Любовь в тылу врага. Глава 1. 2

На следующий день объявили о сдаче всех радиоприёмников, новости слушать только через трансляции по громкоговорителям на улице. Стало понятно, что всё очень серьезно и война не закончится сегодня или завтра, да и вообще, в ближайшее время. Это как-то сразу объединило людей, все стали друг другу ближе и заботливее…

Например, когда Вовка пошёл в радиошколу, так, по привычке, делать там особо было нечего, радиостанция опечатана, но, всё равно, пошел, надо было чем-то заниматься, сидеть дома и видеть плачущую мать сил не было…Так по дороге, встретив тетю Клаву, которая всегда торговала всем, что росло в огороде или пирожками, которые сама пекла с начинкой из того, что растёт в огороде, он кивнул ей, поздоровавшись, а она предложила ему угоститься пирожками с картошкой, чего раньше за ней не водилось. Она всегда на просьбы Вовки: «Тёть Клав, дай пирожок», отвечала: «Обойдёсся, не ты пёк, не тебе есть». Но он никогда не обижался, понимал, что тетя Клава так шутит и пирожок даст обязательно, когда он пойдет со школы обратно. А в этот раз сама позвала и предложила, а пока он ел, приговаривала: «Ешь, ешь, сынок, кто знает, как завтра сложится, будет еда, чай нет… наедайся».

А двадцать четвертого июня в радиошколу приехал старший лейтенант Иванченко из разведшколы Москвы. Он искал наиболее подготовленных ребят, хорошо знающих радиодело. Никифорыч посоветовал одиннадцать человек, среди которых был и Володя. Когда Иванченко зачитывал список, кто поедет с ним в Москву в разведшколу, в зале стояла могильная тишина, все, затаив дыхание, ждали своей фамилии. Первой лейтенант назвал фамилию Володи – Алабовский, по алфавиту, Володька даже не сразу понял, о чём речь, а потом, когда, называя фамилии других ребят, они издавали вздох облегчения, он понял, что в числе первых счастливчиков, которые отправятся в Москву на обучение. Идиотская улыбка застыла на губах, он представил, как будет передавать важные указания руководства радистам других воинских частей, как это важно для победы: не ошибиться, не перепутать, сделать всё быстро….поэтому даже подпрыгнул, когда хриплый бас Иванченко крикнул на ухо: «Алабовский! Мать твою….оглох, что ли? Быстро домой спать, завтра в 6 утра на вокзале с чемоданом!»
Оказывается, в зале, кроме Вовки, Иванченко и Никифорыча никого уже не было… Вот попал… Никифорыч улыбался в усы и посасывал самокрутку. Подмигнув Володе, он подошел и единственной целой рукой приобнял, да так, что в шее что-то хрустнуло, и шепнул: «Давай, сынок, за всех нас, немощных, дай им жару!» Прижал Вовкин лоб к своему и долго так стоял….от него пахло махоркой, потом и…почему-то молоком, этот запах Вовка помнил все четыре года…

Воспоминания как-то стерли этот вечер… только хмурый взгляд отца, заплаканную мать и завистливые глаза младшего брата. Все понимали, что, возможно, этот вечер в полной семье - последний. Но ничего не попишешь, никто, кроме нас, как говорится…Всю ночь он проворочался, уснуть так и не удалось. Еле-еле дождавшись пяти утра, Володя вскочил таким бодрым, как будто, проспал сутки. Ничего, выспимся на том свете, как говорил отец. Мама как-то странно улыбалась, как будто сын не в разведшколу едет, а потом на фронт, а на свадьбу собирается. И запах от нее такой непонятный шел…Только в поезде Володя понял, что она, видимо, литр, не меньше, валерьянки выпила. Отсюда такое спокойствие. Господи, как же он её любил, как не хотел расстраивать…

Отец такой же хмурый, что и накануне, молча обнял и передал рюкзачок. И только Юрка заграбастал так, что чуть не сломал пополам старшего брата: «Как-нибудь пересечёмся, я тоже долго тут не задержусь», - прошептал. Милка тихо посапывала в своей кроватке, будить не стали, Володя подошёл, внимательно посмотрел на неё, запоминая каждую чёрточку: вздёрнутый маленький носик, волосы, прилипшие к вспотевшему лобику, длиннющие ресницы и приоткрытый во сне ротик… Вот и все проводы…

До вокзала было пятнадцать минут пёхом, Вовка шёл гордо, почти маршем, даёт о себе знать предстоящая служба. В голове - водоворот мыслей, почему-то вспомнилось всё: как они приехали в Воронеж из Борисоглебска и поселились в не самом спокойном районе города – Чижовке, где уже была своя команда из пацанов и чужой им был не нужен и не интересен. Если только поиздеваться да посмеяться над ним. Вспомнилось, как однажды он шёл из школы, завернув за угол, уже почти дома, Вовка споткнулся о какую-то верёвку и тут же получил ведро ледяной воды на голову, а сзади ржали, как кони, те самые чижовские пацаны. Спасибо, что это случилось около дома, не успел замёрзнуть и подхватить воспаление, даже насморка не было, а на улице уже октябрь стоял. Потом яйцами закидывали, помидорами по лицу, много чего было. Но это стало началом формирования его характера. После ледяной воды отправился в секцию бокса, смешно, конечно, с его пятьюдесятью килограммами, но лучше, чем молча сносить унижения.

Боксу пацанву обучал дядя Лёня, когда-то он подавал большие надежды в спорте, но после травмы из профессии пришлось уйти, чуть не запил, а жена его, Зоя, уговорила родителей нескольких драчунов, попросить мужа с ними позаниматься. Так дядя Лёня стал самым уважаемым на районе. Очень он увлекся этим делом и пить перестал, а жена и рада….

Вовка улыбнулся этим воспоминаниям…

Помнит, как пришёл на первое занятие, переоделся и в зал, дядя Лёня его в пару с каким-то кабаном поставил, Вовка, конечно, продул, но урок вынес – всегда будь на чеку, даже, если думаешь, что тебе ничего не угрожает… Впоследствии это ему не раз пригодилось.

Володя шёл на вокзал и улыбаясь вспоминал, как Колян, главный заводила на Чижовке зауважал его. Дело было вечером, после тренировки, Вовка жутко устал, и встреча с хулиганами не входила в его планы. А они ожидали чужака, желая, как всегда, развлечься и «размазать сопли по щекам», как говорил Колян. Не доходя двухсот метров до дома, перед Вовкой оказались человек пять из компании Коляна. Драться они не умели, приёмов не знали, брали только силой и количеством. А Вовка уже два месяца занимался с дядей Лёней и тот ему говорил: «Смотри, доходяга, если не можешь побить врага силой, бери хитростью. Например, они нападают правой рукой, а левой закрываются, а ты делай наоборот. У тебя должна быть изюминка, которая заставит их делать ошибки. Пока он бьёт тебя правой, его же правая сторона в защите слабая, она открыта, вот и дубась в нее левой: в голову, в пузо, в колени, где открыто, туда и мочи!»

Вот так в этот раз и получилось. Первыми на Володьку напали два парня, а третий стоял немного впереди, Вовка на двоих упёрся руками, а третьему под дых ногами и двинул, тот упал и захрипел. Пока все растеряно наблюдали за упавшим, Вовка с разбегу двинул в открытую челюсть Коляну и бегом домой. Прибежал довольный, счастливый, мать спрашивает: «Что случилось, сынок?» А он ей в ответ: «Подрался!» И улыбается. Синяков и кровоподтёков, вроде, нет… Не поймешь этих молодых, подрался и щерится…Для Володи это была маленькая победа. Пусть знают нас, Алабовских! Мы так просто не сдаёмся!

А утром около дома стоял Колян с посиневшей челюстью, Вовка сначала струхнул, а Колян ему руку подаёт: «Слышь, друг, научи, как ты так?!» Оказывается, завоевать уважение хулиганов можно… Ну и как-то так получилось, что пока вечером Вовка шёл с занятий, Колян его встречал и повторял приёмы, которым его обучал Вовка по дороге. Нормальный парень оказался, этот Колян! Просто, отец его сидит в тюрьме, мать пьёт, а бабку он уже не слушает и советы её ему не нужны.

Так, за воспоминаниями Володя дошагал к вокзалу. Группу своих ребят в толпе нашёл быстро по рыже-седому чубу Иванченко, который выше всех на вокзале был на голову. «Странно, вроде не старый, а чуб седой», - зачем-то пришла Вовке мысль…

- Перекур пять минут и в вагоны, - скомандовал Иванченко.

Кому только, непонятно. В Володькиной группе никто не курил. Наверное, по привычке…

Вовка стал от нечего делать разглядывать народ на вокзале: все куда-то спешили, тюков везли с собой - море, зачем, непонятно… И взгляд у всех такой растерянный, что будет завтра?.. Дети почему-то хором орут, как будто понимают, что не от хорошей жизни люди бегут со всем своим скарбом. А почему в Москву-то? Ясно же, что фрицы первым делом мечтают Москву захватить, надо куда подальше ехать, в Сибирь, например, или на восток. Зачем они в Москву спешат? Непонятно. «Почему-то «непонятно» стало появляться часто в моем лексиконе в последнее время…» - подумалось Володе.

Пять минут пролетели и Иванченко гаркнул - всем по вагонам.

«Что он так орёт? Мы же рядом, руку протяни, зачем орать-то? Непонятно… Опять это дурацкое слово», - улыбнулся Вовка.

Вагон, куда разместили одиннадцать будущих радистов, оказался купейным.

«Во дела… Обычно, если что-то слишком хорошо, скоро будет совсем плохо… Так мама всегда говорила и боялась радоваться любой мелочи, ожидая беды», - поднимаясь на подножку вагона, думал Володька.

В купе, которое ему досталось, уже ехала старушка с бесконечными тюками. Вместе с Володей в нем еще разместился лейтенант Иванченко и парень из радиошколы. Бабушку и лейтенанта оставили на нижних полках, а Володя и Петька запрыгнули наверх.

Стали таращиться в окно, где пейзаж не очень и менялся: деревья, кусты, поля…Скучно, да и в сон клонит. Всю ночь же не спал.

Старушка оказалась очень говорливой и ответила, практически на все Вовкины «непонятно».

- Сынки, давайте покормлю вас, вон тощие какие! А это ваш начальник, чай? Старшой?

- Так точно! – гаркнул Иванченко, Володька с Петькой чуть не свалились сверху от хохота, видя, как подпрыгнула бедная старушка.

- Сынок, ты чего так кричишь-то? Чай не на плацу? Как звать-то тебя?

- Старший лейтенант Иванченко! – опять гаркнул старлей.

- Мать, небось, тебя человеческим именем-то назвала при рождении? А ты: старший лейтенант да старший лейтенант…

Володя с Петькой передумали пока спускаться и застыли на своих полках, перед ними такой интересный диалог развивался, зачем мешать?

- Саня меня… Александром меня зовут, - уже потише, вполне человеческим голосом, ответил Иванченко.

- Шурик, значит, а меня – баба Шура, будем знакомы!

Петька так старательно сдерживал смех, что в итоге, поперхнулся и закашлялся, прервав такую драматургию, что разыгрывалась внизу. Пришлось вылезать из укрытия наверху и спускаться. «А так все интересно начиналось, - подумал Володька со вздохом, - Шурик, значит!», - и, всё-таки, не смог сдержать смеха.

Иванченко цветом походил на помидор сорта Красный петух, бабушка Вовки такие сажала, говорила, что они самые вкусные и красные. Почему петух? Непонятно… Тьфу, опять это дурацкое слово…

- Александр Иванович я, - прохрипел Иванченко, - пойду покурю.
И стал двигаться от окна, мимо Петьки и Вовки, шепча какие-то проклятия.

- Сынок, ты бы бросал курить-то, - не унималась баба Шура, - вон красный весь, кровь, видать, в голову ударила, гляди совсем добьёт, - Иванченко в купе уже не было. Молодежь прыснула со смеху и загоготала в голос. – Чего ржёте? Ешьте давайте, зря я что ли яиц наварила? Лучком, лучком закусывай, вот молодцы, - приговаривала старушка.

Володька с Петькой накинулись на еду, как будто, сутки голодали, стресс, что ли?

- А вы не гогочите над начальником, неча…видали, седой весь, а ему лет-то мало совсем, видать, жисть тяжелая у начальства-то…

Ребята поддакивали, качая головами и продолжали жевать.

Вдруг в дверь купе постучали.

- Кого там еще недолгая принесла? – спросила баба Шура.

- Можно? – из двери показался седой чуб Иванченко. Ребята, как по команде, вскочили, старлей, всё-таки. Только что он стучит-то? Непонятно… Тьфу.

- Заходи, милок, чего под дверью торчать?

Иванченко протиснулся между торчащими, как два столба, будущими радистами, и снова присел у окошка. Пейзаж был все тот же: деревья, кусты, поля… «Ничего интересного, а до Москвы еще часов семь пути. Как вынести эту бабку? Поменяться, что ли, с кем? Нет, засмеют потом, уважать совсем перестанут», - такие мысли роились в голове старлея Александра Ивановича.

- Милай, а ты чего не ешь ничего? Давай-давай, налегай! У меня и самогоночка есть, свойская, на дубочке настояла, попробуешь?

- Нет, на службе я.

- Так я тебя пить не заставляю, попробуй только, глядишь нервишки улягутся, кровь с лица схлынет, не бережёшь ты себя, милай!

Иванченко решил не спорить с тёзкой и принялся жевать яйца с луком, делая вид, что это самое важное занятие в жизни и отвлекать его не смей!

Но баба-то Шура этого не знала и продолжала разговор. А чего ехать-то молча, скучно.

- Хлебушка-хлебушка бери, да горчичкой намажь, так вкуснее. Точно тебе говорю. Ну как? Вкусно?

Иванченко, видимо, так отвлёкся на какие-то свои мысли, не хотел вступать в диалог с болтливой бабкой и постоянно что-то себе в рот пихал, лишь бы не разговаривать, мол, ем я, отстань. И машинально вогнал в рот целый шмат хлеба, щедро намазанный горчицей. Тут из Красного петуха его лицо приобрело цвет горящего зарева. Глаза у него заслезились, дышит, как паровоз, сказать ничего не может. Только рукой что-то показывает, воды дайте, мол.

А баба Шура решила, зачем воды, когда есть свойская самогоночка, на дубках настоянная, и, хрясть ему кружку до краёв, даёт:

- На, сынок, попей, не мучайся.

Иванченко и самогонки выпил целую кружку, вдогонку, так сказать, за горчичкой.
Всё, дальше это смотреть молча ребята не могли и галопом помчались в коридор, на ходу, сипя от хохота: «Ку-у-рить!». В коридоре, наконец-то, они дали волю эмоциям и ржали так, как никогда, наверное. Иванченко теперь навсегда для них Шурик, ну какой Александр Иванович, если бабуля его, вокруг пальца на раз, два…

Минут через пятнадцать Володька и Петька, насмеявшись до слез, решили вернуться в купе. Постучали также, как их командир и только после этого скромно вошли. На лице никаких эмоций, кроме глубокого уважения и почитания своего начальника. Всё, сидеть дальше и слушать россказни бабы Шуры.

А та, конечно, не унималась, как же, дорога долгая, а чем заняться, как не поговорить с хорошим человеком, тем более – тёзкой!

Иванченко сидел, облокотившись на руку, и что-то рассказывал бабе Шуре, та внимательно слушала и только иногда поддакивала и кивала головой. Ребята опешили от такой смены ролей в их купе.

-… Едем мы с дедом, едем, а конца и края дороге нет. Телега набита харчами, закупились на год вперёд, наверное. Муки купили два мешка, соли мешок, сахарку, да еще эта соседкина внучка за нами увязалась. Мол, все-равно, едете, захватите меня с собой, бабушку давно не видела. А она такая вредная была в детстве, всегда меня рыжим звала, а я обижался. А что я сделаю, у нас в роду все рыжие: и прадед, и дед, и отец, и я вот. Ну ладно в детстве, а тогда мне уже пятнадцать лет было, а ей четырнадцать. Ну, когда в телеге она с нами до бабки ехала. А меня как приспичило, ну не могу больше, говорю деду, чтоб остановил где, по нужде схожу. Ну он и остановился, я спрыгнул, дед потихоньку едет, догонишь, мол, потом. Я пошел в кусты, только мне полегчало, я аж глаза прикрыл от удовольствия, открываю, а передо мной бык с кольцом в носу, травку пережёвывает, а я тут это…ну сама понимаешь. Как я бёг не помню, мне казалось и бык за мной мчится, а потом, когда в телегу прыгнул, говорю деду, гони, мол, догонит. Оборачиваюсь – никого. Почудилось, что ли, до сих пор не знаю. А вот чуб с тех пор седой совсем. Все думают, после финской, а я не спорю, пусть думают. Не буду же я им рассказывать, как по нужде ходил…

Вовка с Петькой переглянусь и прыснули со смеху.

Иванченко повернулся и кулаком им погрозил:

- Никому чтоб! Поняли?

Они закивали, как китайские болванчики, конечно, никому, мол.

А баба Шура ему всё подливает по чуть-чуть:

- Давай, за деда твоего, дай ему Бог здоровья!

- Давай, баба Шура. А ты куда собралась, в Москве кто проживает?

- Да нет, из Москвы потом в Казань еду, сестра у меня там с мужем и детками-внуками живет. А я-то одна совсем, вот поеду к родне, чай немца туда не пустите.

- Нет, баба Шура, мы его, гада, никуда не пустим, вот попомни моё слово, и Москвы не видать ему, черту носатому!

Вот и развеяла бабуля Вовкины вопросы, куда все едут, не в Москву оказалось, а через Москву, подальше, в глубинку.

Минут через сорок Иванченко опустил голову на руки и смачно захрапел.

- Пусть поспит, касатик, до Москвы еще часов пять осталось, выспится, да и вы ложитесь, пока есть возможность, надо поспать, а то дальше, кто его знает, как получится…

Мальчишки были сыты, а когда сыт, спать хочется, да и Вовка не спал всю ночь. Конечно, они послушались бабу Шуру и залезли на свои полки. Через полчаса баба Шура ехала, улыбаясь, слушая разноголосый храп: хриплый Иванченко, мурлыкающий Петькин и сытый Володькин.

Ехала и улыбалась, здоровые сильные мужики рядом, которые не предадут Родину, прогонят подлых фрицев. Ехала и плакала, здоровые сильные мужики рядом…пока еще здоровые…

Сама баба Шура своих здоровых и сильных еще в Гражданскую похоронила: мужа и двоих сыновей, с тех пор так и живет одна…совсем… Никого не осталось, внуков сыновья родить не успели…

Это сейчас она баба Шура, а в школе, где всю жизнь проработала учителем математики, ее называли по имени-отчеству – Александрой Ивановной, прямо, как этого, чубатого. И мужики к ней сватались, но никого, лучше ее Коленьки, она так и не встретила, так и прожила одна, только с воспоминаниями о той счастливой жизни, которая была у нее до Гражданской… А сейчас она баба Шура, одинокая баба Шура, бежит от войны, от взрывов, от крови, от смерти… Хватит ей всего этого, насмотрелась… Хочет внуков нянчить, пусть не своих, а сестры, все-равно, родные, чай, не чужие.

А мальчиков этих жалко… Дай Бог им выжить! Спят, касатики, как будто, и не на войну едут, а к теще на блины… Пусть поспят. Под стук колес так сладко спится…
Эти двое мальчишек могли быть моими внуками… Господи, сбереги их!

Так, в воспоминаниях о своей жизни, которая осталась там, позади этого вагона, увозящего её подальше от родного города, где она прожила всю жизнь, где встретила Коленьку, родила двух красавцев-сыновей, разглядывая спящих парней, которые стали уже почти родными, баба Шура и не заметила, как пролетело время. Только, когда проводник объявил, что до Москвы осталось тридцать пять минут, она будто пришла в себя, вернулась в реальность. Заварила чайку всем четверым, наломала хлеба, намазала его медком, только тогда решила разбудить ребят, ехавших рядом.

- Сынки, вставать пора, скоро сходить… эй, сынки, - Володя и Петька проснулись одновременно, позёвывая спустились вниз, а лейтенант продолжал храпеть. Тогда бабуля набрала полный рот воды и брызнула ему в лицо, старлей вскочил, как ужаленный.

- Тихо, Шурик, тихо, подъезжаем, ты же не слышишь, вот решила тебя промочить слегка, - улыбнулась баба Шура.

- Да, спасибо, это у меня после контузии … слабо слышу, - сконфуженно пояснил Иванченко.

«Вон оно что, а я то-то думаю, что он орет, как на плацу», - подумалось Вовке.
Иванченко встряхнул своей чубатой гривой, как мокрый пес, ладонями зачесал волосы назад, надел фуражку и принялся пить чай с медом.

- Горячий… это хорошо, - фыркая приговаривал старлей, - обожаю чай с медом, как у мамы… спасибо тебе, баба Шура, за компанию, за заботу, дай Бог тебе здоровья! – и потянулся огромными лапищами через стол, обнимая старушку.

- Ну всё, всё, - засмущалась баба Шура, - пейте, скоро выходить.

Допив чай, они хором вышли в коридор, собирать остальных ребят, ехавших с ними в разведшколу. Все уже были наготове, с рюкзаками за спиной, с серьезными, сосредоточенными лицами, это уже были не вчерашние мальчишки, а уже настоящие, сегодняшние, солдаты!

Спустившись на перрон, Иванченко, крепко прижал бабу Шуру к груди, постоял с ней:

- Спасибо, мать, за все, с Богом!

- С Богом, сынки, берегите себя!

- Стройсь! – скомандовал старлей, ребята, кто как мог встали в неровный строй, - направо… шагом марш!


Продолжение - http://proza.ru/2020/10/20/559