Мак Маг. Утренняя звезда, гл. 3

Дверь купе была приоткрыта. Я отвернулся к окну и ждал отражение в стекле – появление фигуры девушки.
Я увидел, как  Мила возвращалась со стаканом бистрового цвета чая, болтающегося в огромном никелированном подстаканнике.
Кажется, настроение у неё изменилось, стало лучше.
Но, неловко держа в руке  горячий подстаканник там, в проходе, она едва не упустила его. И даже пригнула коленки, чтобы чай не расплескался.
Я был уверен, что все закончится хорошо, и прикрыл глаза, чтобы промежутка до «хорошо» не видеть.
Мила вошла в купе, держа крепко чай в руках, пыталась теперь закрыть дверь купе.
Я поднялся, хотел помочь: принять подстаканник, не думая, что о кипятке.
Но девушка не отдала свой трофей, а, нахмурившись, сосредоточившись, дёрнула дверь ту так, что та заперлась безусловно, обречённо лязгнув замком.
Обернулась ко мне в затихшем нашем приюте. Я вернулся на место, присел.
Не обращаясь к давешней моей попытки помочь, она безотносительно проинформировала:
- У них все стаканы заняты, представляете?
Короткими шажками добралась до своего места. Аккуратно, презентабельно установила подстаканник ровно на средину столика.
- Вот все! А вы не хотите ли? – Бросила она на меня сочувственный взгляд.
- Нет-нет. Я позже. Спасибо. – Отвечал я.
Присела. Опустила руку вниз, помогая сняться туфелькам, вздохнула, улыбнулась, поглядела на чай, перевела взгляд на меня.
«Милая девочка, - носилось в моей голове, - может быть, не стоит тревожить ее прежними воспоминаниями, теми. И как бы та история не закончилась, -  будет ли ей легче?»
- Ждали? – Спросила она.
 Я пожал плечами.
- Вы задержались. Я уже подумал – искать.
Она пододвинула чай к себе, затарахтела ложечкой.
Ее рука нежная светлая, гибкая изобличалась. На запястье – выдающаяся яркая родинка. Мне показалось – она чем-то портила всю ее, всю Милу. И только она одна.
Девушка взялась за ручку подстаканника. Пар шагал от чая томными шагами. Прикрывая глаза, приподнимая брови, и что-то ещё изображая в лице,- нечто чудное, Мила стала подносить стакан ко рту.
Я прикрыл глаза  снова – до «хороших времён», делая вид, что устал или что-то эдакое, - не против  вздремнуть, чтобы только не рассмеяться.
Потом услышал преконфузное сербание, чуть приоткрыл глаза и с трудом – опять таки, чтобы не рассмеяться...
Зажмурившись и одновременно максимально приподняв, брови-мотыльки, девушка будто сейчас влезала в жерло какого-то огнедышащего дракона, чтобы для начала хоть бы испить вкус добычи.
Мне пришлось покашлять, прикрыть губы рукой, дабы не разоблачить своё дурное веселье.
Вагон дёрнуло.
Чугунный звук протащился вдоль всего поезда.
- Ой-ой-ой! – Вскрикнула она, и я посмотрел.
- Ах, какая неловкая!
Я не мог поверить – куда делось половина чая!
Мила глядела со своей стороны столика себе под ноги и на стол, и вниз и вверх, вздрагивая, разводя руками, полностью утопая в том, что произошло. Столик с ее стороны был влажен.
Она выплеснула чай на себя.
Галантно растопырив пальцы, девушка, отряхиваясь, в сладости вся, потянулась к сумочке. В ее глазах - досада, обида, отчаяние.
Она вынула платок, стала вытирать: подбородок, блузку, столик.
- Вы не спешите. Спешить некуда, - подбадривал я ее.
- Простите, так вышло, неожиданно…, - говорила она скоро, и глаза ее все больше, больше округлялись наливались черноостой смолой - горели, лицо краснело.
Прошло ещё десять минут, пока остатки чая были опустошены несколькими глотками, и Мила, наконец, оставила от себя злосчастный стакан.
Глядя на него, упреждено, чуть не враждебно, она отсунула его коротким движением ровно распрямлённых, выгнутой лодочкой, пальцев.
Который раз, оглядев – нет ли пятен вокруг от пролитой жидкости  на себе, успокоилась.
Сидела, поджав губы сердечком, глядела на меня.
Я понимал - ей нужно было б взглянуть в зеркальце? И я - мешал.
- Пожалуй, выйду, покурю, - предложил выход.
- Нет-нет, вы сидите, а вообще-то… - Она улыбнулась.
От неё пахнуло впервые чем-то лавандовым - сладкой цветочной основой с древесными оттенками… Это на мгновение задержало меня, чтобы выйти немедленно.
Она не дожидалась, впрочем, и начала своё действо: рыться в пресловутой сумочке, перебрасывать платок с места на место.
Голые ноги толкали под тесным столиком маленькую обувь.
Временами она заносила руку за ухо, чтобы поправить прядь каштановых  волос.
Я вышел из салона и направился в тамбур.
Вынул сигарету, зажёг, сделал три затяжки, потушил и стоял, наблюдая бедный скачущий пейзаж за окошком.
Прошло четверть часа, когда Мила продолжила рассказ.
- Напомните, как я закончила? – Просила она для начала, явно выманивая  факт внимательного слушания давешнего отрывка. Не моргая, экзаменатор мой, глядела исподлобья.
- Вы закончили на том, что в лесу услышали вой волков, - сдал я зачёт.
- О, нет! – Удовлетворительно, бесшумно посмеялась. – Нет, не так! Никаких волков не было. Это так шумело море.
- Море?
- Да. Оно было совсем рядом. Разве вы не были в тех местах? – Она в истинном изумлении поглядела на меня. В том – оценка? Недопонимание? Искрой пронеслось некоторое недоверие?
Осталось только спросить: на самом ли деле я тот самый Мак Маг? И почему не был в любой точке мира?
Я нахмурил брови и попытался «вспомнить» обговариваемую станцию, те места, попросил прощения, что де я, действительно, знаю.
- Ну, так вот, - продолжала она, - шёл ливень, мне трудно было дышать, я закрывала рот ладонями, чтобы просто даже вздохнуть.
Такого дождя я никогда не встречала. Ужас!
Мой плащ был бессилен. Он изорвался  и клочьями висел на мне.
Взгляд Милы постепенно выливался хрусталём в истории, в глазах бродили образы, картины того пережитого.
И передо мной все представало сценками, как кино.
- Пройдя сопку, я с горем, раня ноги, добралась до лесничего домика.
Представ перед перекошенной лестницей, как на паперти, кланяясь ей, я благодарила Господа, что все, наконец, окончилось благополучно.
Ступила на крыльцо, под навес.
Дождь покинул колотить меня безумными греблями воды.
 Я, наверное, должна была хоть как-то прийти в себя, - отжать на себе одежду, дать рукам, которые были в траве, грязи - отмыться. Ну, и так далее.
Но в это время прогремел такой гром, такой гром! Что все практическое вылетело из меня. Я, не помня себя, тарабанила в дубовую дверь.
Вы знаете ли, никогда так, наверное, не было страшно.
Стучала изо всех сил, а там, там никто не отвечал.
Мельком я окинула: есть ли окна вообще в той избушке, и как рядом? И была поражена тем что все они были заперты крепкими дубовыми ставнями.
Стучала долго. Моя душа от страха рвалась в клочья.
Одиночество, святое одиночество…
Вы ощущали когда-нибудь так? Когда рядом никого нет, пусть это будет проходных несколько часов, или, нет-нет, – даже минуточек, но они поглощают тебя всецело. Мак, если я умру когда-нибудь, я не хочу, что бы Там было так. Не хочу!
 На ее слова у меня был готов ответ, и я стал, было отвечать, но Мила не слушала, продолжала рассказ.
- Сквозь огромные щели в дверях я увидела, наконец, мерцание света. Это было, как Пришествие! Ещё раз в эти проклятые сутки меня радовало такой малостью - милостынею!
- Э-эй! – Кричала я в свет.
Тот, кто был по ту сторону, подошёл к двери. Свеча двигалась с ним.
- Кто? – Спросил меня незнакомый голос.
- Это я! Я! – Кричала я, слушая, новый хриплый раскат приближающегося грома.
Ливень дробил по козырьку так, что казалось, пробьёт его. И все сверху на меня обрушиться.
- Нет – нет, простите, - между тем говорил незнакомый голос, - я не могу, простите…
И что бы вы думали?! Каково?! Свеча стала удаляться.
Я не могла верить! Я стояла, совершенно… продрогнув, не знаю сколько… наверное…
Я не понимала! Я не помню! Но меня  так это сразило! Гостеприимность! И - Гиличенский…  Он ли это?
Совершенно незнакомый голос!
И как я – девушка абсолютно пустая, обезоруженная, здесь…
Ох, если бы вы знали, что я пережила!
Однако, делать что? Ва-банк! Я стала хлестать по двери изо всей мочи, разбивая руку.
И тут вновь увидела приближение свечи, и меня спросил тот же голос:
- Кто там?
- Я! Я это! - Меня разбирала истерика.
Я оглядела себя всю - промокшую до нитки, избитую, иззябшую.
Перекошенные туфли со сломанными каблуками…
Мне захотелось в дверь твердить, твердить что-то совсем не то, что необходимо было во спасение, но только чтобы выжить. Просто выжить!
Как странно: всю жизнь готовимся к чему-то окончательному, да? А перед «Тем Самым» теряемся, всю свою подготовку, все свои предложения.
 Я кричала в дверь:
- Алексей Викторович! Это я, я – Мила, Мила! Сокурсница! То есть, тьфу! – Слова путались. "Какая ещё сокурсница?"
Губы мои обмерзали и отказывались двигаться. Я чувствовала - ещё минутка, минутка и все, все закончится -  умру.
- Нет-нет, - продолжалось из-за двери, - извините, я сегодня не могу принять. Никак не могу. Не могу никого принять. Извините.
Я молчала. Если можно было сравнить моё состояние с чем-нибудь…, как я чувствовала себя...
Наверное, бревном, или полуживым, полумёртвым деревом, тростью, за одно из коих там я, где-то в лесу, хваталась ладошками.
В ушах стих шум, на мгновение - тепло. Я смотрела себе под ноги, и они мне были не мои.
Я молчала и принимала все так, как есть. Как должно быть.
Но свеча - та, та - за дверьми не угасала.
В моё лицо вдруг ударил свет. Дверь распахнулась.
Я ничего не видела перед собой.
Меня вволокли в помещение.
Дальше – будто во сне.