Глава 2

— Какой аппетит, вы только посмотрите на этого юношу! — Смит с улыбкой наблюдал за Питером, заедающим суп большой коркой светлого хлеба.

— Так, иди, не отвлекай человека от еды, — Джеймс хлопнул мужчину по плечу и кивнул головой на дверь.

Он сам с умилением разглядывал мальчика, подперев голову локтём. Питер набивал веснушчатые щёки супом с капустой, попутно пытаясь запихнуть в рот булку. Иногда он отрывался от ложки и качал головой с довольным видом.

— Щево? — заметив взгляд Джеймса, произнёс Питер с набитым ртом.

— Нет, нет, ничего, — мужчина подскочил с места. — Знаешь, даже боюсь представить, как тебе было одиноко и плохо. Жить в приюте, не зная, что такое семья… Мальчишке… — он скрестил руки на груди и закачал головой.

— Ну, насчёт первого я бы поспорил, — мальчик икнул. — Уже привыкшие к тому, что мы одни… потерянные. У такой жизни тоже есть плюсы, только я ещё не понял, какие, — он почесал затылок. — Вот я поживу так, на свободе с вкусным супом, и отвечу вам.

— Ты что? Сынок, называй меня на «ты», пожалуйста, — Джеймс сел напротив и накрыл своей ладонью руку Питера. — Теперь мы живём все вместе. Как отец и сын. Ну, или как друзья, хотя бы. Я постараюсь стать хорошим другом для тебя, а ты мне в этом поможешь. Договорились? — он наклонился вперёд, опираясь локтём на стол, и оттопырил мизинец.

— Договорились! — мальчик повторил, и они пожались мизинцами.

Джеймс взъерошил светлые волосы Питера, которые торчали во все стороны, и с довольным видом откинулся на спинку стула, продолжая наблюдать за тем, как мальчишка жадно поедает свой обед. Мужчина задумался, глядя куда-то вдаль и слушая тихий, почти неуловимый шум прибоя. Теперь уже Питер смог как следует рассмотреть своего нового и первого в жизни отца: мистер Уильямс был достаточно крепко сложён, но при этом не казался крупным или полным, у него были чёрные-чёрные волосы (Питер отметил про себя, что наверняка глубокой ночью в трюме, в полной темноте, его волос и не было бы заметно — казалось бы, что лицо летает отдельно от волос) и невероятно густые и красивые усы, такие же тёмные, за ними было почти не видно губ; его кожу нельзя было назвать ни бледной, ни загорелой — что-то среднее, тёплое и мягкое. И глаза. Светло-карие, почти янтарные, в которых отразилось солнце, поднявшееся максимально высоко и теперь светившее прямо в глаза; глаза такого цвета отливают золотом и будто бы светятся изнутри как-то особенно тепло. От Феликса, самого старшего из потерянных, Питер слышал, что у каждого ребёнка глаза голубые сразу после рождения, только потом они меняют свой цвет или остаются таковыми. Теперь мальчик пытался представить Джеймса с голубыми глазами: да, выглядел он бы совсем по-иному — как-то неестественно они смотрелись бы на его лице, обрамлённом иссиня-чёрными волосами. У него были длинные тонкие пальцы, которыми он теперь отбивал какой-то ритм по столу, и Питеру сразу пришёл в голову вопрос — играет ли Джеймс на пианино? Обычно людей с такими руками родители отдают на уроки по игре на фортепьяно. Мальчик взглянул на свои: ну точно, обычные руки обычного мальчика, у которого есть детство — все в ссадинах и какой-то грязи, которую уже, кажется, не отмоешь.

«А я мог бы играть на пианино? А если бы у меня была мама, она точно отдала бы меня на уроки музыки, чтобы я под ногами не путался. Нет, я бы пачкал клавиши. А скрипка? Нет, я бы порвал струны и превратил бы смычок в отличную катапульту или рогатку! На чём ещё можно играть?».

— На гитаре или трубе, например, — Джеймс глупо улыбался.

— Я сказал это вслух, да? Я просто задумался, глядя на твои пальцы, — Питер с задумчивым видом водил ложкой по тарелке.

— А что у меня с пальцами? — мужчина поднял вверх обе ладони. — Ими удобно будет тебя за нос таскать, если нашкодишь!

— Я подумал, что ты мог бы играть…

— Капитан, отчаливаем?! — из-за двери показалась крупная голова с длинными волосами.

— А который..? — Джеймс посмотрел на настенные часы. — Да, пора! Пойдём, Питер. Ты уже доел?

Мальчик кивнул и, схватив Джеймса за руку, выскользнул за ним на палубу. Там нещадно палило солнце, а на мачте сидели чайки. На набережной прогуливались дамы с собачками на длинных поводках, на скамьях сидели серьёзные мужчины, читающие свежую утреннюю газету и курящие дорогие папиросы и трубки. Вдалеке раздавалась тихая мелодия — из-за угла вышел старый шарманщик.

— Отдать швартовы! Полный вперёд! — от крика Джеймса Питеру на секунду заложило уши.

Земля под ногами дрогнула, и судно медленно отчалило от берега. Джеймс положил руку мальчику на плечо и прижал его к себе. Питер смотрел, как порт становится всё дальше и меньше, а чайки превращаются в чёрные галочки за облаками. В первый раз в жизни он покидал родной Лондон, не зная, вернётся ли когда-нибудь ещё. Вся жизнь осталась там, в маленьком приюте на холме: первые шаги, единственные и лучшие друзья, звонкий смех мальчишек, высокий старый вяз, на коре которого красовались инициалы, записки воспитателя — всё детство. Питер дрожал то ли от волнения, то ли от страха перед неизвестностью, глядя на очертания порта, исчезающего вдали.

Под тихий шум прибоя ужин на палубе казался ещё вкуснее, а солёный ветер мягко и приятно трепал волосы. Сейчас Питеру казалось, что он попал в один из тех рассказов о пиратах, которыми он зачитывался в раннем детстве — о больших кораблях и храбрых моряках, плывущих на далёкие острова на поиски сокровищ. Он рухнул на кровать, как только солнце начало садиться, окрашивая море золотом.

— Доброй ночи, Питер. Нас ждёт долгий путь…

В ответ на это мальчик, уже успевший задремать, лениво разлепил глаза, зевнул и прошептал: «Доброй ночи».

Для Питера и Джеймса началась новая жизнь.