4. Любви, любовью, о любви

Предыдущая часть: http://proza.ru/2020/10/11/1685



Я никогда не задумывалась, настоящая ли любовь у моих родителей, у Костика с Иришкой, да и у других тоже. Нашли друг друга, живут счастливо – значит это и есть та самая... Да даже взять бабушку с дедушкой – они, бывало, частенько ссорились и дулись друг на друга, в основном, из-за дедовых шуток и подколов, которые обижали бабушку. Но даже я понимала, хотя была тогда совсем ещё маленькой, что всё это не всерьёз и что на самом деле они жить друг без друга не могут.

Не так давно дедушка умер – дал знать о себе осколок, полученный ещё на фронте. Я вспоминала бабушкины рассказы: как они с дедом познакомились, как он сходу угадал её имя – Надежда, а сам представился Павлом и лишь через несколько месяцев, сильно смущаясь, признался, что его зовут Пантелеем, а бабушка уже привыкла называть его Павликом и потом долго сердилась.

Ну какое тут к чёрту самолюбие или – что там ещё? – самоутверждение…


Где бы мы с Ларисой вместе ни появлялись, разность миров ощущалась сразу же. Меня никто никогда не замечал, для всех я была своей, из привычного измерения, – Ларису замечали все и всегда, как что-то необыкновенное и непознанное: в автобусе, магазине, просто на улице. На озере это особенно было заметным – все шеи сворачивали. Я и сама любовалась, когда она заразительно смеялась, запрокидывая при этом голову, и грациозными движениями встряхивала влажными прядями, нисколько не смущаясь всеобщим вниманием.

Стоило ей только зайти в воду, как вся местная пацанва моментально бросалась вслед. Да что там какие-то пацаны, – папа, мой умный, взрослый и такой правильный папа, тоже мощными бросками устремлялся за синей купальной шапочкой. Когда мы играли в волейбол, он самолично бегал за пропущенным Ларисой мячом, а если мяч пропускала я, то весело покрикивал: – Давай-давай, дочь, шевелись! Ножками, ножками!

Сначала меня даже забавляло, что папа ведёт себя как мальчишка. Но потом я заметила, что маме всё это совсем не нравится, хотя она и старалась казаться равнодушной. Именно по этому напускному безразличию я обо всём догадалась. И была, наверное, последней, до кого наконец-то дошло…

За столом папа начинал вдруг суетиться, опрокидывать стаканы с чаем и невпопад хохотать. Кто бы о чём ни заговорил, он обязательно встревал и городил при этом всякую чушь, пытаясь острить. Это было уже слишком.

– Дурак! – мысленно кричала я ему, – У неё уже есть аспирант! А у тебя есть мама и я!

Я видела, как хмурится Туся и как бабушка пытается осадить папу. Мама при этом снова делала вид, что ничего не происходит, Ларисе было явно не по себе, а я злилась. Моя злость распространялась на всех и на Ларису – в первую очередь. Мне она уже не казалась такой уж необыкновенной.

– Кривляка, как и все, – думала я и втихомолку злорадствовала: – Так тебе и надо. Не будешь трясти своими волосами и всех очаровывать. – И с мстительным удовольствием твердила: – Са-ма-я  о-бык-но-вен-ная.


Как-то вечером зашёл разговор о туристических походах, и папа стал вспоминать, как сплавлялся с институтскими друзьями на байдарках по уральским рекам: – Лемеза, Исеть, – с воодушевлением перечислял он.

– Всю жизнь хотелось вот так, по реке... Плыть, плыть... – мечтательно произнесла Туся, на что Лариса рассмеялась: – Борис Пантелеевич о горных сплавах рассказывает, там «плыть-плыть» не получится, это очень опасное занятие. Хотя попробовать было бы интересно.

Вот зачем она это сказала? Папа аж покраснел от удовольствия. Наверное почувствовал себя настоящим героем.

– А мы можем поплавать по нашей речке. Крутых порогов не обещаю, но течение там довольно сильное. Мы в детстве с мальчишками на автомобильных камерах...

– Нет-нет, что вы, – испугалась Лариса и пошла на попятную: – Это я так, к слову.

Но папу уже было не остановить: – Мам, а где отцовская резиновая лодка?

Он во что бы то ни стало решил привести в порядок эту лодку, которая на самом деле уже никуда не годилась и просто валялась в сарае среди всякого старья. С самого утра он варил на плитке какой-то очень вонючий клей, переворошил сарай в поисках ниппелей и возбуждённо бегал с насосом в руках. Даже от завтрака отказался. Папина затея была глупа до безобразия, и всем было неловко.

Мы с Ларисой хотели пойти на озеро и ждали только маму. Она вроде бы тоже собиралась, а папа так и ползал во дворе возле распластанной лодки.

– Ты идёшь? – нетерпеливо кричала я в глубину дома. Наконец мама вышла на веранду: – Идите одни, девочки. Мы с Борисом ещё за молоком пойдём к тёте Любе.

Уже на улице, пройдя с сотню шагов, я вспомнила, что забыла самое главное: купальник. Он так и болтался со вчерашнего дня за домом на верёвке. Недолго думая я перелезла через штакетник и побежала за своим купальником через огород.

– Ну и долго это будет продолжаться? – услышала я мамин голос, который не предвещал ничего хорошего. Замерев, я осторожно выглянула из зарослей вишни.

Обхватив руками плечи, как будто ей было холодно, а может и правда её била дрожь, мама презрительно смотрела на папу. Он стоял перед ней с опущенной головой и машинально помешивал клей в жестяной банке. Растерянный, жалкий...

– Хоть бы дочь постеснялся, – отчеканила мама и влепила ему пощёчину.

Банка отлетела, брякнулась на землю и из неё стала выползать янтарная масса.

Я кинулась назад и побежала совсем в другую сторону, не обращая внимания на поджидавшую меня Ларису.

– Лялька! – недоумённо воскликнула она.

– Как вы меня все достали своей любовью! – заорала я, срывая в истерике голос, – И никакая я вам не Лялька, меня Леной зовут, понятно?

Вечером Туся объявила, что они уезжают: – Загостились мы, пора и честь знать.

– Я буду писать, – шепнула Лариса при расставании, и я быстро закивала в ответ, боясь разреветься. Она с грустью смотрела своими, всё-таки необыкновенными,  морями-океанами, а потом сняла один из браслетиков и надела мне на руку.

***

Она снова стояла у окна, тяжело опираясь на палку. Слезящимися тусклыми глазами долго всматривалась в редких прохожих и наконец произнесла:

– Его больше нет...

– Зачем же так думать? Может, он просто заболел.

– Его больше нет, – повторила старуха и, обернувшись, показала рукой, – Достань... там...

В старом ридикюле – тщательно завёрнутое в газетный обрывок письмо. То самое, для Натальи Никодимовны. Кто знает, сколько раз его перечитывали... Листки расползаются на ветхих сгибах...

Выцветшие строки: «... Я не боюсь потерять тебя, потому что ты всегда со мной, в моём сердце, и будешь там всегда...»

– Ну почему? Почему? Ты можешь объяснить?

– Он обманул меня.

– Неправда, он уже не жил с той женщиной. А ты даже не захотела его выслушать.

– Он обманул, – упрямо сказала старуха и отвернулась.

– А в госпитале? Ты ведь знала, что он давно развёлся.

– Тогда уже я была замужем. А потом... – она едва заметно усмехнулась, – Потом он снова женился. – Немного помолчав, глянула неожиданно ясно и светло: – Теперь встретимся...