Письмо

                - Выключи радио! Меня от него уже скоро будет трясти.   – Соня продолжает готовить еду и обращается к мужу вновь. – Пожалуйста, выключи радио.
    Поликарп ехидно улыбается и делает звук радио ещё громче.
- Карпуша, ну не хочешь выключить его совсем, так хотя бы приглуши звук.
   Поликарп сидит за столом слушает радио и пишет.
- Карпуша, ну, и зачем ты всё пишешь?
   Поликарп не обращает внимания на слова жены. Он ведёт протокол жизни страны по новостным сводкам.
   По радио стали транслировать музыкальную передачу и Поликарп выключил радио.
   Соня издаёт радостный звук.
- Карпуша, сегодня идём закупаться, завтра дети приедут и мама.
   Поликарп всегда с женой. Он всегда с ней согласен во всём. Он всегда её слушает. Соня для Поликарпа единственная в мире женщина, но радио стоит между ними, как разлучница.
- Сонюшка, я весь твой!
   Соне кажется, что она уже привыкла к этой странной увлечённости мужа, но ей это только кажется, так как каждый раз, когда Поликарп садится к радио, она готова подойти и разбить его, ни в чём не повинное.



    Иерусалим. Жара. Небывалая жара +38градусов по Цельсию. В автобусе прохлада. Четверг. Народ готовится к пятнице и спешит закупить всё, что может и сколько может. Поликарп и Соня выходят из автобуса. Поликарп катит тележку. Соня идёт рядом. Они как все граждане Израиля. Они не какие-то другие, они такие, как все. И то, что они не другие, что они такие, как все, они выказывают всеми способами.
    Впереди них идут две русские женщины, и одна уговаривает другую пойти в магазин одежды и веский аргумент одной из них – Это единственное, что есть в моей жизни светлое… - уводит женщин в магазин одежды. 
    Поликарп и Соня переглядываются. Поликарп берёт Соню за руку, и они продолжают свой путь в супермаркет, за продуктами.
   
    В супермаркете столпотворение. Народ перегружает с полок в тележки товар и катит, катит дальше вдоль рядов. Загруженные с верхом тележки выстраиваются в очередь у касс, а граждане всё ещё посматривают в зал, а может что-то забыли прихватить. Очередь к кассе движется медленно. Народ подаёт кассиру карточки членов клуба этого супермаркета, и банковские карточки к оплате за купленный товар, народ выписывает чеки… Время.

    Вечер. Кассир уже устала и она с безразличным видом проводит банковской карточкой в приставке к компьютеру и выползает бумажная лента длинной в метр, где учтён весь этот перегруженный с полок товар. 
    Покупатель с безразличным видом, или он только делает безразличный вид, подписывает дополнение к этой метровой бумажной ленте.
    Процедура перегрузки окончена и покупатель катит телегу на выход к своей личной машине, или оставляет товар тут же у кассы для упаковки и отправки всего набранного путём доставки на дом.
    В супермаркете прохладно. Кто-то даже начинает замерзать у касс.
   
    Поликарп катит впереди себя телегу и Соня, строго по списку, наполняет телегу. Они не берут ничего лишнего. Им нужно  только то, что нужно для праздника одного дня.

    Соня в пятницу не работает. Она с утра начинает возиться с приготовлением праздничного стола.
    Поликарп работает в пятницу, но после работы он всегда едет за мамой Сони и привозит её на праздник.
    Дети домой прибывают самостоятельно и в квартире начинаются рассказы. Соню интересует всё. Как дети питались? Как они себя чувствуют? Как спали?
    Всё проходит, как обычно.

   
    Праздник окончен. Квартира опустела. Поликарп и Соня отправляются на работу. Началась новая трудовая неделя. С работы они возвращаются поздно. Ужинают остатками праздника. Поликарп слушает новости по радио и что-то записывает в свою тетрадочку.
   Соня молчит. Она не мешает ему. Новости окончены. Радио выключено, но Поликарп всё пишет и пишет…
   - Карпуша, что ты пишешь? Новости закончились.
   - Сонюшка, пишу письмо в наше село. Сколько лет мы в Израиле, а я так и не написал ни одного письма им в село. А, ведь, когда уезжали, то они просили, чтобы мы им написали. Я обещал, что напишу. Им ведь интересно знать, как мы живём.
    - Да, Карпуша. Да только что писать? – Соня вздохнула. – Как мы там жили. Не плохо…
    - Не плохо? Да хорошо мы там жили… всё у нас было… - Поликарп вздохнул. – Сонюшка… а может…
   Они смотрят друг другу в глаза какое-то время и отворачиваются.
 


    Село взбудоражилось, как пчелиный улей. Весть о том, что Дудкины, через много лет прислали письмо, разнеслась мгновенно по дворам.
    Письмо было прислано на имя Марфы Тимофеевны Хлебниковой, и теперь всё село ждало, когда же Марфа Тимофеевна позовёт всех и прочтёт это письмо.

    Пол села набилось во двор Хлебниковой. Всем хотелось знать, как живётся евреям в Израиле. А народ всё подходил и подходил. Не вместившиеся во дворе, стояли за забором и заглядывали через головы во двор. Вновь подошедшие теснили уже стоящих у забора, забор затрещал.  Кто-то из-за забора закричал:
   - Марфа Тимофеевна, забор сломают! Давай в клуб! Там места хватит всем.
   Не дожидаясь ответа, народ побрёл в сторону клуба. Все входили так, как будь то, сейчас начнётся что-то, какое-то таинственное представление…

 
    Народ наполнял клуб, и вдруг оказалось, что не всем хватает места. Старики сидели на стульях, молодёжь стояла у стенок, плотно прижавшись друг к другу.
    Народ посмеивался:
    - Такой явки в клуб не было никогда.
   Марфа Тимофеевна поднялась на сцену. Кто-то предусмотрительно поставил для неё стул, и сразу вокруг Марфы Тимофеевны заполнилось народом всё пространство на сцене.  Народ гудел:
    - Ну же, не тяни, читай!
    Марфа Тимофеевна с важным видом достала из кармана футляр, вынула оттуда очки, протёрла стёкла и водрузила их на нос.  Из другого кармана жакета она достала письмо, развернула его.

    В зале клуба тишина.
  Доброго здоровья Марфа Тимофеевна, доброго здоровья всем односельчанам!
  Уже много лет, как я собирался написать вам всем о нашей жизни, но всё как-то не находилось времени.
   Красивая страна Израиль, хотя летом непривычная нам жара. Мы живём в Иерусалиме…

  Шорох и шепот пронёсся по залу.
   - Иерусалим… Иерусалим…
   Старики начали креститься, и кто-то даже встал.
   - Иерусалим…

  Красоту Иерусалима описывать невозможно. Это горы, на которых раскиданы, непривычной нам постройки дома. По всем этим горам от дома к дому тянутся дороги… какие дороги, везде асфальт!  Тротуары… какие тротуары… Всё освещено электричеством… 
                Народ загудел.
   - Электричеством… Всё освещено!
   - А, я пока дойду до коровника… сотню раз влезу в… темно, ничего не видать…
   - Да, что до коровника… Если в домах не горит свет, то и по улице ничего не видно…
   - Так, интересно, кто же оплачивает всё это электричество?
   - Так у евреев много денег…
   - Электричество… А, дороги? Что пишет… дороги асфальтные…

     Весь Иерусалим утопает в зелени. Вот в нашем многоэтажном доме, во дворе пальмы растут и цветы. Я таких цветов никогда и не видел. Красота! И везде, придуманы для отдыха народа скверы. Такие не большие уголки… скамеечки и всё в зелени. Везде цветы, цветы…

  Народ загудел.
   - Для отдыха народа… скверы…
   - А, ты, Маруся, где отдыхаешь?
   - Я? А, у меня нет времени отдыхать… надо работать… Так и для чего мне сквер?
   - Красиво…
   - А, той красотой сыт не будешь…
   - Так красиво же…

    От города до города по Израилю проходят асфальтные дороги… тоннели сквозь горы…такие дороги, как смотришь в кино… мосты перепутанные… один над другим… Электрички… от города до города… А, тут собралось правительство построить железную дорогу от Беер Шевы до Эйлата… Эйлат, это на Красном море… Эйлатский залив… Это у нас в Израиле две точки из конца в конец страны… по всей длине… 

     Народ загудел.
   - Дороги от города до города… асфальтные…
   - А, я пока до райцентра доеду… Дороги асфальтные…
   - Так, а, сколько у них морей… в Израиле? Я думала, что у них одно Средиземное море…
   - Одно море? Ну сказала… У них есть ещё одно море… Мёртвое…
   - Мёртвое?
   - Да. Так и называется, Мёртвое море…      
   - Ой! Вот бы всё посмотреть…
            
     Есть в Израиле и Мёртвое море. Туда приезжают со всего мира на грязи. Может вы видели где в райцентре или области такие баночки с солями из Мёртвого моря. Так это наши…

     Народ загудел.
    - А? Что я говорил? Темнота! Деревенщина!
    - Сам ты темнота, деревенщина…
    - А и правда, я видела в области такие баночки с солями… из Израиля…
    - Так и что ж не купила?
    - Дорого…
    - А, может, твоим бы ногам легче стало?
    - Да, я хотела, а потом…
    - Эх, Дуся, пожалела для себя… А весь мир ездит туда на грязи да на эти соли…
    - Вот, забьём бычка, тогда и куплю, может и правда поможет, а то сил нет, как ноги болят…
     - Тебе бы, Дуся, в скверик, на лавочку и любоваться красотой… А, ты с утра до ночи только работаешь… Всей работы не переделаешь… Иди в скверик… под пальму… Отдохни!

      Народ залился смехом.
    - Так у нас есть всё! Нам только пальмы не хватает!
      
    Вот у нас, в Иерусалиме…
    Старики вскочили с мест и начали креститься.
     - Иерусалим… Иерусалим…

     Вот у нас, в Иерусалиме поднимают дома на этажи. А, какие старые дома! Все обложены Иерусалимским белым камнем. И никто не имеет право построить дом и не обложить его камнем – закон! 

     Народ загудел.
   - Так это какой-то весь город белый… в зелени… Ух!
   - А мы тут строим, как кому взбредёт в голову…
   - Так это мы тут в селе можем так строить, а в городе, попробуй… такой штраф припаяют, что дороже самой постройки…
   - Скажешь тоже… Мои знакомые, построили без всякого плана дом, а потом его утвердили…
   - Так, небось на лапу много дали?
   - То мне не ведомо… Мне того не сказывали… Да, только я знаю, что многие так делают…
   - Делали… Теперь всё по другому.
         
     А, какие магазины! Магазины завалены всем, что только придёт в голову и даже тем, что в этой голове отсутствует. Народ целый день шныряет по магазинам. Все что-то выискивают. Из супермаркетов вывозят продукты домой телегами.

     Народ загудел.
    - О! Так что, они там никто не работают?
    - Так у евреев полно денег…
    - Я слышал, что им деньги дают банки…
    - Банки? Раздают деньги? Да ты уже совсем…
    - Живут же евреи!
    - Да, подожди ты… я вот думаю, а, сколько часов работают евреи, что они всё время лазят по магазинам?
    - А, я вот помню, зять, ну, тот, что в столице, так он рассказывал, что во времена Андропова ходили патрули по улицам, по кинотеатрам и проверяли – Почему не на работе?
    - Ой! Были времена…
    - А, водка, Андроповка!
    - Так тебе только водка на уме.
    - А, интересно, как в Израиле на счёт водки?
 
     Народ зарабатывает по-разному. Вот, например мой сосед, русский, зарабатывает 20 тысяч в месяц… голова! А, вот другой сосед израильтянин, зарабатывает 15 тысяч в месяц…

   Народ загудел. 
    - А, вот и до денег дошло…
    - Ишь ты, какие деньги. Можно телегами покупать в супермаркетах да лазить по магазинам, что-то выискивать… 
    - Да. У евреев полно денег!
    - Ишь ты… Сколько денег!
    - Это ж за год 240 тысяч!
    - А, это, сколько? Что можно купить за эти деньги?

     Народ затих. Все смотрят друг на друга. Никто не понимает, а, сколько же это денег? Много? Мало?

     Каждую пятницу мы собираемся всей семьёй. Дети приезжают из интерната, где живут постоянно. Маму Сони привозим из бейтавода, ну это дом для престарелых. А, мы пашем с утра до ночи, ведь минимальная зарплата три с половиной тысячи шекелей, чтобы оплатить это более, менее, приличное жильё в более менее приличном месте и чтобы хоть раз в неделю встретиться всей семьёй и провести время человеческой жизни…
   
       В зале клуба зависла тишина.
       Кондрат протиснулся в зал клуба с шумным приветствием. Оглядел всех. Притих.
   - Так, а кто умер?
     Все посмотрели на Кондрата, словно на привидение.
   - Так, а что тут? Вы чего? Что случилось?

    Народ всё ещё пребывал под впечатлением услышанного.
   - Кондрат, глуши… Марфа Тимофеевна, давай, читай дальше.
 
      Марфа Тимофеевна достала из конверта другой листок и принялась читать. Это был листок еже часовых, пятиминутных  новостей радио Израиля, собранных за год.
     То тут, то там в полной тишине зала раздавался короткой вскрик – Ой!
     Иногда бабы осторожно поглядывали на своих мужей. Мужья опускали головы.   
            В зале клуба стояла гробовая тишина.