29. Жидким янтарём

; Поведаешь мне о счастье? ; поинтересовалась я у камня в саду, медленно заглядывая под него. ; Верно, счастье моё прячется по ту сторону синих долин, за их изнанкой, где и вовсе не отыскать.
Наверно немного отстранённым взглядом окинула я пустоту под ним и тотчас вернула плоский «почтовый ящик» на место. Потрогав шишку на лбу, больше убедилась: болит.
Сад! Он и не замечал осени. Ароматы сладких яблок сливались с духами поющих листьев. Всё шелестело и сбывалось, оставалось и радовалось. В изголовье сада поселилась перепёлка. Она родила детей и ревниво наблюдала за миром из-под шершавых веток. Бродильное солнце виновато улыбалось, забывая излить на северную часть сада свои извивающиеся лучи. Тусклый храм одинокого окна на чердаке, впитывал в себя струи особенного, чистого воздуха. Через край летели чернильные вороны и саблеклювые галки. Тон оранжевый. Тишина с норовом.
; Да, это он! Всего лишь он ; великан из видения! ; говорила  я  воронам, сидя на крыльце в шифоновом «облаке», закармливая стаю птиц перед собой.
 ; Видите, что у меня на лбу? Если бы я в него не врезалась, шишки бы не было.
Прямо передо мной на траве лежала тетрадь с пружинным переплётом и пенал-тубус с ручками. Я могла писать стихи, небольшие очерки об искусстве, дружбе или медиумах, а предпочла спустить босые ноги на траву и беседовать с теми, кто ближе всех к небесам.
Солнце пряталось в своей бочке на западе. Пасмурный купол озаряла терракотовая палитра, смешиваясь с небесной краской ляпис – лазурью.  Она выходила новой, чарующей, нетронутой ни рекой, ни сном.
Синь, похожая на синих птиц счастья, казалась мне превосходным фоном для шумных ласточек и потусторонних облаков, сливающихся в единое целое.
Сад полнился вечерним серебром и просеивал чары заката на землю. Только сад возле меня разбирался в волшебстве вечера, сладкого ожидания луны и тоске ; моей тоске
Кипы книг и тетрадей притаились на моём столе и, по-всей видимости, страдали без меня.
Ещё утром, я намеревалась прийти после лекций и зарыться в них ликом и сердцем. Оказалось, луна ринулась за мной с неба, ещё на небе не появившись. Закат проглотил поле ослабевших подсолнухов, безмолвные ожидания чудес и мои положительные эмоции. Он улетел с неба крылатым солнцем. У меня не оказалось сил на то чтобы дописать начатое, посмотреть в новые учебные будни и забыть неправильное сбывшееся.

Дышу осенним утром, его небом…
В тысячный раз чувствую себя и дикой, и нежной. Рассветы плачут янтарём листьев. Внутри меня созревают сады, где я: розы, спрятанные клубни; яблоня, качающая солнце на руках-ветках, да сонет, выплывающий ниоткуда и вплывающий в торопливые ухоженные вёрсты.
Каждый из нас свет и тень, тон да фон, луч, ручей…
Необходимый отблеск появляется единственным и безмерным, точно мы ; пространство, борьба и скрытое, спрятанное величие отражённого, могучего смысла.
Дверь. Утро ; дверь и я перешагиваю через порог, в объятое и независимое счастье. Шишка не сходит. Думаю, отчего названа шишкой? От продолговатости, твёрдости, наслоения болевых вмятин не желающих исчезать даже понемногу. Но это и закаляет. Трогаю пальцем и чувствую, как превращаюсь в скалу с кукольным лицом ; с лицом куклы. Внутри преисполнена могучей нежности: нерозданной, укрывающейся, самобытной.
Тёма наговорил мне о Призе много подробностей. Чересчурных и благородных. У саблезубого парня якобы такая репутация.
Не думаю, что это правда, преувеличение, захват, устремлённость к данным чертам, но ещё не они. Как осень, которой никогда не стать летом.
Для меня он недозрелый лесной орех со своей клыкасто-диссонансной территорией, на которой твердолобый и жгучий асфальт.
Начинаю писать чаще, больше. Превалируют прилагательные. Они зарождаются во мне, а я разрешаю им цвести.
Мириады былинок внутри меня чувствуют себя похищенными: оказывается, я в плену у его внешности.
Разве это не печально ; возвращаться себя к его глазам полухищным и полутрагичным? Держаться за собственное видение: псевдовлюблённые, кажущиеся, более чем строптивые… и они никуда не деваются: как стояли рядом, так ничего и не изменилось…
Сумбурные невозможные встречи. Смотрит он на меня тем же, но иным и таким нежным взглядом, что дыхание превращается в колебания всех ветров;  буквы наскакивают одна на другую в поисках упорядоченного, ежедневного свидания.
Своим хищным отторжением от меня он превращается в миллионы вопросов, которые окукливаются и взмывают по периметру моей непонятной души.
Вита не пишет. А я бы хотела спросить, что всё это значит. Хотела бы понять, почему он такой ледяной, если мы встретились впервые…
Обычно произвожу на людей хорошее впечатление. Потому и думаю: что-то не так. Нечто скрывает густой туман,  и я одиноким сверчком иду да дышу, ощущая себя в плену. Ноющая шишка возвращает меня к нему ежедневно, ежесекундно. Надеюсь, у него нет способностей, и он не знает, что думаю о нём.
На Основах психоанализа мы изучали защитные механизмы. Я сидела за первой партой на первом ряду и слышала, как девчонки на галёрке шепчутся обо мне. Весть о столкновении меня и Приза в коридоре облетела весь парапсихологический поток. Двое особо отличившихся показывали на меня пальцем и гоготали прямо в лицо, брызгая слюной. Одна девушка бросила в меня слова о том, чтобы я и не думала о нём. Мне захотелось ей объяснить правду. Знала бы она, как я хочу не думать о нём, но эти проклятые видения возвращают его мне снова и снова. Хорошо, что Маргариту отчислили. Она бы повела себя в этой ситуации хуже всех.
Несколько человек перевели к нам на второй курс: Гусева Константина и Молчанова Юру.
Костя ; коренастый, сбитый парень с глазами, повидавшими и грозы, и вихри. Пришёл после армии ; служил на корабле. Говорит мало, смотрит в суть всего, держит себя в стороне. Почему выбрал наш факультет, пока не ясно.
Молчанов  хитрее и наблюдательнее.  Будучи худым и незаметным, он замечает всё, делая выводы «про себя». Тёма сверкнул  глазами в сторону Гусева. Мелодич давно собирается начать ходить в тренажёрный зал, чтобы нарастить мышечную массу. Собственная вялость и скромность раздражают его. Га-Га (он сказал, что их общий знакомый так называет Костю) вызывает в Тёме зависть. Тем более, что они с Молчановым сидят за мной и им.
Слушая беспрестанное жужжание однокурсников, я смотрела в осень. Она уже выложила шоколадными шишками золотые тропинки, не наступая на приодетую землю, а стремительно возвышаясь над ней.
Жёлтые косы осени раскачивает ветер, безмятежно убаюкивая листьями мир. Коричневатые стволы молодых дубков и горделивых тополей покрыты пыльцой тумана, мелодичного и магического среди ветвей.
 Разбиралась на полках своей души. Осень.  Представляю её вихрем ; разноцветным, юным, полным очарования. Мы похожи с ней своими самобытными реалиями, как две капли росы на белых лепестках. Кистью раскидывает она своё золото повсюду, рассказывая немые истории. Треплет деревья напудренными туманами ладоней с аристократическими пальцами. Птицы присаживаются на тонкие её запястья. Надежды оборачиваются нежными, дикими крыльями и обнимают каждого из нас. Радуги за тучами. Пасмурное счастье теряется из виду, а спустя мгновение оказывается поблизости и заглядывает в глаза, будто смогло отыскать!  Догнать! Выбрать! И оно с тобой. Ведь всегда с тобой.
Раскрой глаза! Смотри в своё счастье. Его опалит солнце, чтобы ты смогла заметить, понять, простить за то, что вернулось не сразу, но ведь навек! Навек! Все лучшие мгновения навсегда рядом. Они никуда не уйдут. Попадут под дождь, услышат гром, увидят тебя, почувствуют твою силу ; неземную силу того, что дарят небеса, плывущие над лесом.  Пусть я строптивая, невыносимая, упрямая, точно поле за окном…  но ведь этим мы с осенью и похожи…
Белёные облака глядятся в зеркала небес на свои лохматые причёски. Если прислушаться, можно всегда различить шуршание птичьих крыльев, далёких, как река, притихшая у Сердца Крёстного.
Где сейчас бродят мои призраки? Почему Ивовая веточка не позволила мне избежать этого столкновения, в результате которого я теперь ощущаю себя и хвойной, и нежной, с единственной шишкой на лбу.
Янтарём залита аудитория.
Неожиданно написала стихотворение и подивилась ему.
Жидким янтарём, окна на восток,
Сердцем мы живём, осень строит плот.
…
Навсегда вдвоём, чтобы боль моя
Уходила прочь, стопами звеня;
Уходила прочь, помня про меня.
Боль. Это моё особенные черты. Согнутая дуга моей обособленности, иного эзотерического склада. Думаю, я оказалась на этом факультете неслучайно: надеялась встретить похожих на меня, связанными со мною энергетическими нитями, мистическими выводами. И здесь, я продолжаю чувствовать себя другой, но вместе с тем, все люди иные по-своему.
Там гудят снега, белые навек.
Там разбудит лён светлый человек.

«Светлый» здесь сильный сердцем, могучий добротой.

И бегут, бегут в сердце без конца
Словно там и тут тень его лица…
Век его лица, чары за порог.
Догони меня, он догнать не смог.

Неужели этот хищный, своенравный человек из видения, не похожий на себя в реальности,  уносит моё сердце, влияет на него противоречивой внешностью?

Всё плывут поля ; утренний урок,
Жидким янтарём ; окна на восток.

Возвращалась, продолжая думать об этом.
В темноте цветы огоньками. Освещают путь. Тропинки наугад и приходишь, где оказываешься. Заплутала в полях глазами. Я в них ; они во мне. Все. Навсегда. Издалека они геометричны. Такими их видел Ван Гог. Смотрел снаружи. Я вижу их внутри. Будто они ; двери в лес, в диво, в день.
Над головою созвездия, неизвестные: альфа, бета, гамма… другие часы. И такают по-другому, по-своему. Они ; подсветка, мы ; время. Они; звёзды, мы ; подсолнечные да подлунные вехи.
Осень просеивает тоску сквозь ветер. А вдруг поднимает на руки и вплетает в мои волосы бледные лучи, словно и я состою из её возвращения.