Л. Балашевич. Углубляясь в историю. ч. 11-я

На снимке: Карл Густав Маннергейм с членами его штаба в г. Вааса. 1918 год.


     Решение Маннергейма создать штаб-квартиру будущих вооружённых сил Финляндии вдали от столицы оказалось на редкость дальновидным и сыграло решающее значение в судьбе страны. Во время захвата власти в столице красными членам сената удалось скрыться. Председатель правительства Свинхувуд нелегально уехал из страны и через Берлин и Стокгольм добрался в Вааса только 24 марта. Большинство членов сената также постепенно стягивались под защиту Маннергейма, и уже в марте город Вааса по сути дела стал временной столицей легального финского государства.

     До начала более или менее стабильной работы правительства в Ваасе в руках Маннергейма сосредоточилась практически диктаторская власть, которой он воспользовался для создания своего штаба и обеспечения условий для его безопасной деятельности. Своё ближайшее окружение он подбирал в основном из числа знакомых ему и близких по возрасту бывших старших офицеров русской армии и выпускников Финского кадетского корпуса в Хамина, в котором он учился. Некоторые из них были членами Военного Комитета и приехали в Вааса вместе с ним, другие же разными путями прибыли туда чуть позже. Так, например, приехавший вместе с Маннергеймом из Хельсинки полковник русской армии Мартин Ветцер (1868 – 1954) был назначен начальником его штаба, а позднее стал командующим Западной армией; штабс-капитан Гёста Теслёв (1872 – 1939) учился в Академии Генштаба и затем преподавал русский язык в Кадетском корпусе в Хамина. В 1904 году он покинул службу и уехал в Швецию, откуда и прибыл в распоряжение Маннергейма и был назначен начальником штаба, получив заодно звание полковника; генерал-майор русской армии Эрнст Лёвстрём (1865 – 1937), командир Лейб-гвардии 1-го стрелкового полка, а затем начальник дивизии в Первую мировую войну, уволенный, как и Маннергейм, из русской армии в декабре 1917 года, был назначен Маннергеймом командующим Восточной армией, взявшей Выборг, за что получил чин генерал-лейтенанта; генерал-майор Павел фон Герих, командир 3-го гренадёрского полка, а перед революцией  глава всех учебных и призывных центров Петроградского военного округа, вернулся в Финляндию в ноябре 1917 года и в декабре стал командиром шюцкора в Вааса незадолго до приезда туда Маннергейма и впоследствии был назначен им главным инспектором Белой армии (В. Никитин. Финская армия - русский след. Люди и оружие. - СПб, 2017, 368 с.)

    Серьёзной угрозой для функционирования штаба Маннергейма в Ваасе представляли расположенные здесь 423-й Лужский полк 106-й дивизии русской армии и русская пограничная стража, симпатизировавшие большевикам. Используя свою власть, Маннергейм, не дожидаясь одобрения Свинхувуда, ещё до начала переворота в столице решительным штурмом возглавляемого фон Герихом местного шюцкора разоружил русские войска не только в городе, но и во всей Южной Похьянмаа. Каким бы невероятным это не казалось, но благодаря своей решительности и дальновидности Маннергейму  удалось буквально за десять дней до начала восстания красных собрать и организовать работу своего штаба и поставить под контроль белых практически всю северную и центральную Финляндию.

    Далось это ему, однако, нелегко. О тех трудностях, с которыми он поначалу столкнулся, мало пишут официальные историки. Не обо всех из них упомянул и Маннергейм в своих мемуарах, так что узнать о некоторых из них можно в основном из воспоминаний людей, которые находились рядом с ним в это тяжёлое время. Эмигрировав под давлением обстоятельств во впервые появившуюся на карте мира независимую Финляндию, он вынужден был начать свою жизнь с того же, с чего он начинал более тридцати лет тому назад в России – с адаптации к мало знакомой среде с таким же мало знакомым ему финским языком, каким был для него тогда русский.  Разница была только в том, что переезд в Россию был мотивирован страстным желанием молодого Маннергейма вырваться в большой мир от провинциального прозябания, а возвращение было вынужденным шагом, сделанным под давлением непреодолимых обстоятельств. Начиная в пятидесятилетнем возрасте свою жизнь по новому кругу, Маннергейм из полученного в России опыта знал, что для того, чтобы быть признанным в новой для него малознакомой среде, нужно быть на голову выше окружающих.

     Первое, что создало серьёзные трудности во взаимодействии с шюцкором Ваасы и всей Южной Похьянмаа, бывшей тогда единственной вооружённой силой в распоряжении белых, было то, что шюцкоровцы вынуждены были теперь выполнять единоличные распоряжения бывшего русского генерала, в то время как они привыкли решать все проблемы после коллегиального обсуждения. «Этим активистам из Южной Похьянмаа, выросших в период руссификации, всё русское было ужасом независимо от того, касалось это белых или красных, во всяком случае от того, что белые были «обжарены в масле», как сказано в народной поговорке, лучше они в их глазах не стали» (Erik Heinrichs. Mannerheim Suomen Kohtaloissa. Osa I: Valkoinen Kenraali 1918 – 1919. Helsinki, Otava. S. 100. Перевод мой). Дело зашло настолько далеко, что в середине марта в Вааса появилась делегация из Антреа, заявившая, что командующим должен быть финн, и потребовавшая от членов сената передать командование белыми в руки настоящего финна – егерского капитана Аарне Сихво, командовавшего Карельской группой белых войск. «Находились и другие коренные финны, которые намекали прибывшим из Германии финским егерям, что стоило бы исправить ошибку и удалить чуждого главнокомандующего» (там же, с. 102). К чести и Сихво, и егерей надо сказать, что они не поддержали этих инициатив.

     Лёд подозрительности со стороны шюцкора растаивал по мере того, как постепенно они начали убеждаться в том, что в лице Маннергейма они имеют дело не с рядовым русским генералом, а с компетентным и опытным командиром высшего ранга и харизматичной волевой личностью.

     Не меньшие трудности возникли у Маннергейма и из-за напряжённых отношений с прибывшими в течение 17 – 25 февраля 1918 года в Вааса из Германии почти 1200 финскими  егерями – добровольцами, которые с 1915 года обучались в немецкой армии и принимали участие в боевых действиях на стороне Германии против России, на стороне  которой воевал Маннергейм. С одной стороны, Маннергейм прекрасно понимал, что хорошо вооружённый и дисциплинированный батальон стал серьёзной поддержкой белой армии, и тепло приветствовал егерей.  Но, с другой стороны, он не мог не опасаться угрозы, представлявшей лично для него этот новый центр силы, оказавшийся в Белой армии.  На отношении Маннергейма к егерям не могли не сказаться и чисто моральные соображения, которые были важны для такого человека чести, которым он был. Ведь финские добровольцы уезжали в Германию в разгар войны, будучи российскими подданными, и с точки зрения закона были изменниками. Их командир Вильгельм Теслефф был русским офицером, но осенью 1917 года сдался в плен немцам, вошёл к ним в доверие и стал работать в политическом отделе немецкого генштаба. Маннергейм не мог считать такое поведение достойным – пленный не должен переходить на сторону врага. Можно понять, какие моральные преграды пришлось преодолевать Маннергейму, вынужденному решать проблемы взаимодействия с батальоном с этим человеком.
 
     Уже при первой встрече с подполковником Теслеффом выяснилось, что его планы по использованию возможностей батальона коренным образом расходятся с планами Маннергейма. По его просьбе сенат 18 февраля объявил в стране всеобщую воинскую повинность, и Маннергейм рассчитывал использовать егерей в качестве командиров создаваемых частей. Теслефф же категорически требовал использовать батальон, пополненный лучшими шюцкоровцами, как единую ударную силу. Маннергейму  пришлось проявить большую выдержку и упорство, чтобы путём убеждения, а не волевого приказа, на который он имел право, заставить егерей принять его план, уступив Теслеффу лишь в некоторых деталях. Все перепитии этого эпизода можно прочесть в мемуарах Маннергейма, в том числе в их русском издании 1999 года (Карл Густав Маннергейм. Мемуары. М7, Вагриус, 1999. – с. 103 – 104).

    Неудивительно, что в егерском батальоне многие относились к Маннергейму с недоверием. «Правда в том, что больше всего недоверие к Маннергейму раздувалось в немецком егерском батальоне. Особенно врач батальона В. О. Сивен, отличавшийся несдержанным характером, в это критическое время совсем вышел из равновесия и с самого начала выражал сильное предубеждение против Маннергейма. Причиной его громкого и открытого раздражения была его особая привязанность к Германии. Бернхард Эстландер утверждал даже, что его пыл зашёл так далеко, что он планировал силовой криминальный вариант устранения Маннергейма» (там же, с. 104).

    Очень досаждало как Маннергейму, так и части его близкого круга слабое владение финским языком. По сути дела, его навыки в финском языке ограничивались опытом общения с детьми- одногодками прислуги в поместье, где он жил, и уроками в Кадетском корпусе в Хамина. За тридцатилетие службы в российской армии и эти знания постепенно угасали, поскольку во время своих отпусков, проведенных в Финляндии, он общался с родственниками и друзьями исключительно на родном для него шведском языке. Во вновь созданной штаб-квартире в Вааса почти весь близкий круг Маннергейма состоял из бывших русских и шведских офицеров-добровольцев, которые общались меду собой на непонятном для большинства местных шюцкоровцев языке. Для них был просто страшным тот факт, что новые руководители разговаривали с ними с помощью переводчиков! Не меньше шюцкоровцев это раздражало и егерей. Один из них, Пер Циллиакус, так указывал на это служившему в штабе Маннергейма шведскому полковнику Тёрнгрену: «Он начинает говорить на таком финском языке, что на глазах слушателя наворачиваются слёзы, а потом он переходит на шведский с русским акцентом, и этот переход непередаваемо комичен… Вдобавок его шведский наполовину французский. В сущности, это мелочи, но они смешные, и это опасно, когда командир высокого ранга смешон». (S. J;gerskiold. Mannerheim 1918. Helsinki, 1967. – C. 80). Циллиакус не назвал имён тех, о которых он говорил, но из контекста ясно, кого он имел в виду.

   Большим ударом морального свойства оказалась для Маннергейма также неискренность, проявленная по отношению к нему сенатом и его председателем Свинхувудом в вопросе, который Маннергейм считал принципиально важным. На основании тщательной оценки соотношения сил Маннергейм был твёрдо уверен, что он сможет в течение трёх месяцев одержать победу в гражданской войне собственными силами без интервенции со стороны великих держав, поскольку это грозило бы Финляндии потерей престижа и независимости. Нельзя исключить, учитывая тщеславие Маннергейма и его стремление всегда быть победителем, что и его желание видеть себя единственным «спасителем отечества» тоже сыграло в его позиции определённую роль.  «16 января я встретился со Свинхувудом в присутствии ротмистра Игнатиуса. Я заявил о готовности взять на себя задачу освобождения страны, но поставил особое условие, что сенат не будет просить вооружённого вмешательства ни у Швеции, ни у Германии, ограничившись просьбой о присылке добровольцев и оружия. Свинхувуд обещал мне в присутствии Игнатиуса не просить о вводе войск ни Швецию, ни Германию. Но сенатор Свинхувуд не сказал мне тогда, что ещё в декабре 1917 года правительство обращалось за вооружённой помощью к Германии». (Mannerheim. “Muistelmat”, Osa I, S. 253 - 254, перевод мой).

    Когда немецкие войска 3 марта высадились на островах Ахвенмаа, Маннергейм уже понял,  что интервенция на финский материк неизбежна, и чтобы хоть как-то смягчить ситуацию, потребовал от Гинденбурга, чтобы немецкие войска в этом случае были подчинены лично ему и их командование заявило, что их целью является не помощь в гражданской войне, а изгнание русских войск из Финляндии.  Правда, в день  высадки немецких войск на Ханко 18 февраля 1918 года был заключён Брестский мир между Россией и Германией, по условиям которого русские войска должны были без боя выведены из Финляндии, так что выполнять это требование силой немцам не пришлось. Немецкие войска всё же поступили под командование Маннергейма, а чтобы избежать формальных неловкостей, сенат ещё 7 марта присвоил Маннергейму чин полного кавалерийского генерала, так что по чину он оказался на две ступени выше командовавшего немецкими войсками генерал-майора графа Рюдигера фон дер Гольца.

   Перечисленные выше трудности существенно осложняли Маннергейму его деятельность на таком ответственном посту, но всё же при всей его принципиальности и высоких понятиях о чести,  он смог к некоторым трудностям, например, связанным с языковой проблемой, адаптироваться за счёт выработки собственного стиля управления, а другие преодолеть своим терпением, настойчивостью, умением доказать свою правоту, иногда даже поступаясь своими моральными убеждениями, если бы тупое следование им нанесло вред главному делу.

   Когда сегодня перечитываешь литературу о связанных с Маннергеймом событиях того отдалённого от нас целым столетием времени, не перестаёшь удивляться дальновидности, настойчивости и  гибкости в преодолении всех трудностей, вставших на его пути к победе,  которые Маннергейм при всей враждебности окружающей среды проявил в то судьбоносное для его страны время.