de omnibus dubitandum 118. 210

ЧАСТЬ СТО ВОСЕМНАДЦАТАЯ (1917)

Глава 118.210. ЕКАТЕРИНБУРГ…
       
    Тем временем большевики возвращались из тюрем и ссылок. Свердлов прибыл в Екатеринбург и провел несколько дней у Киры Эгон-Бессер и ее родителей и, вскоре уехал из Екатеринбурга по делам уральской партийной организации.

    «В конце марта 28 марта (8 апреля) в один из вечеров раздался звонок. Я услышала в прихожей знакомый гудящий бас, бросилась туда и увидела Якова Михайловича.

    Мы крепко расцеловались. Как я его люблю! Милый мой, черноглазый!

    Остановился он в доходном доме. От Главного проспекта до реки Мельковки шла Тарасовская набережная, на один квартал ниже — Механическая улица, за Покровским проспектом (сейчас это улица Малышева) шла на юг 2-я Береговая улица. После 1917 года 2-ю Береговую переименовали в улицу Рабочего Загвозкина (в честь руководителя екатеринбургских большевиков).  «Доходный дом купца Чувильдина» был  построен на рубеже веков — в 1900 году.

    Купец Василий Иванович Чувильдин был человеком солидных доходов — торговал мучными изделиями, дважды избирался гласным городской думы. Участок под дом он купил у некоей Марфы Филипповны Козловой, а автором проекта стал архитектор А.С. Чирковский. К 1903 году сведения о Василии Чувильдине исчезают из справочных изданий Екатеринбурга, а в 1912 году этот доходный дом обретает нового хозяина — некоего А.Е. Сухоплюева (см. фото доходного дома).
 
    В этих местах жили чиновники, управляющие частными заводами, купцы, промышленники, богатые иностранцы, зажиточные ремесленники и мещане.

    Вчера, когда все успокоились, я пришла к нему в квартиру, на второй этаж. Стояли у окна, и вдруг он осторожно накрыл мою руку своей. Так неожиданно, внезапно! Я стояла не двигаясь, глядя на фонарь во дворе…

    По моей спине мурашки пробежали, от руки его так горячо стало! Он, почувствовав мое состояние, сам неожиданно вздрогнул, точно обжегшись, и, молча убрал свою руку. Сказал, что я очень много для него значу, но что он, не будет мешать мне заводить знакомства.

    Я ответила, что мне никто не нравится, кроме… И посмотрела на него. Он уставился в стену, ковыряя какую-то трещинку и сказал:

    - Эх, Кира, кроха наша, (как я люблю, когда он так говорит!) держись от меня подальше. Ничего у нас не выйдет. Я Клавдию свою люблю. Давай останемся друзьями.

    Я ответила:

    - Да мне-то что! Друзья, так друзья. Живи с кем хочешь! – Сказала так, и ушла, а внутри всё похолодело. Потом на меня накатило: «Зачем? Что это за Клавка такая? Он так нежно произносил ее имя – Клав-дия, что мне стало тяжело.
   
    Затошнило, и живот заболел. Я всю ночь проплакала на кровати. Сестренка меня охраняла и думала, что я плачу из-за двойки по математике. Ничего ей не скажу, а то расстроится…

***

    Случилось кое-что важное! Напишу по порядку. Неделю не видела моего любимого Якова Михайловича. Он где-то прятался. А сегодня вдруг выпрыгнул прямо на меня:

    - Кроха, не уходи никуда, сегодня узнаешь важные новости!

    Мы с подругой пришли, а в квартире собрались все наши - такие развесёлые! Кричат, шутят, обнимаются. 14-15 апреля – прошла 1-я «свободная» уральская областная конференция РСДРП(б). Выступали с докладами Я.М. Свердлов, Н.Н. Крестинский, Л.С. Сосновский. Обсуждался вопрос об отношении к Временному правительству и к войне. Мы, большевики,  выросли в количественном отношении с 40 до 1450 человек!

    Подруга ушла, ей надо было в парикмахерскую с мамАн. Товарищи притащили откуда-то вино, выпили, развеселились. Я пить не стала, но почему-то была веселее всех. А Яков Михайлович  так разошелся, хотел меня качать. Товарищи его урезонивали, просили поставить меня на место. Такие смешные. Когда стемнело, Яков Михайлович  пошел провожать.

    По дороге мы дурачились, смеялись. В подъезде он вдруг замолчал и подошел близко-близко, почти вплотную ко мне. Уперся руками в перила. Я, оказавшись «в плену» между ним и перилами, почувствовала его запах: аромат одеколона смешивался с запахом вина и горячего дыхания.

    По моему телу вниз пошла волна возбуждения. Я несколько раз непроизвольно выдохнула, вся застыв в напряжении. Как я ждала этого момента, и он случился! Мне до одури захотелось, чтобы он прижался ко мне. Стало жарко.

    Он, рванув на себе пальто, расстегнул его. Я вздохнула судорожно, в предвкушении объятия подалась вся к нему, и он задрожал! Его сотрясала дрожь, у меня тоже все внутри дрожало. Боже! Мы стояли близко-близко!

    Он произнес: - Кирочка, дурёха, ты с ума сошла? Осторожно… я ведь живой. И к тому же мужчина... И вдруг начал целовать меня… в губы. Это было так… нестерпимо. Господи, так невозможно… сладко…

    Мои губы подчинялись, отдавались ему. Он словно вбирал меня в себя, нежно и очень сильно. Я чувствовала его… всего. Так властно, страстно и в тоже время бережно, меня никто и никогда.... Я и не знала, что умею целоваться.

    Но хлопнула чья-то дверь. Раздались шаги, и, как нашкодивший зверек, я убежала. Спать, конечно, не могла. Губы болели, живот ныл, в голове звучали его слова: «Ты с ума сошла? Осторожно… Ки-роч-ка… Что ты делаешь со мной?»
Милый, любимый мой Янкель.

***

    Опишу то, что случилось на следующий день. Пришли несколько товарищей, которых я не знаю. Мы познакомились. Это были Лёва, Саша и Дима. С ними пришли трое девушек – Лена, Света и, кажется, Аня. Из наших были Андрей, Славка, Сережа и я.

    Получилось так, что когда неожиданно появился Яков Михайлович, я была окружена вниманием, меня наперебой приглашали танцевать. Ребята пили какое-то вино, девушкам налили шампанского. Я раньше его пробовала пару раз и, расхрабрившись, выпила залпом половину бокала. Стало весело, захотелось дурачиться. Мне вдруг захотелось разозлить его, и я принялась кокетничать направо и налево, танцевала. Он терпел недолго. Потом схватил меня за руку, затащил в спальню и запер дверь.

    Господи! В этой дурацкой спальне было не повернуться! Яков Михайлович был рассержен, возбужден, он сердито зашипел:

    - Маленькая дрянь! Что ты творишь? Я тебя сейчас задушу… Ки-роч-ка… С этого момента было только его тело, его руки, проникающие в меня. Он гладил меня, и я не понимала, где нахожусь, мне хотелось застонать. Было невозможно ни сесть, ни лечь на пол, места было так мало! Я подчинялась ему, уступая его движениям, его жадным, чувственным губам. Как же сладко ему подчиняться! Но в это же время я понимала: это не может так быть, мы должны остановиться и выйти из этой западни. Будто сторож внутри меня был начеку и просыпался в момент опасности.

    Домой я пришла поздно. В подъезде опять целовались, но я сказала ему, что больше не могу, у меня всё болит, и на губах синяки… На прощанье он, целуя меня, проговорил:

    - И почему я тебя раньше не встретил? Где ты была? Кроха моя бареха… Ты такая красивая! Меня в дрожь бросает, когда вспоминаю твои губы и твой запах…

    Меня тоже. Я вся дрожу, когда представляю наши объятия, всё время чувствую его губы, вспоминаю, как он говорит мне:

    - Ки-роч-ка! - и эта волна накатывает на меня каждый раз… О-о-х. Я-ша!

***

    Прошло четыре дня. Яков Михайлович ведет себя странно. Он недоволен! Не приходит. Дома дежурю у двери, бросаясь на каждый стук, как бареха. Вчера он сорвался, когда я пожала Андрюхе руку. Ни с того ни с сего наорал на него, оскорбил и выскочил за дверь. Провожал меня Славик. Он разговаривает басом, а ведет себя, как малыш. На прощанье сказал: «Кира, ты очень красивая!» И ушел. Дурак.

***

    В темноте мы держались за руки, прижавшись друг к другу. Он сказал, что не трогает меня из-за того, что я еще девушка. И что я должна подрасти. И добавил, что все парни почему-то думают, что я уже не девушка, а женщина. Какая глупость! Девушка, конечно. И стану женщиной только с ним, с Яшей. Стоит ему только захотеть. Я так и сказала. А он засмеялся: «Я уже хочу!».

    Мне кажется, это совсем не смешно. Зря он так. Я думаю об этой Клавке. Почему я ее никогда не видела? Какая она? Чем-то мы ведь похожи, если он нас любит. Нас? Я как-то вдруг подумала, что так не должно быть. Я хочу быть единственной.
   
    Впервые эта мысль пришла мне в голову. А если он живет с ней, при чем тут я?! Она живет там, в Монастырском, где-то работает. Мне ведь восемнадцать скоро. Стало грустно: ведь мне уже восемнадцать…

    Сегодня это случилось...

    Мои друзья договорилась встречать праздник у Якова Михайловича. Я, как обычно, отпросилась погулять и ночевать у подруги. Родители мне верят…

    Пришла к Якову Михайловичу. Они там все уже напились, и он тоже. Сразу начал приставать, вести себя грубо, как-то напоказ. Я вспомнила его слова о том, что все думают, что я не девушка. А кто я на самом деле?

    Попросила его проводить меня домой, потому что к подруге мне совсем не хотелось. Мы медленно пошли к моему дому. На улице он изменился. Сказал, что сильно замерз. Попросил вернуться, выпить чаю.

    Сказал, что хочет загладить вину, поговорить. Дома у него никого не оказалось, все как то сразу разошлись. Мы пили чай, разговаривали. Стало расти напряжение. Раньше этого не было, а сейчас я кожей чувствовала опасность. Он встал и потянул меня к себе. Я остановила его, отстранившись. Но он сказал, что хочет прилечь. Что он лишь немного полежит, что ему плохо:

    - Кира, полежи со мной, у меня, наверное, температура…

    Я ложиться сначала не хотела, но почему-то пошла за ним. У меня атрофировалась воля. Забылись предупреждения мамы, внутренний голос замолчал.

    Голова у него и вправду была горячей. На ощупь чувствовалась температура не меньше тридцати восьми градусов… Это меня вдруг возбудило! Мы легли на кровать.

    Начали тихо целоваться. Милый, милый Яшка, он старался не прикасаться ко мне. Раскаленный, словно печка, он едва дотрагивался до меня, словно в невесомости. Мы балансировали, как на льду: ближе, ближе, слегка прикасаясь друг к другу губами, вдыхая чувственную сладость поцелуев, пропуская ее внутрь, всё глубже, глубже…

    Он напрягся, снова задрожал всем телом, но не прижался ко мне, а отстранился и лег на спину. Я не выдержала. Мне хотелось окунуться в этот сладкий дурман! Подвинулась вплотную к нему, приподнялась, принимая волну сильнейшего возбуждения. Потом в горячем забытьи легла сверху, прижавшись всем телом к его телу.

    Мы были одеты, но совершенно забыли об этом. Я не чувствовала одежды… Мне хотелось его нежных прикосновений и его напора одновременно! Хотелось трогать его красивое, пропорциональное тело. Мои руки впервые прикасались к мужчине, впервые изучали его. Он замер, боясь шелохнуться. Я сознавала, как прекрасно то, что происходит в эту минуту. И в то же время я понимала, что эта минута, если мы не остановимся, может стать для нас несчастьем. Или вечным счастьем… Но в это-то как раз мне и не верилось.

    Он снял рубашку. Торопливо стащил брюки, снова замер, давая мне возможность решить, чего я хочу. Я увидела его подштаники - такие смешные, в полосочку. Его тонкие ноги. Он был беззащитным, но эта кажущаяся беззащитность меня испугала даже больше, чем агрессия.

    Он хотел, чтобы я приняла решение! Хотел жить с Клавой, и получить меня. Вспомнив в этот миг о ней, я подумала о себе и его дурацких подштаниках, неосознанно застегивая ворот кофточки. Он хотел помешать мне застегиваться, обнимая и целуя меня с какой-то отчаянной горячностью, но я, резко оторвавшись от него и вскочив, сказала: «Мне нужно идти, меня ждут дома. Прости... я не готова стать женщиной сейчас. Не провожай, у тебя же температура»

    Он вскочил, потом понуро сел и произнес слова, ставшие для меня решающими, положившими конец страсти.

    Он сказал: - А ведь я им поверил! Парням! Зачем? До последней секунды я тоже сомневался в тебе, не верил, что ты девочка. Прости меня, Кира. Давай расстанемся друзьями. Я люблю Клаву, и она меня любит…

    - Старая песенка, я ее уже слышала - подумала я. И еще я вдруг ясно представила, что через полчаса после того, как ЭТО бы случилось... он произнес бы те же слова.

    Я не обиделась на него. Наоборот! Я была ему благодарна! Дома, записав это всё, я поняла, что излечилась от первой любви.