Яростный стройотряд, 2

         – Как ваша фамилия? – спросил Олега будущий экзаменатор, после чего стал ощупывать рукой раскрытую страницу своего журнала. Он, действительно, слабо видел и пользовался для записей подобием азбуки для слепых – шрифтом Брайля или чем-то в этом роде. Многие не раз замечали, как он, склонившись над своим кондуитом, делал там пометки, каким-то хитрым способом прокалывая бумагу маленьким шильцем.

      Среди его любимцев – а имелись у него и таковые – была Леночка Пожарская. Эта серенькая, неприметная мышка каким-то непостижимым образом завоевала его расположение. Ничем особым она не блистала – ни умом, ни эффектной внешностью. Было вообще странным, как она вообще оказалась на скамье престижного технического вуза, да ещё и на такой специализации. И ладно бы, выбери она экономику. Так ведь нет, гидродинамику ей подавай – науку, требующую глубокого знания математического аппарата. А в этом и парню-то о семи пядей во лбу непросто разобраться, не то что простому смертному.

      Как-то на его семинаре она делала доклад, почти без отрыва от конспекта читая заранее заготовленный текст, и её выступление удивительным образом порадовало педагога. Эта радость вряд ли была реакцией на суть излагаемого – в докладе всё было сухо и заурядно, как, впрочем, и в образе самой выступающей. Его, скорее всего, пленила её речь.
     Эта догадка Олега подтвердилась впоследствии – выражение его лица каждый раз чудесным образом менялось, когда он слышал её голос. Вот уж, действительно, как тут не вспомнить Маленького Принца, утверждавшего, что самого главного глазами не увидишь, зорко одно лишь сердце. И в отношении этого человека он был прав на все сто процентов! Потому как путь к сердцу этого историка партии шёл исключительно через уши, остальное дорисовывало его воображение.

      И лишь однажды он оказался немного сконфужен в отношении своей любимицы, когда та, в ответ на вопрос, каковы были основные движущие силы революции, произнесла:
      – Рабочие и крестьяне.
      – Ну, хорошо, с этим нельзя не согласиться. А главная?

      Повисла пауза. Он не сомневался, что сейчас прозвучит слово «партия» или, на худой конец "большевики" Пауза затянулась.
      – Ну, смелее!
      Лена оглянулась вокруг, словно ища поддержки.
      – Студенчество.
      Шмелёв прыснул в кулак. По аудитории пронёсся тихий ропот. Что будет? Все ждали от преподавателя самой неожиданной реакции. Но её не последовало, и обсуждение после лёгкой заминки перешло на другую тему. Что ж, и на солнце бывают пятна. Его отношение к подопечной после этого досадного ляпа нисколько не изменилось: он с завидным постоянством предоставлял ей слово, а она исправно получала поощрительные проколы в соответствующей графе журнала против своего имени.

      – Повторите, пожалуйста, вашу фамилию.
Олег повторил. Преподаватель открыл свой журнал на нужной странице и положил на неё ладонь. Олег стал следить за его рукой. Её пальцы спустились вниз по списку и, дойдя до его фамилии, проследовали дальше, остановившись, как ему показалось, несколькими строками ниже. Олег замер.
      – Пять, пять, пять… – Он двигал пальцы вдоль листа. Олег затаил дыхание – он уже догадался, что это была строчка Леночки Пожарской.
      – Конечно, можете сдавать, вы этого вполне заслуживаете!
Преподаватель записал его фамилию в экзаменационной ведомости – он всё же обладал определённым зрением – и рядом с ней выткал иглой на бумаге какую-то одному ему известную комбинацию из своих хитрых дырочек. Вот это удача!
 
     И теперь Олег вкушал всю прелесть этой удачи. Прелесть имела томатно-резиновый привкус. А рядом сидели его менее удачливые товарищи.

      – Ну, и где твои лодки хвалёные, – Шперова метнуло на новую тему.
Минут через пятнадцать они отвязали ялик от пирса. Казалось бы, чего недоставало им в озере с его простором и с видом живописных песчаных берегов? Отдыхай и любуйся. Но у Пугачёва на этот счёт было иное мнение. Он по-хозяйски уселся за вёсла и направился обратно в сторону дома, в уже знакомый им канал.
      – Зачем туда?
      – Так надо.
      Наверное, таков здешний ритуал. Правда, друзья не исключали, что у него, видимо, появилось желание вновь испытать ускользающее с каждой минутой ощущение строителя светлого будущего. А для этого, понятно дело, требовалось повысить в крови концентрацию стимулятора желаний, того самого, который таился в банке на антресолях.

      Но эту догадку его товарищам не суждено было проверить. Виною тому послужило событие, произошедшее уже на подходе лодки к заветной цели. Всё было бы ничего, но кому-то из сидящих в ней захотелось вдруг улучшить пропульсивные качества этой посудины. А для этого следовало задрать её нос – это знает даже простой школьник, не то, что будущий гидродинамик, уже освоивший такой хитрый термин, как «пропульсия».

      Пугачёву идея пришлась по душе. Чем быстрее, тем лучше. Он поднялся и двинулся в сторону кормы, где в томной полудрёме пребывал Шперов. Олег отпустил весло, пропуская приятеля, но двигаться не стал – и так пройдёт. И в этом была его ошибка. Пугачёв, не имея особого простора, беспечно наступил ногой на борт лодки и перенёс туда тяжесть своего тела. Лодка несмотря на свои обманчивые габариты на удивление легко поддалась этому нажиму и накренилась. Край борта тут же достиг поверхности воды и уверенно двинулся дальше. Напрасно Вова широким махом другой ноги попытался упереться в противоположный борт, чтобы вернуть посудине горизонтальное положение. Ему это удалось, но хлынувшей воды было уж вполне достаточно, чтобы лодка окончательно утратила плавучесть. Поэтому спасительный шаг лишь довершил начатое.

      Кто бы смог по достоинству оценить его прием, так это их педагоги, будь они его свидетелями. Судно должно тонуть, не опрокидываясь, твердят они постоянно будущим корабелам. Ибо корабль чаще всего тонет не от того, что теряет плавучесть, а от того, что переворачивается. Любитель парадоксов Шура Венцель, слыша это, всякий раз добавляет с ухмылкой: судно просто должно тонуть. А каким образом – не столь уж важно.

      Глядя на неуклюжую эквилибристику товарища и хлынувшую воду, Олег бросил второе весло и стал инстинктивно приподниматься над сиденьем, пытаясь хоть отчасти уберечь свои брюки. Но это был жест обречённого: уже через мгновенье лодка полностью погрузилась в воду.

      Ещё не до конца осознавая того, что с ними приключилось – всё произошло столь стремительно, и будто не с ними – они оказались в воде. Рядом с Олегом барахтался Пугачёв. Похоже, они мигом протрезвели. А где же Шперов – они, оглянулись по сторонам. Рядом никого не было. Ладно, потом разберёмся. Нужно спасать казённое имущество.

      Глубина в канале была довольно приличной, и дно не прощупывалось. Поэтому подтащить затопленную лодку к берегу было делом нелёгким.
      Из окон домов, примыкающих к каналу, на происходящее с изумлением взирали бабульки, истово крестясь и пряча за спинами внуков. Следовало спешить: в районе кормы – а где же ещё ему быть, – вцепившись в бортик, сидит их приятель, не способный разжать судорожно сведённые пальцы. И его следует немедленно вытащить на берег и откачать.

      Но каково же их удивление, когда, подтащив лодку к берегу, они обнаруживают пропавшего. Живой и невредимый, в позе отдыхающего Фавна в исполнении Нижинского, Шперов возлежит на гранитной набережной и с напускным равнодушием взирает на их усилия. Надо же, до чего проворен: никто даже не заметил, как он тут оказался. А ведь сидел себе на корме, лениво затягиваясь сигаретой и переваривая кильку. Почти что кемарил. А тут – как ветром сдуло.

      Вот же каналья, невольно вырывается у Олега: кажется, теперь он, наконец, догадывается, что означает это странное слово. То есть человек, хорошо ориентирующийся в канале. А им тут корячься, спасай общественное добро. А где же комсомольская совесть, товарищеская выручка? Было бы ещё понятно – сдай он экзамен, лежащий бременем на душе, и тогда можно было бы потихоньку забывать про этот самый моральный кодекс строителя светлого будущего и про «сам погибай». Но до этого следует оставаться в форме и не расслабляться. Потому как форма зачастую обязывает и порой даже определяет текущее содержание её обладателя. Эту максиму Олег знает по своим приятелям из военного училища. В обычной жизни такие же, как все, они, будучи в курсантской форменке и бескозырке, никогда не позволяют себе лишнего.

      На лодочной станции их встретил сотрудник местного отделения милиции, в чьём ведении находился данный объект культурно-бытовой сферы. Подождав, когда те привяжут лодку, он жестом пригласил их зайти в служебное помещение. Вальяжно расположившись за столом, он раскрыл журнал учёта происшествий. Рядом лежал сданный Пугачёвым в качестве залога за лодку студенческий билет.
      Глядя исподлобья на владельца билета и снова опуская глаза вниз, он сравнивал фотографию с оригиналом.
      – А не сынок ли вы В.А.?
      
      Вова потупился. Его отца, крупного хозяйственного деятеля, в районе многие знали. Сходство, что называется, было налицо в прямом и переносном смысле, и отпираться было бесполезно. Он кивнул.

      – И что мне с вами прикажете делать? Ладно, что остались целы, и имущество не пострадало, но ЧП на глазах у всего города. Завтра в местной газете наверняка будет заметка. На данный факт я никак не могу не реагировать.
      Он снял телефонную трубку и набрал чей-то номер. Редакция – догадался Олег. Его догадка подтвердилась. В редакции о происшествии, похоже, пока ничего не знали. Тем не менее Олег почувствовал, что над приятелем нависает угроза. Так ведь и недостачу на антресолях обнаружат.
      – Товарищ капитан, это я виноват, вовлёк друзей в этот блуд.
Капитан удивлённо вскинул брови.
      – Я сегодня сессию сдал досрочно.
      – Поздравляю. – Он скривился в улыбке. – А они тут при чём? И про какой это ещё блуд вы? – он схватился за ручку.
      – Я образно. Просто представился товарищам, как положено. Вы ведь после успешного экзамена по стрельбе тоже в долгу перед однокашниками не оставались? В школе милиции?

     Капитан ухмыльнулся.
     – Ваше счастье, что В.А. мне хорошо знаком, не хочется его огорчать. Поэтому на первый раз прощаю, не буду сообщать в деканат. – Он постучал студенческим по столу и многозначительно взглянул на Пугачёва. – Но впредь…
     Он словно нехотя протянул Пугачёву документ.
     – А насчёт школы милиции, там у нас всё строго было. Кстати, я туда благодаря вашему отцу попал. Я ведь на заводе работал, где В.А. директорствовал, и он мне в рекомендации на службу в органах тогда не отказал, хотя мастер был против.
     - А по стрельбе же у нас только зачёты были, – он взглянул на Олега. – И не сдавшему даже завидовали. Кто ж не любит лишний раз пострелять?

             * * *
      По бригадам их распределили как-то не по-людски. По-другому не скажешь. Раскидали так, что в каждой бригаде оказалось не более двух одногруппников. Как будто трое – это уже какая-то опасная критическая масса, что особенно характерно для русского человека. И кому это не знать, как их будущему командиру с «исконно-русской» фамилией Меллер. Учиться она ещё, худо-бедно, в состоянии, но работать – ни в какую. Тем более, топором. Видимо, вместо этого она, эта масса, тут же начинает точить какие-то загадочные лясы об эти самые топоры, чем тупит их бесповоротно. А эти трое, явившиеся позже других и не успевшие ещё как следует просохнуть не только снаружи, но и внутри, наверняка должны быть разведены на расстояние пушечного выстрела друг от друга.


      Продолжение следует