Глава 1. Джеймс

Я ехал в больницу навестить больного друга.
Ветер, дувший из приоткрытого окна машины, трепал обрывки ткани моего костюма, небрежно нависавшие над пустотой в моей груди. Я с досадой обратил внимание на то, что уже «вырос» почти со всех своих вещей; лишняя ткань просвечивалась и подгибалась под реальные контуры сквозной дыры в моем теле.
Моя жена, Люси, давно настаивала на том, чтобы полностью сменить мой гардероб. Но я противился до последнего, не желая признавать факт, что за последние полгода дыра в моей груди быстро ширилась.
В то самое утро, провожая меня на работу, Люси поправляя мне воротник, снова заговорила о том, что даже мой новый костюм уже стал на меня велик.
- Хочешь, я сама подберу тебе новый пиджак, раз тебе некогда, - уговаривала меня Люси. – Я ведь никогда не ошибаюсь в размере.
- Мне стыдно, - неохотно признался я.
- Чего ты стыдишься? – ласково спросила Люси.
- Мне стыдно перед тобой, что моя пустота увеличивается. Я не должен,- я недовольно опустил глаза вниз, рассматривая пропасть, которая неумолимо ширилась во мне.
- Но ведь это естественно, - возразила Люси, пытаясь меня утешить. Хотя я-то знал, что она обеспокоена этим куда больше, чем я сам.
Мысли о разъедавшей наши тела пустоте были болезненны для нас обоих. В мире, где почти каждый закрывал на эту проблему глаза или старался не показывать своего волнения, мы с ней нашли друг друга именно как товарищи по несчастью. Благодаря Люси жалкие попытки как-то изменить свою жизнь и свести к минимуму самосгорание стали систематическими, вместе мы неуверенно дали вызов нашей внутренней пустоте. Речи и не шло о победе в неравной схватке с собственной природой, но, заполняя жизнь друг друга, мы проще переживали маленькие и большие потери в наших дымящихся телах.

До моих ноздрей доносился легкий запах исходившего из меня дыма. Состояние мое было тревожным. Мой друг Джеймс медленно умирал, и каждый раз я заходил в его в палату со страхом, что это наша последняя встреча.
Джеймс был моим самым близким другом еще с детства. Наши дома находились по соседству, и мы проводили вместе дни напролет. Мы, а также недалеко от нас жившие Стив, Сай и Лаэль чаще всего собирались во дворе Джеймса. Здесь была самая благоприятная атмосфера для наших детских дурачеств.
Лет в десять Джеймс начал играть на гитаре и заразил меня и остальных ребят своей музыкой. В выпускных классах мы даже основали музыкальную группу и были местными звездами, у нас была немногочисленная, но стабильная  армия поклонниц. Распавшись вместе с выпуском из школы, наша группа прекратила свое существование.
Из всех нас только Джеймс продолжил заниматься музыкой. Это была его единственная страсть, не считая его жены, Лии. Я постоянно наблюдал его в процессе творчества. Когда мы оставались вдвоем, он перебирал струны на своей гитаре и что-то напевал.
- Мне просто физически не хватает времени записывать все, что возникает в моей голове, - не раз жаловался мне друг.- Многие отличные мотивы теряются где-то в пространстве, если мне не удается вовремя превращать зародыши в цельную композицию.
Остальные приятели разбрелись по своим интересам. Первые пару лет в колледже я играл в новой группе Джеймса, но позже на это перестало хватать времени, и я посвятил все свое время получению профессии. В противном случае между мной и родителями назрел бы конфликт. Так завершилась моя счастливая юная пора, но я искренне радовался успехам своего друга. Он единственный из нас, кто смог сохранить задористость и упрямство, остальных жизнь подмяла под себя.
Вскоре на группу Джеймса обрушился успех. Его голос теперь преследовал меня повсюду. Пока друг ездил с гастролями по стране, собирая толпы фанатов, боготворивших каждую мелочь в его образе, мы с друзьями пылились в офисах. Сай, Стив и Лаэль не скрывали, что завидовали его судьбе. Я же просто искренне радовался за него, его достижения приносили мне еще больше удовольствия, чем могли бы принести мои собственные.
- Ты бы тоже мог быть на его месте, - говорила мне Люси. – То, что ты пишешь, не менее великолепно, - иногда я наигрывал ей собственные композиции, пару раз даже подкидывал уже успешному Джеймсу свои идеи.
- Нет, - категорически отрицал я ее предположение. – Для Джеймса творчество – это вся его жизнь. Для меня же только часть, в ней немало не менее важных интересов.
- Каких же? – кокетливо спрашивала Люси, нарываясь на признание в любви.
- Сама догадайся, - с этими словами я поднимал ее на руки и целовал, она же от радости болтала ногами в воздухе.
- И ты ему ни капли не завидуешь? – спрашивала Люси, когда я опускал ее на землю. – Вот если не кривить душой?
- Нет, - я усиленно мотал головой. Я всегда считал, что чем-то причастен к его успеху. Наверное, я стал самым первым человеком, который оценил и признал его талант. Еще тогда, в детстве, я говорил ему, что вижу его на большой сцене, он же равнодушно отмахивался от моих слов, но всякий раз мечтательно закатывал глаза, примеряя на себя образ большой звезды.
Джеймс никогда не забывал обо мне. Как бы далеко он не заезжал со своими концертами, мы поддерживали общение. Однажды, спустя почти год, как мы не виделись в городе, Джеймс приехал домой навестить свою семью. За тот период многое изменилось в его жизни. Мой приятель всерьез влюбился и очень скоропостижно женился, в тайне ото всех. Я был в шоке от этой новости. Зная его переменчивую натуру, такая новость казалась мне почти немыслимой. Чтобы познакомить свою жену Лию с семьей и друзьями, он и приехалв наш город.

На следующем моменте я хотел бы остановиться немного подробней, ибо именно этот день ознаменовался важным событием в моей с Люси жизни, и, во многом, этому способствовал мой друг.
Джеймс пригласил нас с Люси в ресторан, где и представил нам свою жену. Воспетая другом Лия оказалась белокурой грудастой красоткой с вызывающе ярким макияжем. Я заметил, что Люси неловко сжалась, увидев, с кем придется провести этот вечер. Люси не проигрывала ей по внешности, наоборот, она была в сто раз красивее, но цвела она естественными красками. А естественность нынче была не в моде. Я потрепал Люси по плечу, надеясь уменьшить ее напряжение. Она одернулась и протянула подруге Джеймса свою руку.
- Очень приятно, - заулыбалась Лия, когда мой друг представил ее нам. И мы с Люси обратили внимание, что даже яркие краски не могли замаскировать ее смущение. Жена Джеймса в тот вечер показалась слишком простой, я бы даже сказал, немного растерянной. Почувствовав ее слабину, моя подруга расслабилась. Они с Лией говорили о чем-то своем, а я расспрашивал Джеймса о делах в группе.
Была суббота, и зал был заполнен людьми; шум их голосов волнообразно нарастал и спадал. В пике шума, чтобы услышать друг друга, нам приходилось повышать голос.
- Я хочу сделать Люси предложение, - сказал я на ухо Джеймсу.
- Так сделай, - он пожал плечами, как ни в чем не бывало. – Даже я уже успел жениться на Лие, хотя клялся, что никогда не буду окольцован, - он усмехнулся.
- Я думал сделать это на Рождество, - поделился я своими планами.
- Рождество ведь через полгода, - засмеялся он.
- И что?
– Сколько лет ты вместе с Люси?
- Пять… с половиной, - сам себя поправил я.
- Вот, - развел он руками, - хватит морочить девке голову, все равно никуда ты от нее не денешься. Когда я впервые увидел вас вместе, то сразу понял, что ты попал.
- И что ты предлагаешь?
- Сделай это прямо сейчас, - предложил он.
- Но… сейчас я еще не созрел к этому… - стал сопротивляться я.
- И никогда не созреешь, поверь мне, - он легонько ударил меня кулаком в плечо. – Ну давай, в честь моего приезда. Я хочу посмотреть на это, кто знает, попаду ли я на вашу свадьбу.
Он не стал дожидаться, пока я придумаю отмазку, и прервал развернувшуюся между Люси и его женой болтовню.
- Люси, - обратился он к моей девушке, и она тут же повернула к нему голову. – Кое-кто хотел тебе кое-что сообщить. – Он ткнул в меня пальцем, и она настороженно посмотрела на меня. Я весь сжался и от неловкости засунул руки в карманы. Стоя напротив нее, я около минуты подбирал подходящие слова и проклинал Джеймса, подтолкнувшего меня на необдуманный шаг.
Люди в зале обратили на меня внимание и в ожидании притихли. Джеймс довольно откинулся на стуле. Я робко огляделся по сторонам и начал свою несвязную речь. Я уже давно проворачивал ее в своей голове, но сейчас помнил лишь обрывки, и пытался слепить из них нечто целое.
- Я верил, что однажды обрету целостность, - с этими словами я ткнул себя в свою пустоту. – Я хотел, чтоб все те глупости, которые я делал, все мелкие и большие дела, в которых я не всегда сполна отдавал себе отчет, слились воедино и обрели общие очертания большого замысла под названием «моя жизнь». Чтоб даже те мелочи, значением которых я пренебрегал, однажды оказались значимыми, склеяв мою четвертованную душу.
Люси хотела мне что-то возразить, но я жестом показал ей, что еще не договорил.
- Я долго думал, что только со смертью моя жизнь обретет смысл… Но я спрашивал себя: а стоит ли ждать ее, чтобы в конце быть досадно разочарованным? Затем я решил, что обрету целостность вместе с особым происшествием или неожиданным озарением. Но я ждал ту же самую попусту, не понимая, что каждый миг жизни по сути своей и есть озарение.
Но никогда я и подумать не мог, что мой смысл жизни будет заключаться в человеке. Люси, - я сделал шаг вперед, а Люси широко открыла глаза, всматриваясь в мое лицо. От нахлынувшей на меня искренности я дрожал и еле двигал челюстью. - Встретив тебя, я разомкнул круг своих противоречивых суждений. Ты стала тем самым необходимым элементом, который соединил меня в одно, придал общее значение каждой сфере жизни, которые раньше были в диссонансе. Не смотри на эту дыру в моем теле, я тебе клянусь, что ее нет, пока в моей жизни есть ты.
Лия только теперь начала догадываться, к чему я затеял этот спектакль, и подмигивала то Джеймсу, то Люси. Люси слушала меня, затаив дыхание, а друг мой прищурил глаза, пытаясь переварить в своей голове мой текст.
- Люси, я хочу провести с тобой свою жизнь, потому что без тебя она не имела и никогда не будет иметь никакого смысла. Ты согласна?
Лия, ерзавшая от нетерпения на стуле, сдавленно завизжала, не дождавшись ответа Люси, а Джеймс округлил глаза.
- Ну ты и загнул, - сказал он, громко хлопая в ладоши. – Не ожидал.
Люси ответила мне тихим согласием, его затопили нароставшие в зале овации. Я видел, как она оглядывалась по сторонам, абсолютно не удивленная; храня ангельское спокойствие, она знала о моем предложении еще задолго до того, как оно сформировалась в моей голове.

К моменту нашей свадьбы Джеймс впервые серьезно поссорился со своей супругой и даже думал о разводе, поэтому на торжество явился сам. Во время банкета он взял гитару и бесцеремонно согнал со сцены заказанных в честь торжества музыкантов, игравших сладкую, но лишенную смысла чушь. Те с недовольным видом отошли в сторону, но ругаться с ним не стали.
Мой друг взял микрофон и заговорил немного охрипшим голосом:
- Я бы хотел посвятить эту песню моему другу и его очаровательной невесте, - произнес Джеймс и провел пальцами по струнам гитары, издав приятный звук, разлившийся по всему залу. – Однажды я написал ее для своей подруги, но она растоптала мне сердце. Я был оскорблен, ведь это был самый искренний крик моей души; чтобы сохранить его таковым, я хотел бы переадресовать эту песню вам. Глядя на вас, мне хочется верить, что любовь все-таки существует. Я хотел бы, чтобы эта песня сопровождала вас до самого конца, до того момента, как тела ваши сольются с вечностью. Это не последний, но самый дорогой подарок, который я дарю вам в этот день.
Он заиграл песню, которую я узнал не сразу. Лишь когда я по требованию гостей повел свою новоиспеченную жену в центр зала, мне вспомнился этот мотив. Еще задолго до знакомства с Лией я узнало ней посредством этой мелодии. Пьяный друг разбудил меня среди ночи, позвонив с другого конца планеты, чтобы сообщить мне, что написал лучшую песню в своей жизни. Он несколько раз хвастался мне своим еще не отточенным бриллиантом, вновь и вновь наигрывая мне в трубку красивый мотив, пока я окончательно не проснулся.
Я шепотом рассказал Люси эту историю, пока мы танцевали.
- Тогда это действительно самый дорогой подарок, который он или вообще кто-либо мог для нас сделать, - ответила она мне на ухо.
- В ту ночь я понял, что Лия – это самое серьезное его увлечение, - признался я. – Жаль, что они расходятся.
- Да они еще сто раз сойдутся и разойдутся, - возразила Люси. – Я поняла это сразу же, как только увидела его жену. У нее на лице написано, что она не знает, чего хочет от жизни, и мечется от одного мужика к другому…
- Не представляю, с какой болью он сейчас исполняет эту песню, - оглянулся я на друга, но успокоился, увидев, что он, наоборот, светится от счастья.
- Ты ведь забыл, он подарил свою песню нам, - усмехнулась жена, также обернувшаяся в сторону Джеймса. -  Теперь это песня о нас, а не о его неудавшейся любви…

В последние годы популярность Джеймса пошла на спад, новые альбомы не имели коммерческого успеха, и группа решила приостановить свою деятельность. Джеймс сидел на наркотиках, и не скрывал этого от меня. Вместе с утраченной славой и нахлынувшим унынием, он перестал контролировать дозу. Ко всем бедам, в его семейной жизни с Лией опять настали кризисные времена.
Его долго лечили от наркотической зависимости. Но после успешно пройденного курса лечения он потух. Незадолго до болезни Джеймс обосновался в родном городе, и я часто навещал его. Однажды друг признался мне:
- Я мог бы пережить все, что угодно. Отсутствие успеха и прежних доходов? – иронично спросил он сам у себя. - Это все так зыбко… Помнишь, - в его глазах блеснули искорки, - мы ведь были не менее счастливы, не имея и гроша в кармане, собирая в концертных залах пару десятков зрителей! Я любил выступать, и для меня никогда не было принципиально количество людей, мы ведь всегда взрывали зал, не правда ли? – он подмигнул мне.
Зал зажигал именно он, он был нашим фитилем, никто из нашей любительской группы не мог похвастаться харизмой и безуминкой, которыми обладал Джеймс и которые теперь, казалось, исчезли бесследно.
- Лия? – Джеймс продолжал свое признание. – Я давно смирился с тем, что ее сердце принадлежит всем подряд, только не мне. Но я люблю эту с*чку и прощу ей что угодно. Столько раз мы расставались, и что? Мы всегда возвращаемся друг к другу, вот только теперь мне неизменно плохо в независимости оттого, рядом она со мной или нет. Одиноко… - он устало вздохнул. – Но и это ерунда… Вот чего мне не хватает, так это музыки… - он указал на пылившуюся в углу комнаты гитару, его любимую коллекционную гитару, которую я подарил ему на День Рождения. – Нет во мне больше музыки…. И снаружи нет. Ни один мотив не вызывает во мне удовольствия, все раздражает. Все стало так тускло…
Уже тогда я обратил внимание на то, как быстро расширялась пустота внутри его тела. Это казалось настолько странным, что я долго отказывался верить своим глазам. Джеймс отличался от прочих людей стойкой заполненностью. В детстве, когда мы втайне от родителей курили, все мы шипели от непривычного для нас яда, ощущая, как пустота демонстративно разъедает наши молодые тела. И только Джеймс был практически неуязвим, его пустота оставалась прежних размеров.
Все прочие забавы также не оказывали на друга такого губительного воздействия, как на меня и других сверстников. Даже лечившие его от наркомании врачи удивлялись, почему он до сих пор не умер от длительной передозировки. После долгих лет на игле его пустота очень долго держала тонус. И лишь теперь, когда Джеймс в бездействии кратал за планшетом и играми свои дни, утратив всякий иной смысл существования, сквозная рваная дыра в его теле зажила бурной жизнью.

В ту встречу Джеймс выглядел очень жалко. На грязно-белой простыне я увидел уже не человека, а пустоту, окаймленную тонким слоем его тела. Дыра, разъедавшая больного, уже коснулась подбородка, была почти полностью разъедена его правая нога. Я отшатнулся, увидев, во что превратила Джеймса надвигавшаяся смерть, но друг мой тут же уловил мою панику и издевательски ухмыльнулся:
- Видишь, Эрик, вот что со мной делает смерть, – голос его звучал бодро.
Я был все еще ошарашен и едва заметно кивнул, не в силах улыбнуться.
- Будь проще, - засмеялся он. – Есть что-то захватывающее в этой зловещей штуке. Ты понимаешь, это всегда интригует. Сегодня я заснул с локтем, утром проснулся – а локоть уже кем-то съеден. Не весь конечно, - он продемонстрировал мне остатки своей руки, - но надкусан хорошо, жадно.
Это было так омерзительно, что я поморщился и отвернулся от его умирающего тела.
- Да что ты как сопливый мальчишка, - Джеймс спрятал руку под скомканное одеяло. – Ей Богу, сколько лет тебя знаю, ты не изменился, так и остался мнительным!
Я молчал, устыдившись, что так реагирую на случившиеся с моим другом перемены. На самом деле, я очень переживал за него с того самого дня, как он попал в больницу. Уже тогда я понимал, что Джеймс из больницы живым не выйдет, и зрелище во время последнего мое визита лишь подтвердило эти опасения.
- Пустота решила отомстить мне за все мои счастливые годы. Представь, какой аппетит у нее разбушевался, я так долго был неуловим, - продолжал Джеймс.
- Очень больно? – спросил я, пересилив себя и дотронувшись до его полуразъеденного подбородка.
- Нет, - мотнул он головой. – Я под наркотиком, - указал он на капельницу. – Это чудесная штука, знаешь, благодаря ней я не чувствую боли, и это позволяет наблюдать за собственной смертью с иронией.
- И тебя нисколько не пугает, что скоро тебя не станет вовсе? – его неуместный юмор пугал меня. Если бы я знал его чуть меньше, то подумал бы, что это сильный наркотик так действует на его психику. Но нет, таков был мой друг, который не в силах был угомонить свой юмор даже перед лицом смерти. «Возможно, эта гадкая самоирония – единственное, что помогает ему держаться», - решил я.
- Нет, - уверенно ответил Джемс и скривил губу.  – Последние мои годы были так паршивы и бессмысленны, что я рад, что, наконец, умираю. Я прожил немало счастливых лет, полных дикого восторга. Рано или поздно за это надо было поплатиться…
Действительно, я давно забыл, как звучал жизнерадостный Джеймс. Последние годы он провел, уткнувшись в монитор и играя в бессмысленные игры. А теперь мой умирающий друг улыбался. Я не мог понять, откуда в этих слабых остатках от тела живет столько энергии, голова его живо вертелась, мимика на лице его была подвижной, как никогда.
- Хорошо, что ты пришел, - произнес мой друг после непродолжительного молчания. – Скоро пустота разъест мой рот, и я не смогу говорить. А я очень хотел поболтать с тобой напоследок.
В тот день мы с Джеймсом вспомнили всю нашу жизнь. Мы хохотали, воскресая в нашей общей памяти то один забавный эпизод, то другой.
Я сидел на полу, у его кровати, положив голову на свободный участок простыни, и почти не смотрел на друга, а лишь слушал его не по состоянию бодрый голос и трясся от очередного приступа смеха. Успокоившись чуть раньше него, я с печалью наблюдал за тем, как дергаются скулы на его сморщенном от болезни лице.
- Иди уже, - сказал он, заметив, что я рассматриваю его с печалью. – Не заражай меня тоской, все, чего я хотел, - это напоследок хорошо посмеяться. А ты портишь мне это удовольствие, – лицо его резко помрачнело.
- Но… - возразил я, удивленный перемене его настроения, но так и не продолжил свою фразу.
Он повторил свою просьбу уйти. Мне ничего не оставалось, как подняться с пола и направиться к двери.
- Опять купился? – услышал я его у двери, когда рука моя уже тянулась нажать на кнопку выхода.
Я оглянулся. Джеймс снова ехидно ухмылялся, получая удовольствие оттого, что засмущал меня. Заводить меня в тупик всегда было его любимой шуткой, я часто обижался, что он выставляет меня дурачком.
Мне стало невыносимо больно. После радостных воспоминаний, повеселивших нас с Джеймсом, снова пришла пора тоски, еще более гнетущей. Я не мог показать другу своего уныния. Это было бы нечестно перед ним. Он оставался невозмутимым даже на одре смерти, а я раскисал лишь при виде его изуродованного смертью тела. Я пробормотал что-то несуразное, соврал, что нужно идти, пообещал, что навещу его на выходных, хотя знал, что не смогу этого сделать.
- Люси привет передавай, - сказал он мне на прощание.
Я шел по коридору и думал о том, что, наверняка, обидел его своей слабостью. Но я не мог, клянусь вам, не мог ни секунды более там оставаться. Что-то во мне оборвалось, и я сбежал, как нашкодивший кот.
«Да не обиделся он, - решил я, наконец, пересекая коридор. – Джеймс – и обидеться? Это несовместимые понятия. Наверняка он сейчас продолжает хохотать надо мной за то, что я повелся на его дурацкую шутку».
Я старался избегать взглядов больных, которых встречал на своем пути. Их глаза напоминали мне моего друга, я видел в них смирение. Но только смирение Джеймса было иным, нежели у всех остальных. Это было не тоскливое ожидание собственного летального исхода, не взывание к скорейшему прекращению собственных страданий. Нет, Джеймс смирился со смертью по-другому: он обернул все так, словно это он позволял смерти с ним случиться и вверил свое тело в ее руки, а не она застигла его врасплох.