Я и мои самолёты, глава 18

ГЛАВА 18

Ахтунг, Шпитфойер!

Звонок телефона. Сердце у каждого из нас бухает, первый толчок близкой опасности впрыскивает адреналин в поток крови, но ни один из разомлевших пилотов не выказывает реакции: солнце такое жаркое, а жизнь – очень ценный ресурс, для любого. Секунды проходят. Авиационный механик, чудовищно неряшливый, распахивает окно нашего барака и орет «НА ВЫЛЕТ! Патруль Бичи Хэд, ангелы тридцать!» - всем, а не кому-то конкретно.
Наконец-то мы в деле! Я, сломя голову, бегу к самолёту.
Прыжок на левое крыло…правую ногу в кабину через ручку управления, затем левую…опускаемся в сиденье м-е-д-л-е-н-н-о, чтобы не замять спинные лямки парашюта. Надеваем парашют: поясной ремень…левое плечо…правое плечо…подтянуть вверх ремень между ног…левая нога…правая нога – каждый из металлических язычков входит в гнездо быстроразъемного общего замка с характерным щелчком. Привязные ремни: левая нога…продеть одно из отверстий в заранее подогнанной лямке в направленный вперёд толстый штырь…правая нога…левая нога…правое плечо…шпилька на конце тонкого шнура вставляется в отверстие штыря, скрепляя все ремни в одной точке. Подать топливо; я хватаю шлем с ручки управления (есть идиоты, которые пихают шлем за прицел, сбивая наводку!) и отработанным кивком головы нахлобучиваю его на голову…расстопорить насос «Кигасс» и выполнить заливку: сперва создать давление, затем влить топливо шприцом. Выключатели – в положение «Включено». Кивок механику, стоящему у набегающей кромки левого крыла, и я нажимаю на кнопку стартера. Воспламеняются пусковые патроны в стартере «Хоффман» и внезапно, мой «Спитфайр» II вновь оживает, с характерным рёвом и вибрацией.
Я орудую рычагом газа, устанавливая обороты – 1000 об/мин., зажимаю тормозную гашетку на ручке управления и проверяю давление в тормозной системе, нажимая попеременно на левую и правую тормозную педаль. Радиатор – полностью открыт, я машу рукой из стороны в сторону – и, за несколько секунд, пока механики выдёргивают колодки из-под колёс, продеваю стрипку шлема под подбородком, пристёгиваю кислородную маску (мягкая козья кожа уже пропиталась насквозь моими выдохами) и нажимаю кнопку А на панели радиостанции возле сектора газа. Под привычный уху натиск атмосферных помех я отпускаю шипящие пневматикой тормоза и добавляю оборотов, направляя длинный нос «Спитфайра» в сторону при помощи руля направления, чтобы избежать пугающих последствий столкновения при рулении, одновременно обшаривая глазами небо в поисках самолётов противника и не упуская из вида истребитель своего ведущего, который вперевалочку катит по ветру к предварительному старту.
Разворот против ветра…устанавливаю триммеры руля поворота и руля направления в положение для взлёта…проверяю подачу топлива…шаг винта – малый…смесь – на обогащение…быстрый взгляд на указатель давления масла; температура гликоля в радиаторе…»Спитфайры» по обеим сторонам начинают взлёт…я вывожу обороты, доводя наддув до отметки «плюс два» (фирма «Роллс-Ройс» рекомендовала, на взлёте, доводить до шести с половиной фунтов, но я не хотел насиловать двигатель, без необходимости) и подаю ручку вперёд, а затем чуть назад, чтобы не зацепить грунт кончиками лопастей. Всего несколько секунд – и грохот колёс на неровной, высушенной солнцем грунтовой полосе сменяется на неявное бормотание, и вот я в воздухе. Я нажимаю на тормозную гашетку и убираю шасси. Пока мигают лампы-индикаторы, меняя зелёный свет на красный, я закрываю фонарь, мысленно благодаря наземный экипаж за то, что сдвижная часть становится на место без усилий – уж очень часто с крышкой приходилось бороться, используя обе руки. Закрываю радиатор.
Вгрызаясь в высоту, мы пытаемся собраться в строй - поскольку немедленный взлёт по тревоге (все должны взлететь за одну или полторы минуты) означает наличие угрозы в непосредственной близости, и, чем скорее вы взлетите, тем в большей безопасности будете.
Держа скорость набора около двух тысяч футов в минуту, мы все приступаем к бесконечному поиску: слева, справа, под собой, над собой, за спиной, в направлении солнца…всегда в поиске, расслабляться нельзя. 2600 оборотов, наддув – плюс два. На десяти тысячах открываю подачу кислорода (или на пятнадцати тысячах, если ты хочешь сохранить немного, на случай аварии); обедняю смесь, насколько возможно; концентрируюсь на том, чтобы не двигать рычагом газа лишний раз, занимая место в строю – топливо надо экономить; проверить температуру гликоля в радиаторе; проверить температуру и давление масла; и искать, искать…выше, ниже, слева, справа, за спиной, и всегда, всегда – в направлении солнца.
И тут радио трещит: «Бандиты на десять часов!» Ответ от ведущего группы: «ОК, вижу их.» В первое мгновение я не могу их засечь. Где? Где? Потом – одна точка, две…десять…внезапно появляются высоко над нами. Верчу рубчатое колёсико сверху ручки управления, снимая вооружение с предохранителя; включаю рефлекторный прицел и перевожу реостат на максимум, чтобы круг, соответствующий скорости пятьдесят миль в час, и центральная точка были ясно различимы; рычаг смеси – на максимальное обогащение, чуть-чуть добавляю обороты, приоткрываю радиатор, задумываясь, не прибегнуть ли к «титьке», добавляющей, при необходимости, ещё восемь фунтов тяги; отмечаю, что высота в данный момент – двадцать семь тысяч; кислород – на максимальную подачу; торопливый поиск выше, ниже, слева, справа, сзади, в направлении солнца…
Мы продолжаем вгрызаться в воздух, выше и выше…
Двадцать восемь…двадцать девять…тридцать тысяч футов.
Эскадрилья растянулась в воздухе уже на милю. Я весь – ожесточённое внимание, но не вижу ни одного вражеского самолёта – тем не менее, ведущий по-прежнему стремится в набор, задрав нос.
Тридцать пять тысяч футов!
Стрелка вариометра опускается: вертикальная падает до четырёхсот футов в минуту. На остеклении нарастает лёд. Мой «Спитфайр» II становится вялым, но «Мерлин», знай себе, ревёт. Я не вижу ничего сзади, и над головой тоже.
Тридцать семь тысяч футов!
Со вздутым животом и своевольно расслабившимися внутренностями, я наклоняюсь вперёд и пытаюсь что-то рассмотреть в щёлочку, не больше трёх дюймов, не затянутую льдом. Пробую приоткрыть фонарь, проверяя, не прихватило ли сдвижную часть. Примёрзла намертво. Я извиваюсь, пытаясь разглядеть что-то сзади; ничего не вижу, и впридачу теряю сто футов высоты. Ведущий – где-то далеко впереди. Где мы, чёрт возьми?
Тридцать девять тысяч футов – почти предел!
Чернота бесконечности подкрадывается, чтобы убить синеву нашего рая. На такой высоте даже кислород не способен подолгу поддерживать жизнь. Я глотаю его, вдыхая с усилием, то и дело отрыгиваясь. Ослабляю лямки – спасательный жилет надулся и стиснул меня, наподобие корсета. Пытаюсь искать сверху, сзади, слева. Лёд не позволяет что-либо разглядеть...все усилия впустую…я всё ещё в наборе, но при этом теряю высоту…
Наконец, вмешивается радио. «Возвращайтесь на базу, всем посадка!»
Не всякий поход был удачен… «Сто девятые» было не так-то легко обнаружить, а уничтожить – ещё труднее.
Но мы выиграли битву! Это главное.
Митчелл* потратил жизнь, создав великолепный «Спитфайр».
А немцы, непреднамеренно, отдали ему должное, одной фразой, которая, вероятно, сохранится в нашей истории. Предупреждение, высказанное в страхе и гневе, всегда было комплиментом: «Берегись! Смотри в оба! Achtung, Schpitfeuer!»

*Реджинальд Митчелл, генеральный конструктор компании «Супермарин», разработчик истребителя «Спитфайр»