Rip current. Кольцо Саладина. 25

- Ты о чём задумалась? Опять сон вспоминаешь?
Я не вспоминаю, он сам прорывается в мою жизнь, этот сон, я то и дело проваливаюсь в него, мне хочется его прожить ещё раз. Странный и синий, он вытесняет события дня.
А событий сегодня полно, как всегда, в понедельник.
Самое главное событие - завкафедрой дал добро на мою авантюру. Татка ходила со мной «к Ильичу» для поддержания духа. Робея и труся, я продемонстрировала фотографии и описала их историю и свою идею. И как всегда, в присутствии сильных мира сего, я ощущала свои планы мелкими и незначительными, а себя – авантюристкой, недоученной и самонадеянной.
Но Андрей Ильич, похоже, так не думал, отнёсся с неожиданной симпатией, сидел с нами,
смотрел с профессиональным вниманием фотографии, шевелил усами, кивал бородой, хвалил, советовал работать и обещал поддержку.
- В аспирантуру не думаете собираться? – ободрил он меня на прощанье. – Вот, с Натальей Сергеевной, с Олегом Николаевичем… Вы у нас молодые, перспективные кадры. Будущее науки.
- Да я у вас всего месяц работаю, - скромничала я, изо всех сил стараясь не ляпнуть что-нибудь лишнее и завалить всё впечатление.
А потом сидела какое-то время, слегка ошарашенная, пока Татка не ткнула меня в бок.
- Ты смотри только – никому не проболтайся, - тихо предупредила она. - Главное, чтобы Мирослава не прознала.
- Мирослава? – очнулась я. - Она ж не наша. Она ж на другой кафедре.
- А это неважно, - понизила голос Татка. - Она всё подгребёт, что плохо лежит. Были случаи, знаешь ли. Ты не в курсе, а я тут год оттрубила. Так вот, Мира – первая подружка нашей Гроховской. А Гроховская – прехитренная лиса.
О Мирославе среди преподавательского состава ходили легенды, которые и до меня уже докатывались, но доцент Татьяна Ивановна Гроховская прехитренной лисой мне совсем не казалась, наоборот, именно она была со мной особенно деликатной и вежливой. Впрочем, Татке виднее. Да и вообще, какое мне дело до этого, мне надо найти людей на фотографии…
- Гроховская украдёт у меня фотографии и продаст за границу за бешеные деньги, - усмехнулась я. - И поделится с Мирославой.
- А вот ты зря иронизируешь, - качнула головой Татка. - Она, конечно, не украдёт и не продаст, но подъедет к тебе, влезет в душу, предложит помощь, как опытный наставник – и ты оглянуться не успеешь, как будешь на неё пахать. И на Миру заодно. Ты будешь пахать, а они – славу получать и денюшку.  Короче, делай свою тему и поменьше трепись. Вот с Олегом – пожалуйста, с ним можно. Он честный, порядочный, и не болтун.
- Ну, Андрей Ильич и посоветовал к нему обращаться, - вспомнила я.
- Вот и слушай Ильича, – припечатала Татка.. - Ильич плохому не научит.
Кроме похода к начальству, день был примечателен темой мужских подарков. Разумеется, подписывать поздравительные открытки и адреса было поручено нам с Таткой, и мы немного поспорили насчёт разделения обязанностей. Подписывать выходило мне, ибо Татка писала, как курица лапой. Хождение на почту было моей обязанностью, выходило, что вся работа падала на меня, но явилась Татьяна Ивановна и распорядилась все открытки печатать на машинке. Так что все остались при своих привычных интересах, а тексты поздравлений мы с Таткой решили сочинять вместе. И вот теперь, в освободившееся время перед заседанием кафедры мы сидели за одним столом, отхлёбывали из кружек чай и страдали муками творчества.
- Я, когда первый год работала, всем женщинам стихов насочиняла на Восьмое марта, - вспоминала Татка оживлённо. – Прямо портреты вышли. Сама удивилась. Какая из меня поэтесса? Но вот прорвало. Море удовольствия всем было. Все за стол собрались, я взялась руководить. Читала открытку без имени – а все угадывали – кому. Представляешь, что творилось? Меня засыпали похвалами и залили слезами благодарности. Конечно, тётки все вредные, – понизила она голос, – но ведь жалко их… У всех вечно какие-то напасти. То муж запил, то дети не хотят учиться, то внуки в больницу полегли…
- Стихи – это здорово, - сказала я. – Чтобы именно для тебя написанные, а не из календарей натаскано.
- Ну, я и из календарей натаскала, - засмеялась Татка. – Переделала, строчки свои вставила, всякие эмоции... Тут главное – фантазия. А ты о чём думаешь? Никак не можешь сон забыть?
- Не могу, - сказала я. – Странный. Это кольцо опять снится. Слушай, может оно и правда, есть? Нигде не встречала – кольцо Вадо? Кажется, так оно называлось в сегодняшнем сне. Может, в фантастике какой-то? Может, оно было у какого-то из писателей, а я читала и забыла. Как думаешь?
- Не помню такого названия. Но вообще всяких колец в истории и культуре – как собак нерезаных. Диссертацию можно писать. Хорошая, кстати, тема. Кольцо как исторический артефакт. Тебе Ильич предлагал в аспирантуру двигать, вот и разрабатывай тему. Кстати, у Олежки надо спросить насчёт кольца. Он у нас голова. И в астрономии разбирается, кстати. Как ты там говорила: подписать луну?
- Странно, да? Получается, там много лун, и, если какую-то подписать, она становится как бы действующей. Она включается и работает на того, кто её подписал.
- Может подписать луну – это создать луну? – задумалась Татка.
- Может быть. Но четыре луны точно были на небе.
- Большие? – заинтересовалась Татка.
- Маленькие. Меньше нашей раза в два.
- Слушай, а ты вообще уверена, что это были именно луны? - спросила Татка. - И что это было именно небо?
- А что же это ещё было? – удивилась я.
- Ну, ты же сама рассказывала, что это был как бы урок. Ты так училась с этим Ясенем.
- Он был наставник, - кивнула я.
- Значит, это была как бы школа. А я, вот, училась в школе, где был свой маленький планетарий. Нас на астрономию водили туда, мы смотрели восходы, заходы, всякие небесные тела.
- И что? – насторожилась я.
- А то, что вы вполне могли быть не под открытым небом, а в каком-то учебном заведении. И небо было вовсе не небо, а такая модифицированная доска классная. Поэтому можно было писать. И эти твои четыре луны были на самом деле не настоящие луны, а просто наглядные пособия. Электронные устройства.
- Но мы же лежали на траве, - возразила я.
- Голография, - отмахнулась Татка. - Для лучшего усвоения материала.
Версия была интересная, и я немного покрутила её в голове – всё совпадало с Таткиной трактовкой довольно остроумно. Всё-таки, Татка тоже голова. Я бы не додумалась до классной доски. Надо, и правда, Олежке ещё рассказать этот сон – может, в его учёную голову тоже что-то придёт…
- Так, теперь Олежке пишем, – словила мои мысли Татка, откладывая исписанные листы и беря чистый. - Что бы ему пожелать такого оригинального…
- Новый пиджак, - вздохнула я.
- Ты тоже заметила? - живо откликнулась она. - Ну, как вот его современные девушки будут любить?
- Ну, не все же молодые люди – московские мажорики, - вступилась я за Олега. - Обычная семья со скромным достатком.
- Ну, уж не говори, - отмахнулась Татка. - Скромный достаток – это не значит, ботинки нечищеные. Скромный достаток - это значит, ботинки старые. Но чищеные.
- Ну, не будем же мы ему желать научиться чистить ботинки.
- А ему это надо? – выразительно вопросила Татка. – Я ему уже в лоб говорила: поди, ботинки помой.
- И что? Обиделся?
- Да ты что! – Татка махнула рукой. – Пошёл спокойно и помыл. Кое-как протёр, только грязь размазал. Ему всё равно, что там у него с ботинками, пиджаками, рубашками…
- Значит, такой типаж, - сказала я. – Не от мира сего. Значит, пожелаем ему новых научных открытий. И хорошей большой любви. Кто там ещё остался?
- Мы с тобой прямо, как Привалов с Эллочкой в «Понедельнике», - усмехнулась Татка. – Помнишь, как они там стихи сочиняли? «Хома наш Брут, ужасный плут» - процитировала она с пафосом.
- И ты Брут, - подхватила я, и мы с Таткой рассмеялись. Хорошо, когда друзья понимают тебя с полуслова, потому что читают одни и те же книги, любят одни и те же фильмы подхватывают одни и те же цитаты. Общее культурное пространство, как говорит наш Андрей Ильич. Общее культурное пространство сближает.
- А ты князю-то своему написала поздравление?
- Ой! – я оцепенело уставилась на Татку.
- Не написала. Во даёт, - покачала Татка головой. – Давай быстро пиши. Сколько туда письмо идёт?
- Поздно, наверное, - упавшим голосом пробормотала я. Глаз мой метнулся к настольному календарю. - Дней пять-шесть.
- Как раз крайний срок. Можно успеть, - ободрила меня Татка. - Если прямо вот сейчас напишешь. И сегодня отправишь. Давай, выбирай открытку, ещё много осталось красивых.
- Но они же без марки…
- Ну, за кого ты меня держишь? - возмутилась Татка. - У меня полно конвертов. Как раз сейчас на кафедре и сочинишь. Что-нибудь хватающее за душу. Стихи какие-нибудь. Что-нибудь там эротическое… Ну, целуй меня, целуй, хоть до крови, хоть до боли! - с пафосом продекламировала она. - Кстати, - оживилась она, - интересно, что в твоём сне ты хотела не учиться, а целоваться.
- Хотела, - я кивнула. – Самой странно. Это не похоже на меня.
- То есть, в жизни, если бы ты сидела за одной партой рядом с твоим князем, тебе бы не хотелось с ним целоваться?
Я подумала. Сидеть с князем за одной партой… А ведь это вполне могло быть, мы с ним с одного года… Хотя нет, нет, мы не попали бы в один класс, он учился бы классом младше. Ну, может быть, мы где-нибудь оказались рядом, где-то на стадионе на одной скамейке. В актовом зале. На вечере. Да, на вечере, на осеннем балу.
И он пошёл бы меня приглашать. Я вспомнила его школьную фотографию за стеклом книжного шкафа. Лицо без улыбки. Сощуренные глаза дозорного, глядящего из башни. Аккуратные девчоночьи губы. Рассыпающиеся светлые волосы, закрывающие пол-лица – никогда я таких у него не видела, вечно они были все спутаны и взлохмачены. Я представила, как он идёт приглашать меня через весь зал, через гирлянды осенних листьев, ниспадающих с потолка - и разноцветные листья будут на полу - он будет идти по ним, а девчонки, замерев, будут смотреть, а он будет смотреть на меня, подходить всё ближе - почему-то я видела его с оголёнными загорелыми руками – в такой майке он ходил летом – и я почувствовала страх, восторг, волнение – свой школьный страх, и свой школьный восторг, и своё школьное волнение, и своё теперешнее непреодолимое желание запустить руки в эти шальные отросшие до плеч твои волосы, осторожно спустить со лба на шею синий шёлковый шнурок с синим камушком, притянуть к себе твою голову ближе, ближе, совсем близко притягивать - до тех пор, пока твои губы не накроют мои, пока сердце моё не замрёт, пока руки мои не ослабеют - и тогда вся я ослабею, растаю, исчезну - и стану водой, стану рекой, стану лодкой на реке, которая закачает нас, разрезая лунную дорогу на тысячи серебряных лодочек – и каждой из них буду я…
- Подруга, ты чего?
Надо мной встревоженные глаза Татки, она стоит рядом, придерживая на груди стопку картонных папок.
- Нет, ничего, - я, словно паутину с лица сметаю оцепенение и вздыхаю. Куда это меня занесло – где я была?.. А сердце бьётся, словно ты меня на самом деле сейчас поцеловал…
- С тобой всё нормально? – тревожно спрашивает Татка. - Вставай, пошли в сорок четвёртую, на кафедру…
- Пойдём…
Я медленно встаю, иду за Таткой к дверям, а мне не хочется туда, мне хочется обратно, в эту синюю жизнь, где ты меня ждёшь, где мы влюблены… где ты целуешь меня, где я целую тебя…

продолжение следует