Не понимаю

Лена стоит и любуется  красотой гор. Они манят её всегда. Это какая-то величественная красота. Это что-то огромное, застывшее в вечности. И маленький посёлок, прилепившийся у подножия одной из этой застывшей в вечности красоты, ей казался защитником ото всех. Ей казалось, что эти горы, как стражи охраняют её. 
  Лена стоит и всматривается в далёкие вершины гор. Она любит наблюдать за туманом,  который  затягивает эти вершины и спускается вниз. Туман ложится на посёлок, он нависает над ним, словно какая-то пелена, сквозь которую просвечивает свет. И её маленький посёлок, окружённый горами, в такое время кажется ей какой-то сказочной страной затерянной в каких-то мирах. Туман начинает подниматься вверх и по пути растворяется в пространстве между гор, открывая для неё, Лены, в сотый раз свою красоту. 

   Оторванные от всего мира жители посёлка жили по своим, установленным неизвестно кем, сонями лет правилам.

  Три семьи эвакуированных сидели молча у правления поселкового совета. Из дома на крыльцо вышел какой-то мужчина и спустившись со ступенек, направился к женщинам с детьми, сжимая в руках листок.
    -   Тяжёлое время… Тяжёлое время не только для нас, но и для всей страны… Мужчин осталось в посёлке мало… остались только старики, так, что придётся вам самим добираться до места… Это не близко, но для вас всех там будет отдельный дом. 

   Их сюда подвезла полуторка, которая колесила по всем посёлкам в горах собирая призывников. Это не были призывники, восемнадцати летние парни. Это был уже второй призыв, и собирали мужчин всех возрастов, пригодных к воинской службе.

  Три женщины и двенадцать детей разного возраста двинулись в путь к своему временному пристанищу. Они добрались к дому, когда уже темнело, а темнеет в горах рано, и, войдя в дом, не увидели там ничего. Дом был пуст. Сквозь крышу, местами, просвечивал матовый свет, как остаток светового дня.
  Женщины разделили детей по возрастам и принялись готовит для них место сна. Еды нет.
   Женщины валятся с ног от усталости и голода. Они уже много месяцев в пути. Они двигались с запада на восток, пересаживаясь из одного разбомблённого поезда в другой, который тоже бомбили. Из всех этих разбомблённых составов они брали себе потерянных детей, детей, матери которых  остались
там, в сгоревших вагонах.
 Три женщины, три сестры, три вдовы, каждая со своим ребёнком, в только начавшей разгораться войне. Они  не были сёстрами по крови. Они были сёстрами по несчастью.

   Дети, привыкшие к бесконечным изменениям в их жизни – молчали. Каждый ребёнок по своему переживал свой страх такого короткого, но такого жестокого начала пути их жизни.
  Всех троих, женщин они называли мама. К слову мама, они, дети, даже не добавляли имени каждой из женщин. Дети не разделяли их. Для них, детей три женщины вмещались в одно ёмкое слово – мама.

 К дому прискакал верховой. Он привязал коня у дерева и стал его разгружать, опуская на землю один за другим тюки.
   Дети выскочили из дома и крутились у коня.
   - Малыши, осторожно! Конь не игрушка… может и лягнуть.
   Три женщины вышли из дома и направились в сторону верхового. Приблизились.
    - Мамаши! Получайте еду, и кое-что для постели. Что успели собрать по посёлку, остальное завтра. А, пока устраивайтесь как сможете…
   
   Женщины потащили тюки в дом, а верховой умчался в обратный путь.
   - Вера! Вера! – Станислава волнуется отсутствием девочки. Она ходит вокруг дома и зовёт её. Увидела.
   - Вера, нельзя так далеко уходить от дома… Ты можешь потеряться…
   - Смотрите. Звёзды нанизаны на горы,  как новогодняя ёлка. – Вера мечтательно смотрит в высокое тёмное небо.
 
   Вера единственная из всех детей, которая никогда не называет ни одну из женщин мамой. Её мама погибла у неё на глазах. Вера единственная из всех детей взрослая девочка. Вере  уже исполнилось тринадцать лет. Веру отправляли в интернат, в какой-то далёкий сибирский город, но Вера осталась с ними, с этими женщинами и малышами из разбомблённого поезда. Она с ними. Они  вместе пережили многое и вместе пойдут дальше.


  Холодное утро подняло всех с пола, на котором они лежали на каких-то подстилках. Печь в доме развалена, и женщины не могут приготовить детям даже горячей воды вместо чая.
  Они пили из своих алюминиевых кружек что-то похожее на кефир, но со специфическим вкусом. Голод не спрашивал ни о чём. Голод просто требовал утоления, и они все поглощали это что-то им совсем не привычное, заедая тонко нарезанными,
кусочками хлеба.    

  Топот коня все услышали ещё издали. Они его не видят, но детвора уже мчится навстречу.
  На сей, раз к ним прискакал старик. Он медленно сполз с коня и пошёл в дом. Молчаливый старик осмотрел разваленную печь и ускакал.
  Он вернулся гружённый мешками с чем-то похожим на землю, и приступил. Он работал над восстановлением печи, и залатал крышу, не произнеся ни слова. Старик был немой.

  К вечеру дом наполнился теплом. Печь, восстановленная стариком радостно гудела, и детвора моталась по подворью собирая хворост.
  Прикатил на телеге мужчина из правления.
   - Вот! Принимайте! Устраивайтесь. Всё, что вам нужно, мы поможем. Наши сыны там. Им тоже кто-то поможет там. Мы одна семья, советская…   

   Время уносило пережитое куда-то. Женщины обустроили жизнь маленького сообщества, и теперь одна оставалась с детьми, а две другие отправлялись на работу в посёлок.      
  Жизнь, защищённая горами, входила в нормальное состояние. Годы меняли своё исчисление в общем пространстве времени.
  Детвора подрастала, вживаясь в жизнь местного населения. Теперь и они были его частью.
   
    Вера вышла замуж и приняла жизнь посёлка, так, как будь то она и жила здесь всегда, и только память о сгоревшей в вагоне разбомблённого поезда маме, тревожила и напоминала о себе. Но личную жизнь Веры, кто-то раскручивал, по своему собственному сценарию и Вера ничего не могла сделать против уже свершающихся действий.  Она молча смотрела на это свершающееся действие и всё чаще устремляла взор в высь.
 
    Иногда, ей хотелось уйти за перевал на широкий простор, и увидеть  ту, другую жизнь, ведь она помнила о том, как они жили раньше. Та, другая жизнь совершенно не была похожа на её теперешнюю. Она помнила о том, что они жили в Ленинграде и мама водила её, совсем маленькую в театр для детей, где она впервые увидела кукольный спектакль. Папа водил её в порт, где работал, и они смотрели на приходящие и уходящие корабли, а потом они катились на трамвае и всегда проезжали свою остановку, и папа заходил в магазин и покупал ей конфеты. Сладость тех конфет она помнит до сих пор.
  Это всё жило в ней, не просто как память, а как какой-то отрезок её совсем другой жизни. Но, она приняла эту, свою теперешнюю жизнь, и никогда даже не пыталась найти своего отца.

  У Веры хороший муж, добрый, покладистый и она ничего не хочет менять в своей жизни. Огорчения лишь доставляла дочь, которая росла необузданной, раздражительной и агрессивной. Вера отчаянно пыталась исправить положение в отношении дочери к ней и мужу, но Евгения была неукротима. 

    Евгения, уехала в город учиться и не хотела возвращаться в посёлок. Она лишь привезла Вере свою дочь и оставила её там, укатив в неизвестном направлении.


 

    Внучка подрастала, и Вера всё чаще замечала, что девочка, так же, как она сама, Вера, любуется горами. Вечерами они сидели на крылечке дома и любовались появлением звёзд.
   - Бабушка, смотри, звёзды нанизаны на горы… как игрушки на новогодней ёлке…
     Вера обнимает Лену и просит Бога только об одном…
 

     Лена росла тихая, спокойная и усидчивая к выполнению домашних заданий заданных в школе. Она не блистала знаниями, но усидчивость давала плоды. Лена уехала в город получать высшее образование. Все годы её учёбы Вера пребывала в тревожном состоянии. Горький опыт отъезда из посёлка её собственной дочери часто наводил Веру на дурные мысли.   

    
     Жизнь в горном посёлке была своеобразной и однообразной. Кто-то находил эту жизнь болотом и уезжал. Кого-то эта тихая жизнь устраивала во всём.
     Вера просто жила в этом защищённом ото всех коллизий уголке мира.
 
 
     Лена приехала в дом бабушки неожиданно, безо всякого извещения о своём приезде, хотя посёлок уже много лет имел всё коммуникационное обслуживание. Она приехала не одна. Она приехала с дочерью.

    Лена ничего не стала рассказывать бабушке. Она просто приехала сюда жить или как-то пережить какое-то время. Лена изменилась.  Она всё чаще сидела на крылечке дома и смотрела на горы. Она всё больше замыкалась и часто отлучалась из посёлка в город.

  И однажды, запаковав все свои, и ребёнка вещи в чемодан она уехала.   


    Под крылом самолёта авиакомпании Эль-Аль проплывал весь земной шар. Лена смотрела на это открытое пространство и чувствовала какой-то холод внутри всего организма. Что-то пугало её. Она не понимала этого состояния.

    Самолёт приземлился и тридцатилетняя Лена с дочерью, пройдя все процедуры приёма нового репатрианта, вышла в широкий простор новой страны. Она смотрела по сторонам и то, что она видела, вызывало в ней чувство потерянности. Она с ребёнком одна в этой стране, она совсем одна. Со всех сторон звучит чужая ей речь. Интенсивность движения жизни давила своей скоростью, которая переворачивала всё в мозгах молодой женщины, привыкшей к другой жизни.   

      Для проживания она выбрала город Иерусалим. Здесь, в Иерусалиме, конечно не те горы, как там, где она жила, но всё таки это были горы, хотя в этих горах она не чувствовала никакой защищённости, как там. 
   
    Далёкая от еврейства и всякого познания в иудаизме, она совсем потерялась среди народа, который пестрил разными религиями, одеждами и звучанием различных языков. Она терялась среди многоликой толпы…

    Она нуждалась в посторонней помощи, так как ничего не понимала, в происходящем и это непонимание раздражало её, так же как раздражала собственная непокорная дочь. Шестилетний ребёнок раздражал её своими капризами и требованиями. 
 
     Дочь управляла матерью, которая ничего не понимала в происходящем.  Лена впала в состояние психоза. Она всего несколько месяцев в стране и рядом никого к кому бы она могла обратиться за советом, кому бы она могла рассказать, что она потерялась и ничего не понимает в этой жизни.   

   Психиатрическая клиника приняла её в свои объятия, после очередного нервного срыва, откуда Лена вышла со справкой… пожизненно.
   Год, проведённый в стенах такого заведения, не добавил ей никаких познаний. И полученное минимальное пособие по инвалидности от министерства национального страхования оторвало её от жизни граждан страны навсегда.

   
   Дочь в интернате. Лена сняла себе под жильё какое-то бомбоубежище. Лена одна дома. Она всё время дома. Она всё время одна. Четыре стены и оторванность от народа замыкали её сознание на какой-то точке, из которой она не могла двинуться ни в какую сторону.  Часто она лежит на кровати сутками и не хочет ничего.
   Молодая, красивая, с высшим образованием женщина не находит своё место в этом мире.  Она общается лишь с теми, с кем познакомилась в психиатрической больнице и они говорят друг другу о своём состоянии.
 
   Вечерами, Лена выходит из своего убежища. Она идёт к своему излюбленному месту, откуда открывается вид на горы Иерусалима. Она садится на лавочку и ей кажется, что эти горы защитят её. Она не понимает от кого и от чего надо её защищать, но она так думает.
    - Красиво? – Женщина подсела к ней на лавочку.
   Лена с осторожностью посмотрела на незнакомку.
    - Да. Красиво… как у нас… там… дома…
    - А, ты откуда?
    - Я? Я… из горного посёлка…
   Тихо, тихо незнакомка втягивает Лену в беседу. Незнакомка ничего не навязывает Лене. Она лишь рассказывает о какой-то жизни, которая связана только с Богом.
    - Я… и Бог… - Лена повторила фразу незнакомки, и что-то свалилось с той точки, на которой она всегда находилась. Лена задумалась.
    - А, ты приходи к нам…
    - Куда?

   
    Женщина рассказывает, куда надо прийти, она говорит, что они все верят в то, что придёт Мессия и будет другая жизнь…
     - Другая жизнь… - Лена произносит фразу и ей хочется верить, что будет другая жизнь. Ей так вдруг захотелось той, другой жизни, ведь она ничего не понимает в этой.


    Наглухо закупоренное убежище Лены не впустило свет Солнца. Лена лежит и смотрит в потолок, словно там сейчас будет для неё написан распорядок дня, но, там ничего не написано, лишь размытые разводы от прежних дождей. Она вновь на своей постоянной точке замирания. Точка качнулась и Лена вспомнила о вчерашней незнакомке. Голос незнакомки прозвучал, как призыв к действию.
   
    Лена поднялась и пошла в душ. Закупоренное убежище наполнилось испарениями и влагой, но Лена не обращает на это внимания – у неё появились мысли. Мысли вращались вокруг слов незнакомки – Будет другая жизнь…
    Лена почувствовала какой-то необъяснимый прилив, давно забытого чувства восторженности. Это ощущение чего-то грядущего наполнило все её клетки, ей внезапно захотелось петь.
 
   К назначенному времени, Лена переступила порог.
   
   Случайная встреча с женщиной из секты христиан открыла ей дверь. Она ещё не понимает, куда ведёт эта дверь, но там, изучая Библию, она начала постигать что-то. Это что-то не путалось в её сознании. Оно укрепляло её. 

   На Святой Земле, она нашла защиту. Она нашла своего Бога.

   Лена усердно изучает Библию. Она уже пытается заговаривать с другими женщинами, которые ничего не знают о Мессии, и говорит им о другой жизни.  Она не знает сама, верит ли она в это, чудо, но ожидание чуда сильней самого чуда и Лене хочется дождаться той, другой жизни…   
   
 
      Жизнь делает свои зигзаги и повороты и предложенная Лене работа одной из общественных организаций, четыре часа в день за пять шекелей в час при минимальной зарплате в стране двадцать шекелей в час возвращает Лену в исходную точку. Она лежит на своём топчане в своём убежище в состоянии полной апатии. Настойчиво кружит мысль – А, что, если бросить пить эти их психотропные препараты? Может, я без них вернусь к нормальной жизни? Может, я уже что-то поняла в этой жизни? – Лена вздрогнула. – Их не обманешь! Если я не буду принимать эти препараты, то они это быстро вычислят по анализу крови. Они меня так и предупредили, и тогда я лишусь своего пособия… А, после психиатрической клиники, где и какую я найду работу? Как я буду жить?

     Лена посмотрела на потолок, но там никто не написал никакого указания. Лена вернулась в своё привычное состояние.

    Швейный цех, куда Лену привели посмотреть работу швеи, и те женщины, которые уже прошли психиатрическое лечение и находятся в разной стадии своего психического состояния.  Они воздействуют на неё угнетающе, она не может находиться рядом с теми, кто ни о чём не думают. Ведь, она, Лена думает. Она думает о Боге. Она думает, о другой жизни. 
 
   Чем ярче вспыхивает картинка швейного цеха, и работа среди душевно больных женщин за пять шекелей в час у Лены в мозгах, тем сильнее её желание  другой жизни. 
 
   Она не хочет понимать происходящего в реальной жизни. Она перешагнула грань понимания, ведь понимание – это работа мозга, а весь её мозг уже занят только мыслями о Мессии.
    
   Лена ждёт Миссию. Лена ждёт другую жизнь…    

   Но, чтобы она там ни ждала и ни поджидала, а реальность жизни захватывает её и словно кто-то руководит её действиями. Лена всё чаще задумывается о своей личной жизни. Она понимает, что спутником её жизни может быть только тот, кто находится в таком же психологическом состоянии, как она сама и Лена вращает свою жизнь только в одной, доступной её пониманию плоскости.