Сибирский пророк

ОЛЬГА СОИНА. СИБИРСКИЙ ПРОРОК
…Бог сохраняет всё…
И. Бродский
Бывает в области культуры столь странные и парадоксальные сближения, что иногда только диву даешься: почему вдруг они возникли, и какая таинственная и невидимая рука вдруг достала их из вечности и рядом поставила? И в самом деле: что может быть общего между утонченнейшим и рафинированным интеллектуалом И. Бродским и простым, по-видимому, житейски грубоватым и отнюдь не отличавшимся чрезмерной изысканностью слога сибирским писателем-самородком А. Ивановым, создавшим свою великую и не побоюсь этого сказать, в свое время чрезвычайно дурно понятую эпопею «Вечный зов» и многое другое, тоже очень интересное, но, быть может, гораздо менее значительное.
И все-таки есть некая общая нота у этих двух, совершенно разнонаправленных дарований, и каждый в ком еще не ослабло художественное чутье, духовная восприимчивость и вечно живая национальная генная память может ее услышать и расчувствовать. Ну, вспомните, хотя бы, знаменитейшее скорбное и трагическое стихотворение И. Бродского «На смерть Жукова», где великий полководец, отбывая свое посмертие в страданиях и горести,практически так же, как и на войне, говорит одну единственную фразу в свое оправдание: «Я воевал!»
Вообще всякий, у кого так или иначе воевали отцы, деды и прадеды, в жизни которых потом было все, все, все… даже с излишком и полной мерой, прекрасно поймет, что есть поступки и действия, о которых неизбежно разбивается любой суд – будь-то просто человеческий, будь-то сокровенно-метафизический; и чистая, голая сущность поступка и действия уже не нуждается ни в каких оправданиях. И, по-видимому, людей так или иначе эти поступки совершавших, и события, в которые они были вовлечены временем и эпохой, следует либо принять полностью и безоговорочно, либо решительно отвергнуть, если жить и существовать с людьми такого ранга и такой судьбы сейчас почему-либо становится невозможным.
Вот именно о таких людях со сложной, неумолимой, беспредпосылочной к их частным жизненным судьбам и обстоятельствам историей и писал сибирский пророк и писатель А. Иванов. И вот, быть может, наконец, наступило время, когда его идеи и суждения должны быть как-то осмыслены и опознаны.
«Да что за вздор вы пишите, мадам, — скажет мне иронически настроенный читатель, — ну, какие там, прости Господи, у него пророчества, ведь писал-то он о совсем обычных людях, советских партработниках, заурядных и сирых, и сейчас даже имен многих его «героев», так называемых, и не вспомнишь. Мелкие это были все люди, без полета и пафоса, слишком элементарные для современного восприятия; и да отстаньте вы, наконец, от нас с этим вашим ретроантропологизмом!»
Выслушав все это и язвительную, давно приготовляемую усмешку увидев, отвечу так: «Ну, во-первых, у Бога, если в существо вещей вникнуть, вообще нет и не может быть ничего «мелкого» и «заурядного» по отношению к человеку. Ну, еще раз вам повторю совершенно категорически: нет у Бога «маленьких людей»; будь то Акакий Акакиевич Башмачкин, или же многократно описанные А. Ивановым советские партработники. Каждый из них, повторяю, решительно каждый, по-своему глубок, интересен и значителен; и все они зачем-то необходимы в общей механике нашей жизни и по-своему очень уверенно и решительно колеса ее проворачивают.
А, во-вторых, ну, кто вам сказал, что советский служивый тип, так проницательно, точно и скорбно описанный А. Ивановым, был «мелок» — и житейски, и духовно? Да поимейте совесть, вспомните, что мы все на их трудах еще как-то до сих пор существуем; и если бы в генной памяти нашего народа хотя бы некое подобие их поступков и действий не сохранилось, то уж я не знаю, что б сейчас с Россией и было!
И вот, в-третьих, скажу, что знал и предчувствовал А. Иванов внезапное и роковое появление страшной ползучей силы, которая прямо из глубин русской жизни объявится и вдруг начнет этих мужиков пожирать ни за что ни про что, а они, растерявшись и обалдев от ее нашествия, не смогут ей сопротивляться, пока до конца, до глубин и истоков этой мерзкой жизненной стихии все ходы и выходы ее не постигнут и противостоять ей не научатся.
Ну, вспомните, хотя бы о страшной поистине инфернальной фигуре Полипова, служаки, партработника и даже орденоносца, уничтожающего все живое и человеческое, к чему ему дано было в этой жизни прикоснуться, да еще с улыбочкой, с губками бантиком, с удовольствием и причмокиваниями… ну, просто, откровенно по-шекспировски: «Улыбчивый подлец, подлец проклятый!»
И сколько их, этих жутких существ, ненасытных до всепоглотительности, да еще с почти инфернальной жаждой вечного бытия, именно «тут», а не «там», сейчас нас окружают, и никак они пока непобедимы в своем захватническом раже до тех пор, пока не придут на то особые времена и сроки.
Или вдумайтесь в величественную и скорбную судьбу нкавэдешника Алейникова, беззаветно работавшего «на благо Родины» и столь же беззаветно испепелившего себя на огне энтузиазма борьбы «с врагами и вредителями»; а потом опомнившегося, да так и не успевшего построить свою жизнь прочно и устойчиво.

И неужели никому ничего не говорит фигура националиста Валентика, настолько беспощадного и жестокого, что от отдельных его фокусов даже немцы сотрясались? Как можно было без особого метафизического дарования усмотреть этот исторический тип и восчувствовать, во что он со временем развернется?
И разве не постиг, наконец, А. Иванов жуткую и страшную тайну предательства, надломившую судьбу великой страны и поистине прошедшую жуткой и незаживающей раной через сердце каждого русского человека?
А разве не является своеобразным и точным пророчеством вот эта излюбленная фраза писателя, касающаяся буквально всех метафизических глубин современного житья-бытья: «Жизнь, она справедливость любит!» Или уж совершенно отчаянно-национальное и при этом терапевтически-назидательное: «Человек должен до последней силушки за себя стоять!»
Так что, потрудитесь вы, мои достоуважаемые критики, хоть немножечко вникнуть в то, о чем думал и писал А. Иванов, а уж затем и судите его, если право на то в себе почувствуете!»