Зачем страдают боги?

Темой, но не целью моего исследования станут мифы — забытые, затопленные водами времени. Речь пойдёт о древних культах, тянущихся из ещё дохристианской тьмы Ближнего Востока и Средиземноморья — мистериях умирающих богов. Их сюжеты складываются в единый образ: бог страдает, погибает, сходит в подземный мир — и затем возвращается. Цель я определю куда шире: попытаться отыскать в этой туманной теме страдания богов ясный смысл религии вообще.

Начнём с цитаты из «Мастера и Маргариты» Булгакова:

«Высокий тенор Берлиоза разносился в пустынной аллее, и по мере того, как Михаил Александрович забирался в дебри, в которые может забираться, не рискуя свернуть себе шею, лишь очень образованный человек, — поэт узнавал всё больше и больше интересного и полезного и про египетского Озириса, благостного бога и сына неба и земли, и про финикийского бога Фаммуза, и про Мардука, и даже про менее известного и грозного бога Вицлипуцли, которого весьма почитали некогда ацтеки в Мексике».

Почему в контексте речи Берлиоза всплывают имена Фаммуза, Мардука и Озириса? Можно предположить, что определённые мотивы древних культов отразились в знакомом нам христианстве, где чудесное рождение, смерть на кресте, сошествие в иной мир и воскресение на третий день — центральные элементы вероучения. Мифологическое бессознательное сохраняло этот архетип веками, чтобы снова и снова воплощать его в новых образах.

Для Берлиоза подобные параллели служат аргументом в пользу атеизма: дескать, раз таких богов пруд пруди, значит, ни один не достоин серьёзного отношения. Мы же с вами попробуем пойти дальше. Главное — не потерять голову на запутанных тропинках размышлений.

К числу божественных предшественников Христа можно смело добавить таких колоритных персонажей, как греко-римские Дионис, Аттис и Адонис.

На самом деле, Фаммуз, Адонис и Аттис — не просто похожие фигуры, а, скорее, звенья одной и той же мифологической цепи: архетип, кочующий из культуры в культуру. Сначала — шумеро-аккадская мифология, затем — финикийская, греческая, римская. Мардук стоит здесь особняком, но важен не он сам, а принесённая им в жертву Великая мать — Тиамат, чья судьба затрагивает тот же мифологический пласт.

Что общего у нашей божественной пятёрки — Озириса, Аттиса, Фаммуза, Адониса и Диониса?

Во-первых, благородное происхождение и необычные обстоятельства рождения. Все они — потомки старших богов или стихийных сил вроде неба, солнца, земли, воды. Подробности зачастую занятны: Зевс вынашивает Диониса в собственном бедре; нимфа Нана зачинает Аттиса от миндаля, выросшего из крови двуполого существа Агдистиса; Адонис рождается из ствола дерева, в которое была превращена его мать. Озирису понадобились пять внеплановых «дней вне времени», чтобы родиться, обойдя запрет Ра. А Фаммуз вообще будто вырастает из самой природы — из влаги весны, земли и крови.

Во-вторых, все перечисленные боги умирают мучительной смертью, нередко с демонстративным членовредительством. Аттис сам оскопляет себя — зачем, остаётся загадкой — и умирает от кровопотери. Диониса разрывают титаны, варят и поедают его тело. Осириса, заколотили в саркофаг и бросили в Нил, где он пролежал три дня и был обглодан рыбами. Затем, извлеченный и превращенный в дерево саркофаг, был разрублен на части братом покойного. Разбросанные по всей стране остатки собрала жена бога Исида. Супруге не удалось найти пенис мужа (опять мотив оскопления?), но это обстоятельство не помешало рождению у Осириса сына. Адонис гибнет от удара в пах — древние явно питали странное пристрастие к этой области тела. Фаммуз в разных версиях мифологии то затаптывается быками, то разрывается демонами.

В-третьих, все эти боги — возвращаются к людям. Либо ежегодно, весной; либо на короткое время. Но их подлинная «прописка» — уже вне земной жизни. И практически всегда на пути преображения их сопровождает великое женское начало: богиня, которая оплакивает, вдохновляет или поддерживает героя.

Такова мифология, которая занимала людей многие века. Таинства, ритуалы и мистерии, весьма насыщенные, иногда кровавые и жестокие, привлекали несметные толпы сторонников.

Что это всё значит? А вдруг вся эта мифология — навязчивый бред древних? Если да, то почему этот бред возникал с таким упорством в веках? Да и сейчас, не отдают ли христиане дань той же традиции, символически поедая плоть и кровь замученного на кресте Христа?

С другой стороны — почему эти древние сюжеты так фрагментарны, так причудливы, а порой и прямо-таки комичны (давайте вспомним хотя бы пресловутую одержимость гениталиями)?

Неужели всё сводится к страху перед природой и невежеству?

Поставим вопрос шире. Почему религия как система мифологической символики настолько непоследовательна?

Почему «небесная канцелярия», если она существует, не передала человечеству одну стройную аксиоматику — как это происходит, скажем, в математике или логике? Ведь культы указанных богов — это капля в море на фоне многообразия религиозных учений в мире.

На Ближнем Востоке и в Европе — наблюдается вера в единого Бога, почитаются священные книги, пророки и мессии.

В Азии превалирует буддизм с его концепцией «не-души» и освобожденного сознания, но уи  буддизма есть различные ветви.

В Индии — учения проповедуют циклы перерождений, карму и абсолют Брахмана, однако попытки ученых посчитать количество индийских богов привели к колоссальному числу в 330 миллионов, отчего у современного человека начинается головокружение.

Китай создает Дао — учение о противоположностях, знакомое нам по диалектике Гегеля.

Да что говорить, если только внутри одного христианства насчитывается более 45 тысяч суб-конфессий — и каждая найдёт, чем выделиться от соседних.

Рассмотрим некоторые версии объяснения религии на примере наших страдающих богов. Будем искать ядро религии, если оно есть. Сразу оговорюсь, что меня не устроит ни атеизм, ни слепая вера в отдельно взятое «окончательно верное» вероучение, где ответы на все вопросы сводятся к вычурным цитатам из догм. Постараюсь пробраться между Сциллой и Харибдой.

На пороге отбросим версию повального невежества древних (оно имело место в сфере науки, но в религиозном ключе, возможно, древние опережали нас — это будет показано ниже).

Отбросим так называемую «сельскохозяйственную» теорию Фрезера, связывающую культы богам с циклами земледелия и обожествлению плодородия. Действительно, откуда тут взяться, например, оскоплению? Кроме того, у буддистов разве не было сельского хозяйства? Почему же они не удосужились его обожествить?

Да — религиозные сюжеты, на первый взгляд, многообразны, противоречивы и запутаны. Неужели не найдётся общей для всех вразумительной концепции? Попытаемся ее отыскать.

Как замечал Мирча Элиаде, человек — существо, вечно неудовлетворённое. Его гложет нечто, начиная с самого факта рождения. Мы тревожно всматриваемся в мир и видим его таким, каков он есть: хаотичным, непредсказуемым, жестоким. Жизнь, как правило, не даёт гарантий: боль — есть, смысл — под вопросом. На личном уровне — страдания физические и эмоциональные, на уровне истории — нищета, разрушения, болезни, войны. Всё это заставляет человека инстинктивно чувствовать: мир несовершенен. Это не просто философский вывод — это экзистенциальное переживание, доступное каждому.

Поэтому многие религии и метафизические системы сходятся в одном: мир человеческий — сломан, ограничен. Эту идею трагической ущербности творения человечество выразило множеством языков:

в Каббале — «швират а-келим», ломка сосудов, когда божественный свет не смог вместиться в форму; в христианстве — первородный грех; в буддизме — авидья, омраченность, неведение, в которое погружено сознание.

И всё же — всё не так безнадёжно и запущено. Иначе бы история давно свернулась в самоубийственном катаклизме. Человек, несмотря ни на что, держит нос по ветру. Он ищет и находит намёки на гармонию и красоту. На тихое сияние чего-то большего, невыразимого, но ощутимого. Иммануил Кант в легендарном афоризме формулирует: «Звёздное небо над головой и нравственный закон внутри нас» — за разломом мира, возможно, кроется другое начало — без борьбы, без зла, без навязчивой формы.

Религии улавливают этот импульс и формируют его в понятиях: Эйн-Соф — в Каббале; Брахман (или Атман) — в индуизме; Святой Дух, Фаворский свет, Отец — в христианстве.

Итак, признание двойственной природы мира — важный отправной пункт.

Если принять постулат о двух началах бытия — светлом и тёмном, безграничном и ограниченном, — то неизбежно напрашивается вывод: человек тоже существо двойственное.

С одной стороны, он страдающая биомашина, испуганный организм, мечущийся между голодом и тревогой, между телесной болью и жаждой любви. С другой — духовное существо, способное переживать гармонию и блаженство, не зависящие от материальных условий.

Ареной борьбы этих двух начал является то, что христиане называют «душой», греки определяли как psyche, а на современном языке наиболее близко соотносится с понятием «психика». (Кстати, продвинутые буддисты изначально использовали куда более точный термин — «сознание».)

Вторая отправная точка — гипотеза Евгения Торчинова.

В своей фундаментальной работе «Религии мира — опыт запредельного» он выдвигает убедительную мысль: в основе почти каждой религии лежат психотехнические практики — то есть мистерии, связанные с опытом изменённых состояний сознания.

Здесь важна одна принципиальная оговорка. По мере движения религий по шкале времени отношение к мистериям менялось радикально. До условного «осевого времени» (примерно 200–300 гг. до н. э.) каждый посвящённый мог лично соприкоснуться с божественным — войти в транс, обрести прямой опыт. После же «осевого времени» религии всё больше догматизировались. Контакт с «небесами» стал делом избранных — пророков, святых, гуру, а в некоторых традициях и монахов. Живой мистический опыт уступил место институту посредников.

Третья опора — идея «иного мира».

Здесь господствует путаница. Даже в христианстве переплелись как минимум три разных концепции: «Царствие Божие на земле», «Царствие Божие внутри нас» и «Царствие Божие на небесах». Где же тогда, в сущности, находится источник гармонии и блаженства?

Чтобы разобраться, стоит обратиться к тому, как воспринимался «загробный мир» в древних мистериальных культах. Главная ошибка современного восприятия — в подмене понятий: где жизнь, а где «тот свет». Вспоминается метафора Сартра: у растения настоящая «голова» — в корнях, под землёй. Цветок — лишь декорация, тогда как жизнь и питание происходят внизу, вне поля зрения.

Подобный «перевёрнутый» взгляд на природу человека был близок многим древним философам, особенно гностикам. Тело, по их мнению, — гробница души, сосуд с землёй, где томится не проросшее духовное зерно. Кстати, в мистериях использовался наглядный символ: подсушенный на солнцепёке глиняный горшок с погибающим побегом.

Так или иначе, идея «мертвого мира» на земле проникала в самые разные учения — от манихейства до некоторых направлений христианства. Здесь уместно привести жёсткую, но выразительную цитату: «Мир — это труп, и кто ест из него, тот умрёт».

Мифическое путешествие божества в загробный мир, по сути, означало пребывание в теле человека.

Реальная жизнь воспринималась как агония духа, заключённого в материю — неспособного выразить себя из-за уз и иллюзий человеческой природы. (Здесь уместны великолепные параллели с буддизмом.) Подлинная жизнь — это пробуждение, освобождение от телесной оболочки, от власти инстинктов.

Так мы подходим к глубокому пониманию культа страдающих богов.

В каждом из нас, словно в могиле, умирает частичка Диониса, Осириса, Аттиса, Адониса, Фаммуза… (Христа — если вам ближе такая трактовка). Частичка света, возможно, информации.

Человечество — мёртвое поле, где засеяна космическая душа, увядающая под гнётом материи. Люди — извечные палачи богов, пожирающие их разодранную плоть. Каждый человек — это гробница собственного бога.

Но миф говорит: у божества есть шанс воскреснуть (вернуться домой!) — если человек сумеет одолеть в себе «плотскую» сущность: биомеханику страха, голода, желания.

Древние верили: если дух не пробуждён при жизни, он не проснётся и после смерти тела. Отсюда — отчаянные попытки окунуться в мистерии; отсюда — жестокие обряды, символика увечий, даже оскопление как акт отрыва от телесного начала.

Мифы видоизменялись, как сегодня меняется реклама на экране. Боги многократно меняли имена и лики — но суть оставалась.

Религиозная мистерия была не просто постановкой на сцене — это был театр символов, обращённых к архетипам сознания. Ядром психотехники был разрыв шаблона, выход из устойчивого восприятия. Использовались веками отточенные приёмы: мелькание света, ритмичные танцы, экстатическая музыка, крики, одурманивающие средства, пост.

На фоне яркого действа жрецы проводили жуткие, шокирующие ритуалы. Лилась кровь жертв. Всё это вело к массовому трансу. В изменённом состоянии сознания человек мог впервые прикоснуться к истине — не через тексты и догматы, а напрямую. Цель была проста и радикальна: хотя бы на миг пробудить душу от вечного сна, прийти к озарению.

Мистерия — это не чтение глупых мифов, а путь, внутренний отчаянный прыжок через смерть — в подлинную жизнь. Не случайно даже такие рациональные философы, как Платон и Цицерон, с уважением отзывались о мистериях, пусть внешне и варварских.

Более того, рассмотрев три отправных точки, мы приходим к ошеломляющему, но закономерному выводу: в контексте обозначенной проблемы все мировые религии — в сущности, одинаковы.

За пестротой обрядов и томами догматики прячется общая суть: пробуждение духа через психотехнику, преодоление «мертвечины» — телесной, социальной, внутренней.

Однако сегодня религия чаще представляет собой набор догм, социально адаптированных ритуалов и этических предписаний. Современные «бутики веры» предлагают удобный сервис — почти по типу пакетного туризма: следуй ритуалам, оплати индульгенцию, получи «очищение».

Но инструмент прямого диалога с космосом и с самим собой почти утрачен. Более того, в определённой степени он стал табуированным.

Даже такая техника, как молитва, которую мистики Средневековья считали «каналом связи», «открытой душой», теперь, в основном, служит для передачи «наверх» списка требований — зачастую без особой надежды на их рассмотрение.

Стал ли человек от этого более гармоничным и устойчивым? Не берусь ответить на этот вопрос. Возможно, однажды коллективное безумие и уничтожит планету. Уверен только в одном: любое оружие массового уничтожения, перед тем как его применят, будет благословлено и оправдано с точки зрения религии.

Что же нам делать? Неужели отрезать себе гениталии по примеру древних жрецов? К слову, и на Руси была секта скопцов — какое странное совпадение.

Ацтекский бог Вицлипуцли требовал от своих последователей обильных жертв, чтобы хоть ненадолго отдалить конец света. Конец всё равно наступил — с прибытием европейцев на континент.

Предлагаю успокоиться, мы люди цивилизованные. Нам достаточно покрасить яйца на Пасху, что жить в мире с небом.

Горькая правда заключается в том, что внутри нас страдают уже не мифические боги — а наша личность, наше эго. Запертое в клетке предрассудков, мифов, ложных целей, оно парализовано страхом смерти и манией достижения «счастья» — миража, ускользающего с каждым новым витком потребления.

Мозг человека коварен: он автоматизирует реакции, включая мышление, а затем ретроспективно изобретает рациональные объяснения любым — даже самым абсурдным решениям. Биологическая сущность, как и тысячи лет назад, жадно пожирает духовную. Мы — на девять десятых роботы. Хотя духовное начало, даже если оно умерло, всё равно вызывает фантомные боли.

Ложная дилемма «вера или неверие» — один из многих искусственных капканов сознания. Потому что и вера, и неверие — результат мутного коктейля из искажённых понятий, страхов, культурных фильтров и банального невежества. Обе крайности, возможно, одинаково далеки от состояния минимальной гармонии. Главное — далеки от состояния активного поиска духовного.

Но здесь всё индивидуально. Пути божественного неисповедимы. Возможно, какой-то странник действительно найдёт спасение в храме — такое не исключено.

Как говорил один мудрец: «Бог — это всё, что есть. Но не всё, что есть — это Бог».

Для кого-то наука открывает такие бездны тайных чудес мира, что религиозное чувство рождается именно из трезвого познания Вселенной — как это было у многих великих учёных.

Тропинка, проложенная древними, давно заросла. Но, может быть, где-то ещё сохранилась «вертушка» прямого вызова — и не слишком поздно еще поднять трубку и сказать «алло»? Если да — это потребует самоотдачи, концентрации и мужества.

Как сказал другой мудрец, Георгий Гурджиев: «Душу ещё надо заслужить».