Книга первая. Глава 7. Тётушка

Дом Анфисы Степановны, тётушки Константина Ремизова, находился на углу улицы, через три дома от Ефросиньи Матвеевны. Дом у неё большой, на двенадцать окон, которые все выходили на улицу. Ремизов пустил измученную тройку вскачь и с треском подкатил к высокому крылечку. Во всех двенадцати окнах вдруг зажёгся свет.

Ремизов соскочил с козел, бросив кнут Фёдору и сказав:

— Прости, друг, совсем загнал коней.

— Понимаю.

— На тебе за труды. А их поставь в конюшню, пусть отдохнут,— он кивнул на лошадей, отстёгивая Фёдору новенькую пятидесятирублёвку.

На крыльцо вышла Анфиса Степановна, сухонькая, ещё крепенькая старушка в чёрной шали на плечах, из-под которой белел подол ночной рубашки. На голове её также белел салоп.

— Тётушка, ты?!

— Господи, Святые угодники! Костенька, ты ли это?! Тебя ли вновь вижу?
Анфиса Степановна прижала к тощей груди племянника, покрывая поцелуями всё его лицо, голову и руки. По её маленькому, сморщенному личику текли слёзы радости и умиления. Вдруг она спохватилась и захлопотала:

— Что ж это я тебя на улице-то держу? Заходи, милый, заходи!

По дому забегали девки. Протирая заспанные глаза, позёвывая на ходу, прибирая растрёпанные волосы, они шныряли из кухни в гостиную.

— Катерина, беги воду ставь, умыться надобно с дороги. Григорий, Гришка, никак не проснулся ещё? Вещи-то в дом неси, да осторожно, не оброни чего. Наверх поднимай, я там комнату приготовила,— распоряжалась Анфиса Степановна, не сводя глаз с племянника.— Поди, умаялся с дороги-то, целый день в пути? Катерина, полей барину. Иди, Костенька, сполосни руки, а я у стола похлопочу.

* * *

Здесь я, пожалуй, вставлю несколько слов о хозяйке этого дома. Анфиса Степановна, как говорят в народе, старая дева. Всю жизнь она прожила в одиночестве, если не брать во внимание приключившейся с ней в ранней молодости любовной истории, за которую впоследствии сама Анфиса Степановна жестоко расплачивалась.

Приключилась эта история, как я уже сказал, в ранней молодости Анфисы Степановны, было ей тогда девятнадцать лет. Батюшка молодой девушки занимался торговлей, держал большую бакалейную лавку в нашем городе и ещё несколько повсеместно, хотя сам был из помещиков. Жили они зажиточно, в сезон выезжали в столицу, где имели свой дом.

Батюшка Анфисы Степановны, Степан Кондратьевич, имел старшего брата и младшую сестру, которая, собственно, и была матерью Константина Ремизова, но это позже.
В то время, а это было время начала сезона, когда из летних поездок в столицу возвращался весь свет, Степан Кондратьевич, по всем правилам этикета, собирался везти единственную дочь в Петербург. В Петербурге постоянно проживал старший брат Степана Кондратьевича, Фома Кондратьевич, который имел трёх сыновей, старший из которых впоследствии стал опекуном Константина. Здесь я заполню пробел в моём романе и назову имя этого человека, зовут его Егор Фомич — дядя Константина Ремизова.

Вот этот самый Егор Фомич, в то время блистающий в свете молодой человек, щёголь и шалун, как отзываются о нём дамы, познакомил свою кузину с таким же молодцом, каким слыл сам. Восторженная и мечтательная, не искушённая в таких делах девушка не замедлила полюбить молодого пройдоху и ровно через месяц уехала с ним неизвестно куда, оставив после себя небольшое письмо с извинениями. Чем, понятно, наделала очень много шуму в свете, от которого (не без участия Егора Фомича) ничего не удалось скрыть. Не вынеся горя и позора, батюшка беглянки слёг и вскоре скончался. Человек, которому так безумно доверилась Анфиса Степановна, через два месяца после побега оставил её, ему надоела простая любовь провинциалки, бывавшей в свете лишь наездами. Он оставил молодую девушку в неизвестном месте одну и без средств. Намыкавшись, Анфиса Степановна вернулась в отчий дом, где её ожидало известие о смерти отца и бумаги о наследстве.

Погоревав какое-то время, Анфиса Степановна после хлопот с наследством уехала в родной городок, где и вступила в права хозяйки. Эта история ещё несколько лет всплывала на поверхность и, конечно, отбила от дверей дома молодой наследницы всех женихов, более или менее подходящих для девушки. И хотя подобные истории не редкость для столицы и слухи об одной быстро вытесняет новая сплетня, но, когда время доходит до дела, их вспоминают. Особенно крепка память в провинциальных городишках, где подобное большая редкость; наш городок не исключение.

Так и осталась Анфиса Степановна старой девой. Через несколько лет родился Константин, и вскоре погибли его родители. Первой о случившемся несчастии узнала Анфиса Степановна и не замедлила приехать к мальчику. Все хлопоты с похоронами и прочее — всё легло на её плечи. Бумаги, наследство ребёнка — всем этим она занималась сама, всё сделала лучшим образом, деловито и умно и, конечно, взяла к себе сироту.

Одинокая женщина в первый же день сильно привязалась к ребёнку. Она даже стала замечать за собой, что ничуть не горюет по так неожиданно почившим его родителям, это обстоятельство Анфиса Степановна сочла большим грехом и долго молила Господа, прося прощения.

Анфиса Степановна со свойственной ей энергией и горячностью принялась хлопотать по делам опекунства, и здесь вновь появился её двоюродный брат, злой гений этой бедной женщины, Егор Фомич. Дражайший кузен Анфисы Степановны, вернувшись из-за границы и узнав о горе, постигшем его семью, вдруг загорелся желанием приютить у себя сироту и самому заняться его судьбой.

Много здесь может быть причин, сподвигнувших его на это. Может быть, и просто блажь или каприз, но я не исключаю и более веской причины, даже не лишённой благородного чувства. Хотя, впоследствии читателю будет видно, с бедной Анфисой Степановной, уже пострадавшей от его участия, он поступил весьма не благородно, если не сказать обратное. Но не мы судим, не нам выносить приговор человеческой душе, и я постараюсь остаться лишь повествователем происходящих событий.

Итак, Егор Фомич, узнав обо всём, в ответ на хлопоты Анфисы Степановны, с невиданной для себя энергией, развернул свои. Я не стану пересказывать и описывать все действия, что предпринял здесь Егор Фомич, чтобы взять на себя опекунство над ребёнком. Скажу, что дело чуть было не дошло до суда, ибо и Анфиса Степановна не хотела отступаться от мальчика, которого полюбила всем своим сердцем, мечтая отдать ему всю нерастраченную, невоспользованную любовь. К тому же Анфиса Степановна знала, что за человек её кузен, это придавало ей силы бороться за судьбу мальчика.

Когда все приличные средства были использованы и в ход пошли уже более сомнительные, Анфиса Степановна подала заявление в суд, отчаявшись решить спор мирным путём.

Однажды вечером к ней в дом пожаловал сам Егор Фомич, приехал во всём блеске и свете. Часа два он употребил на то, чтобы очаровать и околдовать её своим обаянием, затем ещё час он пытался уверить её в своих благих намерениях, приводил веские, как ему казалось, доводы, почему именно мальчик должен жить у него:

— Пойми, Анфиса, он скоро станет мужчиной, ему нужен кто-то, кто заменит отца. Мальчик — это совсем иное, это не барышня со шляпками и булавками. Он должен иметь положение и прочее. Что ты ему дашь? Свою лавку? У тебя ничего нет, я не имею в виду средства. Твоё положение в обществе потеряно, твои знакомства прекратились, ты живёшь замкнуто, никуда не выезжаешь. Чем ты ему поможешь? — и всё остальное в том же духе. Но Анфиса Степановна оставалась непреклонною.
Тогда Егор Фомич решился на последнее. В его кармане, как он выражался, лежал про запас козырной туз, беспроигрышная карта, и он, приберёгши её на крайний случай, решил, что этот случай настал. Тон его резко переменился, он обратился к сестре:

— Ну что ж, Анфиса Степановна,— сказал Егор Фомич слегка надменным, холодным голосом человека, знающего наверняка своё превосходство в этом деле,— вы вынуждаете меня пойти на крайние меры. Благодарите Бога, что я говорю с вами без свидетелей и, прошу заметить, поступаю весьма великодушно. Ваше положение, прошу меня извинить, но вы сами вынуждаете говорить об этом, никак не может вам позволить сделаться опекуном этого ребёнка. Вы жаждете суда и надеетесь выиграть дело? Милая моя, вы забываетесь, в вашем ли положении требовать официального решения! Шум, молва никак не позволительны для вас, ваша репутация, поднимется вся грязь, суд поставят в известность о той истории, что приключилась с вами в молодости, или вы надеетесь избежать подобной процедуры? Спешу вас разуверить, я употреблю все средства, ибо уверен в своей правоте, скрыть этот факт вам не удастся, тем более последствия этой истории, а именно смерть вашего батюшки. Я бы не советовал вам, моя дорогая, продолжать тяжбу в этом вопросе. Ещё раз прошу принять во внимание, что, поступая с вами великодушно и не желая никакого вреда именно вам, я говорю сейчас всё это здесь, в вашем доме и наедине, а не в суде публично. Думаю, что вы понимаете, какое решение примет суд, узнав обо всём.

Егор Фомич высказал всё это с видом человека, вынужденного пойти на этот весьма неприятный для него шаг. Складывалось ощущение, что всё давно решено для него и повторять прописные истины тому, кто ещё что-то не понимает, не доставляет ему никакого удовольствия. Во всё время разговора он поглядывал в окно, лишь изредка бросая взгляд на побледневшую и всё время молчавшую Анфису Степановну.

— Ну, полно, полно, Анфиса. Не расстраивайся. В конце концов, мы благоразумные люди и решим это дело приличным способом. Я думаю, мы найдём компромисс, который удовлетворит все стороны. Предлагаю свои условия: раз в полгода ты сможешь брать Константина к себе на месяц, а остальное время навещать его по праздникам и на день рождения. Мне кажется, что это более чем хорошие условия. Воспитанием же ребёнка я займусь сам. Образование он получит более чем приличное.

Анфиса Степановна молчала. Она стояла недвижима возле окна, уставившись похолодевшим взглядом в одну точку и практически не слышала брата. В который раз эта женщина потеряла всё, что любила. По какой-то роковой ошибке или закономерности она вновь оставалась одна.

Анфисе Степановне ничего не оставалось, как подписать надлежащие бумаги, согласившись на условия Егора Фомича. С невыносимой болью и слезами отрывала она успевшего привязаться к ней мальчика. Она пыталась объяснить ребёнку необходимость разлуки, но мальчик ничего не понял и постепенно стал отдаляться от тётушки, уходя в себя всё дальше и дальше. Анфиса же Степановна никогда не забывала о племяннике, навещая его и привозя к себе, она всё больше замечала, как несчастен ребёнок, но изменить что-либо в его судьбе было не в её власти. Когда же Константин подрос и поступил в консерваторию, встречи с ним совершенно прекратились, и так до последнего дня.

Состарившись, Анфиса Степановна совершенно отошла от дел. Поместье она переписала на Константина, изредка заезжая туда посмотреть, как идут дела. Лавки продала, оставив себе лишь дом. За жизнью племянника она постоянно следила и была в курсе его дел, радовалась и гордилась успехами, переживала о будущем, горевала о неудачах и всегда молилась о его душе.

* * *

Ремизов приехал неожиданно, не предупреждая загодя. Он и сам не ожидал, что приедет, вдруг вспомнив о своей старой тётушке, как часто у него это бывало в жизни, сорвался, полетел. Но если мой читатель был внимателен, то, наверное, заметил, что Анфиса Степановна, распоряжаясь насчёт вещей племянника, упомянула, что комната для него готова. Это обстоятельство лишь подчёркивает чувства старушки, всю жизнь ожидающей нечаянной радости.

Ремизов был до крайности возбуждён. Речь его отрывиста и разбросанна. Глаза блестят сухим огоньком, он ходит по дому, то вспоминая, то забывая о внимательно следящей за ним тётушке. Всё смешалось и вырывалось из его души. Нахлынувшие воспоминания раннего детства, дремавшие и ничем не напоминавшие о себе, проснулись, едва он уловил знакомый запах, полюбившийся ему с детства. Всё напоминало. Недавние события нахлёстывали свои чувства.

Ремизов ходил по дому, нервно теребя пальцы. Вдруг начинал громко смеяться, увидев свой маленький мольберт, что купила ему тётушка, заметив в ребёнке тягу к рисованию. То вдруг плакал, кидаясь в ноги старушке, обвиняя себя за многолетнее молчание и холодность. То вдруг снова смеялся, вспоминая сегодняшних знакомых Степана и Дуняшку. То становился серьёзным и каким-то одухотворённым, рассказывая ей о Марье. И вдруг он упал перед нею на колени, моля её о прощении:

— Тётушка, я недостоин… не надо, не перебивайте меня. Я знаю, ты, ты ничего обо мне не знаешь, какое я ничтожество! предатель, холодная змея. Предал тебя, предал Святое… музыку предал, а может быть, я даже… погубил душу, нет, не свою, её я давно погубил. Чистую душу, невинную, внушив ей любовь к себе…

Он рыдал, а Анфиса Степановна утешала его. Видя, что у Константина может начаться горячка, она отвела его в комнату и уложила в постель, всю ночь просидев возле, охраняя сон племянника. К утру Ремизов заснул, нервы его успокоились, он перестал дёргаться и погрузился в покой.