Моё вступление в СП. Илья Фоняков

       Серёжа стал уговаривать меня вступить в Союз писателей. Мне совсем не хотелось это делать, но Серёжа настаивал. «Ты нигде не работаешь, посадят тебя за тунеядство, как Бродского!» - аргументировал он. «Ладно», - вяло сказала я и собрала документы. У меня было на тот момент уже больше десятка публикаций, рекомендации мне дали Липкин, Лиснянская, Кривулин, Кублановский и Рейн. Книга была всего одна, но в общей сложности багаж был солидный, поэтому вступление в ряды коллег по цеху представлялось мне чистой формальностью.
       Заседание поэтической секции Союза писателей Санкт-Петербурга происходило в помещении редакции журнала «Звезда». Эти стены уже были для меня родными. Там был зал для разного рода мероприятий, посредине стоял длинный старинный стол. Вокруг него и расположились заседатели. Я дружелюбно со всеми поздоровалась, и они со мной тоже. Представлял меня Илья Фоняков, с которым мой Серёжа учился в одной школе – знаменитой Петришуле, - только двумя классами младше. Фоняков произнёс целую лекцию о моем творчестве, а в заключение прочитал – прекрасно прочитал! – моего «Проводника». Повисла какая-то тяжелая пауза. А потом… Господа заседатели загалдели, как галки: «Да кто она такая! Да что нам её рекомендации!» Фоняков попытался их утихомирить, предложил высказываться по очереди. Первая высказалась Нонна Слепакова (я их никого не знала, это потом мне Илья Олегович объяснил, кто есть кто). Она веско сказала мне: «Вам не в Союз надо вступать, а для начала в моем литобъединении поучиться писать стихи!» Мужичок, похожий на попика, ходил взад-вперед и повторял: «Эти стихи не от Бога! Я знаю, от кого эти стихи!» Таня Вольтская, полулежа на кушетке, лениво промямлила: «Ни своего стиля, ни своего голоса… Не вижу здесь поэта!» Кто-то выкрикнул: «Пусть она свои новые стихи почитает!» Но тут уже я не выдержала, сказала: «Нет уж, увольте!» - и вышла в коридор, где меня дожидался Серёжа. Едва я успела закурить сигарету, как появилась Таня Вольтская с лучезарной улыбкой на губах. Она смотрела на меня так, будто любила меня всю жизнь и вот, наконец, со мной встретилась. Затараторила: «Какими судьбами из Москвы в Питер? Рада встрече! Дайте стихи для нашего журнала «Постскриптум»!» Меня вся эта гнусная театральная самодеятельность в стиле города Мухосранска так разозлила, что я сказала Серёже: «Отчаливаем!» - накинула пальто и ушла, как говорится, по-английски.
       На следующий день мне позвонил Фоняков:
- Элла Николаевна, я вас понимаю. И все же мне удалось провести голосование. Четыре голоса «за», три «против». Но нужна еще резолюция «большого Союза», я отдал туда ваши документы.
       Примерно через неделю мне позвонил сам Борис Стругацкий.
- Элла, я ничего не понимаю. Вокруг вас какой-то нездоровый шорох, плетутся какие-то интриги. Кушнер почему-то категорически против вас. Может быть, отложим ваше вступление в СП до лучших времен?
- Да, конечно, Борис Натанович, - спокойно согласилась я. – Можете вообще навсегда это дело отложить.
       Я не чувствовала себя обиженной – до этого бы я не унизилась, - я была в недоумении. Это в советское время вступление в Союз писателей влекло за собой получение всевозможных материальных благ. Нынче же писательская организация стала чистой фикцией, сулящей разве что престиж, да и то сомнительный. Из-за чего же такой сыр-бор? Мне стало гадко, захотелось как следует вымыться, отмыться, так сказать, от скверны, что я и сделала. Со свежей головой позвонила маме в Москву.
- Мама, - говорю, - тебе не трудно съездить в Союз писателей Москвы, отвезти им документы на вступление? Документы пришлю тебе по почте.
       Недели через две мама звонит, смеется:
- Тебя приняли. Я уже выслала тебе членский билет.
- ???
- Они как глянули, от кого рекомендации, так ахнули и сказали: «Здесь вопросов нет!» Я за тебя заполнила анкету, только – вот ужас! – никак не могла вспомнить фамилию твоего Серёжи. Вспомнила все-таки! Расписалась в какой-то ведомости, вот и всё.
         Ещё недели через две мне позвонил незнакомый женский голос:
- Элла Николаевна? Вы приняты в Союз писателей Санкт-Петербурга. Приезжайте, получите билет.
       С Ильёй Олеговичем Фоняковым мы потом дружили до самой его кончины. Он как бы взял нас под свою опеку: недели не было, чтобы он не приглашал нас на какое-нибудь литературное мероприятие. Честь ему и хвала, иначе бы я совершенно закисла в «культурной столице», от которой веяло инфернальным холодом… Он был широко образованным, даже, я бы сказала, просвещенным человеком. Будучи атеистом, знал решительно всё обо всех религиозных конфессиях. Симпатизировал буддизму, который и мне был совсем не чужд. А еще мы оба любили писать сонеты. А еще мы оба любили японскую поэзию и вообще Японию, в которой Илья Олегович бывал неоднократно. А еще мы оба любили кошек и относились к ним, как к своим детям. О Японии Фоняков написал книгу «Япония в моем блокноте». Мне запомнился эпизод, рассказанный Ильей Олеговичем от первого лица: «Однажды в Токио выхожу из ресторана – вернее, пытаюсь выйти: у дверей дерутся два японца, мешая мне пройти. Я решаю подождать. Тут они меня замечают и расходятся с разные стороны, склонив головы в приветственном полупоклоне. Я прохожу, и они продолжают выяснять отношения».
        Наша дружба не прервалась и после того, как мы с Серёжей вернулись в Москву. Мы общались с Фоняковым и по электронной почте, и по телефону. Кроме того, он иногда присылал и бумажные письма, что меня несказанно трогало. У меня было время религиозных метаний, и Фоняков написал мне: «Не люблю давать советы, но всё же уверен, что вам не стоит примыкать ни к одной из конфессий. В любой из них вам будет тесно». Он и его супруга Элла Ефремовна познакомились и сыграли свадьбу еще на третьем курсе института и прожили вместе всю жизнь. Элла Ефремовна пережила ленинградскую блокаду, о чем написала пронзительную прозу, переведенную впоследствии на немецкий язык. А еще она была замечательным художником.
       Спасибо издателю Евгению Жукову за однотомник Ильи Олеговича, который тот назвал «Овертайм» (увы, пророчески!), - эта книга является ожерельем подлинных поэтических жемчужин.
       Хочется привести целиком одно стихотворение Ильи Олеговича, которое он почему-то в свой однотомник не включил.


Илья Фоняков

Мацуо Басё (1694)

В пути я занемог,
И всё бежит, кружит мой сон
По выжженным полям
        (Предсмертные стихи)

Туча в небе
движется, космата.
Беспощаден зной.
Гроза грядёт.
по земле возлюбленной Ямато
он с дырявым зонтиком бредёт.

Одинок,
дыханье смерти чуя,
он покорен, кажется, судьбе,
и, в убогой хижине ночуя,
стих прощальный
пишет на столбе.

Но рука внезапно замирает
и уже написанный почти
иероглиф
медленно стирает,
чтобы новый
сверху нанести.

«Погоди!
Печальный и голодный,
сгорбленный под гнетом
стольких бед,
стих твой бедный,
стих твой старомодный
для кого шлифуешь ты,
поэт?

Ты забыт, покинут,
и к тому же
на потомков
явно плох расчёт:
чуть получше
или чуть похуже –
кто тебя оценит,
кто прочтёт?»

«Всё равно,
пускай мечты о славе
миновали, - говорит Басё, -
я поблажку дать себе не вправе,
потому что БОГ
читает всё!»

       И это – стихотворение атеиста?
       Где вы сейчас, добрый мой друг? Может статься, вы возродились в Чистой Земле Будды Амиды, которого так почитают в Японии…