Именем Космоса. Часть 1. Глава 8

Глава VIII


– Капитан!

Даргол очнулся. Он сидел на трапе «Чёрного» на космодроме. Не то задремал, не то снова потерял сознание ненадолго.

Перед ним на ступеньках стоял Рушта'к – пират-землянин. Капитан недобро прищурился – пират был пьян.

– Уходи.

– Но, Капитан...

– Я сказал: убирайся!

Пират повиновался.

Даргол проводил взглядом его пошатывающуюся фигуру, закрыл глаза и прислонился головой к люку. Рана болела. Он не боялся боли и умел молча переносить её. Но сейчас было, пожалуй, всё-таки слишком.

Пираты не подходили к Капитану без крайней необходимости, но если даже у Рушта'ка было какое-то дело, то пират пребывал не в том состоянии, чтобы надеяться на благоприятный результат своего визита.

Даргол терпеть не мог пьяных. Он с раннего детства видел оборотную сторону таких пристрастий, как наркотики и спиртное. Он постоянно наблюдал, как опускаются и становятся ни на что не годными люди, поддавшиеся им, и с холодным отвращением сторонился таких пристрастий.

Но он и за собой знал одну слабость – он был привязчив. Привязываться к людям было нельзя, и это чувство обратилось у него на два предмета: корабль и шар. Серебряный шар пяти сантиметров в поперечнике, покрытый тончайшей резьбой, в котором хранился крохотный букет роз. Любой пират-ценитель сказал бы Дарголу, что особой цены шар не имеет: ни камней, ни дорогого металла – всего лишь серебро, пусть и рутийское, довольно редкое. Шар не был даже древним, что могло придать ему ценность (изготовили его не далее, как за пять или шесть лет до рождения Даргола). Ценность представляла только тонкая работа, но работа – дело низших и ставится так низко, что обесценивает самоё себя.

Впрочем, Дарголу было безразлично, что думали о шаре пираты, – он мало считался с мнением окружающих, во всём полагаясь на себя.

Он не помнил, откуда взялся у него шар. Отец уходил от ответа, и Даргол привык думать, что шар принадлежал его матери. Той, родной, настоящей, которая, скорее всего, умерла, а не бросила его подобно приёмной.

Впрочем, возможно, и приёмная мать его не бросила. Её убил отец. Иначе почему она за ним не вернулась? Предала – или погибла? Отец говорил, что у неё были все шансы выжить. Он сказал это после того, как десятилетний Даргол, на которого тот не мог уже поднять плеть без риска для себя, заявил, что никогда не простит ему смерти матери. Оправдывался? Или она действительно жива? Зачем ей Даргол, выросший у пиратов, из-за которого наверняка будут неприятности с СГБ!

Но – нет! Если уж заглянуть глубоко в себя, то Даргол всё-таки не был уверен, что отец сказал правду, будто мама – не родная. Может быть, он лгал – в ярости, в состоянии аффекта, взбешённый тем, что она попыталась украсть у него сына. Дарголу самому легче было думать, что если уж мама отказалась от него – то не родная.

Что ж, пусть. Даргол научился выживать самостоятельно, ни на кого не полагаясь, не доверяя никому. Мама рассказывала Дарголу сказки о доброй цивилизации, о людях, которые там живут, как они работают, учатся, улыбаются друг другу и ничего не боятся. И Даргол верил в эти сказки, всей душой стремился туда, к добрым улыбчивым людям, каких на самом деле не бывает, как не бывает волшебной палочки или шапки-невидимки.

И цивилизация при ближайшем знакомстве с ней Даргола оказалась вовсе не доброй. Эсгебешники стреляли по пиратским кораблям, и Даргол видел убитых ими, и зачастую убитыми оказывались вовсе не те, кто, если говорить прямо, заслуживал смерти. И боятся цивилизованные ничуть не меньше, чем пираты, – он видел страх на их лицах во время ограблений.

Позже Даргол многое оценил заново. Он понял, что если исатры СГБ стреляют по пиратским кораблям, то и пираты платят им тем же; Даргол видел пленных, сурово и хладнокровно встречавших смерть. Но узнать цивилизацию ближе – принять личину цивилизованного, как делали другие, и слетать хоть на ту же Землю – не мог. Да, он боялся. Потому что в глубине души до сих пор ещё теплилась надежда, вера в чудо, в сказку, рассказанную в детстве. И разрушить эту сказку означало убить в самом себе нечто такое, что даёт силы и желание жить.

Шар словно был свидетельством чего-то большего, чем мир, где жил Даргол. Кто-то его создал, вложил в него душу, не побоявшись, что работа – дело низших и самоё себя обесценит. Этот шар принадлежал когда-то маме, той маме, которая добровольно ни за что не оставила бы Даргола.

Даргол всегда носил шар с собой. Отца это бесило, и однажды – в тот день, когда Даргол сказал, что не простит ему смерть матери, – отец отобрал шар и забросил в озеро. И Даргол, задраив шлем и взяв в руки камень для балласта, снова и снова входил в озеро, пока не отыскал его среди песка и водорослей.

Своё раннее детство, проведённое с мамой, Даргол помнил смутно. Лишь обрывками вставали иногда в памяти разрозненные моменты. Он помнил, как вечерами, когда штаб, где они с ней жили в задней комнате, затихал, она пела ему. Потом Даргол никогда не слышал этих песен. Пираты таких не пели.

Она непримиримым бунтом отвечала на всякое действие отца. Она была пленницей, и отец со всем своим окружением следил, чтобы она не сделала того, что всё-таки попыталась сделать. И тогда её не стало.

Брать другую няньку для Даргола в планы отца не входило. Он решил, что его сын уже достаточно большой и пора ему привыкать к самостоятельности. И Даргол оказался предоставлен самому себе. Мама неохотно отпускала его к пиратам, да тогда он к ним и не рвался. Но теперь, придя в себя от потрясения и ужаса, Даргол понял, что у него только два пути: или всю жизнь прятаться от них, или заставить их признать его своим будущим главарём.

Даргол напоминал пиратам о прошлом, у многих из них в цивилизации остались дети, и одни пытались сюсюкать с ним, другие яро ненавидели. Отец никогда не заступался за Даргола – пробиться в группировке он должен был сам. Как сказал о нём однажды отец кому-то из приятелей: «Характер этому мальчишке дан от рождения. Пусть-ка попробуют сломать!» Даргол, случайно услышавший его, невесело усмехнулся: ну, пусть.

После исчезновения мамы с Дарголом всерьёз стал заниматься отец. Раньше он приходил иногда, сажал Даргола к себе на колени, давал в руки бластер и учил с ним обращаться. Теперь же каждое утро, ещё до света, отец будил его, и они шли в лес.

Мокрые от росы деревья обдавали сонного Даргола брызгами, он ёжился и смеялся про себя – громкого проявления эмоций, тем более радости, отец не допускал. Даргол всей душой любил эти утренние занятия. Ему и сейчас доставляли искреннее удовольствие тренировки в росном утреннем лесу.

...Дарголу помнилось солнечное утро. Отец и он, семилетний мальчик, стояли на поляне в лесу. Даргол держал в руке тяжёлый бластер, в сорока шагах в пень была воткнута щепка. Отец говорил:

– У тебя слишком напряжена рука. Поэтому ты промахнулся. Держи оружие свободнее, словно оно невесомое или его вовсе нет, и ты стреляешь из пальца.

Даргол кивнул. Он понимал, чего требует отец, но понять – и исполнить было всё-таки не одним и тем же. Отец видел, что он понимает. Он смилостивился:

– Возьми бластер в левую руку.

Даргол с облегчением перехватил оружие. В то время ему в самом деле владеть левой рукой было удобнее, чем правой.

– Давай!

Даргол поднял оружие и выстрелил. Щепка обуглилась. Отец воткнул другую щепку.

– Правой рукой.

Даргол снова переложил оружие из руки в руку. Вскинул тяжёлый бластер, выстрелил. От усталости палец на спусковом крючке дрогнул, и вслед за первым в дымящуюся щепку сорвалось ещё два луча.

– Зачем это? – недовольно буркнул отец. – Хватит одного. И короче луч, экономнее.

Отец отошёл подальше, отломил прут и за концы поднял его над головой. Даргол, опустивший было оружие, выстрелил навскидку. Прут лопнул.

– Так. А сейчас...

– У меня руки устали.

Отец пресёк это замечание одним взглядом. Он поднял и подбросил камень.

– Пли!

Даргол выстрелил, но рука дрогнула, луч прошёл мимо.

Отец выругался – коротко и зло.

– Но я же говорю, что устал.

– Об этом ты эсгебешникам во время боя расскажи.

Отец подбросил другой камень. Даргол выстрелил. На этот раз луч скользнул по камню и оплавил его.

– Вот так, – сказал отец. – Всё, пошли отсюда. Бластер оставь себе. И стреляй без конца, чтобы завтра было уже без проколов.

Отец никогда не хвалил Даргола. «Хорошо» было единственной и высшей похвалой, и Даргол удостаивался её крайне редко.

Отец учил его владеть холодным оружием и простой дубиной, приёмам рукопашного боя и некоторым наукам. Методы его были суровыми, но действенными – дважды одних ошибок Даргол не совершал.

Когда Дарголу шёл восьмой год, отец впервые посадил его за пульт космического корабля. Сидя в кресле рядом, он показывал, где и как включаются приборы, как и когда ими надо пользоваться. Назначение большинства из них Даргол знал и раньше, но снимать показания с экранов и табло не умел, а расчёт курса и старта-посадки и вовсе поставил его в тупик.

– Тебе не хватает образования, – посадив наконец корабль на космодроме Терции, сказал отец и протянул Дарголу несколько книг. – Мать учила тебя читать – не всё позабыл ещё? Вспоминай и штудируй. Старт-посадку ты, конечно, быстро освоишь методом тыка, но без правильного ориентирования и курса до места никогда не добраться. Это, – он указал на книги, – основа основ космонавигации. Без этого затеряешься в Пространстве, не отойдя и на парсек от орбиты.

Замирая в душе от восторга, Даргол положил книги себе на колени и открыл одну из них.

– Я знал, что тебе понравится, – усмехнулся отец, наблюдая за ним. – Поэтому и прихватил с последнего ограбления.

Услышав об ограблении, Даргол помрачнел. Ограбления были мукой для него, а последнее оставило на душе саднящую рану. Один из отцовских телохранителей, заметив, какими глазами смотрит Даргол на пленного пилота – нескладного белобрысого паренька лет восемнадцати – сунул ему в руки снятый с предохранителя бластер.

– Чего смотришь? Стреляй в него. Это же пленный, твой враг!

– Я никогда не был врагом детям! – тут же отреагировал пленный.

– Ну да, детям цивилизации, – пояснил отцовский приятель Дарголу. – А ты пират. Эсгебешники хотят истребить всех пиратов. А ты помолчи, эсгебешник, а то я сам тебя... – добавил он и снова обернулся к Дарголу: – Ну что же ты? Трудно? Первый раз всегда трудно. Надо пересилить себя, а там само пойдёт.

Даргол молчал и не двигался, глядя в лицо пилота. Обеими руками он держал бластер, но не поднимал его.

– Чего ты встал? Докажи, что ты не маменькин сынок, а мужчина!

Но Даргол привык к таким подначкам, он выслушивал их всю жизнь. И выстрелить в этого человека он не мог. Ему легче было бы убить самого отцовского приятеля, чем этого незнакомого паренька. Хотя чем это вызвано, он не мог объяснить даже себе. Не хотел он, чтобы «а там само пошло». Он молча развернулся и побрёл прочь.

– Кишка тонка? – спросил кто-то в спину.

Даргол обернулся и, стиснув бластер, глянул в лицо говорившего:

– Почему я должен его убивать? Он ничего мне не сделал!

– Не сделал – так сделает.

– Тогда и будет видно. А пока не он на нас напал, а мы на него.

– Ого, как разговаривает наш будущий главарь!

– Вот и запоминай, пока не поздно! – сказал Даргол отчаянно. – Когда я стану главарём – повторять не буду. Нельзя убивать безоружных – они не могут защититься; даже если человек виноват, надо дать ему возможность исправить то, что он сделал. А рубить сплеча любой дурак умеет.

Даргол говорил с такой силой убеждённости, что поначалу никто не возразил ему. Даже пленный пилот смотрел на него с приоткрытым ртом.

– Это кто же научил тебя таким речам? – вкрадчиво спросил наконец один из отцовских телохранителей. – Мать, наверно?

Даргола никто этому не учил. Мама вообще избегала говорить с ним об этом. Но она научила его главному: жалости и состраданию к тем, кто слабее. Дальнейшие выводы Даргол сделал уже сам, и они тем прочнее обосновались в его душе, что ему не с кем было ими поделиться. Самый мир вокруг Даргола опровергал их, но мир этот был несправедлив, а потому в душе Даргол вполне мог с ним и не считаться.

– При чём здесь мама? – пожал плечами Даргол.

– Действительно, при чём здесь она, ведь это у него по наследству, – гоготнул кто-то.

Даргол стремительно глянул по сторонам. Кажется, ему предстоял бой, а одолеть пиратов силой, тем более, когда они наседали вот так, все сразу, он ещё не мог. Но тут в события неожиданно вмешался отец, незаметно стоявший неподалёку.

– Молчать! – рявкнул он. – Ну, из-за чего сыр-бор разгорелся? – Он вскинул бластер и коротким лучом срезал паренька-пилота. Тот упал, даже не вскрикнув. – Из-за этого, что ли?

Даргол вздрогнул и отвернулся.

– Распустили нюни – первый раз, надо пересилить! Придёт время – пересилит. А пока шевелитесь – эсгебешники на подходе.

Дарголу было так больно, что он даже не заметил, как, изменив себе, отец заступился за него.

– Зачем ты это сделал? – вскинув глаза, на которых блестели слёзы, остро спросил он. – Чем он помешал тебе?

– Он эсгебешник, – пожал плечами отец.

И сейчас, за пультом корабля, Даргол повторил:

– Зачем ты это сделал?

Отец не стал притворяться, будто не понимает. Он был неплохим психологом и любил пофилософствовать. Дарголу же понимание людей, сути их поступков, было дано от природы. Поэтому они прекрасно понимали друг друга.

– По многим причинам, – навалившись на спинку кресла, ответил отец. – Во-первых, это был прекрасный способ заставить всех заткнуться. Во-вторых, я ещё раз показал им, что со мной лучше не связываться. В-третьих, он был эсгебешник и видел тебя, а я не хочу раньше времени показывать тебя эсгебешникам... Ну а в-четвёртых, ты сам должен был это сделать. Считай, что я лишь выполнил твою работу.

«Работу...» – отдалось в голове Даргола.

– Но Ре'зет прав, – продолжал отец, – первый раз убить трудно, и ты едва не осрамился на глазах у своих людей.

В душе Даргола снова, в который раз, шевельнулось чувство, что он не хочет, чтобы пираты становились его людьми. Но деваться, кажется, и правда было некуда – не перекидываться же, в самом деле, к эсгебешникам.

Отец поглядел на Даргола и усмехнулся:

– Ты ещё слишком близко к сердцу принимаешь всякую смерть. Поверь мне, ни эсгебешники, ни тем более пираты не стоят твоих нервов. Одним больше – одним меньше... Подумаешь!

И всё-таки в этом Даргол не мог с ним согласиться. Каждый человек – индивидуален, не от Даргола зависело, рождаться человеку или нет, значит, жить ему или умирать, он тоже решать не должен. Никто не должен.

– Привыкнешь.

Даргол нахмурился и отрицательно покачал головой.

– Я не буду убивать.

– Придётся. Со временем ты поймёшь, что иначе главарём тебе не быть. Куда, к примеру, ты денешь того, кто слишком много знает? Не в СГБ же его сдавать! И из группировки такого не выставишь – по всей Вселенной твои тайны разнесёт. Так что жизнь заставит.

Даргол стукнул кулаком по подлокотнику.

– А я всё равно не буду.

...Больше недели бился Даргол над книгами, путаясь в непонятных словах и обозначениях. Наконец, после очередного тренировочного полёта он обратился к отцу за помощью. Отец усмехнулся и тут же, за пультом корабля, принялся объяснять. Теперь, с книгами и объяснениями, дело пошло быстрее, и уже через пару месяцев отец разрешил ему выходить в Космос самостоятельно.

– Только смотри не увлекайся, – напутствовал он Даргола. – Нарвёшься на эсгебешников – сам Великий Космос тебя не спасёт.

Это Даргол понимал и на первых порах не отходил от орбиты, где отец недавно организовал планетарную охрану. Прежде чем уходить в Глубокий Космос, ему надо было освоить высший пилотаж, чтобы при встрече с эсгебешниками если и не дать отпор, то хотя бы суметь уйти. Тактику «не можешь победить – уйди» он усвоил давно.

Даргол не боялся Космоса. Немыслимая бесконечность, пронизанная льдистыми острыми звёздами, обступавшая корабль, не пугала его – она завораживала. Только здесь Даргол чувствовал себя свободным от насмешек и вечной необходимости быть настороже. Если бы в эти часы рядом был человек, близкий ему по духу, готовый разделить с ним всё, что накапливалось у него на душе, то счастливее Даргола не было бы никого в Космосе.

Но Даргол самой жизнью своей был обречён на одиночество. Возвращаясь на Терцию, он снова натыкался на грубость и насмешки. Приходилось сжимать душу в кулак и учиться суровым способам выживания.

Пираты больше не рисковали нападать на него в одиночку – только компаниями. Тогда Дарголу приходилось бежать. Если рядом был лес, он взбирался на дерево и перелазил по веткам, пока не скрывался в кронах, за что его называли и Маугли, и Тарзаном, и ещё десятком подобных прозвищ. Но иногда его загоняли на засаду и в этом случае отделывали так, что он долго потом лежал, не зная, где находится.

Защищал ли его каким-то образом отец? По-видимому, да. Во всяком случае, как бы ни зверствовали пираты, они не стреляли в него наверняка и, несмотря ни на что, не забили до смерти. Действовали в пределах «разрешённого», усмехался теперь, став взрослым и поняв многое, Даргол. В пределах того, что не каралось.

Со временем желающих поиздеваться, а тем более поднять на него руку находилось всё меньше – это становилось опасно: уже к десяти годам Даргол научился не только давать отпор, но и отбивать охотку нападать снова.

В тот день, когда Дарголу исполнилось десять лет, отец позвал его на космодром. Они остановились около нового скоростного корабля последней модели, сверкающего, чёрного и ещё без эмблемы. Даргол с первого взгляда оценил его по достоинству, но, привыкший держать свои восторги при себе, промолчал.

– Итак, сегодня твой первый юбилей, и я решил сделать тебе подарок, – начал отец, и сердце Даргола дрогнуло от радостного предчувствия – у него никогда не было своего корабля, он летал, на чём придётся. – Раньше ты не видел от меня подарков – не увидишь и впредь. Но сегодня я делаю исключение. Да, ты правильно догадался – этот корабль твой, и ты сам поставишь на его аклете эмблему Терции. Ты привязчив, и я думаю, будешь летать на нём не одно десятилетие. Что ж, так и надо. Корабль – он как второе тело, его нельзя менять.

Отец умолк, а Даргол, охваченный радостью, не знал, что сказать. И тут сердце у него тревожно тюкнуло – что-то было не так. Он взглянул на отца, и тот смутился.

– Но это ещё не всё, – жёстко заговорил отец, рассердившись на себя за это. – Я научил тебя практически всему, что знаю сам. Остались ещё какие-то тонкости, но их ты прекрасно постигнешь своим умом. И поэтому больше я за тебя не отвечаю. Теперь ты самостоятелен и будешь существовать на тех же условиях, что и любой пират в группировке. Прежде чем становиться главарём, побудь в шкуре рядового пирата... Я включаю тебя в мою группу захвата, там ты поднатореешь кое в чём. Это тоже что-то вроде подарка тебе – я беру туда избранных. Словом, теперь живи, как сумеешь, но помни: когда я умру – ты заменишь меня и возьмёшь Терцию в свои руки, она – моё детище.

После этого жизнь Даргола резко усложнилась. Дело было не в том, что отец перестал обращать на него внимание – этому Даргол был даже рад, настолько трудными стали их отношения; и спал Даргол, когда ему этого хотелось, по-прежнему в штабе. Но теперь отец перестал одевать и кормить его, и всё необходимое для жизни Дарголу пришлось брать на ограблениях. Чего ему это стоило!

Раньше Даргол ходил на ограбления редко – когда приказывал отец, теперь они стали мучительной необходимостью. Но если против чего-то, что казалось ему несправедливым, он мог до бесконечности бунтовать в душе, то ограбления были неотъемлемой частью пиратской жизни, и приходилось или смириться с ними – или умереть с голоду.

И едва ли не самым тяжким испытанием были ограбления с отцовской группой захвата. Умом Даргол понимал, что это нужно: захват корабля – главное, и владеть им надо в совершенстве, но он так и не смирился с убийством и сам убивать не научился.

Ему надо было выжить, и поэтому необходимы были умения и знания. Он учился всему, чему предоставлялась возможность. Иногда его учителями оказывались пираты – не все враждовали с ним. Кто-то брался обучать его, чтобы приблизиться к главарю, и в этом случае занятия прекращались, едва «учитель» понимал, что путь избран им неверный; но находились время от времени и такие, кто делились своими знаниями просто оттого, что сами владели ими. В результате Даргол проникал в тайны устройства техники, и постепенно не осталось поломки на корабле или пробоины, которые он не мог бы починить. Он не прекратил утренних тренировок. В медикологии он не разбирался, хоть и прочитал школьный учебник по анатомии, прихваченный с какого-то ограбления. Но он был наделён великолепным здоровьем и не знал, что такое болезнь, а обрабатывать раны – в большинстве чужие – научиться было несложно, как говорил отец, методом тыка. У самого Даргола раны были явлением довольно редким, он предчувствовал нападение и поэтому успевал его отразить. Дарголу казалось, что какие-то силы хранят его.

С языками дело обстояло сложнее. Мама успела дать ему знание только трёх языков – космолингва, общеземного и русского, но, владея этими тремя, Даргол нашёл в них то общее, что помогло ему разобраться в большинстве других языков, которые он слышал вокруг себя: тех, на которых говорили пираты. Языки давались ему легко, наитием. А поздно вечером, усталый, он брался за книги, если таковые попадали в руки. И сейчас, на основе своего огромного жизненного опыта, Даргол если не мог говорить на каких-то языках, то понимал практически все. Хуже дело обстояло с внутрипланетными языками – они звучали на Терции реже, обычно пираты говорили на общепланетных и космолингве. Совершенно неизвестной Дарголу осталась только одна языковая группа – лауркская. Лаурков среди пиратов не было.

Дарголу почти сравнялось пятнадцать. Едва ли кто-то в группировке вёл счёт его годам, и поэтому едва ли кому-то приходило в голову, что сын главаря фактически ещё мальчишка. Даргол окончательно перестал выделяться в отцовской группе захвата, он не лез вперёд, но люди чувствовали в нём предводителя.

...Даргол не хотел идти на то ограбление. Предчувствие недоброго томило его задолго перед тем, как он узнал, что отец собирает свою группу захвата. Но слушать его отец не стал.

– Если струсил – можешь оставаться на Терции, а я этот крейсер не упущу!

Поняв, что отца не переубедить, Даргол молча поднялся на корабль. На борту было больше ста человек, взятых с собой «на добычу», но они ждали в пока пустом грузовом отсеке, а группа захвата собралась у одного из аварийных люков. Отец объяснял план операции. В этом плане не было ничего нового, а на таком крупном ограблении нужна была полная мобилизация как сил, так и внимания. И когда отец закончил говорить, Даргол поднялся.

– Я не согласен с твоим планом, отец, и предлагаю сменить его.

В отсеке повисла тишина. Осмелиться перечить главарю? Это попахивало едва ли не бунтом. Отец смерил Даргола взглядом и отвернулся.

– Ах ты, щенок! – вскинулся тут же один из его телохранителей. – Ты совсем страх потерял? Ты понял, перед кем выступаешь?

– Во-первых, я разговариваю со своим отцом, – ответил Даргол. – Во-вторых, страх – это по твоей части, а не по моей. Ты – понял?

– Что ты мне сказал?!

Зашумев и разом сплотившись, пираты, плечом к плечу, надвинулись на Даргола. Им никогда не нравилось, как он держался, а сейчас поблизости не было ни леса, ни того, что могло заменить ему спасительную дубину, их было много, а он один – в замкнутом пространстве. Увидев это, Даргол поднялся и встал спиной к люку, опустил на голову шлем и одним движением задраил его.

– Предлагаю всем снова занять свои места, иначе... – Он взялся за аварийный рычаг и до упора отжал его вниз. Теперь люк оставалось только толкнуть, чтобы с помощью мощного механизма тот распахнулся. – Есть желающие поплавать в Открытом Космосе? Я провожу.

Пираты торопливо задраили шлемы, те, у кого шлемов не было, подались назад. Все знали, что сын главаря слов на ветер не бросает. Не отпуская рычага, Даргол обвёл взглядом присутствующих и посмотрел на отца. Тот расхохотался:

– Браво, мальчик! Лихо ты всех успокоил. Так что тебе не нравится в моём плане? Объясни!

Даргол снова посмотрел на пиратов. Обозлённые поражением, они разошлись по своим местам.

– Это ограбление – трудное, – заговорил Даргол. Он задраил люк, снял шлем и вернулся на своё прежнее место, но не сел, а остался стоять. – И каждый должен держать ухо востро, потому что крейсер огромный, а не так далеко база СГБ. Одна и та же схема действий и сопутствующая ей удача притупляют бдительность. Да и где гарантия, что если этот план хорошо отработали мы, то его не усвоили и эсгебешники? Поэтому план нужно сменить.

– Ты можешь предложить что-нибудь конкретное? – спросил отец.

– Могу, – подтвердил Даргол и стал излагать свой план – один из тех экспромтов, что впоследствии рождались у него словно в моменты озарения. Пираты слушали, потому что заинтересованно слушал главарь, но, когда Даргол умолк, отец только покачал головой.

– Слишком рискованно. Надо было хотя бы отработать схему действий на Терции, а то кто-нибудь напутает, и вся операция полетит к чертям.

– Это не так сложно, как кажется, надо только, чтобы у каждой группы был командир, который бы твёрдо знал, что должны делать именно они.

– Чтобы поделить людей на группы и выбрать такого командира, нужно время. У нас его уже нет.

– От людей не требуется особая слаженность, а сто на десять делится легко, просто не надо бояться непривычных действий.

Отец оскорблённо сощурился:

– Так, по-твоему, я чего-то боюсь?

На этом обсуждение закончилось.

И все работали по старому, набившему оскомину сценарию. Но на этот раз захват крейсера занял больше времени, чем рассчитывал отец, экипаж успел уничтожить медикаменты и слить прямо в Космос топливо, и озлобленные долгим боем пираты перебили экипаж. Только после этого начали переносить добычу на свой корабль.

Даргол был недоволен. Его взбесило то, как обошлись с пленными, но остановить расправу мог только главарь, а отец никогда не пошевелил бы пальцем для этого. И, кроме того, отец снова не выставил часовых – последнее время он слишком полагался на свою удачу.

Корабли СГБ подошли незамеченными, навязали бой пиратским кораблям, выставленным на охране, окружили крейсер, перекрыли многочисленные внешние люки. Заметили эсгебешников, когда они были уже на пиратском корабле, куда перетаскивалась добыча. И их появление, а главное, невозможность отступить, вызвали панику. Главарь не мог поверить, что удача изменила ему. Чтобы с ним случилось такое? С ним, Эйчем Гривинстоном, который создал целую группировку и за двадцать лет ни разу не попал в окружение? Увидев растерянность главаря, пираты потеряли голову окончательно.

Узнав, что случилось, Даргол бросился к отцу. Словно оглушённый, тот стоял у главного люка, к которому был подстыкован их корабль, захваченный теперь эсгебешниками, и его окружали требующие спасения пираты.

Чертыхнувшись, Даргол кинулся в отсек управления к экранам внешнего обзора и остановился, стараясь сориентироваться. Для принятия решения были считанные секунды.

Первое, что увидел Даргол, вернувшись, это огненное кольцо, охватившее внешний люк переходника. Эсгебешники вскрывали его сиогу'лом. Пираты кричали, а отец непослушными пальцами заряжал бластер.

– Тихо! – закричал Даргол. – Внимание!

Рассвирепевшие пираты обернулись к нему:

– А, это ты, отцовский выродок! Хочешь разделить участь своего папаши? Или засомневался, что нас хватит на вас обоих? Уж мы-то не отдадим вас гуманным эсгебешникам!..

Даргол с досадой мотнул головой.

– А может быть, вместо бесполезной расправы вы предпочитаете спастись?

Повисла короткая тишина.

– Что ты сказал? – вопросил чей-то голос.

– Я сказал, что знаю, как спастись. Но те, кому это не надо, могут устроить расправу.

Почуяв, чем пахнет ветер, пираты тут же сменили курс:

– Как спастись?

Даргол обвёл взглядом испуганные лица.

– Нам нужно задраить внутренний люк, чтобы выиграть время, а самим спуститься в трюм.

– Зачем? Что там делать?

– Некогда объяснять! – зло сказал Даргол. – Или вы подчиняетесь – или идёте к чертям! Ну?

Несколько человек метнулись к люку, остальные ринулись к трапу вниз. Даргол пропустил людей вперёд и двинулся следом. Но остановился. Отца среди прошедших не было.

Он бросился назад.

Отец стоял на прежнем месте, решительный и угрюмый, с поднятым к плечу бластером, и Дарголу не нужно было объяснять, что с ним происходит. А вокруг только что задраенного люка накалялось огненное кольцо.

– Идём! – закричал Даргол. – Я правда знаю, что делать!

– Вот и прекрасно! Спаси их – они теперь твои.

– Ты что? – всерьёз испугался Даргол.

– Что? – вскинулся отец. – А то, что я потерял голову, и все это видели. Запомни, мой мальчик: главарям такого не прощают. Или ты главарь – или ты струсил. Мне больше не подчинятся. Значит, пришла твоя очередь – спаси их и воспользуйся победой.

– Перестань! Сейчас не время!

– Время! Ты примешь группировку – это твой долг. Ты родился для этого.

– Но ты-то?

– Я? Или я умру сам – или они мне помогут. Но я не доставлю им этого удовольствия.

Даргол схватил отца за руку с бластером, чтобы не дать совершить безумство, и в это время люк с треском вывалился и из переходника возник эсгебешник.

Позднее Даргол тысячи тысяч раз пытался понять, что же происходило в тот момент на его глазах.

Эсгебешник резко остановился.

– Гривинстон? – выдохнул он. В его возгласе было потрясение.

Почему он замер, а не выстрелил сразу же?

Эсгебешник перевёл взгляд на Даргола – и его шатнуло, лицо побелело. А глаза – глаза расширились. И этот взгляд Даргол запомнил на всю жизнь: взгляд, полный глубокого потрясения, но в то же время – открытой, недоверчивой радости. Губы эсгебешника шевельнулись – он прошептал что-то – и спросил громче:

– Ты?..

Его волнение передалось Дарголу и отозвалось в нём физической болью. Руки Даргола дрогнули и опустились.

И тут же, избавившись от крепкой хватки сына, отец локтем сшиб его с ног и выстрелил.

Смертельно раненый, эсгебешник выстрелил в ответ. Два тела рухнули почти одновременно.

Но Даргол уже вскочил на ноги. Повинуясь порыву, он кинулся к эсгебешнику – к человеку, который так отозвался на встречу с ним. Однако эсгебешники закинули на крейсер несколько пылевых шашек и дали режущий луч из переходника. Инстинкт самосохранения, всегда безотказно срабатывавший у Даргола, заставил его упасть и в непроницаемой тьме завесы откатиться назад.

Он наткнулся на тело отца, и тот застонал – он был ещё жив.

– Мой мальчик... – слабеющим голосом прошептал отец.

– Что ты сделал?! – закричал Даргол. – Зачем ты убил его? Кто он?!

– Мой враг... Злейший... враг... Он мог отнять у меня всё...

– Эсгебешник? Линкоровец?

Даргол почувствовал, как отца сотрясает предсмертная дрожь. Он схватил его за плечи.

– Не умирай... – прошептал он, начиная осознавать случившееся. – Ты не любил меня, но ты – единственный, кто у меня есть...

– Слушай меня внимательно... – прошептал отец. – Да, я не любил тебя – мы оказались слишком разными... Но я тебя ценил. Такого, как ты, нет в Галактике...

– Молчи! Я отнесу тебя вниз – ты будешь жить!

– Кончено! – прохрипел отец. – Ты возьмёшь Терцию – поклянись!

– Клянусь!

– Так...

Слабеющей рукой отец сжал скафандр на груди Даргола и, с неожиданной силой притянув к себе, зашептал, всё хуже выговаривая слова:

– Слушай меня, мальчик, слушай меня. Это знак судьбы, я должен сказать, успеть сказать... Я должен был сказать раньше... На твоём корабле – тайник... я сделал его, чтобы откупиться... откупиться от совести. Найдёшь – значит, так надо судьбе, нет – останешься кто есть... Кем я тебя сделал! Вот так-то...

Его рука ослабла, а голова мотнулась и запрокинулась.

– Отец! – закричал Даргол и разрыдался.

Но слезами отца было не поднять, а в двадцати шагах затаились эсгебешники. Даргол поднял голову. Шлем мешал отереть слёзы, но без него нечем было бы дышать. Даргол взял у отца бластер, снял с его пояса гуллус – знак верховной власти на Терции – и сказал:

– Видит Великий Космос, отец, я не хотел, чтобы Терция стала моей, но раз так надо – так будет. Я поклялся. Но, даже подчинив себе всех, я клянусь не стать таким, каким был ты. Я не убью никого и никогда и по возможности не дам убивать другим: потому что жизнь – это единственное, что по-настоящему ценно. Клянусь!

Он услышал неясный шум в переходнике и быстро поднялся. Завеса начинала слабеть.

– Прощай, отец, – проговорил он, – и если есть за что – спасибо тебе.

Когда Даргол спускался в трюм, по верхней палубе затопали ноги эсгебешников. Крышку люка Даргол задраил, и пираты оказались в темноте. Послышались недовольные голоса:

– Зачем ты нас сюда притащил? Мы здесь в западне! Где Гривинстон?

– Отец погиб, – ответил Даргол, стоя на трапе под люком. – Я сделаю, что должен, – я спасу вас.

– Спасатель нашёлся! – ответили крикливые голоса. – Давно от нас бегал?

– Давно. Впрочем, если есть другие желающие занять место моего отца – пожалуйста! Только пусть они вас и спасают.

– Да что ты задумал? Сам не скажешь – заставим!

Даргол пожал в темноте плечами:

– Меня заставите?

Пираты примолкли. Они знали Даргола.

– Что ты можешь! – прозвучал злой голос. – Ни ума, ни опыта! Назови хоть одну операцию, где ты руководил!

– Захват власти на Терции и спасение вас с этого крейсера!

Раздался общий хохот. Даргол стиснул зубы.

– Досмеётесь, что потом будут смеяться эсгебешники: была возможность спастись – и ту прохохотали.

Смех захлебнулся, и Даргол понял, что они будут слушать.

– Я спасу вас, – медленно заговорил Даргол. – Но вы никогда этого не забудете и по возвращении на Терцию каждому, кто посмеет усомниться, объясните, что главарь отныне – я. Я же в свою очередь обязуюсь и впредь следить за вашей безопасностью и вызволять вас отовсюду, случись вам попасть в плен во враждебную группировку или даже на Тиргму. Я буду решать любые проблемы и споры, стоит вам ко мне обратиться. Но только до тех пор, пока вы беспрекословно мне повинуетесь и исполняете приказы, что бы я ни велел. Повторяю, только на таких условиях я стану сейчас заниматься вашим спасением. Итак?

Пираты молчали, и никто не решался ответить первым.

– Вы признаёте меня главарём и готовы мне повиноваться? – повторил Даргол.

– Да, если ты спасёшь нас! – ответил наконец кто-то, и остальные подхватили: «Да, да...»

– Так кто ваш главарь?

– Ты.

– Если так – слушайте. Я не случайно привёл вас в трюм. Здесь есть запасной люк, через него можно выбраться наружу.

– Выбраться! – зашумели пираты. – Выбраться можно – улететь не на чем!

Дарголу пришлось сильно повысить голос, чтобы перекрыть шум:

– В двух шагах от люка прибортован дамблер, он почти не охраняется.

– Дамблер маленький! Где мы там поместимся?

– Освободим топливный отсек.

– А топливо куда?

– В Космос. До Терции недалеко, мы дойдём на одном баке. Главное, эсгебешники не ждут этого от нас, знают, что на дамблере мы не поместимся. Но нас меньше, чем они думают, этим и надо воспользоваться.

– Мы всё равно не поместимся!

– Отключим гравитацию, и кто не войдёт так, будет висеть под потолком. Главное – спастись. А если кого-то это не устраивает – они могут оставаться здесь. Тиргма большая, там все разместятся с комфортом. Итак?

В трюме установилась тишина, и Даргол кивнул.

– У нас нет шлемов... – раздался в темноте одинокий голос.

Голос звучал потерянно – говоривший знал: если появилась возможность спастись большинству, о меньшинстве никто думать не будет. А меньшинству грозила гибель – люк в трюм был без переходника, и стоило открыть его, как в трюме образуется вакуум и температура Космоса.

– Сколько вас? – спросил Даргол.

Откликнулись голоса, и Даргол пересчитал их:

– Семнадцать. Интересно... Вы шли на прогулку или на ограбление? Запомните сегодняшний урок, и этого не должно больше повториться. А сейчас – так: обшарьте стены, где-то здесь есть дверь в смежное помещение, она должна быть герметичной, раз люк без переходника. Вы переждёте там, пока мы выйдем.

– А потом что – в лапы эсгебешникам?

– Я обещал своим людям безопасность, так или нет? Как только дамблер окажется в наших руках, я пошлю за вами людей со шлемами.

– Можно подумать, кто-то захочет вернуться!

– Захотят, раз я велю. Теперь дальше. Как я сказал, дамблер охраняется, но слабо. Крейсер большой, и люков слишком много. Эсгебешники едва подоспели, они не могли хорошо перекрыть все выходы. Если действовать внезапно, охрану можно снять незаметно. Эсгебешников свяжите, но не убивайте. Я задумал с ними одну шутку. Но предупреждаю: того, кто не захочет потесниться, я лично выброшу в Космос. Все согласны?

– Да... Согласны... Да... – прокатилось в трюме.

– Да – кто?

– Да, атаман.

– Так. И ещё одно... – Даргол опустил голову, пересиливая боль. – Сегодня вы потеряли главаря, который удачно водил вас почти двадцать лет. Он создал Терцию. Помните об этом!

Даргол соскочил с трапа.

– А какую шутку ты задумал? – спросил кто-то. Смерть главаря не растрогала пиратов. Да и наивно, пожалуй, было ожидать чего-то другого. Сглотнув ком в горле, Даргол ответил:

– Я напишу несколько записок с таким содержанием: «Привет тем, кто ловит, от тех, кто поймал». Их мы подсунем под ремни, которыми свяжем охрану.

Шутка понравилась пиратам. Но то, что для них было развлечением, превращалось отныне для Даргола в необходимость. Он должен был удержать их от убийства.

План Даргола удался: пираты, никем не замеченные, бесшумно сняли охрану и перебрались на дамблер, а Даргол на глазах у своих людей подсунул под ремни каждому из эсгебешников по записке.

Пробившись к пульту и убедившись, что дамблер в их руках, Даргол поднял к плечу бластер.

– А теперь так. Вы снимайте шлемы и перчатки, а вы берите их – и на крейсер. Когда будете в трюме, задрайте внешний люк и откройте внутренний, через который мы спустились туда. Вы откроете дверь, только когда трюм согреется. Если вы вернётесь не в полном составе, я не впущу вас на дамблер.

– Да мы сразу никуда не пойдём! – огрызнулись пираты. – Снова лезть в зубы эсгебешникам? Не заставишь!

– Заставить не сложно, – сказал Даргол. – Дамблер не двинется с места без тех, кто остался. Даже если нас засекут эсгебешники.

– Ничего, мы умеем управлять кораблём! Как ты нам помешаешь?

– Как? Я взорву пульт и обездвижу дамблер. Мина подложена, и активатор у меня в кармане.

Пираты по-звериному взвыли.

– Возвращаться – самоубийство! Стоит открыть внутренний люк, и эсгебешники обнаружат воздухопотерю. Если ещё не обнаружили!

– Не обнаружили. И не обнаружат. Пульт крейсера повреждён.

– Ничего подобного! Кто его повредил!

– Я.

Больше проколов не было, пираты вернулись через полчаса вместе. Их бегство обнаружили, когда дамблер был уже далеко и навязывать беглецам бой было поздно.

По возвращении на Терцию Даргол собрал в кулак все свои способности и силы. Но, к его удивлению, люди подчинились ему без особого сопротивления. Ему повезло принимать в свои руки власть в период некоторого затишья, когда на Терции было не особенно много лидеров, желающих захватить «освободившееся» место. Да и следовало отдать должное отцу: он ещё при жизни постарался внушить буквально каждому в своей группировке, что после него главарём должен стать его сын.

Впрочем, Даргол понимал, что его приняли ещё и потому, что он был «удобным» главарём: жёстким – да, и требовательным ко всему, что касалось исполнения его приказов. Но своих людей он особо не обирал – зачем ему было наживаться? – и обещание защищать их во всех переделках, данное им на крейсере, по возможности сдерживал.

Власть была для Даргола тяжким трудом. Он взялся за дела группировки с молчаливым упорством, не жалуясь на трудности никому, даже себе. И результаты сказались: Терция начала быстро разрастаться.

Первое время пираты называли Даргола то «шеф», то «босс», то «атаман», то вспоминали его имя. Это раздражало Даргола. По имени его называла мама, а воспоминания о ней были мучительны. Поэтому на одном из ближайших общих сборов Даргол объявил:

– Никто из вас больше не назовёт меня по имени. Для вас, как и для всего мира, я – Капитан. Забудьте, что у Капитана было имя.

С тех пор прошло двадцать лет, за это время состав группировки полностью сменился на несколько раз, и никто, кроме девочки Фарите, не назвал его по имени.

Помня предсмертные слова отца, Даргол обыскал свой корабль, обшарил углы, снял панели, заглянул даже в двигатели и топливный отсек, но никакого тайника не нашёл. В конце концов он вынужден был признать, что отец бредил или сам он, потрясённый случившимся, неверно понял его слова...

...Капитан шёл к штабу. Навстречу проходили пираты, они расступались, давая своему главарю дорогу и приветствуя его. Он воспринимал их почтительность как должное и лишь по привычке относиться ко всему насторожённо отмечал про себя их лица и имена. Он не преувеличивал, когда сказал Фарите, что его уважают и боятся – он добился в своей группировке от людей полного повиновения.

Он знал, что контролировать каждого из более чем семи миллионов человек невозможно, и врагов у него гораздо больше, чем доброжелателей, но до сих пор это не слишком его беспокоило. До сих пор. Теперь что-то могло измениться. Потому что в его жизни появилась девочка Фарите – и Аниота, которую он пообещал охранять.