Партизанские были

Иногда такое услышишь от персонажей некоторых телевизионных шоу, что диву даешься! Особенно впечатляют откровения «ветеранов» прошлых войн, начиная от Куликовской битвы и заканчивая Великой Отечественной. «Героев» последней, как ни странно, с каждым годом становится все больше и больше. Нет, не в жизни, а на телеэкранах. Обвешанные муляжами орденов, значками, имитирующими боевые награды, они беззастенчиво повествуют о своих «ратных делах», которые совершали, судя по возрасту, находясь в бронированных детских колясках. Да, в жизни всегда есть место подвигу!
После их побасенок хочется поведать о своем, сокровенном, быть может, даже где-то героическом…Чтобы послушали, оценили, посопереживали бы. И ведь есть о чем! Ну, кто, например, знает о советском партизанском отряде, который действовал на территории Германии вскоре после 1945 года? Никто. А ведь было, воевали с недобитыми фашистами, да еще как! Чувствую, что, по меньшей мере, есть две причины, по которым следует рассказать об этом: пусть Родина, простите за пафос, знает настоящих героев, да и за давностью происходящего вряд ли былые наши подвиги еще являются государственной тайной. Тем не менее, о делах минувших дней буду говорить без особых подробностей – так, на всякий случай.
Строго говоря, официального приказа «Центра» для создания боевого отряда на вражеской территории не было – врать не буду. Но работа идеологического отдела ЦК КПСС в средствах массовой информации была проделана так филигранно, так целенаправленно, что у меня с товарищами по будущему «подполью» сомнения не возникали: надо ехать, внедряться, бороться. Мы – советские патриоты – понимали, что наши действия не должны кинуть даже тень на государственные и партийные органы: т.е. в случае провала все должно выглядеть нашей личной инициативой, как в Испании в тридцатых годах прошлого столетия или в других подобных «горячих точках».
Проникновение на вражескую территорию проходило легально: так было безопасней, да и опыт прошедшей войны подсказывал наиболее целесообразные формы внедрения. Все закончилось успешно, и, после пересечения госграницы, мы сосредоточились в Кохштедте – немецком местечке, что располагалось вблизи города Дессау.
Основной формой борьбы были избраны террористические акты против «недобитков» и диверсионные действия, направленные на уничтожение или, скорее, подрыв экономической базы врага. Славных дел было много. После многочисленных удачных операций, мы несколько расслабились. И, напрасно. Одной из последних акций было похищение очень важного видеодокумента. После «экса» мы его спрятали до лучших времен в надежном, как нам показалось, месте. Оперативные органы хватились пропажи быстро, устроив повальный обыск в районе его изъятия. Параллельно розыскным мероприятиям они проводили массовый опрос и «чес» населения, что достаточно быстро дало положительный результат. По горячим следам путем логических размышлений вышли на одного товарища из нашего отряда. К нему применили особые методы дознания, и он «раскололся». Взяли всех, причем для нас арест был полной неожиданностью. Подробности допросов и следственных действий оглашать не буду. Приговор был жестоким, почти по законам военного времени. Нас всех…ВЫПОРОЛИ отцы, не оставив на детских жопах ни одного живого места. Было больно…очень, очень больно!
А как бы вы поступили на месте родителей? В 60-х годах для нас – мальчишек начальных классов, которые жили в ГДР в офицерских семьях – не стоял вопрос о хороших или плохих немцах: все они были фашистами со всеми вытекающими…«Вытекающими» являлись наши спонтанные «партизанские действия», которые велись регулярно против них. Еще бы! Прав был Ильич, говоря, что кино – важнейшее из искусств. Насмотревшись таких фильмов как, «Военная тайна», «Отряд Трубачева сражается», «Сын полка», «Орленок», «Иваново детство», мы-пацаны сделали свой выбор и боролись с «врагами» в то время, как отцы служили, а мамы вели домашнее хозяйство.
Какие «подвиги» мы совершали? Поведаю откровенно, их было много…Самые простые: обирать фруктовые сады (их никто не охранял, вот простофили). Причем, мы не просто рвали плоды. Мы же боролись, значит, для усиления эффекта нужно было обязательно ломать ветки. Что мы и делали в обязательном порядке при каждом набеге. Ох, и наломали дров…Любили играть на полях, засеянных зерновыми культурами. А там – раскинешь в стороны руки и падаешь. Колосья пшеницы или ржи пружинят, пружинят, и не дают удариться о землю. Нас – как саранчи, посевы небольшие, вреда много. Будут помнить гады, как жгли наши поля в сорок первом!
Дела посложнее – вечерами засада на ближайшем к военному городку шоссе. Мы с рогатками в кустах, по шоссе – немецкие лимузины. Снуют туда-сюда, туда-сюда! По команде «пли, пли» – огонь из рогаток по ним…Да не камешками, а пульками от «калашей». Рядом с городком располагалось стрельбище, на котором «море» сплющенных пулек после солдатских занятий по огневой подготовке. Мы их собирали и – в засаду. Радостно было, когда после наших попаданий в цель машины резко тормозили. Из них выскакивали ошалевшие фрицы и осматривали разбитые фары и треснутые стекла. А как вы думали: на войне как на войне!
Не помню уже, кто нам подсказал, как мастерить гранаты. А ведь просто. Берешь пустую бутылку (желательно, из-под шампанского). Заполняешь ее до половины водой, затем слой травы и сверху куски карбида (его было в те времена завались). Забиваешь в горлышко деревянную пробку. В сумерках (самое время для партизанских вылазок) подкрадываешься к немецким домам, которые были по соседству. Бутылку взбалтываешь, после чего карбид соединяется с водой. Реакция, выделяются газы, и бутылка летит через забор в немецкий сад. Немцы ложатся спать рано-рано, а мы – на тропе войны. Только они заснут, а тут каааак жахнет! Поверьте, звуковой эффект не уступает боевой гранате. А они проснутся, забегают, защебечут на своем фашистском языке. Ууууу…гады…Это вам за Володю Дубинина, за Леню Голикова, за Валю Котика…Полиция подъезжала частенько по их вызовам. А мы уже по домам, ужинаем. Правда, на первых порах бывали случаи, когда бутылки взрывались у нас в руках – время взрыва не правильно рассчитали. До сих пор на теле много отметин от осколков. Крови было достаточно, но не плакали. Оботремся и подорожник на порезы. Как на собаках все заживало. Не то, что сейчас. Маленький порез у пацана и сразу чуть ли не под наркозом на стол в операционную.
О мелочах, таких как экспроприация конфет в магазинах самообслуживания даже и упоминать не хотел. Это элементарно и называлось подрывом материальной базы фашизма. Берешь корзинку, в нее кладешь одну конфетку на палочке и платишь пфенишки за нее на кассе. А в карманах полным-полно конфет тех же, но неоплаченных. Продавцы доверчивые, не проверяют. Камеры слежения в те времена отсутствовали. Выйдем из магазина после «эксов» и девчонкам, будущим Зоям Портновым и Зоям Космодемьянским раздаем. А как же, себе много не надо. Все для мирных советских людей.
Что получилось с видеодокументом? После одного из киносеансов в доме офицеров, наша «банда малолеток» заглянула в какое-то помещение, просто так, из любопытства. А там, в металлических коробках, кинопленки. Ну, мы одну часть и стырили на «дымовухи». Кто не знает, поделюсь. Пленка от диафильма плотно заворачивается в бумагу. Поджигаешь и тушишь в момент, когда пленка занялась от огня. Дыму…! Но это домашний диафильм, а тут целая часть пропала от цветного художественного кинофильма. Ее хватились быстро. Но, от того, что пленка пролежала некоторое время в земле, спрятанная до поры до времени, она испортилась. Нашим родителям пришлось заплатить вскладчину энное количество немецких денег (мама потом говорила, что пришлось отдать много). Понимаете теперь, почему наши зады были проверены на крепость офицерскими портупеями.
После суда и исполнения приговора отряд распался. Контроль за нами стал тотальным. Больше времени приходилось отдавать учебе. Да, повоевали…А наград-то не получили, только шрамы. Обидно!
Несмотря на бесславно оконченные «Партизанские будни», мною была предпринята еще одна «антифашистская» попытка, которая совпала по времени с переездом семьи к новому месту службы отца все в той же ненавистной Германии. Форма борьбы, исходя из полученного опыта, была изменена на менее радикальную. Я решил высказать все то, что накопилось у меня к политическим оппонентам. Откровения изложил в письменной форме на первом выпавшем снегу вдоль тропинке, что вела из военного городка к расположенному невдалеке озеру. Причем, все они состояли из известной мне к десятилетнему возрасту матершины, и большая часть ее была выполнена…мочей. На всю нецензурщину ее не хватило, поэтому пришлось заканчивать хворостиной. Полюбовавшись на содеянное, я отправился гулять. Как оказалось, мои старания увидел один из офицеров, который и рассказал все отцу.
Заявившись после гуляний домой, я оказался на кухне перед строгим взглядом отца. Рядом стояла мама, повернувшись ко мне спиной. Ее плечи вздрагивали от плача.
- Ну, расскажи, сын, что ты там написал на снегу. – спросил меня отец. Я, растерявшись от того, что все тайное стало так быстро явным, да еще и принесло горе моим родителям, быстро развернулся и убежал на улицу. Нашли меня через несколько часов глубокой ночью. Дома родители не сказали ни слова. С «борьбой» я завязал окончательно.
Прошло много лет, и, после окончания академии, я снова оказался на территории еще дружественной нам ГДР в составе контингента Западной группы войск. Удалось объехать почти всю восточную Германию, побывав и в местах, где совершались наши мальчишеские «подвиги». Мое отношение к немцам изменилось. Опыт общения с ними показал, что если ведешь себя как цивилизованный человек (не всем нашим военным это удавалось), то они прекрасно к тебе относятся. А уж если ты выучил несколько фраз на их языке – уважали.
Вспоминаются два характерных случая. В 1989 г. бригада, в которой я служил, готовилась к поездке на госполигон пускать ракеты. Позвонили к однокашникам, служившим в полигонных степях – узнали, что им привезти из сытой Европы во вседифицитную (на то время) Россию. Заказ был по-военному кратким и четким: презервативы. Выбор мужиков был одобрен и мы с сослуживцем поехали в близлежащий городок за резиновыми изделиями. Магазин, две женщины: лет 25-ти и за 60. К общению с иностранцами подготовились. На чистом Берлинском диалекте стали вести диалог:
- Гутен таг! Их мёхте кауфен мондус (Добрый день! Я хочу купить презервативы).
В ответ:
- Гутен таг! Битте, ви филь? (Добрый день! Пожалуйста, сколько?).
Мы, перейдя на Мекленбургский диалект:
- Драй хундерт (три сотни).
Вот тут-то и началось. Молодая схватилась за живот, стала давиться от смеха. Еще бы, триста презервативов для двух мужиков. Мы же спокойно отсчитали деньги и оплатили наш выбор. Взрослая дама сходила в подсобку, вынесла затребованный товар и стала невозмутимо отсчитывать упаковки, складывая их стопкой на прилавке. Кстати, размеры изделий она не спросила. А мы не стали уточнять. На полигоне служили разногабаритные особи.
Барышня все время рыдала от смеха: была явно неработоспособна. Дама же сосредоточено отсчитывала изделия. По окончании операции, мы вежливо поблагодарили обеих уже на Гамбургском диалекте:
- Данке шен (Спасибо)!
Уходя, я оглянулся. Молодая еще продолжала заливаться хохотом, а дама, подняв вверх правую руку со сжатым кулаком, многозначительно произнесла:
- Русиш ман – гуд ман (Русский мужчина – хороший мужчина)!
Видимо, она оценила наше великолепное произношение и знания языковых тонкостей…
Другой случай также связан с фрау. Как-то в небольшом городке я одиноко стоял возле кафешки, ждал жену. Пока она радовала себя чашечкой кофе, к которому у меня в то время душа не лежала, я успел зайти в магазин, купить какую-то очень нужную «заморскую» ерунду и томился в ожидании. Из кафе вышли две почтенные женщины. Их молодость явно пришлась на то время, когда пал фашизм и Германия была наполнена нашими окупационными войсками. Бабушками их назвать было нельзя, язык не поворачивался: аккуратненькие, в букольках, шляпках, со скромным макияжем – словом, дамы.
Я помог им спуститься по двум ступенькам, соединявшим дверь заведения с тротуаром, подав руку одной и второй, по очереди. Они, улыбнувшись, промурчали свой «данке шён». Отойдя несколько шагов в сторону, дамы остановились, и стали о чем-то ворковать. Я, посматривая по сторонам, повернул в какой-то момент голову в их направлении. Они, уловив мой взгляд, снова мило улыбнулись, приветливо подняв руки, помахали мне, и одна из них произнесла с характерным для женщин придыханием: «О, русише официре!». И столько было в этой фразе нежности!.. А сколько всего во взглядах!… О чем они вспомнили из своей молодости в этот момент, можно было только догадываться…
P.S. Кстати, в один из отпусков, когда я с семьей приехал к родителям домой с немецкими подарками, мама за общим столом вспомнила про мои «художества» на снегу. Как оказалось, она не плакала от того, что ей рассказал про меня отец, а смеялась. И, увидев меня, отвернулась, чтобы ее антипедагогическое поведение не было мной замечено. Отец же начав допрос, тоже с трудом, но сумел сдержать свой смех.