Галоша

Когда деда Мирона из нашег посёлка Воскресенское про возраст спрашивали, он горьковато отшучивался:

- Да столько – то уж, наверное, и не живут.

Имел старик многолетнюю привычку по утрам на берег реки Ветлуги наведываться. Бывало и так, что боли в натруженной пояснице не пускали. И жизнь не в жизнь казалась тогда Мирону Егоровичу, и день не в день, а так, - маята несусветная.

А осень в этом году выдалась необыкновенная. Октябрь – батюшка за день святого Покрова Богородицы перевалил, а пока что ни обложных дождей, ни слякоти, ни ветров студёных и в помине не было. Не говоря уж про снежок или обледеницу. Тишина и благодать необыкновенная. Выйдешь на бережок утром – ранником, а туман, как снятое молоко, всклень залил всю излучину.  До ровной гряды синеватых пиков сосен на том берегу и до середины горы Ватрухи на этом - высоком, утонувшем в золотистых до багровости курпажинах клёнов да в остывающих кострищах лип, ольхи и тальника.

- Но уж чему быть, того не миновать. Непогодье – то оно где – то уж совсем рядышком,-
  так рассудил старик в это утро. И никакого барометра не требуется. Та же поясница заныла, будто подтопок приоткрытый, и боль в коленях ничем не унять.
- Видать и впрямь пора приспела под берёзки собираться тебе, Егорыч, -
-всё ворчал на себя дед Мирон в эту бессонную ночь.

Но утречком он всё же, кряхтя подобрал подожок и вышел на заветную тропку к Ветлуге.

Первой из живых существ, на повороте у сельмага попалась старику Жулька – давно знакомая собака. Чёрная, некрупная, но злобная сучка, как обычно, настороженно приподнялась на передних лапах из пожухлых зарослей крапивы. Дед покрепче ухватился за свою сучковатую палку – помощницу. Да нет, раздумала псина облаивать и под ноги бросаться прохожему в сей ранний час.
- Тоже, должно быть, спина у неё побаливает, 
подумалось старому…

А в долине реки на этот раз и ни клочка тумана не зависло. Предрассветный мир предстал будто серебренным и тихим. У старой, загрустившей о чём – то о своём липы постоял он, всматриваясь усталыми глазами в заречье. И очень уж захотелось  спуститься по овражистому косогору, мимо храма Воскресения Словущего, до самой воды.

Шаг за шагом, выставляя подожок вперёд и хватаясь за таловые кусты, образовавшие узкий и плотный тоннель, спустился к Ветлуге. В ладони остался пучок из последних, не опавших ещё жёстких листьев.

- Вот и вся жизнь, как эта тропа. Сверху вниз, или наоборот, - раздумался дед Мирон. Присел на остов брошенной лодки.

Что – то далёкое и родное напомнила ему эта забытая всеми тропа от храма к реке.

- Да, Господи! Это же и есть стёжка – дорожка к бывшей пристани «Галоши». Катерок пассажирский до постройки моста такой был. Да и к какой там пристани! Мыс, где камень – валун из горы вылез, - вот и вся пристань.

С первых дней разлива была та «Галоша» при всей своей неказистости незаменимым транспортным средством, связующим звеном с воздвиженской заповедной стороной. Явственно виделось деду Мирону прокопчённое табаком и продублённое ветрами, будто наскоро вырубленное плотницким топором открытое русское лицо незаменимого капитана речной посудины.

- Вот ведь, память – решето дырявое! Ну как же звали – величали того балагура и матерщинника?  И прозвище ещё у него - и поневоле, и от души уважаемого ветлужанина было какое – то птичье. Толи «Скворец», толи «Воробей», а может и «Ворона», - так как - то окликали иногда досужие пассажиры перевозчика…

Из - за гребешка сосен на том берегу выкатилось умытое росами и туманами остывшее осеннее солнышко.

-Нет, а всё –таки наши места и наши люди самые приглядные и самые добрые на всём белом свете, -
 Дедок засобирался восвояси.
И ведь без длительных остановок для роздыха выбрался он из объятий увядшей и опадающей красотищи Ветлужского берега к подножию храма.

Уже дома твёрдо решил для себя дед Мирон, что пожить ему вполне ещё можно и даже нужно. Для того хотя бы, чтобы вспомнить всё ж таки имя и отчество того капитана катера с обидным названием "Галоша"._____________