Ольга соина. из цикла дура дурой

Ольга Соина. ИЗ ЦИКЛА «ДУРА ДУРОЙ».
Статья первая

Сидели мы как-то с подруженцией моей в месте приватном за кофейком и о жизни говорили. А она-то, подруга моя, хоть по образованию и гуманитарий, но по образу жизни сейчас мелкий предприниматель и занимается в основном пошивом женской одежонки – ну, платьишков да костюмчиков, а иногда и хорошую шубку смастерить может. Впрочем, занимается она всем этим не столько ради денег, а исключительно из интереса к процессу производства, любви к изготовлению изделий и отчасти возможностям общения с самыми разнообразными клиентами и клиентками, и контингент их у нее, надо сказать, крайне интересный и многообещающий.
И вот сидим, общаемся, а она и говорит мне: «Ты вот все пишешь да людей чему-то учишь, так не хочешь ли и мои какие-то впечатления записать, ну, относительно моего делового контингента? Ну, вспомни наши с тобой молодые годы, как мы с родителями за судьбу свою бились, мужей себе искали, в делах и профессии себя об-ретали, тряпки себе мастерили да наряжались во что Бог пошлет. И вот скажу тебе: никогда, ну никогдашеньки мы такими жуткими дурами не были, как вот теперешние мои клиентки. Это ведь ужас что такое. Я и то раз-мышляю: как они вообще на земле-то живут? Веришь мне, иногда в такой идиотизм впадают, что я, глядя на них часто думаю: и как они ложку к уху вместо рта не подносят? Верь мне: с их мозгами возможно все реши-тельно, и давай я тебе про них нечто вроде сериала сделаю. Вот как встретимся в очередной раз, так я тебе очередную дурью пакость буду описывать, а ты все это на народ выноси, ну, в поучение что ли? А? Ну, как тебе такая идея?»
Я, конечно, отвечаю согласием, но говорю ей: «В таком случае я и тебе свое условие выставляю: а опиши-ка мне ты сначала эту дуру, так сказать, в собирательном виде, да так, чтобы читатель сразу увидел, с кем он дело имеет».
Она соглашается: «Да нет проблем, дорогая! Уж я так на этих дурах насобачилась, что сразу тебе все их общие черты и признаки представлю в лучшем виде, а уж потом, смотря по обстоятельствам, истории пойдут из их дурной жизни. Целый сериал о дурах таким образом развернуть можем, а?».
Я, разумеется, согласна, но опять же сомнения возникают: «А, ну, как на нас приличные да неглупые тетки кровно обидятся, а женская злоба, сама знаешь, самая на свете ядовитая».
Она возражает: «Умные прочтут, да посмеются, а дуру только могила исправит. Опять же меня пойми, дорогая: я, может, в себе некую миссию чувствую: землю нашу от дур как-то поотчистить нужно же, а поскольку впечат-ления у меня крайне богатые, так кому, как не мне, это сделать? Должна же я хоть какую-то пользу принести нашему обществу?»
И так это она убедительно и веско сказала, что у меня никаких возражений особых не осталось.
«Ну, — говорю, — характеризуй дуру-то, так сказать, типологически».
«Так вот, — она продолжает, — современная массовая дура, как я ее вижу, есть экземпляр особый, в своем ро-де уникальный, причем встречается она решительно во всех слоях общества – от самой что ни на есть элиты, до простейших и социально обничтоженных ее представительниц, даже бомжих, ну, представь себе и такое. И вот есть у нее несколько особых, совершенно уникальных качеств, всегда в обычной жизни так ярко и выпукло проявляющихся, что ни с чем и не кем ты классическую современную дуру не спутаешь. Да давай я тебе их разложу по полочкам, одно к одному?»
«Давай», — говорю, а сама чувствую, что разговор ужас какой долгий будет, ибо любит моя подруга во всем крайнюю обстоятельность и пока все не представит, как ей нужно, от тебя ни за что не отстанет. Даже муж ее мне на такое ее качество неоднократно жаловался, ну, да уж тут ничего не поделаешь: характер, однако, не лечится.
«Ну, — начинает она, — современная дура, во-первых, перфекционистка чрезвычайная, просто до истерики. И этот перфекционизм буквально все ее стороны жизни охватывает и держит ее и не отпускает так, что, подо-зреваю, она и во сне продолжает как-то особым образом самосовершенствоваться. Тут, конечно, прежде всего внешность на первый план выходит: брови непременно нарисованы, губы надуты, худоба, ну, прямо противо-естественная такая, что просто до уродства доходят. И особенно они этими похудательными занятиями себе мозги, и, представь, руки себе портят. Ну, про мозги, конечно, разговор особый, а вот руки-то у них от похуда-тельных усилий, как правило, стареют быстро и отвратительно. Смотришь, бабе еще и сороковника нет, а руки у нее как у 80-летней старухи, сморщенные, крючковатые, жилистые, и никакая супер-пупер косметика с этим дефектом ничего сделать не может. Словом, если хочешь дуру да к тому же еще и стерву опознать, прежде все-го на ее руки смотри. Вот совет даю точный. Прими к сведению.
Ну, к сороковнику своему она, конечно, вся фальшивая – от мозгов – до кончиков ногтей. Сама тощая до проти-воестественности, а титьки огромные ни в одно приличное платье не помещаются, даже не знаешь: как на нее и шить-то. Затем еще одна примета, и очень она точно работает: у классической современной дуры ногти как у коршуна, даже вовнутрь загибаются и обязательно с, так называемым, «дизайном»: страз на них налепят, дворцы нарисуют или накрасят их в такой цвет, что и смотреть страшно. Уж и думаешь: да как же их мужики такой ужас переносят в смысле интимности-то? Аж жалко их становится…
Далее, отсовершенствовав-таки  телеса до извращения, они, как правило, за гардеробы свои берутся. И вот тут я тебе следующий неоспоримый признак дуры даю: ну, никак не может наша отечественная дура жить без нор-ковой шубы, и так эта потребность в ней крепко сидит, что никакими кризисами ее из дурьего сознания не вы-бьешь. Нет реальных денег на шубу, так в кредит влезет, мужа и детишек на принудительную диету посадит, дом запустит, даже на себя наплюет отчасти, а уж шубу купит, напялит да и начнет напоказ выгуливать к месту или не к месту. И часто наблюдаю я такую картину замечательную: ползет наша дура в дорогущей шубе, метет длинным подолом грязные улицы, а сапоги на ней старые, трепаные и сумка бывает что и 10-летней давности, физиономия корявая, прическа страшнейшая, однако все это мелочи, а уж шуба при ней.
И тут я тебе третий неоспоримый признак дуры даю: даже если в том особом случае, что у нее деньги на об-щий облик и шубу каким-то чудом нашлись, то вот во всем остальном у нее, как правило, вечный финансовый кризис, ни на что денег нет, и смотрит она на мир с таким озлобленно-пристервленным выражением: дескать, вот вы, сволочи, живете, а я прозябаю. И этот вечный уже почти абсолютный дефицит денег опять-таки с ее неуемным перфекционизмом связан и его, как бы, внутренним особым продолжением является. Вот ты, ска-жем, живешь в квартире в 60 кв.м., а я, хоть и деньги есть на 75 квадратах ючусь, а дура-то, дура наша хочет на 120 или 150, а то и на 200 кв. м. располагаться, причем либо уж с дизайном в «дворцовом стиле», либо подай ей «арт-деко», либо супер-пупер минимализм да крайне дорогущий, и на меньше она не согласна. А если бед-ный муж завоет да начнет ей внушать: «Да мы это не потянем, да сейчас кризис, да подумай, дорогая…», то, она либо орет уж совсем дурье, классическое: «Мужчина должен!», либо опять-таки занимает денег и в непо-мерную ипотеку впрягается и так до бесконечности.
А денег все меньше, а потребности растут, и тут вдруг дура на какой-то момент за пределы самопознания вы-ходит и начинает интересоваться окружающими. И вот в столкновении ее с внешним миром такие коллизии обнаруживаются, что лучше я их тебе  в виде своего рода сценок или диалогов представлю. А сейчас давай от-дохнем от дуры-то да по бокалу шампанского себе закажем. Ну, как?»
На том и порешили, а о дуре в другой раз поговорить решили.
СТАТЬЯ ВТОРАЯ.
 
Ну, вот опять собрались мы с подругой, без мужьёв в кафешке, где от бытовых разговоров плавно перешли к рассуждению о дурах. И вот я жду от нее сценок да пародий, и уже диктофон включила, предвкушая, как она с присущим ей артистизмом весь дурий перфоманс составит, а она вдруг и говорит:
«Ты подожди со сценизмами-то, это потом приложится. А я о дуре-то как о социальном феномене современно-сти так раздумалась и признаюсь, даже отчасти, концептуализировала ее, негодяйку, что хоть трактат пиши. Ну, я, конечно, не Эразм Роттердамский и на «Похвалу глупости», да еще столь ядовитой, как бабья, у меня, сама знаешь, времени нет ни малейшего, а все ж таки кое-что из продуманного в аспекте-то прибавлений к «типологии дуры» я тебе сейчас могу предложить. А как выговорюсь, да изолью тебе свою душеньку, да хотя бы приблизительно все ее, то есть дурьи-то приметы и качества обозначу, так потом и за представления возьмем-ся, а?»
Ну, мне, конечно, делать нечего, соглашаюсь, однако думаю: сейчас опять в обстоятельность кинется, и надол-го эта шарманка заведется. Однако, чтобы впечатления скрасить, говорю: «А давай, дорогая, мы сценарий дей-ствия чуть-чуть поменяем! Давай-ка сейчас по бокальчику красного сухого вина для вдохновения закажем и уж потом за дуру примемся?»
Она, разумеется, не возражает, позвали мы официанта, принес он, что полагается, выпили и закусили, как следует, и пошло дело дальше свистеть по полям да лесам и, как клубок разматываться.
«Так вот, — она говорит, — я до сих пор тебе, так сказать, бытовые и (как у нас принято профессионально вы-ражаться) эмпирические качества дуры обрисовала. А хочешь, дорогая, я ее тебе в культурном контексте пред-ставлю, ну?»
«Да давай», — отвечаю. А сама чувствую, что сейчас она выдаст ну, нечто такое, о чем даже и не думалось во-все: ишь ведь как у нее глаза разгорелись, и даже особую позу за столом приняла.
«Так вот, — начинает она вещать, и тут даже голос у нее как-то меняется, — у дуры-то отечественной наличе-ствует одно абсолютное требование к действительности, представь, большая беда, как правило, нашей стране грозить начинает, если дурьи культурные поползновения каким-то образом с умонастроениями властей совпа-дают. Так вот: есть у нее одна, совершенно роковая фраза, которую, если целиком и полностью к жизни приме-нить и в действие запустить, то обществу большие социальные катаклизмы могут грозить да еще похлеще уже бывших!»
«Да ну, — говорю, — будет, мать, загибать-то! Ну, какие, сама подумай, от дурьих поползновений катаклизмы? Да разве что в семействах, так с этим общество уже как бы смирилось: каждый второй брак лопается и конца этим разрушениям не видно…»
«Ах, — отвечает она, — ну, как ты элементарно на жизнь смотришь, а еще философ якобы? Ты шире, шире на дуру смотри и вот как услышишь от нее роковое, чисто дурье, но при этом глубоко в душе выношенное, да еще и дурьим умишком до формулы доведенное: «Ах, я хочу жить цивилизованно!», то знай, как закон, что если это умонастроение становится повсеместным, и его несчастные дурьи жизненные спутники всецело разделять начнут, то всё: дальше следует тотальная разруха в мозгах, а затем и в жизни, и приостановить этот вселен-ский бардак зачастую очень трудно бывает».
«Так дура-то, стало быть, в твоем понимании есть некий «гегемон» социальных потрясений, что ли?» — во-прошаю я ее прямо-таки с возрастающим изумлением и вдруг замечаю, что ничуть уже архаичной философ-ской терминологии не стесняюсь, ибо тут она исключительно к месту идет.
«Да, — говорит подруга, нимало не смущаясь, — действительно, гегемон, поскольку хочет всё, ну, абсолютно всё на свете в родном отечестве пересоздать исключительно на западный манер – от своего бельишка – до кухни и сортира включительно, причем сразу и немедленно, без эволюций и переходов, так сказать, посред-ством дурьего скачка из омерзительного деревенского настоящего в светлое европейское будущее, да именно так, как она, дура, это будущее понимает, и без всяких компромиссов и поправок на вековые российские осо-бенности. И хорошо, если дура в одном своем отдельно взятом мирке куражиться начинает и свои культурные предъявы мужу выставляет, а у мужа на них деньжата имеются, а вот коли нет, а дурье племя растет и разрас-тается в геометрической прогрессии и подавить его аппетиты решительно некому, ибо и власти-то (то есть, те же несчастные мужья) дурью культурную экспансию отчасти разделяют, тогда что? Что тогда, я тебя спраши-ваю, а?»
«Да ведь, — пытаюсь я ей в тон подстроиться, — тут действительно: начинают они со всеобщей жажды кру-жевных панталон, сейчас и немедленно, притом в неограниченных количествах, а там, глядишь и от государ-ства остаются одни ошметки. Всё так: видали, а что делать-то?»
«А песню петь, — она ерничает:
Ах ты дура, дура, дура, дура полосатая,
Что ж ты, дура, моя дура, сделала проклятая!»
«Нет, — говорю, — раз ты проблему поставила, ты ее и разрешай. Уж коль скоро наша дура-то вдруг основы социума принялась изменять, да так вопиюще, так что с ней сделать-то? Ведь этот массовый психоз надо как-то пресекать, пока он всю жизнь не разрушил или как?»
Тут она смотрит на меня почти-что взглядом античной пифии и изрекает: «А ты вообще нашу классику иногда почитываешь? Или всё Бадью пробавляешься? Ну, у Бадью-то рецептов от всевластия дуры нет, а в нашей-то великой классике все имеется и даже в лучшем виде».
«Да ладно тебе меня классикой стращать, — отвечаю, — они, наши классики-то еще при нормальном цивили-зованном патриархате жили, и ни о каком вторжении нашей дуры в европейскую культуру и геополитику со сво-ими глобалистскими притязаниями даже и не помышляли. Не то время было, не те нравы».
«Не скажи, — ответствует она, ну, совершенно категорически. – Ты хоть пушкинскую сказку о золотой рыбке вспоминаешь когда? А если вспоминаешь, да, так сказать, герменевтически осмыслить умеешь, что тебе и по специальности полагается, то должна совершенно ясно представлять, что свой, определенный ей Богом путь от дырявого корыта до владычицы, представь себе, морской и не больше, не меньше, наша баба-дура прохо-дит потрясающе быстро, если ей никакого удержу нет, а социальные перспективы, так сказать, зовут и манят. И примеров тому видимо-невидимо, как вопиющая дура да с особыми культурными притязаниями вдруг из про-стецкой да немудрящей бабы почти до владычицы морей подымалась, а потом  рожей об землю плюхалась да на весь мир выла, что ее, дескать, совершенно неправильно поняли. Да хорошо еще, если она в дурьем-то ци-вилизаторском раже одну свою семью разорила да до нищеты довела, а если она, скажем, в массовое явление превратится да за государство примется, а?»
«Ты, — говорю, — какую-то апокалипсическую дуру прямо рисуешь, и что касается классики, то тут я с тобой согласна полностью. Да как же ей, дуре-то предел поставить, чтобы она и себе, и людям жизнь портить прекра-тила?»
А подруга смеется да меня подначивает: «Ни черта, — тарахтит, — ты классики толком не знаешь, а еще море стихов помнишь и мужьёв наших, когда они слегка подопьют, чтением их балуешь, ну, прямо актриса, ей-Богу!»
«Да ты, — я уж и злиться начинаю, — не вертись, как уж на сковородке, а прямо говори: как дуру-то в социально безопасное состояние возвратить и что для этого сделать нужно?
«Да проще простого, — она отвечает, — как великий наш поэт всё это, представь себе, предвидел и советовал: вернуть срочно, срочно и безотлагательно ее в исходное состояние, и настанет повсеместно тишь, да гладь и божья благодать и даже, представь себе, некоторые позитивные перемены начнутся. А теперь, дорогая, давай еще по стаканчику, а, а то уж у меня от дурной аналитики мозги слипаться начинают».
Согласилась я на это, и разговор потек совсем в ином направлении.
СТАТЬЯ 3.
Дура-путешественница

Наша очередная встреча произошла накоротке, дома у моей подруги, куда мы забежали на часок перед уча-стием в одном культурном мероприятии.
Заваривши чайку (а моя подруженция, надо сказать, великий специалист по чайному делу: все приемы и техни-ки знает: по-китайски, так по-китайски, по-восточному, так по-восточному и т.д. и т.п. – всё красиво и до немыс-лимости утонченно, чем приводит меня почти в эстетический  восторг), она тут и говорит уже без рассуждений, почти по простецки, но однако с некоторым тонким налетом ностальгии и не без особых, пожалуй, только нашему поколению вполне понятных культурных реминисценций. Впрочем, судите сами.
 
«Поскольку времени у нас мало, — говорит она, — я уж не буду сегодня философствовать и подводить теоре-тическую базу под уже несколько известный тебе феномен современной дуры, а хотела бы поговорить на одну немаловажную тему, которую мне подсказала статья в одном из изданий, посвященная юбилею Юрия Сенке-вича, ну, совершенно гениального ведущего телепередачи «Клуб кинопутешественников», с которым я была лично знакома, поскольку самолично принимала участие в одной из его передач. Вообще наше поколение дей-ствительно открывало для себя мир по преимуществу из телепередач, которые, кстати, формировали вполне себе адекватное восприятие других стран и народов, да и сам смысл путешествий вообще, и главным в них был преимущественно познавательный интерес. Поэтому путешествовать хотелось, чтобы понять смысл мира, его красоту и величие, а поняв, увидеть всё это воочию и проникнуться увиденным до восторга и сотрясения души. Ах, дорогая, ну, как же мы были молоды, романтичны, но во всем этом удивительно правы, ибо, если не восхи-щаться чем-нибудь время от времени, тогда зачем же вообще жить?
Потом, когда уже все мы начали действительно путешествовать по миру, мы до сих пор продолжаем сохранять в себе этот детский восторг, жажду познания и открытость ко всем дарам жизни, а их в приличном путешествии, как сама знаешь, бывает немерено. Словом, если всё это есть, да плюс к тому наличествует некий культурный минимум (ну, там элементарные знания о стране предполагаемого путешествия, иностранный язык, обяза-тельно нравы и обычаи), то в основном и благодаря этому наше поколение вело и ведет себя за границей вполне достойно. Соответственно  и впечатления от поездок были в основном позитивные: мы проявляли ин-терес к народу, культуре, истории и языку страны посещения, а к нам взамен было уважительное отношение граждан принимающей страны. Исключения были, конечно, но они не в счет. Думаю, у тебя остались такие же впечатления, ведь ты бывала в советское время в Югославии, ГДР, Польше и других странах Восточной Евро-пы?»
«Да уж, бывала — отвечаю я, — из этих поездок вынесла много интересного. До сих пор, к примеру, не могу за-быть Югославию. И хотя уже нет этой страны и о ней как о живом явлении вспоминать не любят, скажу: ничего роскошнее, великолепнее и сказочнее я с тех пор не видела ни в одной другой стране. Просто 1000 и 1 ночь какая-то!».
«Скажи, а ты покупала там что-нибудь?»
«Да, конечно, но в очень разумных пределах. В Югославии, например, была шикарная ювелирка. Обменные курсы тогда были небольшие и тащить на себе море клади, во-первых, было невозможно, во-вторых, совер-шенно неприлично. Ну, как-то странен был наш человек в загранице да с огромными тюками, и все это понима-ли. Сейчас, конечно, другое дело и вот ты мне скажи: зачем наши люди вообще и дуры в частности сейчас пу-тешествуют? Что они из путешествий извлекают и зачем они им так необходимы?»
«Да, я думаю, что многие, как и прежде ездят по миру всё с той же прекрасной познавательной целью и потому в этих путешествиях ведут себя вполне достойно и впечатление о себе оставляют самые приятные. Однако дуру нашу ничем таким «познавательным» не проймешь. Она очень уж себе на уме и твердо знает, зачем едет: отдохнуть, развлечься и, конечно, накупить побольше барахла на все случаи жизни, как будто и впрямь послед-ний день экономической Помпеи наступил… Словом, надо скорее все скупить «на всякий случай», пока деньги есть, а уж дальше как придется. А придется кредиты за поездку отдавать и во что тогда обойдутся все эти крайне скверные, причем наспех купленные шмотки, даже представить себе страшно».
«Да, — говорю, — ужас как иногда ведут себя наши «классические» дуры за границей. Ну, вот, например, езди-ли мы недавно с мужем, как ты знаешь, в Испанию, отдыхали под Барселоной на Средиземном море. Остались очень довольны и отдыхом, и впечатлениями от Испании, Барселоны и Таррагоны – старинного города, по-строенного еще древними римлянами, вот, когда мы еще добирались в автобусе из аэропорта в свою гостини-цу, познакомились с женщиной-врачом из Пензы, ехавшей с дочерью-подростком. Пара произвела на нас хо-рошее впечатление, милые и очаровательные существа, причем, конечно, впервые за границей, взволнован-ные, трепетные и всё такое прочее. Ехали мы, ехали, а затем и расстались с ними по дороге, поскольку они вышли раньше нас и поселились в отеле другого городка, каких чрезвычайно много на побережье. Вновь мы встретились затем уже в аэропорту дней эдак через 10 и нас весьма удивил внешний облик недавних наших знакомых: они были несколько бледны для людей, отдохнувших на южном побережье, с собой они везли огромное количество ручной клади (кроме багажа, который они уже сдали). Разговорились. Оказалось, что они большую часть времени провели в магазинах, торговых центрах Барселоны и городков ближайшей округи. Да-ма по секрету даже сообщила, что уже купила целую коллекцию изумрудов, которую из опасения изъятия на таможне припрятала в весьма деликатном месте. Тут меня особенно поразило то, что дама с большим просто-душием и очень довольным видом доложила мне, что она накупила немыслимое количество трикотажных из-делий фирмы «М…», которых, по ее убеждению, хватит ей и ее дочери лет на пять. На мое резонное замеча-ние, что это не очень хорошая фирма, а одежда эта истреплется после двух-трех стирок, в ответ было гробо-вое молчание. Решив замять эту деликатную тему, спросила, как им показалось море? В ответ она промямли-ла, что были на море всего один раз. Спрашивается, стоило ли из Пензы ехать под Барселону, чтобы провести отпуск в магазинах и купить там бросовые вещи?! При этом спрашиваем: А вы хоть архитектуру Гауди видели? Сограда Фамилию, парк Гуэль или знаменитый Барселонский порт Вейль? Как вам? – Молчат, как рыбы в пиро-ге, затем старшая говорит, как печатает: «Ничего нам это неинтересно, мы приехали сделать шикарный шо-пинг, мы его сделали, а теперь будем кредиты выплачивать». «Да зачем, — говорю, — тут шопинг-то обяза-тельно делать? Ведь все это в России есть и даже цены не намного выше?» Отвечает уже со злостью: «Да, ох не последних коллекций!»
«Вот ты мне скажи, — у подруги спрашиваю, — зачем вдруг в Пензе тряпки из последних коллекций «М…» так срочно понадобились, что за них надо втридорога платить да еще за особые дурьи инновации? Нет, ты меня хоть убей, а я их логику понять не в силах и одно тебе скажу: страшно на их мужиков смотреть, когда они за гра-ницей при дуре  в качестве носильщиков или мальчиков на побегушках окажутся. Тут я понимаю, почему они там от горя запивают и теток своих лупешить начинают».
«Да, — говорит она, — ну, совершенно знакомая ситуация. Наша общая с тобой подружка – Елена, — как-то рассказывала, что ездила в 90-е годы с группой, так называемых, предпринимателей тоже в Испанию. И  удив-лялась тому, что мужики практически не выходили из номеров, где чудовищно пьянствовали, а женщины скупа-ли все подряд в ближайших магазинах вплоть до бессознательности. Анекдотично выглядело общее меропри-ятие, когда нашей знакомой удалось вечером вытащить группу на берег моря и предложить хотя бы спеть ка-кую-нибудь песню. После долгих пререканий все сошлись… на известной советской пионерии песне «Взвей-тесь кострами синие ночи…», которую с грехом пополам и пропели весьма нестройно и вновь разошлись по номерам, наверное, продолжать начатое».
«Да и вообще  шопинг, — говорит моя подруга уж, я вижу, в некотором раздражении, — это еще милое дело, это общеженский истерический фантом и не только у наших отечественных дур бывает. Нет, ты в другую их но-вейшую забаву вникни: ведь это ужас что такое! Вот что недавно рассказала мне парикмахерша,  у которой я изредка стригусь и, как полагается, в процессе стрижки болтаю о том, о сем. Так вот: будучи незамужней соро-калетней дамой, она со своей подругой-сверстницей съездила в Таиланд и вернулась оттуда в крайнем разо-чаровании: дело в том, что обе подруги поехали в столь дальние края с романтическими намерениями, в надежде познакомиться с мужчинами, прежде всего иностранцами, и построить с ними отношения, не суть важно, краткосрочные или долгосрочные. Разочарование же постигло их от того, что ни один иностранец на них не обращал никакого внимания, несмотря на их, так сказать, фиксированно «товарный» вид. Все они были увлечены тайками, маленькими и страшными, по ее выражению. На мой вопрос: «А знаешь почему они именно с ними общались и оказывали им знаки внимания? — она недоуменно пожала плечами и констатировала: «Да смотреть-то там не на что, а мы-то, мы-то…» Тут я ей говорю: «Да ведь эти девицы с детства учатся разного рода сексуально-эротическим приемам и искусству завлечения мужчин. Это – основной бизнес в этой стране, и в области разного рода сексуальных практик тайкам зачастую нет равных». Парикмахерша моя была в шоке. «Так зачем же, — говорит, — мы вообще туда ездили?» «Не знаю ваших намерений, — говорю, — но об этом в Интернете вполне информации. Нужно было сначала бы прочесть ее, а уж потом решение о намерениях при-нимать».
«Или еще, — теперь уже я добавляю, — недавно прочла еще про одну многообещающую девушку с Урала, ко-торая, представь себе, решила отправиться дизайнером в Марокко, где ее чуть не продали в сексуальное раб-ство, а хозяин, на которого она взялась работать, ежедневно пытался ее изнасиловать. Нет, ты представь себе это: одна, в мусульманской стране, без сопровождения и ради чего? Вот как это назвать: квинтэссенцией ду-ризма или квинтэссенцией культурной дистрофии, я уже не понимаю?»
Тут вдруг мобильник у моей подруги заверещал как резаный. И она мне говорит: «Дела, моя милая, дела не дремлют. Ткани привезли, смотреть бегу. Давай и ты со мной, глядишь и подскажешь что!»
Ну раз дела зовут: какой уж разговор. Подхватились мы и побежали, а о дуре решили уж потом договорить.

СТАТЬЯ 4.

О соприкосновении дур с культурой
 
К своеобразной этой теме из нашего с подругой общего про дур, так сказать, «сериала» подошли мы, однако, не без некоторого предварительного раздумья. Сначала общие свои впечатления на эту тему друг другу выска-зали, потом с друзьями и с мужьями переговорили, а уж затем, когда дело отстоялось и, согласно великому Стендалю, даже кристаллизироваться начало, снова встретились в месте приватном, то есть в одном из попу-лярных Торговых центров, где посмотрели обоих нас заинтересовавший фильм, после которого, как водится, перекусили, кофе выпили и уж только после этого разговор повели.
Тут вдруг подруга моя снова меня удивила до чрезвычайности следующим рассуждением. «А знаешь, — гово-рит, чем современная, так сказать, «продвинутая» дура от просто дуры всех веков и народов радикально отли-чается?»
«Да ничем особенным, — отвечаю, — дура-то, она во все времена и есть дура и все типологические ее качества внимательному и чуткому человеку совершенно очевидны. Ну, вспомни, как ты мне на пушкинскую сказку о ры-баке и рыбке ссылалась и утверждала, что главным и определяющим качеством классической дуры является ну, … полное непонимание своего места в жизни и всего, что из этого следует. Ну, то есть не знает наша дура никаких границ своему самоутверждению, алчет всего и сразу и уж, разумеется, в этом неистребимом, чисто дурьем вожделении всего и вся постоянно выходит из определенных ей Богом и жизнью берегов, крушит все вокруг себя самым отвратительным образом, а уж потом сидит на обломках и воет. Разве не так?»
«Так-то оно так, — она о договаривает, — но заметь, что в иные, более пристойные эпохи никогда она, то есть опять-таки дура-то, не имела особого честолюбия на культуру замахиваться и на свое особое место в ней пре-тендовать. Нет, конечно, и тогда время от времени нашествие дур на культуру случалось, и самые вульгарные содержанки вдруг начинали светские салоны открывать и философов да политиков зазывать к себе для разго-воров, однако сами при этом просто создавали фон и обстановку и при серьезных темах молчали себе в тря-почку и не более того. Сейчас же… да ведь это кошмар что такое: дура тут, дура там, на телевидении, социаль-ных сетях, на ютубе, в Инстаграме, в видах и формах, цветах и расцветках. И все к дуре чрезвычайно внима-тельны и почтительны, интервью у нее берут, про политику с ней рассуждают и уж, боюсь, скоро прямо до того дело дойдет, что она, сердешная, всю проспекцию нашей жизни определять примется и на все случаи жизни свои рекомендации предъявит».
«Действительно, — соглашаюсь, — весь этот социальный маразм нас, так сказать, почти поглотил и уж перева-ривать начинает; да ведь это же гримаса массовой культуры и общества потребления, причем, конечно, в са-мом вульгарном виде, а дура-то их всего лишь репрезентирует и идейно оформляет и ничего больше! Да и во-обще, ну зачем ты ей, дуре-то такой глобальный и жизнеопределяющий смысл придаешь? Ведь в реальной жизни цена-то ей ровно три копейки и не на ней вся наша жизнь строится, так ведь?»
«Нет, не так, — возражает мне она, — не так и не так, и ни при каких обстоятельствах. Да ты сними с себя-то философическую зашоренность и взгляни на существо дела прямо и просто, без фантазий и ненужных никому совершенно идиотских обобщений. Ну, скажи, мне, и в какие-такие времена обычная, пошлая дура без образо-вания, идей и даже мало-мальских понятий о социально приличном и неприличном вдруг, с порога,  так сказать, прямо с места в карьер желает ни много ни мало прямо в вечность прыгнуть, и с истеричностью, прости Госпо-ди, извечной хабалки себе там пространство отвоевать? Ведь они сейчас уже книги, представь себе, какие-то пишут то ли уж сами, то ли спичрайтеров нанимают; корявые стишата публикуют да еще на обложках этих ну, просто вопиющих своих творений под блоковских незнакомок рисуются: в шелках, шляпах да перьях;  картины каждая вторая малевать принимается да еще эту мазню по превеликому блату в ведущие музеи страны при-строить хочет; и уж, наконец, дело до полного антуража доходит: вдруг у них повсеместно голоса прорезались, и базлают они день-деньской на федеральных каналах, а народ всю эту муть голубую уж  я и не знаю как слу-шает и что на этот счет смекает. И заметь, что поскольку при всем том они есть дуры и ничто более, так в ре-зультате всех этих порываний  они неизменно впросак попадают, в лужу одним местом хлюпаются и ужасно страдают, причем страдать любят публично да зачастую даже с коммерческим эффектом. Вот недавний при-мер: написала было только одна многообещающая девица книжонку под названием (представь себе!) «Цена счастья», где чувствительно описала, как из банальной провинциальной дурынды надо становиться «всем»: жить, гулять, любовь и мужа себе находить, а тут муж возьми да ее брось да еще со скандалом! И вот что ты думаешь: дура-то эта от своего места в вечности отказалась и села в уголок, чтобы никто не уволок? Да как бы не так: тут же очень рационально определилась в культурном отношении и начала из себя строить пример для подрастающего поколения. Да что же это такое, а? Мало того, что от дурьего натиска итак вся жизнь по швам трещит, так они еще и наравне с великими пьедесталы себе воздвигают и, отчасти, за наши с тобой денежки».
«Да погоди,-  пытаюсь я ее размах перебить и как-то в приличное русло направить, — так ведь в таком случае дура-то наша не дура, а супер-пупер умная, раз она свою природную глупость так ловко монетизировать научилась?»
«Нет, — отвечает она крайне решительно, — она именно дура и ничего более, и все         приличные люди это видят и понимают и в основном серьезных дел с дурами не делают, ибо конечный результат тут всегда один и на лицо: расплывшись до невозможности, и всех и вся себе вроде бы подчинив, она вдруг с размаху да с разбе-гу плюхается в грязь, как я уже тебе раньше говорила, а потом сидит и воет. И вот воет она один раз с большим коммерческим успехом, второй раз – уже с гораздо меньшим, в третий раз – к вытью в добавок вдруг начинает голой в Инстаграме мелькать, а интерес к ней все меньше и меньше и, наконец, прибивает жизнь дуру к своему классическому разбитому корыту, как это и было у великого поэта описано».
 
«Так скажи же ты мне тогда, — тут уж я ее вопрошаю, — почему экспансия дуры в культуру в наше время до таких немыслимых степеней обозначилась, а? Ведь сама же толковала, что не было этого раньше, ну, во вся-ком случае в таких ужасающих видах и формах?»
«Я-то скажу, — она говорит, — но вот и ты, философ, сама об этом подумай на досуге. Вот где эта самая ни на есть экзистенция-то, а ты не видишь и не чувствуешь. Но, право же, дорогая, о дуре много толковать нельзя, а то есть у них одно препакостное свойство: все сознание заполнять начинают… и тогда просто от них деваться некуда. Все, ну, решительно все представительницы нашего пола вдруг дурами казаться начинают, и тогда по-нимаешь, что зашла, ужас как далеко, и надо из этого состояния как-то выбираться. Так что: давай о дуре и культуре в следующий раз продолжим, а?»
 
Согласилась я, и потом мы с подругой постепенно к другим темам да проблемам перешли.

СТАТЬЯ 5.

О СОПРИКОСНОВЕНИИ ДУР С КУЛЬТУРОЙ
(продолжение)
Ну, вот, дело к весне пошло, и отправилась я к моей подруге за обновками: думаю, прикуплю кой-чего, плохого не посоветует, вкусу ей не занимать, да, может, на кое-что и скидку сделает приличную. Словом, проблема женская и широко известная. И, как пришла, так чуть на пол и не осела от изумления. Смотрю: сидит она у себя в закутке, сигарету за сигаретой смолит, коньяк на столе рядом со счетами да накладными, и такая она, вижу, злая-презлая, аж губы трясутся. А как  заходила к ней, так ненароком и углядела, что и девчонки в магазине… ну, все как-то не в себе, не до покупателей им и что-то сильно обсуждают, да с особой нервной злостью, кото-рая… ох, не скоро стихнет.
Видя такое дело, я уж, было, решила, что на нее налоговая наехала или еще что похуже, а тут она мне прямо и выдает: «Да дорогая ты моя, спасибо, что зашла, а то я уж тебе отзвониться хотела, чтобы хоть кому-то все, что тут произошло, рассказать, ну, прямо душу вылить, а то, поверишь, сейчас со мною, истерика случится от впечатлений».
И тут она, представьте себе, открывает коньячок и прямо из бутылки крупный глоток делает да такой, да без закуски, что я, конечно, не сдержалась: «Да что ты такое, мать, — говорю, — делаешь? Да какой ты пример жут-кий девчонкам подаешь, если они тебя в подпитии увидят?»
А она, надо вам сказать, дама крайне выдержанная и из семьи чрезвычайно приличной: папа – профессор, ма-ма – доцент, дедушка – академик, муж – ну, очень хороший пост занимает по одному деликатному ведомству, так что манеры у нее отменные, характер сильный и твердо поставленный и к таким ошеломительным формам поведения, как я сегодня обнаружила, она никогда склонна не была и даже не без отвращения от них сторони-лась. Да что ж, думаю, она такое пережила необыкновенное, что ей оттяжка требуется, как самому немудряще-му мужику, и она этого нимало не стесняется?
Она, видя мое крайнее недоразумение, говорит, как чеканит: «Ничего не бойся, до дому уж меня довезут как-нибудь, а если я сейчас малость не выпью да не выговорюсь, то уж не знаю, что со мною к вечеру и будет!»
«Да что такое с тобой случилось-то? – опять-таки я вопрошаю, а сама думаю: может ее о дуре разговорами развлечь, поскольку уж очень она это дело возлюбила и суюсь к ней с этим своим предложением: «Ну, дорогая, если у тебя особые коммерческие неприятности, так давай о дуре и культуре продолжим и ты, таким образом, в себя помаленьку придешь?»
Вот сказала я это, а эффект вышел сверх всякого ожидания. Тут она как заорет да так, что бутылка на столе задрожала: «Да к чертовой матери всю эту коммерческую муть голубую! Никаких по этой части у меня проблем нет, дела я веду аккуратно и прозрачно, и (тут вдруг она уже выражаться обсцентной лексикой начинает, что для нее уж совершенно невозможно!) ты на эту тему не заморачивайся вообще, понятно? А довела меня до такой непотребщины самая что ни на есть вопиющая дура, да еще, уж, конечно, с претензиями на культуру да так, что я сейчас от отвращения реветь начну. Ну, что смотришь на меня, как заправская интеллигентка, как будто ты никогда приличного человеческого гнева не видела? Не морализируй, а бери диктофон да и записы-вай, и я тебе дуру с ходами и выходами, сценизмами и перфомансами представлю».
Ну, вижу, делать нечего: включила диктофон и слушать расположилась.
«Так вот, — она начинает. – есть у меня клиентка одна. Да, представь себе, из старых, новых и новейших рус-ских вместе взятых и в таком крепком замесе, что держи с ней ухо востро, а то изведет до крайности. И вот за-является она как-то ко мне и просит, прямо истерически, ей вечернее плятье состроить. А у ней, доложу тебе, фигура ужасающая и если бы не одеженка, которую я на нее мастерю, то просто надо в маск-халат закутывать-ся и дома сидеть безвылазно. Вот, представь себе, сделала она себе липосакцию, жир с живота удалила, а он (поскольку гормоны переходного возраста все равно свое берут) у нее на плечах, боках и руках повылез, и ко всей этой конструкции ноги у нее ужасающе тонкие, просто паучьи какие-то лапки, так что их надо либо юбками, либо брюками закрывать, а то получается нечто… ну, просто фантастическое по безобразию. Да заметь себе, что таскается она ко мне, так сказать, в силу этой уже ничем не изживаемой бабьей необходимости: никто, кро-ме меня, зная ее телесность и характер, на нее шить не берется, а я, идиотка, себе на голову вдруг ей помочь решила.
Причем, семья, скажу тебе, у тетки страшно богатая, муж при деле, активов немерено, машина и шубы у ней сумасшедше дорогущие, как это классической дуре и положено, а вот никогда, ну, никогдашеньки у нее налич-ных денег нет и из-за каждой мелочи рядится со мной как последняя торговка на толчке и еще с завываниями. Ну, до поры до времени я все это как-то терпела и пыталась с ней, мерзавкой, отношения выстроить, а теперь, после сегодняшнх ее оборотов, вижу, что гнать ее надо поганой метлой без всякого стеснения».
«Да в чем дело-то? – вопрошаю, — да успокойся ты, а то ведь вся прямо трясешься».
Она опять коньяку прихлебнула и свое гнет: «Не перебивай меня, дай душу излить, сиди себе и слушай. И вот, стало быть, подай нашей дуре платье вечернее, и тут, когда дело до определения фасона дошло, стали возни-кать у нее разные ходы и выходы и чем дальше, тем безобразнее.
А тут, надо сказать, что ее мужа недавно к какой-то награде представили и вдруг ей тоже, уж не знаю, за что, потому что у нее никаких серьезных дел не водится, тоже за что-то медальку привесили, и вот этот-то момент в моем портняжном деле вдруг оказался решающим.
Ну, словом, говорит она мне следующее: «А хочу я такое вечернее платье, чтоб награду свою могла на грудь повесить и в таком-то виде вместе с мужем на мероприятие явиться».
Я, конечно, удивляюсь, но ей и свою стратегию строю: «А платье хотите декольтированное?»
«Да, — отвечает, поскольку грудь у меня великолепная (замечу: от селикону-то), обязательно серьезное де-кольте необходимо и на него медаль, понятно?»
«Да не делается так, — я ее убеждаю: либо медаль, либо декольте, а хотите, я вам красивый жакет пошью и на нем ваша награда будет       вполне уместна».
«Нет, — кричит, — хочу платье, и чтоб на нем медаль была, а ваше дело мои желания исполнять, понятно?»
Тут я взглянула на нее и вспомнила, как великий В. Маяковский похожие процессы в середине 20-х и начале 30-х годов ХХ века описывал. А тогда, говоря современным языком, партработники с нэпманами скорешились, и из этого противоестественного слияния возник такой быт, что я с ужасом себе представляю, как от него классиче-ские русские интеллигенты воем выли и рыдали, ну, как я теперь.
Ну, вспомни, к примеру, как такая послереволюционная Дунька у своего мужа наряды выпрашивает:
«…и мне с эмблемами платье,
Без серпа и молота не покажесся в свете?
В чем же буду я тогда фигурять на балу в Реввоенсовете?»
Извини, если неточно процитировала, но существо дела ясно по-моему до прозрачности.
И вот, сообразив все это, я ей говорю: «Если декольте, мадам и медаль вам срочно совместить потребовалось, тогда на декольте покупайте приличный сотуар, а на него медаль как фермуар цепляйте и будет более-менее».
Тут она вдруг становится не просто розовой, а какой-то пунцово-малиновой, и я вдруг понимаю, что слова эти : «сотуар» и «фермуар» она не то что не знает, но даже выговорить не может и от этого, то есть, от стыда и зло-бы, сейчас реветь начнет.
Ну, пожалела я, идиотка, ее, вошла в дурье положение, нарисовала ей на листочке, как эти классические и очень модные сейчас винтажные аксессуары выглядеть будут и вижу, дура прониклась, и даже на высоте поло-жения себя ощутила.
«А какого стиля платье делать будем? – спрашиваю. – Я бы к такой ювелирной классике вам ампир порекоме-довала».
Тут, вижу, дура опять делается багровой и вдруг как заревет да почти белугою: «Какой-такой еще «ам-пир»? Вы на что намекаете? Да я в серьезных местах и не жру вообще, а только притрагиваюсь!»
Тут уж я, со своей стороны, чуть в обморок не упала, однако быстро сообразила, что она эту вечную классику почему-то с едой связала и ужасно на это обиделась.
«Да это стиль такой особый, — я ее убеждаю, — ну, вспомните, как в Бондарчуковском фильме по толстовскому роману «Война и мир» дамы одевались? Ну, платье Наташи Ростовой на первом балу, а?»
«Ничего я этого не помню и знать не хочу, — тут она мне уже почти в истерике отвечает, — и ваш отстой совко-вый и ольдскульную пакость знать не желаю! Я человек новой эпохи, и уясните это себе фактически!»
Ой, думаю, и далеко же ты, бабонька, в новой эпохе зашла и как ты из нее выбираться-то будешь? Однако скрепила себя и говорю: «Ну, тогда вам надо платье в греческом стиле, а к нему, имейте в виду, особая обувь полагается и украшения на руки, как у античных богинь, понимаете?»
Смотрю: улыбается моя дура и видно, что уж очень ей захотелось богиней стать… из Дуньки-то оголтелой.

Ну, договорились, стало быть: в греческом стиле, так в греческом стиле. Ткань она выбрала дорогущую, вышив-ку, отделку натуральным кружевом – так, по самым скромным прикидкам, обошлось платьишко где-то под стольник, ни много, ни мало. Я, конечно, заранее предупреждаю, что дороговато мол, надо кое-что поубрать, и тогда, соответственно, и ценник уменьшится. Никак не соглашается, да еще торопит и сделать наряд просит к четко оговоренному сроку. «Ладно, — соглашаюсь, — тогда аванс давайте».
Тут, представь себе, некоторые странности начинаются, и как они меня, опять-таки идиотку, не насторожили и в толк взять не могу.
«Ну, нет у меня сейчас налички, — говорит, — давайте я вам расписку оставлю и неужели вы мне под честное слово не поверите?»
Я расписку беру, девчонок шить сажаю и начинаем мы со всем усердием дуре угождать. Наконец, изделие гото-во, дура является, но, смотрю, как-то странно – не на машине своей роскошной, а на такси, к одежке кидается, мерит, визжит от счастья и вдруг меня просит-умоляет: «А поедемте с вами вместе по магазинам, аксессуары подберем, а то я боюсь, что куплю что-то неподходящее».
«Да на чем поедем-то? – спрашиваю. «А на вашей машине. – отвечает так, как будто у нее все заранее по сце-нарию расписано, — а моя, знаете, в автосервисе, поскольку я на днях в небольшую аварию влетела».
Заметь, что при этом за платье денег не платит, но завернуть и упаковать его, как следует, требует.
Ладно, выходим с ней на улицу, и вот…что-то меня дернуло ей пакет в руки не отдавать, а в багажник его при-строить – ни больше, ни меньше.
Ну, садимся, едем и вдруг, представь себе, она меня, меня-то на шантаж брать начинает: «Я, — говорит, — пришла к мысли, что вещь эта гораздо дешевле стоит, сделана некачественно, словом, я ее выкупать отказы-ваюсь, или давайте мне скидку ровно вполовину».
Я от такой дурьей наглости обалдела, однако (ты меня знаешь: у меня на такие вещи реакция моментальная!) остановила машину посреди дороги, включила аварийку и говорю: «Выметайтесь, мадам, и быстро, а не то я полицию вызову и заявлю, что вы меня обмануть пытались. Протокол составим по всем правилам, а потом – вы в отделение, а я к себе – и вещицу вашу в салоне выставлю и к вечеру, даю вам слово, что приличные люди, не вам чета, ее уж и купят».
Она посидела, помолчала и тут как давай реветь, ну, просто по-дурьему, с воплями и взвизгами. «Да у меня де-нег ни гроша нет, муж все на ремонт машины забрал, да сжальтесь, простите, я вас умоляю, ну, я просто вас немножко запутала, всех моих дел вам не рассказала, так простите-извините, ну, я вас  прошу, не знаю как!»
Я, видя такой разворот событий, ожесточилась тоже и ее, со своей стороны, стращаю: «Мадам, я благотвори-тельностью таким, как вы, да еще с немыслимыми активами, не занимаюсь, мне девочкам деньги платить надо и выметайтесь из машины и … на раз-два взяли…», а то я звуковую сирену включу».
Она посидела, подумала, видит дело плохо и говорит: «Тогда поедем к моему мужу и еще к кое-кому и буду я деньги на платье собирать по народу».
Ох, думаю, ну, влипла я, но делать нечего. «Ладно, — говорю, — едем», и так-то она часа за два требуемую сумму собрала. Отдает мне деньги, а я ей платьишко и говорю: «Ну, теперь, слава Богу, расстаемся?»
«Нет, — она умоляет, — ну, нельзя мне с вами сейчас расставаться, а аксессуары-то как я их без вас выбирать буду?»
Ну, плюнула я и поехали покупать мы с дурой прибамбасы. Выбрали, все как надо, она визжит от восторга. А деньги опять-таки не платит.
«Да в чем дело-то? – спрашиваю, — ну отпускайте меня, а то уже дело к вечеру!»

Статья 6.

О СОПРИКОСНОВЕНИИ ДУР С КУЛЬТУРОЙ
(продолжение)
 
«И тут, представь себе, — продолжала моя подруга, — самый роковой дурий перфоманс и разыгрался: «А за-платите за все, — мне заявляет моя клиентка, — из тех денег, что я вам за платье дала, и я вам при случае верну все-превсе и еще новых клиентов в благодарность приведу».
Здесь меня опять-таки, понимаешь как молнией пронзило и вспомнила я вдруг любимую поговорку одного вли-ятельного и очень богатого дяденьки, погибшего недавно в столице одной из бывших наших союзных респуб-лик при очень странных обстоятельствах: «Долги платят только дураки и трусы» и поняла я сразу до точки, «до основанья, а затем…» во что, собственно, вляпалась…
Посмотрела я на нее, развернулась и к машине побежала, а она, представь себе, в обычной жизни с манерами княгини или «владычицы морской» вдруг с диким ревом за мной кидается и визжит-умоляет: «Ну, купите, я вас прошу, а то я сейчас просто от разрыва сердца скончаюсь!»
Вот здесь, дорогая ты моя, я в самой что ни на есть «живой жизни» (прямо по Достоевскому) круговращение дуры из величия в низость увидела и опять-таки вечную классику вспомнила, то есть уже не Пушкина и Федора Михайловича, а бальзаковского «Гобсека», и те замечательные моменты, как княгини и графини накануне ба-лов перед грязными ростовщиками на колени падали и ноги им целовали. При этом поняла про себя, что от-нюдь я не ростовщик и уж тем более не тетка процентщица, однако уступать «за просто так» дуре, ну, совер-шенно неохота, ибо нутром чую: опять надует.
Посмотрела, посмотрела я на нее и вдруг решение приняла: «А поехали, говорю, мадам, раз такое дело, к мо-ему знакомому нотариусу, и вот там вы мне расписку напишите на ту сумму, которая вам уж так нужна до исте-рики, да с указанием паспортных данных и с четким сроком возврата, договорились?»
Она, было, завывать опять начала, но видит: тут никак номер не пройдет и меня особо истериками не прой-мешь – не на ту напала, и опять снова-здорово поперлись мы мотаться и бумажки собирать.
И ты не представляешь, что за мерзости она у нотариуса выделывала: трижды данные паспорта исказить пы-талась, место жительства фальсифицировала, пока… мы обе диктофоны не включили и опять-таки полицией ей не пригрозили.
Ну, кое-как состряпали бумагу, отдала я ей, идиотка, половину честно заработанных денег, взяла расписку и говорю: «Если к означенному времени вы мне деньги не вернете, то я все это в социальных сетях выложу да еще с комментариями. Понятненько?»
Она молчит, сопит, деньги в сумочку прячет и вдруг мне заявляет: « Да довезите меня уж до торгового центра, а потом домой, ладно?»
Я от такой наглости обалдела и смотрю: она приосанилась, в себя пришла и опять, как владычица морская, выступать начинает.

И уж тут меня просто развернуло и вывернуло: сказала ей прямо, с выражениями, что о ней думаю, села в ма-шину, дверью хлопнула и тут поняла, представь себе, до спинного содрогания, до озноба и даже некоего внут-реннего сотрясения, почему это в современной жизни дура основным социальным явлением стала, и все-то, все под нее, негодяйку, подстраиваться начало и ею почти что определяется? Ну, помнишь, что мы именно на этом неразрешенном до конца вопросе наш прошлый разговор окончили?»
«Помню, — отвечаю, — а сама вся от ее рассказа, ну, просто содрогаюсь от отвращения, и даже меня, заме-чаю, выпить потянуло.
«Так вот, — она продолжает, — вдруг осознала я, что все то, что у нее иногда, якобы, сверху в респектабельном виде обставлено и оплетено и где она действительно богиня и царица, но это ведь только снаружи;  а внутри-то у нее – ну, полное одичание и самый хамский хапок и ничего больше. И оттого-то набитые дуры «из народа» иногда на самый верх проползают, что они есть некий социальный принцип разрушения всего значительного и серьезного и кому-то такие «метаморфозы» ужасно нравятся в смысле жизненного примера повсеместной дурьей реабилитации, поскольку всем и вся показывают, как надо себя вести, чтобы хоть как-то на поверхности жизни удержаться».
«Ох, — говорю, — и до чего ты дошла-то, ужас просто. Давай-ка пока из этой области социального ада на по-верхность выберемся, а о дуре и культуре в другой раз поговорим, ладно?»
«Давай, — она соглашается, — да только я уж о «культуре» в их понимании говорить пока не хочу, а лучше нам к вещественному миру обратиться. Вот новую тебе тему предлагаю: «Дура покупает», ну, как тебе?»
«Отлично, — соглашаюсь, ну, иди мне новые наряды показывай, ибо я, в отличие от дуры, пока еще кредито-способная».
Вот на том и порешили.
Статья 7.

         Вот тут на днях опять-таки звонит мне моя подруженция-модистка вся в радостной истерике: «Приглашаю я, — говорит, — тебя в салон и немедленно, поскольку у нас с девочками некий особый праздник наметился, и не смей отказаться, слышишь!»
— Да в чем дело-то? – спрашиваю.
— А вот: празднуем мы всем коллективом победу над дурой, окончательную и радикальную, и если ты не явишься; и все, что мы с ней проделали не опишешь, да потом на общее обозрение не выставишь, то считай, что наступит у нас с тобой полный разлуп отношений, ну, окончательный и бесповоротный.
Конечно, зная характер моей подруги, уж очень твердый и решительный, и ни на какие компромиссы не иду-щий, когда дело касается, так сказать, «принципов жизни», я предупреждению вняла и в гости отправилась.
Прихожу и вижу: салон для посетителей временно закрыт; девочки и хозяйка стол накрывают, питье и закуску тащат; и все они в каком-то особом радостном восторге и энтузиазме: хохочут, припрыгивают и даже, пред-ставьте, чуть ли не чмокаются от восторга.
«Да это что же у них такое случилось-то, — думаю, — что они все расскакались прямо как ошалелые и какое-то совершенно необыкновенное единение друг с другом демонстрируют?» А тут подруга подскакивает ко мне и вопит уж совсем по-простецки: «Ух, как распрекрасно, что ты вовремя заявилась, пока мы все еще трезвые, а я особенно, и потому все, что у нас тут произошло, толково и обстоятельно рассказать надо! Садись  во главе стола, на мое место, а я напротив тебя усядусь; а вы, девчонки, налейте-ка ей все, что полагается и поесть по-ставьте да диктофон включите, а ты, слухай, слухай меня внимательно и комментировать приготовься, если, конечно, возжелаешь!»
Ну, деваться некуда, уселась я, и потихоньку-помаленьку мы до существа дела добрались.
— Да что у вас случилось-то?
— А вот, представь себе, что явилась ко мне дура, якобы долг свой отдавать, и тут такое началось, что хоть свя-тых выноси!
— И что опять дура воровайкой прикинулась?
— Нет, хуже, много хуже (хотя и это было); а захотела дура по примеру пережитых впечатлений уж полностью гардероб себе обновить и, представь себе, так сказать, в «имперском стиле». «Я, — говорит, — ужас как шикар-но на балу в вашем платье фигурировала и теперь хочу весь свой, окружающий меня бомонд своими нарядами поражать с Вашей, конечно, помощью!»
Тут я все смекнула про себя и отвечаю: «А какой имперский стиль вы желаете: а ля Наполеон Буонапарт, Наполеон II  или, быть может, Наполеон III, это если французской традиции следовать? А если английской -, то, быть может, вы желаете в стиле олд Викки? А если в отечественной-то традиции, то что вам ближе: импер-скость в духе Александра II-го или Александра III-го или, возможно, уже Николая II-го? Вы мне конкретно скажи-те, чтобы я на ваш безупречный вкус угодить могла!»

Тут она опять пошла вся красными пятнами и орет: «Вы чего меня путаете, как идиотку окончательную! Ведь наполеон-то – это особое пирожное такое, жирное и вкусное до ужаса, если его правильно готовить, так причем здесь имперскость-то?»
«Ошибаетесь, — возражаю, — мадам, ах, как вы позорно ошибаетесь! Да ведь «имперскость-то» — это прежде всего, помимо власти, особый культурный стиль, и он прежде всего с именем правителей той или иной страны соотносится и потому в истории моды и декора свои артефакты оставляет. Так говорите мне конкретно: что вы, собственно, желаете, чтобы у меня на ваш счет особых сомнений не возникало?!»
Она опять побурела, как подгнивший помидор, потом, гляжу, сникла и уже почти жалобно просит: « А напишите мне на листочке отдельном про всю эту разную «имперскость», а то я позабуду и в своем кругу оконфужусь. И Вы уж сами мне подберите, что-нибудь из всей этой «имперскости», да только имейте в виду, что я сейчас себе новую грудь делать собралась, поскольку мой муж мне на этот «апгрейт» уже деньги выделил. Так что, когда обмеривать снова будете, имейте в виду, что в груди надо на два размера, как минимум, побольше!»
«Ага, думаю, — ты, мерзавка, еще со мной за прошлое не рассчиталась, а уже считай что с моей помощью, себе новые сиськи ладишь, ну, погоди, я тебе сейчас покажу эту «грудь тугую».
И тут, понимаешь, припомнила я, как у Маяковского, один оголтелый советский мещанин о тетках с буферами мечтает:
Мне, пожалте, грудь тугую!
Ну, а если нету эдаких,
Мы найдем себе другую,
В разысканной жакетке!
А дальше у него уж совсем круто, про то, как они свои омерзительные животные хотелки под идеологию оформляют; то есть, почти так же, как моя дура трандит про «имперскость», одуревши от потребности во что бы то ни стало отвечать «духу времени».
Припомадясь  и прикрасясь,
Эту гадость, вливши в стих,
Хочет он марксистский базис
Под жакетку подвести…

Ну, однако, скрепила я себя изо всех сил и вопрошаю: «А как, мадам, рассчитываться будем за прошлое и настоящее?»
Тут она засуетилась, смотрю, как-то мелко, ну, совсем как примитивная мещанка на рынке;  затем открывает сумку и деньжонки мне подает. «Тут, — говорит, — долги за платье, а насчет будущего мы уж договоримся, да?»
И смотрит на меня, а глазенки бегают, и почему-то вдруг на стуле начала ерзать.
Вот, беру я деньги, пересчитываю и все вроде сходится, однако, представь себе, что-то дернуло меня их на детекторе купюр проверить; и тут вдруг явственно вижу, что две пятитысячные фальшивые, прямо из «банка приколов».
Отложила я их в сторону, а саму, понимаешь, вдруг трясти начало от такой-то сумасшедшей дурьей наглости.
«Это что, — вопрошаю, — мадам, такое? Девочки, нажимайте тревожку и зовите охранников и полицию вызы-вайте без стеснения, а то нам с вами уже просто в рожу плюют и не стесняются!»
Тут дура опять как завопит: «Не надо ничего, я Вас умоляю! Ну, я просто пошутить хотела, на понт Вас взяла; да просто я ваще приколистка большая по натуре, люблю над людьми побалдеть, а Вы что про меня подума-ли?!» и смотрю, прямо ручищи свои в молитвенный жест складывает и чуть ли не креститься собирается.
Ну, осмыслила я все это; деньги и дуру на видео сняла; а она прямо-таки завывает: «Да запишите это за мной в качестве долга и не бросайте меня на произвол судьбы, потому как у меня еще одна есть к Вам просьба огром-ная!»
«Да что за просьба такая?» — интересуюсь.
«А вот, — отвечает она и вся от пережитого волнения всхлипывает, — заметила я, что Вы ужас как хорошо одеваетесь: и обувь, и сумки, и косметика, и духи, и верхняя одежда у Вас всегда отличного качества, а я вот, хотя на все это деньги трачу огромадные, почему-то никогда в этих вещах-то такого эффекта достичь не могу, несмотря на все старания. Так скажите мне, я Вас просто на коленях умоляю, как Вы все это делаете?»
«Да это очень просто все, мадам, — говорю, — надо в вещах и марках разбираться и. следовательно, точно понимать, где «что» и «почем», затем отлично знать историю кампаний и то,  какие вещи они сейчас на рынок выводят; потом не лениться заходить на хорошие информационные ресурсы в области fashion-продуктов; иметь знакомых продавцов в достойных бутиках и от них получать совершенно точные сведения о скидках, распродажах и пр. Словом, не надо лениться в смысле заботы о себе и тогда, соответственно, будут и вещи, и аксессуары приличные, и даже некоторая существенная экономия со временем на всем этом образуется!»

«Ох, — завывает она, — ну, ничего я этого не смогу, хоть убейте! А выглядеть мне надо достойно, муж требует, а за каждую тряпку меня, как побирушку, усчитывает; и я, как уж на сковородке кручусь, и просто уже подурела от жажды выглядеть шикарно и статусно, а ни черта у меня не получается, так что, помогите мне, ну, как-нибудь!»
«Ну, так что же вы от меня хотите?» — спрашиваю.
«А будьте, ну, пожалуйста-распожалуйста, моим шоппером, — она кричит, — а я, с Вашей помощью и импер-ский стиль себе усвою и одеваться, наконец, научусь роскошно, бюджетно и качественно!»
Тут, понимаешь ты, философ наш, взглянула я на дуру уж в 1001-ый раз и опять-таки, знаешь, до озноба по спине и внутреннего душевного содрогания поняла, что имею дело уже не с мелкой и похабной бабой, а с осо-бым социальным явлением, ну, вроде, новейших форм общественных паразитов, которые сейчас на теле нации размножились в невиданных масштабах и высасывают и выжирают из нее буквально все, к чему прикос-нутся: ум, волю, вкус, культуру, идеи, художественные и научные дарования, творческие порывы, а главное, по-нимаешь, — наш труд и жизненные силы, на которых все они живут, растут, питаются да еще и, представь себе это, размножаются почти в геометрической прогрессии!»
Тут я от такой социально-политологической констатации, в свою очередь, слегка ошалела, а затем опять-таки подругу вопрошаю:
«А ты не преувеличиваешь часом, а? и вообще: чего это ты от примитивной дуры к таким социальным обобще-ниям поднялась? Может, это в тебе чисто женская обида говорит от ее вопиющей наглости; и ты, так сказать, выражаясь нашим профессиональным языком, сугубо частное и мелкое за общее и значительное выдаешь; и такая чрезмерная гипертрофия явления, пусть даже реально существующего, и в целом действительно откро-венно мерзкого, все-таки всю жизнь нашу не отражает, ну, никак не отражает?!»
«Нет, отражает! – она кричит и даже кулаком по столу лупит, — поскольку, представь себе, многие социальные процессы вечны и постоянно себя воспроизводят, кто бы о них что-либо неподобное в прессе не врал и как бы их замазать не пытался. Вот опять я на Маяковского сошлюсь, поскольку я, веришь, сейчас его с огромным вос-торгом перечитываю. Так, вспомни, как в 30-х годах ХХ века вся (или значительная ее часть) советской элиты «пролетарским интернационализмом» прикрывалась; а потом пообтесалась, нажралась и вот, как он гениаль-но замечает,
Вылезло из-за спины РСФСР
Мурло мещанина…
Так вот и сейчас, дорогая ты моя, практически то же самое мурло торжествует, роскошествует и гадит с той только существенной разницей, что, во-первых, они вместо «пролетарского интернационализма» демократией обставляются, а, во-вторых, представь себе, их прадеды, народ тогда все-таки не презирали с такой оголтело-стью как нынешние, и так беспросветно из него соки-воды не пили. И знаешь, что я тебе скажу: поняла я (ну, прямо по Аристотелю; ух, как хорошо-то классику знать!), что для них мы и не люди вообще, а какие-то безглас-ные и ничтожные «социальные животные» и употреблять нас можно, по их усмотрению, решительно во всех видах и формах! Что смотришь на меня в изумлении? Ну, не права я, что ли?»
«Да, наверное, права, — отвечаю с некоторым внутренним трепетом, — и, ох, как же ты все это великолепно выразила! Вот что значит образование и философская степень, несмотря на, так сказать, смену основных жиз-ненных приоритетов. А дальше-то что было?»
«А вот дальше привели мы дуру общими усилиями в исходное ее, дурье состояние. Правда, девчонки, едины мы все в этом нашем великом порыве?!»
«Правда! — те дружно кричат. — Едины и непобедимы!»
«Ну, слышала, философ, глас народный? А теперь давайте к делу приступим, а то, как говаривал Михаил Афа-насьевич Булгаков, если при таких обстоятельствах да не выпить, так вообще «повеситься можно!»
Подумали-подумали да так и поступили.

 Статья 8. (Окончание)

 
— Ну, говорю я подруге, — что же ты в социальные обобщения опять пустилась? Ты мне о дуре, дуре давай рассказывай и не медли, а то я что-то уставать стала от впечатлений, понимаешь?
— А вот с дурой-то дальше целая особая коллизия получилась да такая, что хоть стой, хоть падай. Ну, короче, говорю я дуре следующее: «А ладно, мадам, соглашаюсь я вас обслуживать в смысле нарядов-то. Только вот что: давайте дальнейшие отношения оформим юридически: сначала обновим вашу расписочку на долги и дого-ворчик на дальнейшие услуги нарисуем, а затем все это у нотариуса заверим, который в нашем ТЦ под боком обретается. А иначе никак и в противном случае придется нам расстаться уже окончательно и бесповоротно. Ощутили ситуацию или нет?»
Она было опять ломаться начала, но, чувствую, что барахло прикупить ей ужас как хочется и тут уж нутром по-стигаю, что на барахло-то у нее деньги есть, а вот нам-то за честно сделанную работу она платить никак не желает; так что вижу: опять у нее глазенки в разные стороны забегали, задергалась она как-то, прижалась к стене да и говорит: «Ладно, согласна я на Ваши условия и куда теперь нужно идти-то?»
Тут мы все бумажки заново обстряпали, к нотариусу я отзвонилась и отправила дуру, якобы, легитимно наши отношения обставлять, а сама чую, что «здесь-и-сейчас» (как некоторые философы выражаются) они оконча-тельно и покончатся.
Ну, поперлась дура дела вершить, а я девчонок призвала, выстроила как на плацу и говорю: «У меня, дорогуш-ки вы мои, идея родилась как эту вопиющую мерзавку от нас отвадить разом и навсегда, категорично и ради-кально. И давайте-ка мы в таком особом случае ей некий перфоманс устроим и роли распределим как по сце-нарию?! Ну, согласны или нет, а то мне одной, подозреваю, никак не справиться, уж слишком липкая сволочь на нас налезла?!»
Они, представь себе, с большим энтузиазмом соглашаются, и быстренько мы все это дело соорудили и к при-ходу дуры изготовились.
Подождали-подождали и смотрим: ползет наша дура и что-то в фирменном пакете тащит и вся такая трепе-щущая, в радостном энтузиазме и неком счастливом предвкушении.

«Ах, — говорит, — как мне быстро и аккуратно все бумажки состряпали! И прям все так хорошо сложилось, что не смогла я себя в маленьком, чисто женском удовольствии отказать и зашла, представьте себе, в секс-шоп, а там прикупила себе особое эротическое белье и ужас какое оно дорогое, но мне, вообразите себе, этих денег даже и не жалко, потому что оно шикарное до невозможностев! Вот взгляните-ка, ну, какой ваще мужик устоит против такой шикозности?»
И тут, представь, вываливает она нам на столь вопиюще срамное бельишко, ну, разумеется, в самом диком леопардовом принте, с какими-то мерзкими вставками из искусственного меха на бюстгальтере и штанишках, которые почему-то напоминают куски линялой шкуры невесть какого животного, то ли облезшего со сменой сезона, то ли павшего жертвой внутривидовых разборок.
Ну, посмотрела, посмотрела я на все это дурье богатство, вздрогнула от уже, понимаешь, многократно испы-танного физического отвращения и тут мне опять-таки, представь, Маяковский припомнился. Да, вспомни, до-рогая ты моя, как у него в «Клопе» один персонаж по похожему случаю орет:
«Бюстгальтеры на меху,
Бюстгальтеры на меху!»
Вот, веришь, когда в юности читала, так не могла понять: что за пакость такая вдруг воображению пролетарско-го поэта явилась; а сейчас-то, много лет спустя увидела я эту пакость в самой что ни на есть жизненной реаль-ности и опять-таки поняла, что истинно великая литература действительно великим провиденциальным чуть-ем обладает, и все, что ею некогда было уловлено, имеет тенденцию воспроизводить себя в жизни иногда до мельчайших эмпирических подробностей и нередко с совершенно ошеломительным социальным эффектом.
Так вот: обозрела я эти атрибуты эмпирического мещанского эротизма, о цене дуру спросила; а она, вижу, вся прямо от нетерпения повизгивает и ждет, когда я с ней, как некая безгласная домашняя рабыня, безропотно шопиться пойду.
«Ну, — вопиет, — давайте уж меня облагораживать, а то я вся прямо истерзалась от нетерпения…»
«Ах, мадам, — отвечаю, — не торопитесь, я вас умоляю, поскольку основные терзания у вас впереди: смотрите и наслаждайтесь увиденным».
И тут, представь себе, командую:
«Девчонки, вперед и с орудиями!»
Тут девки мои из наших закутков выскакивают: кто с тряпкой, кто с веником, кто со шваброй и тащат мне наш офисный пылесос, а я встаю в позу, включаю его, поднимаю щетку и начинаю на дуру наступать с некоторой вольной интерпретацией уже ставшего бессмертным гимна:
«Владеть трудом имеем право,
А паразитка – никогда!»
А девчонки хором подхватывают в виде припева:
«Это есть наш последний и решительный бой!
От дуры оголтелой избавим род людской!»
И вот идем на нее строем, решительно, строго, как будто и впрямь на последний бой собрались.
Она опешила, а потом, смотрю, испугалась ужасно, да так, знаешь, как у пролетарского графа Алексея Толстого в одном широко известном произведении было написано: «Под лисой Алисой вдруг оказалась лужа…». Потом, гляжу, малость пришла в себя и орет: «Да это экстремизм! Я в полицию пожалуюсь и мужу тоже и ваще чего вы от меня хотите всеми этими штуками?!»
Я девкам командую: «Пойте дальше и пусть все слышат и на ус мотают!», а ей говорю: «Насчет полиции, ма-дам, вы уж заткнитесь в тряпочку, поскольку у меня на вас целое досье собрано, и вы об этом прекрасно знаете. А «все это» означает следующее: убирайтесь отсюда прочь, навсегда, немедленно и окончательно, пока дело до серьезных вещей не дошло, поскольку в лице моих девчонок вы с разгневанным народом дело имеете!»
А девчонки снова поют:
«Это есть наш последний и решительный бой!
От дуры оголтелой избавим род людской!»

И вот здесь она, я смотрю, опять из величия в ничтожество как по мановению волшебного жезла обратилась: стоит жалкая, растерянная, несчастная баба, воровайка и пошлота в одном флаконе; и, вообрази себе, что в какой-то особый, почти метафизический момент она это все вдруг осознала и поняла; а потом съежилась, как побитая собачонка, из салона выскочила, и вдруг неизвестно почему вприпрыжку бежать кинулась да каблук у своих лубутенов подломила, а Катька-то, любимая моя помощница, наружу выскочила, руки в бока уперла и орет: «Какаду, какаду, обмаралась на ходу!» И народ весь повылез, кто откуда и ржет, как будто «Комеди клаб» смотрит.
Тут передохнула подруга моя, рюмочку на грудь приняла и спрашивает:
— Ну, что философ, смотришь на нас всех, как будто отродясь ничего подобного не видела?
— Да я, понимаешь, в реальном шоке пребываю от услышанного, и поняла, что закон кругообращения дуры из величия в низость или от «царицы морской» к старухе с разбитым корытом можно к очень многим современным социальным процессам применить и, по-видимому, не только на нашей многострадальной Родине. Уж очень он жизненно емкий и социально многообещающий, как ты думаешь?»
— Ничуть не возражаю, однако. А давайте всем нашим героическим женским собранием вернемся к радостям бытия, пока они у нас еще имеются, а на дуре огромную точку над i поставим, согласна?
— Ох, да давайте, а то, глядишь, и подуреем вместе с ней-то.