Жизнь вопреки

                Александр Альянаки               
                Жизнь вопреки
                (рассказ женщины)

Ты в бездну пал, ты изнемог,
Уже конец, уже ни зги, ;
Но жизнь есть смерти вопреки, ;
Взмолись, ; ее лелеет Бог.

Поверь, Он любит жизнь в тебе,
Где ты раскрылся бы цветком,
Поил живой воды глотком,
И ей светил в другой судьбе.

Я родилась в Москве, а в Феодосию впервые попала трехмесячной на майские праздники 1957 года. Это был большой дом на ул. Вересаева, в котором жили мой прадед с прабабушкой, бабушка, и в котором вырос мой отец.  Бабушка, Клавдия Ивановна Нечепоренко,  была дочерью Аграфены Ульяновны,  ; польки из графского рода.
С ней вышла такая история. Будущий отец Клавдии, Иван Игнатьевич Нечепоренко, проезжал в бричке мимо ее дома и увидел Аграфену за оградой. Они встретились  глазами, и у них случилась любовь с первого взгляда, и такой силы, что вскоре он ее увез тайком на этой же бричке. А служил он юнгой, потом матросом на корабле, прошел разные моря и океаны. Было это в конце девятнадцатого века, а потом он прожил еще долгую и, пожалуй, счастливую жизнь.
  Как-то, в середине семидесятых годов, в августе, я с родственниками собралась пойти на катере из Феодосии в Ялту. Перед поездкой Иван Игнатьевич собрал нас в большой беседке во дворе, многозначительно улыбнулся и напутствовал:
; Смотрите, чтобы с вами не было того же, что со мной. Мы пришли в Ялту на корабле, нам дали отгул. Мы зашли в какой-то кабак, крепко набрались. Потом идем по набережной, орем песни, а я еще играл на гармошке, был самоучкой. А навстречу нам царь Николай II со свитой. Ну, нас и забрали в кутузку. 
Я вообще считаю Ивана Игнатьевича своим Ангелом-Хранителем. Скончался он в Феодосии, я не знала об этом, и мне на следующую ночь в Москве снится сон, что сижу я на балконе, а внизу мимо несут гроб с телом прадеда. Вдруг он сел и помахал мне рукой, потом они пошли дальше. У меня не вышло поехать на похороны, а отец рассказал, что они действительно несли его по ул. Советской на руках. Несколько лет спустя был еще сон. Мы стоим с прадедом перед какой-то пирамидой, типа египетской, и он говорит:
; Пойдем внутрь.
; Пойдем.
Мы зашли, а везде до потолка полки, на которых кто-то лежал. Он мне показывает на втором ярусе две пустые полки:
; Вот это мое место, а вот это рядом со мной – твое. Я буду их охранять и тебя ждать.
 Так вот, Иван увез Аграфену в свой родной город Чигирин на Украине, и было у них шестеро детей. Двое во младенчестве умерли и остались два сына и две дочери – Петр, Павел, Александра и Клавдия. В тридцатых годах Иван Игнатьевич перебрался с семьей в Феодосию. У них образовалось хозяйство – корова, куры, виноградник. А еще он соорудил себе маленькую столярную мастерскую, где стал делать небольшие столики и этажерки, а по воскресеньям клал их на большую тачку с одним колесом, вез на рынок и продавал.
 Все дети Ивана Игнатьевича хорошо играли на разных музыкальных инструментах. Часто летом по вечерам они собирались в беседке за чаем и замечательно пели русские и украинские песни и романсы. В доме была очень большая комната с камином и фортепиано, в непогоду и зимой собирались в ней и пели под фортепиано и струнные инструменты. Особенно выделялся брат бабушки Клавы Павел, там он играл на семиструнной гитаре, а впоследствии стал знаменитым дирижером и балалаечником, народным артистом СССР, лауреатом Сталинской премии. На первый взгляд, кажется, что на гитаре играть сложнее, чем на трехструнной балалайке. Но это если на ней потренькать. А Павел Иванович перевел на балалайку классику, и это было очень высоким искусством. Он поехал поступать в Ленинградскую консерваторию, и в это время началась война. Всю блокаду он прожил в Ленинграде. Он жил в общежитии в одной комнате со знаменитым композитором Георгием Свиридовым. Они оба учились на дирижерском факультете, играли в разных залах в Ленинграде, а также их возили по «дороге жизни» на фронт давать концерты. После окончания консерватории Павел Иванович дирижировал известнейшим оркестром народных инструментов Николая Осипова. Когда я поздравляла двоюродного дедушку со днем снятия блокады, то он плакал. Уже будучи известным музыкантом, имея множество наград,  звание профессора Гнесинки (Российской академии музыки им. Гнесиных), он корочкой хлеба собирал с тарелки подливку, боясь потерять хотя бы одну крошку. Это были последствия блокадной молодости. Он мог быть очень добр и внимателен к  студентам и их нуждам, мог поселить у себя дома, если негде было жить, кормить, помогать деньгами, но бывал и очень жестким и требовательным, и прежде всего к себе.
Мой отец, Аркадий, поступил в МЭИ (Московский Энергетический Институт) и там познакомился с моей матерью Инессой. Я всегда удивлялась, как они могли вообще хоть один день быть вместе. У них в жизни была диаметрально противоположная позиция. Он считал, что даже в самом неприятном человеке есть что-то такое, за что с ним можно хотя бы поздороваться. Она же считала, что в самом замечательном человеке, будь он даже самый любимый, есть ложечка дерьмеца. Она была из купеческого рода. Когда началось раскулачивание, то ее дед на семейном совете своим волевым решением сказал детям разъехаться по стране и поменять по возможности фамилии, чтобы не быть репрессированными.
В родителях настолько столкнулось это противоположное отношение к жизни и к людям, что отец не выдержал, стал выпивать и загуливать, мать же все более ревновала и ненавидела его. А я была, как две капли воды похожа на отца – и на лицо, и по внутреннему содержанию. И ее ненависть перешла на меня. Это было что-то нечеловеческое. Вероятно, это было, как бесовское одержание, психическое заболевание.
Когда мне еще не было месяца, я схватила воспаление легких и мать отдала мне стакан крови для переливания, потому что у нас обеих была первая отрицательная группа. А потом она на протяжении всей жизни, часто говорила мне:
; Зря я тебе этот стакан крови отдала, лучше бы ты тогда сдохла.
В то время было раздельное обучение, и все девочки ее класса были влюблены в одного мальчишку. После восьмого класса мать собиралась идти учиться в ПТУ, однажды встретила его на улице, и он в разговоре ей сказал про какую-то девчонку:
; С недоучками я никогда дела иметь не буду.
Эта фраза впилась ей в мозги на всю оставшуюся жизнь. 
Это укрепило ее страсть к карьерной и материальной вертикали. Для нее очень важным было положение человека в обществе, его статус. Когда я была в первом классе, отец с матерью уехали в Африку, в Гвинею строить гидростанцию. Мать была просто талантлива в интригах, но при этом могла быть очень обаятельной и привлекательной для достижения цели. Там она познакомилась с высокопоставленным офицером и в ней все воспылало. Она развелась с отцом, развела этого офицера с его с женой, вышла за него замуж, и уехала с ним в Прибалтику, а после на Новую Землю. Потом, когда он вышел адмиралом в отставку, выгнала и его.
Когда они после его отставки приехали в Москву, то он на 8 марта пришел к ней с цветами и запахом алкоголя. А надо сказать, что у него день рождения был 8 марта. Она почуяла запах алкоголя и сказала:
; Пошел вон!
Много лет спустя, мы встретились с дядей Славой в Гидромете, он работал в управлении Арктики и Антарктики. Мы поехали ко мне домой, взяли бутылочку, разговорились, и он сказал:
 ; Ира, я хочу попросить у тебя прощения. В Гвинее по просьбе твоей матери я писал на твоего отца в посольство письма, что он пьет, ухаживает за другими женщинами. 
Все они были тогда, конечно, партийными и это имело для отца серьезные последствия.
Дядя Слава помолчал, посмотрел на меня и сказал:
; А потом за все это мне пришла «обратка» на Новой Земле.
Когда мать поняла, что дело уже подходит к концу, он скоро выйдет в отставку, статус и большие деньги заканчиваются, кроме того, у него же нет прописки, и она должна будет его прописать в свою московскую квартиру, а это уже точно не входило в ее планы. 
А у Вячеслава мать и сестра были верующими, у них дома стояла икона. И она написал в партком, что он офицер-коммунист из семьи верующих. Возможно, что его попросили скорее уйти в отставку, чтобы не было неприятностей, но и развелись они не сразу, так как деваться ему в Москве было некуда. 
 Как-то мать была со своей матерью, совсем уже старенькой, на кухне, а я в это время была в комнате и вдруг бабушка кричит:
; Ира, помоги мне, спаси меня!
Я залетаю в кухню и вижу, как моя мать занесла над своей матерью палку-клюшку и я еле успела отвести удар. Мать вообще была по натуре злопыхательной, любила кого-то зацепить, унизить. Обожала рассорить людей. Если у меня были с кем-то плохие отношения, она говорила, что он очень хороший, и напротив, если с кем-то были отношения хорошие, начинала говорить, что он ; сволочь. Вообще, когда она кого-то вводила в ярость, то ей становилось легче на душе.
  Папа рассказал мне, что как-то он приехал в Феодосию, когда мне было полгода. Бабушка Клава держала меня на руках, я была совсем крошечной; он рассказал, что я не держала голову до полутора лет, что только в два года на ноги встала. Бабушка называла меня ангелочком. После Африки и развода родителей меня сдали в Москве в интернат. А потом папа уехал в Колэнерго (Управление Кольскими энергосистемами) в мурманскую область, и меня взяла к себе бабушка, жившая тогда на ул. Авиамоторной. С третьего класса я ездила в школу одна, а школа была далеко. Выходили мы из дома в четверть восьмого, бабушка сажала меня в полвосьмого на электричку, а сама ехала на работу. Возвращалась я затемно, под восемь вечера. Тогда я полюбила дождь и снег, и не любила яркий свет. У меня была шестидневка и продленка, выходной только в воскресенье. У нас была десятиметровая комнатка в пятикомнатной коммуналке, где еще в четырех комнатах жили другие семьи. Общая кухня, туалет, очень замызганная ванна. Бабушка снимала со стены большое жестяное корыто и я мылась. Жили очень бедно, денег на хорошую еду не было. На ужин чаще всего была мятая вилочкой картошка и из покупной баночки голубец из болгарского перца. Бабушка приходила уставшая, падала на кровать и храпела. Потом ложилась я, накрывалась с головой одеялом и плакала, повторяя про себя:
; Мама, папа, где же мои мама и папа?
Я тут же выключала радио, если слышала, как Лев Лещенко поет:

Родительский дом - начало начал,
Ты в жизни моей надежный причал…

Я не могла слышать про родителей и родительский дом.
 Иногда, в день зарплаты, или по воскресеньям, бабушка покупала сто грамм севрюжки и двести грамм телятинки. А еще покупала зеленые бананы. Они тогда были редкостью, и за ними надо было стоять в больших очередях. Зеленые были дешевле. Бабушка оборачивала их в газеты, потом клала в кастрюлю и на шкаф. Через неделю они дозревали и становились желтыми.   
Несмотря ни на что, благодаря хорошим способностям, училась я хорошо, правда, по своей системе. Я смотрела, где у меня давно не было оценок. Ага, по истории. Я читала предыдущие  десять тем, чуть ли не пол-учебника. Потом на уроке учительница спрашивает: «Кто отвечает?». Я быстро: «Я!». Пятерку получила, дальше можно две недели не беспокоиться, про историю не вспоминать. В пионеры меня приняли последней, поскольку по поведению всегда была единица. Но как только приняли, я быстро приобщилась к общественной жизни и оказалась в городском Доме пионеров. Надо было чем-то себя развлекать, потому что никому до меня дела не было. Десятилетним ребенком я моталась сама по всей Москве. Побывала в самых разных секциях: в музыкальной, театральной, борьбы, в клубе интернациональной дружбы и даже в строевой подготовке. Все, что я делала, получалось «на ура!». А из строевой меня быстро забрали в знамённую группу, в которой я неизменно была с 23-го по 25-й съезды партии, вначале от пионерии, потом от комсомола. Мы маршировали и стояли во Дворце съездов, это была интересная жизнь. Ездили на стрельбы, где я от Министерства Обороны получила медали. Прыгала с парашютом с инструктором, но это мне не понравилось. Занималась автоделом. Так здорово было разогнаться по льду, а потом дать по тормозам и крутиться. Перед девятым классом, я пришла получать учебники, а мне классный руководитель-математик говорит:
; Слушай, тебя педсовет решил выдвинуть на золотую медаль. Постарайся в оставшиеся два года себя хорошо вести, чтобы у тебя была пятерка по поведению.
 Хотя медаль мне вообще-то не нужна была, но, все же, я напряглась, да это было уже не особо трудно. Раньше, когда дралась, мальчишки были до носа, потом сравнялись, а сейчас стали выше, уже так не подерешься. Пропускать уроки я тоже перестала и даже в 9-м и 10-м классе физику и математику учила уже по вузовским учебникам. Но случилось так, что отчим вышел в отставку, мама с ним вернулась в 10-м классе перед Новым годом. Я уже привыкла к свободной жизни, а здесь началось воспитание:
; В семь часов домой, сиди уроки делай!
Накануне своего дня рождения в феврале я пошла с сестрой дяди Славы и ее сыном Серегой в кафе-мороженое, мама узнала об этом. На день рождения я пригласила одноклассников домой, понимая, что это последний день рождения, который я могу с ними отметить. Мама молча наблюдала, как я стараюсь, готовлю пироги. Пришли ребята с гитарами, с магнитофоном. И вот, когда все собрались, мать объявила:
; Дня рождения не будет, потому что Ира вас променяла на семью сектантов. Она была вчера в кафе с сектантами ; со своим Сережей и с его матерью.
И мать выпроводила всех одноклассников из квартиры, и они, ошарашенные, еще долго стояли в подъезде. Когда я на следующий день пришла в школу, то на доске было написано:
«Ирка – сектантка». И я ушла из дома. Пошла к Ирине Павловне, дочери деда Павло и сказала, что домой я больше наотрез не пойду. Они вызвали отца, и я уехала с ним  в Мурмаши под Мурманском, пошла в деревенскую школу. Учительница представила меня классу, а потом  сказала:
; Не забудьте, завтра мы идем на экскурсию в коровник.
 В Москве у нашего класса был абонемент в планетарий, мы ездили туда изучать астрономию, а здесь – коровник. И я «задвинула» эту школу. От Наташки, ; первой девчонки, с которой я сидела за партой, я почувствовала запах табака.
; Куришь?
– Курю.
Мы пошли после школы курить, потом Наташка говорит:
; А пивка хочешь?
; Хочу.
В Москве никто не пил в классе, а там это было в порядке вещей. Само собой, как-то пошло пивко-пивко. Выпускные экзамены уже сдавали с сухим вином, перед экзаменом выпивали на троих бутылку вина, а после экзамена еще по полбутылки. 
Тем не менее, я сдала все на отлично, вернулась в Москву и поступила в институт мелиорации и водного хозяйства.
Но алкоголь уже повел меня по жизни. Как было тогда принято, в первый месяц учебы нас отправили «на картошку». Компания сложилась мгновенно, всю «картошку» я пропила. А в институте прямо в буфете продавалось пиво, и я обрадовалась. Во время завтрака можно было попить пивка с бутербродом. Но все же, я окончила институт с отличием, получила вторую специальность – «охрана окружающей среды». Дали направление в «Гидропроект».
  Начальник привел меня в огромную комнату, где все сотрудники были от сорока лет и старше. Я подумала: «Мама родная, что я буду здесь с ними делать, скукотища какая». Я пошла с документами в бухгалтерию и увидела там молодую девчонку, задвигающую ящик стола, в котором я успела заметить сигареты, и сказала:
; О, ты куришь?
 – Курю.
 – Все, жизнь налаживается.
Тут же еще нашлись две подружки, и в первый же вечер после работы мы на остановке зашли в рюмочную, а там оказался еще зам. начальника отдела. 
  У меня в то время уже была семья, - муж, ребенок. Женя Бочарников был старше на девять лет, мы познакомились в пионерлагере, ; я была на отряде, а он вел кружок. Я сразу поняла, что это мой человек. Он был похож на отца, но несколько косноязычен и более замкнут в себе. Хотя у Жени образование было всего восемь классов и ПТУ, но по специальности он был краснодеревщиком, работал в Мебельторге, инкрустировал мебель. Работал, конечно, не только на организацию. Женя был талантлив, стал большим мастером. Он инкрустировал мебельные стенки многим известным людям. Кроме того, он занимался фанеровкой шпоном, это был очень тяжелый и кропотливый труд. Он набирал разные картины, работал по фотографиям, им был сделан портрет Ленина, который висел в Кремле.
  Конечно, в деньгах наша семья не нуждалась. Родился сын Саша,-  Шурик, с которым я очень дружила, что называется, жили мы «душа в душу». Павел Иванович, видя нас, как-то сказал:
; Впервые вижу, чтобы ребенок за мамой вот так, как хвостик, ходил.
   Женя выпивал. Каждый вечер на ужин была бутылка. Я выпивала чуть-чуть, он все остальное, потом стали пить пополам, потом появилась вторая бутылка. Я отработала год, и меня забрали в Государственный Комитет гидрометеорологии. Меня определили в группу по охране водоемов. В первую командировку, в свои 26 лет, я полетела в Адлер, меня встретили на шикарной машине, определили в вип-номер, где за окнами плескалось море, - не жизнь, а сказка.
  Я думала, что никто не замечает, что я с мужем каждый день выпиваю, ведь пили мы дома. Правда, бывало, что когда я слишком перебирала вечером в воскресенье, то в понедельник утром на работе, набирая письма на печатной машинке, могла испортить несколько государственных бланков.
  На самом деле, все всё видели. Случился такой казус. Напротив нашей комнаты была комната профсоюза, где в сейфе хранилась касса взаимопомощи. Я как-то приехала домой с работы, ждала Женю, внутри у меня уже все кипело, что скоро мы выпьем. Вдруг звонок в дверь и на пороге милиция. Сказали об ограблении сейфа и что у них есть подозрение на меня, так как на работе им сообщили, что я выпиваю. Я вначале очень удивилась, но потом страшно на всех обиделась. Конечно, вскоре выяснилось, что я не имею отношение к ограблению, но я взяла больничный, который весь пропила, а потом не вышла на работу. Меня уволили по статье.
  Зато началась другая жизнь. Из Сирии вернулась мама, где она работала два года. У меня с мамой всегда шла война по любому поводу, обычно мама меня накручивала, подзуживала, а потом я взрывалась. А теперь уж, тем более, в таком моем состоянии, я была явно лишней в ее жизни. А наркология в то время относилась к МВД. Мать нашла ходы, и в одно раннее прекрасное утро явились два милиционера с автоматами, и на «воронке» забрали меня в отделение. Участковый взял меня под руку, посадил в свою машину и повез в «Семнашку» (17-ю московскую  наркологическую больницу). Там в то время держали так же, как в ЛТП (Лечебно-Трудовом Профилактории) ; от полгода до года.
 В приемном отделении была тьма народу, почти все были пьяные и курили, дым стоял коромыслом. Волею судьбы, или, как потом я подумала, Господа, в тот момент там оказался Эдуард Семенович Дроздов - главный врач больницы и главный нарколог Москвы. Каким-то образом он увидел меня в этой кромешной мгле дыма, подошел и обратился к участковому:
; Вы участковый?
; Да, участковый. – Дроздов представился
; Дайте путевку от нарколога. - Участковый дал,  он стал читать:
; Надо же, уже путевка в ЛТП.
Обратился ко мне:
 ; У вас есть приводы в милицию?   
; Нет.
; В вытрезвителе бывали?
; Ни разу.
; А какие к вам претензии?
; Не знаю.
Дроздов спросил у участкового:
; А почему тогда сразу в ЛТП?
Участковый развел руками:
; Ну вот, так написал нарколог.
Тогда Дроздов сказал
; Я ее забираю. Ты свободен, поезжай домой.
Он привел меня в свой кабинет и говорит:
; Слушай, знаешь что, из этой ситуации есть очень хороший выход. Вот тут приехал американец, привез программу анонимных алкоголиков.
Я спрашиваю:
; О чем это?
; Да хрен его знает, я сам не понял. Но они говорят, что с этой болезнью можно жить.
; С какой болезнью, я не поняла?
; Ну, с алкоголизмом.
; Ну, а я-то тут причем?!
Но, тем не менее, он убедил меня, что сейчас за десять дней я пройду анализы и пойду на группу анонимных алкоголиков, потом отвел меня к заведующему лечебным отделением больницы. Заведующий объяснил, что для того, чтобы меня выпустить на эти группы я должна пройти диагностику у психолога на сохранность интеллекта. Привели меня в кабинет, где сидел молодой человек:
; Какое сегодня число? Посчитайте от десяти до единицы в обратном порядке.
Я, отвечая, скрипела, скрипела зубами, но потом он спросил
;  Кто написал Муму?
Меня вдруг охватила такая злость, что я в ответ спросила:
; А что такое биссектриса?
Он вылупил на меня глаза, потом с ним вышел неприятный разговор. 
Все-таки он написал, что интеллект  сохранен. С тех пор я старалась не иметь дела с психологами. 
Мне эта группа помогла. Когда закончился режим реабилитации, Женя снял где-то комнату, стали жить отдельно, но мама тут же снова подключила  нарколога, тот долго разбираться не стал и меня опять упекли в Семнашку. Тетки, которые там лежали, мне сказали:
; Не глотай таблетки, потом будешь еще хуже пить.
Но я была послушная, глотала все подряд, а там было много психотропных препаратов, я тогда этого не знала, состояние мое ухудшилось, после я стала больше спиваться.
А потом, в июле 1991 года, когда Шурику было уже 12  лет, случилась большая беда. Женя со своим отцом и с сыном поехал на дачу. На обратном пути, ночью, у них спустило заднее правое колесо. Женя стал менять его на запаску. Отец сидел в машине, а Шурик стоял у багажника. Шоссе было совершенно пустым. И вдруг вылетела машина и на полной скорости врезалась в их машину сзади. Шурик был замят между багажником и капотом этой машины. Удар был такой силы, что машины протащились еще около десяти метров. Когда дед вышел и это увидел, то у него отказали ноги, а потом кишечник, мочеточник и ряд других органов. Его забрали в больницу, поставили всякие трубки, выписали с ними домой, к нему ходила медсестра, а потом он скончался. А Шурика забрали в реанимацию и еще около десяти дней пытались спасти. Мы с Женей дни и ночи сидели около корпуса больницы и ждали. А потом умер Женя прямо на поминках после похорон сына.   
 Что-то в этом было судьбоносное, ведь до этого у Жени погиб старший брат, не успевший даже завести семью. Я потом размышляла, что не случайно нас судьба свела, должны, видимо, были прерваться оба рода.
  Через месяц появился ГКЧП  (Гос. Комитет по Чрезвычайному Положению), я ходила  на митинги поддерживать Ельцина, так как он обещал закрыть ЛТП, куда меня на два года все время старалась запихнуть мать. А кроме того, наркологию Ельцин обещал из МВД  передать Минздраву, и меня перестала бы преследовать милиция. После потери семьи деваться было некуда и я жила у матери, но как на иголках. Я начала все больше «принимать на грудь», конфликты с матерью все более усиливались. Мать меня цепляла, заводила, начинала обвинять в смерти сына, что-то ломалось и разбивалось. В один прекрасный день мать отобрала у меня ключи и выставила за дверь. При этом к бабушке я тоже не могла пойти жить, так как мать запретила ей пустить меня к себе, а бабушка ее боялась.   
И вот, в результате всего произошедшего, из Государственного Комитета, спустя шесть лет, я оказалась бомжом на Киевском вокзале в Москве.  Я там была с двумя знакомыми приятелями, которым тоже к тому времени негде было жить. Милиция нас пускала ночью в зал, но пропуском служила бутылка водки.
Весь день мы ходили на промысел, я «играла» на смерти сына. В то время как раз киоски появились, всякие частные торговые точки, около них я околачивалась несколько лет, показывая свидетельство о смерти сына со словами:
; У меня сын погиб, подайте, люди добрые, на похороны сына.
Я много ходила в одной и той же одежде и обуви, часто в холод, слякоть и сырость. Все время было неправильное питание и недоедание. У меня начались трофические язвы на ногах.
Иногда, когда нам было уже совсем невмоготу, мы ехали втроем и сдавались в больницу. Лежали полтора месяца, выходили, и опять «понеслась душа в рай». Было все хуже и хуже. Но, тем не менее, на «Рубикон» (группу анонимных алкоголиков) я ходила. Заведующей там была Мария Львовна, изумительной души врач-нарколог. Она как-то сказала:
; Мы, наркологи, бессильны перед алкоголизмом, мы можем только из запоя вывести.
Меня считали уже безнадежной, где-то я дралась, мне уже зубы повыбивали. И вот, однажды, бабушка не выдержала, сжалилась.
В 1996 году приехала ко мне в больницу и говорит:
; Ангелочек, давай из больницы ко мне.   
У меня пошли первые три месяца трезвости, мне очень понравилась эта трезвая жизнь, но потом снова был срыв и запой.
Попала я «надзорку». Это надзорная палата в наркологическом отделении, куда клали только поступивших. Она была с большим окном, а рядом находился пост медсестры, которая следила, чтобы не было белой горячки.
 И вот, я лежу, курю (тогда еще можно было курить), потом сходила в туалет, снова легла и говорю:
; Господи, я не могу так больше, мне понравилась трезвая жизнь, ну давай, уже реши мою судьбу. Как Ты считаешь нужным, так и реши. Или Ты меня забираешь к Себе, я уже ухожу на тот свет, или дай протрезветь, ну у меня уже сил никаких нет. Я уже не могу ни по каким вокзалам, притонам, никуда, ; просто больше нет сил. 
И вот, к утру у меня случился почечный приступ, поднялась высокая температура, вызвали скорую, привезли на Загородное Шоссе, в 55-ю больницу. В приемной мне стало легче, в палате еще легче, и какой-то внутренний голос мне сказал: «Иди домой!». 
Слабость у меня была жуткая, в кармане был пятак, и я доехала от метро Тульская до Чертановской к бабушке. Бабушка удивилась, что я пришла.  А я приняла душ, легла на кровать, посмотрела на часы, до «Рубикона» был час. Я  поехала на группу и с того момента у меня началась какая-то трезвость, причем, удивительно, она пошла с такой же скоростью, как мое падение в предыдущие шесть лет. Я стала цепляться к народу:
; Проведите меня по шагам.
 Поехала домой к одной девочке, которая открыла большую книгу по системе 12 шагов анонимных алкоголиков, что-то начала рассказывать, а потом вдруг посмотрела на свою мебельную стенку и говорит:
; Не та стенка стоит, надо из карельской березы.
А мы с бабушкой жили на ее пенсию и порой не знали что купить, - бутылку кефиру или полбулки хлеба. Я разозлилась и ушла.
Потом пошла к другой девочке, а надо сказать, я была тогда, как сумасшедшая, мозги никакие, и девочка говорит:    
 ; Я тебя боюсь.
 Но все направляли меня к Марине, которую я давно знала.
Я ей позвонила и она говорит: «Давай приезжай в ближайшее воскресенье». А я никак не дружила с метро. Подходила, видела бегущую ленту эскалатора, ; и все, - разворачивалась и уходила. Я  могла три часа с пересадками ехать по земле, но только не в метро.
Я спросила:
; Где ты живешь?
; На Ухтомской.
; Ой, Электрозаводская моя родная! Все, - буду!
Я сразу просчитала, как я зайду в школьный двор и пройду по местам моего детства. Я взяла книгу, и даже, что удивительно, не испугалась метро, мы встретились и здорово позанимались. В классном настроении захожу обратно в метро. А станция Электрозаводская глубокая, не так, как у нас в Чертаново. Стою я на эскалаторе и думаю: «О, как я круто сюда приехала с пересадками, и сейчас вот запросто стою на эскалаторе!».
 И как только я так подумала, вдруг в глазах у меня потемнело, ноги стали подкашиваться, я вцепилась в движущиеся перила. А народу мало в воскресенье, людей рядом нет. И тогда я из последних сил вдруг сказала:
; Господи, это не я, это Ты меня ведешь... Прости меня.
И все обошлось. И мы стали заниматься раз в неделю по воскресеньям. Прошли три шага:
1 шаг. Мы признали свое бессилие перед алкоголем, признали, что потеряли контроль над собой.
2 шаг. Мы пришли к убеждению, чтo только Сила бoлее мoгущественная, чем мы, мoжет вернуть нам здравoмыслие.
3 шаг. Мы приняли решение препoручить нашу жизнь и нашу вoлю Богу, как мы Его понимаем.
Причем, потом я поняла, что вместо слова алкоголь можно вставить любое другое с какой-то проблемой, например, бессилие перед какими-то отношениями, работодателем и т.д.
Наступило время четвертого шага:
Мы глубоко и бесстрашно оценили себя и свою жизнь с нравственной точки зрения.
Я села его расписывать, а было начало мая, и сильно болела бабушка. Я звоню наставнице:
; Я не могу приехать на целый день, у меня бабушка лежит.
Мы отложили, а 9 мая бабушки не стало.
Настроение у меня было жуткое, я очень много курила, поехала на «Рубикон», со всеми поругалась, послала всех подальше, пошла на выход. Меня догнал один долговязый парень и крикнул:
; Ты что, бабушку пьяная хочешь хоронить?! Сначала похорони, потом пить пойдешь!
Вернулась домой, сижу у окна, заходит солнце, и мне приходит в голову мысль пойти за сигаретами в ночной магазин. А внутри меня  спорят две Ирины:
; Ты за водкой пошла или за сигаретами?
Я вышла на улицу и вспомнила, как на группе какая-то женщина рассказывала, как в подобной ситуации она шла и молилась на каждый шаг:
; Господи помилуй! Господи помилуй!
К тому времени у меня было девять месяцев без алкоголя. Я стала говорить:
; Господи, ну сохрани меня как-нибудь, сохрани!
Захожу я в ночной магазин, озираюсь по сторонам и не вижу алкоголя. Потом где-то в углу вижу коньяк, который стоит каких-то безумных денег, а коньяк я вообще не любила. Потом я увидела на витрине крабовые палочки, и вдруг до меня дошло, что последние три дня я, практически, ничего не ела. Я, как сумасшедшая, взяла эти крабовые палочки и прямо в магазине стала их поглощать.
 И, в результате, благополучно похоронила бабушку.
В это время случилось так, что одного нашего товарища из «Рубикона» выгнали из дома. Я говорю:
; Квартира у меня теперь свободна, приезжай, живи.
Надо было делать пятый шаг:
Мы признались Бoгу, самим себе и другoму челoвеку в истиннoй сущнoсти наших oшибoк.
Вышло это только с третьей попытки, так как вначале ушла бабушка, потом я приезжаю к наставнице, а у нее ночью скончалась мама. Я  продолжала ездить к ней по воскресеньям, а товарищ все это время жил у меня в квартире и пил. Мне говорили, что это опасно, я рассказала наставнице об этом и она мне жестко говорит:
; Значит так. Сейчас приедешь домой, забери у него ключи и выгони на улицу.
Я подумала, что надо слушать наставника. Приехала домой и сказала:
; Давай ключи, пошел вон.
А когда он ушел, то через минуту побежала вниз его догонять. Под окном стояла его машина и он, совершенно пьяный, уже сел за руль и ее завел. Я говорю:
; Ты знаешь, ты меня прости, мне так наставница сказала.
Он вернулся, а через день было собрание, где была наставница моей наставницы – Кэти. Я поведала ей ситуацию, она рассмеялась и сказала:
; Я давно уже никому не говорю, ;  делай вот так, потому что я не знаю силы человека, его внутреннего резерва. Я знаю, что я могу сделать, что мне под силу, но я не знаю, на что способен этот человек. Ты приди домой и подумай, как тебе спокойней, или тревожней, ; знать, что он у тебя дома сидит и пьет, или ты не знаешь, где он находится и что с ним?
А чтобы разрешить эту ситуацию, проси у Бога помощи.
Закончилось все тем, что этот человек 1 сентября сам попросил меня отвести его в «Семнашку» и с тех пор не выпил ни одной рюмки.
Потом мне пришлось сдать квартиру бабушки и поехать к матери по девятому шагу раздавать долги. Я приехала в ту же ситуацию, но я уже была другой. Мама пыталась меня каждый вечер как-то зацепить, чтобы я сорвалась, но не получалось.
 Я начала вести свою группу анонимных алкоголиков и это был потрясающий опыт. Я осознала, что эти группы нужны для того, чтобы научиться принимать удары судьбы без наркоза и не входить в состояние эйфории. Я стала не бояться говорить, что я – алкоголик.
Как-то я получила работу в торговом центре на Войковской и 7 ноября ко мне прибегает народ и говорит:
; Слушай, ты чего пьешь? Мы тут опрашиваем, какие бутылки покупать.
; Я вообще ничего не пью.
; Как не пьешь? А почему?
; Я свое уже выпила.
Удивительно для меня это было, праздник, а я пила сок и воду. Я и в пивнушку с ними ходила, и сидела трезвая.
Через неделю ко мне подошел хозяин одного из павильонов и говорит:
; Слушай, у меня тоже проблема, расскажи, как ты не пьешь?
Человек может сильно и постоянно пить, но, все же, не быть алкоголиком,  алкоголизм именно заболевание, имеющее, как правило, генетическую, можно сказать, химическую основу, и бывает у относительно небольшого количества пьющих. Впрочем, для нашего сообщества это не имело принципиального значения, а вообще у нас была присказка, что главное – не выпить первую рюмку, так как остальные не имеют уже значение, их не сосчитаешь. Именно первая рюмка запускает процесс запоя.
 Меня всегда спасали мои «рубиконовцы», родственники так не помогали, как они. Отец и раньше уже плохо ходил, а в Мурмашах у него была уже в острой стадии закупорка сосудов, надо было его забирать в Москву на операцию. Но как? Одной не справиться. Я взяла записную книжку и про себя сказала:
; Господи, открой там, где надо.
Открываю, - Саша, с которым мы мало общались, но, все же, я ему позвонила:
; Саня, у меня вот такая ситуация с отцом… ; Он сказал:
; Позвони через час. – Я перезваниваю, и он говорит:
; Ира, у меня билет на руках, вечером буду в Мурманске.
Когда я привезла отца в квартиру в Москве, у нас вышел очень серьезный разговор. Он меня спрашивает:
; У тебя много друзей?
; Нет. Ну, два-три от силы.
; Надеюсь, я вхожу в это количество?
; А с какого перепугу? Ты где был все это время?
 Отец почти непрерывно и нетерпеливо повторял:
; Дай выпить, дай скорей выпить.
; Пап, ты понимаешь, что я в группе риска. Если я тебе принесу, то могу не выдержать и выпить с таким же успехом. Но он продолжал канючить.  Ночью я жутко разозлилась и говорю:
; Езжай в свои Мурмаши! Упадешь там, замерзнешь под сугробом, и фиг с тобой.
Я позвонила Павлу Ивановичу:
; Дед Павло, забирайте, я не могу, чтобы он пил у меня без конца, я сама в группе риска.
Он сказал:
 ; Нет, не могу.
Дочь его, Ирина Павловна подтвердила отказ. В общем, все отказались его забирать. Тогда я говорю отцу:
; Или ты сидишь трезвый здесь, или я тебе покупаю бутылку водки, сажаю на поезд, и ты едешь в Мурманск. От тебя все отказались, кроме меня.
Через сутки отец стал на колени:
; Дочка, прости меня, я перед тобой виноват. 
Потом ему ампутировали сначала одну ногу, а после вторую.
Он, конечно, не только внешне, а как-то внутренне изменился, многое пересмотрел в жизни. А потом умер.
А через несколько лет Павел Иванович, которому было 89 лет, заболел:
Звонит его дочь, Ирина Павловна:
; Ир, он отказывается от лечения и от всяких процедур, а у тебя же есть опыт с папой, съезди к нему, поговори.
Я приехала к нему в больницу, говорю:
; Пал Иваныч, я представилась внучкой, иначе меня бы не пустили.
; А я рад, что ты представилась внучкой.
Мы вышли в холл и присели. Он помолчал, потом говорит:
; Меньше всего я мог бы даже предположить, что именно ты будешь меня досматривать.
 Ведь они все давно считали, что Ира никудышная. Я говорю:
; Вы отказываетесь от лечения?
; А что мне уже это лечение?
Я немножко мандражировала, потому что при его очень жестком характере, он мог запросто сказать:
; Пошла вон отсюда!
Я собралась  с духом и спрашиваю:
; У вас есть любимые ученики?
Павел Иванович ответил очень серьезно, что меня удивило:
; Есть.
; Давайте представим себе, что кто-то из них тяжело заболел и отказывается от лечения. Что бы вы ему сказали?
; Я сказал бы, что надо жить.
; А себе можете сказать, вот точно так же. Взять зеркало, посмотреть в него и сказать:  «Надо жить. Жить ровно столько, сколько Бог отпустил».
; Надо же?!…Со мной никто так в жизни не разговаривал.
; Поскольку вы – народник, вспомните народные сказки – младший сын всегда переживал своего отца. 
Он стал считать, потом говорит:
; Так это что? Мне еще семь лет жить надо?
; Да.
; И что, вот так вот мучиться?
; А что мучиться? У вас по-прежнему ученики, они точно так же приходят к вам домой, вы проводите уроки. Они к вам с почтением относятся, они вас не забыли.
Он подумал, согласился и затем стал принимать все процедуры.
Я 31 год в анонимных алкоголиках, но не пью больше пяти лет.  Именно не пью, а не трезвая, потому что для меня трезвость – это умеренность во всем – это какая-то сдержанность, а я до сих пор не могу контролировать эмоции, правильно распоряжаться деньгами.
Зато я пришла к выводу, что Бог всегда был в моей жизни, и не просто был, а держал меня на руках. 
Я подметила одну интересную особенность. Когда в наших группах мужики бросали пить, то потом, более, чем в половине случаев уходили из семьи, даже если там были дети. Став трезвыми, они вдруг понимали, что их никто не любил, а просто использовали в своих интересах, причем, зачастую, теще и жене было в какой-то степени выгодно, чтобы они пили. После запоев они испытывали чувство вины, и женщины «играли» на этих чувствах.
  На Рождество, пять с лишним лет назад у меня произошел срыв, какой-то жуткий трехнедельный запой. Был чудесный день, лазурное небо. Я подумала: Господи, последние годы со дня смерти матери я живу, как в тумане. Никаких эмоций нет, какая-то прострация. Ну, сделай что-нибудь, встряхни меня, чтобы меня что-то взбудоражило, вывело из этого амёбного состояния.
И смешно, от Бога это или не от Бога, мне вдруг пришла мысль после почти 20-летнего воздержания пойти и купить бутылочку пива.
 Я купила не бутылочку, а фляжку (пластиковую бутылку 1,5-2 литра), пришла домой и выпила несколько бокалов. Потом посмотрела на часы и подумала, что скоро стемнеет, надо еще запастись. Пошла и купила еще четыре фляги. И началось… Деньги были, «доброжелатели» приносили водку.
  Через три недели ко мне вдруг зашла приятельница. В последствие, она рассказывала, что, собственно, не собиралась ко мне идти, просто шла мимо моего дома и какая-то сила заставила ее войти во двор и подняться ко мне на пятый этаж, дверь была не заперта. Я уже не могла двигаться, я знала, что мне надо встать и похмелиться.
Я  видела бутылку, но не могла пошевельнуть ни рукой, ни ногой. Приятельница посмотрела на меня, а я была совершенно белая, только глаза как-то странно вращались. Женщина все поняла, налила мне рюмку водки и тут же вызвала скорую. Врач послушал, и говорит:
 ; Это сумасшествие какое-то, что у тебя с сердцем?
Он тут же вызвал бригаду реаниматоров. У меня остановилось сердце. Я смутно видела, как комната заполнилась людьми в белых халатах. Меня спасали дефибриллятором. Реаниматолог тер друг о друга электроды ; «утюжки», прикладывал к моей груди, и я слышала, как он кричал:
; Разряд! – а потом еще я услышала:
; Адреналин!
Меня забрали в больницу, но долго не держали, через неделю отправили домой. И вот, сижу я у себя, совершенно никакая, ни то, что на улицу, по квартире толком пройти не могу, и мой взгляд приковывает коробка, которую я привезла из Москвы и перед этим собиралась разобрать. Я доползла до этой коробки, в которой были документы и разные бумаги моих родителей. Я стала ковыряться в этих бумагах и через три дня, когда я все прочитала, вдруг поняла, что появилась на свет вопреки желанию родителей. Я вычитала, что мама до моего рождения несколько раз прерывала беременность, что после моего рождения она тоже ее прерывала, что расписались они с отцом за четыре месяца до моего появления на Свет. И у меня постепенно стала вырисовываться картина, как появляются фотографии в проявителе. Я вдруг увидела всю свою жизнь целиком и подумала, что Богу надо было, чтобы я жила на этом свете, чтобы я появилась вопреки желанию своих родителей.
Что Бог не просто меня очень любит, а что я по Его воле родилась, вопреки всему. А раз я родилась по Его воле, то Он не даст мне погибнуть за просто так. Мало того, я вдруг даже не умом, а сердцем, душой, каждой клеткой поняла, что Бог утвердил мне такой путь, что все должно было именно так случиться. Что Бог готовил меня к тому, чтобы я была одна.
 И я поняла, для какой жизни и цели Он меня готовил.   
 С этого момента я стала возвращаться назад. Мне вспомнился август 2008-го года. Это был последний день, когда мама стояла на ногах, когда она еще могла говорить, на следующий день она вообще потеряла ориентацию в этом мире.
Это был ее день рождения, у нее были сестры и какие-то приятельницы. Я сидела в другой комнате и смотрела телевизор. В новостях я увидела, что Россия признала независимость Южной Осетии и Абхазии,  и обрадовалась, что теперь их защитят, и там никто не погибнет. Пошла и всем это объявила. У мамы заблестели глаза и она сказала:
; Ох, Абхазия, я в 57-м году июль и август там провела после защиты диплома.
Я мгновенно просчитав в уме, говорю:   
; Подожди, мне было 5-6 месяцев, а я где была?
; Как где? В Феодосии, там были твои бабушки и папа. 
Мне стало как-то совсем грустно.
В этот день был последний разговор с матерью. Когда гости ушли, она стала говорить про Аркадия, что я с ним на одно лицо, и меня вдруг озарило:
; Так вот, оказывается, ; ты всю жизнь мне мстишь за то, что я отца тебе напоминаю?!      
Мать как-то жутко оскалилась:
; Я думала, ты никогда об этом не догадаешься. Я всю жизнь тебя ненавижу, зачем ты появилась на свет?!
 Посыпались проклятия, которые я слышала много раз и раньше. Потом мать воскликнула:
; Ой, ой, у меня болит голова, лучше я пойду в комнату!
Я инстинктивно зачем-то пошла за ней. Мать стала падать на угол кровати, я подскочила под нее, но мать была очень тяжелая, я ее не удержала, она упала на меня и я получила несколько переломов с правой стороны тела, а мать, все же, ударилась головой об этот угол. Потом приехала скорая. После этого мать уже ни разу не встала на ноги, и это было последнее, что я от нее слышала.
  Когда уже мамы не стало, я как-то была в «Рубиконе», где одна девушка рассказывала, как она маму прощала, и они обнялись.
 Я вдруг представила себе, что моя мама ожила и мне надо ее обнять.
Мне стало плохо. Я несколько дней не могла прийти в себя:
 ; Нет, нет, только не это, я никогда бы ее не обняла, никогда бы не обняла! 
  У меня был знакомый военврач, преподающий в академии, я  рассказала ему о матери, на что он ответил:
; Это чистая психиатрия. За то, что она с тобой вытворяла, сейчас лишают родительских прав.
Я подумала о том, что то, что человек творил в своей жизни, он показывает перед уходом из нее.
Отец всю жизнь мотался между Москвой, Мурмашами и Феодосией.
 В итоге, ноги его остались в Москве, а после кремации, часть праха была захоронена в Мурмашах, а часть в Феодосии.
Мать же всю жизнь пыталась себя возвеличить, унижая других людей: ; Я ; министерский работник, а вы – просто тля какая-то. 
И в последние дни она ползала по квартире на четвереньках в каком-то полубезумном состоянии.
  Потом я начала понимать, почему я с детских лет чувствовала себя чужой в этом мире. Родители выкинули меня из своей жизни, и это состояние своей ненужности преследовало меня очень долгие годы. Но сейчас я поняла, что Бог заботился обо мне с первых секунд моей жизни, что Он не дал мне умереть. Да нет, я не просто уже знала, а чувствовала, что даже не с момента рождения, а с момента зачатия Бог держал меня под своим покровительством.
 Когда я приехала жить в Феодосию, то в помещении при  Введенской церкви (церкви Введение во Храм Пресвятой Богородицы) уже работала группа анонимных алкоголиков. Отец Александр разрешил заниматься группе, но относился к ней с большим сомнением. Многое не соответствовало канонам православия:
; А почему вы за руки беретесь и произносите неправославную молитву: «Боже, дай мне разум и душевный покой принять то, что я не в силах изменить. Мужество – изменить то, что могу. Мудрость – отличить одно от другого».
; Почему Высшая Сила, как я ее понимаю, а не Иисус Христос?
Я тогда дала ему книжку об нашем сообществе игумена Ионы (Займовского) «Лоза истинная», где было благословение патриарха Алексия II, мало того, распоряжение церквям им помогать.
 В ней была история спасения в беседах, много размышлений священников и врачей. В книге были приведены мысли митрополита Антония Сурожского, которого еще называли Апостолом Любви, в предыдущей же своей жизни он работал в психиатрической больнице:
«Я верю, что благодарность может больше сделать, чем раскаяние. Знание, что ты любим Богом, какой ты есть, может вдохновить тебя больше, чем плач перед Ним о том, что ты такой плохой.
Ко мне подходит молодой офицер и говорит:
; Судя по вашему облачению, вы верующий?
 ; Да.
; А вот я безбожник, что вы на это скажете?
; Мне очень вас жалко.
; А что у меня общего с Богом, чтобы я в Него верил?
; А вы во что-нибудь верите?
; Да. Я верю в человека.
; Вот это у вас с Богом общее. Только Бог верит в человека гораздо больше, чем вы. Он Сам стал Человеком. Он за него умер на Кресте, и Он продолжает нас любить, несмотря на то, что мы такие».
Прочитав книгу, отец Александр не только разрешил, но еще сказал, что готов пойти к наркологу города, чтобы он посылал к нам людей.
Но не только зависимым нужна помощь, а еще созависимым – родственникам, живущим рядом с алкоголиками и наркоманами. Их тоже стали собирать в группы Ал-Анон, где по той же программе 12 шагов, стали обучать правильным взаимоотношениям с зависимыми близкими. Я договорилась о помещении для вечерней группы в Совете Ветеранов. 
В детстве я перед сном часто воображала себе такую картину:
Большая булыжная площадь, на ней стоит огромная тумба, а на ней карусель с деревянными лошадками и другими зверушками. А в тумбе есть дверца. Идет дождь, а вокруг бездомные, жалкие, мокрые кошки и собачки. А я стою среди них и чувствую себя такой же никому не нужной бездомной зверушкой с обидой на Бога. Ну, зачем Он сотворил меня с такими способностями и никому не нужной.
А потом я представляла, как я открываю эту дверцу и захожу внутрь. Там внутри тепло, есть сено, и я собираю к себе туда всех этих животных. Именно тогда у меня появилась эта мечта ; собирать бездомных животных, которая потом осуществилась.
  Однажды я увидела на стекле в подъезде большую бабочку-шоколадницу. Осторожно взяла ее в ладони. Удивительно, но бабочка не улетела. Я высунула руки с бабочкой в окно, и бабочка вспорхнула. У меня возникло непередаваемое радостное ощущение. Сейчас у меня в квартире живут семь кошек – две белых и еще разного цвета. Между собой они живут дружно, да и я их очень люблю, но, иногда, возникает желание дать им пенделя, потому что рано утром они начинают гонки и прыгают по мне, спящей на диване. Когда новенькую принесу, то пошипят сначала для порядка, а потом целуются, спят в обнимку, в общем – семья. А чего им ругаться? Стоят семь тарелочек, и когда я начинаю раскрывать пакетики с кормами, то каждая кошка сидит у своей тарелочки и ждет. Попадали они ко мне каким-то случайным образом. Последняя была в магазине маленьким тщедушным комочком, который вдруг прыгнул ко мне в сумку, и я уже не могла ее не взять. Животные вообще повторяют хозяев. Раньше у меня была еще большая собака ; Банзай. Он часто лежал на полу, а по нему бегали кошки. Но Банзай не шевелился, зная, что если он зарычит, то я его накажу. Он лежал, но с какой-то особо затаенной тоской смотрел мне в глаза, вопрошая: «Ну, что же ты молчишь, разве не видишь?». Я, наконец, моргала Банзаю, что мол, можно. Он поднимал морду и громко делал:
; Гав!!!
 Все, ; тишина, все кошки разбегались по углам, куда угодно.   
Смешно сказать, но я мух дома не убиваю. Да, да! Я как-то подумала, что если кому-то расскажешь, решат, что ненормальная. Когда они садятся на стекло, я их ловлю пластиковым стаканчиком, закрываю его листком, а потом выпускаю мух в окно. Пусть летят и живут.

2020 г.