну на небе. Потом он разглядывал звезды, которые, как его учили, в своем мерцании хранили тайну излечения.
– Изучает небесные зодиаки– предоставим его самому себе, он обязательно вылечит нашу любимую царицу и нашу мать – сказали придворные дамы и их взгляды со всех сторон устремились на шурту.
Шурта знал, что больная царица была беременна и скоро ожидала появление мальчика или девочки. Он сразу догадался о причинах обмороков и рвоты царицы. Покои сразу же освободили от висевших на стенах ковров и пестрых циновок. Потом широко открыли окно и впустили веющий прохладой, освежающий воздух. Стало прохладно. Придворные дамы с изумлением смотрели на шурту, просящего вино, кукурузное зерно, немного муки и сухих листьев акации.
Приверженец Заратуштры шурта, прямо у кресла царицы зажег каменный светильник, извлеченный из пазухи. Сжег листья акации и вдруг начал плясать у обессиленного тела Латаври Чорчанели.
 «Пусть Заратуштра будет твоей волей, Заратуштра делает тебе добро. Дай Заратуштру, тому, кто нуждается в нем, войди Заратуштра и согрей того, кто мёрзнет, Заратуштра восстанови того, кто восстановить себя не может… Заратуштра» – шурта пел на персидском пронизывающим голосом. Ходил вокруг с бубенчиками и со светильником и, кроме обессиленной царицы, которая не выявляла признаков жизни, не смотрел ни на кого.
 «Ахура Мазда войди в тело этой женщины и даруй ей облегчение, роди её мальчика здоровым и невредимым, войди Ахура Мазда» …пел шурта, очарованный белыми, благородными чертами царицы и продолжал самозабвенно плясать.

 «Аша» войди в эту оду, «Друдж» выходи из этой оды, Аша и Друдж, правда и ложь, никогда вместе не пересекайте порог этого дома. Правда – названая Ашой» – пока переступишь этот порог, всегда побеждай то, что называется ложью…» пронизывающим голосом пел шурта, осуждая большой грех – ложь Ахура Мазды и предвещая над ней победу правды.
Вдруг царица приподнялась с кресла и открыла глаза. В зеницах Латавры были зачаты страх и трепет. Вокруг нее кружились пламя огня и какой-то незнакомец, на чужом языке, пронизывающим голосом пел ей, женщине находящейся в беспамятстве, в животе которой, уже несколько дней затихло, окаменело ожидание.
 «Астротути, Заратуштра – введи огонь во влагалище роженицы и восстанови плод» – на персидском пел шурта и на одной ноге прыгал перед царицей.
Вдруг царица вспыхнула, хотела прокричать «избавьте меня от этого чужеземца», но как раз в это время Латавра почувствовала в своем чреве, как плод стал биться ногами, переворачиваться и двигаться и, от радости, собралась встать на ноги.
– Зашевелился мой маленький, он жив, жив – промолвила и оглядела лучезарными глазами окружавших ее придворных дам. Придворные дамы увидели в зеницах Латавры сияющие звезды, пламя огонька и лезвие кинжалов. Изумились придворные дамы, подбежали к царице. Увидев их, шурта очнулся от «опьянения мудрости Ахура Мазды» и тоже посмотрел на царицу. У женщины щеки были розового цвета. Когда первый раз шурта вошел в ее покои, женщина была бледной, как полотно. «Побеждает Аша над Друджом» – шурта затянул песню. Через несколько часов, в нижнем зале благородным сообщили, что царица пошла на выздоровление и даже съела немного еды.
Спозаранку у царицы начались схватки. Шурта сидел рядом с ней, пел песни о «Заратуштре Ахура Мазда», о победе Аша над Друджом, о книге Авета и вечно живом космическом огне. Когда у царицы были сильные боли, он держал рукой её запястья. В этот момент руки шурти были горячими как огонь.
– Лицо у него горит и пот льется с перса градом – перешептывались забившиеся в уголок испуганные придворные дамы. Наитием они ощущали перед собой огромное, невидимое тело, из-за которого они ощущали жар, но это жжение было им приятно.
Утром послышался крик Латаври. Утомленный шурта спал у порога спальни Латаври. Он вскочил, попытался вломиться в спальню. Но придворные дамы не пустили его в женскую. Ребенок уже рождался. В последнюю минуту Шурта изловчился.  Взломал дверь женской, и на несколько минут вырвал новорожденного из рук матери и придворных дам.
Когда придворная дама из Пхови, прекрасная Куртаули подбежала к шурте, чтоб отнять ребенка, он стоял улыбающийся и пел маленькому песнопение «Ахура Мазды». Куртаули не вытерпев, с большим усердием завернула заплаканного ребенка в выделанную кожу тигра, фамильную реликвию Бахлаундов, старательно прижала его к груди и, потом, передала местумретухуцеси.
Обрадованный местумретухуцеси быстро оглядел новорожденного и возвестил зал:
– Родился Лаклак Чорчанели наследник – Властитель врат Самцхе
На рассвете зал заполнился месхетинским мравалжамиери. А Шурта стоял молча. К нему подошел монах Нестор, пригласил на похлебку из овчины и кувшин аладастури.

Возведение Джакис-цихе

Как покончить с врагами Грузии? Часто воевал Мириан Бахлаунд, окраинный Эристави земли Чорчана. Рано детей отлучали от матерей и по всем правилам обучали военному делу, пополняя ими ряды войск Чорчана. Мать родила еще одну дочь и посвятила себя ее воспитанию.
Сула сросся с конем и луком. Пущенную им стрелу Самцхийцы расхваливали в один голос. Бешкен научился строить замки. Последовал за стратегосами, каменщиками и стал возводить неприступные крепости. Однажды Бешкен пошел вдоль реки Джакис-цкали, захватив собой строителей.  Чтобы обезопасить ущелье стал искать место для строительства крепости. В это время из заросли колючих кустарников выбежал кабан. За ним побежали охотники с собаками. Находившийся там же Сула, взял лук на изготовку и с далекого расстояния выпустил стрелу в кабана. Но стрела отскочила от дрожавшей спины кабана. Лаклак, которому к тому времени исполнилось 12 лет, бросился к кабану. С криком Лаклак собрался вонзить меч в кабана. Обернулся зверь, прислонился спиной к выступу скалы, опустил голову и приготовился к бою. Лаклак уклонился от ожесточенного врага и засел в засаду. Охотники спустили собак и те набросились на кабана. Но свершилось чудо, кабан одной атакой обратил в бегство шестерых собак. Собаки жалобно заскулили и побежали к своим хозяевам. Они приласкали своих собак, и еще более оторопевшие смотрели на кабана. Кабан стоял неподвижно, стойко ожидая атаки. Вдруг пошел дождь, в лесу запахло весной. С покатого склона, лес выдохнул с шумом туман, окутывая стоявших на макушке скалы охотников и кабана своими клубами. Туман распластался по всей окрестности и стало темно.
 «Здесь часто бывает туман и, как самка оленя, приляжет на макушке скалы и до следующего утра неподвижно сопит. Пойдемте, дети правителя, вы видите, убежал кабан, где зверь, спрятался или кабан там, но его следов не видно? Поторопитесь дети правителя! Либо мы, либо он находимся на макушке скалы» -  крикнул один монадиретухуцеси и задумался Бешкен: «Всегда наступит туман? – подумал и оглянул окрестность. Кругом лес, полный зверьми. На этом месте в воздухе ощущался запах весны, открывался обзор и человек ощущал единение с природой. Это был стратегический ключ ущелья.

«Ущелье Джаки, бесстрашный и непокорный кабан, туман, который окутывает и прячет выступ скалы, пространство и самое главное, дорога ведущая в Византию» – подумал Бешкен и очнулся от голоса брата.
«Кабан исчез, дьявол наверное!» – кричал Лаклак, любивший мясо кабана, пронизывая и рубя на ходу мечом растущие кругом низкие кустарники.
Сула спускался по крутой тропинке, Лаклак воевал с кустарником, а Бешкен обошел выступ скалы. Одобрил все стороны из-за неприступности и начал чертить на пергаменте будущий замок.
В мае окружили строители месхи выступ скалы. Основательно вырубили кустарник. У подножия горы стали собирать строительный материал и смазочный жир. Между холмами построили мосты и к выступу, для продвижения материала, провели иверийские каналы.
«Во время вырубки деревьев и кустарников нашли логово кабана» – говорили каменщики. «Не кабанья, а медвежья берлога. Как видно перевелись медведи и на их месте обосновался кабан. Для чего кабану такое большое логово? Оно – медвежье» – говорил один ремесленник, выходец из Ломсии.  «Не медвежье и не кабанье, это логово» – отверстие "деви". Слышал от своих дедов и прадедов, что здесь жили "деви", а потом на развалинах их жилища обосновался один человек. Одиночество и отсутствие собеседника так его ожесточили, что зимой, шедшие сюда греки увидели его, превратившегося в медведя.  Они так испугались, что оставили вес товар, вьючных мулов и сбежали», - говорил местный каменщик. «Здесь, идущий прямо к реке тоннель "деви", но сейчас он закрыт, кто знает, что здесь случилось?» – говорил один, старейший погребщик, который по поручению Бешкена, в основании строительства внутреннего замка, проектировал марани.
Следующей весной епископ мцxетский посетил строящийся замок и благословил наскоро воздвигнутую, изящную церковь. В ноябре, на центральную часть крепости вышли торжественно наряженные, грозный воин, Мириан Бахлаунд, царица Латавра, трое ее сыновей и дочка и замерли.
– «Мой сын, как ты называешь крепость?». – спросил поседевший последний Эристави Мириан Бахлаунд своего среднего сына Бешкена и окинул взглядом зардевшегося Лаклака.
– «Отец, одно время это скала была пещерой для "дэви", потом человек выдворил "дэвa", человека – медведь, медведя съел кабан, а кабана мы насадили на вертеле. Из этой истории видно, что победителем не стали ни "дэви", ни человек, ни медведь и не кабан. Поэтому отец, вашим именем хочу назвать эту крепость «Крепость Мириана».
Улыбнулся Мириан, сердце согрели слова сына. Но, он прекрасно понял, что этим хотел сказать ему сын. Заглянув в чащу соснового бора он увидел затерявшуюся в зелени, маленькую журчащую речушку и промолвил:
– Нарекаю я крепость эту именем Джаки, а тебя владельца этой крепости, нарекаю Бешкенomом Джакели.
Царь Чорчана и епископ мeсхетский благословили крепость. Лишь после этого Бешкен приказал так возвести дворец, чтобы пещера "дэвa" или развалины человеческого жилья, медвежье логово или нора кабана тщательно был замаскированы между квеврами правителя.

Джакели, потомки Бешкена, среди вин настояли особое вино, бродившее в квеври, зарытым между человеческим жильем, медвежьим логовом и кабаньей норой.

Зарзмa -878

Джакели Кахабер Тенгизович


Георгий Чорчанели и его потомки еще в девятом веке первыми начали строительство Зарзмы.  В начале XIV века Бека Джакели возобновил строительство, сохранил былое душевное стремление и приложил все усилия для еще большего украшения церкви. С самого начала Зарзма являлась родовой гробницей Чорчанели и Джакели, и только в 1570 году Джакели передали монастырь своим родственникам, местным феодалам Хурисдзееби, сохранив правление над монастырем Зарзма. (Начнем рассказ с первого краеугольного камня).

***
«Сынок, в шестом веке, потомков Иверии и Колха, как будто ударили огромным молотом, разбивая на осколки. Сперва персы упразднили царство в Картли, а потом греки – в Лазике. Но против одних и других встала буря, хлынувшая из Аравии. Арабы захватили сердце Картли. Но несмотря ни на что, свершилось чудо, раненная в сердце страна снова воскресла, так как её же люди, на перифериях стали создавать государства. У нас возникла княжество Тао-Кларджети, в Кахети – Сакорепископо Кахетии, на западе – королевство Абхазии. Что объединит эти княжества, сынок?», – спросил отец Серапион.
– Любовь верующих в христианство – был ответ.
– Сын, любовь проявляется делом и следует освежить это дело, создать новое слово, проповедь и письмена. Но самое главное место, с чего мы начнем это дело.
– Доверимся Богу отец! И, Он покажет место для монастыря – сказал ученик Георгий.
– Уже показал, это здесь, в Чорчани, на этом месте – сказал отец Серапион и глаза засверкали странным свечением.
– Если Грузию представить, как распятого Христа, то тогда это место, и вправду будет сердцем для нее – сказал ученик и указал отцу Серапиону на раскинувшиеся перед ними просторы.
И место это было Чорчани и, сердце распятого Христа, назвали Зарзмой.
***
Сам Серапион Зарзмели и десница блаженной памяти Георгия Чорчанели заложили основу монастыря Зарзма. Для строительства не понадобилось бы долгое время, но скончался правитель Месхети и Эритсав-Эристави Георгий Чорчанели. Как известно, мудрого и набожного правителя Месхети и всея Грузии похоронили в монастыре Занави. Здесь и оплакал его отец Серапион. Скоро большие внутренние волнения овладели Месхетией. Зодчий – Гарбанели, весьма образованный и деятельный человек, был очень опечален, так как, процессу большого патриотического строительства необходимо было постоянно разжигать огонь, который должен был подпитывать самоотверженность строителей.
 «Георгий Чорчанели выделил для монастыря Зарзма такую большую землю, что монахом потребовался бы день, чтобы обойти ее на мулах. Дал им все необходимое строительные материалы, камни, скалы, быков и лошадей. Сегодня ни один дворянин, ни маленький, ни большой, не радуется строительству монастыря, никто из них не принесет пожертвований для его возведения. Все только думают о своей пище, позабыв при этом о пище духовной», – думал Георгий, получивший настоятельство Зарзми, от Серапиона Зарзмели.  К нему часто ходил Бешкен Джакели. Бешкен был встревожен задержкой начатого дела.  Он всесторонне старался пригласить в Зарзму своих братьев Сула и Лаклака, чтоб они к этому монастырю проникли душой и телом, любовью и верностью.
***
На месте старого княжества Чорчанели, внезапно образовалось три княжеских дома. Суле подчинилось имение Чорчани, который с робостью и скромностью отказался принять почтенное звание – фамилию «Чорчанели» и, исходя из своих разумений, построил крепость в Калмахи, в связи с чем стал называться Калмахели.  Бешкен стоял за плечами брата, который в Хертвиси Джакисцкали (или ответвление реки) построил крепость с одной башней и назвался Бешкен Джакели. Лаклак, рассердившись, подобно своим братьям стал искать свое Саэриставо.

 «Пошли к отцу и обсудим вместе» –написал Лаклак письмо Бешкену, но ничего не получил в ответ.  В это время Лаклак примчался на белом коне, походивший на самого Амирана, древнейшего божества месхетинцев.  Его сиреневая накидка – «как скрытый вестник мятежа» – это мысль не оставляла в покое Бешкена Джакели.
– Этот персидский лекарь, Куталмиш, всегда сопровождает Лаклака. Если бы наш брат не брал у него советы, мы бы могли знать, о чем он думает, что замышляет – хорошее или плохое, – вдруг вспылил Бешкен и с высокой башни крепости посмотрел на страну Чорчана.
– Бешкен, наш брат – наша кровь. В сердце он таит то, что и мы. Мы должны уважать его, выслушаем, что скажет – терпеливо ответил Сула Калмахели и сбежал по лестнице, чтобы встретить Лаклака.
Бешкен Джакели стал осматривать прибывший к башне отряд Лаклака.  С первого взгляда ему не понравился Куталмиш, с подвязанным лицом.  Но Бешкен знал, что таких знаний, как наука исцеления и подобная сноровка, какими обладал Куталмиш, не только в Месхетии, но и в Иверии, уже было не сыскать.
С тех пор как Куталмиш, бывший шурта, приютился у новых Чорчанели, ни один крепостной, ни один войн или ребенок не стали жертвами тяжелого недуга. В Чорчани его очень уважали. Сам бывший шурта, под крылом Латавры, чувствовал себя беззаботно. Но однажды, когда царица Месхетии «из-за странного жеманства и чародейства чужеземца» жестко рассердилась на шурту, последний стал искать поддержки среди её свиты. По привычке избитой собаки, примкнул к ласкателю.  Шурта положил много труда и заботы в Лаклака, может тайно его считал «дитем Ахура Мазды».  Именно поэтому, он пришелся к дому Лаклака.

Где был дом у Лаклака Чорчанели, если не ущелья и берлоги Самцхе, развалины дома «деви» и тайные, подземные впадины, стойбище охотников и развалины домов богатырей. Этого и хотел шурта, вместе с хозяином, похожим на Амирана Лаклаком Чорчанели, бродил по лесам и оврагам. Выбирал для него лучшие охотничьи тропинки, ухаживал за крепостными и побратимами хозяина, заговаривал шедших на охоту сокольников и конюхов.  Смазывал наконечники стрел лука «огнем вещун». У воинов осматривал сабли и мечи, а потом сам, сидящий на черном муле тихо напевал гимн «Ахурамазда» и шел, как будто разъярённый темными силами, за войском Лаклака.




***
– Приветствую моих свирепых братьев, считайте меня Амираном, а сами будете Бадри и Юсуп, давай обнимет вас, ваш Лаклак – произнёс громовым голосом вооруженный всадник Лаклак Чорчанели-Бахлаунд, вошедший во двор крепости Чорчана.
– Давно ждем брат, дважды письмо тебе отправили и не один раз не ответил, на что это похоже? – спросил Бешкен Джакели и двинулся навстречу Лаклаку.
— Не знаю я ваших писем, я знаю сердце брата – сказал Лаклак, приподнимая левую бровь над глазами с необыкновенно длинными ресницами, обнял Бешкена Джакели.  По правилам, как этого требовал устой княжества Чорчани, Сула Калмахели стоял и ждал приветствия Лаклака.  Пришелец, пусть даже и брат, сойдя с коня, должен был поклониться правителю Чорчана, потом приложиться к плечу и этим засвидетельствовать свои благие намерения. Но, как видно, Лаклак не знал этих устоев и обычаев. Сула, догадавшись, подумал и тоже двинулся навстречу брата.

– Брат Сула, мой дорогой, сколько времени мы не встречались, братья – опять прогремел Лаклак и прижал Сулу к груди, потом обнял Бешкена и так обнявши друг друга стояли эти трое.
– Пошли, посидим и обсудим – твердым голосом и с определенными целями сказал Сула Калмахели и проводил братьев во дворец Чорчани. Все вошли в зал, где стоял престол Георгия Чорчанели и уставились друг на друга.
Один престол, украшенный крыльями орла и мечами Чорчанели, стоял в возвышенной нише зала. Стены надписями на хуцури и мхедрули повествовали посетителю об Амирани. В конце зала доспехи и трофеи Георгия Чорчанели вызывали уважение и обязывали к продолжению начатого большого дела.
– Братья, никто не сядет на престол нашего деда и дяди – сказал Сула Калмахели
– Тебе этот престол принадлежит – займи место – с почтением сказал Бешкен.
– Для выявления главы Чорчанели, лучшим выходом будет состязание между рыцарями, но сейчас разве для этого я вас навестил? Дело касается семьи Бахлаундов, которую преследуют враги.  Поэтому мы, как подобает сыновьям Мириана Бахлаунда и Латаври Чорчанели, должны объединиться – когда Лаклаки расправил плечи и напряг мышцы, послышался треск суставов, на шее надулись жилы, и Сула увидев это, подумал – «совсем на отца похож Лаклаки».
– У нас к тебе, наш Лаклаки, два ряда дел есть – первое дело священное, а второе – земское. Сядем здесь на стулья, пред престолом Георгия Чорчанели, и начнем обсуждение, братья. Сначала обсудим дело священное, как подобает родным братьям одной крови, друг друга послушаем, – сказал Сула Калмахели и повел братьев к трем креслам, украшенным белой тогой.
– И, я к вам, Сула и Бешкен, пришел с двумя делами. Первое – родственные дела, а второе – военное, сказал Лаклаки.  Для убедительности, что от рассказанной им истории, сердце забьется сильнее, нежели от предложения братьев, вынул из колчана свиток и бросил его перед Сулой.
– Что это за письмо? -  спросил Сула и посмотрел на братьев, пытаясь разгадать заветное желание Лаклаки, и как мать, всегда задумчивую, предпочел молчание.
Бешкен Джакели нагнулся, чтобы взять письмо и пока открывал кожаную тесьму свитка, украдкой посмотрел на Лаклака. Младший брат улыбался, смотрел на братьев и выступивший на лбу пот смахнул острием кинжала.
_ «Письмо Чортванелов» – прочитал Бешкен, вынул из кожаного платья маленький нож, обрезал у свитка кожаную тесьму и прочел письмо, написанное родственниками, внимательно до конца. Чорчанели Чортванелов считали самими близкими родственниками и поэтому, любитель наук Бешкен Джакели узнал руку писца.
– Что от нас хотят Чортванели? Читай громко, Бешкен – вдруг кровь хлынула у Лаклака.
 «По правилам римлян, владение это полученное от Георгия, сперва, должно быть улажено письмом о разлучении между фамилиями, а потом отдано наследникам…» – Бешкен громко прочел бросившуюся в глаза строчку письма, с особым усердием выписанную и красиво украшенную художником и писцом дома Чортванели – Арсеном.
– Сула, говорю тебе как старшему, уже год как поднялись Чортванели, Недавно я гостил у них, лично не смогли сказать, одного человека наняли, собаку, знатока старых документов. Сейчас ковыряются и думают, как отнять или уменьшить то, что оставил наш дед и дядя – сказал Лаклаки старшему брату и, в ожидании ответа, горящими глазами стал взирать на престол Чорчанели.
Сула молчал, Бешкен сидевший между двумя братьями, наблюдал за Лаклаком и ждал ответа Сулы. Если сейчас Лаклаки спросил бы у Бешкена, что он об этом думает, то он ответил бы, что обязательно захотел бы условиться о встрече с Чортванелами и пересмотреть дело. Кто должен был вмешаться в улаживание тяжбы? – спрашивал себя Бешкен и, у него перед взором возник образ матери – Латавры Чорчанели. «Мать нас окончательно примирит, но пока мы должны выиграть время, избежать кровопролития и человекоубийства» – думал Бешкен и смотрел на возбужденного Лаклака, выражение лица которого быстро менялось.
– Что ты предлагаешь Лаклак? – строго спросил Сула, и словно копье вонзил в брата свои свинцовые глаза.
Лаклаки встал, прошелся по покоям.  Намотал на руку фиолетовую накидку, звякнул медными пластинами лат, погладил бороду, лицо его стало лисьим, и он промолвил братьям:
– Вы великие, мои родные братья, я вас уважаю по трем причинам. Во-первых – вы мои братья.  Мы и на наша сестра Текла рождены от одного отца и одной матери, поэтому я, как младший сын Мириана и Латавры, всегда должен следовать за вами, своими старшими и мудрыми братьями, во вторых – из- за чего я вам повинуюсь, это завет нашего блаженного деда, который заповедовал нам жить в любви друг к другу и беречь Месхетию. И в третьих, тот трепет, который возбуждает у меня уважение к вам, тот факт, что вы оба -  Калмахели и Джакели, владеете крепостями, замками, башнями и дорогами Самцхе. А я, ваш брат – подобно Амирану сплю в пещерах, и для меня каждый грот является домом. Поэтому, когда вы спрашиваете о моем мнении, вы должны знать, что это мнение высечено и выжжено в пещерах, обретенное форму на обрывистых дорогах, непроходимых лесах и оврагах…
– Мнение затасканного человека, да Лаклаки? Преподнесенное чужестранцем?! Но кто тебе запретил прийти к нам и обосноваться в наших замках. Выбери Джаки или Калмахи, иди, приведи свое семейство и мы разделим с тобой всякое имущество, дом, крепость, доспехи и кожу – вскочил Бешкен и протянул брату руку.
– Не перебивай меня Бешкен, проследи за мыслью, о которой я сейчас говорю – сказал Лаклаки, и протянутая рука брата зависла в воздухе. Сула посмотрел на Лаклака, потом на Бешкена. Когда последний, в знак недовольства, покачал головой, Сула тоже покачал головой и стал рассматривать стул из каштанового дерева между своими могучими коленями.
– Не надо качать головой, братья, я сюда пришел не только за осуждением.  Я вестник того, что Чортванели ополчились на нас. Ночью, около трехсот всадников перешли хребет Самсара, они направляются прямо сюда.  Хотят осадить всех во дворце Чорчана, а потом их предводители не будут довольствоваться лишь перераспределением земли. В Месхети накопилось много судебных и тяжебных дел. Раньше Чортванелы относились с почтением к правителю Чорчана, а сейчас они здесь принимают нас за трех молокососов, и кто знает сколько   у них доносчиков в этой крепости.
– Как ты, Лаклаки сможешь подтвердить свои слова, – прервал беседу брата крепконогий и излучающий волю Сула Калмахели. - Чортванели наши родственники, они приверженцы нашего правления и никогда ни мне лично, ни Бешкену не высказывали крамольных слов.
– Что вы этим хотите сказать, что Чортванели не ваши, а мои личные враги? Неужели вы забыли, что во время обсуждения наследства, ни один Чортванели не явился к нашей матери – прогремел Лаклаки.
– И вправду, во время обсуждения наследства, ни один Чортванели не пришел. – Это подозрительно и следует задуматься над этим – сказал Бешкен Джакели, и посмотрел в окно. Спускались сумерки.
 «Если хотят одержать победу, то сегодня для них благоприятная ночь, все три брата здесь. Если это правда, Лаклак, то от переправы Самсара до Чорчана один день ходьбы. Это означает, что враг уже или скоро подступит к замку. Как мы встретим Чортванели? – думал Бешкен Джакели и из окна смотрел на августовскую луну и прозрачное синее небо.

***

878 год. Стоял жаркий август.  В месхетинском зале Чортванели играли на чианури, широком инструменте, с высоким горлышком, округлой формы, обильно украшенном медвежьей кожей. Закрученный борджгали, солнцеобразной формы, глядел сверху на предводителей фамилии, которым было поручено решить трудный вопрос – принять совет от нового, обосновавшегося в Триалети, Клдекари соседа Эристава Липарита. С одной стороны совет требовал осторожности, а с другой – заставлял задуматься.
– С верхней Имерети, Аргвети, выпровоженный Кахаберисдземи Эритсави некто Липарит, приютился в княжестве Тао-Кларжети. Скупил гору Триалети, и сегодня, как орел в небе, думает о воцарении. Нам говорит, бегайте как зайцы на вашей земле – сказал молодой Торнике Чортванели обращаясь к своему дяде и отцу.
– Сотник Торнике, у обсуждения свои законы, сперва скажи, что хочет Липарит, первый Багваши, с которым, как оказалось мы граничим десятью селами, а потом сделаем вывод, что на самом деле таит в своем сердце Эристави триалетских скал.

– Эристави Клдекара, который опередил нас и прорубил в скале караванный путь.  Хочет золото и серебро, щелк и грузинский лес, сталь и железо, пергамент и пряности, полотно и лен, сердолик и рубин, верблюжью и соболиную кожу, керосин и яд – сказал, весьма образованный государственный деятель, одно время служивший в Византии, а потом вернувшийся в родной Чортвани Александриос Чортванели которому перевалило за девяносто.
– А что мы желаем? – спросил махши фамилии Чортанели, отец Торнике – одно время ведущий воин персидской армии – Мардук.
– Чего мы желаем? Уж слишком близко и угрожающе подступил Эристави Клдекара, окружил нас, высокие башни его крепости смотрят сверху на наши золотые и медные прииски. Отряды Клдекара контролируют ведущие дороги.  Поэтому вопрос, чего хотят древние Чортванели, новоявленный Багваш свел в могилу, – выкрикнул, разозленный на отца и дядю Торнике, и понурил голову.
– Нельзя было допускать такого усиления Клдекара, так нам и надо– проговорил Мардук Чортванели.
– Правда, но пусть это будет на совести Давида из Тао. Он не оценил ни нашу службу, ни нашу фамилию, когда, человеку, выпровоженному из Имерети, продал, восседающие над нашими головами, скалы и вершины – закричали Чортванели, но здесь Мардук одним словом всех успокоил, а потом посмотрел на сына:
– Перебиваешь мысли, не дал понять главного, что хочет орел Клдекара?
– Отец и дяди, Эристави Клдекара послал письмо, где он слащавыми словами предлагает – стать его приверженцами, т.е.  Клдекарец распускает крылья покровительства и приглашает нас, древнейшую фамилию, под эти крылья.
– Если это и есть уловки Эристава Клдекара, то согласимся и в другой раз продолжим нашу сходку – воскликнул Ардонх Чортванели. Он спешил на охоту и ерзал на скамье.
– Замолчи Ардонх, и пусть никто другой не произнесет – отложим сходку! Все послушаем Торнике, может, основа жизни нашей фамилии содержится в его словах – с подобной персидским воинам строгостью выдавил Мардук Чортванели. Ардонх, вместе с другими дядями, понурили головы и уставшие от усталости глаза обратили к Торникеосу.
– Скажу коротко, а то письмо упоительное и утомляющее, как персидский ковер. Эристави Клдекара предлагает такую сделку – сейчас должны нагрянуть на Чорчанели, потомков Мириана Бахлаунда: Сулу, Бешкена и Лаклака. Схватим их, заставим уступить земли Чорчанели, и пусть возвращаются в принадлежавшее им Сабахлаундо.
На минуту зал замолк.  Задумались Мардук Чортванели, Ардонхи, Александриос и другие.  У некоторых Чортванели вздулись жили, участилось сердцебиение в подтверждение того, что вопрос новых земель их крайне волновал.
– Новые Чорчанели наши родственники – сказал Аронх и собрался покинуть зал. Но по дороге другие Чортванели задержали его, с силой усадили на скамью, а потом прокричали в самое ухо:

– Кто наши родственники? Эти потомки Бахлаунда! Когда в Иверии переходили на фамилию матери, когда? Правитель Георгий Чорчанели умер, не оставив потомства.  Так вот любезный, собери фамильное собрание, обсуди вопрос о наследстве, а потом сделай вывод о правлении. Ардонх напрягся, глаза расширились как у заколотого бычка, покачал головой и заорал:
– Отпустите руки, я не хочу, обагрять свои руки кровью и вам не советую, попасть в ловушку какого- то Эритсава Клдекара. Чортванели, не марайте руки этим делом.
– Дорогие правители Месхетии, кроме этого вопроса, есть еще один – сказал Мардук Чортванели и, указал рукой рослым охранникам, спровадить Ардонха из зала.
– Что за вопрос махши? – спросил Александриос.  В ответ, открылась дверь зала Чортванели и вошел приятной наружности мужчина, с карими глазами, чуть поседевший у висков, в пурпурной накидке. Он улыбнулся Чортванелам, потом приложился к плечу Мардука Чортванела и применил жест приветствия Византийских императоров по направлению других членов дарбази, рукой, словно взвившийся в воздух голубь.
– Чортванели, сегодня нам выпало большое счастье, само посещение императора Византии не обрадовало бы так. Перед вами властитель Клдекара, Эристав-Эристави Липарит, первый Багваши – торжественно сказал Мардук Чортванели
Из дворца Чортванели во все стороны были отправлены гонцы. В ожидании всадников, на вертеле зашипели шашлыки из оленя и послышалось пение Чортванелов, месхетинское мравалжамиери   разнеслось по окрестности.



***
Охранники замка с удивлением смотрели на плачущего во сне чужеземца.
 «Гибнем Ахура Мазда», – причитал шурта Куталмиш. Во сне он видел выкатившуюся на белом коне черную луну.  Лаклаку, нисходящему по лестнице башни, послышались необычные голоса, издаваемые где- то рядом, спящим на стоге сена воспитателем, и он ускорил шаг.

– Когда мой лекарь так причитает, верно, приближается неведомый и злотворный враг, – говорил Лаклаки и советовал Бешкену во все стороны разослать гонцов и привлечь пятьсот всадников.

Бешкен, по обыкновению молчал, у него всегда было задумчивое лицо. Наверное, он продолжил бы логический диспут со своим разумом, но неустрашимая сила согнула его сильные плечи. На них надвигалась зловещая сила. Владелец крепости Джаки хорошо знал военную мощь Чортванели. «Сам, Мардук Чортванели стоит одного войска.  У молодого Торникеоса достаточно сил и знаний военных хитростей.  Если их будет много, вторгнутся на поле Чорчана и займут стратегические высоты. А если пойдут малочисленным отрядом, то будут штурмовать крепость», – думал Джакисцихели.

Бывший шурта, Куталмиш, с белым флагом бегал по башне.  Бешкен не обращая внимания на ведущего себя странно лекаря, сам тоже поднялся на башню. Лаклаки сменил кольчугу и был похож на железное изваяние. Стоя рядом с Сулой, он возбужденно говорил.  Сула был одет в чоху, опоясанной поясом, с одним маленьким кинжалом.  Это не удивило Бешкена. Известный, как отважный воин Эристави Калмахи, кольчугу и щит использовал только в больших войнах.  А в такие напряженные времена облачался в гражданское платье и его беспримерный героизм проявлялся в спокойствии.
– Если этой ночью подступят Чортванели, тогда мы должны, по обыкновению их угостить, и пригласить вожаков. Если откажутся и не войдут в крепость и окружат, тогда мы распознаем их враждебные намеренья. И мы будем правы перед Богом, используя меч, – говорил низким голосом Сула Калмахели, отчетливо отчеканивая каждое слово. Он как будто хотел подготовить и довести до братьев ту истину, которая стояла за сегодняшним событием.
– Я никогда не видел таких спокойных людей – произнёс Лаклаки и, со смехом, покинул братьев. Спустившись к своему воспитателю Куталмишу, стал говорить с ним на ассирийском. Хотя на лице шурты, носившего повязку прикрывающую рот, виднелись только его глаза, его оливковые, слегка затуманенные зрачки, с любовью и преданностью смотрели на своего хозяина.
Сула и Бешкен стояли на башне и смотрели, как «кудесник лекарь» рисовал на земле какие-то кругообразные, удлинённые кривые и, с каким усердием, нагнувшись вперед, и вытянув шею, Лаклаки всматривался в нацарапанные неизвестные знаки.  Потом оба уселись на землю, по манере персов, поджав под себя ноги.  Воспитанник и воспитатель посмотрели друг другу в глаза.
При виде этой сцены, стоявшие на башне, Сула и Бешкен улыбнулись.  «Этот дьявол, снабжающий бедного Лаклака мыслями, погубит юношу» – подумал Бешкен Джакели и, в это время, в роще леса что-то задвигалось и зашумело.
– Не окружив, начинают атаку, – промолвил Сула Калмахели и устремил взор, вселяющий надежду и внушающий спокойствие.
Бешкен посмотрел на брата и удивился, при лунном свете, Сула Калмахели, со сросшимися бровями и носом, начинавшимся с выступающего лба, был похож на Иисуса, распятого на кресте.
 «Моему брату больше подошло бы настоятельство монастыря, а моему младшему брату – пиратство», – подумал Бешкен и напряг зрение и слух, всматриваясь и прислушиваясь в лесную рощу.

***

Липарит I Багваши привез отменному войску Чортванели, византийский камнемёт, надеясь на который, Эриста-Эристави планировал взять любую крепость легко, без пролития крови. Месхи раньше видели огромные камнемёты, оставленные в Одзрхе Цезарем Гераклом, и испытали его оглушительный звук.  Чортванели посчитали новый камнемёт необычным.  Был он намного легче и его без труда можно было таскать по нагорным хребтам и склонам.  Чтобы собрать камнемёт, поставить на землю, слить воедино спусковой механизм и тянувший валик, требовалось пять человек.
Гибкий канат, изготовленный из кишок домашних животных, натягивал похожую на форму руки метательную «лопату» на башню, зубцами которой камнемет, с огромной силой, выстреливал ядра по направлению проемов любой крепости. Мастера Клдекара, сопровождавшие камнемёты, использовали особенную мишень, которую называли «волчьим глазом». Эти знания они переняли у византийцев, в частности у Теофрастеса.
 «Чортванели, у меня триста таких камнемётов и если я пожелаю, то в одну неделю снесу крепости Картли. Сегодня я, для вашего усиления и восстановления исконного Саэриставо, даю вам еще одну возможность» – говорил Липарит и гордо смотрел на Чортванели.
 «Если так, то почему сам не атакуешь Бахлаундов, своевольный князь, хочешь нашими руками придушить волка? – думал благородный Торникеос, и сердце его, как стрела пронзила непонятная тоска.
– Если это так, властелин Липарит, то почему сам не атакуешь Сулу Калмахели и его братьев – вырвалось у Ардонха Чортванели, сидящего стиснутым в дальнем углу зала между охранниками порядка. Он уже опорожнил третий турий рог и у него порядочно разыгрался аппетит.
– Юноша встань – строго сказал Липарит Клдекара и поднял голову, чтобы лучше видеть лицо Ардонха. Сотрапезники быстро подняли узкоплечего, высокого и пузатого Ардонха. Сунули ему четвёртый турий рог, в надежде, что Ардонх провозгласит тост и, весь зал разразится смехом   и будет веселиться.
– Вино Чортванели, великолепное.  Только, если человек, в страхе произнесёт название вина один раз, то   не повторит этого уже во второй раз, а то гость может подумать, что это яд. Не так ли, юноша – ласково сказал Липарит, оглядел зал, держа в руках турий рог.
– Великий Липарит, говорят вы правитель Имерети, поэтому шутки вам не будут чужды, если позволите, – пригладил рыжеватые усы Ардонх Чортванели, уставился на свой нос и специально скосил глаза.
Клдекарцы посмотрели друг на друга. Для них месхетинская прямота была необычна. Вессапиане Багваши, которого в Аргвети называли «китом», был готов, прямо в этом зале, схватиться с незнакомым Чортванели и так запутать дела Липарита, что потом никто не смог бы их уладить.  Сам Липарит, гордо, с лучезарными глазами, стоявший между новыми союзниками, улыбался и клдекарци замолкли.
– Батоно Мардук, и вы мой великий Александриос, слова этого юноши заставили вспомнить меня свою юность. Когда я был еще олухом, вмешался в спор, но, оказалось, что ошибся, поэтому был побит тот, который заслуживал защиты.  После того случая я перестал вмешиваться в чужие дела.  Научился заботиться, стоять на стороне и поддерживать угнетенных людей. Я могу вам подарить такое оружие для победы в распрях с Бахлаундами, которое есть только у императоров, могу оказать помощь в восстановлении былой славы, изгнать захватчиков с Чорчани. Вкатите «петрарию»! – изрек Липарит с торжественной улыбкой.

Воины Липарита, одетые в синие мантии, вкатили в зал новое оружие. Укутанные в накидки из грубых домашних тканей, Чортванели, сразу почувствовали силу незнакомого оружия.  Как голодные волки, вместе Мардуком, стали ходить они вокруг разрушающего оружия.
 «Страстно желали сражения», – подумал Липарит с хлынувшей в сердце неведомой радостью. Оросив камнемёт знаменитым месхетинским янтарным вином «сакмиели», промолвил:
– Добрые Чортванели, с этим камнемётом вы всегда одержите победу! - осушив турий рог он обнял обрадованного от нового приобретения Мардука.
– Эта катапульта называется на греческом «петрария аркатинус» – я испытал ее жар и разрушающую силу, спасибо вам, великий правитель, – произнёс Мардук и, вместе с Торнике, стал проверять метательную впадину оружия.
– Знаю, вы добротно будете ее использовать! После того, как разрушите крепость Чорчани и подступите к Калмахи, получите десять новых «петрария аркатинус», – с победоносным видом провозгласил Липарит. Он повторял манеру византийского цезаря. Липарит, для обнищавших Чортванели, являлся спасителем.



***
Саэриставо Клдекара правил единственной проходной дорогой из Джавахетии в Картли. Кроме того, как раз в Клдекари сходились разветвления шелкового пути.
Саэриставо Чорчани был основан на миролюбивых, укрепляющих духовность иверийских порядках. Что касается Саэриставо Клдекара, то оно внесло в грузинские общины новый, если вам угодно, первый коммерческий интерес – построив таможенно-пропускные крепости по части сбора пошлин и контроля.
Багваши, оставив Аргвети, породили в спокойном Картли, чуждую для грузинского духа, страсть к прибыли.
Эриставы Клдекара, для достижения своих целей, разработали стратегический план, прорубили в скале дорогу, предложив мировой торговле кратчайший путь. В то же время, мания величия, позволила им основать, нечто похожее на военно-милитаристический орден.
Большим замыслам Клдекарцев безусловно мешали, имевшие авторитет местные благородные фамилии, более древние чем они.  Так вот, расчленение гнезд этих древних фамилий стало главным делом Липарита.
 «Княжеский дом новых Чорчанели – Сулы, Бешкена и Лаклака» клдекарцы сразу взяли в прицел. «Мужские представители потомства фамилии Бахлаундов в доме Чортванели вызвали появление трещины.  М ы должны расколоть их на две части, сначала запрудим водой трещину, а потом подождем до зимы» –часто повторял Липарит I Багваши на военном совещании. Полководцы внимательно слушали, а потом гонцам, которые ходили по соседним Саэриставо, отдавали соответствующие приказы. – Как только Липарит услышал, что: «Чортванели выражают недовольство», то в ту же секунду в его сознании созрел новый план военно-политической игры. Называлась игра - «извести Чорчанели с помощью Чортванели».  Военная машина была в полном порядке. Орел Клдекара, как сам себя называл Липарит Первый, решил ударить в колокол.
Появление «петрария аркатинуса», как на арене военного театра Чорчана, так и в превратившейся к тому времени в лохмотья Грузии, лишь добавляло еще большей беспощадности и ожесточённости.

***

В полночь Бешкен Джакели поднялся на главную башню крепости и сменил Сулу Джакели.
– Передаю строй, на каждой стороне башни стоят по двадцати лучников, только с западной стороны виднеется что- то, и невозможно разобрать что это может быть.  Вздремну до трех часов и спозаранку буду здесь.  Желаю спокойствия души, брат, – промолвил неожиданно с улыбкой Сула Калмахели и хлопнул брата по плечу.
 «У наших стен только шестьдесят лучников…, что обсуждает Лаклаки с этим дьяволом» – подумал Бешкен, поглядывая на настораживающе тихую беседу Лаклака и шурта и оперся подбородком о копьё.  Там, в лесной роще и вправду что-то виднелось, что- то похожее на перемещение отряда.  В мирное время, чтобы узнать новость, отправил бы сотника.  В эту ночь, при вероятном нападении врага, Сула счел излишним открывать хотя бы маленькие ворота и Бешкен разделил его мнение.
Вдруг с запада на восток подул сильный ветер.  В дальнем лесу зашатались черные, высокие сосны. Пьянеющий запах елового леса достиг ноздрей защитников крепости.  Жаждущего сна Бешкена Джакели слегка отрезвил сначала теплый, а потом прохладный ветерок.  «Что случилось, почему так охладился воздух, может ворота ада разверзлись?» – пробормотал про себя защитник башни и перенес копье с одной руки в другую.
– Тихо! – приказал Бешкен, и в это время до него донесся звук похожий на грохот и скрип.
– Слышите, защитники крепости, что это за звук? – спросил Бешкен.
Защитник крепости рослый мужчина, с копьем в руке, облаченный в лисью кожу, обернулся и сказал Бешкену:
– Правитель, на этой горе обитал Амиран-Дареджани, когда к нему подкрались кузнецы и приковали к каменной кровати. Я знаю, как войти в пещеру, где полагаю есть лук и кирка этого героя.
– Защитник крепости, а где сам Амирани? – рассмеялся Бешкен.
– Правитель, окаменел Амиран Дареджанис дзе, может он в одной из пещер горы, покинутый богом людьми, кто знает, – ответил защитник.
– Тогда, что говорят, кто прикован к скале Кавкасиони? – оживился Бешкен Джакели.

– Сын правителя, я был в Тбилиси, там по- своему рассказывают про Амирана.  Потом я пошел в Имерети, там у них другое мнение об Амиране.  Во время походов, довелось мне побывать и в Абхазии и Сванетии, там тоже рассказывают об Амирани что-то новое, но все в один голос утверждают, что Амиран был коренным жителем нашей Месхетии – увлеченным голосом рассказывал защитник крепости.
– Так знаешь местопребывание Амирана? – не оставлял его в покое Бешкен.
– Знаю, сын правителя, если захочешь, обязательно спустимся в пещеру Амирана. Отыщем кожаные арканы, его лук и многое другое.
– Мне нужна сабля Амирана, – сказал Бешкен.  В бою он предпочитал саблю, а не лук и стрелы. Бешкен с детства уступил лук и стрелы Суле.
– Нет правитель, Амиран из руки не выпустит саблю, он окаменел, но если вздумаем вырвать саблю, наверняка проснется Амирани, … эх, правитель, – вдруг вскричал защитник крепости и залез на зубец.
– Что с тобой, воин? – спросил Бешкен. 
В это время, погруженная во мрак роща леса вся запылала. Огненное пламя загоралось в наиболее погруженных во мрак участках леса и снова послышался звук, похожий на грохот и скрип.
– Атака! Всем встать на зубцы – прогремел Бешкен Джакели. В это время, он заметил брошенное из леса огненное ядро, которое летело прямо на них. Бешкен успел наклонить голову.  Огненное ядро упало на главный зубец, и с грохотом разорвалось.  Исторгнутый из ядра огонь охватил зубец, а раскаленная жидкость вспыхивала, разливаясь по лестнице зубца. Бешкен собрался спуститься по лестнице, но дорогу загородили толпа людей, получивших ожоги. Пострадавшие со стоном и рёвом спускались вниз, где уже пожар бушевал со всей силой. Бешкен хотел уже приказать начать действовать   молниеносно, но понял, что главный зубец крепости Чорчана целиком был похож на раскалённую бочку. Только сам успел спрыгнуть с зубца.
Бешкен упал на несколько человек, безмолвие которых указывало на то, что жизнь покинула их тела. Из леса, по направлению крепости Чорчана, снова выпустили несколько огненных ядер. Сейчас уже горели все зубцы.  «Скоро рухнет дрожащий Чорчани, надо что-то предпринять, но что? – спрашивал себя Бешкен, прокладывая себе дорогу среди обожжённых тел.  Он уже чувствовал, что следующий снаряд непременно попадет и спалит дотла врата.
В это время Бешкен столкнулся с Лаклаки. Тот держал в руках какую-то карту и вместе шурта Куталмишем измерял стены. С повязанной головой воспитатель то ли считал, то ли молился на ассирийском языке. Бешкен отошел с презрением и попытался понять действия Лаклаки. Но тщетно, Лаклаки не обращая внимания на огонь, продолжал ползать по земле вместе со своим шурта.
Сбылось то, чего боялся Бешкен. Следующее огненное ядро, еще более огромное и по весу, и по размеру, со свистом и грохотом влетело в ворота и парадный зубец, построенный для усиления ворот крепости Чорчани. Воины, охваченные пламенем огня, бежали с криками, на земле были раскиданы охранники крепости. Помощи ждать было неоткуда.

– Всем собраться в подземелье крепости – послышался приказ Сулы Калмахели. Открылись ворота подземелья Чорчани и показалась лестница.  Несколько из воинов начали спускаться по лестнице.
– Ни в коем случае, брат! Спуститься в подземелье, означает несомненную гибель. Прикажи всем собраться в склепе Чорчанели. Мы оттуда отразим атаку врага –пронзительным голосом воскликнул Лаклаки, и указал братьям направления, где каждый должен был укрепиться.
– Что нам нужно в склепе? – подскочил Бешкен к Лаклаки, но взглянув на брата, перед его взором предстал сам Тетри Георгий с горящими глазами и, печальным голосом, указывал дорогу.



***
Бывший шурта Куталмиш уже сидел в склепе Чорчанели и что-то лихорадочно рыл. Человек мог подумать, что этот окаянный собирался посягнуть на покойников. Ворвавшийся с факелом Бешкен, уставился на шурта с таким чувством, которое овладевает человеком при встрече с змеёй.  «Размозжу ему голову» – даже пронеслось в голове Бешкена, но каково же было его удивление, когда шурта посмотрев в его сторону, подозвал к себе. Бешкен не привык к такому нахальству слуги и, только взялся за плеть, как шурта с необычной интонацией, на грузинском языке обратился к нему со следующими словами:
– Когда я скажу, Эристав-Эристави, этот факел, должны будуть всунуть в ту глиняную трубу.
Рослый Бешкен взглянул на вырытую яму и крайне удивился.  В глубине ямы он увидел заплесневевшую трубу, цвета слоновой кости! «Как видно, это водопроводная труба.  Но такие системы можно увидеть только во дворцах персидских шахов или в византийских палаццо.  Кому нужно было прокладывать эту трубу в крепости Чорчана и, то в мрачном склепе? – подумал правитель.
– Что это, водопроводная труба? – спросил он, спустившегося в глубину ямы шурту, который бросал на Бешкена пытливые взгляды.
 «Это труба древней огнепоклоннической молельни. Чему удивляешься Бешкен, сейчас не время, собери всех своих воинов, никто не должен оставаться в крепости.  Мы должны здесь закрыться и спасение обязательно придет – ответил Бешкену, стоявший за ним Лаклаки Чорчанели. Вскоре подоспел улыбающийся Сула Калмахели и его воины.  Изумленный Бешкен заметил, при виде Лаклака что у бедного шурты потекли слезы, и глаз не спускал он со своего воспитанника. «Этот проклятый любит Лаклака, как собственного сына» – подумал правитель. Когда, буквально все уцелевшие охранники крепости собрались в склепе, Бешкен Джакели начал тщательно запирать двери.
– Рыцари заперты в склепе – промолвил Сула Калмахели и обнял Лаклаки. Лаклак рассмеялся и промолвил: «Воля волка, верность собаки победит».



***

– Что? Воля волка, победит верность собаки? – промолвил Мардук Чортванели и посмотрел пронизывающим взглядом на посланного на переговоры Ардонха.
– Так правитель, они заперлись в склепе.  Дважды я нашим родственникам прокричал ваше поручение. Но, тщетно.  Стоят на своем и, в ответ повторяют то, что вам я уже доложил, – Ардонх переводил дух, так как стоял на покатом склоне горы, а прокопченные зубцы крепости были воздвигнуты на самой скале. Из- за этого Ардонху пришлось дважды спуститься с отвесной скалы, а потом вернуться в лагерь победивших воинов.
– Ардонх, скажи, что мы задушим всех в склепе.  Пусть сдадутся, как римляне сдались парфянам. Обещаем почетный плен и препроводим прямо в родовое поместье, Сабахлаундо, – сказал Мардук Чортванели и поднял в воздух подаренный Липаритом посох.
– Я не смогу забраться на эту скалу. Неужели нет отважного воина в нашей армии? Вместо бесконечных разговоров, лучше нагрянуть и покончить с ними, – расхохотался Ардонх и осушил, поднесенный оруженосцем, еще один турий рог.
– Спустись Ардонх, а потом забирайся – строго сказал Мардук Чортванели и услышал позади раскатистый смех воинов.

***

Шурта уже давно знал, что склеп Чорчанели стоял на фундаменте храма огнепоклонников. Но, и предположить не мог, что для военной победы, будет использовать тайные трубки огнепоклонников и волшебную черную жидкость, так щедро разливающуюся на дне трубы. Настал день, когда его хозяин – Лаклаки и его братья, оказались лицом к лицу с неминуемой гибелью или опасностью вечного позора, и шурта привел свои знания в действие. Сперва прорыл, а потом обнаружил главную трубу, из которой должен был извергнуться огненный столб, пожирающий основные тропы. Потом отмерил «тропинки огненной дороги» и доподлинно убедился, что объем старой молельни охватывал почти всю крепость Чорчани, более того, достигал края леса.
Но откуда поступала непоредственно сама «волшебная черная жидкость»?   Шурта знал из карты вечной империи Агура-Мазда, что запасы должны были быть захоронены в центре храма. Поэтому он, собственноручно рыл яму посреди склепа, не прибегая ни к чьей помощи, боясь повредить запрятанную амфору.
На заре его лопата тихо звякнула. Шурта понял, что нашел медную посуду.  Сейчас надо было удостовериться, что в медной посуде находится черная жидкость и заполнить ею трубки.






***

 Ардонх снова покачал головой и с уставшим выражением лица посмотрел на Мардука Чортванели.
– Эти проклятые Бахлаунди вооружены тяжелой броней, да к тому же склеп был тщательно построен из каменных глыб. Снаружи мы ничего с ним не сделаем, необходимо взломать дверь. Здесь «петрария» не поможет, понадобиться медь и «каменный овен».  Ну, несите, – сказал Мардук, испытанный в подземных боях и безрадостно махнул рукой.  Чортванели помчались за «каменными овнами».
Тем временем женщины из соседних деревень с криками и плачем собрались у разрушенной крепости Чорчани. Они пытались узнать о состоянии, служивших защитниками крепости, своих отцов, мужей, братьев и сыновей. Некоторые из женщин, при виде разрушенных зубцов крепости и пожарища, рвали на себе одежду, осыпали грудь горстями земли, распуская кто черные, кто каштановые, а кто русые косы. Вокруг слышались их протяжные стенания и плачь. За женщинами шли старики. Они, с безнадежностью взирали на незнакомых вооружённых воинов, стоявших у входа крепости.
Один старик по имени Ардашели, разбрасыя окружающих людей, бросился к одетому в черную кожу сотнику, который прикрывал лицо медным щитом.
– Что ты делаешь, убей меня сейчас же, или покажи мне моего сына, защитника крепости Георгия, среди мертвых или плененных! Сын мой! – звал Ардашели сына.
Сотник повернулся и, длинным копьем, пронзил грудь старика. После чего у Ардашели подкосились ноги, сделав несколько шагов, он упал на землю и испустил дух.

***
Войны Чортванели отыскали «каменные овны», исполняя приказ Мардука.  Начали медленно спускаться по покатому склону внутренней крепости, ведущей прямо к склепу Чорчанели. Солнце выглянуло из-за вершины месхетинских гор, обращая свои обнадеживающие лучи, оскверненной крепости Чорчани.

***
Шурта, певший на чужом языке, наконец обнаружил главный, глубоко в землю закопанный механизм, повернул его и в блаженном ожидании стал слуша ть, как «черная жидкость» заполняет потаенные в земле трубы. Трубки быстро заполнялись спасительной жидкостью. Шурта, с сияющими глазами поглядывал то на Лаклаки, то на Бешкена, то на Сулу.  Беш кен окончательно поверил в его верность. Сула, задумчиво смотрел на чужеземного «лекаря», действительно, неисповедимы дела непознанного в деле человека.
– Если мы намереваемся действовать, то настало время…братья, Чортванели, вооруженные «камеными овнами», уже подступили к воротам, – сказал Бешкен. Он посматривал на большой отряд Чортванели, которые появились около склепа.  Отряд готовился протаранить двери склепа. На Торникеосе и Ардонхе Чортванели сверкали шлемы. Их кожаные куртки, смазанные свиным салом, делали их похожими на спустившихся с неба драконов. Бешкен уже различал слова Чортванели, Торникеос что-то говорил предводителям. И тогда, Бешкен не выдержав, прокричал Чортванелам:
– Так Чортванели расплачиваются за заботу Георгия Чорчанели? Желаете ворваться в склеп и истребить его семью? – Бешкен не мог сдержать ярость.
– Вы не являетесь детьми Георгия Чорчанели! Вы только ублюдки Мириана Бахлаунда, вашу мать – выкрикнул какой-то из рода Чортванели и отряд, как обезумевший носорог, ринулся к дверям склепа. Предводитель Ардонх держал голову «каменного овна».  По всем правилам, ежели Ардонх пробьет дверь, то должен получить десятую часть завоеванного поместья.
– Наши врата легко выдержат первые десять ударов, а потом..., – промолвил шурта и обратился к Бешкену – Время, Правитель!
– Бешкен Джакели, с факелом в руках уже во второй раз приблизился к рву, и разжег огонь, опуская факел в расщелину белой трубы, именно туда, куда указывал ему шурта.
Взбудораженный шурта, глазами, озаренными мерцаньем, смотрел на чудо, которое сейчас перед ним должно было произойти. В представлении шурты пробуждался Ахура-Мазда.   Он, засланный в Грузию, как лазутчик, старший маг Ахура-Мазда, должен был стать свидетелем торжества стихии в храме огня. Сейчас он становился первым жрецом храма огня.
По подземному туннелю мгновенно распространилось огненное пламя. Запертым в склепе Бахлаундам послышался звук шипения.  Им показалось, будто под их ногами сдвинулась земля и поднялась в воздух. И вправду, в склепе, как и вокруг него гудела земля.  Незримые коммуникации храма огня пылали, трещали и трепетали. Храм огня, как девятиглавый дракон просыпался и открывал глаза.

***
Мардук Чортванели замечтался.  Он, сидящий на скамье полководца, уже представлял, как украсит крепость Чорчана и переедет в нее со своим многочисленным семейством.  В сердце Месхетии – в Чорчани, выдаст замуж дочерей, его сыновья обзаведутся семьями, и он станет властителем, правителем всей Месхети, а потом и великой Картли.
Мардук нетерпеливо ждал вестника победы. Уже послышался первый грохот.  Сколько ударов могут выдержать старые ворота склепа? Наверняка, уже после десятой атаки «каменный овен» взломает склеп и после этого участью Бахлаундов может стать или позорный плен, или их головами украсят башни крепости.  А, чего еще? –упивался разум Мардука своими мыслями.

**
Но вдруг, случилось что-то невероятное. Перед Мардуком, из-под земли, управляемое тайной силой или какой-то стихией, поднялось целое войско, извергающее огонь, разрывающее землю и рвущее скальные камни.  Слышен был неимоверный грохот.  Вокруг Мардука, в бешенном танце, закружилось свирепое пламя огней. Окружившее и, в секунду, проглотившее не только Мардука Чортванели, но и все вооруженное войско, которое стояло сзади отважного спаспета и стремилось победить Бахлаундов.
Огненная стена поднялась не только во внутренней крепости, но охватила все ее башни и вырвалась наружу, как разъяренный зверь из клетки.
Вспыхнувший из-под земли огонь, с грозным шипением достиг рощи леса и, внезапно, превратил стоящий там отряд в пепел, оставляя после себя разбросанные на дороге, почерневшие от копоти доспехи и шлемы.

***
Все кончилось – прошептал шурта…

***
Побежденные Чортванели Чортванам уступили земли Самцхе. Осенью 879 года войско, с обильно нагруженными телегами заполонило военную дорогу, ведущую к границам Византии. Это последние представители фамилии Чортванели покидали Самцхе и двигались к Тао. Впереди Чортванели шел, чудом уцелевший в последней битве, Торникеос.  Сула Эристави Калмаха, Бешкен Джакели и Лаклак Чорчанели провожали их грозным взглядом.
– Наших врагов обуял ужас – сказал, всегда молчаливый, Сула Калмахели.

***
Зарзма, став главной думой, превратился в основной центр управления.  В Самцхе наступил мир.  Воспользовавшись моментом строитель Гарбанели с Бешкеном Джакели решили завершить строительство монастыря Зарзма. Сула Калмахели оказал большое содействие строящейся церкви и назначил главным каменщиком своего сына Иоане. Лаклак и его чародей шурта, как будто отошли в сторону и стали расследовать мятеж Чортванели, переворошив крепости башни Чортвана, допрашивая людей и разыскивая книгохранилище.




***
Бешкен Эристави направил благодарственное письмо Липариту Багвашу за то, что тот не стал участвовать в «мятеже Чортванели», оказав правнукам Георгия Чорчанели, у которых возможно еще не хватало необходимого политического чутья и опыта, невиданное добрососедство. Но потомки Георгия Чорчанели понимали, что в обостренной политической среде нужно было осмотрительно искать союзников.  Бешкен напрямую не признавал неопытность семьи Бахлаундов, но отраженная им же цепь событий, с самого начала указывала на некоторое мальчишество братьев. Это означало, что Эристави обязательно обратится за советом к, известному своей мудростью, Липариту. Бешкен Эристави сам себя называл «новым Чорчанели». Но подписал письмо ни как Бахлаунд или Чорчанели, а как Джакели.
Письмо отправили с гонцом. Бешкен Джакели собирался отложить перо и чернильницу, опустить саблю в ножны и сесть в седло, когда у входа крепости показалась развивающаяся фиолетовая накидка Лаклака. Неожиданно обрадованный Бешкен, вместо Лаклака, увидел шурту.
При виде шурты Бешкен Джакели с радушием обнял его и сильно прижал к груди. Во взгляде последнего, направленного на хозяина, читались и страх, и любовь одновременно.
– Как мой брат Лаклак, что скажешь нового, мой Куталмиш? – спросил Бешкен с довольным выражением лица.
– Весьма неплохо. Он хочет сообщить, что за спиной Чортванели стоял сам Липарит Эристави, узнал документ? – шурта сообщил неприятную новость слащавым голосом и передал Бешкену свиток Липарита.
Изумился Бешкен. Задумчиво прочел отправленный Липаритом к Чортванели свиток, потом взглянул на распростертые с крепости Джаки месхетинские горы. Думал вернуть отправленного к Липариту гонца, но потом передумал и сказал шурта:
– Куталмиш, налет Чортванели – это щебетание птиц, по сравнению с тем, что нас впредь ожидает. Но всё же, лучше воля волка, чем верность собаки.

***
В тот вечер в горах Персати выпал снег.  На крепости Джаки зажгли факелы.  Крепость была необычно освещенной. В кромешной темноте главная башня светилась огнями факелов.  Из окна виднелся человек мощного телосложения, который степенно оглядывал окрестность и отдавал приказы находящимся внизу военным.  Низкорослый мужчина, безмолвно взирал на луну, стремящуюся укрыться в облаках, и думал.


***
В это время на Триалетский хребет вторгся ледяной ветер.  Липарит Багваши накинул на широкие плечи волчью кожу.  Как сварливая женщина, так и не дочитав последний абзац, бросил в камин письмо Бешкена Джакели. «Неправильно поступил, доверился олухам Чортванели. Для бесспорной победы должен был направить свое войско.  А теперь, что теперь? Не быть мне потехой в глазах народа…» – роптал Эристави Клдекара, ощущая в сердце неизведанный, подавляющий страх. Багваш вспомнил поражение от Кахаберисдзееби и весь покраснел. Пришлый из Аргвети, оправдывал свое тогдашнее поражение политической близорукостью.  Но, с тех пор, прошло десять лет, в скале уже пробиты ворота, проложены дороги, доставлены караваны и собранно золото. У Липарита была превосходная тактика. Он сравнивал себя с Византийским Цезарем. Но, крах повторился.  Липарит почувствовал к самому себе необычное презрение. Потушил камин и продолжал сидеть во мраке, в полном одиночестве и смотреть на заснеженные вершины гор. На нижнем этаже башни спала его семья.  В триалетскую ночь дети спокойно спали. «Враг нас окружил, одно поражение и он перережет нам горло, Липарит –унижающими достоинство словами он обращался к самому себе.  В этой тишине его слух мог уловить только мирное детское сопение.

***
Зарзма уже был готов для коленопреклонённой молитвы, работ и преумножения книг. Со всех грузинских земель стекались к нему люди, и он, в свою очередь, шел им навстречу, словно рассекая скалы, нес правду Сына Божьего к склонам Кавказа и, эти склоны, бывшие обителью сказочных великанов, отзывались на его зов молчаливым согласием, осознавая рождённую в недрах сердца Зарзмы грузинской словесности и с каждого уголка Иверии отвечали приветствием.
Зарзма купался в потоках любви, давая надежду созданным вокруг него грузинским землям, что еще раз возьмёт их за руку и свяжет грузинское государство в одно большое целое, в котором истина Сына Божьего победит злой дух, и сын Адама, говоривший и писавший на грузинском языке, снова возликует.
Зарзма стоял, как символ построения нового грузинского государства, на исходе был 879 год.

Джакели Кахабер Тенгизович






Часть V

914 год – Лазароба – появление золотистого ястреба
Единородная дочь Квели Панаскертели Нестани, была сиротой. Её мать, женщина из знаменитого рода Самдзивари, умерла от горя три года назад, а отец десять лет тому назад ушедший в поход в Джихети, как и все ушедшие в тот поход, не вернулся. Нестани помнила десятка пять копьеносцев, скакавших по плоскогорью крепости Панаскерти, шлем отца, блестевший на августовском солнце. Вдруг там, где кончалась плоскогорье, отец на секунду придержал коня, развязал тесьму у шлема и подставил седые волосы под месхетинский ветерок. Тогда Нестан закричала:
– Отец, привези из Джикети золотистого ястреба, отеееец….
– Эй..эй...эййй –эхом отозвались горы.
Никто не знает, окинул ли вечно улыбающийся Панаскертели своим взором горы или он смотрел на свою дочь, никто не знает, что он прокричал в ответ, ветер заглушил и рассеял слова Эристава. Но Нестани все же почудились слова Квели:
– Жди…иииии…золотистого ястреба…вернусь…, дочь моя…, Нестан…
Больше отца никто не видел. После этого грозовые облака сгустились над зубцами крепостной стены Панаскерти. Нестани смотрела на крепостные стены, находившиеся из-за сырости на грани разрушения и ей казалось, что черные тучи, собрались здесь словно забывшие о времени старые сплетницы.
– Мама, посмотри, они шепчутся о нас – указав однажды на тучи матери, пролепетала Нестан и когда дочь Самдзивари, Матаса посмотрела в высь, Нестани увидела вконец обессилевшую женщину.
Крепость пугала Нестан. С наступлением весны она с матерью сидели под лучами солнца и смотрели в сторону плоскогорья, с которого, уходя в поход, канули отец и копьеносцы.
– Они никогда не вернутся… – прошептала однажды Матаса и с ее увядшей щеки, неслышно, упала слеза.
Это была первая слеза, которую Нестани заметила на глазах матери. Гордая женщина из рода Самдзивари, приговорив себя к молчанию, таяла на глазах, стремительно сгорая, как свеча. Так она и упокоилась. Пока не слегла, сидела, уставившись в одну точку, откуда её сердце ждало отблеска улыбки ее Квели Панаскертели.
Однажды утром мать больше не встала с постели. Нестан передалось молчание. Посмотрев на Матасу, она покинула крепость и вышла на солнце. Все кругом расцветало, проснувшиеся мухи с гулом носились по старой крепости. Единственный страж, «высохшая нога» стоял на некогда громадном зубце крепости. После исчезновения пятидесяти знатных копьеносцев, деревня, расположенная рядом с крепостью, опустела. Так что крепость стояла в полном одиночестве.  В понедельник мать слегла, а в четверг скончалась. Три дня Нестан обнимала холодное тело матери. Потом священник поднял ее и прижал к груди. Когда несли покойницу, Нестан посмотрела на плоскогорье и ей еще раз почудилось, что она видит улыбающегося отца. Должно быть, померещилось.
Так Нестан Панаскертели осиротела. Так как в стенах крепости Панаскерти жизнь девочки была похожа на жизнь живьем закопанной в могилу, она поселилась в деревне.  Гречанка Ласкаре, вдова дворянина без крепости, удочерила Нестан. У гречанки было двое детей, Себастиан и Юстиниан.  Они были высокими, курчавыми юношами.  С утра до ночи копались они в одной греческой книге. Они понимали, но плохо говорили на грузинском языке. Когда они бросали взгляд на Нестан, у обоих вспыхивали румянцем щеки и они опускали головы.
Тем временем Нестан Панаскертели исполнилась пятнадцать лет.  В это время в горах Месхетии распускаются бутоны роз.  Девочка была похожа на один из них.  Молчаливость сменилась внезапной страстью жизнелюбия, словно какой-то непослушный бесёнок вселился в нее и поменял характер, заставляя прыгать, веселиться и радоваться жизни.
Утром Нестан принесла Себастиану кипяченое молоко. Посмотрела на его курчавые волосы, подошла ближе, с расстегнутым воротом платья. Себастиан ел мед деревянной ложкой и рассматривал страницу в книге. Греческий юноша не заметил молока, но когда Нестан пододвинула стакан и улыбнулась, Себастиан взглянул на неё. Это был взгляд мудреца, а не юноши. Словно в его глазах сверкало пламя света, на высоком челе Себастиана виднелись глубокие морщины, но его прямой и красивый нос, щеки, подбородок напоминали изображение лика какого-то святого на фреске.
– Угощайся, Себастос – с невинной, как чистый родник, улыбкой проговорила Нестан задумчивому Себастиану, который быстро вскочил и, с выражением признательности, низко поклонился женщине, а затем внезапно удалился. Молоко осталось нетронутым. Нестан взглянула вслед Себастиану и догадалась, что тот спешил в церковь.
– Он собирается постричься в монахи, поэтому не разговаривает с тобой. Мой брат привыкает к безмолвию – промолвил Юстиниан и уселся рядом с Нестани.
– Неужели? – спросила удивленная девушка и поспешно застегнула ворот платья.
– Да, дочь моя, знай, и Юстиниан думает о том же. Он тоже хочет принять постриг, – глухим голосом проговорила гречанка.
– Нет, Ласкаре, я не знала – сказала Нестан.
– Нестан, ты похожа на розу. Жалко мне тебя, в этой деревне, ты должна жить во дворце короля. Знаешь, что такое царский двор?
– Раньше я была придворной дамой Византийского Дуки и его жены Бенектионы. Тогда я цвела, в большом и знаменитом городе в Трабзоне ходили легенды о мой красоте.  Но, однажды, появился мой возлюбленный, отец этих храбрецов. Приблизившись к Ласкаре, подарил черный тюльпан.  Потом, в Трабзоне, в амфитеатре Дуки, из уважения ко мне, выиграл большой турнир и всенародно объявил – я люблю эту женщину и хочу на ней жениться.
– Как красиво... выиграл турнир для вас. Значит, поклонялся вам? – оживилась Нестани и опять ветреные джинны вселились в её грудь.
– Да, красивый был день. Сам Византиййский Дука соединил наши указательные пальцы и венчал нас в храме Трабзона. Потом думала, будем жить там, но оказывается, Ласкарос был из Иберии и на второй день повез меня сюда. С тех пор мы жили счастливо.  Вырастили двух сыновей, но Бог отнял у меня Ласкароса. Так я осталась одна. Скоро Себастиан и Юстиниан уйдут в храм.  Останусь совсем одна, и останутся только воспоминания, которые так же испарятся, как дым камина. Тогда, что вечно на этой земле, Нестан?
– Не знаю, госпожа!
– Нестан, вечна любовь!  Я не разделяю влечения моих сыновей к святыне. На их месте я бы тысячу раз покорилась бы пламени любви.  Но, что я могу поделать, я лишь жёлтый лист на дереве, ожидающий бурю. Только тебе я рассказала об этом…
– Я ничего не знаю госпожа, – покраснела Нестани
– Хочешь, выдам замуж? – в глазах госпожи Ласкари запрыгали бесята.
– Нет. Я жду отца и его золотистого сокола, – вдруг строго и непоколебимо ответила Нестан Панаскертели и встала из-за стола.
– Завтра лазароба – промолвила, вдруг опечаленная, госпожа Ласкари и тоже встала.
На столе остывал стакан с молоком.

 ***
Нестана окружили мальчики и девочки и по старому обычаю, её начали наряжать. Нестан радовалась и с улыбкой протягивала руку. На запястье ей надели венок из цветов, на шею - плетеные амулеты, на талию–серебряный пояс, на голову - венец царицы из вплетенных в него фиолетовых, зеленых и золотистых цветов.
Молодые танцевали вокруг Нестан. Мальчики приплясывали, девочки прыгали как горные козочки.  С высоты месхи были похожи на солнечные лучи, танцевавшие в честь солнца.
«Во время засухи собираются девственницы, выбирают самую красивую и наряжают, как царицу.  По обе стороны царицы распределяются поровну, потом высоко воздев руки, как ветви, кружатся и поют вокруг царицы, приветствуя Лазаря…» – вспомнила избранная царица давно сказанные матерью слова.  От жалости к себе у неё сжалось сердце.
– Боже, неужели так меня утешают! – прошептала Нестани и закружилась с закрытыми глазами.
«Подошел Лазарь к двери,
Глазами сверкает,
Не хотим глыбу земли
Прокатился грохот,
Дождь остановился», - пели девственницы и смотрели на небо.
– Царица попроси манну небесную, попроси дождя… – кричали мальчишки. По их просьбе Нестан упала на землю, воздела руки и пропела:
– «Подошел Лазарь к двери… глазами сверкает… не хотим глыбу земли… прокатился грохот…дождь…поспешил дождь…»
В это время царицу облили водой, вынесенной из дома. С закрытыми глазами она словно ждала загадочного поцелуя.  Облитая холодной ключевой водой, она, неожиданно вздрогнув, вскочила на ноги.
– Значит, обливаем друг друга? – вскрикнул один мальчик и погнался за девочками с полным водой бурдюком. Девочки звонко смеясь и разбежались в разные стороны.
– Подождите – крикнула Нестан Панаскертели и вытащила из под накинутой мантии наполненный водой серебряный кувшин.
Дети прыгали и бегали. Несмотря на свои шестнадцать лет, царица дождя, резво порхала между веселившимися детьми.  Некоторых обливала водой, а некоторые, напротив, сами обливали её охлаждающими каплями воды…
-Эге гей.., - кричали мальчишки и не было от них никакой  пощады.
– Эге гей.., …,-  прокричал кто-то с высокой башни крепости Панаскерти.  Все обернулись на крик и увидели единственного стражника крепости.
– Хэхэххэииииии – покрикивал стражник крепости и указывал рукой в сторону плоскогорья, подавая знак и, этим, наверное, предостерегая детей и их родителей.

«Здесь уже много времени никто не видел врагов…, тогда что за чертовщина» – подумала царица, когда с плоскогорья показался направлявшийся к ним всадник.
Вдруг все остановились, дети остолбенели, старики встали, женщины сняли платки…было жарко… жгучее солнце перегнулось за древко копья…
– Хэхэххэииии – крикнул своим привычным голосом копьеносец- стражник крепости, но всадник не ответил. Значит, он был чужаком. Он был один, но быть может его отряд спрятался в лесу. Деревня всполошилась. Большинство из них были женщины. Старый дед Сардион уже не вставал, среди мальчиков, самый старший был на несколько лет младше Нестан. Был только один взрослый копьеносец стражник крепости, который тоже еле передвигался. Поэтому деревня оставалась беззащитной. Себастиан и Юстиниан были уже взрослыми, но в тот момент они находились в церкви.
– Я должна надеть дедовские латы, возьму копье, и прегражу врагу дорогу – вдруг воскликнула Нестан Панаскертели и ворвалась в свою комнату в доме Ласкаре. Мальчики и девочки помчались за нею, но Нестан прогнала их. Она открыла тяжелый дубовый сундук, достала кольчугу, отцовскую саблю, нашла шлем матери и примерила его. Взяв копье, просунула руки и голову в прорези куртки, и облачилась в нее. «Отцовская», промелькнуло в голове девушки.  Предполагая, что где-то должны находиться «латы Самдзивари», она еще раз окинула взором сундук.  Но, тщетно.  Времени не было.  Воин сойдет с плоскогорья и спустится по лестнице крепостной стены к деревне.  Поэтому она, где-то наверху, на плоскогорье, должна была встретить врага.  Ей хотелось, чтобы непрошенный гость принял ее за командира отряда общины, поэтому Нестан придала своему лицу грозное выражение. Мгновенье спустя, Нестан, походившая на катафракта уже бежала по лестнице крепостной стены Панаскерти. Увидев её, хромой страж прибавил шагу и, собрался спуститься вниз с высокой башни.
– «Эх, пока хромой страж крепости спустится вниз, враг спалит деревню» – подумала дочь Панаскертели и, в ожидании врага, встала на выровненную перед крепостью площадь.
– Что за чертовщина, чего он хочет? Помоги мне, Боже! – подумала она и подняла отцовское копье.
 

***
Выступление в поход Ардебилского султана
Сын Абил Саджа Мевдеди, великий азербайджанский эмир, Абул-Касим принадлежал роду фамилии – Саджид. В 901 году он придя к власти, сразу же перенёс столицу в Ардебиль.
Так, Абул-Касим, с влиятельной арены города Ардебиля, противостоял интересам армянских Багратунов.
– Азеры захватили «Артавила» – прошептали на ухо армянскому царю Смбату Багратуну.
– Азеры захватили «Артавила»? – гневно спросил Смбат Багратуни и встал, несмотря на острые боли в пояснице.
Ардебиль, то же что и «Артавила», родина лучших ковров, знаменитое поле щелкового пути, составляла страсть армянских Багратунов. Несколько раз они достаточно близко подбирались к городу.  Но, так армяне предполагали, что в Артавиле находится усыпальница знаменитого шейха Саиф-Адина, то ниразу не отважились атаковать город.
Ардебилю добавляла привлекательность близость к Каспийскому морю. С другой стороны, достаточно близко был расположен бушевавший город Тавриз.  Одно время приверженцы Зороастры объявили Тавриз святым местом. Теперь, это был достаточно пестрый город.
Он, кто пастух, На персидском Зарошта, на языке Авеста – Заратуштра, на греческом – Зороастра, как пастух благородных верблюдов, на склонах горы Сабалан, упоминаемой в священной книге Авеста, создал свое величайшее учение.  Именно со склонов горы Сабалан распространилась мудрость Заратуштры по всему миру.
Но армяне, называли Сабалну – Шахварзан. Курдские пастухи пустыни, со смирением взирали на загадочную гору, ибо было сказано одним мудрецом, что «когда снег растает на горе Сабална, тогда наступит конец».

Султан Ардебиля собрал в местах медитации Заратуштра, одну из непобедимых конных армий в Малой Азии– «золотистую саранчу».  Вручил Бахадирам, восседавшим на туркменских жеребцах, клубок золотых нитей. Потом, под развивающимся флагом, пустил коня вскачь.
«Львы Марзбани (провинция в Иранском Азербайджане), вот вам дорога к победе. Идем на Армению, свергнем главного виновника Смбата, потом обуздаем Иберию, разгромим царство грузин, вымоем руки в Понтийском море, разрушим Эгриси, поставим на колени эмира Тбилиси и завоюем весь Кавказ…»
– Что говорит великий эмир? – спросил тихо полководец хазар Аргонк Баба-Карам стоящего рядом юного «хазара» Иоанне, которому уже исполнилось 17 лет и возглавлявшего, оставленные исчезнувшим отцом, войска карапчая.
– Если я правильно понял арабские слова, сказанные великим эмиром, то он готовит нас к походу – хазар Иоанне ответил своему полководцу. Он взглянул на брошенный Абул Карамом, в их сторону, клубок золотых нитей.  Клубок покатился к Иоанну и, первенец Сулы Калмахели, спеша на встречу к нему, вскочил на коня.
– Каждый должен украсить этими золотыми нитями конские снаряжение и головные уборы. Золото придаст войску Абул-Карима загадочный цвет и его блеск будет приводить всех в дрожь, – сказал Аргонк Баба-Карам и повертел в руках, поданный Иоанном клубок золотистой пряжи.

***
Смбат Багратун слушал советы молча.
– Изменщик Гагик Арцруни, встретился с войском Абул Касима и движется сюда, объявляя себя «царем армян»! Говорят, он приказал выковать для себя специальный меч, – озадаченно сказал полководец армян Ашот.
– Что говорят, для чего он выковал меч? – спросил армянский нахарара Арзамас.
Полководец Ашот молчал некоторое время, но увидев покрасневшие глаза царя Смбата, усомнился. Почему он должен был скрывать правду, о которой уже все говорят?! Поэтому Ашот не сдержался и сказал:
– Абул Касим говорит: «Я создал широкий меч для могучей шеи царя Смбата – сказал Ашот и сразу понял, что сболтнул лишнего. Потоки слов, как удав, сворачивались в кольцо между совещавшимися армянами.  Смбат не был похож на озадаченного человека, он был опытным правителем. Ему довелось жить в уголках, граничащих с местами, где свирепствовал ислам, укреплял тыл в союзе с несколькими правителями различных вероисповеданий.  Раньше, когда он водил дружбу с правителем ислама, багдадским халифом, он смотрел на «врац» (грузин) свысока. «Эх, врацы, врацы, надеялись на меня, знаете, что я гощу у багдадского халифа» –во время бесед с грузинскими царями-правителями часто повторял царь Смбат. Но сейчас, все расстроилось, изменилась политическая «разменная монета», обрушилась дамба созидания мысли.  Случилось чудо, которого никак не ожидал   царь Смбат. После того, как резиденция была перенесена в Ардебил, Абул Касим, в грубой форме, заявил послу армян – «Я не подчиняюсь   халифу!». Никто не знал, что это означало.
– Может спешно напишем письмо халифе, чтобы он остановил безрассудного Абул-Касима. А то, когда-нибудь отберем «Артавил» и построим на руинах его дворца империю армян великого Тиграна, – опять не к месту прозвучали слова Ашота спаспета. Но, увидев устремленные на него воспалённые глаза правителя, он сразу же замолк.
Армяне молчали.  Не то, что восстановления «Армении великого Тиграна», они могли лишиться и маленькой Армении. Не оправдали ожиданий дипломатические игры царя Смбата с багдадским халифом. Мирные просторы ислама сменились обнаженными саблями проворных эмиратов.
– Поможет царь грузин, – с тенью сомнений высказывал свое мнение нахарари Арзамаса, поглядывая на своего царя, переживающим за собственную судьбу и судьбу своего царя взглядом. У Нахарара вдруг потекли слезы.
– Ты что, Арзамас, живого меня оплакиваешь? – вдруг рассмеялся царь армян Смбат, который отвергал грузин.  Но теперь, что теперь он мог сделать? Вторжению «султана Артавила» на святые армянские земли не помешает ни сабля, ни «дружба с халифом».
– Что печалитесь армяне, разве грузины так смущенно ждут смерти? Скажите что-нибудь обнадёживающее, чтобы умереть, как подобает царю, с боевым кличем! – про себя подумал повелитель армян Смбат, но вслух произнес следующее:
– Моему сыну, Ашоту передайте войско, мой дом и государственную казну. Иду я в монастырь, туда, где похоронен мой сын, принц Мушеиль, – царь армян, не дождавшись слуги, скинул мантию, медленным движением снял со лба и положил тяжелую корону. Все это передал своему избранному слуге Лазарю и, медленно, встал с престола.
Царю армян было тяжело ездить верхом на коне, каждую секунду боль в пояснице напоминала о себе. Поэтому Смбат предпочел паланкин и двинулся в сторону Двин.
Когда четыре года назад, в 910 году, у Еребуна, его бедные сыновья, возглавлявшие армянские войска встретили вторгнувшегося Абул-Касима, Смбат находился в монастыре. Тогда Абул-Касим жестоко разгромил армян. Раненного Ашота вывели с поля боя, Мушеил попал в плен и умер в тюрьме. «Отравили Мушеила», – думал царь Смбат и уже не строил планы реванша с Абул Касимом. В мыслях он искал место, где мог скрыться после сообщения о поражении Ашота.
«Пойду в Эгриси или Тао» – думал он, когда перед монастырем Двини заметил шелестящие маки.

***

Случилось так, как думал царь армян.  «Золотая саранча» Абул Касима блестяще атакуя спутала ряды армянского войска. Армянские «нахарари», выряженные в черные и темно-красные одежды, падали с рассечёнными головами в оборонительные канавы. Эти канавы, по приказу, были вырыты ими самими, но в длину они оказались короче, чем длина, преодолеваемая туркменским жеребцом в один прыжок.
Спаспет армян Ашотан и сам царевич, наследник престола, Ашот бежали с поля боя.  В несколько секунд, кавалерия Марзбани окружила дрогнувших армян. Когда закрылась дуга, по приказу Абул-Касима, бахадиры забросали армян стрелами. Некоторые бахадиры, сочтя оскорбительным биться стрелами, вызывали армянских воинов в рукопашный бой.
Командир армии хазар, украшенный золотой пряжей Аргон Баба-Карам, несколькими взмахами хазарского меча повалил на землю одного армянского нахарари, вооруженного мечом и топором, в голубой накидке, с вытесанной на шлеме соколиной головой с клювом, и сам спешился с коня. Как видно, полководец хазар стремился получить военный трофей.  Когда он приблизился к раненному в бедро, плечо и спину сопернику, армянин вдруг вскочил и вонзил в Баба-Кару меч. Он быстро закрыл себя коротким мечом, но тяжесть меча сделала свое дело и отбросила меч Аргонка. Вторым ударом армянин ранил Баба-Кара в плечо. От боли командир встал на колени и с похожим на вой воплем, упал на землю.  Разъяренный армянин готовился к третьему удару, но «хазар» Иоанн Калмахели прикрыл раненного Баба-Кару, а вытянутым мечом проворно вонзил кинжал в армянского нахарара. Хлынула кровь, армянин опустился на землю. Он опустился на одно колено и начал прикрывать рану, обнаружив которую, остановил кровотечение.
Иоанне хазар-Калмахели удивленно смотрел на армянина. «Прикончи, прикончи его», слышал он за спиной призывы хазар.  Как видно хазары стояли вдоль защитного рва, а теперь братской могилы армян, и смеясь, ждали смерти армянина
У Иоанна в голове что-то промелькнула и он пощадил коленопреклоненного армянина.  Подошел к нему, острием сабли отбросил меч-топор, потом ухватился за острие меча и отнял у армянина оружие.
– Сдавайся, я Иоанн, лугаль батальона карапчаев – сказал он армянину.

***
– Протерпели поражение, мои армяне? Заранее прорыли, или нет ров? Значит мои воины, мои герои, единственные защитники христианства на востоке, преданные воины Багратунов, свою братскую могилу вырыли сами, еще будучи живыми. Дети Хаоса, ох, ох, ох горе мне, несчастному царю армян – громко причитал царь Смбат.
– Хорошо, что выжил наследник престола. Ашота теперь ведут в направлении Двини. Он ранен, его нужно воодушевить, царь должен теперь царствовать.  Несчастье требует царя, а так, счастью царь не нужен, – как будто про себя проговорил католикос армян и прильнул к Смбату.

***
Династия Саджидов выковала много побед, но не такую, как сейчас, армяне разгромлены, принцы из фамилии Саджидов, вышедшие из Согдеада, провинции Ушрушан, стояли у Иберии. То, что не удалось арабам, должны воплотить в жизнь мы, фамилия Саджидов и коалиция Марзбани. Захватим Иберию, укрепим в Тбилиси стан мусульман. Оттуда отправимся и разгромим главный город грузин Уплисцихе, потом перейдем в Кахетию, присоединим Кахетию и Кухети. После этого помчимся, чтобы победить новообразованное «царство грузин». Обезоружим Эгриси. Присоединим Тао.  Всех, кто станет суннитом, пощажу, но жестоко накажу тех, которые будут противиться. Багратионов обуздаю так, как обуздал их армянских родственников Багратунов, стерев их с лица земли. На Кавказе завершилась эра христианства.  Грядет время Ислама! – кричал Абул-Касим на военном совете, держа в руках корону армянского царя держал.

***
История царей и послов.
Эмир города Тбилиси Джафар-али, из фамилии Джафаридов, внезапно скончался в 914 году. Его внук, Мансур-джафар взошел на престол.  Он тоже, как и его не кровный предок – Исак Ибн Исмаил, хотел независимости Эмирата Тбилиси. Шестьдесят пять лет тому назад Исак Ибн Касим объявил Эмират Тбилиси независимым от багдадского халифата государством.
Увлекшись с детства астрологией, Мансур Джафар проводил астрологические исследования, наблюдая за небом из древнейшей обсерватории Тбилиси. Чего не сумел приобрести, читая книги, восполнил наблюдениями за душой. Особенно его интересовала истории эмиров города. Он стал изучать жизнь своего предшественника Исак-Ибн-Исмаила, известного как сахак – эмир Тбилиси.
«Эмир Тбилиси Сахак создал государство, которое кроме Аллаха никому, и в том числе и халифату, не подчинялось. Грузинские правители собирали дань. Но когда Сахак отменил сбор дани и предложил участвовать в создании единого государство, то тем самым очень разгневал халифа Багдада Ал-Мутавакила. Последний, почувствовал угрозу для всей Аравии и для наказания Сахака отправил своего великого полководца Буга-Турка. Когда Буга-Турки приблизился к границам Грузии, династия Багратионов из Тао им покорилась. Таовцы хотели взять Тбилиси, и для этого дела они готовы были вступить в сговор с любым захватчиком. Используем самого зверя, – точно так рассудили в военном лагере Баграта Курапалати I. Вместе с Буга-Турки они расположились в Исани. На следующий день Буга-Турки напустил на Тбилиси полководца Зирака. Очень скоро Баграт Багратиони и арабы захватили богатейшие предместья большого города. Зирак стрелял стрелами, вощенными дёгтем.  Слышался плач и вопль горожан. Буга-Турки взял город и приказал казнить героя эмира Сахаки. По сведениям арабского историка Аль Табари, только в Тбилиси погибло пятьдесят тысяч человек.  После этого Буга-турки и Баграт Куропалати захватили всю Грузию, вплоть до Абхазии» – вслух, громко прочел Мансур письмо уроженца Тбилиси Абул-Касима и задумался. Воин, эмир, из династии Саджидов, эмир Тбилиси, кроме того, чтобы распространить ислам в Кахетии и Картли, предлагал истребить и выжить Багратионов из Тао.
Кровь Сахака была на совести Багратионов, это сущая правда.  То, что эмир из династии Саджидов, не покоряется халифу, делает его чуть похожим на Ваше сиятельство.  Но, схватка с Багратионами из Тао равняется противостоянию с Византией, – промолвил, сидевший на совете тбилисских старейшин, Габриель Аль Курди, известный в городе, как мудрый человек и лучший советник.
Саджид делает то, о чем повествует нам в письме.  Его армия выдвинулась и надобно встретить их достойно. Сам пожаловал. Повергнем в ужас Багратионов из Тао, – сказал Мансур Джафарид и всех, кроме Габриеля отпустил с совета, проходившего в дарбази.

 ***
Эмир Абул-Касим, из династии Саджидов атаковал грузинские земли в 914 году.  Арабский Эмир Тбилиси с распростертыми объятиями принял предводителя «золотой саранчи» Марзбани, открыв для конной армии роскошные конюшни. Достаточно откормил туркменских скакунов овсом и отборным сеном.  В тбилисской мечети Тбилиси он сотворил молитву во славу Абул-Касима.
На военном совете Абул-Касим утвердил план вторжения в Кахетию. Сейчас никто не ожидал нападени на царя Квирике.
«Золотая саранча» Марзбани направилась в Сагареджо, в крепость Уджарма. После разгоряченного военного марша, Абул-Касим увидев, воздвигнутую на правом берегу реки Иори, прекрасную крепость, без передышки перевел войско в наступление.
- В этой крепости испустил дух, раненный в предплечье, великан ибериец- царь Горгасали, которому приписывали покорение вершины Кавкасиона, – сказал, вечно улыбавшемуся Абул-Касиму, тихо сидевший на белом арабском жеребце, невысокого роста эмир Тбилиси. Абул-Касим закрутил черные усы и призвал перемещавшихся на верблюдах огнемётов к битве.
«Урррахххх» – воскликнули воины, сидевшие на верблюдах и обрушили на взиравших с высоких башен кахетинских стражей, огненный ливень полыхавших дегтем вощенных стрел.  Предпочтительная ими эта тактику боя служила достижению цели.  Внутри крепости разгорелся огонь.  Бедным стражникам приходилось бороться одновременно и с огнем, и с врагом. Эта борьба изматывала, подавляя боевой дух воинов. Враг подбирался к крепости с нескольких сторон одновременно. Падение крепости было ознаменовано отрезанной головой начальника крепости и молитвой Абул-Касима, больше похожей на содомский гомондеж.
Крепость Уджарма пала!
Страх взял свое, после взятия Уджарми, кахетинские войны, без боя сдали крепость Бочорми и отступили назад.

 
***
– Мой убийца, ты не похож на хазар, как тебя зовут? – бредил в полусне армянский воин, который в шатре Иоанна, укутанный в козлиную кожу, лежал, борясь с лихорадкой.
В это время, вождь хазар Аргонк Баба-Кара лежал в своем большом шатре. Его тоже лихорадило. У «отца» хазар, кроме глубокой раны, мечом-топором армянина, были переломаны седьмой и девятый позвонок. Лежал, Баба-Кара и, как видно, тосковал по жене, славящей красотой «Кара-ханум».  В день по несколько раз, побледневшими губами, произносил он имя жены, надолго закрывая при этом глаза.
– Желает Хануму, но кто сейчас доставит ее сюда через Кавкасиони.  А так это стало бы для него благодатью, – шептал слезливым голосом один из челяди вождя хазар, Ага-Бакарук, и часто подносил к губам хозяина медное зеркало.
Если зеркало запотевало от жизненного дыхания, нисходящего из широких, глубоких, словно у жеребца ноздрей, Бакарук, убирая медное зеркало, усердно молился часами для восстановления жизненных сил вождя.
Но в полночь Бакарук встревожился, нос и бороду Баба-Кари покрыл странный свет, придавая лицу вождя голубоватый оттенок. Остолбеневший Бакарук, уставился на онемевшее лицо отца хазар. «Может, дрогнет и вздохнет?!» – мечтал верный челядинец Бакарук. Вдруг и вправду, Баба-Кара глубоко вдохнул и выдохнул. Испугался слуга.  Побежал за зеркалом, но, когда он, как мышь прокрался в комнату, вождь хазар уставился на него открытыми глазами.
– Что несешь Бакарук? Что, собираешься меня убить – вдруг прошептал Баба-кара и зеленными глазами, как меч пробуравил слугу.
– Великий отец, это зеркало, – сказал Бакарук и почтительно поклонился главарю хазар.
– Бакарук, ты думал, я умираю? Эх, эге гей…, ты, полевая мышь, – рассмеялся Баба-Кара и вдруг застонал от боли.
– Где у тебя болит, Великий Отец? – спросил Бакарук, наблюдая за дрожащим подбородком вождя.  Бабу-Кара охватила дрожь.
– Бакарук, для грешника смерть еще труднее, чем жизнь, но для безгрешных смерти не существует, а жизнь трудная штука – все чаще, всматриваясь в потолок шатра, промолвил Баба-Кара.
– Что такое смерть? Не знаю, не думал.  Но, пусть избавит тебя от несчастья великий Тенгр (божество хазар), Отец, – с поникшей головой, прошептал Бакарук.
– Принеси мне язык моего убийцы! – вдруг промолвил Баба-Кара, тяжело вздохнул, закашлялся и отхаркнувшись кровью, вытаращил глаза.
– Что, Великий Отец? – Бакарук удивленно остановился перед хозяином, потом наклонился к нему и стал рассматривать его губы. Его взгляд привлек взор его потухших глаз.  Глава хазар требовал жертвы. Бакарук не догадывался, зачем хозяин требовал «язык» своего убийцы, но он и подумать не мог, что он мог сделать для исполнения воли хозяина. Он прислушивался только к словам, исходящим из онемевших губ Баба-Кары.
– Возьми мой фамильный жертвенный нож, принеси кровь армянина и его язык – необычно стойким и металлическим голосом воскликнул Аргонк, поднял голову и зашевелил губами, прикусив усы, махнув одной рукой кому-то неведомому над головой.  С нахохленными волосами он был похож сейчас на раненного коршуна.

***
Бакарук, как змея, проскользнул в шатер Иоанна Калмахели и остановился. В темноте он увидел две кровати.  «На правой стороне шатра лежит Иоанне хазар, а в левом углу стонет тот мерзкий армянин, которому сейчас я должен пронзить сердце и вырезать язык. Тогда мой хозяин будет жить, так…так, давай Бакарук, этот нож с большой рукоятью дали тебе, чтобы вырвать язык. Ты должен оправдать надежды хозяина…Давай Бакарук, кто знает, после казни армянина, какие дороги откроются перед тобой…Иоанне спит и, пусть спит, не буду его тревожить, только тебя армянин. Тише…замолчи…умри…» – Бакарук приближался к раненному.
Как будто на лезвии ножа вспыхнуло голубоватое пламя, это луна заиграла своими бликами на поверхности стали. Бакарук поднял жертвенный нож наизготовку, и между широкими плечами армянина стал искать глотку.  «Из глотки я должен вырезать язык, …здесь должно быть…, внезапно пырну, я, молния чёрного неба…» –думал Бакарук и быстрыми движениями, внезапно, по-разбойничьи ударил свою жертву ножом…
Послышался скрежет. У Бакарука в руке остался сломанный нож.  Кто-то ударил его по голове, потом в живот и челюсть так, что у него потемнело в глазах, и он плашмя упал на землю.
Тотчас с кровати армянина вскочил черный призрак и перешагнул через Бакарука.
– Бог прислал мне тебя, грузин, а то сейчас моя отрезанная голова, переходила бы, в шатре вашего Аргонка, из руки в руки – послышалось с правой стороны шатра, это армянин заговорил на грузинском.
– Голову нет, но язык, наверняка да, – усмехнулся Иоанн Калмахели.
– Но ведь завтра произойдет тоже самое. Дети хазар покатят мою отрезанную голову со склона и со смехом пустятся вдогонку. Зачем ты меня спас, грузин? – улыбнулся армянин.
– Мой нахарар, сейчас же поставлю тебя на ноги, оба сядем на коней и отправимся на родину. Ты – в Армению, а я пойду в Чорчани, может мы опередим войско Абул-Касима и встретим его, защищая свою землю!
– Ты сумасшедший? – спросил армянин, встал и, застигнутый болью натянуто улыбнулся.

***
Ночная луна освещала им дорогу. Два всадника скакали молча до рассвета. Иоанне «хазар» Калмахели усердно закрепил куски войлока на копыта лошадей, и пока войлок не порвется, никто не заметит их побег.
Утром, когда солнце взошло, под лошадьми копыта издали первый звук. Иоанн снял с лошадей остатки войлока, бросил их на дорогу и посмотрел на армянина. Нахарар, с нахлобучившимся шлемом на челе, вконец ослабел от ран, и с бровей его текли капельки пота.
– Я иду в Тмогви, там встречу войска Абул-Касима. Иди со мной, в Чорчани я должен отыскать родственников – придержав перед армянином лошадь Иоанн посмотрел на его закрытые веки.
– Откуда ты, хазар, знаешь дорогу в Тмогви? – с подозрением спросил армянин у Иоанна.
– Сын Хаоса, не называй меня больше хазаром, я Иоанн Калмахели, прямой потомок Бахлаундов и великих Чорчанели – хозяин карапчая, поставив коня на дыбы, оглядел окрестность.

Изумился армянин, долго смотрел он на своего спасителя, потом спрыгнул с коня и поклонился Иоанну.
– Как тебя зовут потомок Хаоса? – спросил Иоанн хазар.
– Я Тигран Арцруни, младший сын правителя Армении – Гагика Арцруна, – ответил армянин.

***
Они скакали на конях в сторону Тмогви, обоих обуревали тяжкие думы.
– «Его отец, Гагик Арцруни ввел в Армению войска Абул Касима. Если он сын Гагика, что ему здесь нужно? Почему младший сын Гагика служил Смбат Багратуну, как мне разрешить эту задачу. Эхэи, звезда Тенгри…» – мысли, в голове пока еще язычника Иоанна «хазара», но по крови Калмахели, Бахлаунди и Чорчанели, копошились как муравьи.
 «Мой спаситель, хоть и сумасшедший, говорит, что он Чорчанели. Удивительные дела творятся в княжестве «сумасшедших грузин». Что за безумство? Но, он мой брат и я должен следовать за ним до тех пор, пока не покажется дорога в Армению!», – ослабевший от ран Тигран Арцруни стонал при каждом скачке жеребца.
В конце- концов, Иоанн не вытерпел и, с присущей хазарам прямотой, прокричал армянину:
– Тигран, знаешь ли ты, что твой отец Гагик, собирается вступить на престол царя армян? Доверившись мечу Абул Касима движется сюда. С помощью армянского войска Марзбани укрепляет правый фланг своей армии, стремясь уничтожить Иберию.  Услышав это, что ты скажешь теперь?
– С детства я рос в семье царя Смбата, царя всех армян Смбата Багратуна, а не Арцруна, который в детстве, как заложника отдал меня Багратунам, всегда считал его своим отцом. Поверь мне брат, где будешь воевать ты, там же я умру ради тебя – горько вздохнул армянин, и слезы полились у него из глаз.
– Обменяемся оружием и побратаемся, наследник правителей Хаоса, – вдруг произнес Иоанн и остановил коня на отвесной скале.  Армянин посмотрел на раскрывшуюся перед Иоанном пасть пропасти, ощутил удивительную легкость конского снаряжения и, вдруг, содрогнулся. – «если так на отвесной скале хазары останавливают лошадей, тогда как мы должны воевать против их кавалерии» – промелькнула у него в голове. Окинув с ног до головы Иоанна взглядом, он поблизости остановил коня.
– Хочу тебе подарить кольчугу моего деда – Бозорк хазара, который во время похода против славян сопровождал моего отца Сулу Калмахели, – с гордостью объявил Калмахели и начал снимать кольчугу.
– Я хочу подарить шлем фамилии Арцруни, который мне тоже достался от деда и на котором вытиснен золотистый ястреб, – простонал армянин и стал расстегивать тесьмы тяжелого шлема.
– Великолепный ястреб – интересно, что он отображает? – спросил обрадованный Иоанн «хазар» и коснулся пальцами острого клюва позолоченного ястреба.

– Мой отец, Гагик подарил этот шлем несчастному царю армян Смбату и сказал «только героям покоряются ястребы». Так вот, теперь ты, мой герой, наследник Чорчанели – весело взглянул низкорослый и курчавый Тигран на высокорослого и широкоплечего Иоанна.
– Сам царь тебе подарил этот шлем? Тогда возьми, не надо, – отсутствующим взглядом посмотрел Иоанн на Тиграна и всучил шлем.
– Нет, Чорчанели, царь не дарил мне этот шлем. Я сам нашел его в оружейном хранилище и, забрал его, как единственную вещь моего отца, в надежде, что столкнусь в бою с Гагик Арцруном и привлеку его внимание блеском ястреба!
Выхватив из рук армянского амирахора шлем, Иоанн с силой нахлобучил его на голову.
– Тигран, почему ты хотел встретиться с отцом? – сразу спросил Иоанн.
– Чорчанели, я хотел заколоть врага царя Смбата и всех армян, предавших народ Гагика Арцруна – сказал, сморщив лицо Тигран.
– А теперь хочешь, чтобы я убил твоего отца? – спросил Иоанн «хазар».
– Я слышал от царя Смбата – на поле боя, оружие хозяина притягивает– глухо произнёс Тигран.

***
Летописец рассказывает: После этого пришел эмир агарян по имени Абул-Касим, сын Абу-Саджи, которого прислал Амир-Мумн с большим, бесчисленным войском, которое не вмещалось в стране. А прибыл он изначально в Армению, и разорил ее всю, и Сюник, и Вайоц-Дзор и Васпуракан. И Сумбат, царь армян, не устоял от страха перед ними, бежал оттуда, устремившись в горы Абхазии, и находился там. …Снялся оттуда [Абул-Касим] и пошел на город Двин. Явились [к нему люди] и сказали, что царь Сумбат вступил в крепость Капоэти; поспешно собравшись, объявил своему войску, чтобы каждого человека, кого найдут живым, приводили к нему. Пришел и осадил крепость Капоэти; и домочадцев защитников крепости, которых нашел вне крепости, захватил. Поэтому сдали крепость и был схвачен Сумбат; повезли его в Двин, повесили на шесте где он и скончался. Привел армию в Тбилиси и оттуда совершил вторжение в Кахетию, захватив крепости Уджарма и Бочорма. Затем он повернул на Картли. Жители Уплисцихе разрушили стены города и ушли в горы. И пришел сын Абу-Саджа (Абул-Касим) в Тбилиси, в котором эмиром в ту пору был Джафар сын Али. Явился и подступил к Уджарме. В ней стояло триста человек, и воевали много дней. И когда они смекнули, что не в силах были противостоять, (то) оставили (крепость) ночью и бежали: одни скрылись, прочих настигли люди (Абул-Касима) и истребили. Как только узнали защитники Бочормы о падении Уджармы, покинули крепость (свою) и бежали. Когда же пришли (неприятели) и увидели ее безлюдную, удивились: «Отчаянно сражались из-за загона, а (собственно) крепость-то (запросто) покинули». Взяли Бочорму, заняли крепость, а ограду Уджармы сравняли с землей.
Хорепископ же Квирике (893-918), видя, что иссякли силы его, вверился клятве, пришел и увидел (Абул-Касима); а он спросил: «По чьему совету ты пришел сюда?» Тот ответствовал: «По совету матери моей». И тот сказал: «Не причиню боли сердцу единородного чада матери». И возлюбил (хорепископа) за доблесть его и отпустил, но Бочорму оставил себе.
После этого он вторгся в Картли и опустошил ее. Но прежде чем (он успел) войти, (картлийцы) сами срыли ограды Уплис-цихе, дабы (арабы) не сумели ею завладеть. Оттуда, (Абул-Касим) отправился в Самцхе, разорил Самцхе и Джавахети, а затем подступил к крепости Тмогви. Но как только испытал твердость ее и мощь, удалился оттуда в Квели, осадил ее и приступил к бою.


***
Тмогви
Месхи молча стояли в городе-крепости Тмогви, стойко защищая входной тоннель. Вероятно, готовились к осаде, забросив рыболовные сети в реку, запасались рыбой.
– Пустите, я ваш земляк – Иоанн окликнул месхетинских защитников крепости необычным грузинским.
Месхи посмотрели друг на друга, потом один из них вышел на зубец крепостной стены для переговоров с Иоанном, прикрыл глаза рукой и крикнул.
– Ты кто?
– Я, Иоанн Калмахели
– Ты, чей холоп или кто твой хозяин?
– Я сын Сулы, хозяин Калмахи.
Месхи замолчали, потом в находившуюся близ Иоанна Калмахели чинару выпустили несколько стрел.
– Говорят, уходи! Они не верят, что ты Иоанн, – произнёс Тигран и тут же на склоне припустил лошадь вскачь.
– Если не узнаёт собрат, то пусть стрела пронзит мне сердце, – вздохнул Иоанн и сделал несколько шагов.
Снова просвистели стрелы стражей крепости и перед Иоанном вонзились три стрелы. Стрелы с шумом вошли в землю и, подобно границе, встали между Иоанном и стражниками крепости Тмогви.

***

Развернулись и отправились в путь, направляясь в Панаскерти. Не пустили месхи, охранявшие крепость, чужаков в Тмогви. В Панаскерти они шли после того, как кавалерия Мазбрана подступала к Тмогви. По пути встречались опустевшие и разоренные села, не было ни души.
- Хотел воевать за отчизну, но не позволили воевать, – обуреваемый горькими мыслями, скакал на коне потомок Калмахели.
– Вот отсюда, хозяин Чорчана видна дорога, ведущая в Армению. Если отпустишь, найду через месяц и появлюсь с заслуживающим тебя выкупом, – произнёс Тигран Багратун и указал Иоанну на тропинку, ведущую в горы.
– Армения разорена, Абул Касим стремится захватить царя Смбата, поэтому Тигран будь бдителен. Иди, воля твоя. Когда вернёшься, приму как брата.  Помолись обо мне в ваших святых храмах.
Тигран Арцруни соскочил с коня и поклонился Иоанну Калмахели, который в свою очередь по обычаю хазар, сидел на лошади и, с улыбкой, колотя рукой в грудь, поклоном, попрощался с собратом.

В начале дороги они разошлись. Арцрун пошел вдоль стертой дождем и порывами ветра тропинки. А Иоанн Калмахели отправился по идущему справа старому караванному пути. Он надеялся захватить языка и от него разузнать новости


***
Три дня спустя, Тигран Арцруни с открытой раной, выпачканный в крови и пыли, объявился в Двини. Пожар, прошедший по городу уничтожил и монастыри со знаменитыми фресками. Развернулся Тигран и взял курс на монастырь Квабиани. Дойдя до скалы, приметил там же, припрятанную от чужого глаза, глыбу и, как его учили, согласно ритмам армянской мелодии, стукнул по скале.
Приближался вечер, Тигран терял силы и вскоре потерял бы сознание, если бы с выступа скалы стремительно не спустили бы подвешенную на канату большую плетеную корзина.
Корзина была таких размеров, что в ней свободно мог бы уместиться один человек. Тигран снял с хазарского коня седло и отпустил жеребца.  Сам, вместе с тяжелым военным седлом, вкарабкался в корзину. Корзину, при помощи кошки (надеваемые на ноги против скольжения) подняли наверх, и по жёлобу в скале потащили к самому выступу.

 ***

Абул Касим подступил к крепости Квели, которая принадлежала Эристав-Эриставу Ашоту Кухи. Квели защищали сто тридцать отборных воинов. Сам Ашот Кухи укрепился в летней резиденции – в верхнем Квели.
Начальник крепости Гоброн сидел у высеченного из камня стола, за которым месхи обменивались заслуживающими внимания новостями. Один турок отброшен с Артануджи, только его появление опечалило византийских воинов из Спери, брошенная им стрела продырявила шлем царю Бун-турок Алафу. Многое еще надо было поведать.
Закрепившиеся в крепости войны Квели хранили молчание и старались не беспокоить начальника крепости.  Все слышали – Гоброн, со слезами на глазах читал евангелие.

 
***

Когда Иоанн Калмахели оставил за собой переливающееся золотом плоскогорье, то увидел воина, стоявшего у подножия огромной крепости Панаскерти. Вдруг Иоанн остановился, его ждал воин с маленьким копьем, а с зубца крепости на него поглядывал еще один защитник крепости.

«Оказывается, приготовились жители Панаскерти, отряд наверно сидит в засаде, сейчас забросают стрелами, надо словом завоевать их сердца», – подумал Иоанн, соскочил с лошади, взял в руки поводья, снял, подаренный Тиграном шлем с золотым ястребом и швырнул далеко. Потом взял в руки нагрудный крест Калмахели и спустился к крепости.

Так он прошел около пятидесяти шагов, удивляясь, что его не забросали стрелами, догадавшись, что следует снять саблю, немного замешкался. Сняв, с ремнем хазарский «килидж», бросил его стоявшему перед ним воину, так, что сабля вошла в землю почти до эфеса.
Воин со шлемом обернулся, посмотрел на воткнутую в землю по рукоять саблю и вдруг, неистовство стал угрожать копьем Иоанну.
– Отур, – скомандовал воин с мечом, говоря на турецком. Поэтому Сула Калмахели молча сел на землю и высоко поднял руку с крестом.
Копьеносец со шлемом что-то завизжал и Иоанна тотчас окружили девочки и мальчики, обматывая ему грудь тяжелой веревкой. За пазухой нашли тщательно спрятанную им кожаную котомку, в которой Иоанн хранил, связанные с отцом воспоминания и бросили на землю.
Исчезли девочки и мальчики, а глаза, копьеносца с мечом, спрятанные за железной маской, тщательно осматривали лежавшего на земле пленника, взмахивая копьем и целясь острием копья ему в грудь.

Наконец «крепконогий» защитник крепости дошел до того места, где Иоанн был распластан на земле. «Заточите его в темницу крепости Панаскерти» – сурово сказал защитник крепости. Появившиеся вдруг девочки и мальчики сбросили замотанного веревкой пленника в темницу крепости.


***
Путь святых воинов крепости Квели
— Это путь святых воинов! Сто тридцать воинов в ожидании приговора Бога, не уступят крепости. Это мое последнее жилище, нет у меня другого дома. Освободите орлов из темницы, пусть улетают. Теперь орлы мы, цари неба и земли. Ваша только воля, все остальное растеряется и останется только воля. Люди будут помнить нас, как о ста тридцати витязях, о ста тридцати орлах, пожертвовавших собой, во имя Христа, – голос Гоброна слышался на всех зубцах крепости.

Защитники крепости стояли молча, со склона спускался туман.  У подножия крепости «золотая саранча» занимала опустившее село.

В историю христианства, осада Квели вошла, в виде самого знаменитого, незримо парящего между душами, святого свитка.
 
***
Нестан Панаскертели сидела рядом с «крепконогим» защитником крепости и хохотала от души.  Сидевшие вокруг неё на зубцах крепости девочки и мальчики, с почтением смотрели на «спасительницу» деревни, семнадцатилетнюю женщину из рода Панаскерти.
– Как ты смогла так напугать хазара, что тот скинул и шлем и саблю, спешился и сдался, а? – смеялся «крепконогий»

– Не знаю дед, как будто он сам сдался в плен, ничего не сказав, но что с ним делать? – Нестан смотрела на защитника крепости.

Его следует отправить царю грузин, но сил не хватает, кто проводит этакого верзилу до Олтиса? Никто! Мы брошены на произвол, надо бы заколоть пленного кинжалом, долго он в темнице не выживет.  Дети, еще я не столь уверен в годности темницы.

– А что с темницей? Пусть сидит, – вдруг с сожалением сказала Нестан.

– К темнице пристроены древнейшие выходы, как мне помнится, там один колодец законопачен большими глыбами. Если пленник вытащит жернов, то увидит лестницу и бесшумно выйдет отсюда, – вспоминал старик с высохшей ногой.

– Как он, связанный сможет отвалить камень? – снова забеспокоилась Нестан.

– Дочь моя, там сырость. От сырости веревку можно будет растянуть и высвободить руки.  Если ему удастся освободить руки, то подумай сама, что тогда он сделает, – упрямо твердил защитник крепости.

– Может он христианин?  В руках он держал крест, – сказала Нестан.
– Дитя моё, это военная уловка, следует заколоть пленного кинжалом и на этом закончим, – упрямо повторял старик с высохшей ногой.
– Что было в кожаной котомке? – Нестан вспомнила о ней.

– Одно письмо, никто из наших не знает на арабском ли, или на персидском языке. Я этим не интересовался. Ночью спущусь с этим копьем и безболезненно покончу с ним, – процедил сквозь зубы защитник крепости.
– Дедушка, покажи письмо – Нестан Панаскертели протянула к нему руку.
– Вот пергамент, – взмахнул рукой защитник крепости, и бросил на землю спрятанный за пазуху свиток.
– Прочту, я знаю и арабский, и персидский, и даже греческий – сказала Нестан и со свитком уединилась на большом зубце крепости Панаскерти.

Мальчики и девочки удалились.  Солнце садилось и защитник крепости с высохшей ногой пытался собраться с силами. В последний раз он должен был столкнувшись с врагом, лишить его жизни. У защитника крепости болело сердце от того, что он не мог владеть ногой. Ему тяжело было спускаться по лестнице. Если он дойдет вниз, то сможет открыть темницу.  Застигнет пленного врасплох и сможет издали метко вонзить в его сердце трехметровое копье. Потом будет ждать, пока раненный в сердце в последний раз скорчится в смертельной агонии, а потом позовет деревенских мальчиков. По принятым в Панаскерти устоям, пленного должны были похоронить на западной стороне крепостной стены.
-Там, на «горьком поле»,- размышлял крепконогий,- кладбище для врагов. В последний раз, там, Квели Панаскертели зарезал и похоронил троих арабских лучников и десять неприступных воинов, которые, с целью наживы, напали на деревню чтобы грабить и убивать. «Арабы были хорошими лучниками, долго к себе не подпускали, потом у них кончились стрелы и остались в надежде на пращи неприступных воинов. Тогда мы, под руководством Квели Панаскертели, атаковали их стройными рядами. Нас было около тридцати.  О щиты ударялись камни, брошенные неприступными воинами. Когда ворвались в рощу, то закололи всех копьями и там-же похоронили. Поэтому, по молчаливому согласию, это поле стали называть «горьким», – вспоминал юность старик с высохшей ногой. Потом он, опершись на копье, встал со стоном и мучениями.  Защитник крепости начал спускаться по пристроенной к стенам крепости, крутой лестнице. Когда он достигнет подземной темницы, будет уже ночь. Ему еще раз захотелось увидеть кровь этого человека.
– Остановись защитник крепости! – с самого высокого зубца пронзительным голосом прокричала женщина из рода Панаскертели, и от ее крика всполошилась и захлопала крыльями армия летучих мышей, населявших крепость.

– Эй, что? – вытаращил глаза спускавшийся вниз старик с высохшей ногой. Обхватив руками ствол копья, он старался сохранить равновесие. Он взглянул наверх, на вершину зубца, но от боли шея скрючилась, колени подкосились. Чтобы выпрямиться, подняться по лестнице и спросить Нестан, что случилось, с трудом переставил здоровую ногу. Но, в это мгновение, его здоровая нога поскользнулась, а больная нога не могла выдержать тяжести тела защитника крепости. Ударившись лбом о колчан, он не выпустил из рук копья. Именно в это время, откуда-то вылетевшая армия летучих мышей атаковала старика с больной ногой.  Он снова поскользнулся и упал навзничь. Постарался зубами удержаться за выступ, но опять ударился головой об каменную стену и упал с высокой башни во двор крепости.

– Помогите! – крикнула Нестан Панаскертели. Стремглав спустившись по идущей с зубцов лестницы, бросилась во двор крепости и увидела распростертого, окровавленного старика с больной ногой.

– Убей этим копьём, – прошептал защитник крепости и закрыл глаза.

– Нет, дедушка, нет. Он сын Сула Калмахели, я прочла письмо написанное на арабском. Он Иоанн Калмахели, – горькими слезами плакала Нестан Панаскертели, но дух покинул тело защитника крепости.
 

***

Спрятанное в кожаной котомке Иоанна письмо Шурты Куталмиша

«Хакану хазар и цезарю Византии, эмиру Тбилиси, царю грузин, царю абхазов, царазону Осетии, шаху и шахиншаху всего востока – скромно пишу вам, что:
Владелец всея, Бог свидетель, что я Шурта Куталмиш, мечурчлетухуцеси и наставник троих родных братьев.  Я свидетель и очевидец их рождения, видел их в делах и праздниках. Имена этих братьев: Сула Калмахели, Бешкен Джакели, Лаклак Безземельный. Все трое дети Мириана Бахлаунда и царицы Латавры Чорчанели. Сула и его супруга родили одного сына Сулу, сына Сулы Калмахели, правителя Чорчана и Эристава Калмахи.  Сула, сын Сулы, женился на родной дочери командира батальона Карапчая Бозорка, хазара – Чичек –Ханима и родился у них сын – Иоанн.

Я Шурта Куталмиш, только пыль под ногами у вас, Великий правитель, коленопреклоненно молю – отпустить потомка Бахлаундов и Чорчанели – наследника Месхетии, эристава Калмахи – Иоанна, в свои владения.
Вечно Вас благословляющий
Мечурчлетухуцеси и наставник
Шурта Куталмиш, новое летосчисление … год


***

Нестан Панаскертели спешно сбежала с крутой лестницы темницы. Хотела сама снять со своего пленника, оказавшимся потомком правителя Чорчани, большие кандалы.
На верху, во дворе крепости при смерти лежал защитник крепости.
Нестан подошла к изъеденной ржавчиной железной двери, вставила ключ в замочную скважину и, чуть повозившись, открыла дверь темницы.
«Как я могла здесь держать человека? – подумала Панаскертели, стараясь спуститься по еще более крутой лестнице. Спустившись на десять ступеней, она оглянулась.
Заметив в углу прохода шипящую змею, ее охватил ужас. Она хотела бежать, но усилием воли сдержала себя.
– Услышь меня, ты жив? –прокричала Нестан в своды тоннелей.
Нестан сделала несколько шагов и остановилась ошеломленная. На глыбе, к которой был прикован хазарский пленник, беспорядочно были разбросаны веревки и цепи.
«Витязь вырвался из нашего плена, но где он сейчас?» – промелькнуло в голове Нестана Панаскертели.

***

Абул Касима удивило поведение защитников крепости Квели.  Они отказались от переговоров и молча ждали бытвы.

Напустил Абул Касим на крепость прихваченных с собой из Ардебиля горовосходителей и лучников. Когда воины саджи взяли первую высокую башню, вдруг выскочил человек владеющий искусством боя. Скинул с башни передовиков султана Ардебиля и сам поднялся на верхний зубец.
На второй день, Абул Касим направил персов в атаку. Персы притеснили защитников Квели. Но снова, словно буря ворвался тот-же человек. Подобно дикой рыси прыгал он по неприступной скале и по одному убивал персов. На горизонте не было спасения, поэтому опечаленные персы скопились за пропастью и поочерёдно отказывались сразиться с лицом к лицу этим человеком.
– Кто этот человек? – спросил Саджид
– Гоброн, дворянин царства грузин, – был ответ
 
***

Перед крепостью Панаскерти толпились люди. Хоронили старого защитника крепости, которого все всегда называли «крепконогий». Стояла Нестан Панаскертели и плакала: «Ни отца, ни матери, ни «крепконогого» защитника крепости» – шептала она.
Вдруг к ней подскочил Юстиниан и так сказал Нестан.
– Нестан, когда я шел сюда, нашел вот этот шлем. Оказывается, ваш пленник хазар снял и выбросил его в сторону леса. Никто не знает, почему он так поступил.
Нестан Панаскертели взяла шлем, повертела в руках и оторопела:
– Шлем украшал железный позолоченный ястреб.










Часть VII: 975 год – Картли

***

Представители рода Тбели устроили пиршество. К широкой опоре прислонился Иоанн Тбели «Великий», прозванный «рысью». Иоанн Тбели опоражнивал пиалу за пиалой и все больше хмелел от янтарного вина Лиахвского ущелья – дедосавазо.

Облаченный в рысью кожу Кавтар Тбели, пригласил под фамильный кров, в котором по кругу расположились главы разных семей Тбели, танцовщиков. Танцоры взмахнули руками и закружились, под ритм играющих барабанов и загудел дворец Тбели в Лиахвском ущелье.
– В моей башне я держу до двухсот рысей, если кто туда войдет, обретет свою печальную судьбу. Если выйдет, вынесет…копье, с золотым древком, которое досталось мне от отца, а тот получил его от деда, дед – от своего отца, его отец – от своего деда. В копье вставлена стрела еврейского царя – Соломона Мудрого. Царь Соломон этой стрелой поразил полководца филистимлян Гедеона. Да здравствует тот человек, кто принесет мне стрелу – говорил Великий Тбели, с побагровевшими от вина щеками и посмотрел на пирующих юношей.
– Кавтар Тбели, вокруг себя собрал десять тысяч атакующих самцов-рысей. Через десять дней присоединится викарий Кахетии, и мы окончательно определим судьбу Картли. Превращу в пыль Ивана Марушисдзе и его трусливый род, покажу всем кто «владыка Картли». Но сегодня, я должен отыскать в войске самого храброго из витязей, который со стрелой Соломона вернётся из башни Тбели.  Слава героям – кричал великий Тбели и, с вызывающей улыбкой, разглядывал стоявших перед ним задумчивых старейшин и витязей.
Здесь же присутствовали и Папия Хелантаидзе, Учарди Мамисеули, Сабле Сагинашвили, Пехлеванд Пехлевандишвили и другие храбрецы, которые, доверившись своей силе, чтоб снискать имя и славу, путешествовали в Картли-Кахети-Эрети и искали разного рода «повода» для проявления своей богатырской силы.
– Налейте, я войду в башню-поцхвери – произнёс среди них самый молодой, пришедший из Месхетии – Пехлеванд Пехлевандишвили.  Испытующим взглядом посмотрел он на сидящего на буланом коне великого Иоанна.

Вождь Тбелов известен был всякого рода злодеяниями, но о нем, в Лиахвское ущелье говорили только хорошее. Почему так это было всем было известно и неизвестно. Люди любили великого Тбели, любили и ненавидели. Но, если взвесить чаше весов все то, что каждый из них слышал о Тбели, то можно было подумать, что жители Лиахвского ущелья либо сошли сума, либо ничтожные не смогли до конца оценить доброту великого Тбели.

– Пехлеванд, мой сын, пусть перед боем, янтарное вино «дедосавазо», не причинит тебе вреда – проговорил большой, злой и, одновременно, добрый дух ущелья, с грустной улыбкой посмотрел на мужчину.
– Не навредит, – ответил Пехлеванд Пехлевандишвили и посмотрел на великого Тбели, взглядом подтверждающим суть сказанных слов и полным любопытства. С одной стороны, витязя интересовала «была ли возможность одержать победу, или в башне на самом деле заперто, столько диких кошек, сколько великий Тбели называл гостям?!  Двести рысей, неужели сад победы встретит героя завядшим?»

– Даю согласие, Пехлеванд, не причинит тебе вреда! – великий Тбели улыбнулся, обнажив пожелтевшие от цинги зубы, что означало, что «рысь-бык» скоро «догонит» своих предков, славившимися оголтелостью и горячими головами.
Внезапно это улыбка обнадежила Пехлеванда Пехлевандишвили. За этой улыбкой, в глубине взора великого Тбели витязь заметил таившуюся безнадежность.  Он догадался, что внешне великому и могучему, но стоявшего одной ногой в могиле, царю кровавого рода Тбели и в одно время «владыке Картли», нужно было, чтобы витязь уцелел и стал сильным.

 «Хочет Ивана Марушисдзе сожрать живьем. Сейчас, на это есть у него сила, собрал десять тысяч цанар и нуждается в герое, тот, который обмоет пролитой кровью врага грехи его и его своры», – размышлял Пехлеванд Пехлевандишвили и приложился к пожелтевшим перстам великого Тбели.
 «Ангел смерти» – подумал витязь, которому подали обоюдоострый меч и наполовину открыли врата башни-поцхвери. Пехлеванд ощутил запах зверя.
– Сынок, в это время рысь спит. Держись с мужеством, иди прямо, потом поднимись по лестнице, открой двери, разбей заклёпки и взломай небольшую дверь кельи. Там ты увидишь сияющее золотом копье Соломона. Потом повернись, выйди той же дорогой, а в заключении постучи в дверь. Тотчас дверь тебе откроют, встречу тебя, как отец блудного сына, – хладнокровно проговорил великий Тбели, лично проводивший Пехлеванда до башни-поцхвери, потом развернулся, взбежал по деревянной лестнице и исчез в дверях.
***
Пехлеванд Пехлевандишвили перекрестился и заглянул за дверь. Во дворе царила тишина.  На путь, который обозначил юноше великий Тбели, указывала тропинка, мощенная каменными плитами.
Когда Пехлеванд Пехлевандишвили крадучись вошел в башню, охранники быстро закрыли за ним дверь.
Был 975 год, первый день лета.
Над Мцхетой развевался военный штандарт абхазов.
Когда солнце склонилось к верхушке копья, к городу Мцхета подошел низкорослый, полуслепой монах, освятил крестным знамением охранников городских ворот и, там же, застыл в ожидании. Охранники узнали «незрячего» монаха Епифана, поднесли колодезную воду и пригласили в свою башню. Епифан отказался и сказал одному из охранников:
– Скажи властителю Картли - Эристави Иоанну, что монах Епифан до сумерек будет здесь, а потом отправится по своим делам в Тбилиси. Слово в слово передай это хозяину, а сейчас беги!
Охранник городских ворот, в качестве гонца, помчался во дворец владыки Картли Иоанна Марушисдзе.

***
На высокой башне Мцхеты реял абхазский военный штандарт, с развевающимся рядом черным флагом. Стоял полуденный зной. Весь город спал. Лишь изредка, наполненные прохладным ветром, шелковые занавески, как дикие скакуны, выпрыгивали из проемов. Дул, принесённый с гор Картли, жаркий ветер. Склоны горы Саркине уже были покрыты зеленой травой. Стояла привычная тишина. Жители Мцхеты боялись полуденных бесноватых. Они запирали дверь на щеколду. Великий правитель Иоанн Марушисдзе лежал на своей византийской, военной постели, в самых маленьких покоях дворца. Он был в трауре. Иоанн Марушисдзе собирался с мыслями. На груди у него лежал сверток. Иоанн, держась рукой за сердце, бережно удерживал сверток на груди.
– «Картли - это большая страна, в которой церковную службу совершают и все молитвы творят на грузинском языке», – уже который раз повторял он.
Уже несколько дней — это мысль беспокоила и полностью завладела умом Иоанна Марушисдзе-Марушиниана, назначенного абхазским царём правителем Картли. Он был верен абхазскому царю Деметре III, потому что Иоанна связывала с ним клятва верности и военная дружба.
Деметре, царь абхазов, всегда воевал для полного господства на Кавказе.  Еще в 961 году он, без боя, завоевал всё Картли, окружил Тбилиси, отбросил тбелцев и их сторонников назад.  Вторгся в Мцхету, и посадил полководца передового войска, потомка династии Марушиани, Иоанна на, все еще сохранившийся, отделанный по римской традиции слоновой костью, серебром и анфраксами, престол Мцхетских Питиахшов.
Тогда, древний престол еле выдержал тяжесть Иоанна Марушисдзе. Это очень развеселило царя абхазов.  Когда престол Питиахшов, едва не проломился под телом опешившего новичка, Деметре быстро его придержал.

– Преподнесу тебе новый престол! Только будь мне верен, – на великолепном грузинском языке сказал царь абхазов и подмигнул новому правителю.
Иоанн был верен клятве. Он выгнал виновных из Картли. Особенно досталось Тбели. Представители рода Тбели считали себя царями Картли и заключили мир с эмиром Тбилиси.
Итак, в божественном городе Мцхета на некоторое время воцарился мир.
Но как раз вчера, гонец принес печальное известие и взбудоражил, объятые тайнами, мысли Иоанна Марушисдзе.

***
В это время кто-то кашлянул за дверью. Это был Местумретухуцеси. Снова закашлялся Местумретухуцеси.
– Заходи! – приказал Иоанн и перед ним предстал Местумретухуцеси, с серебристой бородой.
– «Слепой» монах Епифан сидит у заставы города и ждет вас, правитель, – доложил он.
Встал Иоанн Марушисдзе, Местумретухуцеси помог ему надеть кожаную одежду, отороченную мехом, слуга подал Иоанну ремень. Но правитель Картли, словно не заметив его, стремглав кинулся во двор и бросился к монаху Епифану с распростёртыми руками, прижав к сердцу шествующего ему навстречу, твердой поступью, монаха.  За выжженные глаза, картлийцы и месхетинцы, прозвали Епифана «Слепым».
– Благодарю Тебя Господи за огромную радость. Как Вы, Отец, оставили ваш монастырь? Наверно, вам было тяжело путешествовать по этой жаре? – спрашивал Иоанн низкорослого Епифана.
– Сын Иоанн, я себя не жалею. Это ничего. Но, выслушай поручение монахов: – «Ты главнейший среди правителей потому, что властвуешь в Картли и, в твои владения входят райский сад, Дзелицховели и гора, величающаяся, как «Картли», – сказал прибывший монах.
– Батюшка, лишь только по этой причине на меня была возложена главная ответственность? – улыбнулся Иоанн.
“– Сын мой Иоанн, Дзелицховели, и все вокруг него, весь Картли, с горой Картли, это ось вселенной, поэтому ты должен понять и осознать наше поручение”, – сказал упрямо монах.
“– Батюшка, вчера я узнал, что скончался мой государь, царь абхазов Деметре III и все мы находимся в трауре”, – сказал Иоанн, наблюдая за монахом.
Монах Епифан что-то пробормотал и принял такое лицо, как будто ничего не знал о кончине царя абхазов. Старец некоторое время молчал, а потом спросил:
– Если ты в трауре, почему не отправился в Абхазию?
– Батюшка, хотел отправиться в Абхазию, но я тот грешный, который десять лет тому назад, по приказу ныне скончавшегося царя Деметре, схватил вчера вошедшего на престол царя Феодосия и …, -чуть замешкавшись на последних словах, Иоанн Марушисдзе, с выдающейся вперед челюстью, побледнел, потом глаза его помутились и, неожиданно, он схватился рукой за украшенный кораллами кинжал.

Вспомнил 956 год, когда он, воспитанного в Византии царевича Феодосия, по приказу царя Деметре, жестоко избил, а потом, чтобы ослепить его, передал астурийскому палачу – Бахлару:
 «От боли, пронзившей глаза, он неожиданно освободил руки, – слепой царевич, с поразительной силой швырнул меня и палача, разбросав нас в разные стороны. Палач напоролся на свой же меч» – промелькнуло в голове Иоанна, и он уставился на монаха, как провинившийся ребенок.
– Бедный, слепой Феодосий взошел на престол Абхазии? Сын Иоанн, у тебя, нет права медлить.  Ты и так грешен перед Богом. Грешные дела должны быть обмыты праведными делами, а не то, твое существование будет таким же ничтожным, как жизнь палача, который не до конца ослепил царевича и потом испустил дух на своем раскаленном мангале.
Изумился Марушисдзе, он, за ослепшими глазами сердцеведа монаха, пытался познать его блестящий ум, но тщетно.  Монах сам пошел в атаку и, как военная машина, приблизился к духовной башне Эристава Картли.
– Один человек, милосердный, заступник вдов и сирот, неожиданно изнасиловал девственницу. Его связали и привели к эпископу того края. Забросаем его камнями, – потребовал народ. Знаешь, что ответил эпископ, который был святым человеком?
– Нет, – ответил изумленный правитель Картли.

– Освободите этого человека, – ответил он народу, потому что Владыка любит милосердных и заступников вдов и сирот. Поэтому незримый ангел отталкивает меня рукой от вынесения приговора, – закончил монах, и вдруг, с улыбкой открыл глаза, чтобы Марушисдзе увидел его мутные, как яичный белок зрачки, и содрогнулся.
 Эристави молчал.
– Бог любит милосердных людей, но я открою тебе одно тайное слово и, надеюсь, ты не выдашь меня, Марушисдзе, – монах открытыми ресницами смотрел на правителя.
– Не выдам батюшка, да помилует тебя Бог, что за тайное слово ты хочешь раскрыть? – у Эристава сильно забилось сердце.
– Книга греческого философа Аристотеля – называется «Политикос». Знаешь, правитель, суть этой книги, касается мысли бытия. Кто мы и что мы? Вы, правители служите только царю? Никогда! Вы служите царству, которое едино и совершенно, как вселенная, которой подчиняется каждый царь. Царство — это единая форма правления Бога.  Бог не любит бунтовщиков этой формы. Мощное и полное государство, вот что главное благо для человека, который царствует.
– Святой отец, Епифан, чего ты от меня требуешь, скажи прямо, мне, не знающему этой книги, – лицо у Иоанна Марушисдзе стало строгим и он, вдруг, опять побледнел.
– Иоанн Марушиани – видишь, сидишь во Мцхета, там, где вселенную украшает Дзелицховели, в этом городе господствовали боги и царствовали цари, войско повинуется тебе, и ты витязь, властвуй! Но ты должен что-то предпринять, чтобы укрепить государство, которое не будет бояться нашествия арабов и низменных помыслов византийских императоров.

***

Покаяние

– Мцxета должна стать краеугольным камнем государства, а гора Картли – таинственной вершиной, в память отца нашего Картлоса, который признавал только одного Бога. Мудрое слова Якова Хуцеси о том, что Грузия — это та земля, где богослужение и молитва ведется на грузинском языке, – и это воля Божья. “Марушиани, встань на службу этой воли, и будущие поколения будут молиться на твое имя”, – сказал монах Епифан на закате солнца.
– Батюшка, я служитель воли Божьей. Но, уже завтра, полководец великого Тбели Кавтар пронзит сердце лиахвским мечом, с тыла –крадётся убийца с кинжалом, посланный собственным царем Феодосием. Справа, нет пощады от эмира города, который, не задумываясь ударит арабским кеибуром, а левое плечо – отсечет своей длинной «варанской» саблей, Рати – правитель Клдекара, – тяжело вздохнул Иоанн Марушисдзе и перед монахом понурил голову.
– Иоанн, у тебя много врагов, на тебе лежит грех! Ты ослепил Феодосия, это первое, уничтожил фамилии Тбелов, это второе, разгромил город Тбилиси – это третье. Но, что ты сделал плохого Рати Эриставу? Расскажи эту историю.
– Я приложил немало усилий, чтобы завоевать переход из Картли в Джавахети.  Хотел расширить проложенные в скале врата, но внезапно на меня напал Рати Багваши, хотел пленить меня. Но я, напротив, взял в плен его. Батюшка, какую неприятность я навлек на Рати, не могу вам сказать, стыдно, – правитель вдруг улыбнулся.
– У лазов есть одно мудрое слово «вашинер», что означает, охвачен ужасом, мне даже страшно думать об этом. Правитель, не подобает такому как ты, великому и выдающемуся человеку, пытать пленных и плохо обращаться с ними. Мы люди.  Мы должны предать в руки правосудия каждую живую душу, пусть-то даже убийца своих родителей, – размеренно произнес Епифан и встал.
– Батюшка, давай завершим сейчас наш разговор.  Я рассказал вам обо всех моих грехах и выслушал ваши вразумления. Теперь я должен отправиться по делам, с одной стороны отразить атаку Цанар-Тбелов, с другой – готовиться к мести моего же царя Феодосия.  “Извините, я спешу…”, – сказал Иоанн и ждал благословения монаха, чтобы обойти все крепости вокруг Мцхеты.
– Пойми Марушиани, твои злосчастные прегрешения, о которых ты мне сегодня рассказал, это не только твоё покаяние. Тебе будут прощены твои грехи, если ты будешь стремиться к созданию Богом установленного, единого и счастливого государства. Если ты, только для собственного спасения, убиваешь людей и проливаешь кровь, тогда Бог тебя не простит! – непоколебим был низкорослый монах, который слышал сердцебиение Марушиана и продолжал давить на него.
Говорю тебе, твоего покаяния недостаточно, ведь вместе с тобой, по твоим приказам, убивали и грабили многие. С течением времени, на судилище Бога все грехи лягут на тебя.  Когда потащат твою убогую душу к полному, кипящим дёгтем котлу, тогда ты не будешь правителем и, не будет имя твое Иоанн. В одну секунду, божественные ангелы обведут тебя вокруг Мцхета и спросят: «Бедный Иоанн, в этом божественном городе можно было создать господство Бога, а что сделал ты? Что тогда ты ответишь? Когда, овдовевшие, обезображенные, умершие от голода, больные, прокаженные, слепые, кастрированные по твоей воле надерут тебе бороду. В заключении спросит архангел – зачем ты совершал такие дела? Иоанн, что тогда ответишь?
– Святой отец, что я могу сказать? – прошептал Иоанн Марушисдзе.
– Марушисдзе, ты должен успеть, жизнь улетит в миг. Если хочешь правду, у тебя осталось всего два года, Марушисдзе, ты должен успеть. Должен основать господства Бога и создать Богом благословенное царство. “Только это спасет замученную душу Иоанна Марушисдзе, которого с детства готовили к постригу в монахи, но потом превратили в палача”, – сказал монах, мутными зрачками наблюдая за правителем, сидевшим перед ним на корточках, как ребенок.
“– Как я могу основать господство Бога? Так как я не из царской фамилии, сам не могу взойти на престол, а если и провозглашу себя царем, то все пойдут войной против меня и тогда разрушится Мцхета и её окрестности”, – сказал Эристави и приготовился выслушать монаха.
– Царство идет от Бога. Сначала Саулу надели на голову венец, потом венец перешел к Давиду и его потомкам, мой Иоанн, Багратионы-потомки Давида. Абхазские цари самозванцы. Только Давид Багратиони в силах установить в окрестностях Мцхеты господство Бога, царство мира и победу. Но сам Давид III Багратиони не в состоянии царствовать. Он должен создать государство, но бразды правления должен передать своему приёмному сыну – Баграту Багратиони и провозгласить его царем, – улыбался Епифан, передавая правителю Картли многими ночами продуманные мысли.
– Что принесет нам вступление на престол Баграта, сына Гургена, приёмного сына Давида Куропалата? – спросил удивленный Иоанн.
– Вот что принесет! – сказал монах и вытащил на дневной свет, спрятанную в нагрудном кармане книгу– это генеалогия царей, прочти!
Иоанн взглянул на созданную в монастыре Хандзта книгу, перелистал первую страницу и прочёл «Житье царей абхазов и престол».

***

Пехлеванд Пехлевандишвили, был гибок, как кот.  Вставший на носки ноговиц, он уже стоял у первой двери. Пехлеванд должен был взломать железную заклепку со штампом «Тбели».
Он мог разрезать заклепку с помощью древка копья, но Пехлеванд пожалел острие копья и стал бить в дверь железной рукоятью. Заклепка сломалась и дверь открылась.  За дверью Пехлеванд почувствовал движение зверя.  «Если одновременно нападут несколько рысей, отступлю и взбегу на недостроенную стену», – вдруг промелькнула у него в голове, он стремительно обернулся и побежал к стене.

Его мысли вмиг оправдались.  Из башни выскочили рыси и погнались за ним. Обернулся Пехлеванд и увидел первого врага – степенно шедшая рысь, выделялась сильными, гибкими, длинными ногами, слишком широкими лапами. Кончики ушей венчали короткие хвосты, похожие на кисти, дрожали широко раскинутые, красноватые усы, тело медно-рыжего цвета было натянуто, как струна. Зверь уставился на Пехлеванда светлыми глазами. Все остальные выстроились позади него, у них тоже дрожали усы и скрежетали зубы. «Жаждут крови», – подумал витязь, отступил, положил руку на стену, которая отделяла вход от сада, и сразу вскочил на верхушку стены. Потом встал и, словно, обнадеженный безопасной позицией Пехлеванд, безбоязненно оглянулся.
 «Неужели, великий Тбели обрек меня на верную смерть?» – спрашивал самого себя Пехлеванд и с высоты стены смотрел на животных. В это время огромная медно-рыжая кошка собралась взобраться на стену, но пока, только присматривалась к каменной ограде снизу. Потом резким скачком вспрыгнула на ограду.
 «Началась…битва с кошками», – вскричал Пехлеванд и с удивлением заметил, с какой легкостью медно-рыжая кошка взбежала на стену и направилась в его сторону.

Пехлеванд смотрел на приближающегося зверя, искал самую оптимальную позицию, чтобы одним ударом заколоть рысь.

 «Уууухлууу» – при виде сверкающего меча, разъярился медно-рыжий зверь, взмахом лапы, попытался отразить направленный на него меч. Но было уже поздно. Пехлеванд с легкостью спрыгнул и сверху вниз вонзил меч прямо в сердце зверя.
Рысь свалилась со стены, орошая все вокруг алой кровью. Разъярились остальные кошки и, готовые к прыжку, встали на задние лапы.

***

Как раз в то время, когда в Лиахвском ущелье, в «башне-поцхвери» дворца Тбели, Пехлеван Пежлевандишвили своим длинным мечом убивал уже десятую разъяренную рысь, по дороге из города Мцхета в Тао направлялся всадник на муле.
Сидевший на муле монах Епифан торопил зверя и невольно вспоминал забытую военную молодость, когда он, в крепости Квели, стал свидетелем мученичества героя Гоброна. Воевавший под предводительством этого великого человека, потерял зрение, но многое осознал.
Когда палач Абул-Касима, выжег глаза пятнадцатилетнему пленному Геласи и ослепил его, то он после освобождения постригся в монахи, крестился в Епифана и стал искать святые мощи бывшего полководца – Гоброна.
Собирая святые мощи замученного Гоброна, Епифан восстанавливал свою душу. После нескольких лет монашеской жизни, одним утром, Бог наградил его способностью лицезреть восход солнца. Когда у монаха в правом глазу частично восстановилось зрение – он всем существом отдался жернову грузинских дел.




***

Давид Куропалат и монах Епифан.

Призраки дворца Тао пришли в движении.  Чтоб принять монаха Епифана зажгли факелы. Для встречи гостя, сам царь Давид «Куропалат», стоял во главе сородичей.
Епифан, уставший от сидения на муле, бодро спешился и доверчиво посмотрел на царя Тао-Кларджети. Они были почти одного возраста. Душевно поприветствовали они друг друга.
– Достойный монах Епифан, летний зной замучил нас. Не спим ночами. Не можем сомкнуть глаза. Для разговоров о наших делах ищу сына, Адама.  Слава Богу, что на некоторое время свел нас с тобой, и ты к нам пожаловал – у выделявшегося необычайной красотой, белобородого и седоволосого Давида Куропалата, был юношеский взор.
– Слава Господу нашему Иисусу Христу и Матери нашей, Богородице. Великий грузинский царь, я пришел для разговора об обители Богородицы, – убежденно сказал монах Епифан и упал на колени перед висевшим в царском дарбази распятием.
Давид «Куропалат» тоже упал на колени перед распятием, потом оба встали и сели за царский стол.
Местумре (стольники) дворяне внесли охлажденные в водопаде красные и белые вина. Придворные дамы положили на стол вкусный месхетинский хлеб, приготовленный из пшеницы Тао и хачапури с разваренным сыром из молока буйволицы. Слуги на серебряном подносе обнесли вокруг стола, пока еще живых, прыгающих пескарей и форелей. Но монах Епифан заинтересовался только, стоявшим перед ним кувшином с вином «кларджули». Царь отказался от услуги виночерпия. Царь собственноручно разливал вино, в изготовленные в Тао стеклянные стаканы и беседовал о его достоинствах.
– Это цельное вино «кларджули». После отжима винограда - это первый и чистый сок. Этот виноград мы собираем в августе. Я сам ухаживаю за ним, никому не доверяю, – говорил царь Давид.
– Если ртвели (сбор винограда) начинается в августе, то я останусь на некоторое время и помогу, потому что я сам из Кларджети, – монах Епифан выпивал прозрачный «кларджули», здоровым глазом смотрел на Давида Куропалата и думал с чего начать свой рассказ.
– Господь Бог виноградную лозу вручил нам, как дитя. Недавно читал книгу пророка Исайи. Тогда еще раз, монах Епифан, я вникнул, кто мы на этой земле, для чего Бог создал нас и для чего Он нас готовит. – у Давида Куропалата засветились глаза.
“– Милостивый государь, Бог нас всех поселил в рай, но из-за судьбы или превратностей судьбы, мы оставили за собой лишь маленькую ее часть”, – сказал Епифан, у которого оживились в памяти лица царствовавших на его веку царей и епископов. Епифан догадался, что великий царь, который в текущем веке затмил всех других деятелей, увлекся пророками.  Свое царствование царь Давид завершал бездетно, поэтому готов был отдать свою нерастраченную любовь ко всей стране грузин, приняв ее, как собственное дитя.
– Мой Епифан, еще пророка Исайя, которого называют евангелистом ветхого завета, до рождества Христова пророчил о рождении Мессии «Итак Сам Господь даст вам знамение: се, Дева во чреве примет и родит Сына, и дадут имя Ему: Эммануил», «ибо младенец родился нам — сын дан нам; владычество на раменах Его, и нарекут имя Ему: Чудный, Советник, Бог крепкий, Отец вечности, Князь мира». «Вот Он, Бог наш! На Него мы уповали, и Он спас нас! Сей есть Господь; на Него уповали мы», – слово в слово, демонстрируя блестящую память, процитировал Давид Куропалат слова Исайи. Потом, положил сильные, жилистые руки на стол, склонил голову чуть низко, посмотрел на монаха снизу-вверх и, когда Епифан в знак согласия кивнул головой, тотчас продолжил:
– Как известно пророк Исайя, строго судил свой народ и говорил: «Вся голова в язвах, и все сердце исчахло. От подошвы ног до темени головы нет у него здорового места: язвы, пятна, гноящиеся раны, неочищенные и не обвязанные и не смягченные елеем. Земля ваша опустошена; города ваши сожжены огнем; поля ваши в ваших глазах съедают чужие; все опустело, как после разорения чужими».
– Наверно в то время люди так низко пали, что пророк Исайя разоблачал их своими притчами и говорил: «У Возлюбленного моего был виноградник на вершине утучненной горы, и Он обнес его оградою, и очистил его от камней, и насадил в нем отборные виноградные лозы, и построил башню посреди его, и выкопал в нем точило, и ожидал, что он принесет добрые гроздья, а он принес дикие ягоды. И ныне, жители Иерусалима и мужи Иуды, рассудите Меня с виноградником Моим. Что еще надлежало бы сделать для виноградника Моего, чего Я не сделал ему? Почему, когда Я ожидал, что он принесет добрые гроздья, он принес дикие ягоды? Итак, Я скажу вам, что сделаю с виноградником Моим: отниму у него ограду, и будет он опустошаем; разрушу стены его, и будет попираем, и оставлю его в запустении: не будут ни обрезывать, ни вскапывать его, — и зарастет он тернами и волчцами, и повелю облакам не проливать на него дождя.» Это есть приговор Бога, – воодушевлено ответил Епифан, которого слова Исайя бросили в дрожь.
 Обрадовался царь Давид. Монах, вспомнивший мудрые слова Иеремии, напомнили ему его слова.
– Мой достойный монах Епифан, в священном писании виноград олицетворяет избранную нацию.  Пророк Иеремия говорит: «Я насадил тебя, как благородную розу, – самое чистое семя, как же ты превратилась у Меня в дикую отрасль чужой лозы?» – у царя лицо озарилось улыбкой и для Епифана его улыбка стала вестницей победы. Он сказал:
– Царь, Господь наш Иисус Христос говорит: «Я есмь истинная виноградная Лоза, а Отец Мой — Виноградарь». Так Он разгласил тайну винограда. Чтобы понять святое письмо важнейшим является тема отборного винограда – «Он обнес его оградою, и очистил его от камней, и насадил в нем отборные виноградные лозы, и построил башню посреди его, и выкопал в нем точило, и ожидал, что он принесет добрые гроздья, а он принес дикие ягоды».
– Именно здесь, Епифан, кроется главная тайна, здесь сердце и душа познания жизни – Господь и его пророки, в Еврейской Библии отборный виноград Назвали Иберийско-Лазским-Менгрелск- Колхетинским словом «сорек». Что означает «сорек»? Ты из Кларджети и знаешь, что «сорек» означает «Ты где?», значит, Бог всегда ищет свой народ или свой виноградник, – услышав эти слова, чело Давида Куропалата озарилось светом луны и Епифан почувствовал необыкновенную целостность разума, воли и души этого человека.

***
 Хахмати
Выпив «дедосавазо» великий Иване Тбели не охмелев, подозвал слуг и приказал открыть квеври, полный дарованного аланами пива.  Слуги быстро побежали в марани (винный погреб), так как каждый из них на себе испытал силу «каменного» кулака, пинка коленом и жгучую плеть великого Тбели за малейшее промедление.  Иногда, когда «владыка Картли» говорил «перебью», у некоторых начинали болеть старые раны, полученные от удара кинжала Тбели.
Спящее в квеври, но вдруг пробужденное, в серебряных сосудах и взбудораженное от дерзкого обращения, аланское пиво внесли для Тбели.
Горцы считали пиво святым напитком и удивились его внезапному появлению за столом.
– Властелин Тбели, какой праздник сегодня – Амираноба, Копалоба, Яхсароба или Лашароба? – бранился подвыпивший хевисбери (старейшина горцев) Хахмат и покрасневшими глазами оглядел великого Иване Тбели.
– Смерть Марушисдзе и возвращение Картли…, что ещё праздновать…, – смерть застыла в глазах Иване Тбели. Он посмотрел на распустившегося драчуна Хахмата, но тотчас же подавил в себе нахлынувший гнев, характерный для его необузданного характера.
– «Я пронжу твое тело своим мечем», – прошептал Хахмати, отвел взгляд от необыкновенно холодных глаз Тбели и понурил голову. В это время ему, дворянин Сибхал, служивший у Тбели сродником, подал охлаждённое пиво.
Хахмати встал, взял у Сибхала серебряный сосуд, с вычеканенным на нем рисунком змеи, взглянул на бродящее пиво.  Неожиданно, ему очень захотелось пить, он поднес к горячим губам горлышко серебряного сосуда и облизнул губы от ожидаемого наслаждения.
– Да здравствует владыка Картли великий Иване, завтра мы будем во Мцхета.  Слава Тбелам, – привычными для присутствующих в дарбази Тбели словами выкрикнул Хахмати и, когда поднес к губам серебряный сосуд, позади него раздались оглушительные звуки чианури (музыкальный инструмент).  У пива был привкус серебра. Хахмати подумал: «Лучше было бы с самого начала пить пиво», и попросил вторую серебряную сирчу (сосуд для питья).

Великий Иване Тбели, вместе с Хахмати, выпил вторую наполненную пивом серебряную сирчу и, заметно опьяневший, взглянул на дарбази.  От выпивки, головы у дворян Эредви, Лиахви, Хинчи и Курты Заметно «увеличились». 
Великий Иване Тбели был добр сердцем, но нечестив делами.  Поэтому он, вдруг, справился о Пехлеванде Пехлевандишвили:
– Царит ли спокойствие в «башне-поцхвери» (башня рыси) или нет? Кто первенствует, прозорливый сын Адама, или животное, с острыми зубами? – спросил он и дворяне кинулись к башне-поцхвери.
Дворяне опоздали с ответом, чему великий Иване Тбели не только удивился, но и обиделся. Шли секунды и вдруг, вспоминая вихрастую голову и сросшиеся брови Пехлеванда Палавандишвили, у него сжалось сердце. «Наверно загрызли парня», – подумал он с внезапным сожалением. Когда он оглядел дарбази, то сродники Иване Тбели заметили в его глазах слезы.
 «Безобразен белый свет, владыка ущелья Лиахви!», – подумал Тбели и посмотрел на хевисбери Хахмата.
В это время вбежал полководец ущелья Лиахви, второй человек в роду – Кавтаре Тбели, который великому Иванэ вот такую новость прошептал на ухо:
 «Если не спасем, обязательно погибнет. Пехлеванд заколол пятнадцать рысей, но сам тоже ранен, меч его сломлен, сам он утомлен и его клонит ко сну. Вокруг него бродят двадцать рысей.  Если он забудется, то звери сразу набросятся на него и покончат с ним…».
Поднявшись на ноги Иванэ Тбели, потребовал еще одну сирчу пива и выпил тост за Пехлеванда Палавандишвили.
 “– Несомненно герой”, - сказал он и вспомнил былые военные дела. Вспомнилось ему также, как Пехлеванд сразился с полководцем Иоанном Марушисдзе, победил и принес добытый флаг в княжество Тбели. «Сейчас Пехлеванд находится в большой беде», – добавил Иванэ и окинул дарбази взглядом.
– Погиб? – вдруг спросил Хахмати.
“– Жив или мертв Пехлеванд, ты сейчас поймешь Хахмати, так как тебе я тебе поручаю спасти и вывести его из башни-поцхвери”, – сказал Иванэ Тбели, посылая удивленному Хахмату еще одну сирчу с аланским пивом.
Молча Хахмат осушил полный пива серебряный сосуд, взглянув на дарбази глазами теленка, ведомого на убой.
-Откройте врата башни-поцхвери, – спокойно сказал он Кавтару Тбели.

***
От Тао – до Грузии
Покой сладкоречиво беседовавших царя и монаха нарушил приемный сын Баграт Багратиони. Царевич, в сопровождении факельщиков, ворвался в дарбази, приложился к руке приёмного отца царя Давида Куропалата и повернулся к монаху.
Монах провел дрожащей рукой по черным вихрам, склоненной к его груди, головы царевича и, вдруг, заметил раздражение, промелькнувшее на лице Куропалата.
 «Царь царей огорчен приёмным сыном», – подумал монах Епифан и удивленно посмотрел на арабские латы Баграта.
– В окрестностях Тбилиси вели мы разведку, со мной был батальон Иоанна «хазара», поэтому на мне арабская кольчуга, – соврал царевич и покраснел.
“– Иоанн Калмахели «хазар» зять нашей фамилии, его супруга Нестан Панаскертели, дочь моего двоюродного брата”, – сказал обрадованный монах.  Вдруг он предельно ясно увидел главное направление выполнения своего замысла.
Царь царей, Давид Куропалат молчал. Он сидел, задумавшись, смотрел на свои запястья.  Епифан, его молчание принял равноценным сказанному слову и, в сердце, выразил свое согласие с Царем царей.
Баргат (впоследствии Баграт III) извинился перед приёмным отцом и Епифаном и вышел.
– Нетерпелив, всегда спешит, надеется только на меч, его отец Гурген более послушен, чем сам мой приёмный сын и наследник Баграт.
Всё складывалось, как нельзя кстати, услышав эти слова, монаху Епифану оставалось только перейти к главной цели своего визита и возможному результату. Поэтому монах дрожавшей рукой достал из-за пазухи тщательно спрятанный свиток, открыл и поднес, удивленному его мучениями, Давиду Куропалату.
– Герб Ивана Марушисдзе? Епифан, что представляет собой это письмо, – как ужаленный вздрогнул Царь царей. Он собрался было далеко отшвырнуть письмо, но Епифан с мольбой упал в ноги Давиду.
– Царь, великий повелитель и мудрец, спаси Грузию. Овладей сердцем Картли. Собери войско и овладей городом Мцхета, завладей раем, могилой Сидонии, горой Картли, которые всегда были и будут сердцем иберийцев, колхов, абхазов, кларджев и лазов, всех месхетин, сванов и кахетин, хертов и армян, албанов и страны Гугарети, Эгрисов и Аджарцев, Таоцев и Шавш-сперов, за Кавказом ичкерцев, джиков, хунанов, а по эту сторону Кавказа, дзурдзуков. Это знак нашего Владыки – чтобы незамедлительно выступить против Картли и вступить на престол, во веки веков! Аминь! – монах Епифан целовал колени царю Давиду, который смотрел на него расширенными, умными глазами и старался приподнять монаха с колен.
– Что за знак, такой? – наконец спросил Давид Куропалат.
–Три дня назад, внезапно скончался царь Абхазии Деметре III и на престол взошел слепой, как я, Феодосий. Его войска стоят в Картли, в частности в городе Владыки, во Мцхета. Почему не спрашиваете, кто полководец армии? Иван Марушис-дзе, тот, кто ослепил Феодосия. Если мы Марушисдзе не поможем, то собственный царь казнит его”, – сказал монах.
Царь царей Давид безмолвствовал и разглядывал монаха.
– Иван Марушис-дзе обречен, но не только потому, что его будет преследовать собственный же государь, царь Абхазии, но и потому, что самая большая фамилия в Картли, начинает возвращать свое влияние на Мцхету. На следующей неделе, с помощью войска Цанар, Иванэ «великий Тбели» собирается проколоть мечом Иоанна Марушис-дзе и захватить Мцхету. Почему-то Тбельцы себя называют «владыками Картли». Поэтому должны прознать их преступные помыслы и использовать для того, чтобы во Мцхете, на могиле Сидонии воцарилась спокойствие, и духа их не было больше там. Город Владыки – гора Картли – могила Сидонии – все это ждет тебя, Царь царей! – монах говорил одушевленно и смотрел в глаза своему собеседнику.
– Я с Тбелами не знаком, но наслышался об их зверствах, – промолвил Давид Курапалат и замолчал.
– Стоящий во Мцхета правитель Картли – слабый и обречённый Иоанн Марушисдзе, сегодня являет собой ключ к Кавказу. Царь царей, иди и овладей городом Мцхета, – чуть ли не плача говорил монах Епифан.
– Разобидеть Цезаря Византии? – вдруг строго спросил Давид III.
– Царь царей, я все рассчитал. Знак от Владыки, следует посадить на трон приёмного сына Баграта, а самому, со своим войском, стать его опекуном.
И раньше подумывал царь Давид испытать приёмного сына и его отца в деле. Мудрому царю показалась привлекательной идея Епифана вывести на поприще Баграта и Гургена. Внезапно он, снова потянувшись к письму Иоанна Марушисдзе, сломал печать и начал читать.
Монах Епифан подскочил к распятью, опустился на колени и, до пения петухов, доверил молитве судьбу Мцхеты, Картли и могилу Сидонии.


***
Монах Епифан не был одинок в распространении идеи восстановления единой Иберии. Существовало небольшое ответвление, которое монахи тайно называли «Ариан Картли». Оно заключало в себе имя тайного божества грузин «харуру-харале-хари-хар-рале, которое Епифан и его братство считали песнопением единого государства. «Вспоминая Хари, мы вспоминаем Иберию и Колхети, Урарту, Митани, равнину Тигра и Эвфрата, Кападокию, страну Акады и Шумеров, которую древние люди называли Хи-енг. Хи-енг, то же что Хиана, означает тростниковое поле. На развалинах Тигра и Евфрата поле было выстроено так, как у слияния Куры и Арагви, возникнувшее высокоурожайной пядью земли, которое черноголовые или шумеры называли также тростниковым полем.
 «Именно шумеры, или дети древнейшего государства Хари, те же основатели Картли, изобрели письменность, начали орошение земли и свои изобретения закончили тем, что создали колесо. После потопа первые цари были из страны Хари. Их поля назвали «гуудена», которые они охраняли две тысяч лет, но потом все рухнуло. Появились потомки Сема, которые напали на наших людей, разрушили наши города и, соответственно, уничтожили страну Хари. Только Месхетинцы сопротивлялись врагу. Мусхи те же Месхи, основатели города Мцхета, с боями оставили междуречье и поселились здесь, где мы сейчас стоим» – рассказывал монахам Епифане.
Братья монахи горели как свечи. Копались в древнейших книгах и ждали момента.

***
 «Харуру – Мать – божество земли, слово деда-мица (мать-земля), древнейшая страна Картли это пуп земли, но притухшая, как будто обнищавшая, язык древнейший и поруганный. Письменность, пожалованная самим Богом. И это также для наших глаз неведомо – что мы завтра предпримем?» – часто думал наполовину слепой монах Епифан, которому монахи из Хандзта, Синайской горы, писали о своих поисках.

***
Епифан получил письмо от одного достойного батюшки.  Когда к письму подобрал шрифт «ан-джам-ури», вычитал одно слово – «год – Картли»

«Значит, идет год Картли, этот год не пройдет бесследно, мы должны быть готовы», – сказал достойный Епифан монахам и они начали наблюдать за причинами и следствиями видимых и невидимых явлений.

***
И снова башня-поцхвери
Хевсур Хахмат, вооруженный хевсурской шпагой и маленьким щитом, с криком ворвался в башню-поцхвери. К нему поспешила свора рычавших и озлобленных зверей. Как раз в это время, Пехлеванд Пехлевандишвили спрыгнул со стены, побежал к комнате с разбитой защелкой и ворвался в нее.
В сундуке лежало копье. На верхушке и вправду была видна маленькая ниша, в которой лежал золотистый обломок стрелы.
 «Несомненно, это и есть остаток стрелы Соломона», – промелькнула в голове Пехлеванда, и вдруг он почувствовал, как сзади на него запрыгнула рысь.

 «Зря я дверь оставил открытой», – промелькнуло у него в голове.  Чтобы свалить со спины и заколоть рысь, Пехлеванд молниеносно вращался. Но, зверь словно слился с его латами, вонзив когти в мякоть, зверь собирался уже впиться ему в шею.
Пехлеванд обозлился от боли.  Разъяренный, он спиной придавил рысь об стену. Потом обернувшись, взглянул на пасти, скучившихся у дверей, озверевших диких кошек, рыжевато – палевого цвета с дрожащими усами.
У входа Хахмат ругался отчаянным голосом. С разных сторон башни носилась армия диких тварей. Уже не было смысла использовать сломанный меч, витязь снял со стены ритуальное копье и бросил его в сторону кошек.   Золотая стрела Соломона вонзилась в тело одной рыси.
Внезапно, сзади к Пехлеванду подкрались большое количество рысей. Из окна высокой стены вылезла одна, с шерстью цвета соломы и прыгнула на него сверху.
 «…Ухххххх…поэтому не должен служить тому, кто не числится в списке «мужчин», – с горечью подумал Пехлеванд, почувствовав, как окружавшее его голодное стадо рысей, соломенной и янтарной расцветки, зияющими пастями кусали его за шею, голову, грудь, колени, запястья и голени.
Внезапно оборвались крики Хахмата. Пехлеванд еще одного, впившегося зубами в кулак, зверя ударил об стену, после чего потемнело у него в глазах.
 «…Ну вот, пришла смерть», – подумал он и дрожащей рукой попытался перекреститься, но рухнул на пол.

***
Выступление в поход Давида Таоели.

Давид Куропалат стремительно и тайно подготовил военную силу Тао-Кларджети для выступления в похо. Царь царей не стал собирать свое войско в окрестностях Бани. Царь-полководец своим военачальникам прямо указал на цель, которую они должны были захватить. По плану монаха Епифана: Джоджик должен был взять Мцхету и, в случае благорасположения Ивана Марушисдзе, вместе с ним выступить в поход на Абхазию. Монах Епифан готовил царевича Баграта к вступлению на престол. Как раз для этого, охрану Баграта доверили владельцу крепости Калмахи, потомку Бахлаундов и Чорчанов Иоанне «хазару». Войска всадников Калмахи, должны были защитить Мцхету от наступления Тбелов, а потом занять Лиахвское ущелье.
За обоими войсками, с конной армией шел Давид Куропалат. По плану царя, Иоанну Калмахели был поручен правый фланг, а Джоджику и Иоанну Марушисдзе – левый. Стоящего в центре царевича доверили его отцу – Гургену и пехотинцам крепости Квели. Ими руководил талантливый молодой полководец – Габриель, сын Очопинтре.

***

Войско Давида Куропалата без боя покорило Картли. Всадники седовласого Иоанна Калмахели хазара расположились лагерем в Уплисцихе. Все люди собрались для встречи с царевичем Багратом. Баграт, чтобы показаться народу, вышел на выступ скалы. Гул вырвался у жителей Картли. Несколько минут Баграт улыбался обожающему народу. Когда рядом с ним встал Давид Куропалат и поднятием руки приветствовал народ, то восклицания удвоились и народ воспринял духом.
Вдруг Давид одним движением руки утихомирил народ и непоколебимым голосом произнёс: “Сей Баграт есть наследник царей Тао, Картли и Абхазии, сын и воспитанник мой, а я являюсь его попечителем и подмогой. Ему повинуйтесь все!”.
Все знали, что Баграт был из Тао. Народ поверил, что Иоанн Марушисдзе добровольно передал бразды правления Картли, но причем тут Абхазия, так никто и не понял.

***
Когда царю Абхазов Феодосию донесли новость: «Изменил Иван Марушисдзе», слепой так впился в собственный кулак зубами, что для остановки кровотечения вызвали византийского врача из Питиунта.
– Наш враг, во Мцхета сказал, что в Картли на престол посадит своего приёмного сына - Баграта Багратиони, так как он наследник Тао, Картли и … Абхазии!
Несчастный царь Феодосий хлопнул себя по лбу. Вдруг завыл, подскочил к стене и головой ударился о фреску, на которой ктитором был изображён его отец, царь абхазов – Георгий.

***

– Неужели и вправду, несчастный царь абхазов ударился головой о фреску своего отца? – спросил защитник крепости Анакофии Анкваб и уставился на своего всезнающего товарища.
“– Точь-в-точь, так и случилось”, - сказал душеприказчик царя, которого, после этого случая, срочно вызвали во дворец – сказал Деметриус.
– Почему? – безразлично спросил тот же голос.

– Без согласия сыновей, царь абхазов Георгий выдал свою дочь замуж за Багратиона. После этой свадьбы на свет появился Баграт Багратиони, который приходится нашему царю Феодосию племянником. Это означает, что завтра Баграт Багратиони, вместе с Иоанном Марушисдзе, перейдет в наступление, перебьёт семьи абхазских царей. Жестокий и мудрый Баграт Багратиони и цыплёнка не отпустит живым. Когда закончат истреблять царскую семью, тогда наследником царства абхазов станет Баграт Багратиони, так как он, по линии матери, будет единственным кровным родственником Феодосия, – промолвил он в ответ.

– Значит, судьба несчастного Феодосия решена? – улыбнулся Анкваб и сплюнул.

– Участь Феодосия решена, сейчас пора подумать о своей судьбе, – спокойно ответил Деметриус.

 ***

Через три года после этого случая, грузинское царское войско, под предводительством Иоанна Марушисдзе, выступило в поход на Абхазию.  В Кутаиси, в царском дворце схватили последнего царя абхазов – всеми покинутого, слепого Феодосия.  Повезли его в Тао, но по дороге тот заболел лихорадкой и скончался, так и не встретив Давида Куропалата.

Давид Куропалат написал письмо Баграту, в котором давал право носить титул – царь абхазов. Таким образом, Багратиони впервые получил скипетр и корону Абхазии. «Сражение за Картли, возвело меня на престол», – думал Баграт и готовил свое будущее наступление.

В это время поступило известие о мятеже правителей Картли. Тбелцы воссоединились с Дзамелцами, те, в свою очередь, пригласили Пхвнелов, Павнелов и Коринтели. Вооружились для выступления в поход и направились к Мцхете.

Теперь войско Тао, под предводительством Ионна Калмахели, выступило в поход на Лиахви. Потерпели жестокое поражение и истекли кровью Тбел-Пхвнелы-Павнелы-Коринтели. Свои же дворяне со скалы сбросили великого Иванэ Тбели, остальные члены его семьи переселились и стали армянами.

В последующие годы, Клдекарские Багваши попали в немилость царевича Баграта, которого теперь именовали Баргат III, и он в 989 году, с огромным войском подступил к Триалетскому хребту. Рати, сын Рати Багваши договорившись с царем, передал ему построенные его предками первую таможенную корпорацию – Клдекари, вотчину Триалети с Клдекарской крепостью, а сам поселился в своем родовом имении, в Аргвети.

Баграт догадался, что никто не в силах был противостоять царству Грузии, укреплённому с помощью Картли, Абхазии и Месхетии. Теперь он направил войска против Кахетии и Эрети.

***

 «Кто проиграет Картли, тот уступит Кавказ, кто выиграет битву за Картли, тот объединит Грузию и будет царствовать над Кавказом», – писал монах Епифан царю, объединившему Грузию, благословляя Баграта III, а сам, в крепости Панаскерти, рядом с могилами предков, погрузился в вечный сон.





Часть VI
989 год – жертвенник в честь Тбилиси

Во время сбора винограда Бешкен Джакели большой свитой посетил Гардабани. На хозяине города Одзрхе, крепостей Джаки и Тухариси были византийские латы – «ламеллярные доспехи». Начальник крепости опустился перед ним на колени, ввел в храм Бешкена Джакели и семью Эристава.
– Эриставы, на этом месте убили великого царя Ашота Курапалата, но его кровь так же бесценна, как и его жизнь и принесёт нам пользу, – прошептал начальник крепости.
Бешкен встревожился, увидев сгусток крови Ашота Курапалата, сделал несколько шагов, опустился на одно колено и молча помолился.
Двоюродные братья тоже прибыли на сбор винограда и ждали Бешкена Джакели. Их великолепные кони, вместе с оружейниками, разгуливали на прилегающем к храму зеленном поле. Сами хозяева, как видно, отдыхали в башне.
Только одного гостя не сумели унять, он прыгал вместе с неоседланными конями, задавая строгому оружейнику много вопросов и щекотал ноздрю отцовского коня, предназначенного для торжественных случаев, росистой травой.
“– Будь в тени башни крепости, солнце ударит и тогда горе мне”, – говорил оружейник семилетнему Арсену. При виде скопившихся коней мальчик не стал слушать мудрых слов оружейника и побежал для встречи с дядей прямо к церкви.
– Дядя Бешкен…, пока снимут седло и отпустят коня на отдых, посадите меня на него, – вскрикнул Арсен и прыгнул на облаченного в греческую одежду, широкоплечего Эристава Тухариси.
– Арсен, как ты вырос, рука у тебя стала мускулистой, уже можно отправлять на состязания. В расселине Тухариси, где мы воспитываем юных воинов, пустим тебя с саблей в лабиринт и горе тебе, если не убьешь семиглавого дракона, – пыхтел Бешкен и подбрасывал, уже потяжелевшего Арсена, в воздух.
– Дай саблю Мириана Бахлаунда и я, дядя, намотаю на кулак все семь хвостов дракона, – то сверху, то снизу слышался голос Арсена.
– Так вот ты, какой Арсен, вот тебе моя лошадь – сказал Бешкен взиравший в сияющие глаза взбалмошного мальчика и посадил его в широкое седло своего крепконогого охотничьего коня.
– Не пускай вскачь, угомонись конь, – послышался строгий голос оружейника.

***
Как будто для сбора винограда, а в действительности Эриставы покинули Самцхе и поспешили в Гардабани совсем по другой причине. В доме настоятеля монастыря, за окованной железными щитами широкой дверью, восседали за столом: Боцо I Джакели – марзапан и Эриставы Самцхе, у которого на коленях сидел беспокойный, но сейчас необычно задумчивый младший сын – Арсен. Напротив Боцо сидел его же двоюродный брат – Бешкен I Джакели – из Тухариси. Среди двоюродных братьев, письмо красными чернилами писал Мурван Джакели – хозяин крепости Квели и Эриставы окрестностей Квели.
Боцо Джакели уставился в разложенную на столе большую, открытую карту. Потом он подозвал воспитателя Арсена, его же оружейника – Гаги, и мальчика отпустили из совещательной комнаты.
– Тайна? – спросил перед выходом с грустным лицом Арсен и окинул взглядом дядей. Бешкен и Мурван подмигнули ему в ответ.
– Да, сынок, это тайна! – ответил удивленный рвением сына Эристави Самцхе, с укором посмотрел на двоюродных братьев и тщательно запер дверь на щеколду.
Как только закрылась дверь, широкоплечий Боцо выглянул в окно и посмотрел на уставших виноградарей. Воздух наполнял сладкий и теплый запах винограда.
– Здесь, я вас собрал, чтоб сообщить тайное известие от Багваши. Все что будет сказано, и в том случае, если не повинуетесь моему слову, сказанное не должно выйти за этот порог. Это не первое наше совещание, но это первое военное собрание потомков Мириана и Латавры”, – сказал он и сел за стол.
– Если это собрание потомков нашего прадеда Мриана Бахлаунда и прабабушки Латавры Чорчанели, то тогда где наш старейший герой, прозванный «хазаром» Эристави Иоанн сын Сулы Калмахели? Господин Боцо, по правилам первородства и по возрасту, первенство принадлежит Иоанну? – спросил Мурван Джакели, свойственным ему тихим голосом.
– В Гардабани, я собрал только вас, Джакелов. Здесь собрались не только потомки светлой памяти Мириана и нашей прабабушки Латавры, но и те, которые считаем крепость Джаки своим домом и с достоинством носит славную фамилию Джакели. Какое здесь дело деду Иоанну «хазару»?
– Ты не прав, я думаю, если кого-нибудь следовало бы позвать на совещание, то, в первую очередь, несомненно братьев - Калмахели, потомок которых, такой же хозяин Джака и Чорчани, как и мы, твои покорные слуги, эриставы, – улыбнулся Мурван.
Вдруг Боцо Эристави покраснел. Это было присуще Джакели, вечно огонь охватывал их скулы, щеки, подбородок и ноздри. Когда Бешкен увидел покрасневшее лицо, то сразу опустил свою руку на огромный кулак Боцо и сказал:
– Все должны выразить свое мнение, слышал от вас: «Волки не сердятся на свою семью», – слушаем, господин Боцо.
Боцо немного успокоился, по очереди посмотрел на собравшихся в комнате родственников, глубоко вздохнул и сказал:
– Мое мнение такое – мы Джакели, вместе с Липаритом Багваши, должны взять Тбилиси.

***
Карта и дума

В Иберию карту завезли арабы. Грузины так жадно набросились на карту, что будь царь или эристави, начальник крепости или командир отделения, даже поесть не садился без карты. Сразу разбирали многочисленные вышитые или написанные какими-то полководцами надписи. Обученные в местных храмах или несведущие полководцы, которые отложили в сторону свои сабли, при помощи какого-нибудь араба, ставшего христианином, стали переводить карты на грузинский язык.
Когда Абул Аль Касим Саджид напал на бедную страну, тогда грузины именно из арабской карты узнали направление главного удара «золотой саранчи» и своими руками разобрали знаменитый город – крепость владыки, названный Уплисцихе. Удивился Саджид. Не смог собрать трофей, озлобленный стал наступать на крепость Квели. Там его встретил Гоброн, начальник крепости. Сам претерпел страдания и измучил завоевателя. Саджид отступил, выступил против халифа, попал в плен и, окруженный красноголовыми скорпионами, сдался арабам.
Охотничий стол витязи царства грузин покрывали какой-нибудь пестревшей надписями арабской картой, там-где полагали находится эмират Тбилиси, клали дичь, жареного кабана, оленину, медвежью лапу. Когда всем этим насыщались, смеющимися глазами смотрели на свою последнюю цель – отечество, запятнанное от жира дичи – Иберийско – Арабский «Тобелисс».
Царство грузин постепенно становилось сильнее. На Кавказе ослабевала Аравия. Грузины, как гиены, вцепились в эмират и желанную столицу, которая когда-то принадлежала им и, сейчас, должны были снова завоевать.
На столе из орехового дерева была разложена карта, нарисованная на красной коже буйвола. Над Тбилиси стоял кувшин с холодным вином «харис сисхла» («кровь быка»). Разного размера серебряные сосуды были разбросаны на саэриставо Триалети, царстве грузин, крепостях Квели, Джаки, Тухариси, Артануджи. Тарелка, с небольшим количеством сыра, стояла над царством Армении.
– Атака на Тбилиси кроме пролитой крови, ничего нам не принесет. Что надобно Липариту и, что надобно царю грузин? На чьей стороне будет царь Абхазов? – спросил низкорослый, но крепкий и необыкновенно сильный Мурван, которого в царстве грузин знали, как умного полководца, воспитанного на византийских военных порядках.
– Почему мы следуем за Липаритом, а не за самим цезарем? Помните братья, наши отцы не доверяли роду Багваши. Ведь на наших прадедов они, Багваши напустили Чорчанцев. Прочитайте «семейную летопись».
– И впрямь, когда взяли в плен единственно выжившего – Ардонха Чорчанели, чья семья атаковала Чорчани и Калмахи, тогда, наши прадеды Сула, Бешкен и Лаклаки и их верный Шурта установили, что первый Багваши с самого начала был нашим врагом и послал нас на верную смерть. Почему мы доверяем Багвашам?
В ответ Боцо Джакели, тот же Бодзо (что на языке ичкерцев, (Иберийско-Кавказский) означает волк), встал и взял стоявший над Тбилиси кувшин с вином, налил янтарную жидкость и произнёс.
– Тбилиси спасение и завтрашний день нашей отчизны! Пошлем разведать границы эмирата и определим мощь и слабость эмира.
Бешкен и Мурван посмотрели друг на друга, так как слово Бодзо для рода было законом, и в знак согласия склонили головы.

***
Обсуждение в предместье Мцхети.

Спозаранку, когда выглянула предрассветная звезда, на горе Саркинети эриставы стояли с десятью своими людьми. Они смотрели на город Мцхета. Вдруг на куполе Антиохии засверкал белый, как снег, луч. От времени, построенный из дерева Мирианом храм Дзелицховели почернел. Как видно, кто-то собирался облачить храм, вместо ободранного дерева, в каменную одежду. На вершине горы, вместе с Эриставами, монахом Мирианом находился подросший Арсен, которому шел восьмой год.
Сей Картлос пришел первоначально в место, где Арагви впадает в Куру, и взошел на ту гору, что именуется Армази. И впервые создал на ней крепости и воздвиг на ней себе дом и дал той горе имя свое — Картли. “И, до воздвижения на ней капища Армази, называлась гора та Картли, отчего и назвалась вся страна — Са-Картл-вело (Грузия)”, – сказал вдруг монах Мириан.
– Достойный Мириан, где был район волхвов? – и раньше спрашивал Бешкен у придворного летописца-монаха Боцо, но, как видно, последний еще не был готов к ответу. Сегодня, на тот же вопрос Мириан, опираясь на посох, повернулся к эриставу лицом и сказал:
– Так как дом Элиоза был в западном направлении, у врат волхвов, то, район волхвов должен был находиться в западном предместье Мцхеты. Над Курой было их маленькое кладбище, где святая Нино молилась тайно в одном, покрытом кустами ежевики, месте. Сделала изображение креста из обрезков виноградной лозы, поставила там и молилась. И было то место вне стен города. А ныне место тех кустов ежевики занято алтарем Верхней церкви.
– Мириан, а где был Рай? – спросил Боцо, с растрепанными ветром волосами.
«И царь быстро выстроил Нижнюю церковь. И столб тот, который сам установился, был из дерева. И выпросили древо [епископ и Нино] чтобы сделать крест. Плотники начали искать, и нашли одно дерево, стоящее на выступе скалы, вечно зеленое. И было благоухающим и очень прекрасным, то дерево, как Христос, овеянный благодатью. И был выступ недосягаем из-за скалы. И доложили [об этом] царю и епископу. А царь послал сына своего Рева и архидьякона. И увидели они щедро растущее дерево, так как было время появления листьев. Говорил архидьякон строку Давида: «Это дерево посажено на краю скалы и орошаемые небесной росой листья его не выпадают во веки веков» – Мириан летописец закрыл большой Шатбердский сборник.
– Я знаю продолжение – «пусть этот тленный и скоропреходящий сад обратится в нетленный и духовный сад, произрастающий плоды в жизнь вечную», – сказал Бешкен.
– Эристав-Эристави, вы правильно изрекли, все знаем, что за чудо свершилось потом.
Туча с громом и молниями разразилась над тем местом, где стоял идольский жертвенник. Гордо возвышавшиеся ранее идолы были разбиты в прах, стены капища были разрушены, при чем дождевые потоки низвергли их в пропасть, а воды реки унесли их вниз по течению; от идолов и от посвященного им капища не осталось, таким образом, и следа. Святая же Нино, хранимая Богом, невредимо стояла в ущелье скалы и спокойно смотрела, как внезапно вдруг разбушевались вокруг нее стихии, и потом снова воссияло с неба светозарное солнце.
– Зубцы крепости облила вода, – промолвил Мурван Эристави и надел на ноги «ноговицы для скалолаза».
Они шли по тропинке у скалы. С запада подошли к Тбилиси и вдруг наткнулись на арабскую башню, которую эмир Тбилиси построил на холме Мухатгверди.
– Отсюда, они не ждут нападения, бесшумно подойдем, захватим башню, нанесите на карту эту башню. Сейчас обойдем со стороны и войдём в пещеру Дигоми, оттуда я знаю один тоннель, – коварно улыбнулся Мурван Эристави и пошел быстрым шагом по протоптанной тропинке для спуска с верхушки горы.
– Честь и слава твоей бодрости и легкости – сказал Боцо. Он, своим телосложением похожий на гору, как каменная глыба помчался вниз со склоны горы.
– Так значит, Рай находится в Мцхета? – думал маленький Арсен, которого отец взял в первый поход.

***

Обошли дигомское поле, взобрались на плоскогорье Сакенчао и начали взирать на мост времен Питиахша Аспаруга. Потом догадались, что в уцелевшей камере разрушенной караульной башни засели арабы. Махнули рукой, опять длинной дорогой двинулись на склон Наберала и раскинули лагерь в одном из ущелий горы Коджори.
– Приглядитесь к этой карте – сабля Багвашов прямо примыкает к эмирату Тбилиси. Если кто и возьмёт выродившийся город, то это должен быть Багваши. Должны с Липаритом заключить союз – угадали мои мысли? – уставший от дороги великан Боцо тяжело вздохнул.
– Если Липарит возьмёт Тбилиси, он станет сильнее, чем цари – промолвил Мурван.
– Поверь Мурван, Багваши возьмёт Тбилиси, мы в этом ему поможем, – повторил Боцо, а Бешкен молчал.
– Отец, рай находится в Мцхете? – вдруг спросил Арсен. У мальчика блестели глаза. Боцо посмотрел на своего первенца и кивнул головой.
– Арсен, сынок, рай, который ищет человеческий род, находится в Мцхете, здесь же пречестный хитон Господень, погребенный под животворящим столпом. Арсен, твоя страна – это и есть рай. Но, в будущем, за этот рай прольётся много крови, – сказал Мириан.
– Почему прольётся кровь? – заинтересовался Арсен.
– Мцхета была в руках идолов Гаица и Задена, потом пришли волхвы и, в этот город и во всем Картли распространили веру в Заратуштру. До этого, отец наш, Картлос признавал только одного Бога. Сейчас магометане, но не только они, греки и армяне, каждую минуту готовы рай этой земли объявить собственным. Но, запомни – землю, где, столько религий враждуют между собой – сам Бог, один Бог, чтобы нас, людей испытать, превратит в яблоко раздора”, – сказал Боцо и уставился на Арсена.

***
Стемнело, прилегли друг с другом Эриставы. Арсен смотрел на звездное небо и теребил рукоять кинжала. Вчера ему доверили сделанный из дамасской стали фамильный острый кинжал. Арсен захотел, чтобы на нем замерцал лунный свет. Привстал, бесшумно вылез из рва и взобрался на гору. Дул холодный ветер. Полная луна, как спелый абрикос, смотрела на Арсена. Арсен обнажил кинжал и навел его на луну. Засияла сталь, засверкала многоцветьем. Арсен оглянулся, посмотрел на горы, поля, окинул взором почерневшие из-за сумерек холмы и вдруг, на одной, как видно покрытой лесом, высоте, заметил исходящее сияние.
– Дом дэви? – прошептал ребенок, которого сразу охватил страх, но так как он много слышал о геройских делах своих дедов, прадедов, также отца и дядей, ему стало стыдно и, как только что начавший ходить волчонок, направился навстречу незнакомому сиянию.

***
Ни свет, ни заря проснулся Боцо, сразу заметил отсутствие Арсена и весь лагерь поставил на ноги, когда не увидел своего любимого сына. Мурман и Бешкен стали бить себя по голове. Загрустил оружейник. Если не вразумление монаха Мириана, крикнул бы: – Арсен, сын мой, ты где?
– Нам надо соблюдать тишину. На этом пригорке, в день три раза, не знаю, пехотинцы или всадники совершают обход пограничники эмирата. Если позовем ребенка по имени, они нас захватят и некому будет спасти Арсена, поэтому, как бы тяжело нам не было, мы должны действовать осторожно, чтобы найти моего воспитанника, – шептал вставший на коленях монах Мириан.

***

Когда стемнело, со склона Коджори спустилась тень человека. Монах Мириан распознал в ней Боцо Джакели и сразу приготовился осмыслить новости.
– Хозяин, наткнулись на след ребенка? – прошептал Мириан.
“– За триста верст отсюда, на закате солнца я увидел это”, – сказал Боцо и протянул монаху кожаные ножны кинжала Арсены.
На кинжале видны были буквы «Ар-с-н» и слепок волка, который держал флаг, украшенный крестом, это был знак Джакелов.
Вскоре показалась вторая тень и следующий за ней человек был Бешкен Джакели. Он не нашел никаких следов и был очень огорчен. Бешкен молчал.
Потом одоспел Мурван Джакели. В руках держал красную, арабскую стрелу. Он не смог найти какого-нибудь другого следа.
– Стрела чистая, без каких-либо следов. Наверно уронил арабский пограничник, – промолвил Мурван и в ожидании горя затаил дыхание.
– Мы не должны терять надежду. Переждем эту ночь, Бог ниспошлет нам чудо, – строго проговорил монах Мириан и стал молиться.
– Пойдем туда, где валялись ножны. Несомненно, там теряется след Арсена, – прошептал Боцо, горем раненный в грудь и стал бить себя по голове.
“– Переждем эту ночь”, – сказал монах Мириан.

***
Храм луны.

Все трое вышли из тайника и последовали за убитым горем отцом – Боцо Марзапаном, который там же хотел вонзить в себя кинжал, но строгое наставление монаха Мириана управляло им и не позволяло так поступить.
– Идем туда, наклонитесь, и чтобы никто нас людьми не посчитал, идите за мной грузным бегом медведя, – приказал Мурван и отряд двинулся «медвежьим» ходом.
Было темно, они достигли того места, где Боцо заметил ножны, присели на горке. Боцо уже готов был причитать, он держал крепкую десницу монаха Мириана и смотрел по сторонам.
– Что это за сияние, исходящее с того пригорка? – вдруг спросил Мурван Джакели и обратил взор своих двоюродных братьев на исходящий со склона притухший свет столба.
– Ничего не знаем, лучше, чтобы это был человек, – проговорил оружейник Гаги, который до сих пор, по обычаям месхетин, не промолвил ни слова, а внутри у него все кипело от горя.
– Пусть будет дэви, никуда от меня не уйдет, – сказал свое Бешкен Джакели и взглянул на монаха Мириана.
Монах сидел и что-то вспоминал. Вдруг он встал, подошёл к Боцо и что-то прошептал на ухо. Боцо вспылил, вскочил, подозвал своих спутников Бешкена и Мурвана и голосом, присущим гордому Марзапану, сказал:
– Нас ждет тяжелая битва, это то, что мы не видели и о чем не слышали раньше. Перед нами храм луны язычников. Когда-нибудь вы слышали о существовании подобного храма на этом месте?
– Никогда, – сказал Мурван.
– В древнее время люди как Богу поклонялись солнцу, Зевсу и луне. Иберийцы больше поклонялись луне. Чтобы вы знали, после царя самым уважаемым человеком был тот, который служил храму луны. Отсюда идет иберийско-грузинское слово мтавари (главный) или мтваре (луна), – как бы рассуждая сам собой, промолвил монах Мириан.
– Какая связь между этим храмом и Арсеном? – спросил Бешкен Джакели.
– Послушайте, кто бродит по лесу один, того схватит жрец храма луны, на шею наложит кандалы. Пленника неделю готовит для жертвоприношения, – уже во всеуслышание сказал озадаченный ученый.
– Может моего Арсена, сейчас готовят для жертвоприношения, поторопимся братья, – вырвалось у Боцо Джакели и он грузно побежал к свету.
Все пошли за Боцо Марзапаном, взяли наизготовку «горные» мечи, а ножны побросали на дороге.

***
Арсен, связанный бечевкой лежал между другими рабами. Маленького мальчика удивляла тучность и округлость лиц рабов. Некоторые из-за больших размеров и тучности, были похожи на освежёванных медведей, другие, тоже связанные, как свиньи валялись в грязи. Палачи швыряли им куски хлеба. Связанные рабы тянулись к хлебу, превращавшийся в месиво. Некоторые совали головы в кувшин, полный такого месива, задирали голое седалище и хрюкали, как свиньи.
– Мальчик, так они проводят обряд жертвоприношения. Пока ты худой, тебя не принесут в жертву. Откормят, и кто знает, может на следующий год, зажарят тебя, как поросенка. Тогда уже ты будешь порядочно одичавшим, – прислонил к Арсену голову один, насытившийся пойлом, почти голый, краснощекий и брюхастый мужчина. Он ужасно вонял, и это удивило Арсена.
– Я не твой мальчик! – дерзко возразил юноша жирной падали и с отвращением посмотрел на его вымазанные в месиво губы, нос и ноздри.
– Ты кто? – последний, от страха, или от другого незнакомого чувства, побледнел и стал наблюдать за юношей.
– Я и такие, как я, всегда поднимаемся на борьбу с такими как ты, – Арсен проговорил со смехом и отодвинул мужика ударом пинка.
– Только не бей меня, не буду с тобой разговаривать. Ты, как видно из Месхетии, как тебя зовут? – напуганный заговорил косноязычно.
– Я Арсен, фамилию не скажу. Ты сам кто, как звать, расскажи, где мы сейчас, – с отцовской твердостью сказал юноша и начал шевелить онемевшей ногой.
– Я Картлос, бездельник из Дигоми… ничему так и не научился в этой жизни… потом узнал, что в этом храме кормят бесплатно и пришел сюда… – Картлос принял покорный вид и удивленно оглядел мальчика.
– Как так, сам, как жертва, пришел в храм язычников? – удивился Арсен.
– Из-за бедности… наш Владыка – Иисус, ведь ради человечества пожертвовал собой, тем же язычникам, римлян…, а я поспешил сюда…

– К кому? – рассердился ребенок.
– Храм луны, построил эмир…некоторые думают, что он мусульманин, араб по происхождению…на самом деле он язычник – ибериец…побочный сын Габриела – вора нашего города…, сам ненавидит мусульман…, как быть? Вот тайком, сюда в горы, в окрестности крепости Коджори, он часто и поднимается, вместе с братством луны, бродит по ночам. На этом месте приносит в жертву выбранного человека…, говорят, святой кровью омывает лунный камень…, который всегда носит с собой и, наполненный силой святого Георгия, возвращается обратно…, в свой же Тбилиси, – заикаясь и запинаясь сказал Картлос.
– Как долго ты здесь живешь? – спросил удивленный Арсен
– Пять лет исполняется, как я пришел в этот храм, – был ответ.
– Почему тебя не приносят в жертву? – удивился ребенок.
– В жертву приносят лучших…, у меня, в ночь жертвоприношения начинается понос…, и, как нечистого, меня не подпускают к жертвенному камню, – вдруг расхохотался Картлос.
– Картлос, ты станешь моим братом, если поможешь мне сбежать отсюда. Твоими острыми зубами перегрызи веревку и помоги улизнуть, – твердо сказал юноша.
Картлос только испустил дикий вопль и замолчал.
– Ты тоже беги со мной, отец из тебя человека сделает, – Арсен ободрил собеседника.
– Что? Бежать? Кто тогда меня будет кормить и поить бесплатно? – вдруг правильно заговорил Картлос.
– Мы будем тебя кормить и поить, – сказал юноша.
– Я про вас ничего не знаю…, зачем я должен бежать? Здесь не только кормят, но я иногда вижу такие представления…, мне будет не хватать, захочется снова это увидеть…
– Бедный человек, какие представления видишь, ведь ты не свинья, помоги мне сбежать и сам тоже избавься от этого страшного места, – почти заплакал юноша.
– Таких, как ты …, к тому же, когда арабы поймают сына луны и принесут в жертву, ведь я это увижу? Еще увижу, как задрожат ноги, когда в тебя вколотят меч и простонешь ма-ма-а! Увижу, как приготовят большое копье…почистят, начнут петь, уложат, в конце выйдет жрец луны…когда жертва свалится на землю, тогда мы набросимся на него и начинаем пить кровь…, понял? – захихикал Картлос и юноша убедился, что он был сумасшедший, превратившийся в свинью.
– Я погиб, – прошептал Арсен.

***
В ночи, когда на небе ярко светила полная луна, впереди всех несся Боцо Марзапан, сзади следовали Бешкен и Мурван, монах Мириан, оружейник и пятеро членов отряда. Когда они спустились со склона, Боцо вдруг поскользнулся и, изогнувшись, как будто освобождался от чего-то, остановился. Мечом он стал рассекать что-то неопределенное. Вдруг Бешкен заметил вырвавшиеся из-за кустов тени. Со всех сторон тени приближались к нему. Сразу месхи встали в круг, взяли наизготовку кинжалы, тени уже сражались с Боцо, но он бил их кулаками, пинками и размахивал кинжалом. Сражаюсь с монстрами, подумал монах Мириан, который сжал руки в кулаки. Вдруг одна тень застонала. Все догадались, что она пала жертвой ударов кулаков и пинков Боцо. «Оказывается, это люди», - подумали месхи и, осмелев, перешли в атаку, Но тут одна из теней заговорила:
– Что привело тебя сюда, Боцо «Марзапан Самцхе»? – послышался суровый голос из рощи.
Сражение прекратилось.
– Великий Липарит? Если меня не обманывают слух, то это вы? – Боцо удивленно смотрел на вышедшего из толпы теней высокого, красивого витязя.
– Укроемся за этим склоном. Что привело вас сюда? – спросил Липарит Барваши и приказал стоявшей за ним толпе «теней» застыть на месте.
– Что привело вас в это страшное место? – на вопрос вопросом ответил удивлённый Боцо.
– Я стою на своей родной землю, господин Боцо, это Саэриставо Клдекари и здесь вопросы задаю я!
“– В той расселине находится мой сын, я должен его спасти от неминуемой смерти”, – сказал отчаявшийся Боцо и приблизился к Липариту.



Липарит, дрожащими руками, остановил гневом охваченного отца. «Дрожит рука, может сам тоже прихожанин храма», –промелькнула у Боцо в голове. Липарит требовал поговорить с ним наедине. «Оставьте нас, скройтесь, пока не позову» – приказал Багваши и тени отошли от него.
«Оставьте на некоторое время» – сказал Боцо.
– Но ребенок? – вырвался у оружейника, который в руках держал обоюдоострые мечи и мечтал ворваться в пещеру.
– «Скройтесь на некоторое время», – сказал Боцо. Бешкен и Мурван отошли назад. Оружейник отошел назад на десять шагов, предпочел растянуться на земле и растворится во мраке.

***
Дрожавшей рукой Арсен отыскал спрятанный в подмышке кинжал и спрятал его в свой кулак. Картлос наблюдал за всеми его движениями. «Этот раб не заметил кинжал, а то первым поднял бы шум», – подумал юноша и навалился животом на кулак с кинжалом.
Снаружи послышалась суматоха, и раздался голос мольбы.
«Приведите его на жертвенник…», – послышалось из глубины рощи. В подземелье раздался такой шум, будто обрушились все нижние этажи пещеры. Раздались звуки барабана, а потом отчаянный крик заставил всё и всех смолкнуть.
– Аркифо принесли в жертву, он тоже здесь жил пять лет, как видно покончили с ним сегодня, – веселым голосом сказал Картлос.
– Меня тоже сегодня принесут в жертву? – спросил Арсен.
– Наверняка, до утра из твоей груди достанут сердце, не имеет значение ты Хосроиани, Ревиани, Багратиони или Багваши, – развеселился Картлос, уткнулся головой в месиво и повернулся к Арсену спиной.
– Что делают с телом? – спросил Арсен.
– Бросают свиньям и собакам, – был ответ.
«Вспарю я себе живот, лягу на подаренный отцом кинжал», – подумал Арсен. Вокруг него потемнело, а потом, вдруг, все осветилось, как видно факельщики поменяли факелы.

***
Разговор
При свете луны, беседовавшие всматривались друг другу в глаза. У высокого, рослого Липарита Боцо заметил спокойный и, чуть, лукавый взгляд. Сам Липарит, как учили в империи, старался разгадать мысли Боцо за его прямым и правдивым взглядом. «Когда ведешь разговор, смотри на собеседника выше бровей, а когда посмотришь ему в глаза, ответь так, чтобы разум его подчинился тебе», – Липарит вспомнил сказанное цезарем и улыбнулся. Его саблей было спокойствие, а разум – щитом. Багваши хорошо знал Боцо и других Джакелов. Они всегда «охвачены огнем». Липарит сторонился только Калмахели, так как последние – слушали долго и учились всему.
– Господин Боцо, как мы говорили, я хочу видеть тебя и твою фамилию во главе Тбилиси, но в эту ночь, твоё присутствие здесь нежелательно. Оставь это место, и я сообщу день наступления, – начал разговор Липарит.
– Но мой сын…, Арсен, пропавший здесь, на этом месте, если я не отыщу его…, как я вернусь назад, в Месхетию, – сказал зачарованный взглядом Липарита Боцо Марзапан
– Я знаю, твоего Арсена захватили они, – Липарит повернулся к пещере и провел пальцем по выходящему из темницы сиянию.
– Кто они, хозяин Клдекара, кто они? – простонал Боцо.
– Тетри (Белый) Георгий божество этого места…Боцо, это храм луны, туда ты не сможешь войти со своим мечом и саблей, невозможно, понимаешь, – вдруг разгневался Липарит.
– Как великий Липарит, отдать моего сына в жертву храму луны…? – отчаянным голосом спросил Боцо Марзапан.
– Вся моя жизнь, это приношение в жертву отменного духа, разве не так, господин Боцо? Ведь на войну, вы и члены вашей семьи идете вместе с безбородыми и безусыми мальчиками и, там, жертвуете сыновьями? Представь, здесь тоже война. Эмир и эмират Тбилиси должен быть захвачен. Я задумал многолетнее дело. Я должен освободить Тбилиси от арабов. Для этого я многое предпринял. Мне давно известно, что эмир поклоняется луне и несколько лет тому назад, спрятавшись в окрестностях Камбечиани, он обнаружил храм луны. Это был единственный сохранившийся храм. Его жреца Зебулона, мудреца, знатока Тетри Георгия отыскал и привез сюда. Прочистили пещеры, три этажа, поставили жертвенник и обучили младших жрецов. Так, мой Бодзо, в Коджори возник храм луны. Скажу прямо, эмир часто приходит сюда. Ничего не боится, так как с одной стороны я охраняю это место, а с другой стороны это место незримое, незнакомое, вкопанное в подземелье и скрытое.
– И мой сын должен стать жертвой? – глухо спросил Боцо.
– Моя разведка еще вчера сообщила, что они схватили мальчика, шедшего по этому пригорку. Наверно ты понимаешь, что мы, Клдекарцы, не вмешиваемся в их дела. Не знаю, когда они приносят жертву, но сейчас если ты ворвёшься в эту расселину с саблей, наше дело, безусловно, погибнет. Во- первых, эмир испугается и присоединится к нашим врагам, а во - вторых – халиф, вместо него пришлет нового эмира, который может оказаться более умным, опустошит и завоюет весь Кавказ, в том числе и твои владения, Джаки, Тухариси, Квели и Чорчани. Боцо Марзапан, пойми меня правильно – если в ту бездну ты войдешь с саблей, это может вызвать гибель всей Грузии. После Грузии последуют наши фамилии, самое главное, мы не сможем освободить столицу – Тбилиси и восстановить единую Иберию. Если мы останемся разрозненными, тогда вечно будем рабами, я знаю, ты не хочешь быть рабом…, так как при рождении тебя назвали волком, – жестко сказал Липарит и посмотрел Боцо в глаза.
– Правильно говорите великий Липарит, – запинаясь, сказал Боцо, повернулся и, шатаясь, ушел.
– Храни в тайне наш разговор, – послышалось в ответ.
По склону поднимался молчаливый Боцо…
Липарит посмотрел на розоватую, как спелый персик, местами покрасневшую Луну и улыбнулся.

***
Весь трепеща бежал монах Мириан за Боцо Марзапаном, хотел схватить за руку и задать один, единственный вопрос. Но, Боцо, время от времени хлопал себя рукой по лбу, и шагал молча.
Бешкен и Мурван не могли сдержать выступившие на глаза слезы.
Рассветало. Нёсшийся с гор к долине туман, покрыл их, как саван.

Появление сельджуков (1048-1049)

Глава тюркского огузского племени кынык, эпоним династии Сельджукидов. Сельджуки заявляли о своем царском происхождении, считая предком Сельджука, который, согласно «Тарихи Гузида» или «Истории Мустоуфи», принадлежал к племени кынык царского дома Афрасиаба. Он перешёл на службу к Саманидам, которые номинально считались наместниками Халифа в Средней Азии, а фактически были полностью независимыми правителями. Затем, набрав людей, Сельджук под знаменем новой веры вернулся в государство огузов, возглавив борьбу против ябгу. Таким образом, личная вражда Сельджука и Али переросла в мусульманский джихад. Вскоре молодому полководцу удалось захватить крупный город Дженд и обосноваться тут. Он смог объединить другие тюркские народы, таким образом, основав собственное, пока ещё небольшое государство. Столицей его стал город Дженд. А все вступившие под знамя Сельджука племена стали известны в истории как тюрки-сельджуки.

Тем временем в вначале XI века государство Саманидов пало под натиском другого могущественного тюркского союза – Караханидов. Изначально Сельджуки поддерживали в борьбе своих сюзеренов – Саманидов, за что получали большие льготы и самостоятельность в управлении своими землями, но после их падения перешли на службу к Караханидам. После смерти Сельджука государством правили пятеро его сыновей: Исраил (тюркское имя Арслан), Микаил, Муса, Йусуф и Йунус. Главным был старший сын Исраил. Он ещё больше укрепил власть сельджуков в регионе. Исраил был женат на дочери правителя Караханидов Али-тегина. Он послал в Бухару на службу к Али-тегину двух своих племянников, сыновей Микаила – Тогрула и Дауда (Чагры-бек). В 999 г. Бухара — столица государства Саманидов — была захвачена караханидами. Сложная обстановка, возникшая в Бухарском и Самаркандском оазисах, вынудила сельджуков уйти в правобережный Хорезм, а затем в Хорасан. В это время в конфликт с Караханидами, поддерживаемыми сельджуками, вступил могущественный правитель Газны Махмуд. Ему удалось в 1025 году пленить Исраила, который в заточении и умер через 7 лет. Это событие положило начало борьбе между Газневидами и Сельджукидами, главой которых стал Микаил.

В апреле 1035 года, подкупленные газнийцами гулямы вероломно, напали на хорезмшаха Харуна и убили его, после чего в стране началась борьба за власть. Узнав об этом, сельджуки решили не возвращаться в Хорезм, и уже в мае десять тысяч всадников, вместе с семьями, под предводительством сыновей Сельджука — Мусы Инанча и Юнуса Йынала — пересекли Амударью и вторглись в Хорасан. Это событие вызвало панику в окружении султана Масуда. Сообщается, что его визирь Ахмед ибн Абдуссамад сказал: «До сих пор мы имели дело с пастухами, а теперь пришли беки, которые захватывают земли».

Муса Инанч, Мухаммад Тогрул и Давуд Чагры отправили султану Масуду послания, в которых потребовали от него земли вблизи Нисы и Феравы, взамен пообещав защищать государство от набегов со стороны Балханских гор. В хронике Садр ад-Дина аль-Хусейни сообщается, что визирь сказал ему: «Склони на свою сторону сердца сельджуков деньгами и подарками и соблазни их Нисой и ее округами, рибатом Феравы и другими местностями». Но Масуд обвинил его в симпатии к сельджукам и даже приказал заковать в цепи.

Хорасан и без того находился на грани разорения из-за непрекращающихся столкновений с огузскими племенами и произвола чиновников. Лишь в декабре 1034 года гвардии султанского войска под командованием Нуш-тегина удалось вытеснить огузов Серахса в юго-западные Каракумы и Прибалханье. Однако эти обстоятельства не настораживали Масуда, и он направил против сельджуков 17-тысячную армию под командованием хаджиба Бектогды, занимавшего должность начальника гвардии.

Сражение произошло недалеко от города Ниса. Как пишет Садр ад-Дин аль-Хусейни, «когда войско приблизилось к ним, сельджуки обратились в бегство, покинув свои шатры, утварь и имущество на месте стоянки, и укрылись в пещерах и ущельях. А когда войска султана Масуда ибн Махмуда начали грабить это имущество, сельджуки вышли из мест укрытия, засыпали их стрелами и пустили в ход клинки. Войско султана было разбито и бежало в Нишапур».

Получив известие о поражении, султан решил оставить кочевников в покое и предложил Чагры-беку Дихистан, Тогрул-беку — Нису, а Мусе Инанчу — Фераву в обмен на признание верховной власти Газневидов. В августе 1035 года он отправил к ним послов с дорогими подарками и породистыми лошадьми. Но сельджуки расценили его действия как проявление слабости, не оказали уважения к послам и бросили на землю преподнесенные им одежды и украшения. Путь в Хорасан через Балханские горы был открыт, и сельджукские беки не хотели упускать возможности закрепиться на новых землях.

После 1035 года султан Масуд от сельджуков продолжал получать те почести, которые он требовал до поражения. Султан, обескураженный и опьянённый дипломатическим поведением сельджуков, перестал думать о них и ослабил внимание.

1038 году сельджуки под предводительством Ибрахима Йынала вторглись в Нишапур. Сам Тогрул-бек, своими главными силами, следовал за полководцем передовых войск.

Через два года после этих событий, султан «очнулся ото сна» и догадался, что должен был с врагом сразиться не на жизнь, а на смерть. Султан Масуд мобилизовал максимальное количество войск своей державы и в апреле 1040 года сконцентрировал их в Герате. В составе армии Масуда находились боевые слоны, закованные в доспехи. Газневидские войска двинулись на сельджуков в направлении Мерва. Небольшие сельджукские отряды совершали частые нападения на газневидское войско, нанося ему урон, а также отрезали противника от источников воды. Это сказалось на физическом и моральном состоянии армии Масуда ко времени решающего сражения. Войска противников встретились у стен небольшой крепости Данданакан (Денданакан), расположенной в одном дне пути от Мерва на дороге в Серахс. Сражение длилось три дня. Сельджуки полностью разгромили газневидскую армию. Султан Масуд бежал с поля сражения со 100 всадниками в Газни, всё имущество армии Газневидов стало трофеями сельджукского войска. После победы при Данданакане Тогрул-бек и Чагры-бек продолжили завоевания, быстро овладев Хорасаном и начав продвижение на запад. Тогрул-бек провозгласил себя султаном, а Чагры-бек стал правителем Хорасана. Газневидская держава навсегда утратила ведущую роль в политической жизни региона, став небольшим княжеством.

После занятия горного прохода Хулвана, Ибрахим Йынала готовился в поход на Багдад, но ему пришлось изменить цель похода. Как видно, разведка непокорному полководцу сельджуков посоветовала идти в поход на Армению.  1049 году Ибрахим Иинал вторгся в Армению. На плоскогорье Армении Йынала встретили грузины, армяне и византийцы.  Грузинскими отрядами руководил Липарит Багваши, армянами – Арцруни, а византийцами – Кевкамен Катаклон.

Против них расположились испытанная и закаленная в боях сельджукская армия. Сам Ибрахим Йынала, которого прозвали «Сайф ад-даула» или «меч государства» наблюдал за этой странной армией. Ему было известно, что римляне, те же византийцы, без грузин не решались, лицом к лицу сразится с сельджуками и последнее три недели торопили Эристава Клдекара прийти к ним на помощь. Еще знал Ибрахим Йынала, что Липарит был испытанным полководцем и великим воином.

Сельджуки и их противники стояли в провинции Басен, в ущелье р. Аракс, у пещерной крепости Капутру. Ибрахим Йынала стоял праздно. Его заставил беспокоиться мощный строй Иберийцев. В это время к нему подошел армянский купец и попросил о встрече. «Меч государства сельджуков» выделялся острым умом и для купца открылись полы его шатра. После долгого приветствия, армянин сказал полководцу сельджуков, того, чего Йынал никак не ожидал.

 «Трое, обозленных царей послали меня к тебе, великий Йынал, у нас наши, собственные цели. Ты атакуй через центр и вызови на соревнование Липарита. Он обязательно схватится с тобой. Как раз в это время византийцы и армяне оставят поле боя. Не щади грузин, убей Липарита и сообщи нам свои желания. Вот что я должен был сказать вам», – сказал Ибрахиму Йыналу армянский купец. Черными злорадствующими глазами заглянул купец в светлые глаза полководца. Сельджука изумили его слова, и он строго ему ответил:
 «Назови имена обозленных царей, кому я должен доверять, а то и тебе, армянин я не доверю».

Произнося эти слова Ибрахим Йынал был так угрюм, что купец догадался, о чем его просили и протянул полководцу сельджуков сжатую в кулак руку, потом раскрыл кулак и бросил к его ногам лежавших на разгоряченной ладони три золотых кольца. При этом повторял:
 «Вот кольцо царя царей Абхазов и Грузин Баграта, известного как Византийский Куропалат, это кольцо царя Армян Вананди Гагика Карского, и это кольцо царя Ташир Дзорагети Давида Безземельного».

Ибрахим Йынал догадался, о чем просили цари и молча указал купцу на выход. Сам призвал к себе полководца левого фланга Куталмиша.  В лагере сельджуков ударили в бронзовые барабаны. Это было извещение о подготовке к решающему бою.  Ибрахим Йынал составлял с Куталмишем план ведения будущего боя.


Письмо Липарита Багваши

1048 году опять подвел Царь-самозванец и лукавый Баграт. Византийцы написали мне письмо, не доверяй предводителю абхазов и грузин. Как я думаю и вижу в заточении, потом Баграт сам написал письмо Константину IX Мономаху, обдурил его, сумел обмануть и поводом для всего этого использовал вторжение на армянскую землю проклятых сельджуков. Этому, и вправду было место, так как сельджуки победили всех своих врагов и в течении шестнадцати лет закладывали для этого фундамент, в первую очередь в Иране и после, в находившихся вокруг Ирана в больших и сильных провинциях, для создания огромного государства. Но все это сказка по сравнению с тем, в каком состоянии оказалось моё блаженное владение, в моем крае, где лазутчики и соглядатаи начали подавлять витязей и отнимать владения. Витязь, рыцарь, когда подчиняется лазутчику, какой он тогда витязь. Но так это, или нет, Баграт принял по счету титул Куропалата.  С помощью лазутчиков создал мерзкую государственную машину, где человека притесняет ничтожный человек, а витязя – слуга.

Я восстал против этого нравственного уродства царя и во всех боях одержал победу над самозванцем предводителем абхазов и грузин, некоторыми прозванным царем трусливого Баграта. Почему не я уничтожил его, спросил меня мой доброжелатель Ибрахим Йынал. Я не смог ответить. Даже не знаю.

Уже третий год, как католикос меня примирил с царем. В июле мои клдекарцы сообщили о появлении сельджуков. Царь Вананды Гагик Карский, тоже известный как трусливый человек, укрылся со своим семейством в пещере. Послал письмо, которое я отложил и не прочёл, пока царь Ташир Дзорагети - Давид Безземельный не послал еще одно письмо с просьбой, сразиться с сельджуками вместе с Кевкамен Катаклоном.

От Баграта принесли третье письмо. Посланный царем монах Ивер называл меня отцом. Владеющий изящной словесностью, он с чувством рассказывал о тех плачевных делах, что сельджуки натворили в Армении. Баграт, как родственник Гагика и Давида Безземельного, просил идти с ним в поход, так как никто кроме меня не знал, как надо было сражаться с сельджуками. До этого сельджуки в битве при Данданакане разгромили самого Масуда и его непобедимую кавалерию и даже убили могучих слонов.

Я задумался. Сколько раз говорил я Баграту, давай создадим вместе могучую армию дворцовых стражников, вышколим войско и повторим дела Александра Македонского. Неужели сделать это было трудно, если бы захотел человек, если этот человек, наряду со всем, жаждет стать царем царей?

Открыв все три пергамента царя, после прочтения которых, я почувствовал себя львом. Для чего у меня руки и сердце, почему я стал витязем, если не стремление проявления в бою героизма? Сейчас чувствую, что все эти письма были написаны одним человеком, но в тот момент я об этом не думал. Собрал вокруг себя воинов Клдекароса. Семьсот варягов пришедших из Скандинавии, построил тадзрелов, к ним присоединил шестнадцать тысяч собственных дворцовых стражников. В распоряжении войска было добра на три месяца. С Клдекари двинул я войско и тремя путями направился в Арцниси.

К моему приходу в лагерь, объявились змеи, полководцы Византии, Кевкамен Катаклон и Аарон Булгар.  Этот последний, в еврейской манере, целовал рукоять моей сабли, и просил возложить на него дело. Видно было, что византийцы были напуганы, никто не хотел бросаться в бой и все ждали нас, Иберийцев. Армяне стояли на своей земле, смотрели на сельджуков и пытались улизнуть. Вот вам и войско. При виде клдекарос вздрогнули византийцы, не знаю, что их укусило, может быть, стали завидовать нашему строю и статности. Кто знает. “Это войско не годится для боя”, – сказал я Георгию Чорчанели, сыну правителя Иберии, которого любил как собственного сына, и он молча согласился.

Я приказал Кевкамен Катаклоному разведать расположение врага. За надменность, мне захотелось выпороть его палкой, но передумал благодаря стараниям Георгия Чорчанели. В центре поставил клдекарос. Византийцы вздохнули свободно, набросился Куталмиш, кого армяне звали еще одним именем – Аспан Салярос. Сельджуки начали свистеть и кричать. Чтобы вызвать нас в бой, начали бегать как дикари. Спокойно, – приказал я византийским полководцам. Они не должны были подпасть под влияние сельджукских плясок.  Я сидел в шатре и каждую минуту от гонцов получал новости.

– Сельджуки уничтожили Аарон Булгара, Куталмиш погнался за ним, гонец Читидзе крикнул у меня за спиной. Я махнул рукой и ничего не сказал. Все шло по моему плану. Пусть вступят в бой сельджуки, а потом включимся мы, подумал я.

– Сельджуки ранили Кевкамен Катаклонома и захватили поле боя, мы отступаем, - ревел позади меня осипшим голосом гонец Панджикидзе. Опять я махнул рукой, и не ответил.

– Ибрахим Йынал ударил по центру, наши щитоносцы еле сдерживались, чтоб не перейти в ответную атаку, - вскричал обрадованный Харпуха Куртишвили.  Уже готовились праздновать победу, однако, если тебе поставили западню, то и победа ускользнет от тебя, как газель.
– Великий правитель, проклятые поранили стрелой Георгия Чорчанели, - с рёвом обратился ко мне Бидзина Тбели.
Тогда я вскочил разъярённый. Георгий Чорчанели, мой брат и мое братское сердце, мой воспитанник, во всей Картли единственный благородный человек, и впрямь, как царь, пришелся бы стране, уделу Богородицы. Сельджуки его ранили, а я как женщина сижу здесь, в шатре – подумал я и сразу поспешил на поле боя, поднял непобедимый штандарт Багваши. Клдекарцы сельджуков забросали медными раскалёнными шарами, величиной с кулак, с византийским огнем.

В ту же минуту, когда втянул в центр семьсот скандинавских варягов, сельджуки пали духом. Прикрылись щитами, а сам я направился к шатру Ибрахим Йынала. Шли быстро вперед. Клдекарцы сельджуков атаковали бесшумно. Раненые и ставшими трусами бежали проклятые сельджуки.

Именно в это время, говорит мне Харпух Куртишвили: – «Великий правитель, Кевкамен Катаклоном сбежал с поля боя».
-«Сбежал и опозорил себя”, – сказал я Харпуху. «Подожгите шатер Ибрахима», – приказал я наступающему строю. И, вправду, шатер полководца полыхая, сгорел с шипением змеи. Мы уже гуляли в лагере так, как грузинские правители разгуливают в саду дворца Буколини.

– Великий Липарит, Аарон Булгар со своим войском сбежал с поля боя! – закричал Асканио Гури, который в то время был моим конюхом. Тогда я озадачился, на что это похоже, спросил я себя.  Я выигрываю сражение, а в это время оба крыла бегут с поля боя. Сначала ничего не понял и сказал Гуру:
– Асканио, коршуны улетят, так как все надеются на орла Клдекари.
В это время прозванная «сыпахами» кавалерия сельджуков напала на нас с левой стороны и забросала стрелами. В ответ мои воины начали кричать и разразились смехом. Мы тоже забросали их стрелами. Нам пока опасность еще не угрожала. Когда армия клдекаров праздновала победу, Куталмиш ударил по нам с правой стороны. Его тяжеловооруженная армия заставила нас отступить на несколько шагов, но наше войско быстро выстроилось для боя. Против подлых мы начали атаку клдекарским штандартом. Сыпахи обошли нас с тыла, и мы приняли форму борджгали и завертелись. В щупальцах борджгали гибли многие сельджуки. И сейчас, для нашего строя никакой опасности не было видно, стояли и воевали всей души. Чем больше шли, тем больше убивали.

Вдруг споткнулся мой конь. Что должно было, случится с облечённым в кольчугу конем? Оказывается, Харпух перерезал коню сухожилия. Поэтому мне пришлось сойти с коня, предателя Харпуха одним взмахом рассек на две части и атаковал врагов. И была со всех сторон атака клдекарцев. В тот день мы неимоверно прославили имя иберийцев. Но были окружены, одного за другим убивали отменных витязей. Из семисот варягов, половина была изуродована, кровь текла рекой. Увидев мой меч, бежали сельджуки и издалека забрасывали стрелами. Я не отражал их удары, отчаянно бежал за ними, а они с еще большего расстояния забрасывали ливнем стрел и смеялись.

 «Эх, Липарит одурачили, унизили тебя. Нет смысла продолжать сражение, сдавайся, спасай хотя бы половину своей, в одно время, прославленной армии, сдавайся, ты одурачен и, как медведь, провалился в яму», – все громче и громче кричали на турецком языке:

 «Сюда проклятые, сюда, я Липарит, забросайте меня стрелами, сражайтесь со мной, схватите меня, идите вашу…, идите…»

Меня окружили сельджуки, с улыбкой протянули красный халат, и чтобы вытереть окровавленные руки, бросили белый кусок миткаля. Сразу передо мной покрыли ковер, от покойников очистили место и сам Ибрахим Йынал приблизился ко мне на белом коне.

 «Ты великий воин и лучший мой гость, мы тебя пощадим, приму как брата», – сказал благородный полководец сельджуков и посмотрел в глаза. Я почувствовал истину этих слов и перед Ибрахимом вонзил меч в землю.

Началось почетное пленение. Стоял год 1048.

***

Династии Джакелu в одиннадцатом веке.

В середине одиннадцатого века, в Месхетии, определились четыре Семьи Чорчанели-Джакелu, которые при создании единой Грузии и формировании мощного государства должны были сыграть роль опоры:
– Саэриставом Калмахи правил Эристави Калмахи, Сула четвертый Калмахели, сын вернувшегося из Карапчая Иоанна Калмахели, продолжатель фамильной ветви Калмахели;
– Эриставом Самцхе возвысился – марзапан грузин – Боцо  Джакели;
– Эриставом Тухариси восседал – Бешкен I Джакели;
– Эриставм Квели узрели бы Мурвана I Джакели-Чорчанели
Бешкен и Мурван были братьями, а Боцо приходился им двоюродным братом, Сула Калмахели – внуком племянника их прадеда. Эти семьи были объединены железной клятвой. Они никогда не должны были


выступать друг против друга. Каждую секунду в них чувствовалась принадлежность к святой крови Чорчанели.  Они строили храмы, создавали усыпальницы, сражались ревностно, но осторожно наблюдали за вспыхнувшей, между фамилиями Багратиони и Багваши, военной борьбой.
В середине 11 века два великих властителя столкнулись друг с другом, каждый из них в своем роду принадлежал к четвертому колену, один из них был царь Грузии Баграт IV Багратиони, а другой - его же соперник Липарит IV Багваши.
Джакели-Чорчанели помнили ту историю, как всего сто лет тому назад Багваши обедневших Чорчанели не на жизнь, а на смерть рассорили с их прадедами Сулой, Бешкеном и Лаклаки. Если бы не Шурта Куталмиш, благодаря военному лукавству которого «прогорели Чортванели», то, наверно, в одиннадцатом веке вокруг крепости Калмахи, династия Джакели так же была стёрта с лица земли, как многие другие фамилии.
Поэтому Джакели-Чорчанели осторожничали. Но появление вокруг крепости Тухариси снаряженных в византийской манере клдекарских варягов заставило призадуматься владетеля крепости Бешкена.
Никогда раньше, никто в Грузии не видел скандинавских воинов.  Огромные, с золотистыми волосами, с рыжеватой бородой, беспощадные воины, с топорами и мечами в руках, на фоне грузинских воинов казались гигантами.
Бешкен сел на коня, прошел через врата Тухариси и вскачь помчался к золотовласым и рыжебородым гигантам, расположившимся лагерем в низине, перед его крепостью. Они расположились кольцеобразно и рыли, такой же формы, окоп.
– Кто вы такие, что вам надобно на моей земле? – повелительным тоном спросил покрасневший Бешкен низкорослого грузинского десятника, выделявшего между долговязыми иностранцами.

– Мы слуги правителя Триалети, великого Липарита, а они приглашенные варяги, приплывшие с севера, отчаянные воины армии Липарита. Оставьте нас правитель, а то я не смогу остановить этих людей, без всякой причины может пролиться кровь”, – сказал стоявший там же десятник клдекарец. Он тотчас встал между Бешкеном и рыжебородыми варягами, уставившись на Эристава уставшим взглядом.
– Знайте, вы находитесь на моей земле! Дерзость не прощаю никому. Если ты гость, то признай, что гостишь у меня и я приглашу тебя в свой город-крепость, а если «враг», то заяви открыто, – «рычал» Бешкен и сдерживал вздыбленного военного жеребенка.
Скандинавы, размахивая своими волосами и топорщащими бородами как флагами, слушали сотника, который сказанное Бешкеном переводил на язык варягов.
– «Враг» на, не, мо, бене, «гость», мона бене «гос» – расхохотался рыжеволосый, двухметровый гигант, который вдруг вышел вперед и Бешкену протянул руку.
– Господин Бешкен, мы не враги, мы гости, – нехотя улыбнулся клдекарский сотник и холодно оглядел крепость Тухариси.
– Я вник в суть сказанного этого рыжего человека, вы гости, но, сколько вас? – спросил Бешкен, пожал протянувшую руку долговязого скандинава, который Бешкену сказал свое имя «Калимакос».
– Здесь стоят пятьсот варягов, и если господин Бешкен, не пригласит их в крепость, то тогда еще две тысячи рыжеволосых воинов подойдут к городу-крепости Тухариси, – холодно сказал сотник. Бешкен почувствовал, что замысел Липарита лежал в основе его слов.
- Бешкен покраснел как бурак, готовьтесь, чтоб он не подвел, –тихо сказал грузинский сотник на языке варягов стоявшим рядом рыжеволосым и рыжебородым воинам, которые в ответ только засмеялись и показали белые зубы.
– «Гости», идите за мной! – вдруг, натянуто весело, воскликнул Бешкен и повёл обрадованных скандинавских воинов в крепость Тухариси.
– Он нас щедро угостит, вот увидите, пошли, к тому же у меня есть письмо, – кричал сотник вдвое выше него, рослым «морским волкам» и вел отряд к городу-крепости.
– Неприступный город взяли без пролития крови!!! – покрикивали скандинавы и военным маршем шли к крепости.

***

“– Явно в распоряжении Липарита Клдекарца только пятьсот «варягов» “, – сказал про себя низкорослый полководец Мурван Джакели, пришедший на помощь крепости Тухариси. Со своим тысячным отрядом засел в осаде над крепостью, в котловине Сачино и начал собирать сведения.
“– Господин Мурван, для заключения прочного и продолжительного мира между Джакелами и Багвашами, хозяин Бешкен приглашает вас в город-крепость”, – сказал стоявший перед Мурманом начальник крепости, каменщик и архитектор Тухариси, Ефрем и передал Эриставу Квели письмо брата.

***

Бушевал Баграт Багратиони:

– Клдекарцы в силах захватить все перевалы и ни за что они не отступят. Их варяги без пролития крови берут крепости. Совсем опустились и стали трусами. При виде варягов у наших сторонников душа уходит в пятки. Если не встанем на их пути, то вскоре в руки варягов перейдут военные дороги, а потом захватят наше царство.
– Несколько крепостей пока еще в наших руках, но удерживать их защитников крепости, принуждать мы не в силах. Варяги окружили крепости, и защитники изголодались, – говорил Няня Квабулисдзе.
– С крепости Квели Мурван Джакели правит связующей дорогой Самцхе-Шавшети и перевалом Аджара-Эрушети, а дороги Поцхови и Картли контролирует Сула Калмахели. Вот все, что сегодня мы имеем. Завтра варяги Липарита Багваши подступят и к этим крепостям. Они еще не взяли крепости Квели и Калмахи. Няня, эти крепости являются нашим хребтом. Если этой зимой мы останемся без Квели и Калмахи, то пусть уж сразу передадим страну в правление Багваши, – шептала царица цариц Борена, царевна царя осетин, и со страхом смотрела на будущее Багратионов, покрытое мраком неизвестности.

***
 «Эристав-Эриставов Бешкен, равный Богу, пишет тебе твой раб Иоанн», – приписал монах Иоанн на Евангелии Коридети и встал.  Царили вечерние сумерки. Самый превосходный переписчик ждал, что потеряет зрение. Всех переписчиков Евангелия ждала такая участь. Несколько лет проведенных с фолиантами, ветер Месхетии, который достигал до расселин и холод, который боролся с суставами монаха, делали свое дело.
Иоанн, двадцатисемилетний переписчик, все же добился своего и щедро украшенная книга -Евангелие Коридети, уже лежала перед ним.
Монах Иоанн жизнь, дарованную Богом и свет очей своих, предавал Богу.

***

Как змея подкрадывался Липарит Багваши к месхетинским крепостям, захватывал без боя, а потом владельцу крепости предлагал договор о ненападении и взаимосвязи. Уже любой житель Месхетии знал, что скандинавская когорта викингов была непобедима.
Если раньше грузины своих самых могучих воинов сравнивали со своим великим царем – основателем Тбилиси Вахтангом Горгасали, то теперь начальника отряда скандинав, варяга, крещенного по-гречески «Калимакеосс», – именовали героем и смелым человеком.

“– Калимакеос, который является глазами, мечом и головой самого Липарита Багваша, изучает каждую крепость и деревню и, незаметно, готовит атаку”, – сказал на военном совете Сула IV Калмахели Баграту Багратиони и в ожидании ответа затаил дыхание.
– Сула, что мы должны предпринять? Как победить варягов? – спросил Баграт и своими черными, как смоль, глазами уставился на полководца всадников.
– Нет смысла вступать в единоборство с варягами.  Их сила и манера боя отличается от нашей. Уже уставшего от карабканья по горам и скалам, Калимакеоса и его отряд, мы должны загнать глубже в горы, скалы, ущелья – сказал Сула Калмахели.

IX
Часть IX
Геройство Сулы Калмахели
Спасение Багратионов – захват Липарита Великого Багваши Сулой Калмахели
Праправнуку великой правительницы Латавры Чорчанели и её супруга, героя Мириана Бахлаунда, досталась крепость Калмахи и низменности ущелья. Во времена правления прадеда, крепость Калмахи была построена на развилке. Сто лет тому назад, к этому месту караваны купцов стремились больше, чем сейчас. Окрестность Калмахи была каменистым местом. Не давала большого добра. Особенно трудно здесь было прокормить военных лошадей.
Сула «черный» Калмахи, как и его отец, Иоанн «хазар», командовал царской кавалерией. Его отец месхетинскую конную армию уподобил хазарской коннице и сделал её еще более маневренной. Месхи, натренированные как хазары, стопорили на краю пропасти ветром мчавшихся лошадей. Это говорило о том, что такая конная армия могла разделить и утомить вторгшегося врага, заманить его в леса и в ущелья и, наконец, пронзить его мечом.
Но Саэриставо Калмахи уже не могло прокормить царских всадников.
После появления сельджуков, Сула Калмахели быстро вник в новый приём войны, который использовали пришедшие с берегов Сырдарьи туркмены. Главную силу, конницу, они прятали в горах, а потом чтобы нанести главный удар, внезапно направляли против врага.
 «Для того, чтобы прокормить кавалерию, мне нужно плоскогорье, поле, окруженное горами», – однажды в храме Ошки прошептал Сула IV Калмахели коленопреклонённому перед распятьем Баграту IV Куропалату. Баграт с сочувствием посмотрел на своего верного спасалара, пожал плечами и вместо ответа выпучил губы.
Угроза сельджуков нависла над царством грузин, когда император Византии вызволил из плена Липарита Багваши и вместе с рыжебородыми варягами отправил в Грузию. Сула ждал сельджуков. Готовился сразиться с ними и поэтому с малочисленной свитой бродил в горах Месхетии и Картли. Часто навешал Клдекари, чтобы прокормить кавалерию искал места, полные сочной травы.

Хозяин Калмахи осмотрел Манглиси. Это место было хорошим укрытием для войска. Но все же, для поиска более большого поля взобрался на гору Карги и сверху стал глядеть на земельные владения Клдекара.
Вечером, там же, погрузился в сон Калмахели. Когда проснулся, заметил шедший к горе необычный отряд. На рассвете туман стал стекаться вниз. Сула, укутанный молочного цвета покровом, решил близко рассмотреть гостей и, вместе со своим отрядом, вошел в одну из «туч».
Когда он и Абусер спускались вниз, их поддерживало около двадцати человек. Спустившись, они удивленно остановились, заметив рыжебородых великанов, говорящих на незнакомом языке. Тотчас повернули в сторону макушки горы. Сели на, там же, спрятанных коней и пустились вскачь в сторону Тао. Царь Баграт поселился в бывшем дворце Тао. Баграт Куропалат обедал, когда доложили, что к нему пожаловал Калмахели. Царь сразу встал, вышел из трапезной и вместе с оружейником направился в дарбази.
– У Манглиси стоят чужаки, рыжеволосые воины. Войско многочисленное, в руках держат топоры, на поясницах опоясались саблями, мечи перекинули на манере мандикур, смеются и поют. Ведут себя так, как будто находятся у себя дома. Видели на рассвете, – сказал Сула Калмахели.
– Это он, Липарит великий Багваши! Его сопровождает отряд варяг, сейчас хочет пойти в наступление. Скольких человек, ты и Абусер, можете собрать? – царь Баграт уставшим взглядом посмотрел на своих полководцев.
– Выведу всю кавалерию Калмахи. Завтра же нагрянем на них. На рассвете буду в Баши. Абусер тоже присоединится. Будем около двух тысяч, – твердо сказал Эристави Калмахи.
– Нагрянем! На рассвете, я тоже буду в Баши. Действуйте быстро, мои полководцы, – сказал Баграт Куропалат и, в знак окончания беседы, поднял правую руку.
«И пришли варанги 124 (??) — три тысячи человек, и расставил их в Ваше; взял с собой семьсот человек. И явился Баграт с войском из глубин своего царства; не дожидаясь месхов, пришли варанги и схватились у начала Сасиретской рощи; бежали внутренние войска; в этом же бою схватили Абусера и, вместе с ним, прочих дидебулов, не выдержали боя с варангами, отдал Липарит плату (варангам) за службу и встречали их (варангов) с хлебом и, таким образом, перешли (варанги) Лихи».
В 1047 году в пойме Сасирети, скандинавские войны впервые испытали стойкость и бодрость духа грузин. Викингами командовал Ингвар Хавдинг. С необычной быстротой перемещались скандинавские волки. Сплотившись, принимали форму сабли. Прикрываясь щитами,  они с грохотом налетели на войско царя Баграта.
Варяги Ингвара надвое раздробили войско Баграта. Грузины пали духом и Баграт решил перейти по ту сторону Лихи. Тогда Сула Калмахели, окруженный клдекарцами, остался один в своем имении.
В тот год выпавший снег и неимоверные усилия Сулы Калмахели спасли его и его семью от уничтожения. Сула спрятал конницу в Имерети, оставив при себе только личную охрану. Укрепил крепость Калмахи и заперся там.



***
Вставший на огромную четырёхугольную глыбу сотник варягов – Ингвар (Ингмар) Путешественник снизу смотрел на скалу и загадочными движениями, старался вызвать бессмертный дух скал и вершин. Ингвар обмазал кровью козы и молодого юноши, лоб, макушку, грудь и детородные органы. Весь голый, он облизывал губы.
Калимакеосс – рыжеволосый гигант, стоял на другой глыбе. Он тоже обмазал кровью руки, пальцы и детородные органы. Скандинавы издавали незнакомые звуки. Их мычание, словно сливалось со скалистыми вершинами Бакурианских гор, обвалившимися глыбами и специально высеченными, квадратной формы, жертвенными камнями.
Камни словно истекали кровью. По вырезанным в камнях желобам сочилась горячая кровь черно-бурого цвета и стекала в котомки, сшитые варягами из козьей кожи.
Низкорослый грузинский сотник бесчувственно стоял между глыбами. Его сердце охватил страх. Варяги на древнейшем жертвенном камне, который они нашли в горах Бакуриани, обнаружили знакомые им символы – руны и удивились.
– Сотник, что написано на этом камне? – спросил Ингвар у главаря клдекарцев и когда узнал, что он не только не знал этих надписей, но и первый раз видел, проникся к нему презрением.
– Святая надпись, святой камень – промолвил Калимакеоссс и покинул дрожавшего сотника.
Ужас вселили варяги в сердца жителей Тори, когда схватили несколько юношей и, чтобы те не сбежали, перерезали им сухожилия.
Сотник клдекарцев, дрожа, шептал молитву. Ингвар и Калимакеосс умирали со смеху, вокруг них стояли сорок варягов, обмазывавших себя кровью.
– Найдем Сулу и Абусера, отведем их нашему доброму отцу, Липариту Дуке, – жутким голосом прорычал Калимакеосс, испивая кровь из кожаной сумки глотками.
– Сулу и Абусера принесем в жертву духу скалы, – говорил Ингвар путешественник и тоже пытался выпить кровь из кожаной сумки.
Стоявшие в кругу варяги, с мечами и топорами в руках, выплясывали вокруг глыб и пели скандинавскую жертвенную песню.
На прямоугольной, огромной глыбе, как будто обтесанной человеком, лежал с перерезанными сухожильями двадцатилетний грузинский юноша и истекал кровью. В ущелье Тори, жители деревень, узнав о постигшем его невезении, всполошились, женщины пронзительно кричали, мужчины роптали, но испуганные не смели и близко подойти к варягам.

***
Варяги приближались к расселине Калмахи. Их встретил сын Сулы Калмахели Иоанн. Ингвард Хавдинг попросил сына Сулы сойти с коня. Не повиновался Иоанн скандинаву, но вдруг его окружили опытные варяги. Иоанна взяли в плен.  Варяги заковали его в кандалы, привязали к столбу и так повели его с собой.
Хуберд послал сообщение в укрепленную крепость Калмахи: «Я, вашего барича повесил на столб. Не забрасывайте нас стрелами, пусть выйдет отец барича, и сразу отпустим сына, сегодня нам нужен только Сула».
После захода солнца, не выдержали грузины. Привели в действие колесо ворот крепости Калмахи. Открылись ворота, и вышел без оружия белобородый Сула Калмахели.
Скандинавы тотчас сняли со столба Иоанна, сына Сулы и попрощались с ним.
– Или передашь крепость или ты, потомок патрициев, мой пленник сказал,- Ингвар Хавдинг Суле.
– Это крепость, как и сабля моего отца, мне достались от моих предков, владельцев этого края, не могу передать, – глухо промолвил Калмахели.
– Неслыханным подвергну тебя мучениям потомок патрициев, уступишь и крепость, и саблю, – с твердостью сказал великан Ингвар Хавдинг и вдруг улыбнулся белобородому пленнику.

***
– Святой монах, Ингвар мне и моему зятю вырезал мясо, – стонал Абусер и предельно уставший, сидел на земле.
Монах Ефрем, обученный медицине, разглядывал раны Абусера, качал головой и внимательно наблюдал за греющимся, там же, на костре медным шлемом, где варился похлебка из чечевицы.

– Эристави, побывавшая в плену ваша чоха, превратилась в тряпье, смените, чтобы я лучше осмотрел вашу рану, её следует смазать мазью, – суетился монах.
– Хозяин, все же откуда пришли эти язычники? Кто этих дьяволов пригласил в Грузию? – вдруг спросил житель Цихисджвари пастух Варам, у которого расположились бежавшие из плена Липарита.
– Имя варяг происходит от слова волк, «вар» на их языке означает волк, – откашлялся Абусер Тбели и бросил в огонь превратившуюся в тряпье чоху.
– Хорошо воюют «волки», в 979 году князь Владимир, с их помощью, захватил великий и прославленный город Киев, – сказал монах Ефрем, разлил похлебку из чечевицы и подал Суле Калмахели.
Сула отказался от супа, тогда Ефрем предложил Абусеру суп, но и здесь встретил противостояние, тогда он сам стал есть горячую похлебку.
– Наверно, лет двадцать назад, цезарь воевавший против арабов, пригласил «волков», высадив их в Сицилии. Они мужественно защищали город Отранто, – пробормотал окоченевший Абусер Тбели и закутался в бычью кожу.
– Хорошо помню, тогда преподобный отец Каппадокии пригласил меня в городе Трабзон. Когда, первый раз, я услышал песню лодочников, с проплывающей у берега большой лодки. Я прислушался, и мне очень понравилась.  Спросил у рыбаков, кто эти чужестранцы и один ответил мне так: «Не знаем батюшка, языка рыжебородых», – вспомнил монах Ефрем.
– В каком году это было? – заинтересовался простудившийся Абусер и еще ближе придвинулся к огню.
– Помню, стояла осень, на подступах Трабзона, помню, кларджские виноградные гроздья равные по величине глазу буйвола, но год не помню, – покачал головой монах Ефрем.
– Спросим моего зятя, наверняка он помнит, когда в Грузию прибыли бесноватые варяги, – прямо спросил пожилой Абусер Тбели своего зятя Сулу Калмахели. Эристави Аджарии застонал, когда Ефрем перемешал чечевичный суп с уксусом, а затем, смазав лавровый лист мазью, приложил его к изуродованным плечам Абусера.
–Для возведения на престол Липарита Великий цезарь послал рыжебородых воинов в 1047 году, – ввязался в разговор Сула V Калмахели и тоже прилег на кучу хвороста, подле огня.
Все трое молчали, Абусер сражался с голодом, Сула Калмахели – с душевной и телесной болью, которая жгла его сердце и печень, лоб и щеки, а монах Ефрем не мог заснуть. Сула молчал, представитель пятого колена Эриставов Калмахи, как и его предок, Сула I, был человеком безропотным. Монах Ефрем видел и других молчаливых людей, но Сула был совсем другой. Говорили, что Сула V Калмахели никому не доверял.

***
И вправду было так. Сула, сын Иоанна никому не доверял, ни царю и ни епископу, ни мудрецу и ни монаху. Как беспощадный волк, защищал он оставленную отцом и дедом землю. Но плененный варягами, боялся потерять крепость Калмахи. Поэтому запутал мозги Липариту Багваши, который в конце концов его и Абусера передал варягам для мучений.

***

Варяги пренебрегали человеческой жизнью, по сравнению с ними сельджуки казались человеколюбивыми. Поэтому, когда Сулу и его тестя, как недобитых кабанов, закованных в кандалы и привязанных к столбу, варяги повели в свой лагерь, тогда Калмахели беззвучно заплакал и приготовился к смерти.
Варяги заперли Эриставов в расселине, у ниши Сорчанели. Безжалостно пытали, с помощью кинжала, срезая с них живьем куски мяса и требуя уступить фамильные крепости.
– А что вы дадите взамен Калмахи? – спросил обожжённый каленым железом Эристави.
– Жизнь – ответил клдекарец, переводчик варяга-палача, и плюнул Суле Калмахели в лицо.
Застонал Эристави, вскочил на ноги и вцепился в шею клдекарца. Ворвались варяги и повалили Калмахели.  Сула, открытыми глазами смотрел на завертевшее над ним небо, и ощущал петлю на своей шее.
Потом, когда его бросили в яму, лежал Калмахели и дивился тому, что был еще жив. Он чувствовал, что труп тестя лежал рядом с ним, вдруг внезапно труп ожил и на Сулу посмотрел сверху:
– Калмахели, ты живой? – спрашивал окровавленный Абусер супруга своей дочери.
– Крепость Калмахи пока еще моя, – прошептал Сула и посмотрел на гулявшего у ямы викинга.
– Сами варяги ушли, охранять нас оставили одного великана, наверное, вернутся вечером, – прошептал Абусер.
– Абусер, мы должны убить этого варяга!!! – вырвалось у обнадежённого Калмахели и с десятикратной силой своей руки он схватил руку Абусера.
– Как? – удивился Абусер, у которого от боли у него расширились глаза.
– Бог велик, Абусер, Он поможет победить этих бесноватых, – Сула, одурманенный головной болью, приподнялся, но вдруг потерял силы и лег на дно рва.

***
Пошел дождь, скандинавский воин посмотрел на завязшие в грязи тела, брошенных в яму пленных, улыбнулся и плюнул:
– «Скаляро Скалд» или обреченные на смерть, скоро умрете, – варяг крикнул сверху Суле и Абусеру.
– Мой Сула, умрем завязнувшие в грязи, – прошептал Абусер и закрыл глаза.
– «Скалдик», – простонал Сула Калмахели и плюнул в сторону скандинава.
Смеялся варяг, в ответ на оскорбление иберийца стал расстёгивать пояс и принялся стягивать брюки.
– Что вытворяет этот красный дьявол, – прошептал Абусер и принялся вытирать облепившее грязью лицо.
– Знаешь, что он вытворяет, хочет на наши головы помочиться. Это, в их племени, считается победой над врагом.
– Липарит я считал тебя мужчиной, а, ты оказывается дерьмо, – обругал Абусер приведшего в Грузию варягов, а в это время варяг, стоявший у края ямы, несмотря на холод, старался помочиться.
– Наверно, задержка мочи, не может помочиться, – «скалдик», – еще раз крикнул скандинаву Сула Калмахели и плюнул в его сторону кровянистую слюну.
– «Ахххххс скаляро скалд…скаляро скалд», – крикнул взбесивший скандинав, у которого, наверное, из-за холода, и вправду была задержка мочи. Скандинав задрожал от злости, а может и от болезни.
– С ним что-то не в порядке, измучил свой несчастный член, давай совсем сведем его с ума, – прошептал Абусер, но Сула уже поднялся и тайком, своей мускулистой рукой начал месить снаряд из скомканной в клубок грязи, продолжая кричать на скандинава.
– «Скалдик, твою…ухххх, дьявол умри», – как молнию швырнул Сула Калмхели V ядро из грязи в яйца скандинава. Внезапно брошенное в скандинава ядро попало в причинное место, причинив такую боль, что тот скорчился, пошатнулся, поскользнулся у самого края ямы, и под его ногами задвигалась земля.
– Падает вниз, окаянный, Сула, Сула, давай прикончи дьявола, – кричал Абусер. В это время завязнувший в грязи, сорвавшийся с места мускулистый Сула уже был готов сразиться с упавшим в яму скандинавом. Он, с гибкостью гепарда и силой быка, хотел вцепиться в шею скандинавского гиганта, который с расширенными от изумления глазами, ждал атаки низкого, чем он иберийца.  Как и каждый варяг, он тоже думал, что одним пинком свалит этого сухого человека, поэтому скандинав не казался испуганным. Когда скользя, он достиг дна ямы, небывалая смелость отразилось на лице варяга, и он вдруг успокоился. Сула и Абусер знали, что трудно было сразится с таким верзилой. Скандинав выпрямился на дне ямы, и подумал: «Расплавлюсь с Сулой Калмахели одним ударом», и нанес ему огромным кулаком удар в грудь.
Раньше был испытан во многих боях Сула, полководец конной армии Баграта IV и Эристави Калмахи, который, как и все всадники был лёгкого веса, поэтому его схватка с варягом должна была стать похожей на битву Давида и Голиафа. Но были некоторые обстоятельства. Брошенный в яму Абусер, который старался помочь зятю, но из-за раны не мог встать на ноги, стоя на коленях старался приблизиться к варягу.
Варяг повернул голову, нанес Абусеру в живот один сильный пинок ногой, и тот сразу упал на землю. Если бы не Калмахели, варяг мог размозжить ему голову. Сула подскочил к варягу и повис у него на руках.
– «Скалдик», – вздохнул варяг и стукнул об стену ямы Калмахели. Сула не умел хорошо драться кулаками, но соединив кулаки, сделав «лом», завертел и ударил скандинавского гиганта снизу в челюсть.
В это время опять встал Абусер, подполз к центру борьбы и вцепился в ступню скандинава, всем телом повиснув на его колене и, в конце, применив недостойный витязя прием, зубами вцепившись в голень варяга, так сильно укусил его, что последний заревел, как раненый зверь, а Григол Абусер впервые человеческую кровь попробовал.
Сула Калмахели, прислонившись к стене ямы, рычавшему скандинаву нанес удар ногой в губы.  Вдруг великан скатился, вслед за ним последовали, сражавшиеся не на жизнь, а на смерть грузины.
На исходе был 1054 год.

***
1055 год.

Когда снег растаял, и показалась тропинка, монах Ефрем навестил освобожденного из плена Сулу Калмахели, у которого борода достигла щиколоток и лукаво улыбнулся ему.
“– Эристави, у меня для вас новость, которая состоит из двух частей – радостной и неприятной”, – сказал Ефрем. Отпил горячее вино «таплпучи» и почувствовал, как по похолодевшей груди разливается теплая жидкость.
– Батюшка, целый год я ждал смерти, семью никуда не смог переселить, поэтому стал похож на загнанного зверя, на котором охотник остановит свое внимание, – Сула тяжело вздохнул.




– Не вижу непоколебимого духа Чорчанели, – промолвил монах Ефрем и взял стоявшую у камина чашу с теплым вином.

– Батюшка Ефрем, я, ценой крови укрепил переходы и Калмахи. Из семисот человек, половина умерла от цинги, а половина – попала под лавину. В живых остались только двадцать, – У Калмахели на глаза навернулись слезы, и он опустил голову.
– Эристави, с семьей все в порядке? – спросил монах.
– Младший сын попал под лавину, спасли от смерти, но пока не смогли поставить на ноги, у дочери Латавры лихорадка, я и моя супруга пока еще здоровы, батюшка, – простонал Калмахели.
– Скажу я тебе новость, но повторю еще раз, это и радостная, и вместе с тем неприятная новость. Калмахели, с чего начать? – усмехнулся монах.
– Батюшка, начни с неприятной!
– Грузино-армянско-греческое войско разгромлено при битве Капутуру. Эристави, нас разгромили сельджуки, погибло множество витязей и храбрецов.
– Печально, – Калмахели опустил голову и посмотрел на монаха, ожидая, что он сейчас скажет?
– А радостная новость – в том, что твоего врага Липарита великого Багваши сельджуки взяли в плен. Калмахели, ты знаешь, что значит быть у них в плену!
– Батюшка, и это печально, – промолвил Сула Эристави и впился глазами в монаха.
– Эристав-Эристави, на воротах крепости красуется отрезанная голова рыжеволосого воина варяга, это для христианина есть грех, который ведет к смерти. Прикажите, пусть чужестранца предадут земле, – с твёрдостью сказал монах Ефрем.
– Охххх монах…, о чем ты просишь…, – в ответ простонал Сула Калмахели и смерил волчьим взглядом монаха Ефрема.

***

Липарит Багваши освободился из плена и направился в Грузию. Грузинская империя Баграта Куропалата начала быстро распадаться. Чем близко подходил Липарит великий Багваши, признанный в Греции «героем», к Клдекари, тем больше уменьшались владения несчастного царя.
– В заключении, зверь Клдекара, и лагеря нам не оставит, иди в Византию, преклонись перед императором и спасайся, – прошептала царица Борена, супруга царя, ему на ухо.
– Распрощайся со мной царица.  Может, в последний раз, видишь своего царя, – сказал со слезами на глазах, побледневший Баграт, и поцеловал в щеку белоснежную, как Тетнулди, царицу Борену.



***

Липарит ступил в Картли, Баграт переселился в Византию, где у византийского императора жил в почетном плену. Малолетнего сына Баграта, Георгия возвели на престол и Липарита назначили регентом, а «покровителем» сестру Баграта, Гурандухт. Страна гибла.
Если бы не Сула Калмахели, объединённое царство грузин, превратилось бы в Эриставство Клдекари и в скором времени Багваши могли сменить Багратионов.

***
– «Клдекарский зверь» стоит в Джавахетии, в Дливи, заперся в крепости и пирует. Его сопровождают 500 человек, готовится взойти на престол восточной Грузии, но ждет согласия византийского императора. От Алф-Аслана ждет гонца. Кто знает, что он задумал. Царевича оставил в Аластаны, воины Ингмара, расположились там же лагерем. Если призовет их, дело осложнится, – доложил Иоанн отцу.
– Дливи, Гртила, Божано, Аластани, – прошептал Сула Калмахели и посмотрел на небо. Небо окрасилось в цвет стали, а темно – лиловые фиолетовые тучи местами приобретали черный цвет.
– Отец, пойдет снег, – сказал Иоанн.
– Пойдет снег, большой снег, – Сула Калмахели преклонился и стал ковырять землю, потом попробовал ее на вкус, откусил порядочный кусок и сплюнул. Тогда удивился Иоанн и посмотрел на отца изумленными глазами.
– Сегодня земля, как лед твердая и ломкая. Запомни сын, пока полководец решиться на бой он должен попробовать вкус земли, – потомок Чорчанели-Бахлаундов посмотрел на сына и продолжил:
– Мой наследник, судьба нашего рода зависит от этой битвы, если не победим завтра, то Липарит, как лев – онагра, сожрет нас и наших детей,
– Знаю, отец, – сказал Иоанн

– Подготовь «избранных», нагрянем к Липариту, в Дливи.

***
В тот вечер, Липарита Багваша, признанного героем в Византии и империи сельджуков, не спас ни «подружившийся» с ним византийский цезарь, ни его «побратим» султан Тогрул Бек.
Сула Калмахели, вместе с верными месхетинскими дворянами, смог молниеносно покорить высокие башни крепости Дливи.
Снег шел не переставая, на башнях, не было даже защитников крепости. Они полагали, что Баграт четвертый все еще находился в Византии. Багваши и представить себе не могли, что кто ни будь будет соперничать с ними, претендуя на престол.
Наверное, поэтому, когда исполины Багвашов, по очереди падали от рук, избранных атакующих Сулы Калмахели, верные Липариту гиганты варяги кутили в Аластани.
В заключении, сам Сула Калмахели пронзил саблей воевавшего против него воина клдекарца Квели Утиели, который защищал грудью, все еще державшего в руках золотой потир, опьяневшего и изумленного Багваша.
– Кто ты, что посмел сразиться с Липаритом Багваши, – между тем крикнул некоронованный царь Грузии и сам обнажил саблю.
– Багваш, я Сула Эристави Калмахи, со мной сражаться не советую, – сказал Калмахели и оглядел вышедшего вперед Эристава Клдекари.
– Сражайся наглец, только посмей, ударь саблей, – изумленный Липарит был похож на витязя, вышедшего на состязание.
Сула сделал несколько шагов, замахнулся своей короткой саблей против обоюдоострого меча Липарита. Когда Багваши, замахнулся своим моднейшим и знаменитым мечом на Сулу, то по сигналу последнего, месхи покрыли великого и знаменитого Эристава тройной сетью для ловли сомов.
– Кто осмелился…, быть в неволе?.. хотите меня захватить живьем? Но для кого? Вы хотите убить меня, убейте…, но сразитесь со мной, одолейте…, сначала докажите, что вы достойны победы, – кричал Липарит великий, которого месхетинские дворяне запутывали в сеть, стараясь отобрать огромный меч.
– Липарит, Эристави Клдекара, вы пленены. Закончилась разнузданность Багвашов. Сегодня же отведем тебя к царю, и пусть он решит твою судьбу, – строго сказал Сула Калмахели и приказал месхетинцам вывести взбешённого клдекарца из дарбази.
– Сражайтесь …, сраж…, – кричал изумленный от неслыханного поражения Липарит великий Багваши, которого привязывали к стоявшему там же ослу. Месхетинцы после молниеносного военного действия решили быстро отступить.


***

– Моя царица, мы одержали победу. Сула Калмахели осуществил блестящий военный замысел чётко, напал на находившегося в Дливи Липарита и его сына Иванэ. Схватил обоих и запер в Калмахи, – Баграт IV Багратиони не скрывал радость. Он тайком вернулся из Византии, целуя в чело белоснежную, как вершина Тетнулди, царицу Борену.
– Где же третий сын Липарита? – спросила высокая Борена, дочь царя осетин.
– Третий сын Нианиа Багваши сбежал в Клдекари, но месхи его не пустили и, наверное, сейчас он бежит в сторону Аниси.
– С победой, мой венценосный супруг, слава Багратионам! – осетинка Борена не скрывала свое восхищение и целовала волосы царя Баграта.
– Мы должны поспешить, прибить в Джавахетию и осудить Липарита – сказал царь.
Сразу собрался царский дом Багратионов. Сопровождающие и приближенные царя, вместе с патриархом двинулись в Джавахетию.

***
В 1057 году Сула предстал пред царем в Джавахети, в крепости Ахалкалаки, куда доставил ему пленных Липарита и Иванэ, и доложил: «Самолично отобрал у рода Липарита крепости Артануджи и Квели, Уплисцихе и Биртвиси». Пленённый Липарит смог доползти до престола и поцеловать красные чувяки Баграта.
Дарбази еще раз удивился, когда Сула Калмахели заявил:
– Царь грузин, передаю вам ключи отобранных у Липарита Артануджи, Крепости-Квели, Уплисцихе и Биртвиси!
Баграт IV Багратиони, посмотрел на ключи главных крепостей страны у своих ног, поднялся с престола, подошел к Суле Калмахели и обнял почтительно стоящего Эристава-Эриставов.
Царица Борена и её придворные дамы заплакали. Присутствующие в дарбази преклонились перед царем и Сулой Калмахели. Царские певцы грянули мравалжамиери. Грузия снова воскресла.


***
Благородный царь щедро наградил Сулу Калмахели-Чорчанели-Бахлаунда.

 «Пришел Баграт и пожаловал Суле за такую службу (в качестве) вотчины Цихис-джвари и Одзхре заодно с Бодо-Клде, премного прочего добра, (различное) церковное имущество и всего, чего пожелал».

Из всех этих вотчин Сула выбрал Цихис-джвари. Опытный полководец догадывался, что в будущих сражениях, пастбища, находящиеся высоко в горах, были основой для прокорма конницы. Поля Бакуриани и Цихис-джвари, спрятанные высоко в горах, могли позволить прокормить более пяти тысяч коней, а это было равносильно более пяти тысячам всадников. Приближалась эпоха, когда один всадник равнялся десяти пехотинцам. Соответственно, благодаря этим пяти тысячам всадников, в будущем Сула мог уничтожить пятьдесят тысяч пехотинцев. Прозорливостью Сулы воспользуются его внуки. История повествует, что через двести лет после этих событий, монголы не смогли взять только крепость Цихис-джвари, откуда давал им отпор прямой наследник Сулы, властитель Самцхе – Саргис Джакели.

Отныне Сула Калмахели, который взял в плен Липарита великого Багваши, стал цихисджварели. Так, цихисджварцами именовались его дети, пока святая царица Тамар лично не пожаловала правнуку Сулы, великому воину и полководцу Иване-Кваркваре Цихис-Джварели, крепость Джаки. После того, как потомок Сулы Калмахели овладел этой крепостью, он стал именоваться Иване-Кваркваре Джакели-Цихисджварели.

Нашествие Фадлона, 1068 год

Баграт Куропалат хотел еще что-то сказать, но во дворце Натахтари поднялся шум. Как видно, с приграничных мест принесли какую-то новость.
– Доложите в чем дело! – приказал царь всея Грузии и замер в ожидании новостей.
Ворвавшийся в дверь гонец преклонился перед царем и воскликнул:
– Царь, на нас напал эмир гандзийский Фадлон, большой армией. Эмир Азербайджана вторгся c всадниками, покрытыми броней, силой своей несметной захватил крепости Картли и Месхетии и сейчас двинется сюда.
– Чей ты слуга? – спросил царь, когда заметил золотые нити на пурпурной накидке.
– Я, Эсартиос, слуга хозяина Мурвана Джакели.  Великий царь, хозяин Мурван, с армией крепости Квели, приближается к Вашему дворцу, – сказал гонец, которому сахлтухуцеси («хозяин дома» – сановник при царском дворе) Нианиа Квабулисдзе пожаловал рог с вином, набитый медными монетами кошелек и дарованный царем кинжал.
– Я рад прибытию Мурвана Джакели. Слава Богу, – сказал Баграт IV и внимательно посмотрел на разостланную перед ним карту Грузии, окинул взглядом все разрастающееся владения Саэриставо Клдекари, оглядел перевалы и ущелья, которые ничего хорошего не предвещали.
Царь жег благовония у Дзелицховели, преклонился и начал молится.

***
Узнав, (пребывавший) вне Тбилиси царь абхазов о (постигшем) Картли от нашествия Фадлона разорении, отправил сына Нианиа, сына Куабулела узреть Иванэ — сына Липарита; Мурвана Джакели — эристава Квельского и вместе с ними малое число прочих азнауров с отборным войском. Но в Картли его не застали, а настигли бежавших под Мухнаром у Цилканской горы. Ввязались в схватку с арьергардом и при первом же прикосновении к мечам обратили в бегство Фадлона. И бежавшее войско Фадлона вступило в овраг Нареквави. Поубивали и хватали врагов воины царя абхазов, и наполнился овраг тот (убитыми) лошадьми и людьми.

Мудрым было решение царя. Чтобы отразить натиск Фадлона, он нуждался в многочисленной армии. Поэтому против обнаглевшего эмира сплотил вместе представителей рода Джакели и Багваши.
В сражении с Фадлоном между собой состязались представители рода Багваши и Джакели. Иванэ Багваши, со своим тяжеловооруженным войском, налетел прямо на тяжелую кавалерию Фадлона. Мурван Джакели атаковал армию Арани с правой стороны. В заключении, Сула Калмахели перерезал дорогу отступающему противнику. Враг был взят в кольцо.
Фадлон бежал.



***
Однажды, в ущелье Уравели, где на поляне, у берега реки, маки раскачивались под легким ветерком, усталый после сражений Мурван, остановил коня и вспомнил свое детство. Соскочил с коня и пробежался по маковому полю. Здесь он заметил гору и захотел взойти на ее макушку.
Эристави Квели взбежал на склон горы Уравели, остановился на ее гребне. Увидев, распростертую перед ним красоту природы, невольно начал молиться.
Вдруг гора покрылась белым облаком и, преклонившему колени Мурвану Квелисцихели показалось, что Бог завернул его в свое необычное покрывало. Дождь, оросил теплыми каплями облысевший лоб Мурвана. Невольно Эристави подставил руку каплям дождя и изумился, – «дождь стал кроваво-красного цвета», – промолвил он вслух, и внезапно заметил, с быстротой стрелы подлетающего к нему месхетинского, медного цвета орла.
Когти и клюв у орла были цвета ржавчины и, как видно, уставший после охоты орел, отдыхал.
Невольно улыбнулся Мурван Джакели, приблизился к орлу и опустился на одно колено. Орел непривычно спокойно встретил приближение человека. Мурван даже погладил голову, уставшему от сражения, орлу. Царь птиц с удовольствием принял ласки царя и затаился.
На макушке Уравели, довольно долго сидели вместе уставший полководец Мурван Джакели и месхетинский орел. Спокойно глядели друг на друга. Человек чувствовал силу орла, а орел, время от времени, окидывал взором человека.  Было видно, что орлу доставляет удовольствие близость с человеком.
В конце, концов птица взмахнула медными крыльями и улетела, но, тотчас, прилетела обратно, и снова подсела к хозяину крепости Квели.
– Эй, эй, эй, орел. Горный орел, эй, эй, эй, – говорил Мурван, поглаживая рукой голову и крылья царя птиц.

***
В ознаменование блестящей победы над Фадлоном Ибн Шавуром, Баграт Кураполат щедро раздавал дары. В июле 1068 года, после пленения эмира Ганзы, его казна осталась в распоряжении грузин.  Баграт позвал полководцев, сначала наградил Иванэ Багваши, а потом осыпал золотом своего верного рыцаря, Нианию Квабулисдзе.
– Где мой верный Мурван Квелис-цихели? – строго спросил царь.
– Хозяин крепости Квели находится в ущелье Уравели и строит храм на горе, на месте, название которому Агара, – ответил Нианиа.
– Джакели любят воздвигать храмы, а Багваши – строительство крепостей, – засмеялся царь и его слова запомнили все.
На другой день во дворце Клдекари Багваши обсуждали слова, сказанные Багратом. Какой смысл таила в себе шутка Баграта, этого еще никто не знал. Багваши знали одно – победивший Фадлона Ибн Шавура Шедадиана, теперь стремился к новым победам. Кто станет его завтрашней мишенью?

***
И впрямь Джакели воздвигали храмы. Победивший Фадлона знаменитый полководец и его родственники, стояли на той горе Уравели, где год назад, Мурван Джакели встретил орла и был удивлён этой встречи.
– Здесь побратались я и горный орел, – смеясь, говорил Мурван Джакели и смотрел на соплеменников.
Там же были разбросаны кольчуги и латы. Эриставы Мурван, Бешкен, Боцо, Иван и их сродники сами закладывали основу храма.
Архитектором отобрали воспитанного в Византии каменщика и воина – Ефрема Мгелисцихели.
Название места была Агара. Храм назвали Агара и посвятили Спасителю. Строение с одним нефом, облицованного тесаным камнем, снаружи храм был обильно украшен узорной резьбой по камню. Возвели колокольню. Отдельно построили трапезную для монахов и высекли следующую надпись:
 «Во имя Бога и с помощью святого Иоанна Крестителя, благословляющий Бешкена и Мурвана Джакели, я, Ефрем, содействовал строительству этой трапезной».


«Айя София» в Ахалцихе
Кахабэр  Джакели
***
Обрамляющие город Ломсии медные скалы были покрыты туманом. На извилистых, как ятаган, улицах крики ремесленников, брань купцов и визг предрассветного парада янычар смешивалась между собой.
- Хозяин, эмиссар пожаловал из Стамбула, – в зале летного дворца раздался голос Местумретухуцеси и поэта - Реджеба Палавандишвили.
- Кто пожаловал, Реджеб? – промолвил паша Ахалцихе и атабаг Джакели Ахмед, находившийся в гареме с красивейшей хорватской рабыней Додоной.
- Какой-то Ага Пипинэску, румынского племени, с печатью султана и облачённая безграничными полномочиями собака, – низким голосом сказал Реджеб.
- Я румыну турка предпочёл бы, введите его в «пасть льва», - приказал Ахмед. В это время хорватка Додона звонко засмеялась необычно мелодичным голосом.
«Пасть льва» представлял собой одновременно поприще для представлений и оборудованный для приема гостей зал. Здесь, погрязшим в роскоши представителям «блестящей Порты», ставили такие поразительные представления, после которых одни стеснялись говорить в Истамбуле об Ахалцихе, а другие с наслаждением вспоминали, прозванный «пастью льва», злосчастный дворец.
- Приветствую, представителя владыки вселённой султана счастливейшего, августа Рума, царя и отца правителей Европы и Азии, блестящего Мурада, – поклонился Реджеб румыну Пипинэску, ввел гостя в устланный тигровыми, медвежьими, рысьими шкурами зал и начал открывать тяжелый засов железной двери зала.
«Улупчи» владыки вселённой Пипинэску ага, подобно ученому, на старания «какого-то местумре» внимания не обращал, кивая головой, думал о свои миссии и готовил недоброе слово для «непокорного» паши Ахалцихе.
Вдруг из глубины зала румын услышал оглушительный шум. Он устремил взор на ухватившегося за засов Палавандишвили.
- Он сам вероломных наказывает, ага, – как будто про себя проговорил Реджеб и открыл засов.
Во дворце султана, привыкший к тирании и крови, Пипинэску намеревался войти в зал под названием «Пасть льва» под маской безразличия, но столкнулся с неожиданностью. Он увидел растянувшегося на пороге живого льва.
Пипинэску остановился, посмотрел на льва, что-то пробормотал про себя и сделал шаг. Огромный лев раскрыл испачканные в крови лапы, прыгнул к Пипинэску, над его головой очертил круг и исчез в тёмном углу зала.
Пипинэску слушал своё сердцебиение и пытался не распластаться на полу. Тот проклятый местумре исчез куда-то, вокруг румына было темно, и только откуда-то доходивший тусклый столб света освещал лицо и шарившие впотьмах руки Пипинэску.
Там, куда исчез лев, что-то сверкающее и сияющее, задвигалось и направилось в сторону гостя. Пипинэску воздел руки в ожидании непредвиденного, или нового испытания и вдруг заметил вокруг него множество одновременно светящихся факелов.
Внезапно зал сразу так озарился, как будто выстрелили из пушки. Стены, отделанные слоновой костью, перламутром, ахалцихским агатом и олцийским гагатом, украшенные золотом и серебром необычно засверкали и, в ослепительном великолепии, румын увидел идущего ему навстречу статного пашу, в накинутой красной мантии.
Паша произнес приветствие, предназначенное для гостя, не нарушая Стамбульского этикета, и там-же предложил румыну покой на атласных подушках.
Пипинэску, усталый от дальних дорог и перевалов, после приветствия и взаимных поклонов, изнеженно уселся на вышитые золотыми нитками ахалцихские подушки, погладил ощипанную бороду рукой и оглядел хозяина.
Вошедший в средний возраст, ахалцихский паша, с розовыми щеками, карими глазами, широким и высоким лбом, широкоплечий Ахмед, выглядел лучше, чем его ровесник султан. Выросший в рабстве румын счел это слабостью и неизбежным показателем расстройства его государства.
«Султан, пусть Аллах будет его покровителем, триста красивейших жен и тысячи двести прелестнейших рабынь имеет, а этот ахалцихели только шестьюдесятью женами и несколькими десятками рабынь пытается не только подражать, но и превзойти верховного правителя цветом лица истомой царя и образом могущественной жизни», - сердито думал Пипинэску и в мыслях, придуманным словам, добавил остроты.
- Ваш город, который мы Ахиской назвали, имеет хорошее расположение на Кавказе для установления вечного правления султана и, впоследствии, для подчинения проклятых персов», - начал румын и для придания словам скрытого смысла, прищурил глаза.
- Ваши глаза истину замечают, – в ответ сказал паша и начал рассматривать румына.
- Город хорошо укреплён, замечательные замки построили и законы фортификации тоже предусмотрели, – продолжал мысль Пипинэску.
- В целом ахалцихский пашалык сосредоточен в замке и железе, а не в скорлупе фундука, – Ахмед воздел руки.
- Знаю, вижу, но такой город, – Пипинэску, указывая на город рукой, – требует большей и вечной духовности.
- Духовность мы грамотностью закаляем, – улыбающийся Ахмед попытался прочесть мысль в искривлённых глазах румына.
- Для укрепления духовности нужны и книги, и строительство, – сказал румын.
- И непослушных строго наказывать, – ответил вдруг зардевшийся паша, с подтверждающей присущей потомкам Атабагов, внезапной свирепостью.
- Согласен, но…, -  ковырялся в мыслях представитель султана.
- Все приказы блистательного султана исполняются в моём пашалыке, – лицо Ахмеда опять озарила улыбка.
«В моём пашалыке?» - румыну, который всегда преимущество отдавал безродным и временным правителям рабам, а не «древним тиграм» или «тюльпанам», известному как враг древних династий, которые кое-где всё-таки продолжали потомственное правление в обширной, находящейся при распаде, империи, не понравилось это высказывание. «Этот потомственный паша, Джакели или Атабаги, или Чилдир-Огулари всегда на своё исконное Атабагство указывает и власть своего правления собирается натянуть на Трапезун и Эрзерум, с Анатолией играет, в Дьярабаке и в области Адра первенствуют его родственники, что принесет это империи? Ничего хорошего», - Пипинэску погрузился в мысли.
- В моём пашалыке я собрал воинов защитников веры, которые готовы начать священную воину в четырёх направлениях, – сказал Ахмед и хлопнул в ладоши.
Двери, окованные золотом и серебром, в неизвестном для румына искусстве, разукрашенные, голубовато-эмалевые, обрамленные атласными шторами отворились и перед Пипинэску предстали девять воинов.
- Этот первый, – указал Ахмед румыну на высокого, смуглого парня – мой лучший боец, Палавандишвили из знатной фамилии. Остальные восемь наемные убийцы, которые пришли в мой пашалык издалека. Они желают смерти Ахмеда, но мой смертельный меч один, и только султан держит его в руках, – сказал Ахмед и посмотрел на Пипинэску. Румын молчал.
- Сейчас Аслан бег Палавандишвили перед достойным Пипинэску сразиться с восьмью налетчиками, убийцами и лазутчиками. У самого Пипинэску- аги в руках судьба этого поединка и судьба восьмерых человек, попавших в руки Палавандишвили, – сказал паша и взглянул на румына прищуренными глазами.
- Вас судьба вашего борца не волнует, потому что он мечом вооружен, а парни эти невооруженные, – сказал Пипинэску и улыбнулся паше своими искривлёнными губами, чернильного цвета.
- Реджеб! – сказал паша и вошедший в зал визирь бросил перед Пипинэску грузинские прямые сабли, османские киличи, ятаганы и персидские шамширы.
- Вооружайтесь! – приказал оживлённый Пипинэску коленопреклоненным перед ним восьмерым воинам и носком зеленого туфля подвинул кучу оружия в их направлении.
- Вооружайтесь и сражайтесь так, чтобы мужеством вашим заслужить помилование или хотя бы умереть как мужчины, – сказал ахалцихский паша и подал знак Реджебу.
Пока обрадованные убийцы перебирали ятаганы, сабли, киличи, шамширы и бросали в направлении Аслан бега Палавандишвили горящие взгляды, необычно заёрзавший Пипинэску повернулся к паше и сказал: - «Сомневаюсь, что ваш боец имеет шанс на победу, но знайте, если весы поединка перевесят и судьба отвернется от грузинского бега, я остановлю поединок».
Перед глазами Ахмеда и Пипинэску сабли, ятаганы и шамширы начали очерчивать радужные цвета. Воины не удовлетворились, только свистом, рассекавшим воздух. Звонкий голос стали, насильственный трепет, стоны, возгласы, прыжки в стороны, злоба, героизм и милость переплетались друг с другом и сливались в одно большое батальное полотно.
Как лев ревел Палавандишвили, окружённый убийцами, отбрасывая их во все стороны на безопасное расстояние. Все храбро сражались. Аслан бег, с громкими возгласами, преследовал противника до стены зала. Через секунду, у стены, возле Пипинэску, покатилась отрезанная голова побежденного. Семеро оставшихся со всех сторон окружили, явившегося для них небесным гневом, Палавандишвили. Мастерски ставили убийцы ловушки, в круг помещенному, грузинскому бегу, и одновременно атаковали с флангов, с фронта и с тыла. Как саранча прыгал и мастерски менял направления боя Палавандишвили. Когда он думал, что он в тылу, то, тыл становился вдруг «фронтом», когда перед ним был «фронт», оказывалось, что он на передней линии. Когда ему нужно было наступать он, вдруг, оставался без противника и махал оружием в воздухе.  Ахалцихский Аслан бег так внезапно разворачивался к сгруппированным, что они, чтобы не изранить друг друга, быстро отступали и опять с флангов, и с тыла шли нападать.
- Вот правильная тактика для охоты на слона, чтобы знали, так Сципиона победил африканский Ганнибал, – сказал, уверенный в победе, Пипинэску и гордо посмотрел на Ахмед пашу.
- Думаете, победят убийцы? – спросил, вошедший во вкус сражения с налитыми кровью глазами, паша.
- Ваш боец окружен, досадно, но должно признать, что сейчас над храбростью побеждает количество и, когда Аслан бег утомится, то эти шакалы обязательно убьют его, – ехидно улыбнулся румын, ненавистник геройства.
- Если проиграет Палавандишвили, то я вам уступлю этот неведомый камень, – снимая с пальца перешедший от Чорчанели к Джакелам черный бриллиант, под названием «Глаз печальный», передал его румыну. Пипинэску уставился на переливающуюся в темных недрах бриллианта стихию, на его черные, волнующие перевоплощения и просиял.
- Я ничем таким не владею, но в блистательных залах топкапа мои слова имеют большую ценность. Если победит ваш боец, даю слово, великому визирю, что вас пять лет буду хвалить и во всех отчетах, про Кавказ напишу, и про ваше великое дело упомяну, – стал некрасиво подпрыгивать Пипинэску и страстно облобызал прекраснейший камень.
- Принято, – вежливо ответил паша и крикнул окруженному Палавандишвили: - «Месхетский!»
Палавандишвили заревел грозным голосом и, прорвав окружение, развернулся и бросился с небывалой скоростью к стоявшему за его спиной юноше.
Шесть человек погнались за Аслан бегом. Между собой так все переплелись, что разобрать, кто, где, не было никакой возможности. Ахмед кинул взгляд на румына и сказал:
- Сегодня мой день, победила храбрость, а не численность.
- Это как? – кровь замерла в жилах у Пипинэску.
- Всех зарезал Аслан бег, наверное сам спит уставший, – пошутил паша.
- Не могу поверить, – у раба султана невольно задрожал голос.
- Встань Аслан бег, а то наш гость обеспокоен, – окрикнул паша на грузинском.
Аслан бег встал весь в крови и попросил пашу отпустить его помыться.
- Отдохни, гнев врагов Ахмеда, ты сегодня большой спор выиграл, – сказал паша и искоса посмотрел на Пипинэску.
- Так и не понял, как этот гневом, наполненный воин, смог уложить стольких людей, – бормотал Пипинэску и взирал затуманенными глазами на тяжело идущего к выходу Аслан бега Палавандишвили.
- Это тайный приём рода. В Грузии у каждого знатного есть особое умение применения сабли, кинжала и меча, его применяют лишь в исключительных случаях, в затруднительном положении. Не отчаивайтесь. Эти пять лет ты, одописец месхов, должен увидеть многое в нас. А сейчас Реджеб, по ахалцихскому обычаю, угостит нас, – сказал Ахмед с сияющими от победы глазами и во дворце разнеслись звуки пьянящей мандолины. Как распустившиеся цветы персика, ворвались танцовщицы из видимых и невидимых дверей, наполненные, вдруг после злоключений, сладостными голосами, одурманив рассудок румына. У него зарябило в глазах и закружило голову от раскачивающихся в танце мраморных грудей, бедер, ягодиц и черных, как смоль, волос наложниц. Неожиданно Пипинэску опрокинулся на красные атласные подушки.
- Воды! – вскричал Реджеб Палавандишвили и подскочил к побледневшему, потерявшему сознание румыну.
- Залейте ему вина в рот! – приказал Ахмед и подмигнул танцевавшей перед ним Додоне. Хорватка двигала перед носом паши, похожими на сливы, упругими ягодицами и смотрела на Ахмеда с жадной улыбкой.
Вечером, когда Ахмед, приласканный рабынями, задумчиво слушал пение Додоны, у дверей послышался голос Реджеба. Паша приказал рабыне продолжить пение, а сам повернулся к Реджебу.
- Евнух он, – доложил с улыбкой паше Реджеб.
- Что еще ты узнал, Реджеб? – спросил, уставший от ласки рабынь и утомленный хорватской песней, Ахмед.
- Вина попросил, которым его приводили в чувство, сейчас сидит, попивает Аладастури, – усмехнулся Реджеб.
- Других желаний не изъявлял? – спросил лукаво Ахмед.
Преданный Реджеб наклонился и шепнул ему что-то на ухо. Паша сказал:
- Реджеб, мы в руках порочных и уродливых людей. Евнухи Стамбула и проклятые туксусы, сами рабы, вызывающие отвращение, обладают безграничной властью. Покачивая гузками, они достигли большего, чем мы саблями и пушками. Дни османской империи, попавшей в их руки, сочтены. Придет время и потомок Давида Строителя разобьет Порту и спасет, попавшую в руки служителей ада страну, которая является уделом Богородицы.
На второй день Папанэску навестил Ахмеда пашу. Слабым сердцем и усталостью от долгого пути по извилистым дорогам объяснил румын вчерашний обморок, беседуя с Атабагом с покорной улыбкой. Константинопольское высокомерие и стамбульское ехидство бесследно исчезли с лица, цвета сгнившей груши, и Папанэску заискивающе беседовал с Ахмедом, словно был его кунаком.
Из слов румына следовало, что султану не нравились старые методы присоединения новых захваченных земель и он обратился к новой политике.
- На новых землях вера в ислам должна воцариться навечно и поэтому в Ахалцихе следует построить большую мечеть, – льстиво улыбнулся румын грузину.
- Пусть исполнится воля Аллаха, – отвечал Ахмед паша, касаясь указательным пальцем старейшего православного символа, из слоновой кости - флага, украшенного крестом и ягненком.
В тот же вечер, на прощальном совещании с Пипинэску, потомок Атабагов взирал из окна на стройные купола Церкви и думал о коварном послании султана.
- Реджеб, отправь его по такому суровому пути, чтобы он надолго забыл дорогу в наши края, – сказал верному Реджебу Ахмед и повернулся к разложенному перед ним, написанном на греческом, трактате о тайнах архитектуры.
Приближался вечер, когда Ахмед паша, в сопровождении Аслан бега Палавандишвили, спешно отправился в монастырь Сапары, к родовым усыпальницам христианских предков.
- Безмолвные могилы предков могут посоветовать отчаявшемуся человеку больше, чем современники, но примут ли предки? – думал Ахмед паша Джакели и шел по извилистой дороге вдоль печальных холмов. Заканчивалась первая неделя августа 1749 года. Когда поравнялись с деревним Грели, Ахмед паша выпрямился в седле, снял османскую чалму и закинул её на первый же кол у дома Сутидзских. Такое у него было правило, навещать, с непокрытой головой, почивших четыре века назад христианских предков.
Без чалмы, каштановые волосы Ахмеда, казались, львиной гривой. Шедший позади него Палавандишвили, тоже снял османский шлем и перекинул его на длинный шест ограды Инасаридзе.
«Сапара сама представляет скрытую мудрость, которую если не вступишь, непосредственно, на ее порог, по другому никак не познаешь, – мелькнуло в сознании Ахмеда. Кто знает, сколько раз он бывал в лавре Сапары, но при каждом визите, монастырь так внезапно появлялся из-за карниза скал и холмов, что, от неожиданности, Ахмед и сопровождающие его каменели.
- Вечно я избегал одной мысли, но в обители Сапары только она и вертится в голове, и мысль эта направлена на освобожденин Месхетии от османов, Аслан бег, – поделился паша мыслью с воинственным бегом.
Родовая усыпальница Палавандишвили в Хертвиси тоже нашептывает эту рискованную мысль, хозяин – с характерной всаднику прямотой сказал Аслан бег.
- Именно отсюда мой прадед Саргис, когда ему было под сто лет, ещё раз, восстал против монголов, которые владели землями и армией большей, чем у османов. Его же потомок, Блаженный Бека, именно здесь, в Сапаре начал воспитывать Георгия Блистательного и освободил царство Иверии. А я, их постыдный потомок, испуганный иду в Сапару и спрашиваю себя – примут ли предки? – вскричал Ахмед паша, когда в пуще соснового леса, как неувядающий цветок, таинственной красотой водрузилась святая обитель Сапары.
Лучи заходящего солнца со всех сторон озаряли монастырь святого Сабы и церковь святой Марины, ласкали грозную крепость Саргиса Джакели, молча смотревшую на обитель монахов. Тень крепости играла с летним дворцом Атабагов – «воротами грифа», по-другому «Без арочной Джакелов». Там далеко, со смотрового паза монастыря святого Сабы, виднелись опаленные зноем склоны Уравели и месхетинских террас. Печальный зефир обдувал могилы грузинских Амираспасаларов, Мандатуртухуцесов, Мечурчлетухуцесов и гордых Атабагов, воспитанных грузинскими царями.
- Хозяин Атабаг пожаловал, – крикнули с бойницы вышки смотровые монахи и открыли ворота Сапары.
- Под покров Богородицы пожалуй, Атабаг, смотри на место вечного покоя предков, воспитавших царевичей. О втором пришествии, о воскресении думай, Атабаг! Верь в чудеса святого Сабы, пожалуй под покров Богородицы, Атабаг, – по установленной веками традиции приветствовали путников находившиеся там монахи.  А потом, запели гимн Сабаури.
 В тайне уважающий веру отцов и дедов, но, в то же время, мусульманин Ахмед паша, с чуткостью слушал грузинское песнопение послушника и на его лице изобразилась безграничная тоска. Аслан бег, склонившись к гриве лошади, молча ожидал окончания духовного песнопения. Проникнутые верой монахи из Сапары, одушевлённо пели и, с улыбками на устах, пристально всматривались в небо.
- Победа Сапарцам! – вскрикнул Ахмед паша и, спешившись, обнял монахов.
- От Бога чтобы у тебя всегда победы были, – в один голос отвечали паше и гуляющий в низине Сапары печальный ветер ворошил бороды и волосы монахов.
- Как поживает настоятель? – заинтересовался Ахмед.
- Лучше хозяин, отец Басили в своей келье, – ответил Ахмеду высокорослый послушник, который нахмуренный, с опущенной головой, направился в келью.


***
- Пришел, как атабаг грузин или явился турецким пашой – завоевателем обители предков? – воскликнул, вышедший из монашеской кельи, хилый, но суровый старик.
- Преподобный, считай атабага грузином, а так, паша не такой уже дурной мужчина, – смеялся Ахмед и с распростертыми руками пошел к старику навстречу.
- Знай, не прикладывайся лбом ко лбу как турок, приложись к плечу, по обычаю Иверийцев – строго, но в то же время по-отцовски, промолвил преподобный Басил, которого огромные руки Ахмеда паши, прижимая к сердцу, приподняли в воздух.
- Научил же однажды, недавно возвратившегося из Стамбула – не баран ты, чтобы лбом тыкать каждого встречного и приветствию рода Адама, приложением к плечу обучил. После этого, как отца я люблю тебя, преподобный. Не христианин, но сердце все равно к тебе тянет, наверно, чтобы выяснить османский паша я или атабаг грузин?!
- С одного взгляда на Беку Мандатуртухуцеси похож, Ахмед! Всё удивляюсь какое сходство между тобой и триста лет тому назад жившим твоим предком, который самих монголов разбил и Грузии, равного Давиду Строителю, царя подарил. Может на самом деле ты Бека Джакели, спустившийся по небесной лестнице в разрушенную Грузию, чтобы дать стране новую надежду? -  настоятель Сапары целовал широкие плечи Ахмеда и не мог сдержать слез.
- Нет я не Бека, я Ахмед, пришел с Ломсии. Суди, как хочешь, преподобный, нужен ли стране сейчас блаженный Бека или хаджи Ахмед, посещающий Меку и Медину. Это уже вопрос к истории, а сейчас не время спорить, войдем в парадную и обсудим, – сказал нахмурившись владелец Ахалцихе.
Сапихвно (место, предназначенное для сходок мужчин) Сапарских монахов было щедро украшено церковной утварью, иконами, потирами, прислоненные к стене стояли старые епископские церковные флаги, боевые кресты Багратионов, Чорчанелов, Джакелов. Разделенными по садрошо (военно-административная единица в феодальной Грузии) потирами, дискосами (греч. «Круглое блюдо» – в православии и католицизме – один из литургических сосудов) и, самое главное, грузинскими книгами. Ахмед паша остановился перед флагами. Церковные флаги Пархала, Сперы, Колы, Артаана, Артвина, Артануджа, Олтиса, Бана и Ишхана, Тао Кларджети, Удабно, Басиани, словно озеро теней, взирали на Ахмеда пашу и их присутствие здесь, в Сапаре, свидетельствовало лишь об опустошении епархий.
- Епархии посылают нам свои святые сокровища, пустеет Ишхани, Пархали, Ошки, Бана и Артануджи, опустела Хандзта и, здесь, в зале Сапары, в ожидании доброго будущего, собирается грузинская благодать. Ожидаем тот день, когда каждая икона и потир, дискос и флаг возвратятся на свои места, в лавры, в монастыри, – сказал настоятель Басил и пронзил Ахмеда пашу, как копьем в сердце, своим честным и правдивым взглядом.
- Время трудное, преподобный настоятель, чтобы возвратить земли и вернуть к жизни заброшенные монастыри, следует сохранить Самцхе и Джавахети, Ахалцихе и Ахалкалаки. Я, как генерал османской армии, чувствую, как слабеет влияние Стамбула на Кавказе. Распластанная по караванному пути Османская империя будет богатеть, пока на этих дорогах не появится другое чудовище. У османов нет умения использовать то богатство, которое они каждый день получают в огромном количестве. Из-за колоний в Аравии, Африке, Европе, Османская империя стала похожа на дырявое корыто. В это время мы, грузины не остались без хребта, сам знаешь, настоятель.
- Без веры господство над миром, это Ахмед паша, только жалкое существование последователей дьявола, безумных и чванливых убийц и воров. Как я вижу, в тебе опять османское генеральство пересиливает. Я то думал, что ты Атабаг грузин, увы, я думал, – настоятель стал похож на изваяние, внезапно острая боль отобразилась на его лице, и смотревший на это скорбное лицо Ахмед паша тоже почувствовал в области сердца невыносимую боль, похожую на вонзившийся гвоздь.
- С того дня, как османы завоевали Месхетию, месхи потихоньку стали господствовать над Османской империей, потому что приняли разумное решение и направили османское войско в другое русло. Сегодня я тоже пришел к тебе батюшка за разумным решением.
- Что, и сюда добрались проповедующие злые нравы и чужую веру? – спросил настоятель и посмотрел паше в глаза.
- На скале Ахалцихе, на могильнике крепости Саргиса Спасалара Самцхе, по приказу султана, должны построить большую мечеть и училище, – сказал паша и взором атаковал отца Басила.
- Возведение большой мечети на скале Ахалцихе, это распространение суннитской веры, паша. И, где? Там, где самим Андреем Первозванным месхи были обращены в христианство?! Если построишь мечеть, месхи, как и кападокийцы, будут стёрты с лица земли. Ведь Чудотворная Ацкурская икона Богородицы уже покинула Месхетию, так теперь и мечеть надо строить суннитам?! По какому закону и с какой честью предстанешь ты перед своими великими предками, паша, с какой совестью ты оставишь свой город и всю Месхетию, страну древнейших мосхов, мушков, мешехов и тубилов?! – перекрестился отец Басилий.
- Если султан двинется с бесчисленной армией, то в таком случае, хребет грузинской породы, страна месхов, также может быть уничтожен. После этого останутся лишь григорианцы, заключившие с великим султаном договор, чтобы присвоить имущество грузин и франки, которых из Европы защищает великий король Франции, – гневно сказал потомок Атабагов и, подбоченившись, оглядел открывающийся из окна кельи вид на месхетинсие скалы и Уравельское ущелье.
Настоятель молчал, отец Басилий хорошо понимал трудности эпохи, считал Османскую империю наказанием за христианские грехи, подобно своим предкам, которые в ранние века, тоже считали хлынувшую монгольскую орду своего рода откупом за накопленные ошибки. «Что разделяет монголов и османских тюрков?» – спрашивал настоятель своих учеников и, сам же отвечал: «Ничего, и первые и вторые - кочевые племена большой пустыни Азии. Язык у них схожий. Османцы, или потомки османов, турки тоже кочевники, как и их предки туркмены.  Рассудите сами, для османов слово «отур» - означает и спрыгнуть с коня и жизнь. Иными словами, где спешился турок, то и «отур» совершил, то есть поселился там. «Отуриорум» - живу, «отуриорум» - сели, вот простая философия нации, которая угрожает всем поглощением!».
Но, в это же время, настоятель задумывался об участи Каина и Авеля. Об этом и раньше думал он, но пока никому не раскрывал своих мыслей. Сейчас в голове опять зашевелились блуждающие в памяти мысли. «Каин и Авель из довольства, полученного от дел своих, Господу сделали пожертвование. Упаси Господи, если ошибаемся, но мы так слышали, что Господь дар Авеля принял с милостью, из-за чего Каин обиделся. Если вспомнить, что Каин был земледельцем, а Авель охотником, собирающим кочевником, тогда библия преподносит еще один урок или создает почву для размышлений?», – думал настоятель и вдруг понял, что Ахмед паша смотрел на него разочарованным взглядом. Надо было действовать быстро.
- Пошли сынок в усыпальницу великого Беки Мандатуртухуцеси, его мы спросим совета. Именно Бека развязал сложнейшие узлы в нашей истории, монголов, как древнейших грузин, использовал в восстановлении государства Грузии. Его ум и гений победили силу и коварство хана. Его будем молить, чтобы ниспослал нам достойную мысль для освобождения веры из ловушки, – говорил настоятель и спускался в Успенский собор, в глубину земли, по нисходящим ступенькам лестницы.
После того как поросшую мхом дверь сдвинули с места, Ахмед вдохнул запах земли и корней деревьев, поставил ногу на почерневшую и позеленевшую от времени подземельную каменную площадку. Небольшой свет, проливавшийся из световых каналов, сделанных месхетинскими мастерами, озарял вечный покой великого правителя Беки и его супруги Вахахии. Здесь же виднелись саркофаги дочерей Беки: матери Георгия Блистательного – Нателлы, королевы Трабзуна – Джиаджак Комненоса и бывшей королевы крымского полуострова – Бихаханим Гузлоры. В темной части коридора виднелись могильные плиты Саргиса-Сабы и Иоанна-Кваркваре. Чуть ниже, в глубине площадки, Манучар и члены его семьи спали вечным сном. На восточной стене был прикован нос венецианской военной фрегаты, на которой латынью было написано «Нав-Кваркваре». Здесь покоились все православные Атабаги, кроме Кваркваре Второго, который был похоронен в монастыре Вардзии и Мзечабука, которого предали земле около Трабзуна. Щиты, прикрепленные на стенах, отражали небольшой свет и поэтому можно было различить существующие на них надписи.
Отец Басилий преклонился перед могилой великого правителя и громко стал молиться: - «…воин Христа Бека, разгромивший  Агарионов, превосходивший всех дел своих, полководец-победитель, защитник грузин за границей, строитель церквей и монастырей, заступник вдов и сирот, законодатель и судебник, воспитатель царевича Георгия, победитель тюрков и выдворивший их из Грузии, победитель осетин и захватчик Бакатар-осетина, объединивший грузин под властью одного царя и укоренивший покой, присмотри за своей страной и просьбу моей внемли…»
Ахмед паша преклонился рядом с настоятелем и сказал – «Ох дед мой, отважный, прости меня, недостойного раба твоего, и дай мне разум для общечеловеческой и земной деятельности, чтобы потомки мои укрепили страну эту и чтобы не вымер род грузинский из месхетии, вразуми меня предок великий и дед мой…»
Паша и настоятель вышли из усыпальницы, отец Басилий вытирал слезы и молчал. Когда закрывали вместе врата из дзелкви, настоятель что-то почувствовал или вспомнил старое знание и шепотом сказал потомку Атабагов.
- Сапара, сын мой, место под покровом святой Богородицы, кто покоится в этой низине этой благодатью проникнется и наполнится божественной мудростью.
Ахмед окинул взглядом окрестность, за Уравелские скалы опускалось красное солнце, небо наполнялось мудростью. Нужна была тайная чаша, чтобы наполнить этой мудростью.
- В этот вечер, в низине Сапары, я заночую под покровом Богородицы и утром, с восходом солнца, скажу настоятель, моё окончательное решение, – сказал Ахмед паша и, в утешение, приложился челом к плечу отца Басила.

***
Как во время походов, на кожах, с подложенным под голову седлом, спал в тот вечер Ахмед паша. Верный кунак, Аслан бег Палавандишвили дремал вблизи хозяина, как усталый орёл. В облаках сиреневого цвета мерцающая луна, цвета дыни, окутывала выступ скалы Сапары, лицо паши и водруженную позади него старую башню в чарующие цвета. На одной из боевых тропинок старой крепости, под названием «крепость Саргиса», неподвижный как, камень, стоял молившийся настоятель отец Басилий.
Вспорхнули на рассвете лесные куры. Пение птиц, раскатистые и крикливые голоса спозаранку нарушили спокойствие монастыря и обители Сапары, вовлекая с утра в общий хоровод мироздания.
Ахмед лежал с открытыми глазами и безмолвно прислушивался, как воздух, сошедший с неба, врезаясь в землю, перемешивался с исходившими от нее ароматами, прислушивался к поднимающейся с солнцем суматохе, битве и звукам природы.  Распростертое бескрайнее небо, окольцовывая бескрайние просторы земли, словно пыталось обуздать ее, а земля металась и безысходно просила действий, победы кого-то над кем-то, самопожертвования и исхода.
Ахмед лежал у невидимого небесного портала, в месте пересечения и столкновения земли и пространства. По сторонам его венчал сферический, молочного цвета покров, укрощающий настойчивые лучи предрассветного солнца.
Как ребенок улыбался Ахмед.  Его сердце трепетало, а душа успокоилась, но и сердце, и душа просили остаться под этим покровом и парить в нем над скалами и монастырями.
- «Божья мудрость», – промолвил кто-то рядом, или сам он произнёс эти слова, никто не знает, но здесь Ахмед паша встал и всмотрелся на сферические формы, притихших вокруг него, призраков.

***
- Решение принято настоятель, приказом моим на скале Ломсии, на месте могильника крепости Саргиса, будет построена «Божья мудрость», или переделанный османами под мечеть, но и сегодня известный символ христианства, похожий на «Айя-Софию», передающий её душу и очертания, православный храм. Если султан скажет, что «Айя-София» не является мечетью, тогда он противопоставит себя предкам, провозгласившим монастырь султанской молельней. Ежели султан снесет обиду молча, и примет мое строение, тогда он задумает отмщение, в случае успеха или неудачи которого, у месхов и жителей Иверии перед глазами вечно будет стоять памятник православного христианства, на латинском «Санкта Сапиена», та же «Айя-София» или «Божья мудрость».  Я верю отец, что, в построенной мной церкви, мои потомки будут молиться на грузинском языке, – говорил Ахмед с горящим взором и строгим выражением лица, поглядывая на отца Басилия.
- Быть грузином, это убеждение собственного тела в мученичестве и в бессмертии души. Ещё одно хочу сказать, этим решением ты достойно встретишь своих предков сын мой, – перекрестил Ахмеда отец Басилий.
- Несомненно с «Айя-Софией» в руках к предкам иду я, отец, – улыбался паша Ахалциха и целовал плечо настоятеля.

***
К следующей весне в Ахалцихе началось большое строительство. До этого свободные жители города узнали, что итальянский архитектор посетил Ахалцихе. Лагеря каменщиков, земледельцев и других расположились в стенах древнейшего города.
Паша сам следил за течением грандиозного строительства в центре Месхетии. По его же приказу, особые мандатуры (особые поручители) охраняли пути сообщений к разветвленным подмосткам и поэтому любопытный спутник только из сплетен рабочих мог выяснить, что происходило в Ахалцихе.
Христиане города и грузины мусульмане, в первую пору, удрученно взирали на строительство, похожее на муравейник. Согнутые в спине старые ахалцихцы считали: «Паша мечеть нам на голову поставит» и молчали. Однажды, в народе прошел удивительный слух: «Архитектор установил место для алтаря и настоятеля Сапары привели для благословения места».
- Где мечеть и, где алтарь? – спрашивали друг друга, как будто для чёса шерсти, собиравшиеся месхетинские женщины и, сияющие, возвращались к супругам.
- Думаю, паша что-то замышляет, – подмигивали друг другу носильщики, кожевники и тихо смеялись.
Кади пашалыка – Гаиредан Тавдгиридзе, особо приближенное к паше лицо, солидно ходил по строительству и разглядывал окрестность, как опытный полководец. По его словам – «Паша рядом с главным строением самую большую в Азии библиотеку строит и для граждан белый фонтан сооружает».
***
Меджлис османов, расположенный около бирюзового пролива, несколько месяцев бесконечно шумел и наконец решил направить фанатиков мусульман дервишей на окраину империи, в край названный пашалыком Ахалциха.
Пипинэску ага, как цыпленок сидевший рядом со стамбульским пышным пашой Кади, сейчас думал только о том, какую штуку приготовит Ахмед паша и верный ему Реджеб из Ахалциха бородатым и легковерным дервишам.
После окончания меджлиса Пипинэску написал Ахмеду письмо, обильно разбавленное аллегориями.  «Поскольку лису выдержал, теперь жди медведя», - писал он Атабагу и добавлял- «пять лет кушая мед и мула станет жертвой», что указывало о завершении срока пари проигранного Пипинэску в Ахалцихе.
Заблуждался Пипинэску ага. Султан Мустафа, который меньше доверял дервишам, отверг решение меджлиса и решил сам выступить в поход на Кавказ и окончательно разгромить союзников Ирана. Это означало, что Мустафа лично направится в Ахалцихе и лично ознакомится с тамошними новостями.
На следующее лето, как саранчи, пристали османы к общинам Малой Азии. Сам властелин, с чудовищным войском и с бесчисленными рабами, двигался по направлению к озеру Плакацио и разведывал окрестность, чтобы проложить дорогу в Иран.
У озера «теней», на османском «Чыдыре», турки разбили лагерь. Такого количества войска никто среди месхов не видел. С шавшетских гор месхи рассеяно смотрели на пушки, разгромившие балканские крепости. После разбора дел с Артвина, Абоца, Артануджа, Шавшети и Тао, султан, в сопровождении тридцати тысяч оруженосцев сифаев, двинулся в сторону Ахалциха.
У горы Эрушети Ахмед паша пожаловал к владыке мира. Османский паша восхвалил Ахмеда многими ласковыми словами и вместе с ним в Цкаростави выпил кипящую «хава».
Османы, любящие жестоко врываться в города и опустошать все вокруг, вошли в Ахалцихе степенно, с мелодиями меджлиса и пронизывающим сердце маршем янычар. Город был так обильно украшен фонарями и коврами, что султан приказал разбросать золото для граждан, а сам, вместе с Ахмедом, поскакал к месту строительства.
Султан так свободно мчался по этому незнакомому городу, будто этот город, вечно был городом его предков. Для кавказских склонов подобранный ахалтекинский жеребец (ахалтекури) быстро поднялся по медным скалистым холмам. Султан прикрыл глаза рукой с плетью, напряг взор и оцепенел.
Перед владыкой морей и суши, в маленьком городе Ахалцихе, стояла вопиющая от пролитой христианами крови, непобедимая «Божья мудрость» - «Айя-София» - его главный противник, судилище добра и зла османов.

***
Озлобленный султан искал причину. Он приказал Ахмеду паше наказать царя имеретин Соломона и разгромить Имерети. Было известно, что царь Имеретии Соломон I Багратиони, называл Ахмеда Джакели «отцом» и считал Ахалцихского пашу большим другом. Со своей стороны, Ахмед паша с большой любовью справлялся о царе Соломоне, во вступлении на престол которого, самому паше принадлежала львиная доля.
Такие теплые отношения между царем Имерети и Ахмедом пашой, кажется взбесили османскую империю. Разгневанный султан требовал голову Соломона, потому что последний объявил беспощадную войну торговле рабами в Западной Грузии.
«Покори Имерети, свергни тобой же посаженного царя Соломона, восстанови рынок рабов», - написал великий визирь османской империи паше и, с письмом, вскоре отправил войско вдогонку. Ахмед паша назначил полководцем османской армии своего личного врага - османа Кола пашу и отправил его в Имерети, а Реджеба Палавандишвили, короткими дорогами, с тайной миссией направил к царю Соломону.
В 1757 году тридцатитысячную армию османов заманили имеретинцы на поле Хресила. В два часа одиннадцатитысячное войско имеретинцев разгромило врага. Кола пашу и его сопровождающих, по приказу Соломона и Ахмеда паши, сбросили со скал.
Имеретия освободилась…

***
Султан был взбешен. В поражении у Хресили он обвинил Ахмеда пашу и приказал казнить его. Есть несколько соображений о том, как наказали Ахмеда из Ахалцихе. По первой версии ему отрезали голову, так как боялись восстания месхов, палачи точно и быстро исполнили задание. Голову Ахмед паши отправили в Стамбул, а тело торжественно похоронили близь, им же построенной, «Айя-Софии». По второй версии, султан отправил Ахмеду шелковую тесьму, которой его должны были задушить. Ахмед паша спокойно помолился, простился с семьей, и нагнул голову палачам. Перед смертью, он до последнего биения сердца, взирал на «Божью мудрость» - «Айя-Софию». По этой версии Ахмеда пашу похоронили на одном из холмов.

***
История не была милосердной к Ахалцихе. В 1828 году русская армия генерала Паскевича окружила Ахалцихе. Не сдались врагу ахалцихцы. После нескольких неудачных попыток взятия города Паскевич приказал забросать город зажигательными снарядами. Весь город был сожжен и испепелен. Уцелела только «Айя-София», с купола которой, генерал Григол Орбелиани мастерским выстрелом из пушки, сбросил полумесяц и рассказал русским о том, как Атабаг Ахмед пожертвовал собой для построения православной церкви.
В 1829 году «Айя-Софию» объявили православным собором. Этому значительно способствовали служившие в русской армии Григол и Илико Орбелиани. В тот период солдатами случайно была найдена могила Ахмеда паши. Удивительно, что русские проявили огромное почтение к могиле Ахмеда паши и снова украсили ее традиционной стелой.