Чёрт и Ангел над Амуром

Повесть в двух частях

Часть первая. Амурская героиня

«Народ силён не мужчинами-воинами, защита Отечества — обязанность мужчины. Когда же на защиту родного очага выходит вооружённая женщина, агрессору лучше сразу оставить своё намерение»
Тацуносукэ Хасэгава.

Утром 3 июня 1901 года с прибывшего из Сретенска парохода «Адмирал Чихачёв» на пристань Благовещенска сошёл пассажир в цивильном платье. В одной руке он держал трость с серебряным набалдашником, в другой — дорожный саквояж. Военная выправка выдавала в нём бывшего офицера, а выбритый подбородок и лихо закрученные усы — лейбгвардейца.  Шляпа-котелок и костюм-тройка, сшитый по последней моде, показывали, что господин прибыл из Москвы или Санкт-Петербурга.
Это был писатель-баталист Юлий Лукианович Елец — восходящая звезда российской литературы. 
Был тот час, когда шли на службу канцелярские служащие, открывались двери магазинов и присутственных мест. Мальчишки-газетчики, перебивая друг друга кричали: «Покупайте «Амурскую газету»! Телеграммы из Петербурга и Хабаровска! Новое расписание Зейского перевоза! Пожар на постоялом дворе купца Никитина!». «Свежий номер «Амурской газеты! Открытие скакового сезона на ипподроме! Ночное ограбление прохожего в Заголяевке! Новый спектакль театра в городском собрании!». 
«В этом городке жизнь бьёт фонтаном», — подивился столичный гость и купил газету.
Подойдя к извозчику, господин попросил:
— Отвези меня в приличную гостиницу.
На что лихач ему ответил:
— Экипаж вам без надобности. Вона, гостиница «Россия» в двух шагах.
И указал пальцем на трехэтажный дом красного кирпича.
Записавшись в гостинице и поселившись в номере на третьем этаже с окнами на Амур, Елец вышел прогуляться на Набережную улицу. Вид на китайский берег был унылым и состоял из заросших травой обугленных руин маньчжурского селения Сахалян, сожжённого дотла в прошлом году при подавлении восстания «боксёров». Пообедав в ресторане торговых рядов «Мавритания», Елец направился в редакцию «Амурской газеты», находившейся на этой же улице, но в другую сторону от гостиницы.
Редакция и типография «Амурской газеты» располагались в двухэтажном доме. Гость поднялся на второй этаж и оказался перед дубовой дверью с бронзовой табличкой «г-н Кирхнер А. В. Редактор». Постучав в дверь набалдашником трости, он услышал приглашение войти. За большим письменным столом сидел мужчина лет сорока с небольшим, в разночинском сюртуке и в очках. Почти полное отсутствие волос на верхней части его головы компенсировалось избытком растительности на лице — бакенбарды переходили в усы, а усы — в бороду. Тонким дворянским нюхом Елец почуял в нём народника. Редактор вычитывал гранки газетной полосы.
— Здравия желаю! Разрешите представиться — Елец Юлиан Лукианович, литератор, прибыл из Санкт-Петербурга.
— Добрый день! Кирхнер Александр Валерианович, редактор «Амурской газеты». Чем вам могу быть полезен?
— Я приехал в ваш город, чтобы найти кого-нибудь из участников событий, имевших место в июле 1900 года и известных как осада Благовещенска «боксёрами», и с его слов записать, как это происходило.
На что Кирхнер ответил:
— Великодушно извините, сейчас я занят выпуском газеты. А завтра у меня суд за сообщение сведений о должностных лицах, могущих повредить их чести и достоинству. Хорошо, если штрафом отделаюсь, а то ведь могут и посадить в тюремный замок.
Елец оказался во внутреннем разладе. С одной стороны, он сам недавно был уволен из армии без пенсии за критику военного командования, с другой стороны, будет непорядок, если все станут печатать статьи с хулой на представителей власти. 
— А пока, ознакомьтесь с содержанием этой книги, написанной по горячим следам тех событий.
Сказавши это, Кирхнер подошёл к шкафу и взял из него книгу серо-голубого цвета. Сделав на титульном листе дарственную надпись с автографом, он вручил её Ельцу. Тот прочёл на обложке: «На память о событиях на Амуре в 1900 году. ОСАДА БЛАГОВЕЩЕНСКА и ВЗЯТИЕ АЙГУНА. С приложением списка добровольцев и сведений о вольной дружине, Айгун, Сахалян и Благовещенск. Составил А. В. Кирхнер». 
Видимо чувствуя неловкость за столь скоротечную аудиенцию, Кирхнер предложил:
— В случае необходимости можете пользоваться телеграфом редакции, я распоряжусь.
— Премного вам благодарен! — сказал Елец, вполне довольный результатом визита.

Выйдя из редакции, Елец решил прогуляться по центру города. Он прошёл на север по Почтамтскому переулку и оказался на улице Большой. Здесь он увидел такую картину. Две стайки мальчишек в возрасте от шести до десяти лет, заняв позиции по разные стороны дороги, бросались камнями, выкрикивая при этом: «По китаёзам — пли!», «Получайте, ходи, гранату!».
— Что они делают?! — спросил Елец прохожего.
— Играют в оборону города от «боксёров», — объяснил тот.
— Их надо остановить — они же поранят друг друга!
— Только мы отойдём, они продолжат перестрелку, пока не разобьют кому-то до крови голову.
Подивившись столь жестоким играм благовещенских детей, писатель пошёл по Большой на восток, перед кафедральным собором повернул на юг и опять оказался на Набережной.
«Удобная планировка города, — подумал он, — здесь невозможно заблудиться».
Заказав в номер ужин из ресторана, Елец подкрепился ухой, пирогом с грибами и чёрной икрой, которую он намазывал на хлеб, и ел, запивая тёплым молоком, вкус которого показался ему необычным.
Когда мальчик из ресторана забирал порожнюю посуду, гость из столицы спросил у него:
— Какое молоко я пил? На коровье не похоже.
— Коровье молоко сегодня закончилось. Вы пили тоутян.
— Что это такое?
— Китайское молоко из сои, — ответил мальчик.
Елец записал в путевом дневнике это название и свои вкусовые ощущения. Он воевал в Маньчжурии, но тоутяна там пить ему не довелось. Способ получения молока из растения, минуя животное, показался ему достойным изучения.
Елец зажёг керосиновую лампу-семилинейку* и углубился в чтение подаренной ему книги. Надо сказать, что произведение Кирхнера было весьма насыщено фактической и цифровой информацией, хотя и грешило субъективными оценками, но как без этого. 
*Лампа с шириной фитиля 7 линий (около 18 мм).
Ельца удивило, как из рук вон плохо работала разведка Амурского военного округа. Сведения о том, сколько китайских войск находилось на сопредельной территории, были крайне скупы и недостоверны. Сколько солдат стояло в Сахаляне и в Айгуне? Какое у них было вооружение? В ответ на эти вопросы были только непроверенные слухи. А уж о том, чтобы узнать стратегические планы китайских военачальников, не могло быть и речи. Вся информация о противнике у командования Амурского военного округа была на уровне «кто-то, что-то, где-то видел и слышал, но насколько это правда, неизвестно». Казалось, чего проще, команде охотников ночью переправиться через Амур и взять там пару-тройку «языков».
Такая же картина была и относительно положения в Благовещенске. Много слухов ходило о враждебности и коварстве живущих в городе китайцев. И знают они день начала штурма Благовещенска, и находятся среди них агенты «боксёров», и уже появились в городе переодетые китайские солдаты. Неужели, у полицмейстера Благовещенска не нашлось осведомителей в китайском квартале? Всего-то и дел было, арестовать несколько таких подозрительных китайцев и как следует допросить их. 
29 июня 1900 года войска Благовещенского гарнизона, с лошадями, фуражом, провиантом и орудиями, погрузились на 6 пароходов и 11 барж и отбыли в Хабаровск, для дальнейшей отправки по реке Сунгари в Маньчжурию. Погрузка проводилась весь день. Было проведено общее построение с напутствием командующего, молебен с окроплением святой водой войск и знамён. Военный оркестр играл гимн, артиллерийская батарея салютовала, все кричали «Ура». Присутствовало несколько тысяч публики. За всем этим с противоположного берега наблюдали китайцы.
Кто же так делает?! Перемещения войск совершаются в строгой тайне от противника — под покровом ночи с мерами световой и звуковой маскировки.
2 июля, в самый критический день обороны, в Благовещенске оставалось 600 солдат и казаков и 2 орудия на 10 вёрст линии обороны при недостатке боеприпасов. Как потом стало известно, на тот момент в Сахаляне находилось около 2 тысяч пехоты и 8 пушек. «Боксёры», имей они такое намерение, могли захватить и вырезать Благовещенск.
Некомпетентность военного руководства Амурской области могла привести к страшной трагедии, к счастью, этого не случилось.

На следующий день Елец решил встретиться с каким-нибудь простым жителем Благовещенска, чтобы узнать от него подробности обороны города, которые мог упустить автор книги. С этой целью в обеденное время Елец направился в ближайший трактир на Кувшиновском подворье. 
Рядом с ним за стол присел добропорядочного вида мещанин средних лет, при знакомстве назвавшийся Степаном. Известно, что у человека язык развязывается от водки. После трёх стопок «харбинки» Степан разговорился.
— Где ты был 2 июля прошлого года? — спросил его Елец.
— Спасал город от китайцев, — с гордостью ответил Степан.
«Вот удача!» — обрадовался Елец.
— А чем ты занимался?
— Вместе с другими дружинниками я ловил живших в городе китайцев и сводил их в полицейский участок.
— Зачем была принята эта мера?
— Полицмейстер Батаревич объяснил нам, что китаёзы собираются внезапно перерезать всех русских в городе и впустить из-за Амура «боксёров».
— Дома и лавки забранных китайцев разоряли?
— Брали, что под руку попадётся, не пропадать же добру. А кто посмелей цельными подводами вывозили.
— Много китайцев тогда арестовали?
— Тыщи три с половиной, не меньше.
— Что стало потом с этими китайцами?
— Их согнали во двор паровой лесопилки Мордина на берегу Зеи. А утром 3-го числа конвоировали в Верхне-Благовещенскую станицу. Там казаки загнали их в Амур.
— Много тогда китайцев утонуло?
— Так почти все и потонули, они ведь плавать не умеют. Потом несколько дней вздутые утопленники плыли по Амуру. Их прибивало к берегу — вонь стояла невыносимая. Губелнатар издал указ, во избежание заразы зарывать утопленников в землю.
— Ты тоже зарывал?
— Да.
— За деньги?
— Денег нам не платили, мы сами брали. У многих утопленников в одежде были спрятаны деньги и золото. Я потом новый дом срубил и американским цинком покрыл, корову купил и коня с коляской.
— Ты допей водку сам, а я должен идти по срочному делу, — сказал мародёру Елец.
Петербург был полон слухов о прошлогоднем благовещенском утоплении. Однако в Цензурном комитете Ельца предупредили, что не следует писать про это военное преступление до окончания расследования и суда над должностными лицами Амурской области и Благовещенска, допустившими массовое убийство невинных людей.
В дурном расположении духа он вернулся в гостиницу,  успокоил нервы полустаканом коньяка и, не раздеваясь, прилёг отдохнуть на диван. Потом Елец продолжил чтение книги Кирхнера, ища в ней примеры личного мужества, достойные отдельного описания, ради чего он и приехал в Благовещенск.
Подходящих кандидатов было трое, даже четверо.
Рядовой местной команды Филипп Калинин участвовал в вылазке с 5-го на 6-е июля отряда охотников на китайский берег. При отступлении Калинин потерялся в темноте, не услышав отбоя по причине своей глухоты. Он был схвачен китайцами и замучен до смерти. Его обезглавленное тело со следами страшных пыток и голова потом были найдены и преданы земле в Благовещенске.
Представитель фирмы Нобель и Ко германский подданный Макс Оттович Клосс снабдил добровольцев 210-ю ружьями и 20622-мя патронами, а также поставил им в ложементы один ящик сахару и 44 шерстяных одеяла. При этом Клосс сам выходил на ночные дежурства.
3 июля две женщины, А. И. Юдина и Е. И. Катышева, под неприятельским огнём собрали из-за стоявших около берега пароходов лодки и доставили их в назначенное командованием обороны города место. При этом Юдиной две пули прострелили юбку, но не поранили её. 
«Пожалуй, эта Юдина то, что мне надо», — подумал Елец.
Его настораживало лишь одно. Быть может, эта женщина решилась на смелый поступок из-за того, что у неё нет ни кола ни двора? Или была так пьяна, что не помнила ни тяти, ни мамы? Разве хозяйка дома и мать детей в трезвом уме пойдёт на такое опасное дело. Но это уже предстояло узнать при встрече. 
«Как хорошо было бы о ней написать, — мечтал Елец. — Название то какое для очерка: «Амурская героиня при защите Благовещенска от китайцев»».

На следующий день с утра Елец пошёл искать амурскую героиню.
— Где А. И. Юдина живёт, знаешь? — спросил он у уже знакомого извозчика.
— Знаю.
— Вези к ней.
Лихач привёз его к дому № 102 по улице Зейской. Елец постучался в калитку, к нему вышел мужчина лет сорока.
— А. И. Юдину можно увидеть?
— Настя — жена моего старшего брата. Они живут не здесь.
— А где?
— Улица Амурская, дом № 127.
— Тоже мне извозчик, вези на Амурскую, — сказал Елец ожидавшему его лихачу, всё слышавшему.
Тот обиделся:
— Скажите спасибо, что на Кожевенную не увёз. Этих Юдиных у нас как собак нерезаных.
«А амурская героиня среди них одна, — мысленно ответил ему Елец, которого вдруг перестали одолевать вчерашние сомнения. — Сам Бог меня ведёт, а он не обманывает».
И Господь действительно не обманул его.
Скоро писатель очутился в обитой бархатом и штофом гостиной, устланной дорогими коврами, перед дамой, в модном, отделанном кружевами, утреннем костюме, бывшей в окружении трёх детей.
Узнав, кто к ней пришёл и зачем, Юдина отправила детей гулять во двор. Но рассказать о своём подвиге она решительно отказалась, говоря, что ей совестно про такие пустяки говорить, что к ней сочинитель из Москвы три дня подряд ходил, все упрашивал, да она так и не согласилась. Но Ельцу доводилось брать и не такие крепости, и он решил прибегнуть к военной хитрости.
— Ну, — сказал он, — сочинителю можно было отказать, а боевому товарищу нельзя: сам я был недавно в осаде — расскажу вам про свою, а вы мне про вашу.
Хитрость удалась: Анастасия смягчилась и заявила:
— Да, это действительно: сотоварищу боевому никак нельзя отказать, — и тут же спросила:  — А вы где воевали? 
— После мобилизации в 1990 году в звании гвардии ротмистра я был назначен штаб-офицером для поручений при командующем войсками Квантунской области вице-адмирале Алексееве. Но штабная работа не по мне, и скоро я добился перевода в войска командиром отряда для выполнения специальных операций.
— Расскажите же, где и как вы сидели в осаде?
— 14 сентября по приказу генерал-лейтенанта Церпицкого во главе отряда из двух стрелковых взводов, 15 казаков и полувзвода охотников я был направлен из Шанхай-гуаня* для освобождения осаждённой «боксёрами» католической миссии в селе Суншуцицзы, в 40 вёрстах от города Цзиньчжоуфу**. В монастыре находился епископ Восточной Маньчжурии Абельс, 23 французских, бельгийских и голландских миссионера и 3000 китайских христиан.
* Город на берегу Ляодунского залива возле восточного конца Великой Стены.
**Город у северной оконечности Ляодунского залива, где проходила граница Маньчжурии и Китая.
К 17 сентября мы прошли маршем 200 вёрст и с боем пробились в монастырь, внеся успокоение в души осаждённых, которые уже приготовились к плену и мучительной казни.
Утром 18 сентября мы произвели вылазку на импань* под деревней Тупнинкоу, где стояли 600 осаждавших миссию маньчжуров. Мы выбили «боксёров» из крепости, нанеся им значительный урон в живой силе. В это время у нас в тылу и во флангах появилось до 6 тысяч неприятеля. Подобрав своих раненых, мы стали отходить обратно к миссии. Китайские христиане, бывшие при нашем отряде в качестве санитаров, бросили раненого в левое бедро подпоручика Бунина и разбежались. Я, сам уже дважды раненый, не оставил товарища, предпочтя погибнуть вместе с ним. На мой отчаянный зов подлетели казаки и помогли усадить раненого Бунина в седло, я поехал с ним рядом, поддерживая его за воротник, чтобы не упал. Конные «боксёры» уже приблизились к нам на двадцать шагов и вели плотный ружейный огонь, но так как стреляли с ходу, то были не особо метки. Лишь одна их пуля контузила меня в правое плечо — это было уже третье ранение в том бою. Успешно достигнув монастыря, мы укрылись за его стенами и стали держать продолжающуюся осаду.
*Крепость с глинобитными стенами.
Как я узнал потом, 19 сентября к нам на помощь из Шанхай-гуаня был послан подполковник Горницкий с двумя ротами, 2 орудиями и 2 пулемётами. Понимая, что этих сил будет недостаточно, вечером того же дня к Суншуцицзы выступил и сам Церпицкий с 2 ротами и 4 орудиями.
Утром 22 сентября, раздав последние винтовочные патроны — по пять на каждого, я приказал стрелять только прицельно наверняка. Когда в полдень мы уже собирались пойти в последнюю штыковую атаку и дорого продать свои жизни, подоспела долгожданная помощь. Сначала отряд Горницкого напал на осаждающих с тыла и отвлёк их на себя, а потом подошёл отряд Церпицкого, окончательно преломив ход боя в нашу пользу. Рассеяв 6000 «боксёров», осаждавших миссию, объединённый отряд погнал их дальше.
Мы же остались в монастыре, поскольку наш отряд потерял из строя одну треть личного состава – были ранены все четверо офицеров и 26 солдат, 2 солдата убиты. Скоро за нашими ранеными прибыл санитарный обоз, тела погибших товарищей мы предали земле, а остатки отряда были отправлены на переформирование.
— А как сложилась ваша дальнейшая судьба?
— На мою удачу все три попавшие в меня пули были выпущены из дульнозарядных ружей. Гладкостволные ружья, в сравнении с нарезными винтовками, имеют меньшую убойную силу. Меня положили на излечение в полевой госпиталь, и уже через месяц с небольшим я опять был в строю — в том же звании и в той же должности.
— Надо полагать, вы были награждены за проявленное в бою мужество?
— Это в бою всё скоротечно, а процедура награждения может затянуться. Представление к награде от начальника по службе, рассмотрение и утверждение этого представления в штабе армии, указ императора о награждении и приказ командующего войсками о вручении награды  — на всё это ушло полгода. Золотое оружие с надписью «За храбрость» я получил, уже находясь на службе в Генштабе в Санкт-Петербурге. Какая досада — давать банкет по этому случаю паркетным офицерам, не нюхавшим пороха и не видевшим крови. С какой радостью я выпил с боевыми товарищами чарку на походном биваке.
— А сейчас вы почему не служите — на пенсии?
— Не на службе и не на пенсии.
— ?
— Меня подвёл мой поэтический дар.
— Как это могло случиться?
— За острую сатиру в стихах на бездарных генералов, командовавших войсками в китайскую кампанию, я уволен из генерального штаба и Высочайшим приказом от 22 февраля сего года исключён из службы и из запаса*.
*ВП от 20 января 1903 года Елец был восстановлен во всех правах и зачислен в запас гвардейской кавалерии.
— Как, вы даже пенсию не получаете?
— От Российской Империи у меня, курам на смех, наградных 36 рублей в год. Но есть на свете высшая справедливость. Папа Римский Лев Восьмой лично вручил мне буллу (именная грамота с печатью) и орден Св. Сильвестра «За особые военные заслуги католической церкви». Теперь я могу разъезжать по белу свету, не заботясь о крыше над головой и пропитании — кавалер этого ордена может сколько угодно жить в любом католическом монастыре. Также я награждён орденами за боевые отличия Франции, Бельгии и Голландии — спасённые мной миссионеры были подданными этих стран, и имею от правительств сих государств небольшие пенсионы.
— Рассказывайте ещё — мне интересно!
—  Если я буду вам рассказывать всё подробно, нам не хватит и недели. Лучше договоримся так: потом я пришлю вам по почте книжку о моих военных приключениях. Договорились?
— Хорошо, договорились. Только обязательно книжку мне пришлите. Буду с детями зимними вечерами читать.

— Я свою часть договорённости выполнил, теперь вы свою, — сказал Елец, выложив на стол три остро заточенных карандаша и тетрадь и приготовившись к стенографированию. — Прежде всего, скажите, кто такая Катышева и где она сейчас?
— Евдокия Катышева — моя приживалка, помогает мне управляться по дому и с детями. Я её забрала с прииска, когда она овдовела. Сейчас Дуняши нету, я её отправила на Быссинские горячие источники ревматизму полечить, а то она совсем не ходячая стала.
— Ясно, — сказал Елец. — Для начала, расскажите немного о себе. 
— Я — дочь солдата Исая Делярова, родилась в 1871 году в селе Юдино Юдинской волости Каинского уезда Томской губернии. Отец мой рано умер, и мать, не имея достаточных средств к существованию, отдала меня на воспитание богатой семье из Томска. Моё положение воспитанницы было настолько тяжелым, что на тринадцатом году я была вынуждена тайком бежать от своих благодетелей. С тех пор и началась моя трудовая, исполненная горя и забот, жизнь. На шестнадцатом году я вышла замуж за моего односельчанина, крестьянина Константина Давыдовича Юдина и переселилась с ним на Амур. Сначала жили в селе Томском, сама жала, боронила, огороды копала, на охоту ходила и рыбалила да деток нянчила и обшивала. С десяток лет прожила так я, работая, не покладывая рук, когда в дом к нам счастье привалило. Мужу моему, всё это время искавшему в тайге золотоносную жилу, наконец-то улыбнулась судьба, и золото попало к нему в руки.
Наши бедность и труды сменились богатством и довольством. Мы переехали в Благовещенск, у нас появились три дома с роскошной обстановкой, на конюшнях — дорогие рысаки, целыя усадьбы на приисках — словом, только птичьего молока у нас нет. С той поры вот так и живём. На мне все хлопоты по хозяйству и уход за детьми, а муж мой весну, лето и осень проводит на приисках, бывая дома лишь наездами. Бог долго не давал нам детей, но восемь лет назад я понесла, и у нас народились сын и две дочки.
— Где вы были в минуту начала обстрела города китайцами? 
— Занималась я второго июля, часов в шесть вечера, у себя на кухне по хозяйству, вдруг слышу крики и стрельбу где-то недалеко от нашего дома, и подумала: должно, на военном поле солдат учат. Но тут картеча через нас перелетела со стороны Амура, и я поняла: не учения это, а война началась с китайцами.
Собрала я на дворе свекровку да деточек наших в кучку и сказала им:
— Встаньте на колени и помолитесь Богу; и, может быть, Господь защитит нас, грешников, от врагов!
Тут обратилась ко мне приживалка Катышева:
— Бежимте, Настасья Исаевна, из города, а то погибнем все.
Тогда я повелительным голосом ей сказала:
— Евдокия Ивановна, не будьте так слабы.
Она мне:
— Ты видишь, как пули летят и стучат об нашу крышу?
А я ей:
— Молчи, сострой-ка лучше поскорее костюм мне мужской. Я буду вашим защитником, буду спасать вас, пока враги не пробьют мою грудь, и послужу еще, может быть, святой Руси и Царю батюшке.
Тут я повернулась, благословила детей и сказала:
— Оставайтесь с Богом и не бойтесь. А я пойду посмотреть, что в городе творится.
Сама перекрестилась и отправилась скорыми шагами из дома своего. Уходя, сказала Дуне:
— Запри ворота и никого не пускай вплоть до меня; детям ни шагу не давай из дому.
Когда захлопнулись за мною ворота, перекрестила я дом и себя, а пули так и свищут кругом. На улице только кое-где собаки, хвосты поджав, с воем под стенками пробираются. Пока шла я по Садовой, попадались мне женщины с ребятами: плачут навзрыд!
Скрепя сердце, пересекла я Зейскую улицу, тут пуля провизжала, и бежавшая навстречу мне женщина от неё упала.
Я подбежала к ней, вижу, ранена. Порвала свой платок и перевязала ей ногу, потом оттащила ее к сторонке, за заплот. Вижу, несётся на пролётке извозчик напуганный до смерти. Встала я поперёк улицы, он коней остановил и кричит мне:
— Куда вы лезете — чуть под колёса мне не попали!
А я  говорю ему:
— Отвези раненую к ней домой. Вот тебе деньги за проезд.
И дала ему рубль. Он взял было, но потом отказался.
Помогла я ей сесть в пролётку и даже забыла спросить, как звать её и где она живёт.
— Вы эту женщину потом встречали? — спросил Елец.
— Да, она приходила ко мне с благодарностью, 25 рублей предлагала. Но я сказала ей: «Отдай эти деньги сиротам героев, погибших при обороне Благовещенска».
И Юдина продолжала свой рассказ:
Дошла я до Береговой улицы и повернула в сторону площади. Иду и вижу: китайцы бегут навстречу. Тут упала я на колени и уже к смерти приготовилась. Оказалось, это наши китайцы, огородную зелень со своих лодок продававшие. А я вообразила себе, что уже неприятели перешли на нашу сторону! Тут я сказала:
— О, Господи, услышь мою молитву и защити всех нас, православных христиан!
Встала я и оправилась скорыми шагами назад к своему дому. Поворачиваю на Амурскую, слышу, летит, жужжит что-то такое, это картеча упала недалеко от меня, но не разорвалась, потому что Царица Божья Матерь*  защищала всюду нас, грешников.
*Албазинская икона, покровительница Благовещенска.
Поглядела я на бомбу и сказала:
— Ах вы, враги наши, Господь вас усмирит и нашему Царю поможет; у него силы больше!
Дохожу до своего дома, даю звонок, и в страхе отворяет Евдокия Ивановна.
— Слава Богу! — закричала, — ты жива и невредима!
Бросилась она меня целовать и рассказала:
— Устроила я вам костюм мужской, по распоряжению вашему. Сейчас же оборачивается в дом и выносит пинжачок, рубашку и, из моего же платья, шароварчики, и говорит:
— Получите, наш герой!
Дело было уже около девяти часов вечера, я взяла и давай переодеваться. Надела на себя кинжал, револьвер за пояс и ружье в руку взяла, после того выхожу из спальни к детям и говорю им:
— Теперь могу вас защищать!
Сидят они все такие печальные, а кто меня не признал, кричит:
— Мамочка, мамочка, солдат к нам пришел!
А другие вскричали:
— Нет, это не солдат, а мама наша!
И общий смех в душах детских унылых начался. Оборачиваюсь я к Евдокии Ивановне и говорю:
— Ну как, могу я быть защитником вашим?
А она мне в ответ:
— Хоть куда молодец, ну как на мужчину похожа!
Тут благословила я детей и говорю:
—  Оставайтесь с Богом, теперь я иду защищать отечество!
Отправилась я, тишина везде, стрельба притихла. С шести до девяти огонь был с неприятельской стороны. Прошла я по набережной к губернаторскому дому, и вижу, роют добровольцы ложементы. Но работа у них идёт неспоро, лопат на всех не хватает. Потом приказчик из магазина Кунст и Альбес  привез подводу с кирками и лопатами, и сразу дело шибче пошло. Нашлась и для меня лишняя лопата, думаю, и мне надо защитить себя: взяла её и начала рыть себе ямку.
Вооружённых добровольцев мало было — винтовок, розданных городской управой, хватило лишь на треть потребности. Кто-то сказал предложил пойти на Чуринский склад, сбить замок и забрать там ружья и револьверы. А чуринский приказчик сказал, что пятьдесят ружей уже раздали, а больше нету. Тут как раз подвезли со склада Нобеля и Ко двести ружей с патронами и стали раздавать, тут народ совсем повеселел, шутить стали, обращаясь к китайскому берегу:
— Добро пожаловать, гости дорогие! Теперь есть чем вас попотчевать.
Так как место у меня было каменистое, то к двенадцати часам ночи вырыла я всего половину роста человеческого. Была тут на мне шапочка беленькая; только подходит ко мне офицер, Золотарев по фамилии, и говорит:
— Доброволец, нельзя быть в белой фуражке, вас так убьют.
— Слушаю, — говорю, — ваше благородие: сейчас переменю.
Побежала домой, шапку переменила, на деток взглянула: все спят. Перекрестила их, лампадки поправила, и ходу скорее назад в ложемент. Тут я до шести часов утра, как и все добровольцы, прокараулила.
А офицер потом сказывал:
— Фу ты, да это дама была, а я и не признал в темноте! По голосу только после догадался.
Поднялась я из ложемента своего, клюю носом, так в сон тянет. Какой-то незнакомый доброволец заприметил, что очень я умаялась, и говорит мне:
— Ну, брат, выходи, я за тебя покараулю.
Взяла я ружье, и сказала на эти его слова:
— Оставайся, брат, служи батюшке Царю верно.
И пошла домой.
Пришла я к себе, позвонила. Дети мне отворили, все уже не спали, радуются:
— Мамочка, мамочка, мы думали, что тебя китайцы убили, что нет тебя живой больше!
А я как была больно уставши, упала на стул и сказала Дуне:
— Дай мне молока, — попила, потом детей приласкала и успокоила: — Слава Богу, мама ваша жива!
Разделась я кое-как, добралась до постели своей, и заснула как убитая, так часов до обеда и проспала . А часов с двенадцати опять открылся огонь с китайской стороны. Накормила я детей, прибралась и часов около пяти говорю Катышевой:
— Пойдем, Дуня, смерть не страшна: на битвы поле лучше, чем в стенах, умереть.
Согласилась со мной она, и пошли мы, а детей оставили на свекровку, и наказали ей — детей, ни Боже мой, не выпускать из дому, а ворота открывать по условленному, по трем звонкам.
Вот пошли мы по улицам: кое-где попадался нам народ кучками, по 5–6 человек, запрятавшись по углам, все кричат в голос:
— Умрем мы скоро, невозвратный наш город!
— Молитесь Богу, — отвечала я им, — Он милостив, и нас не оставит.
Пересекли мы Большую улицу и вышли на площадь, Дуня едва за мною тащилась, у ней ноги застужены. А стрельба всё не переставала. Смотрю, возле Чуринского дома* и за Царскими воротами** (  народу стоит человек сто, спрятавшись. Подхожу к толпе, думаю, не узнаю ли чего нового за целый день.
*Большой магазин в Благовещенске.
** Триумфальная арка в честь посещения Цесаревича Николая в 1891 г.
А мне навстречу голоса:
— Ах ты, вот какая штука, мадам Юдина на войну вышла.
А я им в ответ сказала:
— Ежели придётся, так за Русь святую сумею постоять!
И встали мы с Деней как раз против торгового дома.
В этот момент вывертывается на коне частный пристав 2-го участка, господин Залетаев, и начинает 
Тут явился командир добровольский, господин Зиновьев и стал опрашивать людей:
— Господа, не желает ли кто из вас доброе дело сделать, для Царя батюшки послужить: доставить все лодки, сколько есть на берегу, к интендантской пристани.
Никто из толпы на эти его слова не отозвался. Я около него в это время стояла и слушала, и чтобы воодушевить народ, спрашиваю, куда эти лодки и для чего надобны, чтобы знать, за что смерть принимать придется, а он мне в ответ:
— Убирайтесь, дам здесь не нужно!
Тут кровь в моём сердце закипела:
— Как не нужно? — закричала я, — Когда мужчины не идут, я, дама, могу отправиться и сумею помереть за Россию!
Чиновник увидел, что отступиться я не желаю, и волей-неволей объяснил, что нужны эти лодки для перевозки войск на китайскую сторону, а приготовить их надо к ночи.
Попросила я его показать мне, которые лодки нужны, и, благословясь, спустилась с тротуара, а за мной Дуня. Оглянулась я назад на народ и кричу:
— Ребятки, пойдемте все вместе, переплавим лодки враз?
Но никто с места не сдвинулся, окромя двух-трех человек, один из них, поляк, сказал мне:
— Пойдем, пани, ты бесстрашная: с тобой и умереть весело!
Потом он один только с нами и остался: другие куда-то исчезли.
Огонь стрельбы с китайского берега не переставал, а все более разгорался, и двинулась я вперед с радостной душой: позабыла все вокруг себя, забыла детей и родных, и только думала, как бы доставить пособил Господь лодки для спасения города.
В это время долетели до меня насмешки, брань, свист:
— Вон юбка пошла лодки доставлять!
— На берегу, за камень заляжет!
— На дно к рыбам на ужин пойдет!
— Китайская пуля в глаз ей потрафит!
— Ишь ты с... тоже выискалась!
Слушала я все это, но шла бодро и о том только думала, чтобы Царица Небесная спасла нас и всю Русь!
Спустились мы на берег. Первые лодки у купальной стояли: тринадцать тут их было. Связали мы с Дуней и поляком три лодки, сами в переднюю сели и, вёслами гребя и ото дна отталкиваясь, пригнали их к месту. Тут я Катышеву домой отправила, потому как ноги у ней промокли и очень сильно разболелись, и осталась я на берегу с одним поляком.
Тут китайцы из пушки по гостинице «Россия» позади нас попали. Я говорю поляку:
— Сейчас они ещё пристрелку сделают и по нам пальнут.
Мне шурин служивший в артиллерии такое рассказывал.
А он меня успокоил:
— Не бойтесь, пани, из орудия по толпе стреляют, а нас только двое.
Отправились мы с ним за другими лодками, а пули летели над головой, и все в камни били. Но все же десять оставшихся лодок доставили мы в назначенное место. Трудно это было, потому по три лодки пришлось сразу плавить — да и берег наш весь был заставлен пароходами и баржами, и как вода была малая, то лодки пришлось под китайской стороной проводить да за две версты их доставлять, а оттоля пешком по камням идти.
Как кончила я эти лодки, то с усталости, с разбитою душою хотела на берег подняться, но тут встречаю человека, городового, который мне кричит:
— Мадам Юдина, вы не доставили еще самое главное: шаланды от старого товарищества пароходства к новому!
Тут силы ко мне снова возвратились, бодрость меня проняла, потому увидела я, что полезной оказалась для Руси матушки: пошла я назад и принялась за работу.
Тяжело достались мне эти шаланды. Давай мы их из-под сходней пароходских, да из-за баржей выручать, связали три шаланды вместе. Нашли мы шест корявый да два весла. Скажу прямо, в теперешнее время не хватило бы у меня ни силушки, ни волюшки, ну а тогда откуда что бралось, сама себе дивилась.
Поляк сел за вёсла, а я шест взяла. Пули всё кругом, как пауты, жужжали, но всё же кое-как справлялись мы, хотя из сил совсем стали выбиваться. Поляк говорит:
— Ой, пани, не уйдем отсюда живыми!
В это время просвистела пуля и пробила нашу лодку. Тут, помню, я сказала:
— Летите вражеские пули мимо, а не в нас! — нагнулася, подняла пулю и положила ее в карман.
— Анастасия Исаевна, а эта пуля у вас сохранилась? — спросил Елец.
— Вот она. Я в ней дырочку потом сделала и на шнурочке надела на шею. Так с тех пор вместе с крестиком и ношу как оберег.
С этими словами Юдина достала из-под воротника платья свой необычный амулет.
«Пуля от патрона маузеровской винтовки», — опытным взглядом военного определил Елец.
— Ох, как тяжело перечувствовать опять все то, чему очевидицей пришлось быть! — вздохнула Анастасия.
Она налила из графина в стакан воды, выпили и продолжила:
— Опять мимо ушей у меня пули просвистели, и ветер поднялся вдруг и погнал наши лодки назад. Все же выбрались мы из-за пароходов и провели их за губернаторский дом. Но ветер стал опять осиливать, тогда я на ноги встала, взяла шест и им работать начала. В это время просвистела не роковая пуля и насквозь мой подол прохватила.
Подплывали мы уже к берегу, помощник тут мой закричал:
— Ой, панушка, убили!
А я подумала, что в него пуля попала, бросилась к нему и, осмотрев, увидела, что цел он и невредим. Он же мне говорит:
— Нет, это вас поранило.
Но тут увидели мы, что у меня опять юбку прострелило. На берег то я пошла в женском платье.
Пока мы осмотром занимались. Нас течением назад снова понесло. Тут я опомнилась, схватила шест и начала от камня отбиваться. Ничего, справились кое-как. Стали лодки подводить, страшно неудобно было это из-за пароходов, а ружейный и пушечный огонь с той стороны ещё пуще продолжался.
Поторопилась я скорее к берегу пристать и хотела опереться шестом во дно реки, но он до дна не достал: оказалось глубоко, и я вместе с шестом из лодки кувырнулась и пошла ко дну. Платье намокло, обутки тяжёлые стали, думала, утону. Но Господь помог мне выправиться: я одной рукой за шест ухватилась, другою за лодку и впрыгнула на нее. Поляк меня тут подхватил и втащил.
Опять стала я вновь работать. Руки мои тряслись, и вся я изнемогала, глаза потом  заливало и воздуха не хватало, но Бог помог добраться до назначенного места.
Соскочила я с лодок на берег, но не могла удержаться на ногах и, как сноп, свалилась на землю и пролежала так несколько минут. Тут поляк мой на меня водой побрызгал и в чувство привел, а как опомнилась я, стал со мною прощаться, руку мне поцеловал и сказал:
— Прощай, милая пани, останемся мы с тобой теперь навсегда товарищами.
Расчувствовалась я, заплакала, пожала ему дружески руку и пошла потихоньку в гору к ложементам. И так расстроившись я была, что позабыла у товарища моего, что меня в беде не оставил, фамилию спросить, так с тех пор его и не видела. Не знаю, кто он был и что с ним сталось.
Не успела я подняться, как по волосам меня пуля задела и ранила неподалеку от меня какого-то добровольца. Подошла я к нему, осмотрела рану, и пособила ему руку перевязать, после чего с усталою душою отправилась к ложементам.
Когда я с ними поравнялась, все офицеры, казаки и добровольцы закричали мне «ура» до трех раз, и сказали:
— Да здравствует наш Амурский край, нашими русскими сильными женщинами!
В это время подошел ко мне офицер, господин Золотарев и, взяв меня с пожатием за руку, сказал мне:
— Честь и хвала вам, что сумели постоять за Царя и Отечество!
И снова «ура» раздалось, а он, обратясь к добровольцам, сказал:
— Вот вам, ребята, пример, как женщина за родной город постояла, так как же нам-то его не защитить!
Отдохнула я немного в ложементе и отправилась домой. Прохожу мимо Чуринского магазина и опять на ту самую толпу наткнулась, что делать ничего не хотела, стоя за каменными стенами, а надо мною посмеяться сумела.
И опять они стали издеваться:
— Ишь, как ее лодки вином напоили, что едва идет!
Действительно, я на пьяную была похожа, потому вся в песке, в глине вывалялась, платье на мне, хоть выжми, а устала так, что еле плелась. Поневоле за пьяную сойдешь, когда я целых полторы сутки была не евши и такую массу лодок перегнала против воды на расстоянии не меньше двух верст.
Слушала я все эти пошлости и насмешки людские, но не до них мне было: все думала о малютках своих, не случилось ли чего с ними. Но все же от этой брани я поскорее в пустую улицу свернула. Здесь тишина была, и кругом мертво, только и слышны были свист от китайских пуль и гул от пушек наших и китайских.
Добралась я до первого попавшегося тротуара и присела отдохнуть, а сердце так бьется, как будто выскочить хочет. Тут я испугалась: неужели надсадилась? Ну что ж, за это, что мне пришлось, и умереть не грех! Подумала я, и снова ко мне бодрость вернулась; поднялась я и скорыми шагами направилась к дому.
Надо было торопиться, чтобы отдохнуть, на деток взглянуть, да в мужской костюм переодеться и отправиться на ночь в ложемент, чтобы враги наши не подкрались ночью на нашу сторону.
С этой думой добралась я до своей улицы и вижу, что перед домом моим толпа народу собралась. Опять сердце мое надорвалось, и ноги у меня подкосились, подумала: «Верно, несчастье какое у меня случилось: может, деток моих убило!»
Добежала я кое-как, гляжу, какие-то оборванцы, человек около сорока, ломятся в ворота и кричат:
— Отворяйте! Вы запрятали китайцев!
Тут я подхожу и говорю:
— Господа, что вам угодно? Здесь китайцев нет, я хозяйка дома и я в том ручаюсь.
А из толпы голоса:
— Она все врет! Убить ее, убить! Пусть откроют ворота, тогда увидим, есть ли у ней китайцы.
Пропустили меня к воротам, дала я три звонка по условию, только выходит Дуня моя, как полотно бледная, и едва молвит:
— Барыня, убить нас хотят, дети все перепугались, в амбар спрятались, а свекровь в печь на кухне со страху залезла.
— Но, что ты там толкуешь? Некогда нам тебя слушать, — закричали на нее, и вся толпа в калитку хлынула.
Кто-то завопил:
— Лжет она, беспременно у ней китайцы закрыты!
После этих слов, кто на вышку бросился, кто в дом; стали разбрасывать вещи; тащить, что попало.
— Господа! Что вы делаете? — говорю, — Нет у меня китайцев!
А мне кричат:
— Но, но заговорила, не желаешь ли на штыке побывать!
Подумала я тут: нельзя говорить с этими зверями. Нет у них ни сердца, ни совести: воспользовались, что весь город опустел, собрались шайками под фирмой, что китайцев разыскивают, да и грабить принялись.
Выскочила я из толпы в дом, схватила револьвер большой, вышла на крыльцо и говорю:
— Если не уйдете, негодяи, добром отсюда, буду стрелять, а живая не дам вам дом разорять, — и в этот момент выстрелила на воздух.
Тут крик поднялся:
— Колите ее штыками!
Тогда я Дуню в комнату втолкнула и вскричала:
— Чья нога сюда ступит, из окна застрелю на месте!
Только на это из толпы голос раздался:
— Пойдем, ребята, мы еще у ней побываем, поищем китайцев лучше, — и толпа вся с бранью хлынула к воротам.
Набралась тут я вольного духа, спустилась с крыльца, задвинула заложку у ворот, вернулась в комнаты, и тут уже силы меня совсем оставили. Упала я на пол и стала плакать как малый ребенок.
— Что же полиция против мародёров бездействовала?
— Полицейские тоже своего при этом не упустили — так забрали или купили за бесценок оставленное имущество китайцев.
И Юдина продолжила свой прерванный рассказ:
—  Значит, лежу я на полу и реву белугой. Тут дети ко мне прибежали, тоже плачут:
— Мамочка, ты жива, тебя дяди эти били или нет?
Я не в силах была даже им ответить, а все думала: «Боже, за что ты кару такую на меня напустил?» Тут скоро Дуня мне встать помогла, до спальной довела и стала с меня мокрое платье стаскивать и ботинки лаковые, что я по камням все продрала.
И тут вдруг страшно стало мне, что муж долго не едет: он на приисках был. Кругом там тоже китайцев много, может, и там нападение сделали, и его в живых нет, и один пепел от народу русского остался!
Тут со мною бред сделался и всю ночь продолжался; заснула я немного под утро, слышу, сквозь сон, подходит ко мне свекровь и говорит:
— Тебя к начальству требуют! — а я ни рукой, ни ногой пошевелить не могу, так меня эти лодки отделали: живого места нигде нету.
— Дай мне, — говорю, — чаю испить.
А она в ответ:
— Вам немедленно велено явиться в контору водяных сообщений.
Кое-как поднялась я, умылась, надела платье и жакет. А руки то мои все в кровавых мозолях, натянула я кое-как перчатки и отправилась. В конторе меня белая, как луна, дама встретила и спрашивает:
— Вы мадам Юдина?
Я отвечаю:
— Точно так.
— Вы — героиня всего нашего амурского края!
 Тут еще какие-то дамы вышли, стали меня расспрашивать, ощупывать, похлопывать, так что я уж уйти хотела, думаю, что я, лошадь, что ли?
Но тут одна барыня остановила меня, обняла, поцеловала и говорит:
— Погодите, вас спросить и записать все надо. Вы будете за свой подвиг Георгия на груди носить, и узнает вас вся Россия. Мы все, женщины, восхищаемся вами.
Тут вошли господа и тоже поздравили.
А дамы говорят мне:
 — Покажете нам руки ваши, — и стали стягивать с меня перчатки.
Тут пузыри у меня порвались, и кровь брызнула; они платки тонкие повынимали и приложили мне к рукам.
Тогда пришел господин Зиновьев и позвал меня в кабинет:
— Расскажите, как дело было? — говорит.
Тогда я ответила:
— Вы напрасно меня спрашиваете, потому сами все видели и пригласили лодки эти выправить — а сначала еще говорили, что женщин здесь не надо. Объясните мне лучше, зачем вы меня побеспокоили и требовали к себе: я совсем больна.
Он говорит:
— Простите меня ради Бога! А пригласил я вас, чтобы записать и представить к награде. Занес он в книжку моё имя, отчество и фамилию, кем записана в паспорте, и говорит:
— Теперь ждите свою награду.
А я ему:
— Почему вы Евдокию Ивановну Катышеву не записываете – она тоже со мной лодки доставляла.
Он смутился и говорит:
— Не беспокойтесь, и её обязательно к награждению представим.
— А поляка нашли, который нам помогал?
— Где мы его искать будем, когда он сам объявиться не желает.
Попрощалась я с ним, иду по берегу, лежит везде народ в ложементах, некоторые роют еще. Я скорыми шагами направилась туда, где сама копала, посмотрела, а там занято. Пошла домой своих успокоить, прихожу и говорю:
— Меня с наградой поздравляли.
Посмотрела деток, мужчиной опять переоделась, взяла ружье, да хлеба кусок и пошла в ложементы, а Дуне наказала:
— Ежели опять какая-то опасность, беги ко мне, я стрелой прилечу.
Отправилась на берег, досидела до ночи, пошла домой горячего чаю попить, чтобы сон отогнать. Дуня просит меня: отдохни хоть часок с нами. А я ей говорю:
— Ах, не толкуй мне об этом отдыхе: тогда он мне будет, когда нехриста победим, — и отправилась опять на всю ночь в ложементы.
— Добровольцы по китайцам стреляли?
— Стреляли ночью по вспышкам, а днём по дымкам на том берегу. У нас было несколько «хищников», спиртоносов и трое якутов, они вообще китайцам высунуться не давали своими меткими выстрелами.
— Вы сами во врагов попадали?
— Не знаю, ночью и за дальностью не видно было. Да моё ружьё дробовое на 700 саженей и не достреливало.
— Много ли было добровольцев?
— Да с тыщу было. Но не все приходившие в ложементы добровольцами записывались, многие не хотели воинской дисциплине подчиняться.
— Что за народ был в ложементах?
— Мещане, крестьяне, приказчики магазинов, конторские служащие, студенты, ссыльно-поселенцы, несколько дворян и купцов — все встали на оборону города.
— Сколько жителей Благовещенска было убито и ранено за дни осады?
— Потери были среди обывателей и военных от шальных пуль и осколков картечей и потом, когда наши охотники вылазку на китайский берег сделали. Всего убитых было, наверно, человек пять и раненых полтора десятка.
— А из добровольцев кто-то пострадал?
— Раненые были и двое умерли от ран.
— Охотники на тот берег переправлялись в лодках, которые вы собирали?
— На них самых. Я ведь тоже потом с войском на ту сторону Амура собиралась. Когда 18-го июля добровольцев распустили по домам, заменив запасными чинами, наш второй участок отказался уходить из ложементов. Наши добровольцы потребовали, чтобы из их числа был создан отряд для продолжения боевых действий на китайской стороне совместно с войсками. В этот отряд из 55-ти человек записалась и я. Но 19-го июля приехал с приисков муж и мне строго настрого запретил дальше воевать. Ну, как муж жене — голова, то перечить я ему не посмела и на том свои дела военные и прикончила.
Елец попросил амурскую героиню показать награду, которой её удостоили за подвиг. И та достала из шкатулки с разными дамскими штучками серебряную медаль «За поход в Китай 1900-1901».
— Разве вам не дали орден Святого Георгия?
— Нет, только этой медалью наградили меня, Катышеву и особо отличившихся добровольцев. А остальным добровольцам дали такую же медаль из бронзы. Сам военный губернатор Грибский на площади нам с Дуняшей медали вручал. Да я и не в обиде, что Георгия не дали, не ради наград шла я на войну, а за Веру нашу Православную, Царя и Отечество.
— Анастасия Исаевна, нет ли у вас фотографической открытки, где вы запечатлены в мужском костюме, в котором дежурили в ложементе? — спросил Елец.
— К сожалению, нету, — ответила Юдина. — Но костюм я сохранила.
— Отлично! А могли бы вы сходить в нём в фотографическое ателье, чтобы сделать такую открытку для книжки про вас?
— Сегодня же и схожу. Вам куда эту открытку доставить? Я кучера пошлю.
— В гостиницу «Россия» нумер 30.
На том они и расстались.
«Хороший очерк получится! — уходя радовался писатель. — Самое меньшее, пять переизданий будет!».
Но он ошибался — переизданий потом было восемь. Повесть также была переведена на японский язык писателем Симэйем Футабатэйем (псевд. Тацуносукэ Хасэгава).
А Анастасия припомнила, где находится ближайшее фотографическое ателье, переоделась в мужское платье, взяла ружьё, кинжал и револьвер и поехала туда со своим кучером.
К её восторгу фотографом там оказался её прошлогодний отважный помощник Ян.
На следующий день она забрала две открытки, и одну из них отослала Ельцу. Анастасия подумала, что надо бы сказать об этой неожиданной встрече писателю, но какое-то внутренне чувство сдержала её от этого.
Поляка звали Ян Влодзимерович Ковальский. У него была бурная биография — потомок древнего шляхетского рода, ученик Варшавской школы изящных искусств, осужденный за подготовку покушения на императора Александра третьего к Сибирской каторге с последующей ссылкой. Художник, фотограф, мастер на все руки, оказавшись в Благовещенске, он наладил изготовление бумажных денег 3-, 5- и 25-рублевого достоинства. Анастасия и не подозревала, что её друг — фальшивомонетчик, наивно полагая, что содержание фотографического ателье приносит доходы, не меньшие, чем золотой прииск.
Решив сбежать в Америку, Ковальский пошёл в банк, чтобы обменять крупную сумму бумажных фальшивок на золотые червонцы. При процедуре обмена кассир банка заподозрил неладное и вызвал пролицию. Яну удалось выскользнуть из рук прибывших полицейских и в чём был скрыться в соседнем Китае.

Часть вторая. Кровавая атаманша

«Бог создал женщину для того, чтобы она давала жизнь. Да будет проклята до седьмого колена женщина, лишившая жизни»
Надпись над входом в Акатуйскую женскую каторжную тюрьму.

Как говорят в русском народе: «Пришла беда — отворяй ворота». А ещё говорят: «Беда не приходит одна».
На безоблачную семейную жизнь Анастасии надвинулись чёрные грозовые тучи. Злые языки нашептали её мужу, что детишки то его вовсе и не от него. Мол, нагуляла на стороне их жена, пока он по приискам мотался. Тот сдуру и стал к своим детям приглядываться — и цвет глаз у них не тот, и волосы на головах не того цвета. Ему старые люди объясняют, ничего страшного в этом нет. Бывает, пока ребёнок маленький, глазки у него голубенькие, а с возрастом становятся серыми. И с волосиками то же — лет до пяти они беленькие, а потом потемнеют. А он упёрся на своём и хоть кол ему на голове теши. А тут ещё и «доброхоты» керосина в огонь подливают. Сам высох и почернел от надуманного горя и Анастасию извёл незаслуженными подозрениями и упрёками в неверности.
В отместку жене, завёл он себе молодуху на Зейской пристани и забрюхатил её. Та ребёночка народила, и потребовала, чтобы он со своей женой развёлся, а с ней сошёлся. Он так и поступил.
После расторжения брака дети остались у Анастасии, к ней отошёл один из домов в Благовещенске и постоялый двор с трактиром. У Юдиных было два прииска — верхнезейский «Гусиный» и селемджинский «Фартовый». Первый участок был записан на мужа, второй на жену. После развода Юдина стала единственной владелицей прииска «Фартовый».
Здесь в нашем повествовании появляется миллионщик Мордин.  Этот самый Мордин был единоличным учредителем и владельцем трёх четвертей акций «Амурского золотопромышленного общества» с правлением в Санкт-Петербурге, где он жил после 1902 года, известным в Благовещенске купцом, домовладельцем, заводчиком и пароходчиком, гласным Городской думы*, почётным гражданином города Благовещенска, действительным статским советником, за меценатство пожалованный орденом Св. Анны 3-й ст.
* Гласный — член собрания с решающим голосом.
А ещё не далее десяти лет назад Мордин был человечишком без рода-племени, «хищником» и спиртоносом, и вот он стал гражданским генерал-майором, к которому следовало обращаться «Ваше превосходительство». Мало ему стало богатства и славы, так купил ещё и французское дворянство — стал прозываться Полем де Мордэном.
Глухая молва приписывала Мордину душегубительство. Якобы, он утопил своего компаньона при сплаве по Селемдже, ударив его веслом по голове, когда тот выпал из лодки во время прохождения порога и пытался выплыть. После чего Мордин стал единоличным хозяином богатых приисков на Харге. Грех смертоубийства был на нём и за то, что на одном из его приисков казаки расстреляли рабочих, требовавших справедливой оплаты своего труда. А уж скольких старателей он обманул при расчете и обобрал до нитки в своих питейных и игорных заведениях — несть им числа. Без разницы ему было, в чей чужой карман залезть — к русским, китайцам или корейцам, к православным, молоканам или буддистам.
Вот и замаливал он потом свои страшные грехи — строил церкви, больницы и школы.
Почти все золотоносные участки на Селемдже и её притоках были в аренде у Мордина. Но один прииск на реке Харга был отведён Юдиной. Мордин шагал широко и ему мешала мелкая золотопромышленница, путавшаяся под ногами. Сначала он предложил ей отступные за отказ от этого участка в его пользу. Юдина не согласилась. И тогда Мордин начал с ней судебную тяжбу. 
Знающие жизнь люди говорили ей: «С сильным не рядись, с богатым не судись. Он же с самим губернатором на короткой ноге. Ему лишь мизинцем пошевелить, и любой золотоносный участок к нему отойдёт». Так оно и вышло.
В окружном суде на стороне Мордина выступила Канцелярия горного надзора в лице горного инспектора Н.
На прииске Юдиной золото добывали примитивным способом — золотоносный песок тачками подвозили для промывки к бутаре, а отработанную породу увозили в отвал опять-таки тачками. Вода в бутару поступала свободным стоком из ручья, перегороженного грунтовой плотиной, которую часто прорывало.
У Мордина же применялись американские золотопромывочные бочечные машины, песок подвозился в вагонетках по рельсовому пути при помощи бесконечной цепи, так же выполнялась и откатка промытой породы в отвал. Вода для промывки закачивалась насосом с конным приводом.
Горный инспектор Н. доказал, что на прииске «Фартовый» выход золота был в два раза ниже, чем на соседних участках  компании Мордина. Стало быть, от этого прииска поступало в казну меньше податей, чем должно. На этом основании суд принял решение, лишить мещанку Юдину отвода золотоносного участка и сдать его в аренду действительному статскому советнику Мордину.
Говорили, что горный инспектор Н. получил от выигравшей тяжбу стороны солидное денежное вознаграждение. Однако ему не довелось воспользоваться этими деньгами.
Казённая квартира горного инспектора Н. находилась в посёлке Зейский склад. 15 июля 1902 года он принимал управляющих приисками, которые привезли ему свои золотозаписные книги* — для проверки целостности пронумерованных и прошитых листов, сохранности сургучной печати, отсутствия исправлений и подтирок.
*Казённые книги учёта добытого золота.
Золотопромышленники регистрировали в этих книгах лишь одну треть, а то и одну четверть всего добываемого золота. Эти махинации позволяли им с большой прибылью спекулировать утаённым золотом, и они не скупились на подкуп инспектора. Своего благодетеля они весь день вкусно кормили и сладко поили, поднесли ему в подарок крупные самородки.
В ту ночь горный инспектор Н., после ужина с обильным возлиянием вина, крепко спал в своей постели. Перед рассветом неизвестные злоумышленники подпёрли ломом дверь его дома, бревенчатый сруб облили керосином и подожгли. Разбив окна, побросали вовнутрь дома горящие факелы. Продажный чиновник заживо сгорел в пожаре.
Поговаривали, что этот поджог организовала Юдина. Но слово к делу не пришьёшь.

Так Анастасия лишилась прииска, обеспечивавшего ей с детьми проживание. А на какие шиши дальше жить? Постоялый двор с трактиром какой-никакой доход дают, но сами же его почти весь и проедают — продукты для кухни покупать надо, жалованье нанятым работникам платить. Правда, было ещё золотишко, на чёрный день припрятанное, этот день пока не пришёл, хотя уже зримо стоял у порога.
Как-то, проходя по Большой, рысака с пролёткой она уже давно продала, а кучера уволила, Анастасия увидела на тумбе афишу цирка: "Лулу из Парижа вызывает на борцовские поединки смелых лиц обоего пола. Приз победителю — 500 рублей”. И она пошла посмотреть из любопытства.
Лулу предлагала любому зрителю, будь то женщина или мужчина, заплатить 5 рублей и побороться с ней. В случае победы зритель получал денежный приз в 500 рублей. В первом отделении Лулу боролась с женщинами. Выходила первая, вторая, третья… десятая соперница, и всех их Лулу в считанные секунды укладывала на лопатки. Больше чем с десятью соперницами в день Лулу не боролась. Во втором отделении Лулу предлагала выйти на ковёр мужской половине зрителей. Для мужчин было ограничение по весу — соперник не мог быть тяжелей Лулу. По условиям мужчины сначала боролись друг с другом на выбывание, и только победитель этого турнира боролся с Лулу. Хитрость была в том, что уже изрядно уставший соперник вступал в схватку с Лулу без передышки. Мужчин, поборовших Лулу, было столько же, сколько и женщин, то есть, ни одного. 
В первый день Анастасия лишь наблюдала за ристалищем. Способ такого заработка денег ей понравился. За 500 рублей старателю надо целый месяц горбатиться, а тут можно срубить пятихатку за пару минут. Что же касается умения драться, в приисковой молодости ей приходилось защищать себя — бить противника руками, ногами, головой, рвать зубами. А цирковая борьба — не пьяная драка, а схватка по правилам. Грешно будет не попробовать подзаработать столь лёгким способом.
А на следующий день она пришла в длинной накидке, под которой был надет купальный костюм. Выждав, когда Лулу поборет девятерых соперниц и сама подустанет, Анастасия бросила ей вызов. Сбросив перелину, она спустилась на арену, и схватка началась.
Пользуясь своим огромным превосходством в весе, Лулу применила свою излюбленную в таких случая тактику. Схватив Анастасию за запястья, она закружила её вокруг себя. От этой карусели в глазах Анастасии трибуны слились в одну непрерывную полосу, и у неё закружилась голова. Лулу только этого и ждала, она внезапно перехватила Анастасию за талию, чтобы приподнять её и с прогибом назад в повороте бросить спиной оземь. Но Анастасия предупредила этот приём Лулу, повиснув у неё на шее и повалив. В партере Анастасия оказалась проворней, чем неповоротливая Лулу. Они катались по арене, пока грузная Лулу ни стала выбиваться из сил. Тогда Анастасия вылезла наверх и, навалившись всем телом, прижала её спиной к ковру. Секундант зафиксировал туше.
Радость трибун была неописуема. Впрочем, одна из газет описала это так: «Публика как белены объелась и гикала».
Посрамлённая Лулу ушла с арены под улюлюканье благовещенской публики, и следующим утром укатила в свой Париж. А Юдина после той победы была приглашена хозяином цирка бороться на тех же условиях. На предложение придумать себе броский псевдоним, она категорически заявила: «Ни когда я своё имя, полученное при крещении, на собачью кличку не поменяю!»
Тяжело давался Анастасии хлеб цирковой борчихи. Особенно запомнился бой с великаншей.
Из Игнашино* приехала великанша. Это была бабища двухметрового роста с бочкообразной грудной клеткой и мускулистыми, висящими до колен, руками, всё тело которой было покрыто густой шерстью. В её облике было больше мужского, чем женского.   
*Станица на верхнем Амуре.
— Да дама ли она? — засомневался кто-то из зрителей.
— Претендентка — женщина, — подтвердил фельдшер-костоправ, присутствие которого при борцовских схватках было обязательным.
Великанша, нагнув голову, пошла на Анастасию, загребая ручищами и пытаясь ухватить её за шею, но та не давалась, спасаясь бегством. Тогда великанша с разбега бросилось на неё грудью, чтобы одним страшным ударом сшибить с ног. Но Анастасия ловко увернулась, и тяжелая туша великанши по инерции пролетела мимо. В долю секунды Анастасия успела дернуть её за руку так, что та перевернулась в воздухе вниз спиной и в таком положении грохнулась о ковёр. Не дав великанше опомниться, Анастасия запрыгнула к ней на грудь и дожала её до туше.
Узнав, что у побеждённой нет ночлега и денег на обратную дорогу, Юдина поселила её бесплатно на своём постоялом дворе и дала 5 рублей на пароход.  За чашкой чая выяснилось, что в жизни великанша и мухи не обидит, а в Благовещенск она приехала, чтобы легко срубить пятикатку.
После того случая в городе не больше не находилось девиц, желающих побороться с Юдиной. Да и мужчин, вызывающих её на борцовский поединок, с каждым днём оставалось всё меньше. Как только ни унижала она сидящих на трибунах представителей сильного пола, называя их и трусами, и слабаками, и словами похуже. За весь вечер выходил лишь один пьяненький мужичонка, которого ей и побеждать-то было не интересно.
И тогда Юдина предложила мужчинам драться на кулаках. К кулачным боям мужчины допускались без ограничения в весе, но с правой рукой, привязанной за спину. По условиям бой должен был продолжаться, пока один из соперников ни упадёт поверженный наземь.
Но первый такой бой оказался и последним. Вышедший на арену Пров Белов, известный в городе как большой любитель подраться, дважды увернувшись от кулаков Юдиной, сам ударил её. Удар Прова был в полсилы и пришёлся Юдиной по корпусу. Неожиданно для всех Юдина сбросила с рук рукавицы и разрыдалась. После того случая она больше не выступала в цирке. 

16 декабря 1903 года в Благовещенском окружном суде началось слушание дела об убийстве в поселке Зейский склад золотопромышленника Константина Юдина, его семьи и работников. Были убиты пятеро взрослых и один ребёнок, ещё один мужчина был тяжело ранен. Выживший и стал единственным свидетелем этой кровавой бойни.
Елец в это время был корреспондентом «Нового времени» в Харбине и приехал освещать этот судебный процесс.
В обвинительном акте товарища прокурора С. Говорилось, что 5 апреля 1903 года в левобережной части поселка Зейский склад, называемой Новая слобода, в частном доме золотопромышленника Константина Юдина были найдены мёртвые тела хозяина, его жены и их шестимесячной дочери, а также трёх работников. Все трупы имели следы пулевых ранений. Четвёртый работник Н., тоже бывший той ночью в доме, отсутствовал, и на него первоначально пало подозрение в этом преступлении. Но Н. скоро объявился и дал показания следствию.
По словам свидетеля Н., перед тем как быть убитым, К. Юдин кричал: «Настёна, не стреляй!». Это показание свидетеля навело судебного следователя на подозрение, что женщина в маске — бывшая жена Юдина Анастасия.   
Постановлением товарища прокурора подозреваемая в убийстве трёх человек, в соучастии в убийстве двух человек и в покушении на убийство одного человека, в организации банды и разбойного нападения с целью захвата чужого имущества Анастасия Юдина была арестована и содержится под стражей до суда над ней.
На положенный по процедуре процесса вопрос судьи к обвиняемой: «Вы признаёте свою вину?», Юдина ответила: «Нет, не признаю».
Началось судебное расследование.
Единственный свидетель обвинения Н. показал:
— В ночь с 4 на 5 апреля 1903 года в доме золотопромышленника К. Юдина находились: в спальне — сам хозяин, его гражданская жена и их шестимесячная дочь; в комнате для работников — трое мужчин, включая меня.
На рассвете со двора постучали в сенную дверь. Я вышел в сенцы и спросил:
— Кто там?
На что мне ответили:
— Приехали с прииска «Гусиный» сдать золото и забрать продукты,  кирки и лопаты.
В тот день действительно должны были приехать наши люди с «Гусиного». Я был спросонья, и мне не подумалось, почему не лают сторожевые собаки. Я отодвинул засов и открыл дверь. Увидев троих мужчин в масках и с револьверами, я испугался и стал убегать из сенец в дом. В меня выстрелили сзади, я потерял сознание и упал в прихожей. Через некоторое время я пришёл в себя, голова моя сильно болела, под ней натекла лужа крови — я понял, что меня контузило пулей, лишь зацепившей мне висок. Я остался лежать недвижимо, притворяясь мёртвым.
Я слышал из комнаты для работников крики двух моих товарищей и выстрелы. Из комнаты работников вышли те трое в масках. К ним обратилась женщина, одетая в мужской костюм, тоже с маской на лице и с дамским «Браунингом» в руке. Наверное, она зашла в дом, когда я был в беспамятстве. Она сказала:
— Побудьте тут, а с этими я сама расправлюсь.
Она вошла в хозяйскую спальню. Когда дверь за ней закрылась, оттуда сначала послышался крик Юдина:
— Настёна, не стреляй!
Затем раздались звуки двух выстрелов.
Из спальни донёсся крик жены Юдина:
— Пощади мою доченьку!
После чего я услышал звуки ещё двух выстрелов и опять крик жены Юдина:
— Гореть тебе вечно в аду, убивица!
И ещё звуки двух выстрелов.
Женщина в маске вышла из спальни и сказала ожидавшим её сообщникам:
— Забираем золото и уходим.
Один из разбойников сказал другому:
— Иди, добей того, который нам открыл — он шевелился.
Поняв, что дальше притворяться убитым бесполезно, я вскочил на ноги и бросился из дому. В страхе я убежал далеко в лес и просидел там до утра, после чего вернулся в слободу».
 
Защищать обвиняемую вызвался Ш. — недоучившийся студент юридического факультета Киевского Императорского университета, приговорённый к ссылке за участие в студенческих волнениях.
Адвокат спросил свидетеля:
— На очной ставке вы опознали в Анастасии Юдиной атаманшу. Как вы её узнали, если она была в маске?
— Я узнал ее по глазам.
— И какие же у неё глаза?
— Карие.
— Карие глаза у каждой третей женщины.
— У неё злые глаза.
— В юриспруденции нет таких понятий, как «злые» или  «добрые» глаза.
— Ещё я узнал её по голосу.
— Чем же так примечателен голос обвиняемой — обыкновенный, каких немало.
— Ну, я не знаю, как ответить на ваши вопросы. Узнал и по глазам, и по голосу — так мне кажется.
— То есть, вы не утверждаете, а предполагаете?
Не зная, что на это ответить, свидетель умоляюще посмотрел на обвинителя.
— Тот поспешил прийти ему на помощь.
— Ваша честь, — обратился к судье товарищ прокурора, Я прошу прекратить опрос свидетеля защитником. Он намеренно сбивает его с толку, чтобы развалить обвинительный акт.
— Защитник, не путайте свидетеля своей казуистикой, — сказал судья. — А вас, свидетель, я ещё раз предупреждаю об уголовной ответственности за лжесвидетельство.
— Ваша честь, разрешите мне также задать вопросы обвинителю, — попросил адвокат.
— Разрешаю.
— При расследовании убийства с применением огнестрельного оружия одной из самых главных улик, изобличающих преступника, считается найденное оружие. Из акта предварительного расследования известно, что Юдин, его гражданская жена и их дочь были застрелены из «Браунинга». Найден ли этот пистолет при обыске квартиры Юдиной?
— Нет, не найден, — ответил товарищ прокурора. — Скорее всего, обвиняемая спрятала этот «Браунинг» в другом месте или вообще выбросила в реку.
— Из материалов предварительного расследования также известно, что убив людей в доме, разбойники забрали около двух пудов золотого песка. Найдено ли это золото или часть его при обыске у обвиняемой?
— Нет, не найдено. Кто же будет хранить у себя дома золото, на котором ещё не высохла кровь пяти убиенных.
— В актах проведения обысков, проведённых в ходе предварительного расследования, написано, что помощники судебного следователя перевернули вверх дном весь дом, где Юдина проживает с детьми и служанкой, а также принадлежащий ей гостиный двор с трактиром. Они простучали все стены, вскрыли все полы, просеяли опилки на всех чердаках, проткнули пиками землю во всех подпольях, погребах и дворах, перекопали все огороды. И всё-таки не нашли ни орудия убийства, ни похищенного золота. Всё обвинение построено лишь на показаниях свидетеля Н. Я нисколько не сомневаюсь в его искреннем желании помочь суду в раскрытии тяжкого преступления. Но допускаю, что он может чистосердечно заблуждаться при даче своих показаний и при опознании подозреваемой, поскольку при совершении преступления был контужен пулей в голову, на некоторое время потерял сознание, а придя в себя, наблюдал за происходящим, находясь в состоянии сильного душевного волнения. Достаточно ли показания этого единственного свидетеля, который и сам не совсем убеждён, кого он видел на месте преступления, для предъявления моей подзащитной столь серьезного обвинения как тройное убийство? Я уверен, что господа присяжные заседатели как люди, умудрённые жизненным опытом и обладающие трезвым рассудком, ответят на главный вопрос судебного процесса своим справедливым вердиктом.
«Господин Плевако, прочтя эту стенограмму, запьёт горькую от зависти», — внутренне усмехнулся Елец.
На главный вопрос судебного следствия, виновна или нет обвиняемая, 6 присяжных заседателей ответили: «Да, виновна» и 6: «Нет, не виновна». При равенстве голосов решение принимается в пользу обвиняемого.
Анастасия Юдина была освобождена из-под стражи в зале суда.

При выходе из зала суда к Ельцу обратился господин в мундире прокурорского служащего.
— Титулярный советник, судебный следователь Якунин, — представился он и спросил: — Вы литератор Елец?
— Так точно. Чем обязан?
— Будете писать об этом процессе?
— Да, буду.
— Хотите узнать, что не прозвучало на суде?
— Хочу.
— Обещайте, что нигде не упомяните, что узнали это от меня. Мне до выхода на пенсию по выслуге лет ещё три года служить.
— Чем вы хотите, чтобы я поклялся?
— Будет достаточно вашего честного слова.
— Даю вам слово российского офицера. Рассказывайте.
— Преступление, в котором не призналась Юдина, лишь одно из многих.
— Докажите свои слова фактами.
— Юдина расстреляла своего бывшего мужа, его гражданскую жену и ребёнка из дамского «Браунинга», она выстрелила шесть раз — столько патронов обойме. Ещё при двух разбойных нападениях в Благовещенске преступник также стрелял из дамского «Браунинга» по шесть раз.
— Что с того? В Благовещенске не один дамский «Браунинг».
— Во всех случаях, в том числе и на Зейском складе, перед тем как войти во двор, разбойники травили собак кусками мяса с мышьяком. 
— Многие преступники так делают.
— У меня есть ещё одно доказательство. В результатах предварительного следствия, оглашённых на этом суде, не сказано, что  возле дома Юдина было найдено маньчжурское стремя.
— И что из этого?
— На месте одного ограбления с убийствами был найден окурок папиросы с необычно смятым мундштуком. По окурку я вышел на благовещенского мещанина, ранее уже судимого за ограбление. Выяснилось, что накануне этого преступления он играл в бильярд. Настоящий преступник подобрал в бильярдной его окурок и подбросил на месте убийства. В следующий раз следствие повёл по ложному следу найденный на месте преступления газырь от черкески, и я напрасно искал несуществующую банду кавказцев. Поэтому меня сразу насторожило, что возле дома Юдина было найдено маньчжурское стремя. Преступники надеялись, я подумаю: это стремя потеряли хунхузы, значит, они и убили обитателей дома. И если бы не оставшийся в живых свидетель, наверняка так и было бы.
Неуловимости этой банды способствовал один полицейский чин, который всеми способами мешал при расследовании этих кровавых преступлений. Тайный осведомитель сообщил мне, что он наводил разбойников на дома, где есть что взять. Узнав, что на него пало подозрение, он покончил с собой при весьма странных обстоятельствах — выстрелил себе в левый висок, держа револьвер в правой руке. Согласитесь, неестественная позиция. В Благовещенске все знали, что этот полицейский чин — полюбовник Юдиной. 
Поверьте моему прогнозу — серия кровавых убийств в Благовещенске ещё продолжится.
При написании статьи «Кровавая месть брошенной жены» Елец ограничился стенограммой судебного процесса, не делая нравоучительных выводов.
 
Судебный следователь Якунин как в воду смотрел. Скоро случилось ещё одно массовое убийство.
С 9 по 21 мая 1904 года в Благовещенске проходил «Судебный процесс века» — мещанке Анастасии Юдиной и её шайке было предъявлено обвинение в убийстве 25 человек.
В Благовещенске находилось одно из 15 отделений Сибирского торгового банка. Этот акционерный коммерческий банк со штаб-квартирой в Санкт-Петербурге, кроме ссудных операций и обслуживания векселей скупал золото у старателей с последующей аффинажной переработкой в слитки в собственных лабораториях в Екатеринбурге, Томске и Иркутске.
Кассир Благовещенского отделения СТБ господин У., пользуясь своим служебным положением, самовольно брал деньги из кассы банка, покупал на них партию нелегального золота, продавал это золото китайскому купцу, выручку оставлял себе, а взятую сумму возвращал в кассу банка. На свою беду в очередной раз он купил три пуда золота у Юдиной. Это золото она накопила, убивая и грабя приезжавших в Благовещенск старателей. Юдина получила деньги, но решила забрать проданное золото из квартиры кассира, где оно осталось на хранении пока за ним приедет китаец.
Сначала всё шло как по маслу. Отравив собак мышьяком и ломиком-фомкой сняв с петель входную дверь, разбойники тихо вошли в дом. Дремавшего сторожа задушили удавкой, потом стали стрелять всех, кто попадался им на глаза в доме — истопника, пришедшего спозаранку, чтобы затопить печи, служанку и находившегося в её комнате пожарного из соседней части, няньку. Самого У., его жену и сына Юдина приказала связать и пока не убивать. Собираясь пытать женщину и ребёнка нагретой до красного цвета кочергой, она верно рассчитывала, что кассир не вытерпит это холодящей в жилах кровь картины, сопровождаемой громкими стонами истязаемых и запахом их поджариваемого мяса, и покажет, где спрятаны ключи от сейфа.
Но в план разбойников неожиданно вмешался господин случай. В минуту ограбления мимо дома У. проходил околоточный надзиратель Е. Услышав стрельбу, он добежал до ближайшей будки на перекрёстке Большой и Графской и приказал часовому свистеть и созывать дворников. Сам же Е. смело вошёл в дом и начал перестрелку с разбойниками. Околоточный надзиратель оказался парень не промах в самом прямом смысле этого выражения — сам получив ранение в левую руку, он меткими выстрелами уложил наповал трёх разбойников. В это время Юдина находилась в кабинете хозяина вместе с ним, его женой и пятилетним сыном — все трое были связаны. Услышав перестрелку между своими сообщниками и околоточным, она немедленно избавилась от свидетелей, застрелив их. Юдина открыла окно и выпрыгнула на улицу. Однако дом уже был окружён подоспевшими дворниками, вооруженными дубинами и ломами. Поняв, что силы не равны, Юдина бросила на землю пистолет и сдалась.
В этот раз судебный следователь использовал новейшую немецкую методику криминальной экспертизы — идентификацию пистолета по отстрелянной гильзе. Постановлением товарища прокурора по вновь открывшимся обстоятельствам были заново открыты расследования всех убийств, на месте которых остались стреляные гильзы от «Браунинга» Юдиной. Четыре дела, в том числе убийства в Зейском складе, были объедены в одно. Лично Юдиной было предъявлено обвинение в преднамеренном убийстве 12 человек. Судебный процесс продолжался две недели, его итогом стал единодушный вердикт присяжных заседателей: «Да, виновна» и самый строгий приговор суда по уголовным преступлениям: «Бессрочная каторга».
Этот очень громкий судебный процесс освещали все крупные российские газеты, а также издания из Японии и Европы. Елец для написания судебного очерка не приехал.

1 августа 1906 года в лагере каторжан, работавших на строительстве Колесухи*, был обычный рабочий день продолжительностью 12 часов. Лагерь находился в Хинганской тайге, и представлял собой временное поселение из палаток. Это было пристанище 300 каторжан, из которых одна четверть женщины, и их охрана из полутора десятков стражников. Больше охранников лагерю каторжан не требовалось, поскольку бежать из этих глухих мест невозможно. Выйти в обитаемые места можно лишь по Амуру через казачий прост Пашковский в 9 верстах. А казакам по службе вменено отлавливать беглых каторжан.
*Амурская колёсная дорога — трактовая дорога для гужевого транспорта между Хабаровском и Благовещенском.
В лагере подъем затемно — в четыре часа утра. После переклички каторжан гонят за пять вёрст на строящуюся  дорогу. Там они режут дёрн, копают канавы, подвозят песок и дробят щебень. Одну каторжанку оставляют в лагере для работ, которые не легче. Надо прибрать и посыпать речным песочком полы в палатках охранников, три раза сходить в тайгу за версту от лагеря и притащить по лесине, распилить и нарубить дрова, надрать бересты для растопки. Наполнить водой из реки сорокаведёрную бочку. При этом даётся тупая пила, ведра с проволочной ручкой, режущей ладонь, а коромысла нет. Берег болотистый, и приходиться с полными вёдрами в руках прыгать с кочки на кочку, скользя и падая, проливая воду.
В тот день захворавшую Юдину оставили в лагере. Наносив воды из реки, Анастасия стирала в корыте исподнее стражников. К ней подошёл один из трёх оставшихся в лагере стражников — солдат лет тридцати с рябым лицом.
— Пойдём-ка в лесок, — сказал он.
Юдина, вытерев руки о подол юбки и пошла впереди солдата. Она подумала, что в нём взыграла похоть.
«Зачем же ходить так далеко? — недоумевала она. — Дело-то нехитрое, и обычно всё происходит в палатке охраны».
Каково же было её удивление, когда из-за толстой сосны к ним навстречу вышел какой-то мужчина. Это был не стражник и не каторжанин.  На мужчине было цивильное платье, и когда он совсем приблизился, Юдина узнала в нём Яна!
Ян молча взял Юдину за руку и направил её себе за спину.
Стражник спокойно стоял в пяти шагах, не проявляя беспокойства.
— Получи, братец, свои деньги, — сказал Ян, разрывая шпагат банковской упаковки сторублёвок и, не глядя, отделяя от неё полпачки.
При этом казалось, что он не знает счёта своим деньгам.
— Значит, как договорились? Тревогу о побеге Юдиной забьешь завтра утром.
— Так точно, — подтвердил стражник и попросил:
— Добавить бы надо, господин хороший.
— Вот тебе, служивый, ещё, — не торгуясь согласился Ян, и отдал ему вторую половину денежной пачки.   
— Благодарствую, барин.
И тут рябой стражник совершил самую большую и последнюю в своей жизни ошибку — повернулся спиной и пошёл прочь к лагерю.
Но ушёл он недалеко. Юдина, как тигрица, в несколько прыжков догнала стражника, сзади набросила ему на шею кондальную цепь и стала душить его. Несчастный пытался просунуть пальцы между цепью и шеей, но Юдина продолжала сдавливать цепь и отпустила только после того, как он  обмяк телом и пал сначала на колени, а потом рухнул как куль.
— Готов! — выдохнула раскрасневшаяся и запыхавшаяся Юдина, высвобождая цепь из-под головы мертвеца.
— Зачем ты взяла лишний грех на душу? — удивился Ян. — Он бы и так молчал до утра.
— Теперь точно не выдаст, – сказала она, забирая из кармана задушенного стражника пачку сторублёвок.
— Если найдут труп до темноты и сразу организуют погоню, могут и настигнуть нас, — высказал опасение Ян.
— Оттащим его в кусты и забросаем валежником, — ответила Юдина и ухватила покойника за ногу.
Ян взялся за другую ногу задушенного стражника, и они волоком потянули труп в чащобу. 
Ручные кандалы Юдина сняла, особым образом выгибая ладони — этим приёмом владели все каторжане.
Ян поделился с  ней своим планом:
— Из Благовещенска в Хабаровск идёт пароход «Лебедь». Завтра в полдень он остановится возле станицы Пашковской для пополнения дровами, и мы сядем на него пассажирами.
— А меня на пароходе не узнают?
— Ты будешь с напудренным лицом, подведёнными бровями и накрашенными губами, и в шляпке с вуалью. А я, вишь, отрастил бакенбарды, усы и бородку, и надену на нос пенсне.
— А если проверка документов?
— Вот наши паспортные книжки. Теперь я остзейский барон Отто Карлович фон-дер Глюк. А ты — баронесса Анита Фридриховна фон-дер Глюк. 
— Я же не говорю по-немецки.
— Это очень просто — говорить надо вот так: «Ми едьем с делёвими цельями».
— И куда же мы едем?
— Я — владелец колбасного цеха и пивоварни в Нарве, следую в Харбин для открытия там своего нового дела. 
 «Вот те поворот судьбы, — подумала Юдина. — Еще вчера стирала солдатские портянки, а сегодня — баронесса».
— У меня в Благовещенске зарыто золото, — сказала Юдина.
— А много ли рыжья?
—  С полпуда будет.
— Надёжно ли оно схоронено?
— На кладбище в могиле.
— Это хорошо, но скоро забрать это золото не получится. Для этого надо возвращаться в Благовещенск, а я там в розыске, да и тебя скоро объявят. Так что, пусть лежит этот клад до лучших времён. Ну, в путь! В Харбинском банке поменяем бумажные деньги на золотые монеты, и весь мир у наших ног! 
— А в банке не обнаружат, что твои бумажки фальшивые?
Хлопнув ладонью по кожаному боку туго набитого саквояжа, Ян сказал:
—  С тех пор, как я чуть не погорел на своих бумажках в Благовещенске и сбежал в Харбин, я много совершенствовался в своём деле. Сейчас у моих кредиток качество выше, чем у государственных.   
— Для чего же тебе я — беззубая, морщинистая и полуслепая старуха? — спросила Анастасия. — Мог бы найти себе красавицу-молодицу.
— Ничего страшного. За границей вставим тебе золотые зубы, французскими кремами загладим морщины, купим очки. А на что мне неопытная молодица, которая упадёт в обморок при одном только виде крови. Наше воровское дело, сама знаешь, требует отваги.
Через три дня, августа 8-го дня 1906 года, в 2 часа пополудни в Хабаровске на пароход «Благовещенск», идущий по Сунгари до Харбина, сели барон и баронесса фон-дер Глюк. Ещё через пять дней в Харбинском отделении Государственного банка Российской Империи Отто Карловича фон-дер Глюк произвёл обмен кредитных билетов на золотые монеты достоинством десять рублей в количестве 1417 штук, общим весом чуть меньше пуда.
Когда всё-таки выяснилось, что сторублёвки были поддельными, фальшивомонетчик Ян Ковальский и беглая каторжанка Анастасия Юдина уже исчезли из вида российских и китайских властей. 
*Десятирублёвый золотой империал содержал в себе 2 золотника 69,36 доли (11,614 грамма) чистого золота. 
 
Дальнейшая судьба Ковальского и Юдиной не известна. По одним сведениям, в Шанхае их золото выследили китайские бандиты из триады, и зарезали обоих. По другим сведениям, они благополучно сели на пароход и достигли Сан-Франциско, где и поселились.
Но так ли это или нет, никто точно не знает.
Говорили ещё, что в гражданскую войну видели Яна и Анастасию на какой-то дальневосточной станции в военном эшелоне  — он был в комиссарской кожанке и с кобурой маузера на боку, а она — медицинской сестрой в госпитальном вагоне.
Но опять-таки повторю, это лишь слухи. Мало ли на земле похожих людей.

При написании первой части  этой повести использован текст очерка Ю. Л. Ельца «Амурская героиня при осаде Благовещенска китайцами», 1901 г.