Или боль, или ноль

Аспирант мехмата МГУ Андрей Ковалев выходил из здания ГЗ и увидел сокурсника Федора Ларионова, и решил, судя по его виду, что тот был болен. Федор был очень красивый молодой человек (еврейской внешности ровно настолько, чтобы быть красивее русских - большие темные глаза, черные вьющиеся волосы, тонкое лицо и т.п. - но евреем себя не считал, даже специально это оговаривал). В данном случае красота испортилась. У него были круги под глазами, он был встрепан, движения были порывистые, а взгляд, обычно приветливый, куда-то ускользал.

Знакомы они были 7 лет, пока вместе учились, и за это время им случалось несколько раз поговорить на важные мировоззренческие темы. Обычно о религии. Андрей испытывал в молодости отвращение к церкви, а Федор был православный. Но вообще-то говорить с Федором Андрею было трудно. Тот, несмотря на внешнюю приветливость, был замкнутый и нервный человек. Андрей молча признавал его превосходство во многих предметах. В математике, например, у него была очень светлая голова. Он учился вообще-то не блестяще, но лишь потому, что не тратил на это излишне много сил. Одно время, например, он увлекался музыкой и играл в рок-группе. Любил театр. Важную роль, насколько понимал Андрей, играла для него и церковь. Природных способностей ему хватало как раз на то, чтобы без напряжения это совмещать. Его жизнь представлялась Андрею внешне бесконфликтной. И лишь вследствие врожденной нервности он не становился легковесен, но всегда оставался беззащитным и искренним, отличаясь глубокой аутентичностью даже на фоне однокурсников, которые почти все были серьезны, искренни и аутентичны.

Андрею же аутентичной позиции не хватало, он ее искал и не мог понять, как и где ему себя найти.  Казалось бы, чего проще - быть собой. Но что бы Андрей не делал, он почти всегда ощущал фальшь и то, что это - не его. Все было навязано. Если бы у него были другие родители, он не стал бы математиком. Если бы жил в другое время - любил бы другую музыку. Если встретил бы другую девушку, первая любовь была бы другая. Соответственно, были бы другие ценности (та девушка открыла ему глаза на много ценностей). В чем же его инвариант, каково то ядро, которое присутствовало бы в нем всегда? Ибо он был внутренне уверен, что оно есть.

Андрей интересовался философией и иногда жалел, что не стал философом профессионально и серьезно.

В тот момент, выходя из ГЗ, он находился в обычном для себя поиске аутентичности. Недавно ему стало казаться, что нужно занимать в жизни позитивную, обращенную к миру позицию. Он полюбил аккуратную одежду в стиле "яппи" (костюм с галстуком, дипломат), стал говорить четко, громко, дружелюбно и по существу, плечи держать прямо, голову высоко, руку пожимать энергично, смотреть прямо в глаза. В целом ему это пока нравилось, хотя подходило, безусловно, только для поверхностной и малозначащей стороны жизни. С друзьями такой тон был уже неадекватен. А в любви он звучал бы просто идиотски. Любви, впрочем, у Андрея не было.

С Федором же у него интуитивно связывалось ощущение, что такие люди, возможно, с презрением относятся к нарочито позитивной позиции. Так что в последний год он, встречаясь с ним, особо не углублялся в общение. Недавно они все сдали экзамены кандидатского минимума по специальности. Андрей сдал на четыре. Одногруппники сдали на пять, так что у него получилась особо плохая оценка. И вообще насчет того, способен ли он к большим свершениям в математике, у него было все больше сомнений. Федор, насколько было известно, сдал без проблем. Его диссертация, несомненно, обещала быть прекрасной (учились они на разных кафедрах, и чем тот конкретно занимается, Андрей не знал).

И вот, подумав все это, Андрей и окликнул Федора, который шел, не замечая его.

Тот вздрогнул, он явно не хотел ни с кем общаться. Однако, конечно, обернулся, протянул руку, наклонил голову, поздоровался.

- Как дела? - спросил Андрей. - Ты неважно выглядишь, болен? Как сдал специальность?

- Сдал, - медленно отмахнулся Федор. - Доказал еще в прошлом году несколько теорем о самосопряженных операторах на некоторых гильбертовых многообразиях... Штольц одно доказательство отверг, а другие ему понравились. Об этом и поговорили. Он хотел про дискретные методы, он вроде сам в последнее время ими занялся... - Он опять махнул рукой. - А у тебя все в порядке?

- Ты торопишься? - ответил вопросом на вопрос Андрей. - Пойдем в кофейню. Расскажешь мне там, заодно, как вообще дела. В твоих многообразиях я ничего не понимаю, я в своих-то понимаю далеко не все.

Федор пожал плечами.

- Вообще дела? плохо, - ответил он спокойно. - И специальность поэтому меня сейчас не интересует. Меня тряхнула личная жизнь.

Они поднялись в кофейню, Андрей  взял кофе и пирожные на обоих, ибо Федора явно не интересовала еда. Андрей даже не очень понимал, почему ему вдруг так захотелось пообщаться; друзьями-то они не были. И эта склонность Федора отвечать даже на формальные вопросы с искренностью Андрею теоретически нравилась, но на практике смущала. Но ему подумалось, пожалуй, что сейчас, возможно, найдется применение его позитивной позиции. Или, во всяком случае, что она требует здесь и сейчас - общаться.

Сел напротив Федора, поставил перед ним чашку и пирожные и сам хлебнул. "Вот чего я хочу от жизни: кофе и пирожных, - подумал он. -  И я удивительно долго думал, прежде чем научиться хотеть таких простых вещей. Между прочим, есть масса модусов жизни, с которыми это очень хорошо согласуется, в которых есть место кофе. Ну, модусов с пирожными поменьше, но тоже немало. А вот математика? Я ее, кажется, не хочу."

- Про личную жизнь, поди, рассказывать не хочешь? - спросил он Федора. И уточнил: - Личная жизнь - это любовь, или и другое что-то?

Тот помолчав, а услышав вторую часть, кивнул:

- Любовь. - Потом сказал: - Не то что я не хочу; самому мне безразлично, рассказывать или нет. Но тебе, думаю, не очень нужны чужие исповеди.

Он, впрочем, кажется, приходил в себя. Во всяком случае, не стремился уйти.

- У самого меня любви давно нет, - сказал Андрей. - И может быть никогда и не будет. А у тебя?

Федор еще несколько мгновений молчал, а потом сказал ровным голосом:

- А я страстно люблю мужчину. И ничего другого у меня точно никогда не будет.

"Ого", - подумал не ожидавший этого Андрей. Вообще о личной жизни Федора он ничего не знал, но с голубыми с их курса (а те были) тот никогда не общался.

Потом Андрей вспомнил:

- А, постой... Оля? Вы же были с Олей?

Тот покачал головой:

- От нее я сбежал еще на пятом курсе. Она хотела со мной быть, да. Но она мне не нравилась. У меня с ней ничего и не было.

- И, постой; мне казалось, что в последний год ты жил с Андреем Антоновым.

(Андрей сам не сразу понял, что сказал, потому что Антонов - его давнишний друг-противник по церковным спорам - меньше всего на свете ассоциировался у него с этими вещами.)

- Год? - горько усмехнулся Федор. - Мы живем с ним вместе пять лет... со второго курса.

До Андрея дошло, и он уставился на Федора. Откровенно говоря, в тот момент он совершенно не думал о собственной аутентичности и позитивной установке, а если бы думал, наверное, не так откровенно уставился бы.

- Прости, я сначала не понял, - наконец извинился он и отвел глаза. - С Андреем-то мы вроде всегда дружили, он рассказывал, что живет у тебя, но никогда - ни словом, ни намеком... об этом... Поэтому я и удивился.

Федор медленно ответил:

- Тогда, наверное, нечего было и рассказывать. Когда вы общались, мы были еще просто друзья. Жил он у меня, чтобы не жить в общаге. Ему нравится заниматься в тишине. Мы вместе ходили в церковь... Все это произошло недавно, в конце прошлого лета, примерно полгода назад. И уже успело завести в глубокий, полный тупик...

Говорить ему явно было трудно. Но Андрей был уверен, что вреда это не причинит. И спросил:

- А в чем проблема? Он тебя не хочет, или... что? У него девушка?

- Нет, он хочет меня так же, как я его, - ответил Федор. - Проблема очень проста. Это грех.

Андрей с трудом понимал религиозные аргументы. Поэтому он нейтрально сказал:

- Ну да, вы же оба всегда были верующие.

- Я не могу объяснить, почему грех, почему тупик, - произнес медленно Федор. - Почему грех - это понятно. И в тупик привело поэтому же. Но не могу объяснить. И не суди нас строго, если можешь.

Андрей посмотрел возмущенно:

- Это - мне бы в голову не пришло!

Федор слабо улыбнулся. Видимо, не до конца поверил.

- Я сам хотел греха, - медленно и тихо произнес он. - Намеренно и явно, открытым текстом, хотел именно согрешить. Это очень разъедает... Сейчас больше ничего не хочу - не грешить, ни не грешить, ни любить, ни не любить, ни верить, ни не верить...

Андрей молчал. Речь явно шла о переживаниях тонкой и сложной натуры - и в придачу религиозной. А он не был ни тонким, ни сложным, ни религиозным. Как он мог это понять?

- Тебе правда не нужны эти исповеди, - сказал Федор. - Но спасибо, ты меня немного привел в себя. Если хочешь, приходи к нам в гости. Мы живем в Новопеределкино, - (он назвал адрес; Андрей записал).

- Пирожное съешь, - сказал напоследок Андрей.

Но Федор отказался. Андрей за него доел.

Они попрощались. Выйдя из кофейни, разошлись в разные стороны.

 

По пути к выходу Андрей встретил еще одного сокурсника, Павла Шкатова. Тот был в одет в костюм без галстука; по одежде, пожалуй, более просто, чем Андрей. Но вот кто был яппи в душе. Он уже давно работал в престижной фирме (аналитиком рынка). Движения у него были уверенные, не без основания, конечно. Они поздоровались. Павлу никакая позитивная позиция была не нужна. Он был без всякой позиции вполне позитивен, чисто эгоистично позитивен. Разговаривать с ним Андрею было не о чем и не хотелось. О чем они могли говорить? Только об общих делах, если бы они были; но их, слава Богу, не было.

*******

Вечером и на следующий день Андрей много думал о своем тезке Андрее Антонове. Узнать, что тот гомосексуален, было ему очень странно. С Андреем, в отличие от Федора, ему было всегда легко разговаривать и спорить. Тот был легкий, понятный, открытый человек. Спорил, по природной сдержанности, скупо, но толково. Федор Ларионов, например, в одном из их разговоров на 4-5 кусе говорил так: "Когда я молюсь в церкви, у меня очищается душа, наступает мир, и я легко вижу лики Спасителя, Пресвятой Девы - мне даже почти звать их не надо, они там везде..." На такое как возразишь? Обвинить искреннего человека в галлюцинациях ведь не повернется язык. А вот Антонов всегда аргументировал понятно. "Что Бог есть, я точно так же не могу доказать, как и ты - что Бога нет, - говорил он. - Но когда мне было плохо (говорил он, если в мужской компании, не без мата, так что сказал другое слово, но неважно), когда у меня тетка умерла, которая была мне матерью - так вот, я каждое утро приходил в церковь. Бывало, кулаком в стену бил, ругался с Богом, просил меня забрать отсюда. Так вот, те беседы - они меня потом в сознание привели. А не был бы я верующим - может, напился бы да повесился. И что?!"

Это был утилитарный аргумент, не чистый (типа "религия утешает"), но Андрей меньше всего хотел с ним спорить. Антонов был сирота. Его воспитывала тетка, а когда он был на втором курсе, умерла и она. Жизнь его удивительно не баловала: он заикался, был левша, страдал несколькими очень редкими болезнями крови. Андрей им глубоко, неподдельно восхищался. Это был, благодаря ранним испытаниям, по-настоящему сильный человек. Всегда казалось, что он гораздо взрослее остальных. От него невозможно было ожидать соплей, тонких переживаний, как у Федора. Учился он всегда только на отлично, у него даже случайных четверок не бывало. Всегда казалось, что любая девушка будет счастлива выйти замуж за такого человека. Но, вспомнил Андрей, у А.А. действительно девушек никогда не было.

Или был у них однажды разговор о церкви. Андрей тогда сказал, что он не против веры в Бога, но против того, чтобы ходить в церковь с ее глупейшими обрядами.

А.А. ему возразил:

- Видишь ли, Христу нужно тело. Без тела в мире не бывает и духа. Тело говорит и действует. А дух думает и решает. Дух думает - тело говорит. Дух решает - тело действует. Человеку чистый дух, без тела, и не нужен, и не понятен. А Бог, понимаешь, в этом теле живет, как и у человека душа живет в теле.

Аргумент вроде бы и сомнительный для математика, но Андрея он чем-то убедил. Точнее говоря, благодаря ему он что-то понял.

Правда, в целом Андрей Антонов все же спорить не любил. Поскольку он заикался, он всегда старался говорить немного и коротко.

 

В общем, Андрея уже не слишком удивило, когда он встретил Антонова через два дня. Их случайная встреча (на радиорынке) вписалась в некий плотный событийный ряд, который или сам сложился таким плотным, или был уплотнен неким внешним вмешательством.

Антонов был русоволосый, широкоплечий, выше среднего роста, очень крепкий. Он, кстати, хорошо играл в футбол. Был даже капитаном факультетской команды на первых курсах. И он очень рано начал работать. Ко времени аспирантуры он был уже твердо устроен (начальник экономического отдела какой-то фирмы) и еще всегда подрабатывал частными урокам, подтягивал школьников по математике.

С этого он и начал, пожав Андрею руку.

- Ты вввввввсе сдддддал? - спросил он его (очень сильно заикался, сильнее чем всегда). - Пппппппполностью загружен? Есть чччччччастный урок, ккккккккоторый я не могу вввввввввзять. У мммення ужжжже ттррририи...

- Отдавай мне, - согласился Андрей, как только его понял (понять заикающегося не так просто, как можно подумать). - Можешь меня презирать, но я еще не нашел настоящей работы. Подрабатывал, где придется. Не уверен, что всегда мечтал заниматься с двоечниками, но это явно лучше, чем писать речи политикам.

Тот кивнул.

- Ещщщщщще хххххочу тебе рраскккккказать оччень ненененнеобычный ббывший со мной ненененненедавно случай. Ппппппоехали к нам. Это нннннннедалеко тут.

Андрей поехал. О том, что касалось темы разговора с Федором, он не заговаривал и не знал, знает А.А., что тот ему рассказал, или нет. Хорошо, что А.А. пригласил его домой. В некоторых ситуациях ему было явно трудно говорить, и шумный радиорынок был из них. Его заикание, вспомнил Андрей, было как-то связано со смертью родителей (травма головы?).

Антонов посадил его в машину (старая шестерка), и они поехали. Стоило отъехать от рынка на пятьсот метров, как речь стала намного легче.

- Я недавно, прошлой весной, получил сообщение, что мне в Перми, дома, досталось наследство, дом в деревне. Сестра просила приехать оформить наследство, а дом разрешить ей пока использовать как дачу, пока он мне не нужен. Ну, мне давно хотелось съездить домой. Я взял Федьку с собой, и мы поехали. Я хотел ему показать монастырь один там, у нас... в молодости я в нем бывал.

"Ну, мы оформили документы довольно быстро - вдвоем-то всегда быстрее, - поехали в монастырь, там было хорошо. Федька был вообще в восторге... Вернулись опять в город. А жили мы у сестры, то есть вообще-то квартира моя и ее, но у нее дети, она во всей квартире живет, пока меня нет. И вот квартира детства... И как-то сложилось, что было произнесено одно слово... Это тебе ничего не скажет, это оказалось ключевым словом для меня. Это слово "барбарис". Что-то для меня было необычное связано с этим словом. Что-то такое. В детстве. Что-то было безумно интересное. Игра, кажется, какая-то. И я... это слово произнес маленький племянник. Тоже во что-то играл.

"Короче, я вдруг понял, что забыл полжизни. Понимаешь?

Андрей с напряжением слушал. Они уже подъезжали к Новопеределкину.

- И вот, я понял, что должен вспомнить. Прямо по Фрейду, да? Вспомнить, что для меня тогда значил этот барбарис. У меня были какие-то смыслы, какие-то мечты о будущем. Сейчас я заперт в настоящем, у меня нет альтернативы. А чего я хотел раньше? Я забыл. И я решил вспомнить.

"И я... Тут я, кажется, сделал плохо. Я попросил Федора уехать в Москву. Он же москвич, это я у него живу, а не он у меня, - подумал я. Попросил, сказал, что хочу быть один, съездить в этот домик в деревне. Я же часто жил в нем в детстве. Где мне искать следы этого барбариса? Я хотел все вспомнить, это же можно только в одиночестве, это никому не объяснишь. Вернее, объяснишь, но только уже после.

"Ну вот, Федька уехал. Я поехал в деревню. Стал перебирать свои детские книги,  они были на чердаке. Кое-что вспомнил, хотя там барбариса не нашел. Ну, того, что вспомнил, было достаточно, чтобы я понял: я всегда мечтал путешествовать. Новые земли. Неведомые страны, новые города. Ввввсе такое.

"Потом вернулся в город, к сестре, все перерыл в квартире и нашел еще свои детские рисунки. Можно было даже сказать, что нашел и след барбариса: на одном рисунке я тщательно срисовывал откуда-то зачем-то кустарник, очень похожий на барбарис. Нашел, кстати, тот след, который меня позже вывел на математику; ну, это была моя столбовая дорога, я ее в общем-то помнил... А вот альтернативные дороги забыл.

Они стояли перед домом. А.А. более мрачно добавил:

- А когда приехал, тут такое творилось....

- Расскажешь потом, - предложил Андрей, догадываясь, что Антонову не хочется продолжать.

- О том, что было потом, в данном случае я и вовсе не буду рассказывать, - мрачно сказал А.А. - Это другая тема. Я хотел только об этом. Как это было вдруг неожиданно! Ты не можешь представить. Как маленький мальчик вдруг произносит это "барбарис", и на меня вдруг резко такая волна воспоминаний! Нет, не воспоминаний. А ощущение, что я забыл полжизни. Такое щемящее чувство. Будто носил с собой и не знал. Я же привык к своей жизни. А в детстве были перспективы, и они все как в клубке в этом слове "барбарис", как в узле...

Они поднялись на третий этаж, вошли в квартиру.

- А я и вообще не знаю, что такое барбарис. Для меня это конфеты, - сказал Андрей. - Это, оказывается, кустарник.

В квартире была одна комната, в ней один стол с компьютером, один небольшой без компьютера, полки с книгами, пианино, две кровати. Одна из них отгорожена занавесками, вторая рядом со столом. Было очень чисто. На стенах висели иконы, на компьютере приклеены бумажные календари с иконами, висел календарь с видами храмов, а над кроватью, которую видно, висело большое, выструганное из дерева, распятие. Собственноручно? В прихожей, перед дверью, тоже была большая икона, причем Антонов, когда вошел, быстро перекрестился. Они прошли на кухню и увидели Федора, который наблюдал за кипящим на плите чайником. Андрей вспомнил, что никогда, даже в жару, не видел того с расстегнутым воротником или в майке. Он всегда ходил в костюме с наглухо застегнутой рубашкой и с галстуком. В данном случае это не имело отношения к яппи, это было проявление замкнутости. Так вот, он и дома был в костюме и застегнутой рубашке, только галстук снял. Андрей невольно подумал, что если вообразить некое желание - а чего на свете не бывает - то, должно быть, это действительно было бы необыкновенное ощущение - его наконец раздеть.

Федор встал, поздоровался с обоими за руку, снова сел. Он был не так грустен, как два дня назад, но и не улыбался, как раньше. А.А. достал купленных пельменей, кинул в кипящую воду, достал из холодильника сыр, колбасу, бутерброды. Потом бутылки пива. Эти были, видимо, заготовлены там давно.

Сели стали ужинать. Федор молчал, почти не ел и ничего не пил, кроме чая. Оба Андрея ели много.

- В общем, ты понял, к чему я рассказал? - спросил Антонов. - Какая связь тут с аутентичностью. Есть? Я не уверен, но мне кажется, есть.

Дома он вообще не заикался.

- Я не совсем уверен, что понял, - ответил Андрей. - У меня подобного не бывало. Но связь, безусловно, есть. Я, например, в последнее время почти уверен, что для меня занятие математикой не аутентично. Но я, в отличие от тебя, никогда и не имел тех смысловых перспектив, о которых ты говоришь. Я был раньше еще менее аутентичен, чем сейчас, а не более. И я и вообще думаю, что аутентичность человеку не дана изначально, ее надо мучительно искать, и обычно методом исключения.

- Кому-то, наверное, дана, - заметил А.А. - На Федьку вот смотрю всегда с завистью и думаю, что он - аутентичен.

- И я думал всегда то же самое, даже теми же словами.

Федор поднял голову и слабо улыбнулся.

- Возможно, я меньше тороплюсь, чем вы оба, - сказал он тихо. - Вы ведь самостоятельны, а я нет. У меня больше времени на себя. Андрей говорил тебе, когда именно ему пришлось забыть те полжизни, которые он там, в Перми, вспомнил? Он их забыл, когда умерли родители. Все забывают это былое многообразие смыслов и возможностей, когда приходится работать, обеспечивать себя, доказывать, что ты что-то можешь. Крайностей, видимо, две: или так, как Андрей, живешь своими силами и не вспоминаешь о смысле, или так как я, живешь вплотную со своими смыслами, но у кого-то на содержании. Как я у Андрея.

- Ну, это грубовато, "на содержании", - заметил Антонов. - Твоя все же квартира. Но идея в целом мне нравится.

- Мне тоже, - согласился Андрей. - Хотя я удивлен, откуда Федор узнал, что Андрей рассказал мне о событиях в Перми.

- О, когда вы вошли, вы говорили о барбарисе, я сразу все понял, - с горечью усмехнулся тот. И обратился к А.А.: - На содержании это грубовато, да. Дело глубже. Пока я с тобой, я вообще могу жить. Без тебя я тут же теряю все жизненные умения. У меня нет стержня, жизненного стержня. Пока ты решаешь, ты за всем следишь, мне хорошо. А сам я не могу.

Антонов развел руками и сказал Андрею:

- Заодно и рассказали тебе, что было, когда я вернулся из Перми. Возвращаюсь, а он неделю не выходил из дома и не ел ничего, кроме пачки прошлогодних макарон. И лежал на кровати посреди полного беспорядка. А обычно он такой чистюля, что два раза в день носки стирает.

- Назовем это "на организационном содержании", - сказал Федор. - Пять лет рядом с таким человеком, который всегда все организует, привели к тому, что способность организовывать пропала у меня совсем, даже если когда-то и была. Теперь я могу шантажировать тебя тем, что без тебя не проживу, буду есть только макароны или ничего. - Он грустно усмехнулся. - Хотя зачем тебя шантажировать, ты и так человек совести...

- Вопрос о возможности жизни без... бббез меня встал в связи с тем, что священник велел нам расстаться, - пояснил Антонов (заикаясь, хотя дома говорил свободно - тут, видимо, была тяжелая тема). - Мы ездили в монастырь к старцу. В Ббборовск.

Андрей кивнул. Он доел. Антонов откуда-то достал бутылку водки и налил себе и ему. Федору не наливал. Судя по всему, Антонов хорошо знал, что Андрей знает о них с Федором. Конечно, Федор позавчера рассказал ему о встрече. Андрей подумал, что человек, который так спокойно относится к раскрытию своей жизни, который после этого говорит о феноменах аутентичности, который ничего не пытается объяснить, ничуть не стыдится, не изменяет своего обычного голоса - такой человек, должно быть, все же действительно аутентичен, хотя, может быть, и забыл в Перми какие-то полжизни, связанные с барбарисом.

Впрочем, Андрей, который постепенно пьянел, ясно думать уже не мог. Странно, что Антонов пил сочетание пива и водки. Этого обычно избегают.

- Получается, непослушание по отношению к священнику? - предположил он, ибо такое умозаключение сделать еще мог.

- Нет, не непослушание, - ответил А.А. - Он велел нам не касаться друг друга. Не обниматься, не целоваться и тому подобное, ну конечно не говоря о том, чтобы не грешить. Сказал, что легче всего расстаться совсем или на какое-то время. Но я объяснил, что это невозможно. Потом он уже этого и не говорил. Он вообще сказал интересную фразу: "Я не знаю, чего Бог от вас хочет". Мы ему много чего рассказали, больше, чем сейчас смогли тебе... Долго рассказывали... Сколько, Федь, мы у него сидели?

- Часа два с половиной всего, - ответил Федор. - Просто говорили на одну тему и очень концентрированно.

- В основном Федька говорил, да, - подтвердил А.А. - У него получается конкретно говорить о чувствах, а у меня - конкретно о делах. О том, что делать. - И неожиданно добавил: - Но не трогать друг друга после того, как были близки - это действительно тяжело. Ощущение такое, что тебя душат.

"Ну у тебя тоже, я смотрю, получается конкретно говорить о чувствах," - про себя подумал Андрей. Он не мог не удивляться.

 

Неожиданно наступило десять вечера. Действительно неожиданно - Андрею казалось, было не больше семи, когда они приехали.

- Пошли, я отвезу тебя, - предложил А.А. - Я выпил, и за руль мне садиться нельзя. Если остановят, не видать мне прав. Но мне хочется проехаться. Вести-то машину я могу в любом... соссссостоянии.

Федор был трезв, но никуда не поехал. По-видимому, машину он не водил. Проводил обоих, с Андреем попрощавшись за руку.

Когда ехали, Антонов еще добавил:

- Я при Федьке не хотел говорить. Знаешь, на самом деле мне очень плохо сейчас. Ему плохо и мне плохо. И вовсе не потому, почему я сказал. Я сказал, что тяжело не целоваться и не обниматься. Это ерунда. Это, так сказать, одно из проявлений общего... как сказать... общего конца всего. Наверное, обычные любовники и супруги тоже это узнают - годам к пятидесяти. А мы узнали раньше. Наверное. Это... знаешь... как сказать... это...

- Федор сказал "тупик", - вспомнил Андрей.

- А. Ага. Точно. Хорошее слово. Тупик. - А.А. долго молчал, сосредоточившись на маршруте. Он был не похож на пьяного. Потом добавил еще: - Я занимался операторами с нулем... Хотя это неважно. Нуль. Это важно. Я хочу сказать, что то, куда я пришел - это или боль, или ноль. То есть и боль, и ноль. В смысле: иногда боль, а иногда ноль. И больше ничего кроме них. Или боль, или ноль.

- Боль или ноль. Звучит так же, как и тупик, - согласился Андрей.

- Да. То ты хотел чего-то, думал о каком-то счастье... да что там о счастье. Об удовольствии. Или о том, чтобы что-то пережить. В общем, стремился к чему-то. А то... когда наступает это.. или боль или ноль... то ничего нет. Ни о чем больше не думаешь.

Они доехали до метро Юго-Западная. Андрей решительно сказал:

- Высаживай меня здесь, пожалуйста, и возвращайся.

- Возвращайся, - задумчиво и горько повторил А.А. - Возвращайся. А там или боль или ноль. - он очень долго молчал, и за это время Андрей каким-то непосредственным эмоциональным чувством понял, что тот говорит. Потом он встряхнулся и обычным тоном сказал: - Хотя да, я вернусь, конечно!

Они расстались.

Эти слова - "Или боль, или ноль" - еще очень, очень долго звучали у Андрея в ушах.

*********

Антонов дал Андрею координаты некоего желающего заниматься математикой двоечника, первая же встреча с которым показала, что ребенок совершенно не представляет себе, чего он на самом деле хочет. Родители тратили на него только деньги, не воспитывали совершенно, отец даже не помнил, в каком он классе (в девятом). Сам же он был в курсе только того, что ничего не понимает. Он не знал, что они проходят, какие задачи решают, не знал, какой учебник и так далее. Андрей поначалу встал в тупик. Он, конечно, сам понимал (а еще лучше это стало известно из курса философии), что знания, способы мыслить, способы ставить вопросы - все это в школе навязывается. Но не думал, что некоторым бывает так сложно это  навязать. И что это настолько глупо выглядит.

"Туп он или у него что-то не в порядке с какими-то экзистенциальными вещами этой жизни? - размышлял Андрей. - Может быть, он не понимает того, что вообще надо задавать себе эти вопросы: что происходит? Чего именно я хочу? Чего я не понимаю и почему?"

Ибо Сколько будет 2*2? - в школе спросят учителя.

Вопрос Как заработать? - встанет сам.

А вопрос Чего я хочу? - никто не задаст и даже он не встанет сам. Его всегда надо задавать себе, и даже заставлять себя себе его задавать.

 

Слава Богу, Андрей Антонов, кажется, хотел еще с ним пообщаться. Он ему позвонил, хотя они не договаривались.

- Ну как, ты связался с этими людьми? - спросил тот. - Все в порядке?

- Можно с тобой встретиться? - попросил Андрей. - Я хочу задать несколько вопросов относительно того, как строить эти занятия. Я впервые столкнулся с феноменом двоечного школьного сознания. Я в легком шоке, признаюсь, а ты, насколько я понимаю, уже знаком с этим явлением.

На другом конце провода посмеялись.

- Я до субботы занят по вечерам, аврал на фирме, - сказал он. - Работаю даже в субботу утром. В субботу вечером в церковь, в воскресенье утром тоже. А с 11 часов воскресения - жду в гости. До этого, если хочешь, можешь поговорить с Федькой. Он тоже репетиторствовал.

Андрей и приехал к Федору, хотя заранее основательно предполагал, что тот ему не поможет. В прямом смысле так и оказалось.

- Я занимался только один раз с парнем, у которого были огромные психологические трудности, но способности к математике были очень хорошие, - рассказал Федор. - Парень был суицидальный, лежал в психиатрической больнице, сидел на таблетках, не ходил в школу. Диагноз у него был шизофрения. Мне тоже он долго не открывался, мне про него его мать рассказывала. И я ему давал всякие увлекательные задачи, он заинтересовался, и в конечном счете оказалось, что это его вылечило. Он был очень талантливый парень и поступил на мехмат. Сейчас он на первом курсе и сдает без троек. Так что тебе мой опыт вряд ли поможет, он о другом. Он о том, как работать с шизофрениками.

- Хоть им поделись.

Федор улыбнулся. У него была вежливая и приятная улыбка, которая раньше, правда, была искренней, а теперь нет.

- Главное не давить, - сказал он. - Подходить надо как бы изнутри, если можно так выразиться. Тот парень очень боялся жизни, я так понял. У него было одно желание - чтобы от него ничего не требовали. Некоторые в такой ситуации, когда требуют, дают в глаз. Я имею в виду, дают глаз тем, кто требует. А тот, кто не может ни соответствовать требованиям, ни дать в глаз - уходит из жизни. А шизофрения - это такая промежуточная стадия. Человек дает в глаз не тем, кто требует, а как бы самой жизни. Если конкретнее - каким-то жизненным устройствам. И уходит из них. В теле остается, но без этих устройств жизнь в теле становится по-настоящему почти невозможной.

"Я когда с ним занимался, много психиатрической литературы прочитал. Очень на многое мне открыл глаза Лэйнг, это такой психиатр был. Я многое понял о шизофрении вообще. Это жизненное, в сущности, состояние. Актуальное для жизни.

Андрей с большим интересом слушал. Спросил:

- Слушай, вот такой вопрос. А может шизофрения грозить и здоровым людям, если они, грубо говоря, не выдерживают каких-то условий жизни?

Федор подумал.

- Об этом я много думал, но не знаю, - наконец сказал он. - Видимо, должна быть какая-то предрасположенность. Я вот, например, треснул. Практически, когда мне стало плохо, я пошел именно по шизофреническому пути. Я сдал какие-то структуры жизненного устройства. Об этом, если хочешь, я могу рассказать отдельно. А вот взять Андрея... ну, моего Андрея. Ему достается трудностей куда больше, чем мне, и нельзя сказать, что он со всеми всегда справляется. Но ему ведь даже в голову не приходит это сдать. Он по шизофреническому пути никогда не пойдет. Но вот... вот забыл, как говорит, полжизни. Так что по-разному поступают люди.

- Он сдает что-то другое? - предположил Андрей.

- Конечно. Он сдает пространство, а не себя. Он просто отступает, не теряя собственной цельности. Вот представь: армия наступает и сражается с армией противника. Допустим, противник превосходит силами, и он победил. И вот, представь: в одном случае армия отступила - может быть, даже без боя или с минимальными потерями. А в другом случае она в панике бежала и рассеялась. Ее после этого просто нет. В первом случае она есть, хотя на каких-то более ранних позициях, - Федор показывал руками, - а во втором случае ее нет вообще, совсем. То, что от нее осталось, уже не является армией, хотя и полностью ничем, конечно, тоже не является.

- Метафора полностью понятная, - сказал Андрей. - По-видимому, я легко могу понять путь Андрея, то есть путь отступления, сдачи пространства. Но я пока не могу представить себе, что понимается под рассеянием армии. Ты можешь рассказать, для примера, как это было у тебя? Или тебе тяжело?

Федор усмехнулся.

- Нет, не тяжело, - ответил он. - Тяжелее, чем есть, мне не будет. Например, если ты помнишь, Андрей рассказал тебе, что было, когда он вернулся из Перми. Он сказал тебе, что я лежал на постели, ничего не делал и даже почти ничего не ел. Вот это и было то самое. Тогда я понял, что не могу без него, что он - необходимое условие моей жизни. Я мнил, что я самостоятелен, но лишь потому, что Андрей всегда был со мной. На самом деле я паразитировал на его умении устраиваться в жизни. И вот, когда его не было, и тут мне вдруг показалось, что он исчез насовсем... Я подумал, что он вообще не вернется. Что у него там, в Перми, случилось что-то особенное.

Федор замолчал.

- Оо, - произнес Андрей. - Понимаю, что это, должно быть, тебя испугало. Думать, что он не вернется.

- Да, он тогда был такой другой... - Федор это сказал, опять замолчал и не стал уточнять, какой тогда был А.А.

- Хорошо, и насколько я понял, ты перестал использовать эти житейские структуры жизни? - предположил Андрей. - Готовить еду, стирать одежду, ходить в магазин?

- Да, точно так, - подтвердил Федор. - Я был, вероятно, точно такой же, как тот Лева, мальчик, с которым я занимался. Только у него это зашло глубже. Все-таки мой Андрей через две недели приехал, - он слабо улыбнулся.

- А к тому Леве никто не приехал, и он никого не ждал, - продолжил Андрей. - О, я его, кажется, понимаю.... И, кажется, даже хорошо понимаю.... Мне это знакомо.

- Конечно знакомо, - улыбнулся Федор. И, как ни странно, в этот момент он в первый раз за последнее время улыбнулся той улыбкой, которая у него была всегда - искренней. - Это знакомо всем нормальным людям.

Андрей кивнул. Это было, хоть и не о его проблеме с его двоечником, но действительно интересно и ценно.

- А когда Андрей приехал, - неожиданно добавил Федор, - я сказал ему, что не могу без него жить... И понял, что это любовь. Вернее, мы оба поняли, что любим друг друга.

Андрей помолчал и сказал:

- Это, по-моему, уже не про это, или я не понимаю? Ты рассказал про шизофреническую реакцию, лежать на кровати - это ведь реакция бессилия против жизни, я верно понял? А следующим ходом ты ее же начинаешь трактовать по-другому, как любовную тоску.

- В то же время это было связано. Мне было плохо без него не только потому что я, грубо говоря, привык не работать и жить на его деньги. В конце концов, я не привык бы к этому, я бы этого и не допустил, если бы уже давно не любил его. И что любил - я, в сущности, знал. Наверное, ошибка была в том, что я недооценивал важность любви. Ведь та любовь была не чувственная. Это было... может быть, восхищение его добротой, тем светом, который от него исходит.

- Увы, не понял, - признался Андрей.

- Не понял, - повторил Федор с усмешкой. - Да, понять меня не просто. Я сам себя не понимаю. Может быть, вот так: представь, что ты живешь в условиях заповедника, как я жил. Потом в течение десяти дней заповедник рушится. Начинаются мысли, что все это был обман... Какой-то перелом. А потом вдруг все возвращается. Но вернуться оно не может. Уже другое только должно наступить. Я помню: я лежу, все кажется таким тошнотным. А тут звонок с вокзала от него: я, говорит, на Комсомольской, у меня в Перми полетел мобильник, через час буду. Мне хорошо стало, но уже не так, как все это время было хорошо, а по-другому - как любимого ждут.

"А дальше, если вкратце - мне стало все равно, что было важно до этого - церковь, религия, Бог, совесть, все эти мысли о высшем мире... Они меня буквально злили даже. Я сказал: я не хочу умирать, не узнав, какая бывает любовь. Если это грех - то не хочу умирать, не согрешив. Мы для греха в этот мир приходим. И я ужасно грешил, ужасно, сейчас даже страшно вспоминать. Шел Великий пост, а я заставлял его спать со мной, не отпускал в церковь. Потом раскаялся, конечно. Чем Бог виноват, что я свои силы не рассчитал когда-то....

"И оказалось, что это ведет в тупик. Об этом я уже говорил. Спали вместе... А становилось постепенно все более стыдно, все более не нужно это, все меньше смысла в этом. Не так любовь должна проявляться. Теперь уже думаю, что не для греха мы, конечно, приходим, а для чистой любви. Но я ее не нашел. Не понял, как это должно быть. И сейчас не понимаю. Ничего не понимаю. Знаю, что хочу его, и все - никакой альтернативы; знаю, что этого больше не будет, и тоже все. И если бы не согрешил тогда, не лучше было бы, потому что я и до того не понимал. Как ни поверни, получается, что я просто не предназначен для того, чтобы это понять.

Андрей помолчал.

- Я слушаю тебя, думаю, и начинаю как-то опасаться, что со мной будет то же. В жизни на каждом шагу, мне кажется, расставлены какие-то экзистенциальные сети и ловушки.

- Тебе, по-моему, это не грозит, - усмехнулся Федор. - Ты ведь сам строишь жизнь. Мне все время кажется, что ты все силы тратишь только на это. Ты стараешься твердо стоять на ногах. В этом случае скорее полжизни, мне кажется, забывают. Если это - стоять на ногах - получается.

Андрей содрогнулся.

- Ну и альтернатива, - пробормотал он.

- Боль или ноль, что ты хочешь, - печально кивнул Федор. - И мальчик твой спасается именно от нее за своими компьютерными играми, как я пытался спастись в постели...

********

С двоечником Иваном пришлось искать нетрадиционные педагогические приемы.

- Иван, - проникновенно спросил его Андрей, - скажи мне, ты знаешь, чего ты хочешь в жизни?

- Играть в компьютерные игры, - был немедленный ответ.

- Всю жизнь? Семьдесят лет?

- О, это было бы классно!

- А жить-то на что?

- А я папину квартиру сдавать чуркам буду, - без колебаний ответил тот.

Андрей на некоторое время встал в тупик. Очевидно, напирать на то, что математика интересна, что мужское самолюбие требует пятерок, что все дети ходят в школу, что когда-нибудь все равно придется работать, даже что настоящие девочки бывают только в реальности - бесполезно. Парень эти атаки успешно отражал.

- А хакером быть не хочешь? - спросил Андрей.

Иван задумался.

- Вообще-то пригодилось бы, - признал он, из чего Андрей заключил, что тот, однако, не туп.

- О-кей, давай для начала сойдемся на том, что ты готовишься к поступлению в хакерский институт, идет?

Глаза загорелись, исходя из чего Андрей поздравил себя с первым успешным шагом на педагогическом поле. Правда, он был далеко не уверен, что это шаг в том направлении, которое нужно.

- Родителям только не говори, - предупредил он Ивана, - Узнают - плохо мне будет.

- Вы что, - клятвенно произнес будущий юный хакер.

***

В воскресенье вечером он снова был в гостях у Андрея и Федора. Второго, правда, не было. И пива на первый взгляд стало поменьше.

- Федька к матери поехал, у его родителей там семейный праздник, - сказал А.А. - Какой приедет - не знаю. У него с отцом не ладится. Ну неважно. Садись. Рассказывай.

Андрей рассказал ему об Иване, который хочет всю жизнь играть в компьютерные игры и не знает, что именно они проходят в школе по математике. Антонов - святой человек - прежде всего с потрясающей конкретностью объяснил, как именно надо заниматься в девятом классе. Достал учебник, показал все разделы, все задачи. Объяснил, что труднее всего. Правда, у Ивана, видимо, все было трудно, так что Андрей попросил показать, что легче всего. Начинать явно надо было с этого.

- Самое легкое, по моему опыту - метод интервалов, - без колебаний ответил А.А. - И пусть тебя не смущает, если объяснять придется чисто алгоритмически. Ни в коем случае не упирай на теорию, пока он не научится тупо работать ручкой. Тут надо поймать момент, когда уже ручкой он работает хорошо. Как раз в методе интервалов это будет быстро. Поймаешь момент и спрашиваешь его: вот ты научился вычислять знак функции, а теперь думай: ПОЧЕМУ? У меня чаще барышни бывают, а им обычно совершенно по фиг, "почему". Научи, как проехать мимо - вот все, что им надо. И когда до них доходит, это надо видеть. Они вдруг открывают для себя, что, оказывается, могут думать!

- Спасибо, - от души поблагодарил Андрей, сгребая в дипломат листы, на которых записывал за Антоновым показательные примеры.

- А о компьютерных играх - это действительно страшно, - сказал А.А. - Они сейчас почти все такие. Это на самом деле эпидемия похуже СПИДа. Игры их затягивают, как наркотики. Реальность им делается не нужна. В ней ведь работать надо, шевелить руками, ногами; а в компьютере не надо. Перезагрузился - и начинаешь новую жизнь. Так им кажется.

- Как ты с этим справлялся?

- Я таким сложным путем, как ты, не ходил. Я сажал отрока или отроковицу напротив себя и говорил ему или ей: а ну отвечай, что такое тангенс, быстро! И чувство реальности к ним возвращалось. Ты же изобрел просто уникальный метод.

- Знаешь ли, меня постоянно мучает вопрос, правильно ли я сделал, - признался Андрей. - Хакерство - это все-таки нехорошо. У меня кошки на душе отчаянно скребут. Как лично ты считаешь? Допустимы такие методы ради благой цели?

А.А. задумался.

- Не знаю. Пожалуй, я бы не стал, - наконец решил он.

- Мне опять не хватило аутентичности, вовремя подумать, все ли в порядке.

- Напрасно ты спрашиваешь меня, - сказал А.А. - Зачем ты призываешь в судьи такого.... ссссстрашного грешника, как я? Не спрашивай меня, хорошо или плохо.

- Кого ж и спрашивать, как не тебя! - воскликнул Андрей.

Пожалуй, среди всех его знакомых вряд ли нашелся бы человек, которому он морально доверял бы больше, чем Андрею Антонову.

- Спрашивать надо у священников, - твердо сказал А.А.

- Их ум мне чужд. Тебя я знаю давно, я много раз убеждался, что ты мудрый и порядочный человек. С кем ты спишь, меня, знаешь ли, трогает меньше всего на свете, в этом смысле.

- Напрасно, - сказал А.А. - Человек, его порядочность и мудрость, как раз в первую очередь проявляется в том, с кем он спит. Важнее этого, на самом деле, нет ничего в жизни. Это самое важное и самое трудное. Педагогические проблемы - менее важны. А математика - просто фигня.

Андрей развел руками.

- Мне кажется, нельзя доказательно спорить о том, что более и что менее важно. Это личный выбор. Что страшнее: переспать не там или научить ребенка не тому? По-моему, второе.

Антонов наклонил голову.

- Ну, второе, думаю, тоже важно. - признал он. - Я не говорил, что неважно. Я сказал только, что я не судья.

- И послал меня к священнику, - мрачно добавил Андрей. - Хотя отлично знаешь, что туда мне хода нет.

- Туда любому есть ход, мешает разве лишь гордость, - пробормотал А.А. - Впрочем, ладно, не буду тебя туда посылать. Господь сам приведет, когда захочет. Всех приводил. И меня тоже. - И заключил: - Андрей, я тебе советую не паниковать. Сейчас просто занимайся, и все. Если он хоть чем-то реальным увлечется благодаря тебе, это уже большое дело. Даже хакерство лучше, чем компьютерные игры. Программисты и хакеры вообще, насколько я понял, сближены. Меня звали в одну программистско-хакерскую контору. Я спросил Федьку: идти? А он: ни в коем случае! Забудь о программировании вообще, не губи душу. Там на каждом шагу грех. Это мы еще курсе на четвертом учились.

- А есть области, где не на каждом шагу грех?

А.А. красноречиво развел руками:

- Так и я о том же. Я руковожу программным отделом одной большой бухгалтерии. Через мои руки столько этого греха каждый день проходит! У меня, на самом деле, золотая мечта - только детей учить, и послать всю эту работу в бизнесе... (он вполне конкретно указал, куда именно).

- Я вспомнил. Я в детстве мечтал врачом быть, - ни с того ни с сего вспомнил Андрей.

А.А. кивнул.

- Хорошее дело. Но и там - вымогательство, взятки, коррупция. Сестра в Перми отца лечила. Пока не дашь денег, никто в больнице даже не подойдет к больному.

- Елки-палки, - не выдержал Андрей, - жить так страшно, везде одно и то же, везде преступность, коррупция - а ты зацикливаешься на том, что самый страшный грех - это с кем в постель лечь, к тому же по большой любви?? Да слушай, ты кому-нибудь сделай одно маленькое доброе дело, и Бог тебя простит! Посреди такого-то мира.

- Против добрых дел самих по себе я не возражаю, - сказал Антонов. - Лечь в постель - это страшный грех потому, что с него все остальное начинается.

Андрей махнул рукой:

- Это непереубеждаемо. Это у тебя аксиома.

- Господу было угодно прямым текстом сформулировать эту аксиому в Библии, - сказал А.А.

На этом их спор завершился. Пришел Федор, принес пельменей, и они сели ужинать. Предварительно А.А. прочитал Отче Наш. Оба перекрестились, а Андрей почесал в затылке. Безусловно, что-то достойное в религии было. Но что? Он не мог ухватить.

Рассказали Федору о проблеме Андрея с двоечником Иваном, тот сказал:

- Да ничего особенного, мне кажется. Хуже, чем есть, уже не будет. Настоящим хакером он ведь все равно скорее всего не станет. - И неожиданно для Андрея сказал теми же самыми словами, что полчаса назад А.А.: - Но я сам - смертный грешник, и суд мой заведомо неверен. Спрашивать надо у тех, кто имеет право судить. Лучше всего у священников.

Андрей выразительно поднял брови:

- Вы что, сговорились, что ли?

Оба переглянулись и улыбнулись Андрею.

- Больше не давим, - обещал А.А. 

 

*******

Занятия Андрея с Иваном пошли в гору через месяц. Они занимались два раза в неделю. Первые две недели не ощущалось ни интеллектуального, ни экзистенциального продвижения. Иван узнал о своей школьной программе от Андрея (а Андрей, в свою очередь, не уставал благодарить А.А.), он по-прежнему никоим образом не связывал собственное мыслительное содержание с математикой. Ради будущего хакерства он согласился терпеть, но и только. Метод интервалов, который так хорошо работал у Антонова, оказался, к сожалению, не актуален. Настоятельно требовалась тригонометрия, поэтому Андрей втолковывал Ивану синусы и косинусы - на круге, в треугольнике и на графике функции. Никакой связи между синусом и косинусом и между ними в разных видах Иван не видел. Он занимал позицию барышни, как сказал Антонов: "Научи, как проехать мимо - вот все, что им надо". Было приятно получать деньги, но работа поначалу казалась слишком трудной. Андрей поклялся себе, что если Иван не продвинется хотя бы до твердой тройки, хотя бы часть денег вернуть. Продвижения вполне могло и не произойти. Это удивительно, что оно произошло.

Первым пониманию поддались функции. Естественно, что это такое, Иван не знал. Не факт, что он реально узнал это из объяснений Андрея. Андрей приводил примеры не только из математики, но и из логики, потому что функции логики ближе к жизни: рост и вес, цвет, отец, столица. В понятии функции, как она дается в школе, если смотреть формально, вводится огромное количество сложных и дотоле неизвестных понятий: множество, отображение, взаимно-однозначное соответствие, единственность и так далее. Андрей привык, что у всех этих понятий есть математические определения, и не понимал, как можно школьнику это объяснить. На самом деле все эти понятия с их определениями не нужны. Функция - это очень, очень простая вещь. Что-то одно в связи с чем-то другим. Что-то в зависимости от чего-то. Так просто, что дальше не бывает. Сложности возникают только когда эту зависимость пытаются выразить.

Произошло именно то, о чем говорил Андрей Антонов: человек понял, что может думать. Иван отвечал на вопросы Андрея, и Андрей видел, что он не угадывает ответ, а понимает его. Даже проще: он его как бы непосредственно видел.

Андрею эти занятия дали очень много, не меньше чем Ивану. Хотя как сравнивать?

 

Через две недели он позвонил Антонову - только чтобы поблагодарить.

Тот был неожиданно серьезен:

- Анддддддддддрей, ессссть дддддддддело, - начал он.

Чтобы не работать с переводом заикания на понятное по телефону - ибо это реально трудно - Андрей сказал:

- Когда приехать?

Помолчав, тот оценил краткость и ответил:

- Завтра вечером, вво второй пппооловине ддня

***

Друзья ждали его, это было видно.

- Будешь преподавать? - без предисловий спросил А.А.

- Буду, - ответил Андрей. - Я передать не могу, как это важно, как мне нравится и как я тебе благодарен.

- Нас только что пригласили организаторы школы при Бауманке, - заговорил Федор, чтобы А.А. не напрягался. - Но, представляешь, им нужно три человека. Они открывают еще одну школу. Если ты хочешь, мы идем все вместе. Если нет - остается один Андрей, и они, видимо, отказываются.

Андрей посмотрел на Андрея Антонова.

- А ты пойдешь один?

- Пойду, если вввввввввозьмут, - ответил он. - Они прпрпрпредлагают достаточно прпрпрпрпожиточный ммммммминимум. А я вввроде хххочу уйти из ббббббббббббизнеса. Где ппппподработать, я найду, я это уже столько раз нннннананннаходил. Но кккакжется они не бббберут оддндндндднднного, им надо три почему-то.

- Все понятно, я согласен, - сказал Андрей. - Не заикайся, пожалуйста. Тут все свои и всё ясно. Я тоже хотел уйти из бизнеса, хотя я в нем и не был.

- Итак, я звоню им и докладываю ситуацию, и мы ждем их решения, - подытожил Андрей Антонов.

Федор заметно напрягся, когда Андрей сказал А.А. "не заикайся", и поглядел на Андрея настороженно. Вероятно, он сразу приготовился защитить друга, но не понял, что Андрей имел в виду. Андрей же исключительно положился на свою позитивную позицию. Хоть в чем-то она делала умнее, вот в данном случае: он был уверен, что А.А. сейчас может не заикаться.

Тот его очень правильно понял.

- Я заикаюсь вообще-то по причине ттрттравмы головы, - сказал он. - Но ты ппрправ. Когда все свои, я пппочти не заикаюсь. Возможно, работает какая-то другая голова. Дома я вообще всегда говорил нормально.

- Я понял, - сказал Андрей.

Федор успокоился.

- И ты идешь, - сказал ему Андрей.

Тот кивнул:

- Дополняю до необходимых троих. К тому же у меня диссертация почти готова, я обещал защититься через год - им это понравилось. Но я постараюсь не очень много работать, - он усмехнулся и покосился на Антонова.

- А я, наоборот, буду стараться много-много работать, - задумчиво сказал тот. - Если и есть что-то в позитив от нуля, то это вот это - учить детей в школе. Счастья так не достигнешь, но... но.... но успокоишься.

- Этот путь, увы, не для меня, - печально сказал Федор. - Мне, чтобы успокоиться, может быть, подойдет математика. Которая, если посмотреть под определенным углом зрения, вся представляет из себя одно большое развитие нуля, так же как жизнь представляет из себя развитие боли. Но это сейчас, однако же, неважно. Оно само все так сложилось и толкает, и самое умное, видимо, идти вперед. А счастья, насколько я понял, не достигнешь вообще никак, нигде и ни при каких обстоятельствах. Оно просто мираж, заведомо обманное слово.

- Это только наш опыт. Не обобщай, - заметил Антонов.

- Друзья, есть идея выпить за успех предприятия, - прервал их грустную философию Андрей. - Сходить за вином?

- Да у нас есть, - усмехнулся А.А. - Идея хорошая.

Он достал бутылку французского вина. Перед распитием ее, надо признать, довольно странно, но в то же время радостнее, чем обычно, прозвучал Отче Наш. "Да будет воля Твоя," - подумал Андрей. А ведь в этих словах что-то было.

***

Когда Андрей ехал домой, он размышлял о любви, боли, нуле и позитивной позиции.

Возможно, это была ошибка, но любовь Федора Ларионова и Андрея Антонова он сразу отказался рассматривать как грех. Чего там было раньше, он, конечно, не знал, но перед ним они предстали обычными любящими друг друга людьми. Может быть, Федор и был из тех, кто может быть злым и даже намеренно грешить; но кто без греха? И кто без намеренного греха? Пусть тот бросит в него камень. А уж Андрей Антонов - это был просто светлый человек. Они заботились друг о друге, относились с уважением и внимательно,  жалели. Ради того, чтобы дать Андрею возможность уйти из бизнеса, Федор был согласен работать, чего, очевидно, самому ему очень не хотелось.

Нечего тут было даже думать дурного.

 

Любая ли любовь оканчивается тупиком, или только однополая? Явно и двуполая тоже иногда, этот опыт, видимо, знаком многим. А однополая, вероятно, с необходимостью? Он знал нескольких голубых, со своего курса и с других; с одним из них даже приятельствовал. Звали его Арсенька. Это был парень с изумительно светлой головой, он занимал призовые места даже на международных олимпиадах, и при этом был совершенный распутник. Мальчики, мужчины, юноши, любовники, партнеры, гей-клубы и гей-сайты - в этом было безнадежно погребено то, что могло бы, может быть, быть и любовью. Вокруг него была компания таких же бессовестных, как он, но менее способных. Кроме него, все они вызывали у Андрея чувство, которое самым мягким образом можно было назвать нежеланием иметь с ними ничего общего. Вот если бы про Арсения сказали, что однополая любовь грех, Андрей бы сразу согласился. Но не однополостью же это был грех, а неверностью и невоздержанностью.

Воздержанность? - думал Андрей. - Нужна воздержанность? А от чего? От любви?

И у Федора, наверное, тот же Арсенька стоял перед глазами, когда он говорил про себя "я грешил". Может, он боялся стать таким же, как тот? На первый взгляд это не грозило, но кто знает?

А почему это могло грозить? Любовь - концепт фантазийный, как заметил Федор. Мужчинам свойственно хотеть наслаждения, а женщинам, насколько понимал Андрей - хотеть перевалить на мужчин экзистенциальный ужас жизни. Помимо любви, все хотят и мелкой выгоды. Это надо очень любить, чтобы взять на себя все траты и не требовать ничего для себя. Это такие люди, как Антонов, может быть, могут, и то не факт.

Короче говоря, то, что начинается - иногда - как любовь, вполне естественно переходит в наслаждение, потом любовь уходит, а наслаждение, видимо, хочется повторять и возобновлять. По сути, это механизм, тождественный наркомании, а что наркомания ведет в тупик, это и так ясно.

Но почему этого иногда удается избежать в натуральных парах? По-видимому, не всегда, иначе не было бы разводов; по-видимому, даже редко. Но ведь случается иногда. Родители Андрея, например, любили друг друга. Когда отец уезжал в командировку, мать, бывало, забрасывала дела и тоскливо твердила: "Меня тошнит, когда его нет, тошнит!" А отцу пару раз случалось бросать командировку и прилетать домой на самолете, когда без него тоска его жены становилась слишком сильной. Они не расстались бы, и никакие тупики у них не возникали.

Бывает же?

Может быть, дело в детях? Они, конечно, очень отвлекают. Перестаешь думать о себе, живешь ради другого. Становится не до собственных чувств вообще. Но это все равно, что сказать "любовь сохраняется долго тогда, когда ее нет". Ибо ради детей сохранять семью - это, конечно, не ответ на вопрос, как сохранить любовь.

Этот ответ Андрей определенно не мог найти.

Получалось, что в формуле "или боль, или ноль" заключена какая-то общезначимая мудрость, которая отнюдь не сводится к описанию состояния двух однополых любовников, любовь которых названа греховной. Эта мудрость описывает почти любую любовь этой жизни. И формула исключения неуловима.

А если и есть что-то в позитив от нуля, как добавил А.А. - то это работа.

Но Андрей-то хотел любви. Может быть, даже не для себя, а просто теоретически. Он хотел, чтобы любовь существовала, чтобы был какой-то выход.

 

Он шел мимо церкви. Церкви он раньше не любил, обходил стороной, косился в их сторону с большим подозрением. Антиклерикалам было в чем их обвинить.

Правда, в одном из споров несколько лет назад Антонов его изящно опроверг; Андрей тогда аргументировал тем, что не видит никакого достоинства в личности патриарха. Это, с его точки зрения, был аргумент против всей православной церкви.

- А я, ддопустим, дддумаю, что ректор МГУ - не вввыдающийуся ученый, ну и что, это же не ммммммешает поступать в МГУ, а не ПТУ какое-нибудь, - сказал Антонов. - ТТТам ректор может быть каким-нибудь отличным строителем. Но учат-то в МГУ лучше. Это от ректора ввообще не зависит.

Сейчас Андрей, поколебавшись, свернул так, чтобы пройти мимо церкви. Увидел несколько инвалидов и старух, стоявших около выхода из нее с протянутыми руками. Также рядом с ними стоял какой-то, судя по одежде, священнослужитель (монах?), собиравший пожертвования на ремонт некоего монастыря.

Андрей раздал во все руки по пятаку, а потом обратился к священнослужителю:

- Скажите, пожалуйста. А бывает любовь?

Позитивная позиция хороша тем, что позволяет спокойно задавать неформальные вопросы. Еще год назад Андрей ни за что не решился бы спросить.

- Конечно, - без колебаний ответил тот. - Бывает любовь к Богу, любовь Бога к людям, любовь людей, любовь супругов - мужа к жене, жены к мужу, - любовь родителей к детям, детей к родителям. Любовь к природе, к миру, к красоте земли. Да что вы! В мире сплошная любовь! Если где ее нет, то это извращение какое-то, основанное только лишь, может быть, на забвении Бога и богооставленности!

Ответ Андрею очень понравился. Голос у молодого монаха был звучный, глаза сияющие. И впрямь, казалось, посмотрев на него, что любовь везде.

Андрей поглядел на схему проезда. Монастырь Давидова Пустынь был, судя по описанию, не слишком далеко от Москвы.

Андрей попрощался с монахом и пошел домой, готовиться к работе в школе.