Я и мои самолёты, глава 17

«Святой» в деле

Примечание: данная глава представляет собой компиляцию из двух публикаций «Нобби» Клэрка: из книги «Я и мои самолёты» и из журнала RAF Flying Review, октябрь 1961 г. (пер.)

2-й дивизион взаимодействия с ПВО в Госпорте, строго говоря, не являлся строевой частью. Нашей задачей была буксировка мишеней для флотских и армейских стрелков – полотнища, конусы, планеры, радиоуправляемые мишени «Куин Би» а зачастую мишенью становились мы сами! Это не входило в мои повседневные обязанности, но я неоднократно был атакован самолётами – как германскими, так и своими. Удивительно, сколь немногие пилоты могли безошибочно опознать в воздухе «Скуа» или «Рок», не говоря уже о зенитчиках!
К середине 1940 года меня уже тошнило от этой ситуации. Война шла уже год, но, за исключением эпизода с «Шарком» в Эббевиле, я неизменно летал на боевые и околобоевые задания на невооружённом самолёте. Притом, я был кадровым летчиком – истребителем, вступил в строй в 1938 году, и предпочел бы атаковать, а не быть атакованным. Я был молод, зелен и неистово жаждал украсить борт своего самолёта (под фонарем кабины) отметкой о победе, решительно отметая все недостатки «Рока» в роли истребителя.
Видимо, я был первым пилотом поисково-спасательной службы RAF, отправившимся на невооруженное официальное патрулирование 8 августа 1940 года, на самолёте Блэкберн «Рок» с бортовым номером L3131. В тот раз мы нашли среди Ла-Манша одного лётчика в воде, одного моряка на спасательном плоту и серьёзно подбитый катер RAF. Поскольку средств связи с кораблями у меня не было, корабль пришлось искать: в конце концов, я нашел один, несомненно, британский (он открыл по нам огонь из всего, что стреляло – очень смешно, не распознать самолёт FAA) с буквами Т68 на борту. Чуть не попав под огонь из скорострельных зениток, я осторожно подошёл к нему с кормы на бреющем, а затем пролетел вдоль мостика так близко, что они не могли не заметить мои пальцы, сложенные в типично черчиллевском жесте. После этого Т68 шёл за мной целых три часа, словно голодный пес за мясником, пока не достиг области, сплошь усеянной обломками разбомбленного «Штуками» конвоя CW.9. Мы достигли скромного успеха, одиннадцать человек было спасено.
Прошло еще немало времени, прежде чем на мой «Рок» с серийным номером L3805 установили четыре великолепных «Браунинга». Это произошло 15 сентября 1940 года. Только тогда, несмотря на боевой опыт, приобретенный над Дюнкерком, я в полной мере почувствовал себя бойцом. У меня был единственный вооруженный самолёт в Госпорте, и я обхаживал его с тщанием, с которым, должно быть обхаживали свои истребители МакКадден или Мэннок (асы Первой мировой, герои моего детства). Вдохновившись их подвигами, я добился того, чтобы «Рок» покрасили по истребительным канонам - красный кок винта, камуфляж RAF (Госпорт формально подчинялся Береговой Охране), и красная эмблема на борту - человечек с нимбом над головой, а-ля Лесли Хартерис. «Теперь – сказал я себе – вопросы будут решаться по-другому, «Святой» в деле».
При первой же проверке стрелкового вооружения вылезло множество недостатков, которые не были очевидными для меня, пока «Рок» летал без оружия. Во-первых, фактор веса: пулемёты и патроны превратили почти точную копию «Скуа» (без нагрузки) в куда более тяжёлый, неповоротливый и медлительный самолёт. Вскоре также выяснилось, что турель, хотя и очень простая в управлении, требует отлаженного взаимодействия между пилотом и стрелком, поскольку стволы не опускались ниже горизонтали; более того, поднимание-опускание переднего и заднего обтекателя турели, плюс автоматическое прекращение огня в зонах, где пули могли отбить собственное оперение или попасть в воздушный винт, заметно сужали сектора беспрепятственного ведения огня и объём времени, необходимый для того, чтобы пилот развернул самолёт в положение, более удобное для стрельбы.
«Попробуй навести так, чтобы пули прошли чуть выше пропеллера» - сказал я стрелку, сержанту Мерсеру, выполняя один вираж за другим над мишенью – заброшенным кораблем возле Селси-Билл. «Я попытаюсь атаковать, стреляя вперёд».
Я знал, что для стрельбы поверх пропеллера стволы надо держать под углом 17 градусов – но упустил из вида факт, что два дульных среза при этом заняли положение слева и справа от моей головы, на расстоянии всего 18 дюймов. Когда я скомандовал «Огонь!», выстрелы грохнули, словно оглушительный взрыв, навсегда отбив у меня охоту повторять этот опыт – по сей день, от одной мысли в ушах звенит!
Вдвоем со Мерсером мы пристреляли стволы до неимоверной точности. Мы постоянно летали одним экипажем, и каждый раз турель вращалась в разные стороны, а глаза искали противника. Но никто не попадался нам целую неделю.
Солнце почти скрылось за деревьями на западной границе аэродрома, когда телефонный звонок известил меня о предстоящем вылете. «Поиск уцелевших, район 15 миль, 200 градусов от Сент-Кэтринc Пойнт». Где Мерсер? Мерсера нет, но сержант Хант в наличии и готов лететь. Хант? Кто такой Хант? Мерсер налетал со мной многие часы, мы, что называется, сработались; но Хант? Я готов был поклясться, что никогда не имел с ним дело. Он хотя бы умеет обращаться с турелью Фрэзер-Нэш? Ах, умеет? Ну, чёрт с ним, пусть летит, если Мерсер неизвестно где. Я швырнул трубку, прыгнул в авто и рванул на аэродром. Не прошло и пятнадцати минут, как мы были в воздухе.
Я пишу эти строки не для того, чтобы обвинить в чем-то сержанта Ханта: он неплохо справился с непростым делом в непривычной ситуации, и если мы добились лишь частичного успеха, то только потому, что я сам был ненамного опытнее его. Итак, очень скоро мы вышли в район, где нам предстояло вести поиск – квадрат за квадратом, начиная с зоны примерно в 15 миль, и далее по нарастающей. Погода была паршивая – солнце успело скрыться за темным облаком на горизонте, и поднимающийся снизу туман прямо на глазах затягивал пеленой серую, покрытую волнами поверхность моря. Это был типичный осенний вечер. Я вел самолёт вплотную к воде, обратив взгляд вправо. Почему? Потому что голова уцелевшего человека на воде это такая штука, которую легко пропустить; правда, до того дня мне это всегда удавалось, потому что я не пытался охватить взглядом всю морскую поверхность. Через интерком я велел Ханту осматривать левый сектор, но главным образом присматривать за небом - то есть заниматься своими прямыми обязанностями воздушного стрелка. А моя забота – отыскать уцелевших бедолаг и навести на них по радио спасательное судно. Темнота сгущалась. Время шло – пятнадцать минут, полчаса, три четверти…
Этот «Суордфиш», в трех милях от нас, очевидно, также был занят поиском. Вероятно, флотская база в Ли-Он-Солент решила нам подсобить. В сумерках я мог лишь различить, что самолёт был на поплавках, и это было здорово. Найди я кого – нибудь, и биплан забрал бы людей сразу. Я довернул самолёт на новый курс, рассеянно поглядывая на «Суордфиш» - просто, чтобы глаза отдохнули. До него было теперь около мили, самолёт держал позицию 10 часов - то есть, левее и, соответственно, выше, выполняя вираж. В данный момент он был повернут ко мне хвостом. Почему-то он казался мне больше, чем «Суордфиш». Конечно, подступающая тьма и монотонное однообразие морской поверхности обманывали зрение - и все же он казался мне довольно большим аэропланом.
ВРАЖЕСКИЙ САМОЛЁТ! Мои глаза быстро обежали приборы: крен два градуса, без скольжения, курс в норме, скорость около того, температура и давление масла в порядке…Что это за блямбы у него под крыльями? Оснащаются ли «Суордфиши» подвесными баками для полетов на дальность? Нет, не оснащаются. Следи за курсом! Высота полета – десять футов. Попробуй, разбери что-то в полумраке! Две блямбы под крыльями. Вообще, остался ли на флоте хоть один поплавковый «Суордфиш»? Блямбы… «Дурак», сказал я себе. «Это не блямбы. Это двигатели!» Не раздумывая, посылаю машину в набор высоты, лихорадочно вспоминая, какой из британских бипланов имеет два двигателя. Единственный, кто пришёл на ум, был Виккерс «Вими». Но ставился ли он на поплавки? Нет, не ставился. Это и не может быть «Вими»! Все «Вими» давным-давно списали, лет двадцать назад, после того, как Олкок и Браун пересекли Атлантику на таком самолёте. «Что случилось, сэр?» - прохрипел Хант через интерком. «Самолёт, черт возьми» -ответил я, и ткнул пальцем. «И не знаю, какой». «Где?» - переспросил Хант не без причины. «Там!» -рявкнул я и снова ткнул пальцем, и только тогда сообразил, что вытворяю. И уточнил: «Спереди слева». К этому моменту мы поднялись значительно выше его, так что опознавательные знаки стали ясно различимыми. «Это фриц!» - проорал Хант. «Черт!» – выругался я. Я как-то не думал о вражеском самолёте! Атаковать? Кто знает; фриц может оказаться куда хитрее и опытнее нас с Хантом, или же таким же зеленым новичком. Вот он завершил левый вираж, взяв курс на восток, вдоль почти неразличимого побережья острова Уайт. Держась в пятистах футах выше его, я раздумывал, каким образом истребитель башенного типа – видите ли, подобно ''Дефайанту'', ''Рок'' не имел вооружения для стрельбы вперед – может атаковать вооруженный вражеский гидроплан, летящий над самыми волнами? Признаться, я до сих пор не решил эту проблему!
Тут мне в голову ударила другая мысль – а стоит ли его вообще атаковать? Я вспомнил, что немцы часто использовали поплавковые гидросамолёты, подбирая с воды сбитых летчиков – не только немцев, но и англичан. Что, если этот уже подобрал бедолаг, которых я ищу? А может, у него вообще Красный Крест? Нет, только черный; но у меня было ужасающее чувство, что разницы никакой. Вот так оно и было: я, гордый как петух; передо мной – мой первый вражеский самолёт в положении сидячей утки; он меня не видит. И фиг его знает, то-ли атаковать, то ли нет, а если атаковать, то как?
«Вот что мы сделаем» - сказал я Ханту. «Я спикирую и проскочу у него перед носом. Мы явно быстрее, чем он. Не стреляй, пока он не начнет. Понял?» «Понял, сэр». Оглянувшись через плечо, я увидел, как подвижная часть гаргрота опустилась, и башня пришла во вращение. Синевато-чёрные стволы опустились в горизонтальное положение, вызывая ассоциации с корабельной артиллерией главного калибра – еще и потому, что подобно орудиям на линкоре, наши стволы нельзя было опустить ниже уровня горизонта. Мне придется спуститься ниже немца – если я не хочу без конца вертеть турелью. Единственный шанс для успешной атаки!
Ввожу самолёт в пологое пике, с высоты пятьсот футов. Дистанция двести ярдов, положение относительно противника – пять часов. Глаза впиваются в противника; закладываю вираж, едва поравнявшись с носом вражеского самолёта. Вот до него остается сто ярдов. Передняя турель поворачивается в нашу сторону, два пулемётных ствола моргают и выбрасывают в нашу сторону строчки красных огоньков. Слышу зловещее тумканье – это пули находят цель, и в нашем крыле внезапно появляются пробоины. А вот и наша артиллерия открыла ответный огонь, и ударная волна от стрельбы бьет по барабанным перепонкам. Наши трассеры накрывают фюзеляж и центроплан; затем, на какие - то мгновения мы зависаем в воздухе, подобно модели на проволоке, в самой уязвимой из всех позиций, чувствуя себя абсолютно голыми; и при этом мы еще стреляем в него, а он в нас. Затем движение словно бы возобновляется, и я отваливаю вправо, целиком захваченный нашей первой атакой.
«Ты в порядке?» - вопрос к Ханту. Нет ответа. Лечу одним курсом с гидропланом, удаление примерно полмили. Фриц, и мы вместе с ним, принимаем все больше вправо, очевидно направляясь к французскому побережью. «Хант!» - ору в интерком – «Ты в порядке?» Нет ответа. Сдвигаю крышку фонаря, оглядываюсь в кабине. Турель развернута стволами вправо. Хант склонился над миниатюрным прицелом. Я бью кулаком по обшивке фюзеляжа, привлекая его внимание. Я взбешен. Я думал, в него попали! «Хант! ХАНТ!». Он поворачивается ко мне, и я зло тычу в микрофон. «Извиняюсь, сэр» - его голос неожиданно успокаивает. «Должно быть, штекер выпал.» «Ты в порядке?» - я с грохотом закрываю фонарь. «В полном.» - и после паузы – «А вы?» «В норме. Он, похоже, решил слинять, но мы ему не дадим! Смотри: он снижается к воде, так что ты не сможешь стрелять, пока я не накреню машину. Я подберусь к нему поближе, на 300 ярдов. Стреляй, когда я крикну!» «Понял, сэр. Только держите крен до последнего! С этим управлением не так-то легко справиться.»
Я знал, что он имел в виду. Турель и стволы управлялись одной маленькой рукояткой, действовавшей в точности как ручка управления: отклоняешь назад – задираются стволы, отклоняешь влево или вправо – вращается турель. Чтобы привыкнуть к этой системе, требовалось время. «Ты уж постарайся», -сказал я. «Так быстро, как сможешь. Это будет чертовски трудно сделать, при таком-то освещении». И я беру курс на силуэт гидроплана, который едва не задевает волны поплавками. Приходится следить за скоростью. 140 миль в час! Будь у меня нормальное вооружение для стрельбы вперед – и я бы выполнил классическую истребительную атаку. А вместо этого, мне приходится загонять самолёт в зону, где мой противник имеет все преимущества (поплавки не дадут ему опуститься чересчур низко. А его стволы уж наверняка опускаются ниже уровня горизонта), давая ему возможность вести по мне огонь с любой полусферы! Триста ярдов. Кажется, что он совсем рядом!
Набираю высоту от нулевой отметки до двадцати футов. Правый крен! Чтобы сохранить курс, слегка утапливаю левую педаль. «ПЛИ!» - ору я. Снова ударная волна бьет по ушам. Трассер устремляется к вражескому самолёту. Ура! Попали! Времени хватает лишь на короткую очередь. Пара секунд – и я осознаю, что самолёт неумолимо затягивает в скольжение, правой законцовкой прямо в волны! Выравниваю самолёт столь поспешно, что последняя очередь из наших стволов уходит в облака. В ответ наш противник открывает огонь сразу из трёх стволов! Красные шары медленно отделяются от стволов и летят, кажется прямо в меня – только для того, чтобы разминуться с нами на щекочущем нервы расстоянии.
Три стрелковых точки! К двум, уже известным мне – передней и задней – добавляется еще одна, под фюзеляжем. Вот когда началось настоящее сражение! Это продолжалось минут двадцать пять. В памяти не отложилось, сколько раз мы черпали винтом воду, заливая при этом ветровое стекло. Не помню также, сколько раз, по моему мнению, фриц должен был упасть в воду после удачного попадания. Результат был налицо - из трех огневых точек по нам теперь стреляли две. И тут, когда вдали замаячила темная полоска, обозначавшая французское побережье, немец попал в нас уже по-настоящему. Не простое «тум-тум» по обшивке, а пугающая какофония звуков, в которой сливаются хруст разбитого вдребезги оргстекла, визг покалеченного металла, и, ещё того хуже – внезапное чихание, заикание, плевки выходящего из-под контроля двигателя. Остаток топлива – ноль! Левая рука мечется по кабине: смесь – на максимальное обогащение, шаг винта - уменьшить, обороты - убрать, сменить баки; машинально я переключаю топливную систему на работу от дополнительного 17-галлонного бака. Отваливаю в сторону от нашего торжествующего противника. Вместе с оборотами падает скорость. Боже, неужели придется прыгать?
Скорость упала до ста миль в час, когда двигатель чудесным образом ожил. Я обеднил смесь, насколько можно – двигатель питался одним воздухом. Кое-как добираемся до Госпорта. Движок глохнет, не успеваю я зарулить на стоянку.
Среди прочих пробоин от пуль, обнаруживаю одну, угодившую в мою эмблему. Голова человечка прострелена: прямое попадание, капут! Больше я на этом «Роке» в воздух не поднимался.
На следующий день сержант-оружейник вручил мне два бесформенных кусочка металла. «Я думаю, вам повезло больше, чем вы думаете, мистер Клэрк». Две зажигательных пули – мы нашли их в бензобаке, прямо под вашим креслом. Ваше счастье, что пули вошли в донную часть, и топливо их погасило. Пара дюймов выше, в бензиновые пары - и «ф-фух - х!» - он выразительно развел руками.
А что же мой противник? Перелистываю справочник по опознаванию, и вскоре нахожу своего оппонента: «Хейнкель-59»! Самолёт засчитали мне как «поврежденный». Интересно, какой именно ущерб я ему причинил? Вернулся ли он на свою базу, приводнился в открытом море или утонул?
(За два месяца до описываемого инцидента, 14 июля 1940 года, Британскому правительству стало известно, что гидропланы «Хейнкель-59» со знаками Красного Креста на деле занимаются наблюдением за судами Британского флота. Германскую сторону уведомили о том, что любой такой гидроплан будет атакован – без дальнейших объяснений, иначе бы немцам скоро стало известно, что их радиообмен прослушивается Британской службой радиоперехвата.)
Но моя битва на этом не закончилась. После очень неприятного разговора с командиром соединения – он настаивал на том, что мне не следовало вступать в бой с вражеским самолётом - мне не оставалось ничего другого, как обратиться к сэру Фредерику Боухиллу, в то время командовавшему авиацией Береговой Охраны. Я негодовал, но в то же время и терзался сомнениями: а действительно, стоило ли? Но ведь он открыл огонь первым! Я знал, что только официальное одобрение уверило бы меня в том, что я все сделал как надо. Итак, день за днем, я терзался сомнениями, пока не получил письмо лично от Фредерика Боухилла – с  поздравлениями! Затем последовал еще более болезненный разговор с командиром части, и, наконец - поздравления, тосты и все, что полагается. Насколько я знаю, это был первый случай воздушного боя между двумя самолётами, выполнявшими спасательные операции. До сего дня, я теряюсь в догадках: а стоило ли? Что, если у немца на борту были спасенные англичане? Удалось ли им выжить? А немцам? Мой первый боевой опыт убедил меня только в одном: какие бы приказы ты не получил, окончательное решение, определяемое здравым смыслом - это только твое решение.
Наверное, это было первое воздушное сражение между санитарными самолётами противоборствующих сторон, выполнявших аналогичные задания. В первом вооруженном патруле я впервые встретил противника и не достиг практически ничего!
Я хотел пересесть на настоящие истребители -  с оружием для стрельбы вперед.
Потому, следующим самолётом, украшенным символом Святого с обеих бортов, был «Спитфайр» …