Rip current. Кольцо Саладина. 26

  Мне показалось, что это утро было худшим из всех утр. Дико не хотелось вставать и вообще не хотелось ничего – есть, пить, мыться, одеваться. И самое главное - выходить из дома в тёмную холодную зиму, ехать долго и изнурительно…
Но надо было вставать, делать, ехать…
Я покорно проглотил безвкусный чай с безвкусным бутербродом. Безропотно надел указанную рубашку и почему-то устал от этих простых дел.
Уличные сумерки показались чужими. Метро – враждебно-холодным чревом, поглощающим людской поток. Вдруг ужасно захотелось очутиться в своей родной крымской квартире, из окон которой виден город сверху, видны горы в тумане…
Впервые в Москве я затосковал по дому. По своему двухкомнатному раю с ободранным полом, отстающим в кухне линолеумом, облупленной решёткой на балконе и консервной банкой для окурков, прикрученной к этой решётке моими предусмотрительными и верными друзьями. И чтобы эти верные друзья были рядом со мной. Завалиться на диван, курить от души, врубить на всю мощь «Эйси-Диси»… И чтобы со мной была пани…
Потому, что одна пани меня понимает. Она не заставляет меня делать то, что я не хочу. Она рада, когда я делаю то, что хочу… И вот нет её рядом, давно уже нет, и мужество меня покидает, силы иссякают, и вообще я умираю…
Я рассопелся обиженно, почувствовал себя мальчиком, изруганным мамой, обсмеянным соседской дерзкой девочкой, уткнулся горестно в плечо Вероники, сидящей рядом, и под уютное покачивание вагона пустился себя жалеть. Ничего у меня не выходит тут, - страдальчески думал я. Я сюда приехал, чтобы найти любимую девушку, чтобы было мне ради чего жить. Я её не нашёл – и зачем теперь всё? Я жил в этом городе надеждой на встречу. Вскакивал утром воодушевлённый и переполненный радостью. Рвался из дома в новый день. Ложился по вечерам, чтобы завтра опять начать надеяться. А вот теперь нет у меня ничего – и силы оставляют меня…
И уже начали закипать у меня в глазах горькие ребяческие слёзы, но тут Вероника повернулась ко мне, улыбнулась и взяла уютно под руку.
- Ты не заболел?
- Заболел, – обижено буркнул я, недовольный тем, что мой сеанс мазохизма прервали на самом интересном месте. – Заболел. И заболеешь тут с вами…
Она засмеялась, сжала мне руку, и мне, конечно, стало полегче. Всё-таки, жизнь не может быть уж совсем постылой, когда с тобой рядом самая красивая женщина на земле. И она улыбается тебе, нянчится с тобой, хотя и делает вид, что это по долгу службы.
Короче, из метро я выходил уже приободрённый, даже несмотря на то, что в горле так и не пропал комок, который застрял ещё дома за завтраком.

На нашем рабочем месте было приятно пустынно. Времени было около десяти, тусовка наша частично ещё дрыхла, частично сидела на первых парах. По вестибюлю с лестницей на одном плече одиноко бродил осветитель и по совместительству электрик Эдик, с которым я успел слегка закорешиться на почве профессиональных интересов. Строго говоря, Эдик Карагодов был вовсе не осветителем и не электриком, а студентом 4 курса, но, как ветеран, полагал, что настоящий мужчина должен зарабатывать деньги, а не просиживать штаны за партами. Учился он вообще непонятно когда – поскольку всегда находился в поисках свободных средств, причём, пути добывания этих средств были у него самые экзотические. Конкретно к электрике нежных чувств он не питал – я уже пару раз проделывал за него какую-то мелкую работёнку - зато артист был непревзойдённый, и слушать его можно было часами, забыв обо всём.
- Начальство на линии, - поделился он со мной, обмениваясь рукопожатием и интимно отводя к стеночке. – Шишки из Моссовета. Слушай, билеты в театр не нужны? Хорошие места. Интересуешься? Могу устроить. Девчонку позовёшь… - он выразительно поиграл пальцами руки. - То-сё…
Я задумался. Что-то подобное мне было нужно. Я уже прикидывал, что к женскому дню должен расшибиться в лепёшку, но порадовать своих девочек и как-то отплатить за гостеприимство.
- Билеты в театр – может быть, - я кивнул. - Чего там ещё у тебя?
«Чего-то ещё» у Эдика могло случиться в большом и неожиданном ассортименте. Скажем, американские джинсы. Фирменные кассеты – чистые и с записями. Дефицитная жратва. Например, уже в первый день знакомства я перехватил у него две банки хорошего растворимого кофе, чтобы вложиться в общий котёл.
- Эдик, - внушительно сказал я, поднимая палец. – Я имею к вам интерес. Не исчезай. Праздники на носу.
- Понял. Не вопрос, - успокоил меня Эдик. - Шишки свалят – подгребай.
Мы ударили по рукам, и я, немного повеселев, затопал по лестнице. «Пани» - мелькнуло во мне. Девчонки девчонками, но пани… Неужели так и не найду её до 8 марта?.. Чёрт, чёрт… времени на поиски немного. По планам Вероники сразу после двадцать третьего нужно массированно репетировать номер - ежедневно до позднего вечера.
Значит, свободы у меня только до двадцать третьего. Это четыре дня… Четыре…
- Ну-ка, посмотри на меня!
Вероника подошла, взялась мне за лицо тёплыми руками, развернула к свету. Она уже переоделась, но не в привычное чёрное трико, а изящно и женственно - в красивую длинную юбку, памятную мне ещё по Крыму. Ту самую, что я срывал с неё тогда, в номере, ту самую...
Некстати возникли в моей голове эти воспоминания. Хорошо, башка дурная с утра…
- Ты как себя чувствуешь? Что-то ты мне не нравишься, - задумчиво произнесла она.
- Не может быть, леди. Я всегда нравлюсь женщинам, - отшутился я.
Она усмехнулась, шлёпнула меня по щеке и отпустила.
- Тогда разомнёмся на пару кругов? - предложила она, отходя к аппаратуре. – Не против?
Когда это я был против? И вообще, кто это будет против того, чтобы легально обнять такую женщину. Такую умную, так восхитительно сложенную, такую чуткую. И… что там себя обманывать – всё ещё свою…
Я переобулся – и опять как-то неожиданно устал. Откинулся на спинку кресла, тупо глядя на носки своих танго-туфель. Туфли были классически чёрно-белые, фраерские – девчонки об них уже все глаза источили. Вероника выписала мне ещё две пары танцевальной обуви в запас и велела не жалеть. И безапелляционно отмахнулась, когда я вякнул об оплате.
- Ещё не хватало, чтобы ты был плохо обут на паркете. Это не мои деньги, и прекрати об этом. Проект финансируется с двух сторон. Даже с трёх, - добавила она, немного помолчав, и я не стал уточнять, просто заткнулся. Она была права. Это были не мои проблемы. Но я всё равно не мог отделаться от неприятного чувства должника. Наверное, дело было не в финансах. В чём-то ещё.  Но думать об этом с такой головой, как сейчас, было нереально, поэтому при первых звуках музыки я поднялся с кресла и протянул руку Веронике.

Это было старое, довоенное «Последнее воскресенье» на польском языке, то самое, которое стало потом у нас в советском союзе «Утомлённым солнцем».
Оно было памятным – его мне подарила Вероника.
Ещё в самом начале моего романа я поделился с ней, что у меня особенные чувства к польскому языку, и она удивилась, что я его не учу. Я ответил тогда то, что думал: «Зачем? Мне кажется, я его и так знаю».
И она разыскала эту старую запись – и подарила мне на день рождения, на мои 18 лет. Этот день попал тогда на воскресенье. Я пришёл к ней уже поздно вечером, пьяный и нежный, удрал от застолья, меня не отпускала моя банда, но я всё-таки вырвался из своего дикого, вопящего, укуренного мира - в её уединённую тишину, в её отрешённость, её наполненность - в то, чего у меня не было и что могло быть только рядом с ней. Я шёл по пустым улицам, слегка пошатывась, глупо улыбался - глупо счастливый от того, что она у меня есть.
А потом мы сидели в темноте её маленькой комнаты, смотрели на зажжённую свечу и слушали это старое танго. И почему-то я понимал каждое слово. И она сказала: пусть у тебя никогда не будет последнего воскресенья.
Она ошиблась. То воскресенье действительно стало нашим последним: через два дня мне пришла повестка…
Больше я его не слышал. Куда-то пропала эта кассета, пока я был в армии. Я тогда подумал: к лучшему. Слишком больно мне было бы слушать эту музыку. Мне и без музыки было больно…
И сейчас я с особенным потрясённым чувством обнял тёплое, знакомое женское тело, прикрыл глаза - и словно утонул в музыке. Странно мне было – словно я вернулся в себя, давно ушедшего, давно забытого, но вернулся другим. А она… она осталась прежней. Невозможно было это описать. Хотелось просто тихо и плавно двигаться – и Вероника, как всегда, почувствовала меня, подчинилась моему незамысловатому шагу, мы неторопливо, почти забывшись, прошли круг, и опять у меня было ощущение, что я понимаю, о чём поёт певец… Голос всё лился, и хотелось, чтобы эта томительная музыка не кончалась, а всё качала и качала, сливая нас в одно существо. А ещё бы лучше лечь вот так, одним существом - просто лечь, больше ничего не хотелось мне, только лежать, прикрыв глаза...
- А вот и самое главное лицо, - вдруг прошептала Вероника, быстро освобождаясь.
Я очнулся, с сожалением выпустил её из рук, оглянулся. На галерею, окружённая свитой из нескольких человек, поднималась импозантная, хорошо одетая женщина.
Мне показалось, что уже оттуда, издалека, пахнуло на нас тонкими духами, столичным лоском. Группа медленно двигалась в нашу сторону, замедляла ход, что-то оглядывала на стенах и в простенках между окнами, затем снова пускалась в путь.
- Ильинская из комитета по культуре. От неё многое зависит, - тихо сказала Вероника. - И ты зависишь, учти. Выключай вертушку.
Зависеть от кого-то я страшно не любил, поэтому музыку выключил и немедленно набычился.
Кортеж между тем приблизился. Двое мужчин выглядели, как типичные аппаратные работники: в белых рубашках при галстуках - и так же была одета седая маленькая женщина с двумя орденами на груди.
За их спинами топтался народ попроще – девушка в розовой кофточке с блокнотом и два молодых человека, авангардно затрапезных – явно студенты.
На фоне всей кавалькады дама выглядело безупречно и стильно – в дорогом сером костюме с алым шарфом на шее, в туфлях на каблуках. И да, я не ошибся – на нас поплыли волны тонкого парфюма.
- Вероника Васильевна, – располагающе заговорила она, дружелюбно улыбаясь, – вы зайдёте ко мне? Мы все вопросы порешаем. Я теперь с вами. Будем работать, будем сотрудничать.
Её взгляд задержался на мне и стал заинтересованным.
- Как я понимаю… это ваш новый…
- Это наш новый хореограф, - подхватила Вероника.
Я с недоумением покосился на Веронику, но она и бровью не повела.
- С приездом, - Ильинская благосклонно и беззастенчиво оглядела меня с ног до головы – от макушки до чёрно-белых туфель. - Милости просим в проект.
У неё был приятный грудной голос с мирными воркующими интонациями, но одновременно властный, начальственный. Это, наверное, о таких руководителях говорят «бархатный диктатор».
– Ну, что же, - дружелюбно обратилась она ко мне, - заходите знакомиться, молодой человек. Через полчаса я буду свободна, - она мельком глянула на свои изящные золотые часики, лёгким жестом рук собрала внимание своей свиты и уверенно прошествовала дальше.
Я машинально посмотрел ей вслед. Вот кому не нужны уроки дефиле. Прямая спина, гордая поступь, чувство собственного достоинства бежит впереди неё за километр. Я внезапно подумал, что у полных женщин есть своя повелительная красота и своя чарующая грация, которой лишены худенькие.
- Ты паспорт взял? – прервала мои эстетические созерцания Вероника. - Захвати с собой, когда пойдёшь к ней. Тебе нужно сделать студенческий билет и постоянный пропуск. Тогда сможешь ходить в бассейн.
- А ты это… ты зачем - насчёт хореографа? – недовольно вспомнил я. – Хореограф всё-таки танцы ставит, а я…
- Иди в баню, - коротко ответила Вероника, и это было так не похоже на неё и так похоже на Нору, что я рассмеялся.

продолжение следует