Пасха

Подготовка

Пасха в нашей семье начиналась недели за две. Начиналась с осторожных слов «это после пасхи», «это на пасху». Слова такие робкие, будто мама и бабушка боялись, что пасха не наступит. А она приближалась. С каждой звонкой сосулькой, в которой отражалось солнце, пасха была все ближе.

Пасха

За неделю до пасхи начиналась генеральная уборка в доме бабушки и дедушки. В пятницу вечером готовились тряпки и ведра, а в субботу с раннего утра все были мобилизованы на уборку. Младшие протирали пыль. Кто постарше – перемывал всю посуду из сервантов. Самым взрослым доставалось разбирать кладовку, где хранилась вся бабушкина и дедушкина жизнь, включая муфты, приводы, какие-то железки и части гусениц от дедушкиных тракторов. Выбивали ковры и сотканные бабушкой половики, взбивали подушки и выносили их сушить на солнце. Белили печку. Разводили побелку, капали туда немного синьки и белили. Бабушка это никому не доверяла – только сама. Если было уже тепло, вынимали вторые рамы и распахивали окна. Дом наконец-то наполнялся свежим воздухом, солнечным светом и пением скворцов. К концу дня дом сиял.

Я не особо люблю убираться, но именно эту уборку ждала каждый год. Пока наводишь порядок, можно было снова изучить историю всей моей семьи. Вот свадебные туфли моей тети. Они уже лет 20 хранятся в диване. А вот фотоальбомы. В них жизни, истории, многие из которых давно закончились. В них люди, связанные со мной кровно. А вот парчовый отрез бабушке на платье. Правда, бабушка так ничего из него и не сшила. Вот шелковый платок. Такой красивый, откуда он? А вот бабушкино старое пальто. А это мамина детская распашонка. Особый интерес вызывали вещи, которые в молодости носили мама и тетя. Джинсы-клеш, футболки со странными рисунками, необычного кроя платья. «Ну и мода! Надеюсь, это никогда не вернется», – смеялись мы тогда. Мы же не знали, что лет через 10 сами будем гоняться за такими же джинсами и платьями.

Среди всей этой одежды было и то, что нельзя даже развернуть, чтобы посмотреть: нарядный мужской костюм, ботинки, саван, тапочки и черная ткань. Ткань – это на гроб. А одежда – последняя одежда, в которой бабушку и дедушку нужно будет похоронить. Все это приготовила бабушка. Ведь когда-то этот день настанет. А их так учили: нужно ко всему готовиться заранее. К зиме подготовка начинается весной. Летом думаешь об осени. При жизни готовишься к смерти. Смерть – это просто событие жизни, как и все другие. И к ней точно так же нужно заранее подготовиться.

Потом наступала суббота перед пасхой. Бабушка просыпалась в 4 утра, чтобы подоить коров, накормить овец и кур и приступить к куличам. В этот день я всегда просыпалась от того, что становилось невыносимо жарко: печка вовсю гудела. А из трубы валил густой березовый дым. Так было в каждом доме в деревне, в этот день все просыпались рано и почти одновременно затапливали печь. Выйдешь на улицу – а там солнце и запах. Пахнет тающим снегом, мокрой землёй, прелым навозом и березовым дымом. Так пахнет пасха.

Куличей было минимум 20: для каждого члена семьи. Большие, маленькие, круглые приземистые, высокие узкие стройняшки. В каждой кастрюле, кружке, железной банке был кулич. Уже с утра дети делили: «Чур этот мой!» Почему-то важно было застолбить свой кулич. А самым любимым внукам бабушка выбирала куличи сама – самые маленькие, на один укус. Это для младшеньких.

Пока пеклись куличи, нужно было взбить белки с сахаром для украшения. Взбить так, чтобы в этой массе ложка стояла, а сахар не хрустел на зубах. Это был самый мучительный момент подготовки: через 15 минут руки ломило, в ушах стоял треск вилок о посуду. И как тебе повезло, когда ты ребенок: ты можешь устать и отдать маме закончить твою работу. Ведь у мамы всё получается лучше и почему-то никогда ничего не болит.

Когда пышные горячие куличи доставали из печки, они невыносимо вкусно пахли. Оставалось только украсить. Но есть их было нельзя. Зато можно, пока никто не видит, отковыривать белковую сладкую корочку.

Вообще в этот день ничего было нельзя – особенно работать. Так дедушка говорил, только сам почему-то с утра пораньше уходил убирать сараи, рубить дрова или ремонтировать трактор. Всем нельзя, а ему можно. Потому что без его работы никак.

В субботу красИли яйца. Бабушка говорила "яйца красИть", ставя ударение на второй слог. Я всегда завидовала тем, у кого были розовые, зеленые и особенно небесно-голубые яйца. У нас были только коричневые: от светлых до почти бордовых, с ровным цветом или с причудливыми разводами, но они коричневые, скучные. Бабушка всем способам предпочитала красить яйца луковой шелухой. За пару месяцев начинался сбор этого сокровища. Шелуху бабушка укладывала в чугунок, в него складывала сразу все яйца, наливала воду, и все это отправляла в печь томиться. На всю избу стоял запах этой пареной шелухи. Тогда, в детстве, он казался неприятным. А сейчас кажется самым родным, самым праздничным. К вечеру у нас было несколько десятков яиц. И если куличи, спрятанные под полотенцами, трогать было нельзя, то пропажи пары яиц никто не заметит.

Воскресенье. Пасха.

Дедушка просыпался первым. Он входил в комнату с громким и радостным «Христос воскрес!» Голос деда был такой громкий и неожиданный, что стекла на окнах звенели по-настоящему, а не метафорически. Дедушка был убежденный атеист, но пасха – это святое, можно и про Христа. Из разных углов комнаты слышались ленивые и недовольные «ну дееееедушка». А потом соображали, что сегодня за день, вскакивали с кровати. Натягивали штаны, по дороге сообщая домашним новости о воскрешении, хватали сумки или корзинки и убегали христосоваться. Так называли у нас процесс похода по домам с целью сбора яиц, конфет и даже денег в обмен на «Христос воскрес».

Каждый уважающий себя ребенок был просто обязан пойти христосоваться. Не повезло тем, кого родители не привезли в деревню хотя бы в субботу вечером. Очень важно было проснуться как можно раньше. У нас были негласные соревнования: дети с одного конца деревни и дети с другого. Кто пойдет христосоваться раньше, тот соберет самое вкусное, да еще и больше. Важно быть первым. Мы заходили в каждый дом. Везде ждали: дети в пасху – это традиция, которой столько же лет, сколько самой деревне. Где-то давали яйцо или два. Когда давали карамельки, это расстраивало: у нас у самих этих карамелек полная ваза на столе. А вот шоколадные конфеты, особенно трюфельные, мы считали деликатесом и особенно гордо хвастались ими перед другими детьми.

Был один дом в конце деревни. Там жила очень старенькая бабушка. Я никогда не видела у нее каких-то родственников, она всегда была одна. Всегда улыбалась, но как-то грустно. Когда мы к ней заходили, у нее уже ничего не было. Ребята, выходившие перед нами из этого дома, сказали, что бабка – класс. Денег дала. А когда зашли мы, у бабушки не было ничего. Значит, она отдала и яйца, и конфеты. И последние деньги. Она грустно смотрит на нас, говорит «Воистину воскрес, ребятки», и разводит руками. Вот-вот готова разрыдаться. И тогда мы не сговариваясь проходим в дом и вытряхиваем на стол все, что насобирали в деревне. Бабушка машет руками: куда мне столько? А вот куда, бабуль: с печеньем и конфетками чай попьете. А яйца в холодильнике долго хранятся. Вот еще и деньги тут звенят – пригодятся до пенсии дожить.

У нас своя технология обхода. Вся деревня – это одна улица в 2 км. Сначала мы идем по одной стороне, а обратно по другой. Когда мы возвращаемся домой, наши пакеты и корзинки снова полные. Мы находим забор, рассаживаемся на нем и начинаем бить друг друга в лоб яйцами, поедать добычу и делиться впечатлениями. Нам бы хвастаться, кто больше набрал, но все улыбаются и молчат: мы же половину отдали бабушке. Мы даже не говорим об этом, но каждый знает, что он сегодня сделал.

Тогда мы не знали никаких холестеринов, поджелудочных желез, поэтому съедали столько яиц, сколько могли. Если кому-то становилось до тошноты плохо, – остальным веселее. Все, что доесть не успевали, приносили домой – там ведь тоже прошла вереница детей, и пополнение запасов было как раз кстати.

Вечером была баня. Обычно в баню ходили по субботам, но суббота перед пасхой, как говорил неверующий дедушка, самый строгий день – даже мыться нельзя. Вот и заканчивался день воскресной баней.

Пасха для меня – это не про библию, не про Христа и церковь. Пасха – это про того бога внутри каждого из нас, который помогает всей семье собираться вместе, радоваться, делиться новостями. Чувствовать, что ты в этом мире не один, что как минимум в этот день очень многие люди рассчитывают увидеть тебя и треснуть тебе по лбу пасхальным яйцом. Пасха – это про семью. Это потом уйдет мама, уйдут бабушка и дедушка, и все окунутся в собственную жизнь и забудут, что пасха точно так же продолжается, а в венах течет общая кровь. И будут только с грустью вспоминать те дни, когда собирались вместе, ели пироги, подставляли лицо уже теплому солнцу и вдыхали запах свежей земли, березового дыма и отчаянно весёлого детства.