Послевоенные внуки

I

- Срезай тоньше, чтобы меньше оставалось на кожице. Ставь лезвие ножа не вглубь картофелины, а как бы вокруг неё, будто гладишь.
- Ага... Не получается! Ножик, противный! Выскальзывает! Не получается, как у тебя!
- А ты старайся. Еду выбрасывать нельзя.
- Да какая же это еда? Это очистки!
- Ну, когда-то и они становятся едой.
- Как это?!
- Во время войны из картошки и первое, и второе, и третье делали. Очистки прокручивали через мясорубку и жарили на парафине.
- Как же это? Парафин, это у тебя в свечке! Когда электричество гаснет, ты её зажигаешь. Разве можно на ней жарить?
- Можно. Выжить захочешь, всё скушаешь.

Сколько раз послевоенные внуки слышали такое от бабушек, мастериц по части приготовить обед практически из ничего. Да и деды  были не промах. И кашу, и щи, а уж с чисткой картофеля расправлялись, бывало, и получше. Умудрялись высвободить клубень в одно касание, стоя над ведром, отправляли туда длинную полупрозрачную змейку кожуры. Воду берегли особо, но картошечка оказывалась, как по волшебству, чистенькой, одна к одной. Ловко, быстро..,а вкусно-то как! С чесночком, или просто - с солью. Разломишь сваренную надвое, посолишь каждую половинку и кусаешь по очереди, чтобы им не было обидно. А горбушку, если её посолить и натереть чесночком, чтобы крупинки соли растёрли зубчик до липкого сока?! Кстати же, никто не чистил раковину солью, как теперь, её тоже берегли. Тёрли песком, золой. Глупые дети, пытаясь подсобить матери, случалось, оттирали копоть с чайника наждачной бумагой или напильником, припрятанными для дела отцом. За что получали, сразу от обоих, - от отца за пропажу, от матери за испорченную посуду.

II

-А ну-ка, идикось сюды! - Слышу я голос прабабушки из кухни.- Это шо же такое, бисова ты дитына, почему ты вишни плохо объедаешь?
Я смотрю на прабабусино лицо, и жду, что она сейчас рассмеётся. Но нет. От этого я немного пугаюсь, так как не понимаю, чего она от меня хочет.
- Гляди-ка, - Увещевает прабабушка, - на косточках сколько мякоти осталось! Это ж десяток вареников можно слепить!
- И что же делать? - Почти плачу я.
- Ты проверяй каждую косточку во рту. Если твёрдая, можно на ложечку и в тарелку, а если нет - пошурши там языком по ней ещё немножко. Вишня старалась для тебя, растила деток, а ты с ними так.
Я послушно машу головой, беру в рот очередную  ягодку, и принимаюсь внимательно есть её.  И как только мне удаётся, наконец, выложить на ложечку совершенно чистую, без единого волокна ягоды, косточку, я бегу к прабабе и гордо показываю, какая я молодец.

III

Нас, малышей, не уводили в другую комнату, когда родители, под перекрёстными горестными взглядами дедов над накрытым столом, наперебой вспоминали своё военное детство. Бабушка старалась вынести из кухни «ещё пирожков», невзирая на то, что те тарелки с едой, что уже стояли на столе, тщетно пытались ссутулиться, чтобы дать место хотя бы узкой селёдочнице. Мы слушали про бомбёжки, про хлебные пайки, и, провожая глазами наколотый на вилку кусок хлеба, старались представить, как можно наесться таким вот только кусочком, или даже двумя.
Мы - внуки тех, кто воевал, дети детей войны, живём в постоянном страхе оказаться на месте своих дедов, ибо... что мы можем рассказать детям? Нас берегли, мы ничего не испытали, и от того почти не научились ничему. Даже картошку почистить толком не умеем до сих пор.