12. Предстартовый синдром

Это была странная, ничейная земля. Хотя когда-то Осмоловка, аккуратно выстроенная пленными немцами, принадлежала артистам и военным, а входили туда строго по пропускам. Сейчас сложно было с ходу сказать, кто там остался. Городские власти также не могли определиться, к настоящему относить эти домишки или окончательно к прошлому – ломать или не ломать. Ощущение смутности, пограничья – не зря Алеся выбрала это место как точку выхода.

Добраться отсюда до квартиры напрямую тоже было нельзя: иди либо к Немиге, либо к площади Победы, а там на метро. Карина условно выбрала второе, но брела почти наугад.

Прошла мимо знаменитого Дома со шпилем - он напоминал взлетающую ракету в клубах синего дыма. Перешла улицу и начала спускаться к набережной Свислочи; справа чёрной глыбой мелькнул чугунный щит и меч, памятник сотрудникам МВД – теперь он выглядел напоминанием об Алесином присутствии. Снова знаки, знаки...

Она уже устала себя одёргивать. Если до сих пор не вытравила этот способ восприятия, то теперь что толку? Хватит извиняться. Да и перед кем?

Стоя возле самой воды, у парапета, Карина огляделась. Огни потускнели, будто зрение внезапно помутилось. Тени сгустились и виньеткой подступали с краёв, совсем как в детстве, когда она боялась темноты - тогда казалось, что взглядом можно выхватить безопасное пространство только строго впереди, как прожектором, а с боков подбирается «неописуемое» нечто – и сколько ни верти головой, спасения нет. Мокрый воздух казался лишённым кислорода, и Карина зря делала старательные вдохи. Недавние переживания навалились разом и превратили тело в беспомощный, глухой свинец.

Уколола досада: ну с чего бы это? Ведь день-то оказался радостным. А во Франкфурте её приключения были куда серьёзней и опасней.

Но теперь всё складывалось в некую результирующую силу. И эта сила разворачивала жизнь в новом направлении, разворачивала круто и настойчиво, и потому так давила и мучила.

Действительно надо было пройтись и продышаться. Одолевая сопротивление, Карина зашагала по набережной к парку Горького. Она хотела отдаться бездумности, но мысли всё равно носились облачными клочьями.

Что сейчас с Германом после той вылазки? Надо было попросить Алесю узнать! А может, это было бы наглостью? Нужно посмотреть самостоятельно, убедиться лично... должен быть выход... выход – или вход?

Карина обмякла от очередной непрошеной идеи: а можно ли ей самой как-то перенестись к Герману?

Она застыла у края велодорожки и глянула через мост. Две сталинки, между ними ползущая вверх булыжная улица Маркса, оранжево пылающие глаза светофоров, ритмично мигающие... как сигнальные огни... Что, если просто подняться сейчас на этот мост, и...

Свислочь и Стикс обе начинаются на С...

Она, как во сне, начала всходить по ступенькам. Каждый шаг давался трудно.

На последней ступени она споткнулась и со всего маху полетела вперёд.

Она бы точно рассадила ладони, ушибла колени, но воздух отпружинил и рывком вернул её в прежнее положение, как куклу-неваляшку.

Карину обдало жаром и прошибло потом.

Нельзя. Нельзя!

Господи, да на что она надеялась?!

Тоже мне, особенная, тоже мне, чародейка-самородок...

Она ретировалась обратно к велодорожке и со стыдливой спешкой зашагала по набережной дальше, сбивая дыхание. Хорошенькое дело. И куда бы она могла попасть, и где бы искала своего Фалька? И что б её подстерегало в неизвестном пространстве?

Было жутко. В первую очередь от своей готовности вот так вот кинуться – куда? Как ни крути, а самое верное определение – небытие. Работа, квартира, друзья и знакомые, семья, да даже Паша – неужели это всё стало пустым звуком?

Но что-то надо делать, что-то – надо!

Германия.

Алеся говорила о привязке к Германии.

Страна-якорь. Страна-плацдарм. Страна... аэродром? Пожалуй, да. Только там он может сесть, а она, если потребуется, взлететь – и стать его ведомой, и...

«И жили они долго и счастливо»?

На ходу Карина прижала холодные ладони к щекам. Они горели. «Тридцать семь и пять, не меньше», - машинально определила она.

Бред. Натуральный бред. Герман ведь хотел сбежать! Это не ей надо за Черту, это его нужно вытаскивать сюда. Но в любом случае, ясно одно: ей срочно надо в Германию. Да, обратно. Да, опять.

Хоть кое-что стало яснее. Как это сделать – уже второй вопрос.

Лицо овевали влажные потоки, но почти не приносили облегчения. Она добралась до метро и приехала на квартиру всё в том же субфебрильном состоянии.

Назавтра горение не утихло. Отметка на градуснике подползла к тридцати восьми. Горло не болело, насморка не было, только жар, ломота и слабость. Карине явно не стоило устраивать забеги вдоль реки. Паше она не сообщала о своей прогулке. Но он сразу процедил:

- Окей, понятно, опять где-то шлялась. И ты ж знаешь свой организм, и всё равно лезешь на рожон. Реально фиг знает, что у тебя там в голове.

Это он так выражал беспокойство.

Карина бровью не повела. Паша не стал продолжать: приписал это тупой температурной вялости.

А Карина действительно была странно невозмутима. В понедельник с утра она позвонила на работу. Потом поехала в поликлинику и открыла больничный. Четырёхчасовую пытку – ожидание в очереди у терапевта – вынесла абсолютно безропотно. Когда Паша стал возмущаться, она досадливо нахмурилась. И дело было не в том, что она считала это безобразие нормальным в его неизбежности.

Ей владело ощущение значительности, почти религиозности происходящего.

Она вспомнила потрясения после бесед об Андропове. Они с Алесей расставались в полном душевном раздрае. В этом однозначно было что-то нездоровое, но им обеим казалось возвышенным, едва ли не отметкой избранности. Разве способны обычные люди на такие сильные чувства? Погрязшие в своей мышиной возне – разве могут они так любить героев?!

А ещё Стамбровская рассказывала об индейцах-мапуче: тот, кто получал дар и становился шаманом, переносил болезнь.

Основной симптом был тот же – лихорадка и огонь в теле. И, как бы ни было плохо, нужно было просто пережить, перетерпеть. А состояния на грани смерти почти гарантировали могущество. От этого бежали мурашки: с одной стороны, страшно быть обделённой Силой, с другой стороны, как же не хочется, чтобы лихорадка пригвоздила и вывела из строя – только не сейчас!

Карина вспоминала кое-что другое из жизни индейских шаманов: мистический брак с духом-покровителем. Зачастую мешающий обычной, нормальной личной жизни...

- Я завтра еду домой.

Она сообщила это ровным, суховатым голосом. Паша тоже лишь буркнул коротко:

- С ума сошла?

Карина глубоко вздохнула и вложила в тон всю выразительность, на какую только была способна, и приправила щепоткой вины и сожаления:

- Прости, но так на самом деле будет лучше.

Она уже несколько раз так сбегала. И, как ни удивительно, после этих раз всё вроде устаканивалось. И наметились некие правила игры, нарисовалась аварийная кнопка. И удобней было испытывать надежду, а не гаденькое чувство, что вообще-то им лучше по отдельности, а не вместе.

Они с Пашей опять поссорились. Это снова был не скандал, но какой-то уж очень муторный разговор с тяжёлым шлейфом.

Карина выбралась на кухню приготовить обед, как обычно. Неотрывно стоять над плитой сил не хватало - она то и дело сгорбленно гнездилась у стола и напряжённо утыкалась в телефон. За этим занятием её застал Паша.

- И зачем тебе билеты во Франкфурт?

Она дёрнулась так, что головой чуть не выбила у него из рук батарею разномастных чашек. Пашу наконец посетило вдохновение выгрести их из-за компьютера и отнести сполоснуть.

Вот что за манера? Тысячу раз его просила: не подкрадываться. А главное, не заглядывать через плечо. Когда линия срывалась не туда, акварель или тушь ставила жирную кляксу, да просто когда руку схватывало неожиданным спазмом – Карина понимала, что Паша опять подошёл и пялится из-за спины.

Секунды три она приходила в себя. Но сумела-таки ответить сдержанно:

- Ты не мог бы перестать постоянно изображать ниндзя? А билеты низачем, просто смотрю.

Паша с бряканьем сгрузил посуду в раковину и пожал плечами:

- Ты же только что оттуда.

- Так-то да, но я там вкалывала, а хотелось бы отдохнуть. Город мне понравился, но я его совсем почти не узнала.

- Что там такого интересного, - снова повёл плечами Паша и по-собачьи поскрёб лопатку, - ладно хотя бы Дрезден, музеи, всё такое. Но и всё равно не понимаю этого твоего немцедрочерства.

Карина поморщилась.

- Когда мы познакомились, тебе было норм.

- Да ладно, мне и щас ничё, но, понимаешь, там, год-два поугорать – это одно. А всю сознательную жизнь?

- А как великие учёные или творцы всю жизнь посвящали одной теме?

- Но ты-то ведь не они.

«Ну да. Тяжело не согласиться, я – это не они».

- Понимаешь, - продолжил Паша, - ты не хочешь развиваться, ты не двигаешься, вот застряла на чём-то одном, а потом ходишь с кислым видом, тебе чего-то не хватает... А откуда оно будет хватать, если никаких новых впечатлений, умений, если ты не следишь за трендами...

«Вот без этого обойдусь, спасибо».

- ...не расширяешь горизонты, восприятие. Вот мы через месяц у нас Гоа, Бали, а ты всё думаешь про свой Дойчланд. Как будто тебе там мёдом намазано.

Если б только Паша знал, что попал в самое яблочко.

- Вот если взять современную Азию – то это просто бомба! Они реально тигры, что вообще в экономике, что в технологиях, а как всё это в колорит вписалось! И экзотика, и прогресс, и джунгли, и небоскрёбы, если условно! А старушка-Европа – ну да, музеи, мировое наследие, бла-бла-бла, но это всё такой нафталин, всё так банально...

Карина не выдержала:

- Кхм! Паш, прости, конечно, но у меня с твоими небанальными направлениями плоховато складывается.

В первый год, в Пекине, она отравилась, в Тунисе лежала с тепловым ударом. Паша воспринял это чуть ли не как загадочный, тонко сработанный саботаж. А она с грустью раздумывала, насколько было бы проще и дешевле съездить в «старушку Европу». И оба при напоминании помрачнели.

- А с чем у тебя хорошо складывается? – деланно спокойно осведомился Паша.

Она вздохнула: опять одно и то же.

- Да ты и так вроде в курсе. Например, хотелось бы как-нибудь поехать в Ригу...

- Ага, чтоб на балтийском ветру ходить потом с соплями, - съязвил он. - Сначала ходить, потом пластом лежать. У тебя и так всё вечно не слава богу, я хоть пытаюсь тебя в тепло вывезти, чтоб оклемалась. А то вечно бледная, как поганка, весной вообще беда, вон, аж шатаешься.

Карина как раз тяжело поднялась со стула, подступила к сковородке и принялась ворошить капусту.

- Надо же, - пробормотала она, - а я-то думала, ты пытаешься меня убить максимально роскошным способом...

«Пшшшш!» - она плеснула в сковородку воды. В воздух прянула вонь от горелых капустных листов.

Давным-давно договорились каждый год делать так: длинный отпуск на курорте и одна-две поездки на выходные в ближайшие столицы. Правда, ни на одну такую Паша так и не сподобился, на экскурсии по Беларуси тоже - приходилось выезжать одной или с подружками. И это был прекрасный повод упрекнуть Карину в капризах и в том, что она «вечно норовит куда-то свалить».

И она вздохнула:

- Слушай, а... это всё прям обязательно?

- Что «это»?

- Ну... Гоа, Бали...

Флегматик Паша редко повышал голос, но когда психовал, видно было сразу. Он ощетинился, все углы заострились, а шевелюра ещё больше встопорщилась – и в Карину из-под очков полетел уничтожающий взгляд.

Это было натуральное личное оскорбление. Он что, зря всё продумывал? Договаривался со старыми приятелями, Майком и Дэном, - погостить?

Их курортная фрилансерская жизнь виделась ему пределом мечтаний, а главное, доказательством, что это не просто растиражированная «замануха», что всё реально. Он и сам строил планы года через три к ним присоединиться – и, естественно, перевезти с собой Карину. Зная, что та не горит восторгом от затеи, он думал показать, какой прелести и сказке она противится и не понимает своего счастья.

Непонимание своего счастья – это вообще было про неё. Вот эти вот искания, томление – при знакомстве это была вроде как часть её образа и воспринималась как что-то «прикольное», но последнее время стала напрягать.

Да блин, ну серьёзно, все девки хотят на Бали!..

Ну, окей, Карина не «все девки». Но она реально сама не знает, чего хочет.

Так думал Паша и с каждой минутой раздражался всё больше. Хотя всё-таки пытался «в нормальный разговор». Вот только чёрт его дёрнул обращаться к литературе и кино – к языку искусства, который его девушка вроде как понимала легче всего.

Лучше б он молчал, только не затевал вдохновенную лекцию на основе всемирного бестселлера. Того самого, что сообщал рецепт гармонии: есть, молиться, любить. И ехать за тридевять земель, чтобы «найти себя».

Паша редко читал худлит. Карина знала пары, где это не было проблемой. Её в первое время тоже ничего не смущало, ведь кроме беллетристики есть масса интересных книг и тем. Но иногда коробила Пашина неискушённость и неразборчивость – вернее, то, с какими пафосом он начинал делиться нехитрыми открытиями.

А эта книга была и правда не её – хотя бы из-за упора на восточные духовные практики. Фильм и вовсе показался бесячим. Но дело было даже не столько в «попсовости».

Карине ужасно не хотелось ассоциировать себя с главной героиней, а совпадения, как назло, лезли в глаза там и тут: строгие родители и непраздничное детство, погоня за достижениями, многочисленные романы. Её невольно передёрнуло даже при упоминании шведских иммигрантов в роду. Ну, а про мутный коктейль из внешнего благополучия и внутреннего недовольства и говорить не хотелось. А именно на это сходство и напирал сейчас Паша.

И предлагал демо-версию годичного путешествия для обретения равновесия. Об Италии, конечно, речи не шло (и Карина даже тайком вздохнула). Но в Индии она, по идее, должна была помедитировать и исполниться благодати, а в Индонезии – заново влюбиться. Конечно же, в него, в Пашу.

Невольно возникал вопрос: на что он надеялся?

И если раньше задевало нелестное сходство, теперь Карина раздражалась из-за его полного отсутствия. Ведь сейчас-то она уж точно знала, чего именно хочет и готова была идти к своей цели.

Но внезапной болью, как от задетого нерва, отдалось и сомнение: а может, она всё-таки сошла с ума? Чёрт-те что, собралась в погоню за призраком. Пусть не отказываться от намерений, но хотя бы послушать Алесю?

Но ведь она уже дёрнулась, уже решила – и Пашины рассуждения выглядели провокацией, да что там, методичным топтанием и обламыванием.

Карине на самом деле было страшно. Очень страшно. И поэтому она злилась.

Вот так они и сцепились. Потом даже сложно было вспомнить, из-за чего конкретно.

Карина отпустила пару придирчивых комментариев и по поводу книги, и по поводу Пашиной прямолинейной логики – сначала умеренно саркастичных, потом откровенно едких. Он начал защищаться и всё больше нервничал от Карининых «психологизмов» и «вывертов». Опять её занесло в эту дурацкую степь, опять она оседлала там своего конька и достала шашку. И вот они очень быстро перешли на личности, на старые обиды, и уже самим было тошно от мелкости и глупости этой тягучей перепалки, но их обоих всё несло и несло. И проскакивало не один и не два момента, когда пора бы остановиться. Но кто-то словно бросил спичку в жухлую мёртвую траву, и чёрное пятно расползалось шире и шире.

Сложно было вспомнить, кто первым ушёл с кухни. Наверное, потому что оба туда возвращались ещё не раз и что-то оттуда брали или что-то туда относили.

Ели каждый у себя. Тушёная капуста с грибами отдавала гарью и, совсем необъяснимо, слабыми нотками хозяйственного мыла.

Нельзя было с ходу сказать, кто должен извиняться и за что. От этой неопределённости в душе саднило, как от камня, попавшего в ботинок. Карина с грустью думала: и когда их отношения превратились в игру «Кто кого нагнёт?». Ведь если бы не это... Ведь Паша был такой хороший.

Вот именно, был. Так она и подумала и ощутила себя странновато. Хотя если и стоило сейчас тревожиться, то совсем, совсем по другому поводу.

Назавтра, встав с постели, Карина прислушивалась к себе и постепенно становилась всё смелее в движениях. Между делом померила температуру и, поднеся к глазам градусник, просияла.

Прохладная лучинка ртути чуть-чуть не доставала до отметки тридцать шесть и шесть. Как будто не Карина вчера млела, как в раскалённой бане, и еле таскала ноги!

Она глубоко, аж до лёгкого стона, счастливо выдохнула. Свершилось. Догадки не обманули! А значит, риск себя оправдал.

 Хотя когда минут через сорок Карина выходила из дома, сердце у неё выдавало галоп. В руке она несла небольшую дорожную сумку, с которой обычно ездила к родителям, и иногда даже мысленно твердила себе: «Только б не уронить. Только б не забыть в троллейбусе». Но не произошло ни того, ни другого – она благополучно добралась до автовокзала и сразу направилась к кассам.

Маршрутка на Молодечно отправлялась через две минуты. Водитель выглядывал из окна, одновременно набирая номер: кто-то из пассажиров опаздывал. Очевидно, это была высокая бледная девушка с аккуратной спортивной сумкой через плечо, несущаяся по платформе в его сторону. Но барышня не глядя пронеслась мимо. Нет, не она.

Карина лишь мельком скользнула глазами по машине и логотипу знакомого перевозчика. Она пробежала к дальней платформе и вскочила в другой автобус. Табличка за стеклом торжественно и многословно гласила: «Национальный аэропорт Минск-2».