Басни pro 3. совсем не басни

Социализм.

Вот вы думаете, что социализм на Руси с 17 года века двадцатого, - ан - нет! Что было самое главное при социализме? – Союз рабочих, крестьян и интеллигенции! Добрыня Никитич – сын ремесленника Киевского, Никиты-кожемяки; Илья Муромец – крестьянский сын; Алеша Попович – попов сын!.. Социализм на Руси был всегда! А вы говорите!..


Последнее письмо.

Моя бабушка была медицинской сестрой 939 эвакогоспиталя. Ее отец, мой прадед, - простой солдат пехотного полка 267 стрелковой дивизии Ленинградского фронта. В начале апреля 1944 года в ночное дежурство бабушке принесли письмо-треугольник. От отца, с фронта. Бабушка развернула письмо и прочитала:
«Здравствуй, Даша!» и «Прощай, дочка!», а между этими строчками – жирно заштрихованный черным химическим карандашом не пропущенный цензурой текст…
Бабушка сидела за сестринским столом, смотрела на освещенный блуждающим светом керосиновой лампы черный квадрат, и плакала. Слезы капали на черную кляксу и… что-то проявилось!
Она схватила банку с физраствором, щедро полила ненавистную черноту, и появился текст! Слегка размытый и покрытый серым туманом химических разводов, но читаемый!
Там было написано, что они готовятся к  переправе через Волхов; что на том берегу серьезные немецкие укрепления, а «у нас лодки дырявые»; и что он, ее отец, может погибнуть в этом бою…
Так и случилось. Мой прадед, простой солдат пехотного полка, Иван Фролович Трушников, пал смертью храбрых при штурме немецких укреплений на западном берегу реки Волхов в конце марта 1944 года – так было написано в похоронке. Когда бабушка читала письмо отца, его уже не было в живых…
Ленинград, голодный и изможденный, выстоял и победил! И капля крови моего прадеда Ивана была в той победной чаше!..


Танкист.

Мой дед Саша был механиком-водителем танка. Он помнил, как гусеницы его тяжелой машины наматывали кишки вперемежку валявшихся трупов советских и немецких солдат на Курской дуге. Он помнил, как вывалившись из люка механика-водителя после боя, он неудержимо блевал под еще не остывший капот, и его сломанному мозгу казалось, что это он изрыгает густую багровую слизь, покрывавшую гусеницы его боевой машины. Он не мог смотреть на это чудовищное кровавое месиво; он не мог дышать едким черным дымом; страдания людей пробивали его насквозь – он не мог идти дальше…
Он был удачником – он не сгорел в танке, как многие из его товарищей, - он был всего лишь ранен в грудь и живот, и чудом выжил, провалявшись три месяца в госпитале.
Потом он снова вернулся в строй. Но не за рычаги ненавистной «тридцатьчетверки», а за баранку фронтового «виллиса». Так и доехал почти до Победы. Почти, потому что снова был ранен и комиссован по состоянию здоровья перед Братиславой…
Я помню, как он не мог смотреть так любимые мной военные фильмы – его начинали неудержимо душить слезы при первых звуках киношных выстрелов, - тогда, как, впрочем, и сейчас врачи не могли лечить посттравматический синдром, и каждый ветеран носил в себе тот фантасмагорический ужас, который называется войной…


Морпех.

Дядя Леня, старший брат моего отца, был призван на службу в мае 1945 года. А так как был он рыбаком, то попал сразу в морпехи. Да и статью подходил: высок, строен и силен, как бык! Воевал с японцами, брал Хабомаи. В первом же бою девятнадцатилетний морячок притащил языка, да какого – настоящего самурая с саблей!
Об одном жалел дядя Леня всю жизнь, с досадой хлопая по столу, - что не повоевал вволю, что не штурмовал Берлин!
А я ему: «Дядя Леня! Ты же геройский мореман! О чем жалеть?»
А он мне, как всегда сурово: «Цыть, пацан! Не твово ума дело!»
А я ему: «Водку не пей, а то стол поломаешь!»
А он и поломал! Хорошо, что не по голове! Ну, по
моей…
А, впрочем, не моя забота!