Свадьба у Ивановых

«Никто души моей не знает
И чувств моих не могут описать»
А.Н. Островский, «Женитьба Бальзаминова»

Григорий упёрся головой в стекло, которое дрожало, словно холодец. На одном из буераков машина подпрыгнула, и он ударился лбом. Зашипев от боли, он привлёк внимание Анны, которая осуждающе взглянула на него, но сдержала своё возмущение. Растирая место, покрасневшее от удара, он вновь спровоцировал её, но в этот раз она ладонью шлёпнула его по бедру и напористым полушёпотом сказала: «Не три – ещё больше станет».
Машина ехала на свадьбу Петра и Екатерины, друзей Григория и Анны. Сыграть её решили за городом, на даче родителей жениха. В тот день было пасмурно, серо, но на небе не было ни единого облака или тучи, будто мир накрыли брезентом, как накрывают им грядки. Сначала ехали по шоссе, а после по просёлочной дороге, которая после двухдневного дождя превратилась в рельефную ткань бугров и ямок, заполненных водой и грязью. Вёл машину Вадим, брат жениха, который вызвался подвести гостей. На переднем сиденье стоял ящик водки, который непрерывно и аритмично звенел. А на заднем сиденье сидели Григорий и Анна.
Анна, несмотря на свою тучность, не постеснялась в выборе наряда на свадьбу, надев роскошное, приталенное тёмно-синее платье, купленное на рынке, и дерматиновые туфли на высоком каблуке. Григорию с одеянием повезло меньше. Когда-то в его гардеробе был лишь один костюм, существовавший именно для таких случаев, но во время очередного переезда он был утерян, предположительно, украден кем-то из родственников или друзей, помогающих загружать вещи в машину. Поэтому одет был Григорий во фланелевый серый костюм, снятый с покойного брата, и морщинистые ботинки кирпичного цвета. Выглядел он ужасно.
Неожиданно машина увязла в грязи и начала буксовать. «Не пойдёт дальше. Толкать надо. – сказал Вадим. – Гриша, пойди попробуй. Авось и выберемся». Григорий вышел из салона, ботинки его погрузились в бурую кашу, которая громко чавкала под натиском его робких шагов. Он упёрся плечом в багажник машины и начал со всей силой выталкивать её из месива, которым была покрыта эта часть тракта. Мотор ревел, глушитель рычал, под давлением, оказываемым Григорием, машина начала двигаться вперёд и в один момент резко вырвалась. Григорий, держась за бампер, упал на колено прямо в грязную колею. «Гриша, блять!» – крикнула из салона Анна, увидевшая падение своего супруга. Она тут же открыла дверь и вышла наружу, совсем не замечая того, что тоже погрузилась в грязь. Быстро подойдя к нему, Анна начала помогать Григорию встать, а когда тот поднялся, со всей силы ударила его в плечо. «Мудак ты, блять, Гриша, нерасторопный!». Они сели в машину и продолжили свой путь на свадьбу. Достав охапку влажных салфеток, Анна начала оттирать налипшую на штанину своего супруга грязь, пока тот виноватым взглядом смотрел на свои кривые колени. «Надо же так усраться, ё-ба-ный в рот! Вот всегда ты так, всегда! Как только настаёт ответственный момент, ты умудряешься на ровном месте обосраться. Мо-ло-дец! На, ботинки свои сам оттирай». Она бросила несколько салфеток ему под ноги и принялась чистить свои туфли.
Автомобиль заехал на подворье обветшалого дома, к которому прилегали территории небольшого сада, давно одичавшего, и огорода, на котором несколько поколений безуспешно пытались выращивать картофель. С обратной стороны дома шумело множество голосов. Григорий и Анна вышли из машины. «На месте не стой, бери ящик». Стоило только Григорию открыть дверь и протянуть свои руки вперёд, как к нему быстро подошёл Вадим. «Ну что ты, Гриша, не стоит, не переживай, я помогу!». Он слегка оттолкнул его своим увесистым тазом и вцепился толстыми, потными пальцами в рёбра ящика водки. Втроём они подошли к парадному входу. На порог вышла мать жениха, Клава Борисовна. «Родные, приехали наконец! Анна! Похорошела, поправилась! Красавица! Гриша… И ты…». Она взглянула на влажную штанину Григория, которая ещё не высохла. «Полно вам, Клава Борисовна. – пробасил Вадим. – потом будем любезностями обмениваться! Свадьба ведь не у Гриши и Аньки, а у наших! Пойдём в дом скорее!». Будущая свекровь быстро закивала своей головой, которая в любой момент могла оторваться и упасть на землю. Она замолкла, словно сломанный автомат, будто частота голоса Вадима нарушила работу её внутренних механизмов. По пути на задний двор из её рта полилась белёсая жидкость неизвестного происхождения, напоминающая аморфную рвоту, но никто даже не обратил внимания на сей факт, кроме Григория, который в очередной раз, как часто бывало в подобных ситуациях, промолчал.
Полы в коридорах громко скрипели. Казалось, что они могут провалиться под весом Вадима, который увеличивается за счёт ящика водки в его руках, но провалились они под весом Григория и его кирпичных башмаков. Во время неосторожного шага правая нога Григория проломила подгнившую доску и зацепилась за одну из лаг. «Да ты заебал, Гриша!». Вместо того, чтобы помочь своему супругу выбраться, Анна начала лупить его по голове своими тяжёлыми ладонями. Григорий начал закрываться руками, чтобы не получить по лицу, но эта защита ещё больше злила его жену, быстро набирающую скорость и силу в нанесении ударов. «А-а-а! – вопила Клава Борисовна – А-а-а!». Белёсые капли из её рта превратились в струйку, которая потекла в щели в полу. Вадим метался взад и вперёд, пытаясь найти подходящее место, чтобы поставить ящик водки. Не найдя его, он поставил его на землю и начал оттаскивать Анну от Григория. «Всегда ты всё портишь, всегда, блять! Гнида ебучая! Как родился, так и стал портить всё вокруг!». Вадим держал её за запястья, оставляя свои сальные отпечатки на её мягкой коже. «Ну хватит, хватит. Подумаешь, провалился. С кем не бывает! Домик ведь старый, полы гнилые. Не туда наступил просто, он ведь не специально». В его захвате Анна начала приходить в себя. «Не специально? Да он всю жизнь, сука, не специально! А проблем от него ***ва туча! ****ый хер, ненавижу!». Проходя мимо него, она нанесла ещё один удар, в этот раз кулаком, и направилась в сторону выхода на задний двор. Клава Борисовна продолжала вопить и стоять на месте. «Ну всё, сломалась. – заключил Вадим. – Гриша, ты давай выбирайся, бери ящик и иди ко всем, а я пока маму на кухню отнесу».
Григорий аккуратно вытащил свою ногу из образовавшегося пролома, внимательно осмотрел её и не обнаружил никаких повреждений на своих штанах и ботинке. Он медленно подошёл к ящику водки, который стоял на полу, наклонился и попытался поднять его. С первого раза у него это не получилось. Попробовав ещё раз, он чуть не надорвался, но всё же поднял его. Тяжёлой ему показалась эта ноша. Амфоры с водкой ударялись друг о друга, звон вместе с эхом растворялся в пространстве длинного коридора, который вёл на задний двор.
Белый атомный свет на несколько мгновений ослепил его, Григорий увидел место проведения свадьбы: небольшой двор, к которому прилегали злосчастные сад и огород, несколько длинных столов, застеленных разными скатертями и множество тарелок и тазов, наполненных угощениями.
«А вот и Гриша!». Навстречу Григорию вышел жених, Пётр Иванов, высокий, худой и бледный, словно напудренный тальком, с огромными красными губами, напоминающими опухоль. Движения его были неестественными и как будто противоречивыми: он напоминал марионетку, нити управления которой небрежно и внезапно оборвали. А голос его, которым говорил он всегда очень громко, был высок и звонок, как у кастрата. «Позволь помочь тебе, друг! Ты ведь гость наш, а таскаешь тяжести на себе! Для этого ведь родители невесты присутствуют. А где они, кстати? Тимофей!». Из-за стола встал огромный мужчина в рваном пиджаке, напоминающий медведя, и медленно подошёл к жениху. «Тимофей, а где мои тесть и тёща? Куда дели их? Приведи их, да побыстрее! Не видишь, надо забрать ценный груз у гостя!».
Медведь покивал и тяжёлой поступью направился к одному из столов, под которым что-то шевелилось. Он приподнял скатерть, засунул свою огромную лапу под стол и вытянул оттуда ржавую цепь, вместе с которой на свет вытащил прикованных к ней старика и старуху. Оба были голые, испачканные в грязи и крови, у обоих изо рта капала белая жидкость. Они дрожали и вопили, как дрожала и вопила до них Клава Борисовна. Тимофей подвёл их к жениху, дернул за цепь и на какое-то время старики замолчали. «Ну, и хули мы там сидим? Вам что делать было велено? За гостями ухаживать, платок подносить, подарки забирать, а не под столом сидеть и ***нёй маяться!». Пётр ударил старика по лбу, отчего тот начал вопить ещё громче и шататься из стороны в сторону как маятник. «Быстро, блять, ящик забрали и на стол поставили!». Старик не повиновался, окончательно потеряв свой рассудок. Пётр выхватил из ящика в руках Григория одну бутылку и со всей силы разбил её о голову тестя, который перестал кричать и повалился на землю. «Не вынуждай меня сделать это с тобой, старуха!». Тёща подошла к Григорию и взяла из его рук ящик. Казалось, что она совсем не ощущает его тяжести. Как и было приказано, ящик был поставлен на стол. Не отходя от него и не издавая не единого звука, старуха упала на колени, глубоко вдохнула и испустила дух вслед за своим насильно убиенным супругом. «Надо же, вот и маманя преставилась! Вот незадача! Какая жалость! Тимофей, на кухню их обоих». Медведь взвалил два бездыханных тела на свои огромные плечи и направился в дом. «Прости меня, Гриша, родной, за этой маленькое недоразумение! Я пойду пока, нужно похлопотать по хозяйству, кухню проверить. Анна твоя злая прибежала, но женщины её быстро начали успокаивать. Ты её не трогай пока, пусть пообщается с ними. Сходи с другими гостями пообщайся, послушай, что люди говорят. Хорошего вечера тебе! И до скорых встреч!».
Но Григорию совсем не хотелось ни с кем общаться. Настроение его было испорчено ещё за несколько дней до свадьбы, когда пришлось выкапывать из могилы брата, чтобы снять с него костюм и ботинки на свадьбу. Он сел на резную лавку недалеко у крыльца и начал разглядывать гостей, которые вовсе не замечали его и были увлечены обсуждением разнообразных тем.
«…Повесился?! Да что вы?! Вот гад! А всё потому, что алименты платить не хотел!...».
«…А я ему и говорю, что дебил он, бля, бутерброд с форелью дизелем запивать! Вот поэтому и дристун у него был пополудни…».
«…И ебнулся со стремянки. Хорошо, что люстру не уронил…».
«…Учебники решили не покупать: дорого. У соседа посмотрит, если что…».
«…Из армии вернулся. Живой, здоровенький. Зубы, правда, вставлять придётся, но хорошо хоть не в жопу…».
«…Мудак ****ый. Я его просила, умоляла, чтобы хоть сегодня себя как человек вёл. А он взял и обосрался. В очередной раз. Ненавижу!…».
К этой полифонии Григорий привыкнуть не мог с самого детства.  Не то, чтобы это водяное общество было ему чуждым. Он был частью его, но частью рудиментарной, латентной.
К его лавке подъехала инвалидная коляска со спущенными шинами, в которой сидел пожилой ветеран войны на Донбассе Захар Николаевич. В обществе этот старичок пользовался большим уважением, хотя за время своей службы не убил ни одного человека, просидев всё время в штабе и воображая себя прапорщиком Лермонтовым, который бесстрашно несётся в бой на своём коне. «Будешь? Ржаная, сам гнал». Захар Николаевич протянул Григорию сосуд с брагой. Он принял предложение, сделал один глоток, громко выдохнул, понюхал рукав и вернул бутылку владельцу. «Вот, сынок, запомни вкус настоящего алкоголя. А то дерьмо, что ты в ящике нёс, – то дерьмо. Перевелась хорошая водка. Выпили её всю. Вычерпали её шеломами, да руками мозолистыми. А я помню, что увлёкся ею, когда на войне был. Бывает иной раз сидишь в штабе после долгой перестрелки и хочется напряжение снять. Я раньше чай пил в таких ситуациях, много сахара в него клал, помогало. Но на фронте у тебя либо вода из родника, либо водочка. Вот и посадили меня тогда сослуживцы на стакан. А потом и на бутылку посадили. А потом я и сам сел… Да-а-а… Славное было время! Не то что сейчас! Ещё хочешь?». Григорий ненадолго задумался, поглядел на бутылку в руках старика и вертикально кивнул. Ржаная, растекавшаяся по всему организму, согревала и придавала сил, но не опьяняла. «Всё как всегда. Одна и та же церемония из поколения в поколение, из года в год. А приглашённый генерал, вроде меня, который даже не генерал вовсе, – простая игрушка в руках сельских дегенератов. Старики их уже все белую ртом пустили, преставились. На кухне своего часа ждут. А один уже на столе лежит. Надо же было гостей чем-то угощать. Ладно, братец, неразговорчивый ты какой-то, ты, видимо, только пить приучен, а разговаривать – нет. Поеду я. Бывай!».
Он опять остался один. На порог дома вышел жених и закричал на весь двор. «Дорогие гости! Прошу всех к столу! Закуски и угощения уже давно готовы, а основные блюда придётся подождать! Не стойте же вы, садитесь!». Гости, подобно рою насекомых, ринулись к столам и заняли места. «Гриша! Гриша, сюда!». Это звала его Анна. Он сел рядом с ней и положил руки на скатерть. «Прошу тебя, постарайся за столом хотя бы ничего не выдать… Сил моих больше нет, еле успокоилась».
На столе стояло множество яств: два таза, заполненных живыми опарышами, два таза, заполненных мёртвыми опарышами, тарелка поганок, маринованные жабы, свежевыпеченный хлеб с плесенью, куриные лапы, петушиные головы, жаренные ногти, глазные яблоки в шоколаде и многое другое. Какая-то дама со звучным приятным голосом спросила: «Уважаемые, а где же Сергей Иванович? Полчаса назад ведь ещё был!». Какой-то мужчина с хриплым противным голосом ответил: «А мы его уже съели! Только башку оставили!». Сергей Иванович был отцом жениха. Из всех стариков он преставился раньше всех, рано утром в день свадьбы, и было принято решение подать его не в качестве основного блюда, как обычно принято на свадьбах, а вместе с закусками. Был он мужчиной высоким, даже выше, чем его сын, и таким же худым. Как удалось выяснить, мясо у него было сухое и со множеством прожилок, совсем не пригодное для главного блюда. А голову и вовсе запечь не удалось, потому как она не влезла в печь из-за высокого роста и торчала из хайла. Её отрезали и положили в блюдо, которое Григорий не сразу обнаружил прямо перед собой. Он смотрел в красивые голубые глаза Сергея Ивановича, на его губы, покрытые белой жижей и пытался вспомнить, чем занимался покойник в мирской своей жизни. Все вокруг снова увлеклись беседой. Анна общалась с невестой Екатериной, такой же тучной, как она, и такой же эмоциональной и живой. А Григорий, не нашедший себе собеседника, сосредоточился на разглядывании головы покойного Сергея Ивановича. Вдруг ему показалось, что веки его начали дергаться, а изо рта снова полилась белая жидкость. Он трижды моргнул и обнаружил, что поток жидкости изо рта усилился, а веки уже не дергались, а быстро закрывались и открывались. Сергей Иванович начал кашлять, разбрызгивая по столу слизь, и пытаться сделать вдох, который не мог сделать из-за отсутствия лёгких, которые уже давно съели гости вместе с его сухим и высоким телом. Сведя несколько раз верхнюю челюсть с нижней, он попытался сказать что-нибудь. «Вот… вот… вот…». У него не получалось, но он не сдавался. «Так… так… так…».
Григорию стало немного не по себе. Он пригубил дерьмовой водки и закусил корочкой заплесневелого хлеба. «Вот… так…». Сергей Иванович наконец смог настроиться и начал произносить более или менее понятные фразы. «Вот… так… живёшь-живёшь… Стараешься… Деньги зарабатываешь… Растишь… Воспитываешь… А он… А он…». Сергей Иванович начал громко кашлять, и белая жидкость из его рта начала забрызгивать Григория. «А он… В день свадьбы… Подаёт тебя на стол… Но не как блюдо… А как закуску… Какая пошлость… Родной сын… Любимый сын… Столько сил вложено… Мог бы и уважение проявить… Да, худой… Да, жилистый… Но отец ведь… Родной отец… И сам ведь ни кусочка не попробовал… Подлец…». Сергей Иванович замолчал и начал фокусировать свои красивые глаза на Григории. «Гриша… Мальчик мой… Ты… Рад видеть тебя… Знал бы ты, как рад… Жаль, пообщаться не было времени… Преставился утром… Раньше всех преставился… Сейчас есть возможность поговорить… Как жизнь?... Как жена?... Как сам, Гриша?...». Григорий начал собираться с мыслями и уже приготовился отвечать Сергею Ивановичу как вдруг невеста начала кричать на весь двор. «А давайте танцевать! Давайте танцевать! Музыку!». Жених начал вторить своей невесте. «Именно, музыку! Давайте! Давайте! Где же цыгане? Где же они?! Ти-мо-фей!».
Огромный Тимофей пошёл на угол обветшалого дома и начал вытягивать оттуда огромный ящик, в котором кто-то громко ругался и стучал руками и ногами. Медведь подозвал лапой Вадима и дал ему в руки гвоздодёр. Оба уперлись ломами в доски и начали выламывать их. Из открытого ящика на землю упали пятнадцать человек, мужчины, женщины, несколько стариков и детей. Все они были цыганами. Придя в себя после продолжительного времени, проведённого в замкнутом пространстве, они испуганными взглядами уставились на гостей, не понимая, что происходит. Пётр запрыгнул на стол. «Ну, и хули вы стоите? Музыку нам! Му-зы-ку!». Цыгане смотрели на бледного и худого жениха с ужасом, не понимая, чего он хочет от них. «Пойте, ёб вашу мать! Тимофей!». Тимофей подошёл к кучке цыган и попытался изобразить пение своим мерзким басовым голосом. «Ла-ла-ла, ла-ла-ла, хей-хей-хей, ла-ла-ла!». Затем он начал хлопать своими лапами и стучать огромными ногами по земле, задавая ритм. В конце концов цыгане поняли, чего от них хотят, и начали по очереди петь дрожащими от страха голосами, постепенно набирая силу и мощь. «Так, так, так и надо было с самого начала, блять! Гости дорогие! Что же мы сидим! Пляшем!». Гости завопили и бросились танцевать не небольшом пятачке, который находился между цыганами и праздничными столами. «И вы, папаша, давайте с нами!». Пётр со всей силы пнул голову своего отца так, что она полетела высоко-высоко, скрывшись где-то за облаками.
Танцевать пошли все, кроме Григория. В вакханалии танца начались драки, люди стали срывать друг с друга одежду, бить друг друга или совокупляться. Огромная людская масса, наевшаяся живых и мёртвых опарышей и напившаяся дерьмовой водки, источала омерзительный запах, который уплотнялся, словно туман, постепенно покрывший всё пространство вокруг.
То сужаясь, то расширяясь, толпа танцевала до тех пор, пока не стемнело и пока Пётр не скомандовал конец танцев. Цыгане совсем потеряли голоса и уже не пели, а хрипели и задыхались. Пётр снова запрыгнул на стол. Его костюм был разорван в клочья, как и множество костюмов и платьев других гостей. «Повелеваю! Главные блюда на стол!». Шесть поваров в испачканных кровью халатах выносили из дома три огромных подноса, на которых лежали приготовленные Клава Борисовна и родители невесты. Гости начали аплодировать и восторженно вздыхать.
«Выглядит просто потрясающе!»
«Скорее бы попробовать!».
«Чур мне печень!»
Со всех столов небрежно были скинуты недоеденные закуски, а вместо них по периметрам столов поставлены подносы с приготовленными сватами. Гости нагло вцеплялись в приготовленную плоть как приборами, так и просто руками и зубами. Григорий, оставшийся сидеть на месте, наблюдал, как в десяти метрах от него, на том месте, где все танцевали, некоторые из гостей продолжали сношать друг друга. Среди них была его Анна, в которую интенсивно входил парализованный на нижнюю часть тела ветеран войны на Донбассе Захар Николаевич. Анне, стонущей и прибывавшей в истоме, видимо, это нравилось. А Григорию не осталось ничего, кроме как глубоко вздохнуть, видя свою супругу в столь необычном положении.
Екатерина, сидевшая рядом в изорванном и испачканном свадебном платье, похлопала его по плечу. «Гришенька, будь так добр, отрежь мне кусочек от моей прелестной матушки. Желательно снизу. Там у неё всегда мягко было». Удовлетворяя просьбу невесты, Григорий принялся аккуратно, как будто боясь причинить неудобство покойнице, начал отрезать с помощью ножа и вилки небольшой кусочек в районе голени. Он резал медленно и осторожно, и вдруг из голени на него хлынул брандспойт крови: Григорий случайно задел артерию. Фонтан крови испачкал костюм его брата, крупные капли стекали и падали на кирпичные ботинки. «Ну вот, Гришенька, опять ты испачкался. Нерасторопный ты!».
Анна, находившаяся под натиском сержанта Захара Николаевича, как будто пробудилась после долгого сна, услышав, что её супруг в очередной раз оплошал. Он скинула с себя старика, поправила нижнее бельё, встала с земли и решительным шагом направилась в сторону Григория. «Гриша, блять, мудак ты ****ый! Я же просила, просила по-человечески! И снова ты усрался! И снова ты всё испортил! А всего-то надо было сидеть на месте и не мешать никому! Нет, блять, ты в своём репертуаре, как и всегда! Гнида ты ебучая, скотина, ненавижу! Убью!». С этими словами она перелезла через стол и начала избивать мужа. Она била его руками и ногами, истошно вопила, как вопили совсем недавно ныне покойные и немного съеденные сваты. Каждый новый удар становился тяжелее и интенсивнее предыдущего. Она повалила Григория на землю и принялась душить. Боковым зрением он увидел голову Сергея Ивановича со сломанным носом и выбитыми передними зубами. «Не бойся… Гриша… Скоро всё кончится…».
Не издав ни единого звука, Григорий был удавлен собственной женой. Он перестал дышать и умер под напором её полных и тяжёлых рук. Анна встала с его бездыханного тела, подошла к опирающемуся на локти Захару Николаевичу и снова легла под него. «Давай!». Жених и кто-то из гостей подошли к телу Григория, испачканному кровью матери невесты. Тимофей приподнял его тело с земли и спросил у Петра: «И что делать с ним будем? Он ведь не свёкр, не тесть, а простой гость». Пётр задумался, потёр лицо и громко хлопнул в ладоши. «Внимание всем! У нас тут совершенно неожиданно появился десерт! Объявляю сладкий стол!».